Пархоменко Мария, 16 лет,
Школа Центра педагогического мастерства, г. Москва

МОНУМЕНТ

На границе России, Белоруссии и Украины возвышается монумент единения славянских народов (он еще называется «Три сестры»).
Издали видны его три стелы, символизирующие эти бывшие советские республики. Монумент был установлен еще в 1975 году в ознаменование 30-летия Победы, в которую все три народа внесли свой весомый вклад. Более того, тогда никто и не думал разделять этот вклад друг между другом, с врагом представители всех народов СССР сражались бок о бок, не щадя себя.
На этом месте смыкаются границы трех областей – Гомельской (Белоруссия), Брянской (Россия) и Черниговской (Украина). Если вы бывали в этих областях, наверняка обращали внимание, что между их жителями, особенно в соседних районах, не наблюдается каких-то явных различий. Везде в деревнях слышится наречие, которое как бы вобрало в себя элементы лексики и произношения из всех трех языков. Иногда мне Россия, Белоруссия и Украина представляются в виде трех больших деревьев, корни которых так густо переплетены, что отделить их друг от друга нельзя без причинения им большого, возможно, непоправимого урона. И, пожалуй, это переплетение особенно чувствуется здесь, в месте, где зримо сходятся границы трех стран.
Эта идея, на мой взгляд, как раз воплощена в монументе единения славянских народов. Только вместо деревьев здесь используются стелы. Стела – излюбленный символ советской монументальной скульптуры, символизирует стремление ввысь, к новым достижениям. Примечательно, что все три стелы в этом монументе одинаковой высоты. Очевидно, авторы не делили эти народы по численности или по площади расселения на малый, средний и большой. В чем же они равны? В богатстве исторического опыта, в духовном и творческом потенциале, который не раз проявлялся, когда эти народы жили одной семьей. Вместе они представляли значительную силу, поэтому было столько попыток их поссорить и противопоставить друг другу. Думается, что этот монумент как раз и был ответом тем подземным разъединительным течениям, которые еще в годы СССР незримо размывали корни наших народов. Скульпторы как бы говорили: нет, мы вместе, нас ничто не разлучит! Сам монумент похож на большой восклицательный знак. Все три его стелы объединены опоясывающим их бронзовым кольцом, с советским гербом и сценами из исторических событий. Кольцо – это древний символ вечности.
Монумент несколько десятилетий выполнял свое позитивное предназначение. Он служил местом встречи творческих коллективов, митингов и других торжественных мероприятий. Со времени основания монумента у его подножия ежегодно, вплоть до 2015 года, проводился Международный фестиваль славянских народов. Монументы, как я полагаю, не существуют сами по себе. Покинутый, редко посещаемый памятник – это примерно то же, что заброшенный дом или город, из которого в результате катастрофы уехали все жители. Монумент можно сравнить с живым существом, а жизнью, смыслом его наполняют именно те люди, которые к нему приходят, у которых с этим монументом связаны светлые воспоминания, что-то ценное. Но сейчас здесь пусто. Шальной ветер гуляет в промежутках между стелами, гудит в кольце, окружающем их, по сторонам – флагштоки, на них раньше развивались флаги. Не шумит, как прежде, ярмарка, не слышно таких родных песен и мелодий…
Тем не менее, по инициативе Белоруссии три года назад была проведена реставрация монумента, иначе совсем бы обветшал. Значит, кому-то он до сих пор дорог, как и идея единства. Это прорастают семена добра, гуманизма, дружбы, которые сеяли наши предки на протяжении более тысячи лет. Сейчас этим всходам неуютно: их атакуют враждебные ветры ненависти, лжи, клеветы. Но эти семена есть и их много. Несмотря ни на что, они все равно будут прорастать, и, в конце концов, приведут опять к миру и единству.

Анна ДОКУЧАЕВА, 14 лет, МБОУ СОШ №27
г. Мытищи Московской области

ИГРА СУДЬБЫ

Часто мы берёмся судить людей. Но как понять других, когда сами не всегда способны разобраться в себе? Никто не знает, что произойдёт с нами завтра, не может предвидеть будущее, поэтому зачастую не задумывается о последствиях совершённых действий и сказанных слов, но не все ошибки возможно исправить.
Федя рос в обеспеченной семье, родители любили и оберегали его, так как он был единственным и поздним ребёнком в семье. Они в нём души не чаяли, а Федя не ценил их внимания и заботы и даже тяготился ими. Он никогда не говорил родителям спасибо, воспринимая всё, что они для него делают, как должное. Родители ничего не требовали от сына, понимая его подростковые проблемы, но им очень хотелось знать, что сын их любит, и услышать от него лишь три простых слова: «Я люблю вас».
Проснувшись майским утром, Федя осмотрел комнату, по которой бегали солнечный зайчики. Сев на кровать, он зажмурился от ярких и тёплых лучей и подумал, что этот день ничто не сможет испортить, но тут в комнату зашли уже красиво одетые родители, которые собирались идти с ним на выпускной. Настроение мгновенно испортилось, он рассердился на них и потребовал остаться дома и никуда не ходить…
Федя заканчивал восьмой класс, считая себя уже взрослым, представляя, как возьмёт в руки свой первый важный документ под аплодисменты товарищей. Ему казалось стыдным быть на вручении аттестата вместе с родителями, как маленькому. Да и перед девочкой, которая ему нравилась, он хотел казаться ещё взрослее, но при родителях ему было бы неудобно.
Устроив родителям скандал и запретив им идти в школу, подросток ушёл из дома, зло хлопнув дверью. А родители так и остались стоять перед ней в праздничной одежде... Вечером они ждали сына за накрытым столом, но он так и не появился, разделив свою радость с друзьями, а не в кругу любящей его семьи. А в июне началась война. На деревню напали немцы. Кровь... крики... выстрелы... и его родителей больше нет...
1944 год. Федя – уже восемнадцатилетний командир роты, воюет на фронте. В одном из жесточайших боёв с врагом он получает тяжёлое ранение. Его, полуживого, выносят с поля боя, врачи делают всё, что от них зависит, но даже они не верят в успех операции. Федя впадает в кому. Надежды на спасение нет. Всем, кто его навещал, врачи говорили, что чуда не произойдёт... И только Фёдор, оказавшись в каком-то неведомом ему мире, в котором всё совсем иначе, не так, как он привык видеть в обычной жизни. Там было спокойно, тихо, светло. И вдруг! Он увидел перед собой маму. Она с беспокойством смотрела на сына, гладила его волосы, нежно целовала в щёку, как в детстве, уверяя, что он сильный, что он справится, что он сможет побороть болезнь. Она говорила это так твёрдо, так убедительно, что у Феди не было никаких сомнений, что у него всё ещё впереди, потому что мама верила в него и хотела, чтобы он жил!!!
Спустя некоторое время, Федя пошёл на поправку. Врачи только разводили руками и рассказывали о небывалом случае в медицине!!! И только Федя знал, кому он обязан своим выздоровлением.
...И вот серый, хмурый, пасмурный день… Федя сидит на могиле своих родителей, его глаза наполнены слезами, он не хочет плакать, но не может сдержать рыданий: слезы горя и отчаяния хлынули по щекам градом, смешиваясь с дождём, который внезапно обрушился на его родное село, где он когда-то был счастлив. Он вспомнил выпускной, родителей, молча стоящих в дверях, не тронутые с утра угощения на праздничном столе... И так ему было мучительно больно, и так стыдно за лишённый родителей столь важный день в их жизни, и за свои слова, и за невозможность что-либо исправить... Только сейчас он осознал, что родители – это самое дорогое и ценное, что было в его жизни. Единственное, о чём мечтал Фёдор, – это вернуть тот злосчастный день, когда родители были рядом, когда у него была возможность обнять их и сказать слова, которые они так долго ждали, но не услышали! Федя так хотел, чтобы родители были живы!.. Теперь не он родителям, а они ему были так необходимы!.. Но... ничего изменить уже было нельзя...

Меркушин Денис Алексеевич,
студент Мытищинского колледжа

КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ

Константин Дмитриевич Бальмонт – один из величайших русских поэтов Серебряного века, один из «прародителей» символизма в русской литературе. Его лирика и поэзия были пропитаны душой, в каждом его стихотворении можно прочувствовать доброту и духовную чистоту. Его стихотворения завораживают своей мелодичностью и необычайной красотой.
Я считаю, что особенность поэзии Бальмонта заключается в его поиске значимого во всём, чтобы читатель мог обратить внимание на то, что и в его жизни есть много запоминающихся моментов. Именно Бальмонту удалось найти в своей лирике переменчивость настроения и пристальное внимание к быстропроходящим переживаниям, мироощущениям и мелодичности, заставляя задуматься о происходящем вокруг нас так же, как делал это сам поэт.
В поэзии творца большое значение придавалось цвету. Константин Дмитриевич часто использовал их в своих стихотворениях, считая это важным аспектом, так как для него это не просто красота, но нечто более важное, духовное. Для примера можно рассмотреть его стихотворение «К небу», в котором автор показывает роль голубого цвета, называя им различные явления: море, небо, слёзы.
Во многих его стихотворениях звучат тончайшие мелодии любви – любви к женщине и ее роли в нашей жизни. Примером можно посчитать стихотворение «Женщина с нами, когда мы рождаемся», где автор декламирует: «Женщина – музыка. Женщина – свет».
Я полностью согласен с высказыванием В. Брюсова (1912 г.), когда он написал про Константина Дмитриевича следующее: «Равных Бальмонту в искусстве стиха в русской литературе не было… там, где другим виделся предел, Бальмонт открыл беспредельность». Данное высказывание имеет большую ценность: ведь и вправду Константин Дмитриевич своим творчеством внёс довольно значимый вклад в технику написания стихотворений и их композиции. Одним из ярких примеров является повторяемость и излишнее созвучие слов, так как для Бальмонта была менее важна сама суть стихотворения, нежели насколько оно будет созвучным, музыкальным. К сожалению, большинству читателей это было не по душе из-за недопонимания символики поэта, но он все равно сумел произвести большое влияние на поэзию Серебряного века.
По моему субъективному мнению, одним из главных мотивов лирики Бальмонта является то, что поэт пытается использовать меньше накала эмоций или кульминаций, заостряя большее внимание на меньших деталях по сравнению с другими символистами Серебряного века, давая читателю погрузиться глубже в тот самый миг, который обычно проносится перед нами незаметно. Будучи очень одарённым символистом, Бальмонт видит как бы спасение от окружающего нас мира в погружении в мир символики, показывая, что для каждого те самые символы могут быть индивидуальными. Мне кажется, великолепным примером из его стихотворений послужит стихотворение «Будем как солнце! Забудем о том…»:

Будем как Солнце! Забудем о том,
Кто нас ведет по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному,
К новому, к сильному, к доброму, к злому,
Ярко стремимся мы в сне золотом.
Будем молиться всегда неземному,
В нашем хотеньи земном!

Я считаю, что в данном стихотворении можно представить себе картину, где все наши заботы уходят, если мы просто заглянем глубже в себя и поймём, что именно нас беспокоит на данный момент. Конкретный художественный мотив в лирике певца как бы отсутствует, но это не мешает ему использовать поэтические методы, чтобы отразить целостность нашего с вами мира. Сам же Бальмонт считал свою лирику «магией слова». Я полностью согласен с ним в этом плане: он великолепно использует данную схему в своих произведениях «Осень» и «Влага». Меньше всего заостряет внимание на каком-то смысловом центре или определенном устое, используя их музыкальность и непостоянность в свою пользу; показывая, насколько важны иногда мельчайшие детали вокруг нас. Автор хочет обратить наш читательский взор на изменения вокруг, которые при обычных обстоятельствах мы не замечаем. Я считаю, что именно из-за этого особого неравнодушия к мелочам и нюансам слов его поэзия полностью пропитана душой и музыкальностью, что делает прочитанные стихотворения ещё более приятными и запоминающимися. Об этом также писал А. Блок, ещё один представитель символизма Серебряного века: «Когда слушаешь Бальмонта – всегда слушаешь весну», с чем я не могу не согласиться. Ведь именно Бальмонту удалось с помощью своей лирики остановить момент вокруг нас и описать все детали обычного чувства или настроения с тончайшими подробностями, заставляя задуматься об обычных вещах, которые скрывают в себе большую значимость, чем мы могли предположить.
Я считаю, что Константина Дмитриевича Бальмонта можно назвать «волшебником слова», выдающимся символистом русского модернизма, мастером мелодического стиха. Несмотря на все жизненные трудности, он сумел вложить всю душу в свое творчество, оставаясь верным доброте и духовной чистоте; чья лирика помогает отойти нам от текущих проблем, погружаясь в мир его символики и волшебства его поэзии.

ВКУС УХОДЯЩЕЙ ОСЕНИ

Вот человек запирает дверь квартиры, аккуратно опускает связку ключей в карман штанов, однако не торопится выходить на улицу, которая его так и манит. Для начала он натягивает на ухоженные пальцы перчатки, потом проверяет, на месте ли шарф, хорошо ли тот прикрывает его шею, поправляет воротник пальто и только после этого спускается по нескольким ступенькам и из сумрачного подъезда выныривает в осенний день.
Некоторое время он просто стоит, втягивая в себя красоту красно-жёлтой поры, захватившей город. Осень всегда была его временем, именно этот сезон сильнее других принадлежал ему, и быстротечность дней заставляла его с удвоенным наслаждением впитывать в себя увядающие ароматы. Человек стоял на крыльце и с упоением внимал лёгкому шепоту сорванных с веток листьев, переворачиваемых ветром. У каждого была своя песня, и ему не составляло труда разобрать её затейливый мотив.
Он бы с большим удовольствием продолжил стоять на месте, но его ждала работа: ноябрь подходил к концу, осень приближалась к своему исходу, и его время стремительно иссякало. Человек заставил себя тронуться в путь, утешаясь тем, что песня листьев будет сопровождать его в дороге.
Шагающий ранним субботним утром был одет в длинное пальто, оно висело на его худых плечах и спускалось практически до колен. Особенностью его пальто были широкие и на удивление глубокие карманы, в которые он не засовывал руки, но с большой регулярностью прикасался к ним, проверяя их содержимое. В левом лежало что-то прямоугольное с выпирающими углами, очертаниями напоминающее шкатулку или небольшую коробочку. А до того, что находилось в правом, он старался лишний раз не дотрагиваться.
Пальто он неизменно застёгивал на все пуговицы. Он не выносил сквозняков, а потому очень трепетно относился к той одежде, в которой выходил на улицу. Он носил вельветовые брюки, такие же старые, как и пальто. Широкие штанины ниспадали на старомодные туфли, которые в более холодные дни он заменял на прорезиненные сапоги.
Обязательным атрибутом его ежедневной прогулки выступал клетчатый шарф. Человек трижды оборачивал им шею, убеждался в том, что нигде не оставил щелей, через которые осенний воздух мог бы добраться до его кожи. Так же он не появлялся на улице без перчаток, которые надевал даже в плюсовую температуру. Голову его постоянно украшал пыльный берет, по большей части ассоциировавшийся с французскими художниками. Облик его день ото дня оставался неизменным, а вот дороги, по которым пролегали его маршруты, практически никогда не повторялись.
Можно назвать его Ричард Грин, хотя это имя не лучше и не хуже всех других. Имена не играют никакой роли в этой истории, но дают возможность соотнести гуляющего человека с привычным нам миром. Предположительно, у него было какое-то имя, вне всякого сомнения, он носил обычную одежду, и обращавшие на него внимание люди не замечали ничего подозрительного.
Первое объявление о пропаже встретилось ему на углу его собственного дома, всего в дюжине шагов от двери подъезда.

Каспер Феникс, 27 лет

Пропал 21 ноября…

Ниже – фотография, а далее – полный перечень сопутствующей информации. Подробно расписывалось, где в последний раз видели мужчину, во что он был одет, какие у него отличительные черты (серые глаза, шрам над правой бровью) и в обязательном порядке приводились номера телефонов, по которым нужно было звонить в случае обнаружения Каспера Феникса.
У Ричарда Грина не возникло ни единого сомнения в том, что по указанным телефонам никто и никогда не позвонит, а развешанные по району объявления станут последним упоминанием человека, которого когда-то звали Каспером Фениксом. Листок бумаги с чёрно-белой фотографией нисколько не интересовал его, Ричард удостоил его лишь беглым взглядом и прошёл мимо.
У него не было конкретного направления или места, в которое он должен был попасть, опыт подсказывал ему, что рано или поздно он обязательно найдёт то, на поиски чего выходил каждый день, и в силу этого маршрут его состоял из случайностей. Всё определяли светофоры, а ему лишь оставалось следовать их зелёному свету и осматриваться по сторонам.
На любом перекрёстке один из светофоров всегда будет показывать зелёный, и именно в том направлении и двинется безучастный Ричард Грин. Да, бывает такое, что он несколько раз обходит один и тот же квартал, но этот круг всегда разрывается, а его прогулка продолжается в любом из случайных направлений.
О чём он думает, когда неспешно бредёт по оранжевым улицам ноябрьского утра и осторожно проверяет наполнение глубоких карманов своего пальто? И думает ли вообще? Ричард Грин движется сквозь осень, наполняя тело её уходящими настроениями. Ему определённо нравится отражение облаков в неподвижных лужах, его успокаивает покачивание веток желтеющих деревьев, но всё же внутри себя он печален. Грусть его напрямую связана с приближающимся окончанием осени. Всякий год у него в распоряжении имеется всего девяносто один день, из которых на текущий момент осталась одна неделя.
Он движется просыпающимися немноголюдными улочками, и вокруг него расцветает осень увядающими красками, наполняя его сердце теплотой и тоской. А на стенах домов, на заборах и фонарных столбах развешаны объявления, с которых на прохожих осуждающе смотрят без вести пропавшие.
Жирным шрифтом выделено имя ОЗОСК МАНЕТИЧ, приведён снимок невзрачного господина, которому согласно описанию уже 54 года. Этого разыскивают больше десяти дней, и их число будет неуклонно расти, не приводя ни к какому результату. И вновь вывешенная ориентировка лишь на мгновение привлекает внимание гуляющего Ричарда Грина. Имена для него ничего не значат, он их не знает, но вот лица, запечатлённые на фотографиях, никогда не умирают в его памяти. Лицо мистера Манетича знакомо ему, Ричард Грин едва наклоняет голову, словно приветствуя давешнего знакомца.
Светофоры продолжают вести его по городу, он ни в чём не отклоняется от их наставлений, на улицах появляется больше народу, никто не спешит, все мерно шагают по палой листве, предпочитая не замечать белых листков с написанными именами и номерами телефонов. День слишком хороший, чтобы обращать внимание на чужое горе.
Однако даже самый равнодушный житель города не может не заметить обилия развешанных по стенам объявлений о пропажах. Весьма уместно будет сравнить их с листвой, разросшейся не на деревьях, а на всевозможных вертикальных поверхностях. Края плохо приклеенных листовок трепыхаются на ветру, а некоторые из тех, что висели ещё с сентября, сорвались со своих мест и повалились на асфальт прямо под каблуки прохожих.
Жестокая ирония заключалась в том, что пока бумажные ориентировки заполоняли собой улицы и доски объявлений, и в полицейских отчётах множились списки без вести пропавших, люди продолжали бесследно исчезать. Придавленные внезапно обрушившимся горем друзья и родственники невольно заменяли пропавших объявлениями, нелепо надеясь на то, что количество последних непостижимым образом позволит им вернуть первых. Улицы заполнялись плоскими фотографиями тех, кому не суждено было вернуться.
Эпидемия исчезновений наполняла тревогой спокойное и устоявшееся течение жизни города, полицейским оставалось лишь разводить руками, и каждый день к ним поступала новая заявка о пропаже того или иного человека. С первого дня сентября это стало нормой.
Ричарду Грину последнее время приходилось быть всё осторожнее, но даже настороженность служителей закона не могла удержать его от прогулки, на которую он выходил по утрам. Не так давно, всего недели две назад ему пришлось столкнуться с полицейским. Тот в одиночестве брёл по двору, и в свете вечерних фонарей на его лице отчётливо проступали следы накопленной усталости. Без особого энтузиазма он показывал встречающимся людям фотографию и задавал стандартные вопросы.
На протяжении короткой беседы Ричард Грин не убирал правую руку от кармана пальто и незаметно для полицейского оглядывался, потому что в том случае, если бы тот что-то заподозрил, Ричарду Грину не нужны были свидетели. Складывалось ощущение, что служитель закона заранее не рассчитывал ни на какой результат, он просто выполнял свой долг, ставший слишком обременительным последнее время, а потому и не разглядел лжи в словах худого человека, закутанного в пальто. Конечно, Ричард Грин узнал девушку с фотографии. Конечно, он об этом не сказал.
Даже не задумываясь над этим, люди постепенно становились подозрительными, и всё так же не уделяли внимания прогуливающейся фигуре в перчатках, однако же с приходом ноября и ростом паники Ричард Грин стал предпочитать более уединённые места, что заставляло его увеличивать длину прогулок.
От своего дома он отшагал уже сорок минут, и на протяжении всего этого времени помимо шёпота палой листвы его сопровождали лица, глядящие с ориентировок. Пропавшие без вести, не вернувшиеся домой, исчезнувшие – они рядами выстраивались вдоль проспектов и шоссе. Ричарду Грину попадались всё новые имена, но при этом лица у всех были ему знакомы. В небольшом скверике он остановился возле неработающего фонтана понаблюдать за тем, как ветер играет оторвавшимся объявлением о розыске Миколе Опадоса. Ричарду сразу вспомнились чёрные, курчавые волосы, кожаная куртка и неподдельное удивление этого человека в тот момент, когда он к нему подошёл.
Миколе перестал существовать ещё в октябре, а его фотография превратилась в игрушку шаловливого ветра, которой очень быстро найдётся замена. Ричард Грин левой рукой провёл по оттопыренному карману пальто, довольно кивнул головой и двинулся дальше.
Буквально через несколько шагов ему попался плакат, сильно пострадавший от непогоды. Прошедшие дожди приложили усилия к тому, чтобы смыть практически всю типографскую краску с бумаги, превратив объявление в грязную бумажку, где невозможно становилось разобрать расплывшиеся и потерявшие очертания буквы. Ричарду удалось прочитать только имя: Ллойд, а в его голове сразу всплыл образ, в котором он увидел угловатое и болезное лицо заядлого курильщика. Справедливо следовало признать, что и вкус у этого экземпляра был с доброй толикой горечи.
Постепенно город немного отступал назад, и человек в пальто понял, что всё это время приближался к парку. Светофоров тут уже не было, разбитая асфальтовая дорожка вела под горку, и очень скоро ей предстояло смениться неровной грунтовкой. Парк приветствовал его появление степенным раскачиванием множества огненно-рыжих крон. Шёпот листьев сливался в гулкий хор. Величественные деревья охраняли вход в его царство, приглашая как можно скорее присоединиться к ним и восславить последние дни уходящей поры. Осень была его угодьями, где он пополнял свои запасы, столь необходимые его утончённой душе на протяжении других сезонов.
Ричард Грин был единственным Ценителем, познавшим истинный вкус увядания.
И даже в этом уединённом и расположенном чуть в стороне от суеты месте он не смог отделаться от навязчивого внимания бумажных глаз и застывших улыбок. К растрескавшейся побелке ворот парка крепилось сразу несколько объявлений о пропавших без вести. Причём ограниченность свободного места заставляла людей вешать листовки прямо поверх уже имеющихся. «Все равны, но одни более равны, чем другие…» Подобное поведение должно было пугать или люди, ослеплённые отчаянием, способны были видеть лишь то горе, что выпало на их долю, игнорируя самым жестоким образом бедствия других?
С верхнего листа на Ричарда Грина смотрела восемнадцатилетняя Леота Корротто – девушка с треугольным, остро очерченным профилем лица и игривым выражением бровей. Он помнил это лицо очень хорошо, как и день, когда увидел его, – 13 ноября. Особой пикантности этой ориентировки добавляла цветная печать, словно таким образом родственники пропавшей пытались выделить её из чёрно-белой толпы прочих. Их даже не остановило то, что они целиком закрыли объявление других страдальцев.
Под Леотой Корротто прятался скромный джентльмен 62 лет, все эти годы носивший имя Томаса Вильфрида. Его черёд пришёл в самом начале ноября.
Ричард Грин вновь кивнул тем, с кем имел лишь единственную встречу, а потом с радостно бьющимся сердцем направился бродить по тенистым парковым аллеям, которые никто не подметал на протяжении нескольких дней. Листва приятно шуршала на уровне его туфель, все лавочки, расположенные в начале главной аллеи, были укрыты красно-жёлтым ковром. Ричард Грин производил впечатление человека, наслаждающегося погожим и таким приятным осенним днём. Так оно и было, но параллельно с этим он зорко оглядывался и не переставал крутить головою по сторонам, отыскивая и прицеливаясь.
Если в выборе маршрута он предпочитал полагаться на случайность, то, оказавшись на месте, становился более принципиальным в своих требованиях. Ричард Грин заранее не знал, чего ему захочется на этот раз. Возможность выбора добавляла его поискам изысканности.
Он заметил девушку, когда вышел к покрытому тиной пруду. Она сидела на лавочке и не могла его видеть, так как была полностью поглощена чтением. С такого расстояния Ричард Грин не мог прочитать название книги, но видел, что та выполнена в бумажном переплёте. Их разделял старый пруд, и всё же он предпочёл некоторое время выждать, наблюдая за уже выбранной им девушкой.
По одной из дорожек, которые лучами сходились у круглого пруда, держась за руки, двигалась пожилая супружеская пара. Он опирался на трость, она на сгибе свободной руки держала сумочку. Они не обратили на застывшего Ричарда Грина ни малейшего внимания, но он всё равно немного отступил вглубь древесных теней, давая им возможность спокойно пройти мимо пруда.
Девушка продолжала читать. Солнце, падающее сверху, вплеталось в её каштановые волосы, а Ричард Грин шёл ей навстречу. Он подходил ближе, и его правая рука заползала в карман. Даже в этот момент он не напоминал маньяка, подбирающегося к своей жертве. Добродушная улыбка на немного нелепом лице, старое пальто и пыльный берет делали его не более опасным, чем только что прошедшая здесь пожилая пара.
Девушка заметила его, когда он был всего в нескольких шагах от неё. К тому моменту он уже успел вытащить правую руку из кармана. Она подняла голову, увидела обычного прохожего, радующегося тёплому деньку, он улыбался, и это вполне соответствовало её настроению. День был слишком хороший, и девушка совершенно не стеснялась своей улыбки.
Ричард сделал вид, что проходит мимо неё, но в следующее мгновение развернулся к ней, одновременно наклоняясь и выставляя перед собой сжатую в кулак перчатку правой руки. На секунду их лица оказались на одном уровне и в непосредственной близости. Ричард разжал пальцы, скрывавшие горсточку порошка горчичного цвета, и резко дунул, направляя пыльцу в удивлённые глаза сидящей девушки.
Она вдохнула в себя эту смесь, испуг едва лишь успел отразиться на её лице, когда девушка отклонила голову немного назад, а потом отрывисто чихнула.
Этот звук был единственным проявлением прекрасной и совершенно необратимой метаморфозы.
Мгновение высушенные листья ещё составляли в осеннем воздухе невесомый силуэт женской фигуры, а потом опали на скамейку, на которой она только что сидела. Девушки больше не было, от неё осталось лишь несколько высушенных листочков увядающего окраса. Хорошо, что она не выронила из рук книжку, в противном случае Ричарду Грину пришлось бы от неё избавляться. Такое уже случалось и всякий раз доставляло лишние неудобства. Пыльца Ричарда Грина не могла обратить в листья принадлежащие людям вещи, с которыми они не находились в физическом контакте. Например, лежащая на скамейке шляпа оставалась на своём месте, в отличии от любого другого предмета, непосредственно надетого на человека.
Наблюдая за падающими листьями, среди которых уже невозможно было определить, какие из них были телом, а какие книгой, Ричард Грин извлёк из левого кармана пальто прямоугольную жестяную коробочку и раскрыл её. К крышке специальным зажимом крепился пинцет, он подцепил его одним пальцем и вытащил наружу. Человек в пальто присел на корточки и стал методично наполнять жестяную коробочку красными, жёлтыми, оранжевыми листьями, ещё недавно державшими форму девушки. Бережными движениями миниатюрного пинцета Ричард Грин подхватывал сухие листья за черешки и ровными рядами укладывал в коробочку, следя за тем, чтобы они не ломались.
Взяв достаточное количество, Ричард Грин приладил пинцет, закрыл свою жестяную сокровищницу и поднялся. Никому бы и в голову не пришло, что на этой лавочке всего несколько минут назад сидела молодая девушка и читала книгу. Никто бы не стал подозревать человека в пыльном берете, гуляющего возле пруда, в убийстве. А даже если такая нелепая мысль прокралась бы в чью-нибудь голову, и он бы решил проверить его карманы, то обнаружил бы в них всего лишь жестянку с засушенными листьями и остатки какого-то порошка, напоминающего горчицу.
Ричард Грин ещё некоторое время походил по ноябрьскому парку, наслаждаясь осенью. Возвращался домой он без всякой спешки, теперь он более детально вглядывался в развешанные на всех углах объявления о без вести пропавших, пытаясь определить, кого из них ему бы хотелось пригласить на свидание сегодняшним вечером.
***
Дверь в его квартиру отпирается очень просто, а закрыть её – целая наука. Ричард Грин ограждается от мира посредством замков, засовов и запираемой только изнутри защёлки. Маленькая квартира – его крепость, и никому нет доступа в неё.
Жестяную коробочку он кладёт на полочку рядом с ключами. Он не сводит с неё глаз, пока стаскивает с себя берет и перчатки, снимает пальто и засовывает шарф в его рукав. После этого ему остаётся только сбросить туфли.
В его квартире душно, живущий здесь не переносит сквозняков, и два окна, выходящие во внутренний двор, заделаны ненужными тряпками и проклеены липкой лентой, чтобы ни единое дуновение извне не проникло в его покои. Пусть его и переполняет энергия, живая, кипучая сила пронзает его тело, он двигается степенно и ни в коем случае не совершает резких движений, оказавшись внутри единственной комнаты своего жилища.
Жестяную коробочку от оставляет на столе, а сам направляется на кухню, проходя при этом расположенную на стене коллекцию. Вывешенные длинными рядами высушенные листья едва заметно колеблются, когда он проходит рядом с ними. Он наполняет водой чайник, ставит его на старую газовую плитку, прекрасно зная, через какое количество времени тот закипит. Ричард Грин вновь пересекает комнату под тихий шелест разноцветных листьев.
Несмотря на духоту, он и не собирается снимать с себя толстый свитер, даже не думает выправлять его из штанов, вместо этого он садится за стол и зажигает лампу, в жёлтом свете которой появляются некоторые предметы, необходимые ему в его работе. Первым делом Ричард Грин берёт квадратный листочек бумаги, на которых обычные люди, как правило, пишут напоминания и списки покупок, и изящным почерком выводит на нём всего одну строку: «23 ноября» – сегодняшнюю дату.
На дальнем конце стола, практически впритирку со стеной стоят две стеклянные банки, одну из которых наполняет пыльца горчичного цвета, вторую – миниатюрные прищепки. Он тянется ко второй и ловко выуживает из её глубин прищепку и перемещается к стене, вдоль которой размещена его весьма странная и с виду совершенно безобидная коллекция.
На равном расстоянии в дешёвые обои воткнуты иголки, между которыми натянуты множественные бечёвки. Это слегка напоминает разлинованную тетрадь, а в большей степени календарь, чем по большому счёту и является. Каждая «строка» вмещает в себя десять пучков листьев вместе со специальной бумажечкой, указывающей дату сбора.
Три самых верхних строки – сентябрь, под ним с небольшим отступом – октябрь, состоящий из тридцати одного дня и, соответственно, четырёх строк. Ричард Грин достаёт из жестяной коробочки собранные в парке листья, прикладывает к ним сегодняшнюю дату и аккуратно закрепляет на самой нижней бечёвке при помощи миниатюрной прищепки.
Преисполненный красотой и ужасом от содеянного, он отодвигается чуть назад и смотрит на великолепное соцветие, которое ему удалось собрать за неполных три месяца. В его распоряжении осталось всего семь дней, и он собирался заполнить оставшиеся пустые места на самой нижней «строчке».
Он чувствовал себя художником, взирающим на практически готовое полотно и предвкушающим тот момент, когда оно будет закончено. Художником, прекрасно знающим, что в скором времени из-под его рук выйдет совершенный шедевр. Мог Ричард Грин ощутить себя и композитором, потому как в расположении красных, жёлтых и оранжевых листьев просматривалась уловимая глазом гармония, напоминающая нотный стан и дополняемая тем тихим шёпотом-шелестом, различить который только ему одному было под силу.
Кое-где пучки были уже не такими полными, как только что закреплённый. Было заметно, что листья понемногу доставали из-под удерживающих их прищепок. Ричард Грин как раз размышлял над этим, когда со стороны кухни послышался свист закипевшего чайника. Сторонний звук заставил его окончательно определиться с выбором, сомнения, искушавшие его на обратной дороге, отбросились. Он наконец-то решил, чей аромат ему хочется вкушать сегодня.
Свободными от перчаток пальцами от тянется к первой строке ноябрьского календаря и вытягивает один листик, датированный четвёртым числом. Хрупкий черешок выдерживает его прикосновение, а сам извлечённый лист имеет ярко насыщенный жёлтый цвет и издаёт приятный запах.
На кухне Ричард Грин растирает сушёный лист над бочкообразной глиняной кружкой с массивной ручкой и толстыми стенками, а после заливает получившуюся заварку. Аромат стократно усиливается, и в поднимающемся над стаканом паре проступают очертания молодого лица. Как и всегда, Ричард Грин не имеет ни малейшего представления об имени, которое носил этот человек, но лицо его определённо знакомо осеннему Поэту.
Напиток в его кружке обжигающе горяч, но несмотря на это, он уже подносит его к губам, погружаясь в открывающийся аромат. Не только внешний облик, но и мысли, желания, страхи бывшего человека распахиваются перед внутренним восприятием Ричарда Грина, и для него все мельчайшие оттенки эмоций носят определённый, неповторимый вкус. Толика горечи, как кусочек имбиря, обжигает его язык – это следствие упрямого характера и занудства; вслед за этим проступает медовая сладость – это трепетные мечты, затаённые в самом защищённом уголке сердца; губы кривятся от лимонного послевкусия – это отголоски злых слов, что срываются, а потом приносят сожаления…
И так до бесконечности. Ричард Грин смаковал людей, как истинный ценитель он стремился к тому, чтобы максимально раскрыть перед собой того человека, на которого пал его выбор, разобраться в его чувствах, до мельчайших крупиц изучить его существование.
И пусть улицы города продолжали полниться исходящими безнадёжностью объявлениями о без вести пропавших, здесь, в его квартире, куда не было доступа даже у ветра, никто для него не умирал. Если он и являлся убийцей, то забирал себе куда больше отсечённой мочки уха или безымянного пальца на руке. Его трофеи не шли ни в какое сравнение с теми, с которыми привыкли иметь дела полицейские. После себя он не оставлял тел, но тела становились его чудовищной добычей, должной помочь ему продержаться три долгих сезона. Три четверти года ему предстояло питаться заготовленными с таким тщанием запасами, предвкушая очередное пришествие красно-жёлтых дней.
Потому что только осень была его временем. Потому что только в эти месяцы он вновь натягивал своё поношенное пальто и пыльный берет и выходил на улицу, выходил на охоту, обходя вверенные ему угодья и выбирая очередных жертв.
А пока в его распоряжении была целая кружка пьянящего напитка, он рассеяно глядел на свою практически заполненную коллекцию, предвкушая оставшиеся в его распоряжении дни и совершенно не заботясь о новых лицах, которым предстояло появиться на развешанных по городу и поливаемых дождями объявлениях.

СЕМЕН КИРИЛЛОВИЧ

– …Я её у нас в сельхозтехникуме преподавал.
– Я понимаю, голубчик, – грустно сказала Мария Игнатьевна, завуч школы, – но биологию у нас уже преподает Нина Семёновна. Нет, у нас, к сожалению, мест нет. Простите, пожалуйста, но помочь вам не могу. Хотя, знаете… вы – мужчина, с фронта…Наверное, вы справитесь. У нас нет классного руководителя в самом неблагополучном классе. Один Шамрай там чего стоит! Вот если бы вы взяли на себя руководство, я могла бы вас оформить учителем географии.
– Географии? Боюсь, я плохо в ней разбираюсь.
– Ну, как хотите. Но я бы на вашем месте не отказывалась. Не надоело вам по вокзалам мыкаться? А то у нас в подсобке на четвертом этаже можно было бы пристроиться. В конце концов, раз вы учитель, быстро и географию подтянете. Решайтесь. Сейчас охотников на место много.
Так в нашу жизнь вошел Семён Кириллович, учитель географии, которую он не знал, но в которую всех нас влюбил. Это был худой, изможденный человек с глубоко запавшими глазами неопределенного цвета и каким-то странным румянцем на щеках. Рукав левой руки был аккуратно заправлен за ремень гимнастёрки. Теперь из преподавателей это был второй мужчина в нашей школе, а первым был историк. Оба после фронта, у обоих почти одно и то же количество наград, но в наших глазах у географа было несомненное преимущество – отсутствие одной руки.
Историка мы ненавидели за введение в наш обиход воинской дисциплины. После войны многие из нас остались без отцов, были свободолюбивыми и малоуправляемыми. Дом свой знали мало и заскакивали в него только в случае отчаянного голода или желания спать. Наши матери или бабки, хоть и счастливые от того, что в семье растет мужчина, всё же делали ставку на дочерей – более послушных и приспособленных к хозяйству. Так вот, историк любил нас выстраивать в правильный ряд перед тем как отвести в свой класс. Делал он это почему-то не в коридоре, а на лестнице, так что наши головы были строго параллельны перилам между этажами. А так как некоторые приходили в школу далеко не каждый день, порядок нашего ранжира постоянно нарушался. Вот тут-то историк и дорывался до своего любимого занятия. Он больно тыкал своей указкой в самое чувствительное место на плече, требуя передвинуться в ту или иную сторону. Кажется, это доставляло ему неслыханное удовольствие, так же, как требование зазубрить ту или иную дату.
Понятно, что от Семёна Кирилловича мы вправе были ожидать чего-нибудь похожего. Однако географ тиранить нас не торопился, но уроки проходили медленно и скучно, зачеркивая наши надежды увидеть настоящего героя.
Таким образом, лавры героя по-прежнему доставались Вильке Шамраю. Вилька был года на два старше нас. Рос он в ужасной нищете, тоже без отца. Мать его с кучей братьев и сестер-малолеток ютилась в полуподвале углового дома с львиными мордами над окнами первого этажа и просторными воротами аркой. Было совершенно непонятно, как они все размещались в бывшей дворницкой, и мы знали, что две его маленькие сестры укладывались на ночь спать в двух выдвижных ящиках комода. Ореол героя Вилька приобрел за счет своей лихости. Мимо нашей школы ходили трамваи, на подножки которых на полном ходу вскакивал, цепляясь за поручни, Вилька. Делал он это играючи и любил ловить восхищённые взгляды мальчишек, которых запанибратски похлопывал по плечу после представления. И вот однажды на глазах у половины класса он скользнул как-то нелепо и попал под колеса трамвая. Вилька лишился ноги, но ни стремление верховодить, ни бесшабашность его никуда не ушли.
Иногда на него нападала озлобленность, ранние признаки появления которой мы улавливали без труда. Если его что-то раздражало, он становился похожим на хищника, раздумывавшего, в какую сторону направить свою агрессию. Левая половина его верхней губы начинала подёргиваться и ползла вверх, постепенно захватывая обе губы в злую усмешку. Вслед за этим свирепо шмыгал сморщенный нос, перекашивалось лицо, но если враг ретировался на этом этапе, Вилька небрежно бросал: «А теперь вали, а то хуже будет!» Если же противник оставался на месте, его ждала тяжелая оплеуха, сопровождаемая стуком падающего костыля. Ответного удара он, как правило, не получал. Но если падал от чужого удара, пощады не просил.
Семён Кириллович проводил уроки довольно безразлично. Как-то вяло следил за ответами, сам объяснял мало, не слишком ориентируясь по карте. Когда однажды он перепутал Фарерские острова с Фолклендскими, Вилька откровенно нагло расхохотался. Кто-то тоже вслед за ним рассмеялся. Семён Кириллович смутился, но обиды не затаил, не вызывал Вильку без конца, без края, не подлавливал, как это сделал бы историк. Вскоре мы заметили у Семёна Кирилловича некоторую странность. Стоило кому-нибудь во время ответа произнести что-то вроде: «Там произрастают буки и дубы», как Семён Кириллович совершенно некстати добавлял: «Да, дубы там знатные, лет под триста и совершенно здоровые». В другой раз при упоминании елей в качестве таежной растительности он опять мечтательно говорил: «Эх, если бы вы видели, какие ели растут в Белой Церкви…»
Название Белой Церкви удивляло многих из нас. Мы ещё совсем не знали, что это маленький живописный городок с удивительным парком. Но скоро поняли, что Белая Церковь – родина Семёна Кирилловича, и роднее её ничего для него на свете не было.
Вилька был первым, кто решил играть на этом, совершенно забросив подготовку к уроку. Он начинал ответ приблизительно так: «Дублин находится на одной параллели с Белой Церковью». Нашему учителю и в голову не приходило это проверять, но упоминание родного места обеспечивало положительную отметку. Вслед за Вилькой на эту немудреную хитрость пускались все остальные ребята. И угля где-то было чуть побольше, чем в Белой Церкви, и климат где-то приближался к Белой Церкви; словом, это было откровенное издевательство над учителем и повод к проделкам, составляющим доказательство своего, ребячьего превосходства.
Однако со временем это стало нам надоедать, главным образом потому что Семён Кириллович, казалось, совсем не реагировал на наши шутки, да и шутки, честно говоря, были дурацкими. Семён Кириллович стал сильно кашлять, выглядел он совсем плохо и однажды не пришел на урок. Может быть, мы это не сразу бы и заметили, если бы ему на смену не пришел историк. Вот когда мы с благодарностью вспомнили о нашем беззлобном географе!
– Ребят, а пойдем к нему на четвертый этаж после уроков, – предложил кто-то.
Пошли несколько человек. Когда мы вошли в его каморку, дверь которой не была заперта, было чему поразиться. На нескольких квадратных метрах помещались солдатская железная кровать, на которой под одеялом лежал географ, тумбочка с керосинкой, чайником и маленькой сковородкой, два стула и ящик вместо стола, застеленный газетой. На нём стояла консервная банка с окурками доверху. Странно было, что никто никогда не видел его с папиросой.
– Здравствуйте, ребята; ну, чего вы стали? Проходите, коли пришли. Проходите, проходите, садитесь, кто где может. Как у вас дела?
– Нормально, Семён Кирилыч, а вы как? Заболели?
– Да, немножко. Ну, рассказывайте, что у вас нового?
– Да ничего нового, – замялись мы, не зная, о чём говорить.
– Так не бывает. Всегда у человека есть, о чем рассказать.
– Семён Кирилыч, а вы нам можете рассказать?
– О чем?
– Да хоть о Белой Церкви, – выпалил Витька Афанасьев.
Ребята дружно прыснули в кулаки. Они этого и сами не ожидали.
– О Белой Церкви можно рассказывать бесконечно. Если бы вы знали, какой там парк! Наверное, самый лучший на земле, потому что там были удивительные садовники, и растения туда свозились со всего света. А что, по-вашему, значит привезти в XIX веке или даже в конце XVIII какое-нибудь растение из какой-нибудь части света? Это сейчас о них много известно. И моря с океанами освоены, и дорог хороших много, рельсы через всю страну проложены… Сейчас эта проблема, скорее, ботаническая – как бы какую-нибудь заразу для растений вместе с ними не провезти. А тогда всё только начиналось. Тогда на кораблях, чаще всего парусных, в экипаж входили художники и ученые. Художники по пути зарисовывали, что могли – берега, скалы, местное население, невиданные фрукты, ну и всё прочее. А учёные описывали всё, что видели в чужих краях, привозили на родину образцы – камни, раковины, чучела птиц, мелких зверюшек, змей, коллекции бабочек, гербарии, живые растения. Их каюты вечно были забиты под потолок. И всё постигалось, можно сказать, на ходу – и как засушивать, и как обрабатывать, и чем кормить, и как ухаживать. Не без ошибок, конечно. Но просто привезти гербарий – это еще полдела. А как узнать весь цикл жизни, положим, дерева – когда и как цветет, когда опадают листья, какого они цвета летом и осенью, что раньше и что позже, чем на нашей земле? Не стоять же кораблю целый год в одной и той же бухте. Поэтому либо все растение домой везут, либо к нему в разное время опять возвращаются, но на другом корабле. А садовникам еще труднее. Если они первый раз с растением встретились (трава еще куда ни шло, трава – растение мелкое, а вот с деревом сложнее), порой проходят годы, пока все особенности уловятся. Вот тут-то их искусство и проявляется – подобрать группу деревьев или кустов так, чтобы цветовая гамма не нарушалась круглый год, чтобы на ветру лист играл цветом так, как будто радужная волна переливается. Э-эх, ребята, видели бы вы, как на склоне берега над прудом сумах краснеет! Он начинает краснеть уже в конце лета и не просто краснеть, а перейдя всю гамму от бледно-оранжевого до темно-красного. Так что, когда вся эта красота в зеркальном отражении в воде представляется, глаз отвести невозможно. Вместе с тем растение само по себе опасное – наносит очень сильные ожоги, если до него дотронуться. Вот и представьте, сколько народу пострадало, не знаючи, когда впервые с этим сумахом столкнулись. А ведь его не просто откуда-то выкопать было нужно, но еще на что-то погрузить, перевезти бережно и посадить. А теперь представьте, что через год выяснилось, что посадили его совсем не там, где куст или дерево лучше всего смотрится. И его поэтому обязательно нужно пересадить. Порой деревья до десяти раз пересаживали, пока они должного места не занимали. Ведь парк – это искусство не только давать людям прохладу жарким днем, а, в первую очередь, наслаждение глазам, душе человека, создание гармонии в природе.
Вот и скажите, легко ли было по первоначалу каждому? А еще прибавьте трудности в самой дороге – путанные карты, туман, когда земли совсем не видно, буря, рвущая паруса, пробоина в обшивке – хорошо еще, если недалеко от берега; болезни экипажа, несчастные случаи, стычки с аборигенами, пираты, те же ядовитые растения. Вот, например, есть в парке тис ягодный. Название какое завлекательное! Красивое дерево! А на самом деле самое что ни на есть коварное дерево, потому что все его части одинаково ядовиты. Вот представьте, выходит матрос на чужой берег, смотрит во все стороны в восторге и удивлении и берет на зуб незнакомую красивую ягодку, которыми дерево сверху донизу усыпано. Хорошо ещё, если одну, тогда, может быть, в живых останется, хоть и здорово его потреплет. Коварство ещё и в том состоит, что у него уникальная древесина – самая устойчивая к гниению, самая красивая на срезе, так что шкатулки и скрипки на загляденье, и лучше всех других растений любых насекомых в доме отпугивает. Вступать с этим тисом в соревнование опасно, но люди, его покорившие, знали, на что шли.
Так что, как видите, проблем на каждом фронте было пруд пруди. Не ко всякому ещё берегу подойдешь – где скалы, где чума, где особого разрешения у властей испрашивать надо. Хуже всего в те годы с Японией дела обстояли. Упрямый народ, недоступный, хитрый и больно волокитный. Немало кораблей у её берегов по нескольку месяцев стояло, пока не получали разрешения сойти на землю. А ведь всего-то через море Китай расположен, где торговля и общение с миром с древности бурлит. Может быть, это потому, что в Китай и по земле можно проникнуть.
Ну, ребята, заговорил я вас совсем. А вы вот что, раз уж мы о Белой Церкви заговорили, проложите-ка, пока я в постели, несколько маршрутов туда. Первый, положим, из Венеции, второй – из штата Калифорния, а третий – из Парижа. Лучше всего водным путем, потому что в те времена, о которых я рассказывал, он был самым доступным. Заодно и где Белая Церковь узнаете.
Задание многих из нас насмешило. Мы долго к нему не притрагивались. Но после того как Витька Афанасьев однажды с сияющей физиономией заявил, что он проложил путь из Венеции, в нас проснулся дух соревнования и самоутверждения. Теперь уже все ползали по картам и атласам, спорили между собой, усложняли сами себе задачи в виде штормов, пиратов и посадки на мель. Мы увлеклись всерьез, знания наши разрастались. Давно уже мы перешли в XX век, а после того, как в наших руках оказалась книга «Два капитана», многие по-настоящему «заболели» полярными исследованиями. Наши уроки географии переселились в каморку Семёна Кирилловича, который тоже с увлечением участвовал в наших спорах и делил симпатии и антипатии к героям книг и экспедиций. Список прочитанных книг неуклонно расширялся – от «Дерсу Узала» до «Гостеприимной Арктики» Стефанссона, любимой книги Сани Григорьева.
На следующий год в нашем классе появился Юрка Матюхин, резко отличавшийся от каждого из нас благополучием в семье. Он был единственным сыном офицера, служащего в Генштабе. Одежда его всегда была с иголочки, чистая, хотя и сшитая из того сукна, которое выдавалось на обновление формы отцу. Юрка, приехавший из Берлина, сразу провел черту между собой и нами, а то, что кто-то из нас его сторонился, его только радовало. По-видимому, он рассчитывал здесь верховодить. Мешал только Вилька, который негласно считался непререкаемым авторитетом. Ни в беседу, ни, тем более, в спор между собой они не вступали, но в классе чувствовалось определенное напряжение. К выяснению отношений не хватало только повода. Наконец он нашелся. Юрка, двигаясь по проходу между партами, зацепил Вилькины костыли, и те упали на пол. Юрка спокойно двинулся дальше.
– Подними, – процедил Вилька.
– Чего? Сам поднимешь.
Кто-то из ребят бросился поднять костыли, но был остановлен Вилькой: «Не трогай!» И – снова к Юрке: «Подними, тебе говорят, пока не получил в морду!»
– Это ты-то? Ты сначала догони. Отбегался ты, вот что. Может, скажешь, и трамвай сможешь опять догнать? Что, слабо?
На Юрку надвигалась толпа ребят. Он ретировался, но всё ещё кричал: «Слабо?»
– Мне слабо? – закричал в ответ Вилька. – Мне слабо?
– Виль, не надо… Виль, успокойся… Черт с ним, Виль, мы ему тёмную устроим.
– Устроите, но только после того, как я прыгну.
Отвести Вильку от этой безумной идеи было невозможно. До конца дня класс бродил, и никто даже не думал учиться. Мы были глупы, честолюбивы и твердо верили в Вильку, поэтому никому из взрослых ничего не сказали. Договорились, что на следующий день часть класса пойдет с Вилькой на ближайшую остановку трамвая, а другая часть – на следующую, чтобы дать ему возможность продержаться, пока первые не принесут костыли. При этом никто и не думал ставить в известность Матюхина. Важен был принцип.
На следующий день мы собрались на остановке. Виля казался спокойным. Он приблизился к трамвайным путям чуть подальше от остановки, и как только мимо нас прошел, набирая скорость, трамвай, Вилька широкими прыжками проскакал вдоль него, оттолкнулся от земли, изогнулся, как большая рыба, выброшенная на берег, и повис на поручнях, оставив оба костыля на мостовой. На следующей остановке ребята встретили его с воплем восторга, бросились к Вильке, подхватили его на руки и так, с триумфом, донесли до самой школы, не подозревая, что вся эта история тут же станет достоянием школьного начальства.
Матюхин в школе не появлялся. Через несколько дней его перевели в другую школу, а на следующий день собрался большой педсовет, чтобы решить Вилькину судьбу. Ставился вопрос об отчислении Шамрая из школы. Вилька стоял перед разгневанными учителями тихо и даже покорно, хотя его верхняя губа дрожала и ползла вверх, к носу. На совершенно ненужные вопросы и упрёки он не отвечал ни слова. Когда его отпустили, Мария Игнатьевна обратилась к географу:
– Семён Кириллович, что это вы всё молчите? Вы же классный руководитель, скажите же что-нибудь, что вы об этом думаете.
– А что об этом думать? Плохо, конечно, очень плохо. Но если его отчислить, то вместо того, чтобы на трамвай бросаться, он бросится под трамвай. Я его знаю. Дайте, что ли, ему испытательный срок… последний раз.
Семён Кириллович пытался разжечь керосинку, когда в дверь постучали, и на пороге появился Вилька.
– Ну, проходи, чего в дверях стоять? Проходи, проходи…Чего-то сказать хотел?
Вилька по-прежнему стоял нерешительно на пороге. Через пару минут с трудом произнес:
– Семён Кирилыч, если они меня отчислят, меня из дома мать выгонит. Она и так меня всё время пилит. Учиться-то совсем немного осталось. Вот поступлю в институт, перееду в общежитие, обоим легче будет. А сейчас ну никак нельзя, а, Семён Кирилыч?
– Матери боишься, а за жизнь свою не опасаешься? Странная у тебя логика, Виля, – произнес, повернувшись, Семён Кириллович, но тут же отчаянно закашлял. Он кашлял туго, надсадно, со свистом, еле успевая втянуть в себя воздух.
Вилька смотрел на заходящегося в кашле Семёна Кирилловича, потом полез в карман за щепоткой табака, скрутил козью ножку и протянул учителю.
– Возьмите, может, легче станет?
– Спасибо, друг.
Вильке никто за всю жизнь не говорил «спасибо» и уж, тем более, не называл его другом. В один момент они оба оказались бок о бок в одном окопе, когда минуты перед атакой кажутся последними и самыми важными в жизни, когда перед глазами проплывают лица далёких любимых людей, собственное детство, длинная толстая верёвка над рекой и лошади в поле. И если Семён Кириллович сказал это, скорее, по привычке, Вилька услышал в короткой фразе безграничное к нему доверие.
– Ты, Виля, конечно, храбрый человек, отчаянный, да только храбрость свою не на дело тратишь. Хорошо ещё, что на этот раз цел остался, а если бы со второй ногой расстался, что бы ты делал?.. С одной ногой человек – герой, а без двух только жалость вызывает. Сразу прохожий в карман за медяками лезет. Этих рук и ног, знаешь, сколько земли по миру удобрило? Так их хоть теряли со смыслом…
– А ты… ты, как собака, которая бежит вдоль идущего автомобиля и его облаивает. Она лает до хрипоты, чуть под колёса не попадает, а машине-то всё равно, она железка и даже испугаться не может. И трамваю твоему всё равно, потому что это тоже железка. А ты ему как будто мстишь. Ну повосхищаются тобой какое-то время мальчишки, разнесут о подвиге по подворотням, а потом тебя же и возненавидят, потому что будут сознавать, что ты сильнее их, что ты ими можешь манипулировать больше, чем раньше. Кому охота добровольно в рабство подаваться?
Так что ты, мил друг, попробуй себя в чем-нибудь другом проявить, чтобы пацаны не боялись тебя, а шли за тобой, как за заслуженным авторитетом.
– Это как же я должен себя проявить? – насупился Вилька.
– Ну, например, добейся, чтобы в школе был радиоузел. Можно будет делать объявления всякие, истории рассказывать, стихи читать (ты ведь их очень хорошо читаешь, кстати), музыку на перемене заводить, да мало ли что? Ты человек умный, сам до всего дойдешь.
– Да-а, с нашей Марьигнатьевной только радиоузел устраивать. Она же первая будет против.
– А ты попробуй. Убеди других в необходимости, на Совете дружины выступи, стой на своем, только убедительно. Подключи мальчиков из десятого класса. Хватит тебе быть мальчишкой, будь мужчиной, наконец.
Вилькину идею относительно радиоузла в школе поддержали. Это событие существенно повлияло на нашу жизнь, главным образом потому что многим хотелось по радио выступить. А школьная мелюзга буквально висела на нем.
– Виль, а Виль, а можно, я стихи почитаю по радио? Виль, ты не забудь объявить, что через неделю шахматный турнир начинается. Пусть записываются в пионерской комнате… Виля, ты скажи, что на Новый год конкурс будет на лучший карнавальный костюм.
Словом, у Вили оказалось дел невпроворот. И сам он стал другим, спокойнее, что ли, и добрее. Однажды после обычного «Доброе утро! Говорит школьный радиоузел», мы услышали:
– Сегодня у нас замечательный день. День рождения Смушкова Семёна Кирилловича. Мы все желаем ему счастливой жизни и здоровья. Все мы очень любим его и потому дарим одно из самых любимых его стихотворений.

Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звёзды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет…

Мы не узнавали Вильку. Из черной радиотарелки, укрепленной в углу коридора над окном, лился мягкий, бархатный, неспешный голос, который на удивление точно передавал теплоту далекой украинской ночи, отблеск луны в прудах парка и речке Роси, о которой мы так много слышали, темные тени вековых дубов и свечение сосен.
Вечером мы собрались к Семёну Кирилловичу. В последнее время он много кашлял, оставаясь в постели, а на предложение лечиться в больнице отвечал: «Всё равно не помогут. Помогут мне только тепло и родимые мои сосны, но вот увижу ли их?»
В его каморке горел тусклый свет. На ящике стояли две банки сгущённого молока и лежал неровно порезанный белый хлеб.
– А я вас уже давно жду, – сказал обрадованный Семён Кириллович, – ну, проходите скорей. Ставьте чайник.
Вечер наш был оживлен и весел. За сладкой и желанной сгущёнкой мы не сразу заметили, что Семён Кириллович был слегка напряжен. Наконец он сказал:
– А я ведь, ребята, уезжаю. В Белую Церковь.
– Как?! – раздавались удивлённые и даже в какой-то степени обиженные голоса. – А мы как же? И даже еще год не кончился… Не уезжайте, Семён Кириллович!
– Я бы, может, и подождал. Но тут письмо пришло. Мария Игнатьевна принесла. Вот, почитайте.
Из рук в руки переходило письмо с печатями и штампами, в котором было напечатано: «Уважаемый директор школы № 129 г. Москвы! Убедительно просим Вас освободить от занимаемой должности преподавателя Смушкова Семёна Кирилловича с переводом его в распоряжение Белоцерковского отделения Академии Наук УССР в связи с постановлением… о необходимости восстановления парка «Александрия», так как тов. Смушков является специалистом высокого класса и единственным, кого в настоящее время удалось найти из прошлого штата заповедника.
Искренне надеюсь на Вашу помощь в деле восстановления одного из прекраснейших парков нашей страны и Европы. С уважением…»

Семёна Кирилловича провожала вся школа. Он стоял около вагона рядом со своим маленьким чемоданчиком, улыбался, пожимал протянутые к нему руки, шутил, но всё время поглядывал на Вильку, стоящего чуть в стороне. А Вилька не позволял себе приблизиться, потому что в глазах его стояли слезы. Слезы мальчика, превращающегося в мужчину.

Я СИДЕЛ НА КОНКУРСЕ ЧТЕЦОВ

Я сидел на конкурсе чтецов и знал, что нигде не будет мне так комфортно и отрадно, как будет тут. Я не влюблен в поэзию, но я влюблен в поэта. Недавно мне сказали, что есть поэты, не пишущие стихи, а поэты другие, любящие и понимающие все вокруг. Я не понял. Быть может, я был весьма невнимателен или мне просто было скучно, но я не понял. И вот я сидел на школьном конкурсе чтецов, совсем забывший обо всем. Я был увлечен. Зал оказался неполным, что с одной стороны, могло радовать, ведь становится легче рассказывать, с другой… Хотя что это я говорю, совсем не легче, и зачем мне эта первая сторона, когда вторая раздирает сознание нелюбовью к той самой поэзии и поэту, убивающим равнодушием и скептическим непониманием! Ну вот. В моем повествовании появляется восклицательный знак, наверное, это должно что-то значить. Должно ли?
Буквально вчера… Нет. Это было не вчера. Это формировалось на протяжении всего моего осмысленного существования и наверняка не только моего в глобальном понимании, но вчера это явной проблемой встало передо мной. Я понял – все в этом мире относительно. Хотел написать «и ничто не точно», но не пишу… Ведь в одном я уверен. Эта простая истина пришла ко мне так внезапно и побудила возбуждение, что я даже поделился ею с соседом.
Я сидел на конкурсе чтецов и понимал, что даже любящий всей душой искусство человек может не иметь способности передать его людям. Я говорю о себе. Я слушал, быть может, не всегда правильно произнесенные реплики, обращал внимание на заминки, на неуклюжие взмахи худеньких ручек, пытающиеся поднять груз понимания и бросить в зал слушателям, но я не мог осуждать их и совсем не имел на это права и желания, ведь я сам так никогда бы не смог. Я знал это и восхищался этими счастливыми обладателями сильных, хрупких ручонок. Когда человек говорил, как жил, и мое волнение нарастало и обжигало жаром, я подвигался на конец сидения и холодными ладонями стискивал спинку впереди стоящего стула. Мне хотелось открыть глаза шире, подвинуться ближе и слушать, понимать, чувствовать… Но я только робко-быстро поправлял волосы и прямо смотрел на сцену, пытаясь унять неумолимо-нескончаемую дрожь в руках.
Я сидел на конкурсе чтецов и смотрел на первые ряды стульев, где сидело жюри. Каждый был обращен на сцену, они были внимательны и чутки. Наблюдая за лицом одного из них, я открывал его, я жил этим лицом, то спрятанным за волосами или прикрытым рукой, то по-доброму, с диким вниманием обращенным к оратору. Я видел в этом лице отражение эмоций каждого говорящего, их переживания или осознание успеха, их тоску и трепещущую радость от пережитого в стихотворении. Я сидел и понимал вторую главную вещь на этой неделе – все в мире взаимосвязано. Ведь не может же быть так, что этот человек с необычайно открытым лицом-отражением сидел здесь без какой бы то ни было причины, ведь он мог быть не простым рядовым учителем, но быть другим. Тогда я подумал, если уж он сидит на этом месте, то определенно так и должно быть. Так и должно быть. Его лицо менялось и менялось с феноменальной скоростью или же на долгое время застывало в чувстве, в эмоции. Сначала я думал, как и сказал прежде, что меня зацепило «лицо-отраженье», но нет. Я остановился на нем, потому что каждая эмоция, неосторожно или осторожно брошенная в зал чтецом, была принята этим лицом, но прожита им самим. И я светился от переполняемого восторга! Я не знал человека! Я его не знал. И я дико и безоговорочно жалел об этом. Я замечал в этом лице все естественное и прекрасное, что только знал на свете. Я боялся потеряться в этом лице, упустить связующую нить, и я, раскрывая покрасневшие глаза, смотрел, смотрел и дико восторгался, прикусывая губы, сжимая до побеления пальцы, удерживая сильную мысль, отдаленно вслушиваясь в чудесные стихотворения. Все пережитое мной за последние дни пыталось ворваться в сознание и затуманить впечатление, так внезапно согревшее теплотой открытия. Я желал быть дико-причастным ко всему прекрасному и светлому, что изображалось на сцене и постигалось мной чрез человека-наблюдателя, человека-любителя не в смысле профессионализма, а в прямом смысле этого слова – человека, любящего то, чему он отдается. Я желал. Я начал отдаленно-смутно понимать свое стремление к идеалам и проводить параллель со всем возможным, но отбросил это. Я боролся с собой, чтобы только не думать. Тогда думать было нельзя, тем более мне. Борьба во мне кипела, но внешне я был спокоен и тих, так же внимательно устремлен на лицо-окрытие. Мне хотелось подойти после, но я не знал, что говорить, как смотреть, как делать это правильно, не знал, нужно ли это человеку, можно ли это мне. Я заставлял себя одеваться быстрее, но шапка падала на пол, шарф пытался сползти с худенькой шеи, молния на пальто застревала, и мысль, подкрепленная всем моим трепещущим сознанием, толкала преграду.
Я сидел на конкурсе чтецов и поглощал поэзию во всех ее вариациях в этом человеке. И тогда я понял третью главную вещь – я понял, кто такой Другой поэт.

ЖИВАЯ ВОДА

У вершины горы Фишт в ледниках Кавказа берет своё начало река Белая. Неспокойна эта речка в любое время года. Но особенно полноводна она весной, после таяния снегов и обильных дождей. Опасно находиться на берегу: в любой момент сильная волна может захлестнуть на берег, смыть и унести с собой.
Так же как и теперь, много лет назад бурные и шумные потоки воды устремлялись с гор вниз. Был конец марта. Природа просыпалась от зимнего оцепенения. На деревьях ещё не было листвы, но уже то тут, то там виднелись кружева из цветов: жёлтые – на кизиле, белые – на вишне. Ярко зеленела сочная травка. Недалеко от посёлка на высоком берегу реки пасли козу с двумя козлятами брат и сестра. Их родители уехали по делам в город, оставив детей присматривать за хозяйством. Пятнистая чёрно-белая коза мирно пощипывала свежую траву и изредка блеяла на своих неугомонных детей. Козлята не обращали на мать никакого внимания. Они задирали друг друга, бодались и были совершенно не настроены мирно пастись на лужайке. Дана и Руслан расположились рядышком на поваленном дереве недалеко от обрыва. Дети по очереди читали друг другу книгу про пиратов и приключения. Иногда они отрывались от чтения и наблюдали за игрой козлят.
– Как жалко, что мы не можем пуститься в опасное путешествие, – вздохнув, сказал Руслан.
– Да, мама нас не отпустит, – согласилась сестра, – а было бы так интересно отправиться на поиски сокровищ и найти клад!
И дети начали мечтать, как будут путешествовать, когда вырастут. Замечтавшись, они не заметили, что козлята резвились уже на самом краю обрыва. Белый козлёнок разбежался и сильно боднул своего брата. Чёрный козлёнок от удара отклонился назад, потерял равновесие и… кубарем покатился вниз. Дети, услышав громкое испуганное блеяние, подбежали к обрыву и увидели, как сильное течение реки уносит бедное животное. Девочка не растерялась, присев на корточки, съехала с обрыва вниз. Около самой реки она встала на ноги и побежала.
– Я – за козлёнком, а ты загони всех остальных домой, – крикнула Дана брату.
Впереди в белой воде отчётливо виднелась голова чёрного козлёнка. Блеяние, заглушаемое рекой, становилось всё тише и тише.
– Только не захлебнись, миленький! Я тебя спасу! – как заклинание твердила девочка, боясь потерять из виду бедного козлёнка.
Но как ни старалась Дана догнать козлёнка, расстояние между ними с каждой минутой всё больше увеличивалось из-за быстрого течения. Девочка совсем выбилась из сил, когда, добежав до изгиба реки, сразу за поворотом она наконец-то увидела козлёнка. В этом месте в середине реки были навалены большие камни, принесенные сильным потоком с гор. Между камнями застряли несколько палок и веток от деревьев, в которые, как в невод, попал бедный козлёнок.
Ни секунды не раздумывая, только скинув с себя куртку и ботинки, девочка полезла в воду. Она так переживала за козлёнка, что даже не почувствовала леденящего холода горной реки. Речка в этом месте была не широкой и довольно мелкой. Дана вброд по камням добралась до бедного испуганного животного. Козлёнок уже не блеял, а только фыркал, отплевываясь от воды, и дрожал мелкой дрожью от страха и холода. Увидев свою маленькую хозяйку рядом с собой, он обрадовался и стал тыкаться носом в её руки. Девочка ловко разобрала торчавшие вокруг палки и ветки.
– Пойдём со мной на берег, глупышка, – ласково звала Дана, подталкивая козлёнка.
Но перепуганное животное наотрез отказывалось идти. Поднять его для маленькой девочки было непосильной задачей. Что же делать? От бессилия у Даны из глаз закапали слёзы.
А в это время Руслан, закрывший козу с белым козлёнком в загоне около дома, спешил по берегу на помощь к сестре. Завернув за поворот, он увидел на камнях посередине реки сидящую на корточках свою сестрёнку в обнимку с чёрным козлёнком.
– Эй, там, на реке! – окликнул сестру мальчик. – Может, пора домой?
Дана, услышав брата, перестала плакать.
– Я не могу заставить его идти, – отозвалась девочка.
Мальчик огляделся по сторонам и увидел несколько палок, выброшенных рекой на берег. Выбрав одну, подлиннее и покрепче, он дотянулся концом палки до сестры.
– Хватайтесь! Помогу! – крикнул он.
Дана расплела свою косу, вынула ленту и обмотала ею шею упрямого козлёнка. Второй конец ленты привязала к палке. Получился ошейник с поводком.
– Тяни! А я буду его толкать.
Так и вытащили дети козлёнка из речки. Но испытания на этом не закончились. Одежда на девочке вся промокла. Ни куртка, ни сухие башмаки не согревали после «купания» в весенней горной реке. Козлёнок тоже дрожал от холода. К тому же даже на берегу он шёл еле-еле, хромая. Видно, во время своего приключения повредил ногу. Руслан стал оглядывать незнакомые берега в надежде увидеть людей и позвать на помощь. Но никого не было видно. И тут на высоком берегу реки между деревьев мальчик заметил очертания дома.
– Смотри! Там домик! – обратился он к сестре. – Пойдем туда! Попросимся согреться.
И дети, собравшись силами, потягивая хромающего козлёнка за ленту-поводок, полезли наверх. Каково же было их удивление, когда между деревьев они увидели не дом, а серые камни, поросшие зелёным мхом. Четыре огромных прямоугольных камня стояли плотно друг к другу, образуя стены этого необычного сооружения. Сверху, как крыша, лежала большая каменная плита.
– Как ты думаешь, что это такое? – спросила Дана брата.
– Странный каменный дом какой-то, маленький. Крыша – на уровне моей головы. Может, это дом карликов или гномов? – сделал предположение Руслан.
– Вот это да! – Дана с восторгом захлопала в ладоши. – Давай найдем дверь или окно и постучимся туда.
Дети обошли камни вокруг.
– Это окно или дверь? – спросила Дана, указывая на круглое отверстие в одной из боковых плит.
– Отверстие меньше твоей головы, – ответил Руслан, – это точно не дверь, ведь туда даже ребёнок не пролезет.
Но других дверей они так и не обнаружили.
– А может, это не дом вовсе, – не унималась любопытная девочка, – может, это – пиратский тайник? Пираты грабили корабли, а сокровища хранили здесь.
– Но пираты грабят корабли на море, – разумно заметил мальчик, – а где же здесь море? Оно далеко: по ту сторону гор.
– А может, это речные пираты? – не сдавалась Дана.
– Слушай! А вдруг это пристанище инопланетян? – предположил Руслан.
Дети стали внимательно рассматривать массивные каменные стены.
– Смотри! Здесь какие-то знаки непонятные на камне высечены. Ну, точно! Инопланетяне писали!
– А может, древние люди? Как гробницы в Древнем Египте, – озвучила новую версию девочка, – нам такие иероглифы на уроке истории показывали.
Спор детей прервал козлёнок. Предоставленный сам себе, пока его любознательные хозяева изучали древние камни, он бродил, прихрамывая, вокруг деревьев. И вдруг наткнулся на совершенно непонятное для себя явление: из-под земли бил фонтан воды, над которым клубился пар. Козлёнок громко заблеял, призывая детей к себе. Дана и Руслан подбежали к козлёнку.
– Ой! Горячо как! – воскликнул мальчик, одергивая руку от брызг.
– Смотри! Там целое озеро образовалось! – девочка показала немного в сторону.
Вода в этом озере оказалась уже не такой горячей, как в источнике.
– Вот где мы согреемся! – обрадовалась замёрзшая девочка.
Она разложила на камнях около озера свою сырую одежду и смело залезла в воду.
– Надо и его сюда, – крикнула она брату, показывая на дрожащего козлёнка, – пусть согреется!
Но испуганному животному совсем не хотелось опять оказаться в воде. Он отчаянно блеял и сопротивлялся, пока Руслан затаскивал его в озерце.
– Ух ты! А вода-то не только горячая, но и солёная! – сказал мальчик, облизывая губы, когда в обнимку с чёрным козлёнком оказался в воде.
– Точно! Как в море! – радовалась Дана. – Мы нашли маленькое море! Ура! Ура!
– Как же здесь здорово! – согласился Руслан.
Козлёнок перестал блеять и сопротивляться, видно, эта вода ему тоже понравилась. Мальчик поставил его на камень, который был на дне озера, так, чтобы из воды виднелись голова и шея животного. Чёрный козлёнок замер на камне и прикрыл глаза от блаженства. Дети тоже затихли, так приятно было находится в этой лесной купели.
– Наверное, пора нам вылезать отсюда, – сказал мальчик через некоторое время.
– Смотри! Эта вода ещё и лечит! – девочка высунула из воды свои руки. – У меня больше нет царапин! А ведь их было много! Я все руки расцарапала, пока ветки в реке разбирала.
Дети с козлёнком вылезли из воды. От солнца и тёплого пара, который клубился над озером, вся одежда, разложенная на камнях, высохла. Пока дети одевались, довольный козлёнок стал бегать и прыгать вокруг своих хозяев.
– Он больше не хромает! – воскликнула Дана.
– И правда вылечился! – удивился Руслан.
– Это – живая вода! Мы нашли живую воду! – радовались дети.
Брат и сестра после купания перекусили лепёшкой, которую захватил из дома хозяйственный мальчик, и черемшой, росшей вокруг озера. Потом попили солоноватой воды из волшебного озера. Силы сразу прибавились. Настроение улучшилось. Девочка нарвала букет из фиолетовых цикламенов и лимонно-белых морозников:
– Маме подарим, чтоб не сильно ругалась на нас.
Брат, сестра и козлёнок, следовавший за своими хозяевами уже без поводка, спустились к реке и пошли по берегу против её течения в сторону дома.
После своего возвращения дети рассказали взрослым о живой воде. Стали односельчане в этом озере купаться. У кого болезни отступили, а к кому молодость вернулась. Заинтересовались этим волшебным источником учёные. Изу-чили состав воды. Вслед за учёными приехали в эти края бизнесмены. Оборудовали термы для купания.
С тех пор утекло немало воды, но как и прежде, бьют из земли Адыгеи горячие ключи живой воды. А загадочные дольмены (именно так называют каменные сооружения) учёные изучают до сих пор.

МЕЧТА

«...Мой первый учитель!
Не вправе
Забыть о тебе никогда.
Пусть жил ты и умер не в славе –
Ты с нами идешь сквозь года...»
В. Фирсов «Первый учитель»

Обыкновенная школа обыкновенного города стояла на обыкновенной улице среди зеленых тополей. Солнце озаряло ее крышу, придавая необыкновенное сияние ее простой черепице.
– Ну вот и подходит к концу наш урок, – сказал Иван Дмитриевич ученикам 8 Б класса, – домашним заданием на понедельник будет подготовить доклад на тему: «Океан и его роль в жизни человечества».
Прозвенел звонок, и ученики стали спешно собирать портфели.
Только Ольга сидела за партой, не отрывая глаз от окна.
– Оля, почему ты не идешь домой? – спросил учитель, собирая учебники. – Уже все ушли.
Оля опустила глаза...
– Иван Дмитриевич... А я и представить не могу океан... Я и на море никогда не была. Папа каждое лето обещает меня отвезти, но у него много работы. А я… Я так хочу! Знаете, я перед сном часто закрываю глаза и представляю шум моря! Оно мне кажется бездонным и одиноким. Ведь оно такое... Глубокое! Что не каждый сможет соединиться с ним. Мне кажется оно пленительным, завораживающим и манящим. Я даже боюсь его. А вы? Вы, Иван Дмитриевич, были на море? Вы видели океан?
Учитель тихо присел на стул, и слезы подкатили к его глазам.
Ведь и он в свои 45 лет ни разу не видел море. Сначала был маленький и жил в глухой деревне, рос без отца, а мать работала от зари до зари, пытаясь прокормить его и двух сестёр, потом институт, где он считал каждую копейку и таскал кирпичи по ночам, чтобы выжить самому и помочь маме, затем работа учителем, где бесконечные планы, собрания и работа с детьми! И он ни о чем не жалел, всё это было в счастье!
Но вот море... Океан... Он никогда не видел...
– Знаешь, Оленька, – сказал учитель, вытирая слезинку с лица девочки, – не всё важно видеть. Иногда иллюзия, мираж, мечта гораздо важнее действительности. Важно то, что у тебя в сердце! Ведь многие, кто видел море, даже не задумывались о том, о чем думаешь ты.
Мало кто, шагая по песку, думает о том, сколько раз волна его окатила, сколько рыб на глубине или с какой терпимостью море обтачивает камни. Эта глубинная бездна не доступна обычному глазу, и только чувствующий человек в силах понять, что океан – это бездна любви! В нем можно плавать, чувствуя его объятья, но можно и утонуть в борьбе с ним.
Папа тебя туда обязательно отвезет! А если у него не получится, ты увидишь его сама и поймёшь гораздо больше, чем я тебе рассказал.
Девочка улыбнулась и со счастливым сердцем побежала домой. Теперь она знала гораздо больше. Она знала, что чувствовать – это не всегда про иметь!
А Иван Дмитриевич собрал портфель и поспешил на приём к врачу, назначенный в 17.00.

– Здравствуйте, доктор! Я к вам. Ну, что там?!
Сердце учителя учащенно билось от волнения. Сегодня день, когда наконец-то ему что-то скажут после трех месяцев разных обследований и анализов.
Врач тихонько встал и, отодвинув стул, подошел к окну. Щебетали птицы, и небо как-то необыкновенно светилось, солнце своими лучами, кажется, обнимало улицу, лаская каждого прохожего. Дети бегали по двору, кто-то ругался на скамейке, обсуждая политику, а во-о-от там, вдалеке, ласточки сплели свои гнезда..
– Доктор, ну что там?!..
Врачу пришлось вернуться в реальность, в ту реальность, которую он ненавидит всем сердцем, хотя это и часть его работы.
– Видите ли, уважаемый Иван Дмитриевич... Мы провели большое исследование... Но... Результат... Увы... ничем помочь не можем...
Как гром среди неба прозвучали слова доктора, и как ракета пронеслась вся жизнь перед глазами учителя! Сенокос, мамины булочки, сестры, ученики... Как?! Как?!
Что же он им всем скажет?
– И... Сколько мне осталось?
Голос учителя дрожал...
– Увы, всё слишком сложно... Возможно, месяц, а возможно, и неделя... Простите... Мы ничего не в силах сделать....

Учитель вышел из кабинета врача и пошел домой... Словно вакуум пустоты образовался вокруг. Когда не в силах изменить ничего, когда провал и тишина. И только скрежет сердца напоминает о том, что живешь...
Безысходность опутала его своими стальными оковами.
Дети, ученики... Ведь еще столько всего хотелось им рассказать!
Он лег спать пораньше. И приснился сон...
На краю отвесной скалы стоял маленький мальчик и вглядывался вдаль...
Он видел больших птиц с огромными крыльями, летящих над скалами. Они смелые и ничего не боятся! Могут парить в облаках, показывая всем своё великолепие и красоту, а могут с невероятной скоростью опуститься на землю, чтобы схватить добычу.
Он видел горы... Такие величественные и невозмутимые! Горы, которые околдовывают своей красотой и статью... Взойти на вершину такой скалы, парить над облаками, как эти птицы, – мечта человека. И мальчик мечтал... Ветер легким дуновением обнимал его за плечи, а солнце согревало лучами. Мальчик посмотрел вдаль и, кажется, увидел море... Море! Море! Море!
Побежав вниз, он бросился навстречу своим грёзам! О море он знал лишь по рассказам и картинкам, но будто чувствовал его вкус, и прикосновения волн были знакомы!
И слезы счастья полились из его глаз, когда рука коснулась воды... Капли заблестели на солнце, и счастье случилось! Будто сокровищница мира одарила его богатством. Он бросился весело в волны! Вода окутала его любовью и лаской... Будто мама подарила нежный поцелуй...

– Иван Дмитриевич! Иван Дмитриевич! Откройте глаза! Очнитесь!!!
Учитель с трудом приоткрыл глаза. Вокруг кровати собрался весь его любимый 8 Б. Кто-то плакал, кто-то просто стоял... Но в мыслях каждого была борьба за жизнь любимого учителя.
– Иван Дмитриевич, я подготовила доклад... – сказала Оля, взяв руку учителя. – Знаете... я всё поняла! И на папу я больше не обижаюсь! А еще я стану врачом! А Сашка станет океанологом, а Вера – инженером. Иван Дмитриевич, не важно, где ты и что вокруг... Важно то, что внутри, то, что чувствуешь!!! Важно добро в сердце – вы же так говорили... Ну, а дальше трудом всё получится!!!
И детский щебет заполнил пространство вокруг... Вот они – любимые, дорогие, открытые миру... Пусть у вас всё получится!
Смотрите на море и чувствуйте глубину...
Всё в жизни глубже, чем есть... Я это знаю...

ВЕРТОЛЕТ

Светлой памяти моего друга Игоря Ивановича Юренкова.
Описываемые события случились недавно и на самом деле, поэтому имена и места событий изменены по вполне понятным причинам…

Глава 1. Какие пельмени лучше

Эта история произошла с нашим героем Алексеем Марковым совсем недавно, события были комичны и трагичны одновременно, однако некоторые люди, в них участвующие, изменились до неузнаваемости.
Итак, как-то весной, ещё до пандемии 20-го года, Алексею позвонил старый знакомый по банковской сфере и попросил о приватной встрече. Через какое-то время они встретились и посидели в кафе на Лиговском проспекте, что рядом с банком ВТБ. Некоторое время назад Олег Васильевич возглавлял небольшой региональный банк в Ленинградской области, а до этого работал ещё в нескольких банках Санкт-Петербурга, пользовался заслуженным уважением коллег и, как говорится, имел в банковских кругах города определенный вес. Теперь же Олег Васильевич был на почётной «пенсионерской» должности в микроскопическом региональном «банчке». Однако Алексей уже знал и по своей практике, что как только ты уходишь с позиции, которая позволяет влиять на принимаемые решения в банке, особенно при выдаче кредитов, твои бывшие клиенты и хорошие знакомые по этой отрасли медленно «отваливают» от тебя и вспоминают потом о твоем существовании довольно редко.
Поэтому никаких великих надежд на приличный заработок или на серьёзное предложение на этой встрече Алексей уже не рассчитывал, но всё-таки согласился встретиться из уважения и простого приличия.
Олег Васильевич с ходу, без предисловий, сказал, что слышал от коллег Алексея, что ему удавалось удачно упаковывать некоторые инвестиционные проекты для кредитования в крупные банки – Сбербанк, ВТБ – и предложил Алексею позаниматься одним старым его клиентом – Игорем Ивановичем Иванковым и попытаться заработать на этом проекте, а заодно и с Олегом доходами поделиться, если что-то «выгорит». Алексей согласился встретиться и переговорить с клиентом, вникнуть в проблему и держать в курсе Олега Васильевича.
В телефонном разговоре Игорь Иванович сразу предложил посмотреть объект инвестиций на месте, а там и переговорить по деталям. Так и порешили. Через несколько дней Алексей уже мчал на своём «Паджеро» (Mitsubishi Pajero) в Комарово, где на площади примерно в полтора гектара располагался объект. Поразила с первого взгляда мощь сооружения – ограждение в виде бетонного четырёхметрового забора, выкрашенного жёлтой краской, и виднеющиеся над ним постройки из светлого кирпича. Игорь Иванович встречал сам лично за неспешно отъезжающими массивными воротами.
Вообще он сам, казалось, излучал солнце – приветливый, большой (килограмм под 140), громогласный, всегда улыбающийся. И на заводе у него всё было основательно: и новенькие холодильники, морозильные камеры, и вспомогательный дизель-генератор на 400 кВА, и газовая станция, и водяная скважина с питьевой водой, в общем, всё, как надо. Он с большим удовольствием водил Алексея по цехам и вспомогательным помещениям, видно, что это производство он буквально взрастил собственными руками и очень им дорожил.
– Вот наш небольшой пельменный заводик! Как вам, нравится? – Игорь Иванович удовлетворённо крякнул, а Алексей недоуменно уставился на Игоря…
– Почему пельменный? А где же непосредственно производятся сами пельмени, я что-то не увидел?
– Ну, если бы у нас была сама пельменная линия, то мы бы вас и не звали, а лепили бы себе пельмени и продавали бы их на здоровье!
На тот момент завод представлял собой новые цеха с установленными холодильными установками для шоковой и обычной заморозки продукции. Из персонала была только охрана и собственники предприятия. Игорь предложил обратиться в банки и найти кредитование для оплаты контракта по поставке из Италии линии по производству пельменей и завершения обустройства завода и, собственно, запуска пельменного производства. Требовались деньги и немалые.
Условия сделки были более чем интересные, Игорь Иванович готов был заплатить приличное комиссионное вознаграждение за привлечение денег в проект. Алексей согласился практически сразу. С первых минут знакомства ему чем-то импонировал Игорь Иванович, человек большого обаяния и такта, рьяно болеющий за своё детище, готовый положить следующие годы своей жизни на развитие собственного производства.
Потекли дни и недели работы над проектом. Алексею такая ситуация была хорошо знакома, когда собственники основательно «вложились», построили нечто грандиозное и очень дорогое, но по финансам имели на руках только один листочек, где «на коленке» были рассчитаны расходы и прогнозировались будущие доходы. Как обычно, на этом листочке всё было хорошо, картина вырисовывалась «маслом». Однако когда пришлось поработать над полным перечнем всех расходов, затрат капитального характера, издержками процессов при запуске производства и прочими потерями, картина начала меняться не в лучшую сторону.
Как выяснилось в процессе, организаторы производства и сам Игорь Иванович не совсем чётко представляли объём всех затрат на маркетинг, на организацию системы продаж готовой продукции, на вхождение в торговые сети и вообще плохо понимали, какие они хотят пельмени выпускать, каково их место будет на рынке и т.д. Пришлось нанимать специалистов, имеющих опыт запуска пищевых брендов на рынке Санкт-Петербурга, проводить технические совещания, тратить на это деньги и время. А банки города один за другим отказывались рассматривать финансирование такого проекта, где до запуска продукции на рынок было ещё очень далеко.
Алексей пригласил эксперта по производству премиальных пельменей из Москвы, тот долго рассказывал, как он выпускает пельмени из пяти (!) сортов мяса и поставляет их даже в аппарат президента России, как у него в Подмосковье работают около пятисот выходцев из Узбекистана, однако образцов не привёз и путался с себестоимостью своих пельменей, в итоге сообщил, что цена на его пельмени составляет полторы тысячи рублей за 1 кг и берут их очень активно!
Игорь Иванович хотел знать всё и задавал много вопросов: а почему из пяти сортов, а сколько будут стоить просто из хорошего мяса, а сколько берут торговые сети за ввод на полку нового продукта. Расстались с экспертом через четыре часа рассказов и споров, но так и не сложилось представления об оптимальных пельменях.
Наконец удалось переговорить с экспертом, который сам лично размещал в сети различные продуктовые товары и формировал конечную цену. Его взгляд на пельмени оставался в районе 370-560 рублей за 1 килограмм на полке, и тогда можно конкурировать с «Цезарем», «Сибирской коллекцией», другими известными «фирменными» марками. А победить по цене пельмени «ручников», то есть производителей пельменей ручной лепки, где полторы сотни старушек из Узбекистана или Таджикистана лепят целыми днями своими ручками 50-100 кг в смену, шансов почти нет, потому что они маневрируют ценой быстрее, перестраиваются тоже быстрее, а покупатель всегда голосует только рублём – чем ниже цена, тем больше спрос и, соответственно, продажи…
– А качество?! – практически одновременно воскликнули Алексей с Игорем Ивановичем.
– Странные вы люди, сами-то покупаете пельмени? – эксперт хитро улыбался. Алексей сказал, что его семья редко покупает готовые пельмени, а уж если берут, то только «Сибирскую коллекцию» из телятины, а так предпочитают лепить сами. Игорь выразился проще:
– Берем только на заказ у одного ручного производства в небольшом магазинчике в Комарово!
– Вот вам и ответ!! В торговых сетях жёсткая конкуренция по цене и качеству, однако в простых полиэтиленовых мешочках, без цветной упаковки и прочих богато-дорогих аксессуаров пельмени «улетают» значительно быстрее и больше только потому, что цена не превышает 250-300 рублей за кг!!
Этот вывод прозвучал, как звук забитого последнего гвоздя в крышку гроба великого пельменного проекта! На этом споры поутихли, и коллеги взяли паузу!
Так пролетело более полугода, когда стало ясно, что завод в таком состоянии не получается профинансировать дополнительно ни на рубль. Время летело, а расходы по содержанию объекта росли. В новогодние праздники Алексею удалось повидаться с Игорем с глазу на глаз. Он рискнул предложить Игорю изменить парадигму и перестать мечтать о пельменном заводе. Надо теперь просто продавать объект недвижимости как производственное здание с земельным участком. Игорь Иванович, похоже, смирился с этой мыслью, а вот его сын Евгений, на которого по сути и был оформлен весь комплекс зданий, сооружений и земельный участок, категорически возражал. Евгений Игоревич был молод, строптив и настаивал на приобретении пельменной линии у итальянцев.
Игорь, будучи реальным собственником проекта, по вполне понятным причинам сильно не спорил с собственным сыном, хотя цифры были неумолимы! Не получалось выпустить пельмени с той ценой, которую нам называли эксперты, слишком высока была себестоимость. Получалось, что завод вынужден был «молотить» несколько лет в убыток или финансироваться ещё и дополнительно со стороны. Евгений намекал, что пока папа «в силах», им ничего не страшно и надо запускаться!
Спустя практически год, не осталось ни одного банка, который бы мог рассмотреть финансирование этого проекта – все отказали окончательно.
Игорь Иванович снова пригласил Алексея на встречу, и они долго говорили, не касаясь завода. Беседа пошла на домашние темы, оба оказались диабетиками и гипертониками со стажем; конечно, сразу обменялись, кто что пьёт и каков эффект от этих лекарств. Оба были в начале своей карьеры связаны с морем, Игорь окончил Питерскую «Корабелку», а Алексей – военно-морское во Владивостоке, оба любили рыбалку, путешествия и хорошо поесть, в общем, было что обсудить! Были даже женаты по второму разу и имели маленьких детей!
Игорь Иванович предложил провести оценку активов на заводе и приготовить предложение по продаже всего объекта. На том и порешили. Создали несколько презентационных документов, разослали кому могли, опять взяли паузу.
Наступил март 2020 года, самый канун пандемии. Алексей и Игорь Иванович встречались совместно с разными посланниками, посредниками, агентами и ходоками-искателями счастья, однако вопрос с места не двигался. Неожиданно, сразу после женских праздников, Игорь позвонил Алексею и сказал, что один его хороший знакомый, даже «целый» депутат местного муниципалитета, посоветовал ему покупателя, надо бы встретиться и переговорить, что да как. Созвонились, договорились, поехали на встречу.

Глава 2. В Ливии пока нет Интернета

Встречались тогда на «Петроградке» в кафе «RoseMary», что на улице Сытнинской, утром там тогда ещё подавали завтраки, обстановка спокойная: в пустынном зале Алексей с Игорем пили зелёный чай с сырниками. Вдруг вошла женщина лет за пятьдесят, стройная, в пальто красноватого цвета и прямиком направилась к их столику.
– Людмила Валентиновна! Здравствуйте! – коротко, по-мужски выбросив руку, подошла она к Игорю. Ребята от неожиданности чуть притормозили, потом засуетились, предложили раздеться и присесть за их столик. Она не стала снимать пальто, сослалась на прохладную погоду, присела. Познакомились, потом долго Игорь рассказывал о заводе. Алексей просил его больше не говорить клиентам, что это пельменный завод, и Игорь рассказывал об электрической мощности, о холодильниках и прочих тонкостях технического характера, о здании и его преимуществах. Людмила Валентиновна задавала по ходу вопросы, показывающие её знания в области переработки рыбной продукции, наконец, она сказала, что сама она из Мурманска, что ищет производственную площадку для переработки свежей рыбы в Санкт-Петербурге или Ленобласти.
Алексей чуть не вскрикнул, услышав это, ведь завод Игоря Ивановича подходил к такому сценарию, как ничто другое. Ведь и холодильники есть, и шоковая заморозка есть, и даже железнодорожная ветка рядом тоже есть. Можно принимать свежую рыбу прямо из вагонов и с колёс! Вот это клиент нам попался!!
В ближайшую пятницу договорились ехать показывать завод на месте, и договаривающиеся стороны разошлись по своим делам. Алексей, окрылённый результатами встречи, ехал в свой офис и первое, что пришло на ум: «Ну, теперь, наконец… отдам ненавистную ипотеку!» Эта мысль улучшала настроение, придавала сил, он позвонил Игорю Ивановичу в тот день ещё два раза, уточняли детали сделки, ещё раз проговорили позиции сторон, в общем, были готовы на все сто!
В пятницу Людмила Валентиновна попросила захватить её по пути в Комарово, и Алексей, подождав у метро несколько минут, когда она появилась, отметил про себя обязательность женщины, а значит, и определенную деловитость. Ехали в Комарово по ЗСД (Западный скоростной диаметр) довольно быстро, в будни на трассе было ещё свободно! Людмила рассказывала о её опыте продажи рыбы в Мурманске и прочих сложностях на тяжёлом «рыбном» пути.
На заводе нас встречал Игорь Иванович со всей командой, сын Евгений, охрана – полный комплект! Долго ходили по заводу, Людмила Валентиновна интересовалась мелочами, задавала много технических вопросов, потом, как-то замешкавшись, спросила:
– А сколько всё это стоит?
А услышав от Игоря цифру, тихо произнесла:
– А мне это всё очень нравится! Я покупаю!
Алексей буквально обомлел: и что, и всё, вот так, за сотни миллионов рублей приобретаются заводы? В течение полутора часов переговоров и осмотра объекта? Неужели это возможно? Игорь был сосредоточен и предложил сразу пройти в офисную часть завода и обсудить технику всей сделки.
Расселись в необустроенном помещении заводоуправления и принялись обсуждать, какие документы готовить, как платить за объекты. Игорь попросил Алексея организовать все мероприятия, связанные с оборотом денежных средств в банках, продумать регистрацию перехода прав собственности, просмотреть все риски и возможную их минимизацию для всех сторон.
В самый разгар обсуждения деталей денежных операций Людмила Валентиновна, согласившись с ценой и схемой расчётов за недвижимость, вдруг спросила у Игоря Ивановича:
– А где же я буду жить, мне в городе вроде не очень удобно в московском районе. Вы не поможете мне найти жильё здесь, в Комарово? Вы, Игорь, ведь, наверное, всех здесь знаете?
Игорь любезно предложил посмотреть его дом в Комарово, пообедать там же и обсудить вопросы обустройства жилья для Людмилы Валентиновны. Алексей вежливо отказался, понимая, что Игорь хочет её дожать до ясного понимания сделки, и решил не мешать им пообщаться с глазу на глаз, отъехал к себе домой.
Спал Алексей в эту ночь умиротворённым сном праведника, сделавшего своё дело, и снились ему огромные рыбы, плавающие вокруг него, поблескивающие серебристой чешуёй.
Уже в разгаре рабочего дня Игорь позвонил ему и сказал, что Людмила Валентиновна ходила по его дому в Комарово со словами:
– Господи, как мне это всё нравится! Это просто моё! Я об этом и мечтала! Игорь Иванович, продайте мне ваш дом! – так что они сговорились и дом ей продать с участком. Своей жене Игорь Иванович уже дал команду собирать вещи. Во дела!!
На следующей неделе была назначена встреча для подготовки необходимых документов. Алексей в связи с такими приятными, прямо скажем, обстоятельствами отложил все дела и занимался разработкой документов на продажу объектов. Дело в том, что объекты были оформлены в собственность на разные субъекты (юридические и физические лица), поэтому надо было учесть все налоговые и прочие последствия такой сделки. Работа была Алексею знакомая, и за пару дней им была создана «дорожная карта» действий всех сторон.
В назначенное время опять встретились в уже знакомом «RoseMary», много и долго обсуждали кто, кому и как должен заплатить и что при этом подписать, потом Людмила Валентиновна отошла на пять минут сделать один звонок, а вернувшись, торжественно объявила:
– Я все согласовала, мы заплатим всё в долларах США, вы не против? – мы с Игорем переглянулись – мол, ну так не бывает!
– Конечно, мы не против!! – воскликнул Алексей, потом добавил:
– Однако всю схему платежей придётся переработать!
Теперь обсуждали, как заплатить в американских долларах. Перенесли встречу на другой день, потому что Алексей попросил консультаций с валютным контролем, и ещё времени для обсуждения схемы платежа. Так прошло ещё несколько дней, Людмила сказала, что платить будет её муж из США единым платежом всю сумму. Для обработки такого валютного перевода требовалось получить идентификацию плательщика, поэтому ещё раз встретились на троих, попросили у Людмилы Валентиновны копию паспорта мужа, но она не смогла её предоставить.
Прошла ещё неделя, по телефону Людмила сказала, что муж сейчас в командировке в Ливии и там нет Интернета, и даже телефонная связь там не стабильна. Повисла пауза на пару недель, но двигаться дальше без паспорта плательщика мы не могли! Игорь, практически вывезший все носильные вещи из своего дома, продолжая жить на коробках, слегка занервничал и попросил как-то ускорить передачу нам паспорта мужа Людмилы, а она всё тянула и тянула. Наконец она попросила встречи, и мы увиделись почти на ходу, на Васильевском острове, рядом с офисом Игоря Ивановича.
Людмила Валентиновна выглядела озабоченной, сказав, что уже началась путина, и её уже беспокоит начало работы по переработке рыбы, организация её приёма на заводе и прочие производственные детали. Игорь Иванович перебил её уже с первых слов:
– Людмила, позвольте, а что с деньгами?! Давайте сначала закроем эти вопросы, а затем уже будем обсуждать эксплуатационные мелочи!
– Да, вы правы, извините, я только хотела вам сказать, что всё решила, и деньги привезут прямо сюда, в наличных! Не надо никаких схем платежей придумывать, деньги привезут в пятницу, прямо на завод! Вас это устроит?! От неожиданности мы примолкли… В наличных так в наличных, подумаешь, так только и лучше!

Глава 3. Куда будем сажать вертолёт?

Наступила пятница, Людмила Валентиновна попросила опять забрать её у метро, и Алексей задумчиво ждал её в машине. Она бодрым шагом подошла, энергично села в машину, и они поехали в Комарово. По дороге Людмила Валентиновна принялась расспрашивать Алексея о его занятости и вообще о жизни, они разговорились, Алексей отвечал автоматически, сосредоточившись на дорожной обстановке, все-таки пятница и машин было на трассе многовато! Он всё время хотел задать вопрос, а как повезут наличные, что, броневик что ли подъедет или как, но Людмила огорошила его прямым вопросом:
– Пойдёте ко мне финансовым директором на завод?! – Алексей что-то промямлил, что, мол, такие решения на ходу не принимаются, однако, смотря на каких условиях и вообще…
– По деньгам не обижу, вы не беспокойтесь! Я в вашем регионе человек новый и у меня своих людей здесь нет, я видела, как вы готовили все финансовые операции, поэтому и делаю вам это предложение!..
Алексей невнятно сказал, что в целом не против, но надо всё обсудить и принимать такое решение не впопыхах! Так и доехали до Комарово, обсуждая детали взаимодействия директора и его заместителя по финансам на рыбо-перерабатывающем заводе. Ворота раскрылись, и Игорь Иванович с Евгением встретили их прямо в воротах. Расположились в офисной части, поставили чай. Игорь неторопливо спросил:
– Что с деньгами? Всё нормально?
– Да, наличные везут, ждём! – дальше разговор коснулся проверки морозильных камер – испытания делали ли-не делали, есть ли акты, как себя показали по скорости заморозки в шоковом режиме и т.д. Людмила рассказывала Мурманские рыбные байки, так незаметно пролетело часа два. Выходили на воздух подышать, погода стояла прекрасная, редкое для этих мест солнышко пригревало, настроение было отменным.
Все договоры и прочие документы были Алексеем подготовлены заранее, и Евгений вычитывал последние страницы. Он как главный подписант задавал вопросы Людмиле, та бойко отвечала, дело спорилось. Логически дошли до обсуждения расчетов, вспомнили, что, наверное, нужна счётная машинка. Алексей предположил, что если деньги будут в банковских упаковках, то пересчитывать можно только выборочно, однако Евгений сказал твёрдо, что пересчитывать он планирует всю сумму лично.
– Людмила Валентиновна, а на какой машине везут, это что броневик банковский или что?
– Деньги везут на вертолёте! – сказала Людмила каким-то очень спокойным голосом. – Они из Пскова вылетели утром, там была остановка и дозаправка!
Вот так сервис, подумал Алексей, такое у него было впервые в жизни! Хотя всё когда-то случалось впервые, это ведь общеизвестно. Однако как инженер в прошлом он, конечно, спросил:
– Людмила Валентиновна, а на каком вертолете летят, где будем его сажать-то? Надо же организовывать площадку!
Все вышли на улицу и начали осмотр территории. Места вроде хватало, Игорь Иванович тут же распорядился купить банку краски поярче, и Евгений принялся рисовать круги и огромную букву «Н», что означало место посадки для «Helicopter», то есть для вертолёта по международному своду сигналов. Все стали обсуждать, а сядет ли здесь МИ-8, а почему МИ-8, может, другой какой летит…
– Людмила, а на каком вертолёте летят, всё-таки это хоть известно?
– Да известно, известно, не на МИ-8, это иностранная марка, какая, я точно не знаю! Везут десять миллионов, шесть – вам и мне четыре на первое время, для раскрутки!
Вся команда вернулась в офис, Людмила Валентиновна стояла у окна, как будто она хотела первой увидеть приближающийся вертолет. Алексей посмотрел на ее какое-то немного отрешенное выражение лица и предложил посчитать в мерных единицах, сколько займет куча долларов в сумме 10 миллионов долларов США по объему.
Все деловито вспоминали примерные размеры пачек долларов, Евгений притащил рулетку, и посчитали, что если уложить на ширину стола вплотную 10 пачек по 10 000 долларов США, то это только сто тысяч, соответственно, десять по сто тысяч даст один миллион долларов, а шесть плюс отдельно четыре миллиона долларов заняли ровно половину стола в высоту сантиметров двадцать пять – получилась внушительная куча денег.
– А куда мы их положим, такую кучу долларов, надо срочно звонить и бронировать банковскую ячейку, да только такого размера ячейка есть только в городских банках, да и то не во всех! – Игорь с тоской посмотрел на Алексея. –Лёша, это по твоей части! Звони, пока они все с работы не ушли, пятница же!
– Ребята, что вы так нервничаете?! – тихо сказала Людмила Валентиновна. – Там всё в пятисотдолларовых купюрах! Не надо столько много места!
Алексей с немым выражением лица посмотрел на Людмилу, потом на Игоря Ивановича и, наконец придя в себя, попросил его жестом выйти в коридор:
– Слушай, Игорь Иванович, что-то не то происходит! Мы с тобой уже четыре часа ожидаем иностранный вертолёт типа «Apache» с десятью миллионами долларов США в пятисотдолларовых купюрах, управляемым иностранным экипажем, похоже, неграми, тебе не кажется, что мы просто сошли с ума?! Или сошла с ума эта тётя?!
– Вроде стрекочет какой-то вертолёт?!
Игорь бросился на улицу, Алексей – за ним, действительно, что-то стрекотало вдали, стрекотало, стрекотало и прострекотало восвояси. Алексей лихорадочно читал в телефоне ответ на поисковый запрос… «Пятисотдолларовые купюры последний раз в США использовались в 1932 году»! Чушь какая-то! Игорь Иванович посмотрел на Алексея с тоской во взгляде:
– Надо уезжать отсюда, уже темнеет, не будет никакого вертолёта!
Игорь поднялся в офис и устало произнёс:
– Давайте заканчивать, Людмила Валентиновна, этот цирк! Всё, мы с Алексеем уезжаем, да и вы пожалуйте на выход!
Стало ясно, что больше ничего не будет! Дальше было, как в кино. Людмила визгливым голосом сказала, что она будет ждать вертолёт здесь, он прилетит точно сегодня, и кто-то должен его встретить!
Три взрослых мужика переглянулись, и Евгений вызвался тоже подождать ещё пару часов и потом закрыть офис и завод.
Игорь предложил поехать в посёлок к нему домой и поужинать с виски:
– Я от такого напряжения сейчас сойду с ума, надо выпить!
Алексей не возражал.
Они поели и попили; наконец, где-то уже поздно, в 21.30, позвонил Евгений и сообщил, что Людмила Валентиновна забаррикадировалась в домике охраны завода и не хочет его покидать. Все попытки выволочь её оттуда не увенчались каким-либо успехом!
– Вызывай «психушку»! – нетвёрдым голосом предложил Игорь Иванович. Далее – как в плохом комедийном фильме. Психушка приехала через час и почти сразу отказалась принимать «клиентку» – мол, она не местная, из города, пусть городские её и забирают. Евгений взмолился и за небольшую плату её, практически волоком, вытащили из домика охраны, запихали в санитарный фургон и вывезли с территории завода. По слухам, утром она была увезена в Санкт-Петербург на городской санитарке в городскую психиатрическую клинику.
С тех пор Игорь и Алексей дружили семьями и не менее чем пару раз в месяц собирались в Комарово, выслушивали укоризненные намёки их жён и ещё очень долго вспоминали, как встречали вертолёт с долларами, как рисовали круги на щебёнке с буквой «H» и замеряли на столе долларовую кучу рулеткой.
А ещё через полгода Игорь Иванович неожиданно заболел ковидом и скоропостижно скончался в реанимации, не приходя в сознание. Завод в итоге был кому-то продан, по слухам, за бесценок, и Алексей больше ничего не слышал о судьбе этой семьи.

ЧЕТЫРЕ РАДОСТИ СТАРОГО САРАЯ

Радость незаметно наполняет мир прозрачными каплями. Делает его лучше, светлее и добрее. Каждый может взять столько радости, сколько просит его сердце. Без радости сердце становится пустым и холодным, а жизнь – мелочной и одинокой.
Найти радость – целая наука.
Увидеть её – искусство.
Сохранить – дар.
Сарай стоял в глубине сада. Стены его были выкрашены зелёной краской. От времени яркая зелень поблекла. Местами показались проплешины древесины, посеревшей от частого общения с погодой. Эта неяркая пестрота делала невзрачное строение совсем неприметным среди разнообразной садовой растительности.
Почти вплотную к его деревянному боку стояли два абрикосовых дерева. Толстые стволы прочно вросли в землю, удерживая мощные верхушки. Ветки склонялись над ребристой крышей. Словно внимательно разглядывали поверхность её крутых скатов. Прозрачный ажур крон ложился причудливым узором на волны серого шифера. Как дамастовая накидка восточной красавицы, заслоняющая от любопытных взглядов и жарких солнечных лучей.
После короткой южной зимы корявые тёмные ветки долго будили озябшие почки: ловили малейшее движение потеплевшего ветра. Дождевыми каплями смывали липкую смолу с жёстких чешуй. Наполняли сладкой влагой. Белые лепестки манерно потягивались, лениво расправляли края, морщились от малейшего колебания. Наконец, стряхнув сонную одурь, выглядывали наружу.
Крона покрывалась едва заметной розоватой дымкой. Только окончательно убедившись, что зима не вернётся, лепестки скидывали жёсткие пластины и расправляли нежные венчики. Крупные белые цветки застенчиво показывали сердцевину, заполненную полупрозрачными столбиками пестиков в окружении тонких нитей тычинок с жёлтыми веснушками пыльцы. Воздух вокруг вмиг становился невесомо ароматным.
На абрикосовое благоухание слетались пчёлы. Они перелетали с цветка на цветок. Деловито жужжали, подсчитывая, сколько цветов успели облететь. С наслаждением втягивали хоботками сладкий нектар. Перебирали мохнатыми лапками тычинки, собирая пыльцу. Пушистые полосатые брюшки нежно полировали поверхность лепестков. Цветы раскачивались на ветках в ожидании пчёл. Призывно трепетали нежными светлыми лепестками.
Когда последние капли нектара были собраны, аромат рассеивался. Лепестки чахли, тускнели и отрывались от заметно набухшей сердцевины. Лёгкие белые кружочки вращались в воздухе. Падали на серую крышу сарая. Засыпали кирпичные дорожки сада. Очерчивали тёмные приствольные круги. Подхваченные ветром, прилипали к пыльным стёклам небольшого окна. Залетали в щели между досками. От их мельтешения стены до самой крыши пробирала щекотка. Сарай терпел, сколько мог. Но даже строение не может пересилить природу. Доски верхнего ряда начинали мелко дрожать от смеха. Лепестки лёгкой вереницей залетали под край крыши. Под застрехой начинало нещадно свербить. Тихий смех переходил в хохот и заканчивался мощным чихом. Дверь гулко хлопала. Квадраты стёкол тихо дребезжали. Задремавшие воробьи пёстрым веером разлетались прочь. Это была первая, весенняя, радость сарая.
Весна постепенно уступала позиции следующему времени года. Сад замирал в ожидании летнего зноя. Синее небо ещё просвечивало сквозь зелень молодой листвы, когда на месте цветов появлялись твердые зелёные бульбочки. С каждым днём они становились всё больше. Их бархатистая поверхность ерошилась и отливала серебром. Любопытные сойки всё чаще залетали в кроны деревьев. Таращили круглые чёрные глаза. Осторожно трогали длинным клювом поверхность ягод. Потряхивали хвостом и улетали.
Каждое утро солнце нежно согревало в ладонях каждую ягоду. На их округлевших боках пролегала глубокая борозда. Бархатистая поверхность светлела. Через нежную зелень начинала проступать желтизна. Ветки, тяжело отдуваясь, всё ниже наклонялись к волнистой поверхности крыши. Крупные оранжевые шары тяжелели. Их коротким ножкам всё труднее было удерживаться на ветках. Первыми сдавались верхние ветки.
Бам…тяжёлая душистая ягода падала в серую борозду и оранжевым бильярдным шаром укладывалась в ливневый слив. Бам…бам…солнце старалось вовсю. Ягоды раздувались от сладкого сока и, шумно расталкивая листья, устремлялись вниз. Бам…бам…бам…весёлой канонадой стучали ягоды по крыше. Ароматным потоком катились они по скатам, толкались и прыгали. Укладывались в правильные оранжевые ряды. Крыша становилась оранжево-полосатой, кокетливо приманивала птиц, освобождая место для новых ягод.
Бам…бам…бам…Шифер отзывался гулким эхом. Внутри сарая всё вибрировало и гудело. Как в большом барабане. В эти минуты он и правда представлял себя огромным тамтамом. По которому колотят многочисленные весёлые пальцы, одетые в нежный бархат. Это была вторая, летняя, радость. От неё сарай молодел, подтягивал отходящие доски, подправлял съехавшую шиферную одноволновку и подмигивал пролетающим сойкам.
Последние плоды покидали крону. Освободившиеся от тяжести ветки радостно взмывали вверх. Мелко потряхивали листвой. Они выполнили свою миссию и имели право пожить немного в своё удовольствие. Искупаться под тёплым летним дождём без страха сбить недозревшую ягоду. Понежиться в розовых лучах утреннего солнца. Услышать, о чём шепчется одуванчик со спелой клубникой. Поиграть с ветром в ладушки. Успеть пощекотать стрекозам крылышки. Мир велик и разнообразен. Вокруг столько увлекательных дел.
Каждый вечер деревья шумно рассказывали сараю все события прошедшего дня. Словно не замечая, что ему снизу видны все детали и подробности их жизни. Сарай выслушивал молча, усмехался, когда ветки немного привирали. Знал, делают они это не из хвастовства. Из простого желания придать большую занимательность событиям. Каждый раз забывая главное правило: всё движется, даже стоя на месте.
Страсть к украшательству в конечном итоге постепенно изменяла облик самих деревьев. В кронах появлялись яркие краски. На зелёных пластинках листьев растекались пятна кармина. Солнце охватывала сонная одурь. С каждым утром оно вставало всё позже. Зато за горизонт норовило спрятаться пораньше.
Ветер легкими щелчками сбивал с веток листья. Они долго кружили в воздухе, оглядывали окрестности. Вокруг стволов вырисовывались яркие ореолы. Крыша наряжалась в пышную разноцветную шапку. Прямые линии сарая теряли привычную жёсткость, в облике появлялись романтические изгибы. Красно-жёлтые листовые пластины быстро высыхали, коричневели. Начинали нежно шуршать даже от незначительного порыва ветра. Как будто кто-то невидимый играл на больших маракасах, задавая страстный ритм танго. Это была третья радость сарая. Радость осеннего танго.
Погода охладевала. Осенний воздух приобретал звонкую прозрачность. Серые завихрения туч превращали холодные капли дождей в пушистые снежинки. Их тонкие лучи остро торчали в разные стороны. Снежинки так долго хороводились в воздухе, что были рады молча упасть на любую поверхность. Главное, чтоб все вместе. Так и лежали безмолвной холодной грудой.
Под белыми снежными сугробами все деревья становились похожими друг на друга. По краю крыши вытягивалась прозрачная бахрома сосулек. Холод украшал инеем углы сарая, рисовал белой пылью на стёклах окна. В сад приходила тишина. Холодная и загадочная. Её было приятно слушать долгими тёмными ночами. Глядеть, как мигают на чёрном небе звёзды. Луна мягким светом серебрила снежное покрывало. Внутри её светлого диска, как в волшебном фонаре, медленно двигались серые тени, показывая живые картины: с горки прыгал длинноухий заяц, шла девочка с коромыслом, лодочка плыла в неведомую даль…
В холодной тишине сарай любовался луной и сочинял истории, которые никто никогда не слышал. Это была четвёртая радость. Радость зимней сказки.

ИСТОРИЯ ПЯТОГО ОТДЕЛЕНИЯ

Комнату освещал тусклый свет, на электрической плитке неспешно кипела кастрюля с водой. Люди в домашних халатах и спортивных костюмах косились на сосуд с водой: на нём сосредоточилось внимание всех участников действия; недалеко, в коридоре, находились люди уже в белых халатах – это были санитарки психиатрической больницы. Одна из них неспешно подошла к кастрюле и открыла крышку: повалил пар. Это означало, что в отделении № 5 происходит чаепитие. Люди налетели, как утки в пруду, когда дети кидают кусочек хлеба. Но были здесь и те, кого не особо заботило это мероприятие. За столиком сидела Елена – девушка восемнадцати лет, высокая, кареглазая, с пышными густыми волосами – и читала книгу Ремарка «Приют грёз».
– Леночка, ты совсем зачиталась, вернись к нам, я налила тебе чай!
Девушка смутилась и подняла глаза: перед ней была Екатерина Игоревна, её мягкая рука с морщинами погладила пушистые волосы Лены.
– Извините, но, на мой взгляд, я должна наливать вам чай, а не наоборот.
– Ничего, всё в порядке, – ответила Екатерина Игоревна, и её чёрные глаза засмеялись. – Смотри: там новый парень твоего возраста, может, стоит с ним заговорить?
На кушетке, забившись в угол, сидел парень лет восемнадцати, взгляд его был равнодушен и направлен как бы в пустоту.
– Привет! Я – Лена, а как тебя зовут?
Поникший парень поднял голову и посмотрел на ту, которая отвлекла его от грустных мыслей.
– Меня зовут Саша. Чего ты хочешь от меня?! – сказал он, и симпатичное лицо исказила маска гнева.
– Я? Я ничего не хочу, но, думаю, тебе не стоит оставаться одному. Пойдём со мной, выпьем по чашке чая.
Лицо Лены излучало дружелюбие и улыбку, и Саша невольно поддался её влиянию, но поплелся за ней всё такой же унылый. Екатерина Игоревна посмотрела на парня. Вы спросите, как же выглядел Саша? Вьющиеся рыжие волосы, лицо, поцелованное солнцем, и голубые, как весеннее небо, глаза; одет в черный спортивный костюм. Саша уселся на стул и спросил:
– Чего ты такая радостная? Мы же в психушке.
– Я уже почти вылечилась.
– А что с тобой было?
В тот день Лена выиграла соревнования по танцам, осуществила мечту. Казалось, ничто не омрачит это событие. Вдруг зазвонил телефон, девушка взяла трубку и хотела похвастаться успехом маме, ведь та не смогла посмотреть на её выступление: «Алло, привет, мам!» После того, что случилось дальше, девушка потеряла почву под ногами.
– Вы дочь Валерии?
– Да, а кто это? Где мама?
Голос в трубке констатировал печальный факт: её мать умерла.
Следующие полгода прошли как в тумане: Лена забросила танцы, провалила экзамены и не знала, что делать дальше. Её родственники не могли ничем помочь девушке, и поэтому она оказалась в психиатрической больнице.
– Н-да, нелегко тебе пришлось, – вздохнул Саша, когда Лена закончила свой рассказ.
– Я не жалуюсь. Знаешь, есть красивое стихотворение Блока. Могу рассказать, хочешь?
– Валяй.
И девушка принялась с выражением декламировать:

О, весна без конца и без краю –
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха – позорного нет!

Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога –
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах…

Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами – хмельная мечта!

И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель – я знаю –
Все равно: принимаю тебя!

– В этом стихотворении – моя жизненная позиция.
– Леночка, красиво рассказываешь, – сказала Екатерина Игоревна, которая до этого не принимала участия в разговоре. Саша, который засмотрелся на Лену, резко повернул голову: пока она читала, он не замечал ничего вокруг.
– Екатерина Игоревна, это Саша, знакомьтесь.
Тут Саша принялся рассматривать даму в возрасте: седые, но густые волосы заплетены в косу, в черных выразительных глазах читается мудрость, а лицо, покрытое морщинами, украшает улыбка, выражающая спокойствие.
Так, время чая закончилось! Всё по палатам! На этом день закончился.
Наступило утро. Саша вышел по нужде: вчера он не успел рассмотреть это пространство, и сейчас я расскажу вам, как выглядит путь психа обыкновенного. Сначала они приходят или их привозят в приёмную на осмотр к психиатру. Двери в отделении, как правило, железные. Далее, через маленький коридорчик дорога ведёт туда, где заканчивается связь с внешним миром. Там процедурная, где делают уколы, рядом – решетчатая дверь. Поздравляю тебя, дорогой читатель, вот мы и добрались до места, где лежат пациенты.
В этом маленьком муравейнике за решёткой ещё один коридор: здесь расположены небольшие двери, они ведут в палаты (по всему отделению). Посреди коридора – стол, за которым обычно сидят медсестры и санитарки, напротив – столовая, на входе висят часы, а завершает эту картину балкон с решетками, куда выходят курящие. Также есть два туалета: один для буйных пациентов возле их палаты (там не закрываются двери), другой – для всех остальных.
Саша лежал в общем отделении, несмотря на причину, по которой попал в это учреждение. Юноша вышел из мужской палаты по нужде, после этой процедуры посмотрел на часы: время – четыре утра. У окна, выходящего на балкон, стояла девушка, одетая в светло-серые спортивные штаны с розовыми полосками и в розовую кофточку; её распущенные черные волосы ниспадали на хрупкие плечи, как вода со склона, и заканчивались на лопатках. Саша присмотрелся – это была Лена. «И как ей не спится в такое время?» – подумал Саша.
– Привет, чего не спишь?
– Просто рано проснулась, вот, рассветом любуюсь: красиво, не правда ли?
Действительно, было красиво: солнце цвета сочного яблока в августе, которое так и хочется сорвать, поднималось из-за маленьких насаженных дубов; на их ветвях поблескивал снег.
– Эх, прогуляться бы, но в ближайшее время мне это не светит. Мороз и солнце, как писал Пушкин, – с грустью пробурчал Саша.
– Не грусти, надеюсь, тебя скоро выпишут. А как и почему тебя положили в больницу?
– Честно говоря, после того, как я услышал твою историю, подумал за собственную глупость.
– Да ладно, рассказывай, если тебе не сложно и не больно.
– Я наглотался таблеток после того, как бюджетное место в консерватории выкупил один ублюдок. Так хотел поступить, днями и ночами сидел за фортепиано! – начал сокрушаться Саша и с грустью в голосе добавил. – Но это было бессмысленно!
– Так ты музыкант! Это же чудесно! – с восхищением сказала Лена.
– Что тут чудесного?! Возможно, я всего лишь бездарь, и мне ничего не светит, и я уже теряю год, тем более, здесь! Моя мечта рассыпалась, как листок, охваченный пламенем! – рассердился Саша. – Уходи, мне нужно побыть одному!
– Как хочешь, но если захочешь поговорить, приходи, – пожала плечами Лена и ушла по коридору в свою палату.
Екатерина Игоревна сонно потягивалась, её веки неспешно открылись.
– Доброе утро, Леночка.
– Доброе утро, Екатерина Игоревна! Вы знаете, тот парень такой мрачный, даже прогнал меня! – с обидой сказала Лена.
– Не злись, наверное, у него есть свои причины: если человек находится здесь, то ему очень плохо.
Саша сидел, злился и погрузился в воспоминания.
Старый деревянный домик с резными окнами, покрытыми белой краской, внутри горит свет. Со стола свисает скатерть, на русской печи сидит мальчик и поёт: «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко».
– Бабушка, я красиво спел?
– Да, внучек, очень, но тебе ещё нужно стараться.
– Как думаешь, я стану музыкантом?
– Обязательно!
И погладила его по голове.
«Хорошее было время», – подумал Саша и пустил слезу. Потом вздохнул и решил, что нужно позднее извиниться перед Леной. А пока он вернулся в свою палату и заснул.
– Подъëм! – кричали медсестры, бегая по палатам. Саша открыл глаза, посмотрел на часы: до завтрака оставался час. Чувство стыда пылало внутри. «Лена ведь не виновата, и вообще: зря я на неё сорвался!» – пронеслось у него в мыслях. Юноша быстро прошагал к первой палате и заглянул внутрь: на застеленной кровати, словно котёнок, потягивалась Лена.
– Эм... Можно с тобой поговорить? – смущённо пробормотал Саша.
– Я подумаю, но если ты продолжишь себя так вести, то пойдешь в закат.
– Ясно, – тут уже ответил Саша, покраснев.
– Ну, чего хотел?
– Извини, пожалуйста, я не должен был на тебя срываться.
Лена посмотрела на Сашу. Юноша опустил глаза, и, как я сказала выше, его щеки пылали. «Скорее всего, это искренне, что ж, на первый раз прощу».
– Хорошо, я тебя прощаю, но больше не делай так.
После завтрака был стандартный осмотр Сергея Геннадьевича, лечащего врача.
– Добрый день, как вы себя чувствуете? Как настроение?
– Здравствуйте, уже лучше.
Врач прошёл по палате и опросил остальных пациентов. Жизнь замерла, но потом Сергей Геннадьевич удалился, и всё снова пошло своим чередом. Саша вышел из палаты и увидел Лену.
– Представляешь, меня послезавтра выписывают! – девушка светилась от счастья и даже обняла на радостях Сашу.
– Поздравляю, рад за тебя! – промямлил Саша. Он не ожидал такого поворота событий.
– Пойдём, посмотрим в окно. Не верится, что я скоро смогу наконец-то выйти и подышать свежим воздухом!
Парень и девушка подошли к окну: из него открывался вид на здания больницы. Рядом со входом в отделение красовалась Мусильда. Солнечные лучи как будто хотели обнять весь мир: ивовые веточки, которые покачивались на ветру, как косы девушки, развевающиеся от дуновения ветра, пушистую маленькую кошечку Мусю (так её прозвали пациенты), все зелёные травинки, которые пробивались через слой снега. Зима отступала. Первый куплет стихотворения Блока, который вчера читала Лена, пронесся в памяти Саши, он идеально описывал эту картину. «Хм, «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!» Наверное, если она нашла в себе силы жить, то и я должен». От этих мыслей Саше стало легче, и он улыбнулся.
– Что будешь делать, когда выпишешься?
– Буду много гулять на природе и читать книги, а ещё вернусь к танцам. Думаю, мама хотела, чтобы в этом я достигла успеха. А ты?
– Знаешь, я буду делать то же самое, только вместо танцев вернусь к музыке и всё же попытаюсь поступить.
После обеда у пациентов обычно был тихий час. Вместо сна Саша читал сонеты Шекспира и наслаждался, но вот уже время подошло к ужину, а после открыли арт-комнату. В этом месте было собрано всё, что приближало к нормальной жизни: книги, шахматы, шашки, радио и телевизор с DVD-плеером; на стенах висели картины, нарисованные пациентами, и цветы. Пока все смотрели советские фильмы, наша парочка скучала, но вот объявили чаепитие, и народ быстро разошёлся. Саша включил радио, и тут всё словно ожило: Лена подскочила со стула и воскликнула:
– Короче, мы должны станцевать вальс: эта мелодия – одна из моих любимых!
– Я не умею!
– Не бойся, я научу.
– Ладно…
Мой дорогой читатель, если ты всё же добрался до этого момента, то отвлекись, пожалуйста, и включи песню «Waltz» Lindsey Stirling: именно под эту мелодию танцевали Лена и Саша. Под неё в этот весенний вечер в стенах отделения № 5 зарождалась любовь.
– Я, кажется, наступил тебе на ногу…
– Ничего страшного, не переживай. Чего ты такой скованный?
– Я впервые танцую, но мелодия классная!
Саша чувствовал тепло, и в его душе, словно солнечный луч среди облаков, пробилась радость. «Как же неловко, но волшебно! Я, кажется, влюбляюсь! Как бы мне хотелось сыграть для Лены что-то красивое, например, Лист, «Грёзы любви». Точно, я должен это сделать!» – размышлял он во время танца. Внезапно мелодия затихла.
– Спасибо за танец, мне нужно дочитать книгу!
– Спокойной ночи.
Саша долго вглядывался в темноту и размышлял; в голове всё смешалось. Вдруг он отвлёкся от мыслей: по радио играла песня Animal ДжаZ, и куплет заканчивался фразой: «Лишь несколько слов могут убить, но, если веришь в любовь, стоит ещё жить».

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

(глава из романа «ГОРБИ-2») *

1. Новоселы

Время, как известно, остановить нельзя. Оно безжалостно отсчитывает мгновения, минуты, часы, дни и годы… Все для того, чтобы постараться установить свою власть над надеждами и чаяниями жителей Земли и вести их от безвозвратного прошлого через ускользающее из рук неуловимое настоящее – вперед, к неизвестному будущему!
Так из судеб отдельных людей творится история всего человечества!
И сейчас на ее часах стрелки показывали двадцатые годы двадцать первого века.
Прошло несколько лет с тех пор, как в небольшом тихом городке швейцарского кантона Фрибур поселилась семья Фоко, представившаяся соседям потомками русских эмигрантов первой волны, случившейся после Октябрьской революции и последовавшей затем гражданской войны в России.
Глава семьи мсье Эжен Фоко, еще не очень старый представительный мужчина с высокими залысинами на лбу, носил аккуратные бороду и бакенбарды. Мадам Ирен Фоко выглядела значительно моложе своего супруга. Прямой, чуть с горбинкой нос, светлые выразительные глаза в сочетании с темными короткими волосами делали ее лицо привлекательным. Внимательный знаток женской психологии, пожалуй, отметил бы, что когда-то у мадам Фоко была роскошная прическа, потому как она имела привычку задорно встряхивать головой, как бы откидывая назад несуществующую копну пышных волос.
В общении с жителями супруги показали себя людьми доброжелательными, приветливыми. Однако близкую дружбу они ни с кем не завели и в долгие разговоры не вступали. Впрочем, неторопливая жизнь городка, провинциального даже по меркам тихой, спокойной Швейцарии, не располагала к докучливому приятельству и чрезмерному товарищескому многословию.
В семье Фоко подрастало двое детей: дочь Натали́ и младший сын Алекси́.
С соседями новые жители разговаривали по большей части на французском языке. Произношение и глубина прононса прибывших поселенцев отличались от местного выговора и, наверное, были не такими уж чистыми французскими. Но окружающее население городка, в большинстве своем разговаривающее на старинном французском диалекте с достаточным количеством германизмов, принимало все наоборот: речь соседей выглядела классической французской.
Между собой члены семьи Фоко общались на непонятном для местного населения русском языке. В домашнем общении глава семьи мсье Эжен был Женей или Евгением, а мадам Фоко – Ирой или Ириной. И детей родители называли по-другому: Наташей и Алешей.
Впрочем, эти коллизии совершенно неудивительны для многоязычной страны Швейцарии.
Городок небольшой, но достаточный для того, чтобы в нем была школа c полным средним образованием. Есть почта, аптека. В маленьких кафе можно и позавтракать, и пообедать. Это удобно, особенно в выходной день, когда на прогулку Фоко выходят всей семьей. В небольших магазинчиках в наличии почти все необходимые продукты. Примерно раз в неделю или две вся семья Фоко ездит на автомобиле за покупками в большой супермаркет. За рулем – глава семьи.
Дом семьи Фоко небольшой. Такой же, как у большинства других жителей городка. Он представляет собой отдельное прямоугольное двухэтажное строение с черепичной крышей. Вокруг дома – небольшой палисадник с лавочкой, мадам Фоко любит заниматься цветами.
На втором этаже – спальня родителей, две детские комнаты и рабочий кабинет мсье Фоко. Из окна коридора вдалеке, за несколькими рядами расположенных чуть ниже по склону холма таких же домов проглядывает озеро.
На первом этаже расположена довольно просторная кухня, совмещенная со столовой. Здесь же находится небольшая гостиная, в которой семья собирается вечерами. Рядом – отдельная рабочая комната учительницы мадам Ирен Фоко. Здесь она готовится к занятиям в городской школе.

2. Семейная встреча

Этим субботним утром после традиционного завтрака, состоящего из большой чашки крепкого кофе с французским круассаном или немецким сладким кренделем-брецелем с маком, мсье Фоко, как обычно, стал собираться на прогулку. Неожиданно он почувствовал доносящийся с кухни легкий, кисловатый дрожжевой запах. Неужели его жена затворила тесто?
– Ира, у нас что… сегодня на обед будут пироги? – удивился он. – Или мне это просто показалось?
– Будут-будут!.. – улыбнулась хозяйка.
– Ура! Пироги! С горячим молоком! – восторженно закричал их сын Алекси. – Только мне, пожалуйста, без пенок!
– Ира, и по какому же поводу нас ждет такой праздник? – не меньше ребенка обрадовался и его отец.
– Женя, ты не поверишь, но я, кажется, стала верить в сновидения. Сегодня под утро мне привиделось, что приедет Наташа. Я проснулась и снова заснуть уже не смогла. Пошла на кухню и принялась готовить для нее угощение.
Их дочь Натали́ Фоко в этом году закончила старшую ступень Secondaire II швейцарской средней школы, получила аттестат и поступила во французский гуманитарный университет Париж I, входящий в знаменитый на весь мир комплекс высших учебных заведений, объединенных под общим именем Сорбонна. Она стала обучаться на факультете изящных искусств.
И с тех пор все другие члены семьи, оставшиеся в Швейцарии, безмерно скучали без своей родной Наташи и с нетерпением ожидали ее прибытия в гости.
Вертевшийся рядом Алекси́ слушал разговор родителей и еще больше обрадовался.
– Наташа приедет? Ура! – снова закричал он.
– Алеша, это всего лишь предположение, – остудила его мама. – Хорошо, конечно, если и правда так случится. Ну, а если мой сон не сбудется, мы все равно будем есть пироги и вспоминать нашу дорогую Наташу. Правильно?
– Ура, пироги! Ура, Наташа! – не успокаивался Алекси.
– Так что, Женя, на сегодня у нас такой план, – наказывала Ирина своему супругу. – Ты проводишь Алешу в школу, а я его заберу сама, у меня по субботам только два урока. И на обратном пути мы с ним зайдем в лавку фрау Магды за молоком, купим побольше к пирогам.
Небольшой магазинчик полной пожилой немки пользовался у жителей городка заслуженной популярностью. Здесь царили чистота и аккуратность, и продукты всегда были свежими и вкусными.
– И долго не задерживайся, – Евгений получил последнее указание от жены. – Впереди выходные дни, вдруг Наташа сегодня и правда приедет.

По утрам мсье Эжен имел обыкновение совершать продолжительную прогулку. Он поднимался на окружающие городок невысокие холмы и отсюда любовался живописными горными пейзажами.
Сверху открывается прекрасная перспектива. Далеко вдали в легком тумане проступают вершины величественных Альп. Внизу вдоль голубого озера Лак-де-Морат раскинулся городок с красными черепичными крышами небольших домов и островерхими готическими шпилями католических храмов.
По гладкой водной поверхности озера медленно сколь-зят небольшие катера с немногочисленными туристами и местными жителями, неторопливо обустраивающими свои дела.
А вокруг взгляд завораживают удивительно живописные ландшафты. Осень еще только начинает набирать холодную силу, и густые горные лиственные леса не спешат расставаться с летом. На прощание они дарят миру богатую палитру теплых цветов, начиная от солнечного желтого и заканчивая густым гранатово-красным.
В этом природном раю господствует тишина. Даже птицы ведут себя спокойно, они набирают силы, готовятся к тяжелому перелету через Средиземное море на зимовку в Африку.
Тенистые рощи гармонично соседствуют с пространными нежно-зелеными лугами, на которых мирно пасутся коровы и лошади. Иногда посчастливится встретить высоко парящего красавца – большого беркута, считающегося одним из символов Швейцарии.
Мсье Фоко любил постоять на старинном каменном мостике, перекинутом через узкий извилистый ручей, питающийся подземными родниками. Внизу еле слышно шумит вода. Убаюкивающие звуки вызывают спокойствие и умиротворение.
Но постепенно благодушие тает. Ровное приглушенное журчание начинает навевать невеселые мысли о его незавидной судьбе. Он, когда-то известный ученый-экономист, банкир, привыкший к активной, деятельной жизни, сегодня волей судьбы превратился в тихого пенсионера, вынужденного вести вот это, пусть спокойное и счастливое, но все же довольно скучное, пассивное существование.
Остается только глубоко вздохнуть и идти дальше.
Невеселые размышления Эжена Фоко прервал раздавшийся далеко внизу гудок электровоза, медленно тянущего грузовые вагоны по железной дороге, огибающей озеро. Большинство составов минует небольшой городок, лишь один из проходящих днем пассажирских поездов делает здесь остановку. Если Наташа действительно сегодня приедет, то как раз на нем.
Мсье Фоко посмотрел на часы. Останавливающийся в городке дневной поезд прибудет через час с небольшим.
«Ого! Надо поторопиться!» – он повернул назад и стал спускаться по тропинке вниз, в долину.
Вслед за супругой он тоже невольно поверил в возможный приезд своей любимой дочурки.
Поэтому, добравшись до города, мсье Эжен не пошел домой, а сразу направился к железнодорожному вокзалу. Как раз в это время послышался шум прибывающего поезда.
Еще издали мсье Фоко увидел выходящую из дверей вокзала хрупкую девушку с рюкзачком на спине. Да, это была Наташа!
«Удивительно! – Эжен Фоко покачал головой. – Материнское сердце Ирины не ошиблось».
Наташа тоже увидела отца и от неожиданности остановилась.
– Папка?! – она припустила навстречу и, как в детстве, взлетела ему на руки и крепко прижалась. – Как ты узнал, что я сегодня приеду?
Восторгу дочери не было предела, она стала целовать своего самого дорогого на свете человека.
– Папка, я так соскучилась по тебе!
Наконец, вдоволь намиловавшись, Наташа спрыгнула с рук отца, и они, взявшись за руки, пошли к дому.
– Папка, мне надо срочно поговорить с тобой! – Наташа, как маленький ребенок, нетерпеливо подпрыгивала на ходу. – Сегодня же! Хорошо? Папка, это очень-очень важно!
Она не умолкала, перескакивая с одного на другое.
– Как мама? Мне с ней тоже надо срочно поговорить! Как Алеша? Хорошо учится? А мама завтра пирогов напечет? Ой, я так по всем вам соскучила-а-сь! Папка, у меня на экзаменах будут только отличные оценки! Папка, а Алеша все еще не терпит пенки на молоке?
Отец не успевал вставлять хотя бы одно слово, только кивал головой в ответ.
Неспешно прогуливавшиеся соседи чувствовали эманации счастья от мсье Эжена и его дочери, приветливо улыбаясь им и кивая.

Дома их встречали мама и Алеша.
– Пироги?! – Наташа еще с крыльца почувствовала дразнящий запах домашней выпечки.
Действительно, на столе стояло укутанное в белое полотенце большое блюдо с теплыми, только что приготовленными пирогами, а на плите – сотейник с горячим молоком.
– Исхудала-то как! – с радостными слезами на глазах мама разглядывала дочь, гладила ее худенькие плечи и жалостливо охала. – Они там что?.. Совсем тебя не кормят?
– Наташа, у меня в школе только отличные оценки, – хвалился маленький Алеша.
Он словно прилип к сестре.
– Особенно легко Алеше даются математика и информатика, – поддержал его гордый за сына отец.
Наконец время восторгов и объятий завершилось. Воссоединившаяся семья Фоко уселась за стол и приступила к совместной трапезе.
Домашние пироги – это традиция в семье Фоко! Она исходила еще от мамы Ирины Дины Степановны и от мамы Евгения. От них и Ирина успешно переняла приготовление этого, самого, пожалуй, популярного русского блюда. Она не ленилась на такое же разнообразие начинки пирогов: с картошкой, с мясом, с повидлом, с капустой, с луком и вареным яйцом. И для того, чтобы различать их, Ирина точно так же выпекала пироги различными по форме: круглые, квадратные, продолговатые, с защипнутым гребешком наверху.
От обычных пирогов отличались маленькие рулетики с маком и открытые ватрушки с творогом.
Но больше всего в их семье любили сладкие плюшки. Они формировались из простого куска теста, замысловато разрезанного и закрученного. Перед тем как помесить в духовой шкаф, Ирина намазывала их яичным желтком и посыпала сверху сахарным песком. И после выпекания они получались особенно румяными и сладкими.
Скромное пиршество сопровождалось незатейливым семейным разговором. Все слушали, а Наташа рассказывала новости про свою жизнь в Париже и про учебу в университете.
– Мама и папа, я буду специализироваться на китайском искусстве.
– На китайском? – удивилась мама Ирен. – Вот так поворот! Наташа, ты же хотела посвятить себя голландской живописи. Золотой XVII век! Он показал себя во всем: в торговле, науке и искусстве. И в живописи, конечно. Реформация католической церкви, появление протестантства, более либеральной разновидности христианства, дали возможность развитию художественного реализма.
Затронув свою любимую тему классической европейской живописи, мама увлеклась и невольно перешла на менторский тон преподавателя.
– Это же поразительный феномен в мировой истории искусства. Наряду с христианскими сюжетами распространились светские по тематике жанры. Появились портреты, интерьеры, пейзажи, натюрморты. В это время творил сам Рембрандт, другие мастера. Наташа, все это так интересно!
– Мама, не переживай, голландская живопись остается. Это даже не обсуждается! Но для меня, ты понимаешь, этого мало.
Дочь и всегда-то была чересчур целеустремленной, а сейчас демонстрировала просто-таки воинственную решимость. Родителям оставалось только внимать ее грандиозным планам.
– Мама и папа, послушайте: у меня появился свой наставник. Его зовут мсье Нико́лас Бобри́нски. Он русский, потомок эмигрантов из России. Кажется, из Санкт-Петербурга.
Наташа неожиданно прервалась, и на минуту ее речь как будто зависла.
– Ну… Как мы… Правильно, мама?
Взрослые переглянулись между собой и посмотрели на реакцию младшего Алеши. Они вынуждены были внимательно следить за своей речью во всем, что касается недавнего прошлого. В их разговорах нет места даже для малого намека на то, что на самом деле семья Фоко – совсем не те люди, за кого себя выдают. В действительности они – Соколовы. Но никто не должен знать, что всего несколько лет назад они жили в России, в ее столице Москве.
«Мы потомки русских эмигрантов»! – они должны так говорить, стараться даже думать только так.
И маленький Алеша не должен знать правды о своем действительном происхождении. Во всяком случае, до тех пор, пока он тоже не станет достаточно взрослым.
Наконец неловкий момент был преодолен, и Наташа продолжила свой рассказ.
– Вообще-то мсье Николас Бобрински рассказывал мне, что настоящее его имя – Николай Андреевич. Он отпрыск известного дворянского рода. Родоначальником фамилии был граф Алексей Григорьевич Бобринский, побочный сын Екатерины Великой и ее фаворита Григория Орлова. Фамилия образовалась по названию села Бобрики Тульской губернии, где императрица поселила ребенка с воспитателем.
Наташа выбрала пирожок с капустой. Откусила, не сдержалась, чуть ли не целиком запихнула его в рот и от удовольствия даже промычала что-то нечленораздельное. Наконец прожевала – «вкуснотища-а!..» – и продолжила.
Мама с папой счастливо переглянулись. Они от души радовались аппетиту своего ребенка, пусть уже и взрослого.
– В результате революции и гражданской войны семья Бобринских оказалась в Париже и с тех пор так и прижилась во Франции. И сам Николас родился уже полноправным французом. После школы он закончил Сорбонну и с тех пор уже более десяти лет работает преподавателем в нашем университете. Вот он и предложил это направление специализации моего обучения.
Радостная встреча семьи Фоко продолжалась. Взрослые с аппетитом уминали пироги, маленький Алеша не отставал от них.
На смену молоку пришел настоящий черный индийский чай. Хозяин дома никому не доверял совершать священный ритуал его приготовления.
Сначала заварочный чайник необходимо хорошо прогреть кипятком, накрыв его льняным полотенцем. Затем вода сливается, и в сухой горячий чайник засыпается чай. По одной чайной ложке на каждого участника застолья и одну дополнительную ложку – чайнику. И на пять минут чайник снова укутывается полотенцем. В это время сухая заварка распаривается. И только потом можно заливать кипяток. Не простой! Для приготовления вкусного чая у Евгения Михайловича припасена чистейшая вода, набранная из горного родника.
А Наташа тем временем, не останавливаясь, выкладывала одну новость за другой.
– Мсье Бобрински говорит, что скоро Китай станет мировым лидером и будет доминировать во всем: в экономике, в политике, в космосе и военной промышленности. И мне как искусствоведу надо быть готовой к общению с представителями их государственной и интеллектуальной элиты. Как раз для этого мне и надо отлично знать историю китайского искусства.
– Мама, та-ам!.. – Наташа в восторге широко развела руки в стороны. – Непочатый край работы!.. Изобразительное искусство, скульптура, керамика, декоративно-прикладные изделия. Отдельно надо рассматривать неповторимую архитектуру Китая. Разные исторические эпохи, династии, современное искусство!..
Родители с трудом поспевали переваривать поступающую информацию.
– Поэтому с подачи наставника я сейчас в факультативном режиме усиленно изучаю китайский язык. За два года мне надо выйти на уровень HSK5.
Мсье Эжен вопросительно посмотрел на супругу, работающую в школе учительницей иностранных языков.
– Наташа, но это же невозможно! – удивилась мама Ирина. – Китайский язык особенный. Одна только тоновая фонетика чего стоит!
Мама повернулась к супругу и пояснила.
– Это когда один и тот же слог в зависимости от высоты его произнесения имеет совершенно разные значения. А письменность? Количество иероглифов измеряется тысячами!
– Поэтому китайский язык считается одним из самых трудных! – подвела она итог. – Я думаю, что для его изучения потребуется не менее пяти лет! Да и то… если заниматься только этим.
Она снова обратилась к дочери.
– А у тебя, Наташа, много других учебных предметов, не менее сложных. Скоро будет первая сессия… Я не понимаю, как можно браться за такое заведомо неподъемное дело?
– Мама, я справлюсь! – уверенно отвечала успешная студентка. – Ты что, не знаешь меня? Да на самом деле у меня и выбора-то нет. Мсье Бобрински сказал, что на третьем курсе в рамках программы международного студенческого обмена он направит меня на годовое обучение в Пекинский университет. А туда меньше, чем с пятым уровнем не стоит и нос совать.
Беседа продолжалась. А тем временем мама успевала все: еще раз подогреть остывающее молоко, подложить пирожки Наташе, передать салфетку своему супругу, заметить капризно сморщенный носик Алеши и ложечкой снять молочную пенку, образовавшуюся в его чашке.
– Но на этом я не остановлюсь, – продолжала Наташа. – За год во время учебы в Китае мне надо будет продвинуться дальше, обязательно выйти на самый высокий уровень – HSK6. Потом отличное знание языка мне здорово поможет при написании дипломной работы на тему китайского искусства. А далее – при защите диссертации на получение звания Доктор искусствоведения D.Arts.
Выслушивая такую насыщенную программу дочери, родители озабоченно покачивали головами. Радовался только Алеша, он не отрывал от сестры восторженного взгляда.
Наташа стала расспрашивать братика Алешу о его делах. Он рассказывал, что сейчас увлечен компьютером.
Тут уже подключились папа с мамой и стали жаловаться дочери, что «твой брат Алеша» весь дом опутал проводами.
– Ну как вы не понимаете? Это называется «домашняя автоматизация»! Smart house! – объяснял Алеша. – За этим будущее! Управление освещением, климатом в доме. Да скоро все в нашей жизни будет компьютеризировано!
– Да? А нам что прикажешь делать? Почему вечером освещение в доме становится тусклым? Так, что и читать нельзя. И почему прошлой ночью в доме наступил такой холод, что из-под одеяла и носа не высунешь?
Родители возмущались, но их протест было притворным. Невооруженным глазом было видно, что на самом деле они ужасно гордятся этим увлечением своего сына. И Наташа порадовалась за них.
А братик продолжал похваляться своими успехами. На городской школьной олимпиаде по информатике Алекси Фоко занял первое место. И сейчас его посылают на окружное соревнование преимущественно франкоязычного кантона Фрибур.
– Отлично! Теперь ты тоже будешь учить китайский язык, – безапелляционным тоном наставляла сестра.
– Я занимаюсь английским языком, – Алексей старался копировать уверенный тон своей сестры. – Он просто необходим в моих занятиях информатикой.
– Ну-у!.. Английский язык знают все программисты во всех странах. Так что это не в счет! И я точно знаю, что одного английского для получения достойной работы в престижной международной компьютерной корпорации и построения успешной карьеры сейчас мало. А это как раз и есть твоя первая главная цель. И вообще!.. Знание двух иностранных языков – это непреложное правило в современной IT-индустрии.
– Наташа, а справится ли Алексей с такой нагрузкой? – посомневался папа. – Не отстанет ли он по другим предметам?
– Может быть, Алеше следует сосредоточиться на французском языке? – робко предложила мама. – У нас в городке он распространен. Поэтому для школьника это будет намного легче.
Но Наташа не обратила внимания на практические соображения родителей и продолжила развивать свой план воспитания брата.
– Алеша, скоро китайские математики опередят калифорнийских программистов из Индии и из России, и тебе поневоле придется с ними общаться. Надо хорошенько подготовиться к этому.
На резонные возражения мамы об отсутствии в городке преподавателей китайского языка у Наташи был приготовлен ответ.
– Алеша, я буду учить тебя удаленно. Заранее предупреждаю, что придется потрудиться как следует. У меня не расслабишься! Занятия будут проводиться каждый день.
Алеше оставалось только согласно кивать головой в ответ на указания Наташи. Да на самом деле он был безмерно рад тому, что появится законная возможность постоянного общения с любимой сестрой, пусть хотя бы и виртуального.
– Начинаем уже в понедельник! – подтвердила Наташа свою решимость.
Так за семейной беседой с первокурсницей Сорбонны прошел весь день. И наконец уже к вечеру, когда глаза младшего Алеши засоловели, и он, прислонившись к сестре, стал клевать носом, семья Фуко разошлась по своим комнатам.

Евгений Михайлович расположился в своем кабинете. Он сидел за столом и перебирал газеты, когда к нему постучала Наташа.
– Папка, ты еще не спишь? Мне нужно рассказать тебе что-то очень важное.
Она забралась с ногами в кресло напротив.
– Папка, мсье Бобрински определил мне еще одно направление для работы. Это психология.
«Дочь специализируется в мировом изобразительном искусстве. При чем здесь психология?» – первой реакцией отца было удивление.
– Мы рассматриваем необъятный спектр тем, – Наташа продолжала развивать неожиданную новость. – Программирование подсознания человека с помощью современных средств массовой информации: Интернет, компьютер, социальные сети. Реклама и все такое прочее, папочка… Отдельное направление – многочисленные методы манипуляции коллективным сознанием, нейролингвистическое программирование. Вообще-то, здесь ставка делается в основном на молодежь.
«Что-то уж очень знакомое!..» – смутное подозрение стало закрадываться в сознание отца.
– Мсье Николас Бобрински снабжает меня специальной литературой. Она в электронном виде. Это отсканированные компьютерные распечатки на русском языке. В них собраны самые последние научные достижения в психологии.
Сейчас Евгений Михайлович вспомнил первые годы своей стажировки в советском Комитете государственной безопасности под началом майора Алексея Алексеевича Балашова.
Тогда он тоже изучал психологию, но только начинал с азов: разного рода искусства внушения, гипноз, йога и другие восточные практики, шаманство, ритмичные танцы африканских колдунов. Во все времена подобные тайные знания и оккультные учения власть имущие использовали для управления своими подчиненными и для воздействия на поведение больших масс людей.
Что ж, времена изменились. И неудивительно, что сама наука психология и методы ее преподавания тоже получили развитие. Очевидно, что на сегодняшний момент и здесь в полной мере должна использоваться информатика.
Всем этим давно уже занимаются лучшие американские университеты. Они проводят широкомасштабные научные исследования и их результаты применяют в большой политике. Они здорово натренировались на организации Перестройки в Советском Союзе, на смене политических режимов в других социалистических странах и на проведении цветных революций в бывших советских республиках.
Словно слыша его мысли, Наташа подтвердила:
– Все это, папочка, элементы современной так называемой гибридной войны. А война информационная является только ее составной частью. С помощью социальных сетей сегодня проводятся цветные революции в странах третьего мира. Ты о Джине Шарпе слышал? А о Клаусе Швабе знаешь?
Да, о Джине Шарпе Евгений Михайлович что-то, кажется, слышал. Но это было в той, прошлой жизни, теперь уже порядочно подзабытой. И о Клаусе Швабе у него более чем поверхностные знания. И поэтому сейчас ему оставалось только беспомощно развести руками.
А Наташа продолжила удивлять отца.
– Папа, по заданию мсье Бобрински я создаю психологические портреты современных политических деятелей, а он проверяет мою работу, делает заметки. Это здорово помогает мне в дальнейшем продвижении.
Евгений Михайлович вспомнил, что во время его обучения точно так же поступал его учитель – майор Балашов.
Первым заданием в программе обучения молодого студента Соколова значилось составление характеристик и написание психологических портретов сокурсников и преподавателей. И целью занятий было не примитивное стукачество. Определить характер человека, заметить его сильные и слабые стороны – первейшее искусство для разведчика.
А после завершения подготовки новоявленный разведчик Евгений Соколов подписал бланк заявления о приеме на работу в Комитет государственной безопасности и получил первое офицерское звание младшего лейтенанта. Это был ответственный шаг, определяющий его профессию на всю оставшуюся жизнь. Поскольку, как говорят, бывших кагэбэшников не бывает.
И вскоре, сразу же после окончания МГИМО, выпускнику Соколову присвоили следующее офицерское звание лейтенанта.
«Неужели этот Бобринский – сотрудник российской разведки?!» – изумился Евгений Михайлович.
Завершив свой рассказ, Наташа ожидала реакции отца.
«Что ей сказать? И поймет ли она меня?»
– Наташа, имей ввиду, – отец нашел нужным предупредить дочь, – что придет момент, когда надо будет делать выбор: остановиться или решиться на последний шаг, после которого пути назад уже не будет.
– Папа, я тебя понимаю, – дочь говорила уверенно, – но пока у нас с мсье Бобрински никаких разговоров на эту тему не было. Просто он по собственной инициативе, добровольно взялся за мое обучение.
«Если этот Бобрински действительно агент специальных служб, то, видимо, он пока просто присматривается к Наташе, – пришел к выводу Евгений Михайлович. – Для начала необходимо убедиться, а получится ли из нее профессиональный разведчик должной квалификации?»

После ухода дочери Евгений Михайлович постелил постель на стоящем в его кабинете диване и прилег. Но после такого серьезного разговора с дочерью сон не шел. Отец стал переосмысливать ее сегодняшний рассказ.
Итак!.. Судя по всему, студентка Натали Фоко стала объектом внимания разведывательной службы.
Сразу же возникает первый большой вопрос: чья это спецслужба? Точно российская? Или, может быть, зарубежная, действующая против России? В практике работы разведывательных служб всякое случается.
Евгений Михайлович по своей старой традиции решил провести экспресс-анализ полученной информации методом «от противного».
Предположим, мсье Бобрински является агентом одной из западных специальных служб. Это вполне реально. Преподаватель такого значительного учебного заведения как Сорбонна, несомненно, представляет интерес для разведки любой страны. Но тогда такой сотрудник западной спецслужбы с русскими корнями заведомо имеет ограниченный лимит доверия. И вряд ли ему поручат вербовать других агентов, да еще в среде тех же российских эмигрантов. На риск двойного недоверия никакая разведка не пойдет.
Так в результате несложного аналитического расчета Евгений Михайлович пришел к однозначному выводу: это наша, российская разведка заинтересовалась русскоязычной студенткой Натали Фоко.
Но каким образом это случилось?
Сам он пришел в КГБ после смерти отца по совету его друзей – дяди Васи и дяди Толи. Все они, как неожиданно выяснилось, были профессиональными разведчиками.
А Наташа? Как дочь русского кагэбэшника попала в поле зрения сегодняшнего ФСБ? Неужели его раскрыли?
Евгений Михайлович прокрутил в памяти события последних лет своей жизни в России. Очевидно, что следы надо искать там.
Он вспомнил последнюю встречу с первым заместителем главы российской Федеральной службы безопасности генерал-полковником Анатолием Николаевичем Азаровым. Бывший товарищ отца дядя Толя, словно предчувствуя, что его неожиданная болезнь является началом неминуемого поражения, передал Соколову личный ключ для связи с дядей Васей, другим товарищем отца и также близким ему соратником по службе.
Дядя Вася – особо засекреченный агент российских спецслужб. Он находится на конспиративном положении за границей, выполняет какое-то особое задание. И даже в самой Конторе в Москве никто не знает о его местонахождении и о подробностях выполняемой им миссии. На этом основании можно предполагать, что дядя Вася занимается зарубежными финансами ФСБ.
Ключ был абсолютно открытым, но его содержание было довольно заковыристым. Для выхода на связь агент Соколов должен послать всем пользователям открытого туристического интернет-форума безобидный на первый взгляд запрос, текст которого должен включать три ключевых слова.
Все слова обычные, и использовать их поврозь не составляет труда. Но слова эти на различных языках и настолько разные по своему смысловому значению, что применить их в одной фразе очень даже непросто: французское слово Faucon, английское слово solve и испанское – España.
Это личный ключ Соколова, по которому, как обещал Анатолий Николаевич, его обязательно опознает дядя Вася. Он поможет, направит.
Сам Соколов доверял ему безоговорочно. Дядя Вася не просто друг отца, он – надежный соратник! На заре экономических реформ в России он неожиданно появился в России. И они вместе с Евгением провели работу по организации коммерческого «Спецбанка». Капитал банка был создан на средства разваливающегося советского КГБ. После этого дядя Вася снова исчез.
И вот несколько лет назад, когда Евгений Михайлович настолько истомился от вынужденного бездействия, что оказался на грани нервного срыва, он наконец решился воспользоваться этим каналом. Используя полученный от Азарова ключ, он установил связь с дядей Васей. И вскоре состоялась их встреча в парижском уличном кафе.
Тогда во время разговора Евгений Михайлович без дальнего расчета поделился с ним отцовской тревогой: подрастающая дочь Наташа захотела продолжить его дело, стать разведчицей. Неужели дядя Вася неправильно его понял, и тот разговор получил продолжение?

ЛЕРМОНТОВСКИЕ МЕСТА

Поездка на Лермонтовский водопад произвела на меня особо сильное впечатление.
Ещё месяца три назад мне хотелось попасть на него и увидеть какую-то связь с М.Ю. Лермонтовым, ведь не зря же водопад прозвали именно «Лермонтовским». Оказывается, сюда любил приходить Михаил Юрьевич Лермонтов. Он был настолько очарован водопадом, что описал его в романе «Герой нашего времени»: здесь Печорин поил своего коня. Конечно, нельзя сравнить теперешний водопад с тем, каким он был, к примеру, сорок лет назад, но всё-же он прекрасен! Вода льётся с такою силою, что, кажется, как будто тебя вот-вот унесёт с волною мощного потока куда-то в бесконечную даль.
Когда стоишь и слышишь эти звуки, то невольно погружаешься в мир внутренней тишины и покоя, умиротворения и гармонии. Не зря говорят, что человек никогда не устает смотреть на три вещи в этом мире: на звёздное небо над головой, на пылающий огонь и на падающую воду.
Совсем неподалёку от водопада находится «Скала Лермонтова». Поэт также очень часто посещал это место. Высота скалы в Ольховском ущелье завораживает, а сочная зелень и манящая даль вокруг снова и снова ведут за собой.
И вообще здесь, в Кисловодске, много мест связано с великим поэтом, поскольку он провёл здесь не маленький промежуток своей жизни. Чего стоит гора «Красное солнышко», где стоит памятник М.Ю. Лермонтову. Поэт изображён здесь в полном раздумии и смотрящим куда-то в горы, вдаль.
Но спустя какое-то время памятник Лермонтову переносили в Нижний парк, на Лермонтовскую набережную, и долгое время он любовался речкой Ольховкой. Этот перенос мотивировали тем, что Лермонтов, бывая в Кисловодске, гулял только в Нижнем парке, а в Верхний никогда не поднимался. И вот, в первых числах мая 2017 г. памятник вновь перенесли. Теперь он снова расположен на Красном солнышке.

* * *
Когда я прохожу мимо, то почему-то всегда останавливаюсь у одного и того же места – сбоку, метра за два от памятника и пытаюсь по выражению лица поэта разобрать, о чём же он думает? И каждый раз я ловлю себя на мысли, что эта глубокая погружённость в себя даёт ему вдохновение подробно описать красоту здешних мест, прочувствовать всеми органами дыхания и детально рассказать о том, как здесь прозрачен и ароматен воздух, а из Нарзанного источника можно напиться чистой, как слеза, воды, что каждая дорожка в парке неповторима и уникальна.
Ещё одним местом, которое не менее тесно связано с М.Ю. Лермонтовым, является Кольцо-гора. Кольцо-гора входит в Государственный музей-заповедник им. Лермонтова, и всегда, когда речь заходит о ней, вспоминаются стихи великого поэта, посвященные этой местности. Лермонтов любил это красивое и труднодоступное место.
Ну и, конечно, нельзя не сделать акцент на горе «Машук», которая находится в г. Пятигорске, неподалёку от Кисловодска. Я пока не успела забраться на неё, но нередко, гуляя по городу, всегда обращаю внимание на её могущество и высоту. В тот момент кажется, что выше уже ничего не может быть. Гора «Машук» имеет важное историческое значение, ведь именно у её подножия в 1841 году состоялась дуэль Лермонтова с Николаем Мартыновым. Тогда это была просто лесная опушка вдали от любопытных глаз, а сейчас там разбит сквер и вымощена площадка.


ЛИСЕНОК-ОДИНОЧКА

Жил-был в большом лесу лисёнок-одиночка по имени Рокки. А почему одиночка? Да потому что никто его не желал признавать, дружить с ним никто не хотел из-за зазнайства, хитрости и жадности.
Рокки даже своих братьев и сестёр не любил, еду у них отнимал, дрался со всеми, а если что не по нему, выталкивал из дому. Надоело это всё лисёнку, решил он построить себе отдельный домик и жить в нём один. Всё так и случилось. Но только не подумал заранее лисёнок, что в одиночку дом не построишь. Стал одинокий обитатель просить своих друзей помочь построить дом, на что друзья ответили:
– А зачем мы тебе помогать должны, коли ты нас даже друзьями не считаешь? Обзываешь неумехами и неделухами. Раз мы такие уж плохие, то строй себе жилище сам.
Нечего сказать лисёнку, опустил он голову и пошел домой – у братьев и сестёр просить помощи.
Пришёл домой и говорит:
– Руби, Роуз, Арчи и Джульетта, вы должны мне помочь построить свой собственный отдельный дом. Я хочу стать независимым.
Отвечают сёстры:
– Мы ничего тебе не должны. Раз хочешь стать независимым, значит, и строй себе жилище сам.
– Ну и не надо, сам построю, еще завидовать будете, – сказал лисёнок и удалился.
Пришлось самому дом себе строить. Нашел он в лесу инструменты и приступил к делу.
Весь день провозился и основать успел только фундамент, а поскольку на улице была поздняя осень, и холодно ночами на улице ночевать уже было, стал лисёнок думать, куда же ему податься. Вот сидит и думает: «Если пойду я к друзьям, засмеют они меня, а в дом все равно не пустят». Думает дальше: «Если пойду к родне своей, они меня в зашеины погонят после того, что я сделал».
Решил лисёнок ночевать на улице. Взял осыпанную с деревьев листву и устроил себе ночлежку. Что же, деваться некуда.
Проснулся утром лисёнок, весь промерзший от ночной сырости и холода, и продолжил строить дом. Развёл цемент, приготовил кирпичи, и закипела у него работа. Настало время обеда, но обнаружил в своих запасах лисёнок только пол-литра молока и две маленькие рыбёшки. Нужно были идти и искать себе еду на вечер, но не мог лисёнок-одиночка бросить строительство и идти заниматься другой работой. Съел он то, что было, и продолжил строить. Не заметил Фили, как стали приближаться сумерки, и ночь окутала кроны деревьев. Вскоре совсем стемнело, и стало ничего не видно, пришлось лисенку совсем голодному ложиться спать. Но он так сильно притомился, что и не заметил, как заснул. Наутро одинокий обитатель леса не смог поднять головы. У него не было сил пошевелить лапами и головой, уши стали большими и красными, а еще сильно болели.
Тогда лисенок подумал: «Ничего, ничего. Я просто сильно устал после вчерашнего, сейчас еще немного полежу, отдохну, и мне станет легче». Только он так подумал и услышал возле себя шаги. Перед ним стоял медведь. А этот медведь жил недалеко от дома лисенка и его семьи. В общем, сосед, который хорошо знал лисёнка, но не особо с ним общался, потому что всегда был занят то одним, то другим. Медведь подошел к лисёнку поближе, но не сразу узнал его. Потом пригляделся и сказал:
– Рокки, неужели ты? Как ты здесь оказался, и что это за сооружение? Три дня назад его здесь не было...
Рокки отвечает:
– Это я строю себе здесь дом, хочу жить один, подальше от всех.
А сам и говорить-то уже не может. Язык заплетается, и лицо всё горит.
Видит Медведь-Топтун, что-то не то творится с лисёнком, теряет лисёнок свои жизненные силы, и говорит ему:
– Что же ты делаешь? Зачем отвернулся от своих друзей и родных… Пойми, один в поле не воин, ничего хорошего из этого не выйдет. Давай, помогу тебе подняться, отведу тебя домой, и вызовем тебе скорую медицинскую помощь, иначе добром это всё не кончится.
Чувствует лисёнок, что сил у него совсем нет, и если он сейчас отпустит Топтуна, то погибнет. Говорит лисёнок:
– Дорогой сосед, я же столько плохого натворил в этой жизни, что нет мне прощения. Никто меня уже не простит. А это всё мне в наказание.
Взял медведь больного лисёнка на руки и ужаснулся. Горит лисёнок весь, как в огне, а из глаз – слёзы. Понёс бегом его домой. Прибежал к дому и звонит в дверь.
Открыл дверь один из братьев лисёнка и глазам своим не верит.
– Что случилось, – спрашивает он у медведя.
Рассказал медведь, как дело было, всё в подробностях рассказал. Потом занёс лисёнка в дом.
Тут же позвонили в скорую помощь, приехал врач. Прослушал он лисёнка, проверил пульс.
– Сильная простуда, – сказал доктор и добавил. – Срочная микстура каждый час и строгий постельный режим. Еще час, и всё бы могло закончиться печально.
Лисёнок лечился целую неделю. Первые два дня он не мог ничего есть, только микстура и молоко с мёдом. Потом аппетит стал возвращаться к лисёнку, и он начал есть. Друзья каждый день приходили наведать лисёнка и справиться о его здоровье. Через полторы недели лисёнок выздоровел.
Едва поднявшись с кровати, лисёнок упал в ноги ко всем, кого в своё время обидел, и стал искренне просить прощения. Друзья и родные, конечно же, его простили, а когда лисёнок совсем окреп, они все вместе достроили дом, в котором поселились братья спасителя Медведя-Топтуна.
Все стали жить-поживать и добра наживать!
Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец!

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВОРОБЬЯ КРОХИ И ЧЕРВЯКА ВОРМИКА

Однажды с маленьким воробьём случилась крайне удивительная история, которая была полна приключений. Но обо всëм по порядку. Для начала мы познакомимся с еë героями, семейством Воробьёвых. Самец папа был очень красивым и ухоженным воробьём. Он много работал и помогал любимой добывать еду для голодных ртов. Самка мама каждый день заботилась о трëх замечательных детках-озорниках, уделяя им всë своё свободное время. Их звали Чик, Чирик и Кроха. Третий птенец был самый маленький в семействе, поэтому ему уделялось особое внимание, чему были не рады другие птенцы. И именно в этом семействе произошла крайне необычная история, о которой сейчас и пойдёт речь.
Всë началось в один из обычных летних деньков. Родители рано утром улетели добывать пищу для своих деток, в то время как они остались одни. Мама всегда за них беспокоилась и переживала, вдруг с ними что-нибудь случится. Она очень любила нянчиться с ними. В то время как отец семейства, наоборот, пытался привить в них самостоятельность и обращался с ними как со взрослыми, пытаясь вырастить достойных и образованных птенцов. Ну так вот, солнце уже давно просочилось в дупло и играло своими лучиками внутри воробьиного жилища. Но любители повеселиться Чик и Чирик давно уже не спали и думали, чем заняться. Они старались разговаривать шепотом, чтобы их младший брат не проснулся и в случае чего не увязался с ними.
– И чем мы с тобой займёмся? – спросил Чик.
– Не знаю, но мне очень скучно, – сказала вяло Чирик и зевнула.
– А давай мы во что-нибудь поиграем.
– Во что например? – спросила удивленно Чирик.
– Можно в палки и шишки.
– Скучно, мы в эту игру каждый день играем.
– Ну, тогда давай в совошахматы.
– Это игра только взрослым интересна.
– Ну, тогда, может, в орлиные прятки?
– Ну, так в доме же мало места? – вместо ответа спросила Чирик.
– А я и не говорю про дом! – сказал воодушевленно Чик.
– Ну, так нам родители же запретили покидать родное дупло? – удивилась Чирик.
– Не волнуйся, сестрёнка, родители ничего не узнают, они же ещë не скоро вернутся.
– Я не уверена. А это точно безопасно? – спросила взволнованно Чирик.
– Да не волнуйся ты так, сестрёнка, всë будет в порядке! К тому же мы будем играть неподалëку.
– Ну, тогда я готова! – сказала радостно Чирик. Она, сама того не замечая, сказала эту фразу слишком громко, и это, конечно же, не осталось незамеченным. Младший брат Кроха проснулся от радостных криков Чирик и уже был готов увязаться за ними.
– А куда это вы соблались? – спросил птенец, плохо выговаривая букву «р».
– Мы пошли играть в прятки, а ты, как послушный младший брат, ничего не расскажешь родителям, – сказал Чик.
– А можно мне с вами? – спросил радостно Кроха.
Он уже был готов вперëд всех вылететь из дупла, но ему перегородили дорогу Чик и Чирик.
– Тебе нельзя с нами, ведь ты ещë слишком маленький. Вот подрастёшь, тогда и будешь всегда летать с нами.
– Неплавда, я уже взлослый.
– Извини, но мы не можем тебя взять. Меня родители оставили за главную, и я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
И это была правда, поскольку вчера мама воробьиха назначила Чирик главной, поскольку та была самым ответственным птенцом в семье. Но Крохе было всë равно на наставление родителей и приказы старшего брата и сестры. Уж очень он хотел почувствовать себя взрослым. Поэтому он решил перейти к своей проверенной схеме.
– Если вы меня с собой не возьмёте, то я всë ласскажу маме и папе. Они уж точно повéлят мне, а не вам.
И он был прав. Это схема работала безотказно. Он мог шуметь, проказничать, а родители за это его ни разу не наказали. И всë время доставалось его старшим брату и сестре, которые, по словам родителей, просто не следят за братом. Он всегда делал милое и невинное личико, после которого родители его жалели и баловали вкусненьким. А старшему брату и сестре это не нравилось, но все попытки объяснить что-нибудь родителям оказывались впустую, поскольку они их просто не слушали.
– Нет, мы уходим, а ты остаёшься! Ведь мы не нанимались в няньки! – грозно крикнул Чик.
– Но ведь младший брат прав! Родители нам точно не поверят, а мне уже надоело получать по полной из-за этого сорванца! Да, я думаю, и тебе тоже. Поэтому давай возьмём его. И к тому же мы ненадолго, и он не успеет нам надоесть.
– Ну ладно, ты идёшь с нами, но только чур не шуметь! – крикнул Чирик и грозно посмотрел на Кроху.
– Ула! Я лечу иглать почти один, без лодителей, вот здолово! – прокричал радостно Кроха.
– Я же говорил тебе, не шуметь! – крикнул Чик.
– Ула! – сказал Кроха, но уже шёпотом.
И они втроём отправились играть в прятки, как и решили, недалеко от большого дуба, где находился их дом. Но места для пряток тут было немного. Ведь рядом с их домом росло не так уж и много деревьев. Их дуб находился недалеко от владения старого фермера, который и посадил это дерево уже очень давно, лет пятьдесят назад. На территории фермы он содержал коров и вëл хозяйство. У него был свой большой огород, на котором росло очень много овощей. А также находились огромные ягодные кусты и фруктовые деревья. Он построил эту ферму в нелюдном месте для того, чтобы никто к нему не приставал. И стоит отметить, что даже несмотря на то, что ему уже исполнилось восемьдесят лет, он всë равно очень хорошо следил за своим хозяйством и по сей день. Ну, а вдалеке находился страшный и дремучий лес. Он был очень больших размеров, и в нëм можно было легко заблудиться. И уже более семидесяти лет здесь никто не появлялся. Правда, раньше сюда приходили эко-активисты, которые усердно боролись, чтобы защитить этот лес от вырубки. И в итоге добились своего. На территории этого леса уже очень давно не ступала нога человека.
Ну так вот, наши отважные птенцы присели на ветку дерева и с помощью считалочки стали определять, кто будет во́дой, а кто – прятаться:
«Показался воробей, был он точно всех скромней.
Прилетел уже второй, ты скажи ему: постой.
Вот и третий воробей, будь смелее, не робей.
Кто тут гордый воробей, выходи искать скорей».
И считалочка остановилась на Чике. Он закрыл свои глаза, прислонился к дереву и стал считать до ста. А Чирик тем временем улетела в сторону фермы и спряталась за огромной тыквой. Но вот Кроха полетел дальше. Он ну уж настолько хотел выиграть и всех удивить, что залетел вглубь дремучего леса и сел на ветку высокого дерева. Он радовался, понимая, что никто не подумает его здесь искать, и он сможет выиграть. «Пледставляю, как они удивятся, когда меня не найдут. Они начнут кличать, что я выиглал и могу выходить. Я уже хочу увидеть их удивленные лица от того, что их победил младший блатик», – сказал он тихо, но восторженно самому себя. Он уже очень долго сидел на ветке и ждал, когда его найдут, но к нему всë не прилетали. Кроха хотел уже сам вернуться к ним, но поскольку он был ещë слишком мал, то он не запомнил, с какой стороны прилетел. Малыш летал то вперëд, то назад, пытаясь найти выход из леса, но у него не получалось. На его пути встречались всë те же, одинаковые деревья. Отчаявшись найти выход, он снова сел на ветку одного из деревьев и жалобно стал просить о помощи:
– Помогите! Помогите! Я потелялся, и мне стлашно!
Его крики о помощи были очень похожи на писк цыплёнка. И поскольку здесь поблизости никого не было, то никто, конечно же, его крики не услышал. А тем временем Чик уже давно нашëл свою сестрёнку, и они теперь вдвоём занялись поисками младшего брата. Они то и дело разговаривали между собой, пытаясь понять, куда он мог деться.
– Я же говорил, что не надо нам было брать его с собой! – сказал грубым тоном Чик.
– Но я же не знала, что так будет! – сказала расстроенно Чирик. – Да, теперь нам с тобой точно влетит по полной!
– И что нам теперь делать? – спросила неуверенно Чирик.
– Я не знаю! Может быть, ты помнишь, куда он полетел?
– Я не уверена, но мне кажется, что когда я спряталась на ферме, он полетел куда-то дальше, – неуверенно сказала Чирик.
– Так, а что у нас находится дальше фермы? И тут их осенило, и они синхронно сказали: «Тëмный лес!»
– И что нам теперь делать? – спросила неуверенно Чирик.
– Мы должны его найти! – сказал Чик и полетел в сторону леса.
– Одни мы туда точно не полетим, ведь лес большой, а мы ещë маленькие. Да и к тому же там очень опасно, поскольку мы тоже можем заблудиться. И тогда родители будут горевать ещë больше.
– А ведь ты права! Несмотря на то, что ему там сейчас одиноко и страшно, мы тоже можем оказаться в такой же ситуации, если полетим к нему на помощь, – сказал Чик.
– Нам нужно обо всем рассказать родителям! – сказала Чирик после долгих размышлений.
– Ох, чувствую, ну и достанется нам, – сказал Чик и, тяжело вздохнув, полетел вместе с сестрой обратно в дупло.
Прилетев к себе домой, они увидели, что родители уже дома. Мама очень громко плакала, в то время как отец еë утешал. Они подлетели к ним поближе, и мама посмотрела на них. Их мысли настолько путались, что они не знали, с чего начать. Поэтому они сразу начали синхронно кричать:
– Мама! Папа! Беда!
– Что случилось? И где ваш младший брат? – спросила растерянно мама.
– Он же у нас шутник, наверняка он просто прячется и хочет нас разыграть, – сказал папа-воробей.
Но глава семейства не сильно успокоил маму.
– Кроха, выходи! Пошутили и хватит! – крикнула встревоженно мама.
Но никто не появился. Тогда и отец семейства почуял неладное.
– Где мой младшенький? – спросил грозно отец.
– Об этом мы и хотели вам сказать! – начали птенцы хором. – Его с нами нет!
– Как нет! Что стряслось с моим малышом? – спросила мама и ещë сильней расплакалась.
– Ну… Мы решили поиграть в прятки на улице, а наш младший брат увязался за нами, – сообщила Чик и виновато посмотрела маме в глаза.
– Вы решили заняться чем? Я же предупреждала вас: не покидать дом одним! – сказала мама, заметно нервничая.
– Ну, вам сейчас и достанется! – крикнул глава семейства.
– Это сейчас не главное, ведь нам нужно решить, как найти Кроху! – сказал Чик.
– Вы знаете, куда он мог улететь? – спросила с ноткой надежды в голосе мама.
– Мы думаем, что он улетел в тëмный лес, – сказала неуверенно Чирик.
В этот момент мама громко ахнула от страха и упала в обморок. Папа стал обмахивать еë веером из листьев, и мама стала приходить в себя.
– Вы точно везде хорошо посмотрели? – спросил отец.
– Если честно, то мы особо нигде не смотрели, – сказала виновато Чирик
– Тогда почему мы ещë здесь? Бегом на поиски! Вдруг ему очень страшно одному! – сказала взволнованно мама.
И все отправились на поиски младшего брата. Сначала они начали осматривать ферму. Родители прошерстили весь сарай, в то время как дети искали его на улице. Но брата так никто и не нашëл. Тогда они решили подлететь к лесу. Они осмотрели его, но вовнутрь залететь не решались. Из молчания их вывела мама воробьиха.
– Как бы нам ни хотелось спасти нашего малыша, мы всë равно не полетим на его поиски в лес. Поскольку шансы потеряться самим очень велики.
– И что же нам тогда делать? – спросила растерянно Чирик.
– Нам нужно подождать до вечера. Если он не прилетит, то мы будем вынуждены вызвать поисковый отряд. После чего нам останется только ждать и надеяться, что его спасут, – сказал глава семейства уверенным тоном.
– Ох, надеюсь, что с ним всë будет в порядке, – сказала мама и тяжело вздохнула.
И они полетели обратно к себе в дупло. Они ждали и надеялись, что он прилетит, но эта надежда угасала с каждой минутой.
Ну, а как же поживает сам Кроха? Ему было очень страшно. Он боялся каждого шороха и птичьего крика. И поэтому он постоянно вздрагивал и пищал от страха. И к тому же здесь было очень темно, и Кроха почти ничего не видел. Он сидел на ветке дерева и горевал один-одинëшенек. А в голове у него тем временем крутилось очень много мыслей.
«Только бы меня спасли, а то мне очень стлашно. А здесь живут монстлы? А если один из них меня встлетит и схватит, то что тогда?»
Но его размышления прервало шипение неподалëку. В этот момент Крохе вдруг стало ещë страшнее. Хоть малыш и никого не видел, он был точно уверен, что к нему ползёт змея. И поэтому он попятился назад. И в конечном итоге Кроха, сам того не замечая, оказался на краю ветки. А змея тем временем уже подползала к нему. Но Крохе было настолько страшно, что он стоял и дрожал, боясь сдвинуться с места. Как вдруг он пошатнулся и повалился с ветки дерева на землю. Но к счастью, не смотря на свой возраст, он успел вовремя среагировать и смог аккуратно приземлиться на землю. И теперь он стал ещë больше бояться каждого шороха, опасаясь присутствия змеи. Потом он услышал урчание и испугался. Он долго не мог разобраться в том, откуда исходит звук, пока не прислушался и не понял, что это у него от голода просто урчал живот. И поэтому он осторожно взлетел и стал искать жуков и другую пищу. Но поскольку было темно, он не смог ничего нормально разглядеть. Именно поэтому он решил искать мелкую живность на земле. Кроха потихоньку, подпрыгивая, стал передвигался по земле, для того чтобы раздобыть себе хоть немного еды. И сначала он нашëл маленького жучка и съел его. Потом он поскакал дальше и наткнулся на маленького, но крайне аппетитного червячка. Кроха хотел было подкрасться и съесть его, как вдруг он услышал жалобные звуки. Он прислушался и понял, что червячок обращается к нему.
– Пожалуйста, не ешь меня, я тебе ещë пригожусь! – сказал жалобно червячок.
– Как ты мне можешь плигодиться?
– Я могу стать твоим лучшим другом.
– А зачем мне быть твоим длугом?
– Мы играли бы вместе и помогали бы друг другу в трудных ситуациях.
После этой фразы ему стало грустно. Ведь у него никогда не было друзей. И к тому же, он даже с братом и сестрой не был в хороших отношениях. И вот, немного придя в себя и отойдя от размышлений, он неуверенно заговорил.
– Я потелялся и мне тепель очень стлашно! А я очень хочу домой!
– Не волнуйся, вдвоём мы точно справимся и найдём выход из ситуации, – сказал червячок немного неуверенно.
– Ты обещаешь?
– Обещаю! Только сначала я должен оповестить своих родителей, они живут здесь, неподалеку.
И Кроха вслед за червяком аккуратно отправился за ним. Не прошло и пяти минут, как они уже смогли подойти к месту назначения.
– Ну и где твоя семья? – удивлённо спросил Кроха.
– Сейчас я их позову, – сказал червячок и громко крикнул. – Семья, выходите!
И в земле началось движение, и через несколько секунд из неë высунулись пять мордочек. Они увидели воробья, поэтому не решили вылезти полностью.
– Что здесь делает это чудовище? – спросил взрослый червяк.
– Привет, семья! – радостно воскликнул червячок.
Но другие червяки не были настолько в хорошем настроении. Они очень испуганно таращились на воробья, не зная, что им делать.
– Не волнуйтесь, всë в порядке, это мой друг.
– А ты уверен, что он не опасен? А ему можно доверять? – хором начали спрашивать другие червяки.
– Прошу, успокойтесь! Я пришёл попросить у вас разрешение на то, чтобы вы отпустили меня помочь моему другу в поисках семьи.
– Но это же очень опасно! Ты точно готов пойти на такие жертвы? – опять начали бурное обсуждение его родня.
– Да, я решился! Я ни за что не брошу своего друга! – крикнул червячок.
– Я горжусь тобой, ты уже такой большой! – сказал взрослый червяк.
– Надеюсь, что с тобой всë будет в порядке! – сказала на прощанье червяк-женщина и заплакала.
– Мы будем скучать! – хором проговорили червячки поменьше.
А тем временем Кроха сидел неподалеку и молчал. Он боялся заговорить, чтобы не спугнуть семью червячка. После прощания с родными он неловко и неуверенно заполз на спину к воробью. И Кроха взлетел, но не сильно высоко, потому что ему было тяжело лететь в таких условиях. Во время полëта червячок решил поговорить со своим новым другом.
– Раз мы теперь друзья, то мы должны получше узнать друг друга.
– Получше это как? – удивленно спросил Кроха.
– Но вот, например, как тебя зовут?
– Меня зовут Клоха, – неуверенно сказал малыш.
– А меня Вормик.
– Кстати, у тебя очень большая семья.
– Да! Помимо родителей у меня в семье ещë два младших брата и две старшие сестры. Нас с братьями зовут одинаково. А вот мои сëстры названы в честь мамы Вормы. А нашего отца зовут Вормс.
После разговора про семью Кроха очень сильно расстроился.
– Да не расстраивайся ты так, всë будет в порядке, – начал успокаивать малыша Вормик.
– Ты плавда так думаешь? – спросил, всхлипывая, Кроха.
– Конечно! Я уверен, что мы быстро найдём твоих родителей. Но для начала нам нужно найти место для ночлега, а то скоро станет совсем темно.
– Ну и где нам его найти? – спросил Кроха.
– Не знаю! Но лично мне нравится жить под землëй.
– Я не могу там жить! – сказал обиженно воробей.
Червяк Вормик не знал, что на это ответить, поэтому они летели дальше уже в тишине. Но на пути они не встречали ничего примечательного кроме деревьев. Были слышны крики птиц, шорохи ползающих змей, стрекот кузнечиков и много других звуков, которые они не могли разобрать. И им удалось ещë пролететь не так уж и много, поскольку, услышав странный шум, они отвлеклись и, сами того не замечая, влетели в дупло одного из деревьев. Но не успели они прийти в себя после столкновения, как вдруг внутри дупла загорелись четыре огонёчка. Кроха очень испугался и начал кричать. Так же кто-то тоже закричал вместе с ним, но по звуку это был не Вормик. Вдруг какой-то силуэт приблизился к ним. Они не на шутку перепугались, ведь не знали, что им теперь делать.
– Аааааа! Это монстл, спасите, помогите.
– Хватит кричать, никакой я не монстр! А вот вы кто такие и что делаете в моëм жилище, мне предстоит выяснить.
– Меня зовут Клоха, и я – волобей, – сказал малыш. Он всë ещë дрожал от страха и боялся посмотреть на своего монстра.
– Вижу, что не ворона!
– Ну, а вы кто такая? – спросил Кроха.
Вормик тем временем сидел у него на спине и тихо наблюдал за происходящим.
– Кто я такая? Я – белка Огонëк, хозяйка этого дупла. А что ты здесь забыл?
И сейчас Кроха решил открыть глаза и увидел перед собой ярко-рыжую пушистую белочку, которая недовольно на него смотрела. Также он смог разглядеть маленькие огоньки, которые светили в темноте. Это были светлячки. Они служили единственным освещением в этом дупле. Кроха стал на них завороженно смотреть, не желая отрывать от них взгляда. Но вдруг очередной крик белки отвлёк птенца.
– Я ещë раз спрашиваю, что ты здесь забыл? – спросила яростно белка.
– Вообще-то я не один, я здесь вместе с длугом! – сказал уверенно Кроха.
– С каким другом? – удивилась белочка.
– С Волмиком!
– Ну и кто этот Вормик?
– Волмик – это челвячок! И он является моим лучшим длугом.
– Червячок! Фу, какой ужас.
– Волмик, поздоловайся с белочкой.
– Здравствуйте, Огонëк! Извините, что мы причиняем вам неудобство, – сказал червячок.
И тут белочка упала в обморок. И Кроха стал обмахивать еë своими крылышками, после чего она через несколько минут очнулась.
– Мы лады, что вы плишли в себя, – сказал Кроха.
– Вы ещë не ушли?
– Нет мы ждали, когда вы очнётесь, Ведь мы не могли оставить вас одну в такой ситуации, – сказал Вормик.
– Но теперь-то со мной всë в порядке, и вы можете улетать! – сказала раздраженно Огонëк.
– Я не могу улететь, поскольку потелялся. А сейчас уже слишком темно для того, чтобы плодолжать поиски своего дома.
– Можете к Мудрой за советом слететь, она всë знает. Быть может, и вас выручит!
– Но ведь мы не знаем, где она живëт? – удивленно спросил Кроха.
– Ну, ладно! Вы останетесь здесь на ночь, но как только наступит утро, я вас сразу же проведу к сове, ведь вам у меня задерживаться нельзя.
– Спасибо вам! – сказал Вормик.
И Кроха сразу же обнял белочку.
А тем временем Огонëк погрузилась в свои мысли: «Эх, вечно мне не везёт! На прошлой неделе кукушка притащила своë яйцо ко мне в дупло, а сегодня вот эти двое».
И уже через час Кроха лëг спать в обнимку с белочкой, потому что ему было очень страшно, а червячок лежал чуть поодаль от них на деревянной тумбочке, чтобы не мешаться.
А что же происходило в семействе Воробьёвых? Родители хотели вызвать поисковый отряд, но им отказали и сказали, что должен пройти хотя бы один день, чтобы отряд начал поиски. И им пришлось ждать до завтра, чтобы снова договориться с отрядом. А тем временем уже наступило утро. На удивление эту ночь Кроха даже не вздрагивал и чувствовал себя уверено. Когда он проснулся, то белочка уже давно не спала, она была вся в делах и ждала его.
– Давай, давай быстрее. Мне нужно поскорее выпроводить вас отсюда, и червяка своего не забудь.
– А лазве уже пола? – спросил, позёвывая, Кроха.
– Пора-пора! Ведь петух уже давно кричит со двора.
– Какой петух? – не понял Кроха.
– Да нет никакого петуха, это просто так говорят!
– Кто говолит?
– Хотя забей! Просто забери своего друга, и я покажу вам дорогу.
– Холошо! – сказал Кроха, и Вормик залез на него.
И они отправились на поиски совы. Белка лазила по деревьям, а они летели следом за ней. Она ловко прыгала с ветки на ветку, аккуратно сползала вниз, чтобы потом перебраться на другое дерево. И их путь оказался не таким уж и сложным, поскольку, оказывается, нужно было просто минут двадцать лететь по прямой траектории. И прямо по центру они смогли увидеть большое дерево, в котором располагалось дупло.
– Это здесь! Теперь я вас бросаю, – сказала белка Огонëк и, не попрощавшись, поскакала обратно к себе домой.
А тем временем Кроха подлетел поближе и, не постучавшись, ворвался во владения Мудрой совы. Внутри дупла было очень просторно. Он влетел в дом как раз в тот момент, когда владелица медитировала, паря в воздухе и закрыв глаза. Было видно, что она обрела «дзен» и слилась со Вселенной для того, чтобы достичь полной гармонии с природой.
– Тëтя сова, тëтя сова, вы мне не поможете? – начал кричать Кроха.
Из-за криков маленького воробьёнка она вышла из состояния дзена и свалилась на землю.
– Чего тебе надо, мой мальчик, не видишь – мудрая сова медитирует.
– Я плосто хотел сплосить, не знаете ли вы, где мой дом? – спросил Кроха с ноткой надежды в голосе.
– Откуда же мне знать, где ты живёшь? – спросила удивленно сова.
– Нам одна белка сказала, что вы всë обо всëм знаете, – ответил Вормик.
– Ну так и передайте этой белке, чтобы она перестала звать ко мне других. Когда она уже, наконец, поймëт, что я просто мудрая, мудрая и многое знаю. Но я не всевидящая.
– Так, значит, вы мне не поможете? – расстроено спросил Кроха.
– К сожалению, нет! – сказала сова.
– Не волнуйся, у нас всë получится! – сказал Вормик.
И они полетели дальше. А тем временем семейство Воробьевых не могло найти себе места. Они не спали всю ночь и ждали, когда уже наступит утро. И как только рассвело, то они всей семьёй отправились в поисковый отряд, который находился неподалеку от леса, в заброшенном домике эко-активистов. Сначала там им стали задавать различные вопросы касательно Крохи. Потом им дали заполнить большую кучу бумаг. И только после этого птичья служба спасения полетела прямиком в лес.
– А вы точно сможете нам помочь? – спросила взволнованно мама-воробьиха, обращаясь к вороне, которая командовала этим отрядом.
– Мы постарррраемся сделать всë, что в наших силах, но никаких гаррррантий на то, что ваш малыш найдётся, мы дать не можем.
И после этих слов мама-воробьиха накинулась на ворона и стала слёзно умолять:
– Пойдём, дорогая, с ним всë будет в порядке, – сказал отец.
– Как ты можешь мне такое говорить?
– Мам, не беспокойся, мы уверены, что он найдётся! – сказали хором дети.
И в конечном итоге мама навела настолько много шума, что их пришлось выгнать из здания. И они, поникшие, полетели к себе домой.
А тем временем Кроха раздобыл для себя ещë парочку жуков для пропитания и, подкрепившись, вместе со своим другом отправился в путь. И во время своего путешествия они старались больше не унывать. И теперь они уже радостно пели весëлую песенку, чтобы отвлечься.
– Вместе мы и я, лучшие друзья! – начал петь Вормик.
– Вместе мы вдвоём песенку поëм! – подхватил Кроха.
– Вместе нам с тобой всë будет нипочëм!
– Потому что мы вдвоём песенку поëм!
Последние две строчки песни, которую они сочинили во время своего путешествия, они уже пели все вместе.
– Знаешь, не смотля на ситуацию, нам очень холошо вместе.
– Ага! Мы уже столько повидали! Но нам всë равно нужно найти новое место для ночлега.
– Я думаю, что ты плав, – сказал Кроха.
И они начали искать себе место для временного проживания. Но найти дом в лесу оказалось не так-то и просто. В одних дуплах уже жили птицы, в других – белки. У одного дерева они даже увидели кукушку, которая запихивала своë яйцо вовнутрь дупла. И им пришлось ещë очень долго искать себе жильë. Но в скором времени им всë же удалось обнаружить небольшое, но свободное дуплишко. И они решили остаться здесь на ночь. И на следующее утро они снова полетели в путь, перед этим сытно подкрепившись и попив воды из небольшой лужи.
А тем временем мама, на этот раз уже одна, снова полетела в службу спасения. Но как оказалось, всë стало только хуже. Ведь поисковый отряд сам заблудился в лесу и не мог выбраться. И пришлось маме-воробьихе возвращаться раздосадованной домой.
– Ну и как, о Крохе есть какие-нибудь известия? – спросил отец, и другие птенцы подлетели поближе.
– Сказали, что поисковый отряд сам потерялся, и теперь некому найти нашего малыша, – ответила мама-воробьиха.
– Нам очень жаль, что так получилось! – сказали хором дети и виновато посмотрели на маму.
– Очень жаль будет тогда, когда он не вернëтся. Ведь тогда вы у меня точно получите по полной! – громко сказал папа-воробей, и дети испуганно отлетели в сторону.
А тем временем Кроха и Вормик продолжали своë путешествие. Им казалось, что их приключениям нет конца. Но как вдруг вдалеке стал проявляться просвет.
– Это что, выход из леса? – спросил немного удивлённо, но одновременно взволновано Кроха.
– Не знаю, но очень хочется в это верить.
И, как оказалось, это действительно был выход из леса. И они наконец-то смогли покинуть эти тëмные дебри. Но сейчас у них возникла другая проблема. Ведь эта местность была им незнакома. Вдалеке виднелся красивый луг, полный всяких разнообразных цветов. Но никаких намёков на их дом не было.
– Ну и что нам тепель делать? – спросил Кроха и заплакал.
– Я не знаю, но, может быть, стоит расспросить здешних жителей, может быть, они смогут нам как-нибудь помочь.
И они полетели в сторону луга. Оказавшись на месте, они смогли увидеть красивую луговую поляну, полную разнообразных цветов. Там было много ромашек, ландышей, васильков и других различных цветков. И помимо внешней красоты луга, там стоял такой душистый аромат. Но тем временем Кроха уже очень устал, поэтому он пошел на посадку. Приземлившись, он начал искать жуков, но поначалу он никого не встречал на своём пути. Пока они всë же не наткнулись на муравейник. А тем временем муравьи увидали наших спутников и сразу же стали разбегаться в разные стороны. Было видно, что кто-то пытался попасть в муравейник, а кто-то хотел убежать подальше отсюда.
– Без паники! – кричал главнокомандующий муравей.
Но всем было настолько страшно, что никто не мог прийти в себя.
– Не бойтесь меня, я холоший, – сказал Кроха.
– Отставить панику! И продолжать заниматься своими делами! – снова прокричал муравей.
– А что это вы такое делаете? – поинтересовался Кроха у главного муравья.
– Мы работаем. Нам нужно помогать нашей королеве в добыче еды. Да и вообще, мы, муравьи, очень занятые ребята.
– И что, у вас так каждый день? – поинтересовался Кроха.
– Да! Несмотря на разногласия, мы каждый день всей дружной командой должны посвящать время работе.
– И что, у вас никогда не бывает ссор, и вы живëт большой дружной семьёй?
–Так точно! – громко и чётко сказал муравей.
После разговора с муравьём он задумался. Ведь они никогда не жили, как большая и дружная семья. Он постоянно ссорился со своими братом и сестрой и часто их подставлял. А они его за это недолюбливали. И сейчас, глядя на муравьёв, он смог понять, насколько плохо с ними обращался. И самое главное, что он дал себе обещание всегда слушаться взрослых и ценить всë то, что они для него делали. И теперь ему уже было очень стыдно за своë поведение.
– Эй, может, ты уже улетишь с дороги, – крикнул муравей, и Кроха пришёл в себя.
– Ладно, я сейчас, – сказал воробей и взлетел вместе с червячком.
Теперь они уже решили полетать над лугом и полюбоваться природой.
– Правда же, очень красиво? – спросил Вормик.
– Ага! А, навелное, ещë как пахнет! – воскликнул Кроха и подлетел поближе.
Он хотел было прислониться и понюхать колокольчик, как вдруг из него вылетела пчела. Крохе стало очень страшно, но пчела не нападала, а только рассматривала их. И после того, как она смогла убедиться в своей безопасности, она решилась с ними заговорить.
– Кто вы такие?
– Я – волобьëнок Клоха, а это мой лучший друг – челвячок Волмик.
– Ну, а что же такой маленький воробьёнок как ты, делает здесь без родителей, со своим другом.
– Я потелялся и тепель вместе с длугом путешествую в поисках своего дома.
– А ты помнишь, где ты живёшь?
– Я живу в дупле большого дуба неподалеку от фермы сталого дедушки.
– А я знаю это место! Раньше он занимался пасекой и разводил пчëл. А потом, когда он стал слаб и больше не мог ухаживать за нами, почти все пчëлы покинули ферму для того, чтобы найти себе новый дом.
– А вы сможете показать нам дорогу? – спросил Вормик.
– Конечно, я помогу вам! Правда, нужно выдвигаться незамедлительно, а то стемнеет.
– Ула! Я сколо встлечусь со своей семьëй! – крикнул восторженно Кроха, и они полетели на ферму.
В этот раз их путь длился уже не через лес, а через луг. Так пролетели они примерно полчаса. А потом свернули направо и летели уже по прямой траектории, никуда не сворачивая несколько часов. И в скором времени на их пути уже показалась знакомая местность.
– Ну всë, здесь я вас бросаю! – сказала пчела и полетела назад.
– Пока-пока! И спасибо вам за всë! – крикнул ей на прощание Кроха, но ответа не последовало.
А тем временем на улице уже было слишком темно. Именно поэтому им пришлось переночевать в дедушкином сарайчике.
А в это время семейство Воробьевых продолжало горевать и плакать, не зная, что ещë предпринять.
– Может быть, расклеить объявления о потере Крохи? – спросила Чирик.
– Зачем? Я уже облетела всех соседей-птиц, и никто его не видел, – сказала мама.
– Ну, тогда мы можем попробовать поискать его? – спросил Чик.
– Зачем? Мы уже его сегодня утром искали, и всë без толку! – сказал отец и вздохнул.
Но на самом деле Кроха был совсем рядом, и мысли о том, что он скоро встретится со своей семьей, его успокаивали. Он был весь как на иголках и долго не мог уснуть в ожидания завтра. В его голове вертолетом крутилось очень много мыслей. Правда, уже под утро он всë же смог уснуть. И проснулся Кроха уже днëм. Он разбудил Вормика, и они полетели на поиски дома. Но Кроха не помнил, с какой стороны он находится. Он стал облетать ферму со всех сторон и в итоге наткнулся на большую корову с красивыми черными пятнами.
– Вы нам не поможете? – спросил Кроха.
Но корова на него никак не отреагировала, поскольку птенец был слишком маленький, и его крики были больше похожи на писк. Кроха уже не верил в то, что сможет вернуться домой. Но несмотря на это, Вормик не унывал и пытался всячески поддержать своего друга. Как вдруг они заметили будку, из которой выглядывал старый пëс с большими отвислыми ушами. На этот раз решил заговорить Вормик:
– Вы нам не поможете? Мы потерялись и не можем найти большой старый дуб.
Собака же в свою очередь прогавкала что-то на своëм языке и выставила лапу вперëд. Кроха не понимал, что она говорит, поэтому просто полетел туда, куда она указывала. Пролетев не так уж и много времени, Кроха смог обнаружить знакомое дерево. Он немного неуверенно приземлился на ветку. Оказавшись у своего дома, Кроха сразу же стал очень нервничать. Поскольку он боялся, что его там никто не ждëт.
– Мне стлашно, вдлуг лодители про меня уже забыли, – сказал взволновано Кроха.
– Не волнуйся, всë будет в порядке, мы же не зря проделали такой огромный путь вместе. И к тому же, я думаю, что они очень скучают по тебе.
– Ну, тогда ладно, – сказал Кроха и подошëл ко входу в дупло.
Он очень боялся зайти к себе домой и поэтому простоял у входа несколько минут. Но в конце концов всë же переборол свой страх и залетел вовнутрь.
– Мама, папа, я велнулся! – кричал радостно Кроха.
– Кто это шумит? – крикнул Чик.
– Голос очень похож на моего малыша! – крикнула мама и подлетела встречать гостя.
Кроха, стоявший в проходе, побежал поцеловать маму.
– Мой малыш вернулся! – крикнула радостно мама, сдерживая слëзы и не веря своим глазам.
Теперь уже все подлетели встречать и обнимать Кроху.
– Наконец-то мой сынишка вернулся! – воскликнул радостно папа.
– Прости нас за то, что мы с тобой так обращались, – хором начали извиняться брат с сестрой.
– Нет, это вы меня простите за то, что причинял вам столько неудобства, – сказал Вормик.
В этот момент Чик и Чирик молча между собой переглянулись, не зная, как на это реагировать. Но из неловкой паузы их вывела мама.
– Где же ты пропадал всë это время? И кто этот червяк? – спросила удивлённо мама.
– Ты что, принёс нам еды? – спросили воодушевленно Чик и Чирик.
– Нет, это мой лучший длуг, Волмик! Мы с ним пележили все плиключения.
– Это правда? – спросил удивлённо отец.
– Да, это чистая правда! Ваш малыш потерялся, а я ему помогал, – сказал гордо Вормик.
– Сначала я заблудился в лесу, а потом, а потом… – запыхавшись, начал свой рассказ Кроха.
– Ты мне лучше расскажи, как мне наказать этих негодников! – сказала мама.
– Мамочка, не надо их наказывать! Это я сам во всëм виноват!
– С тобой точно всë в порядке? – спросил удивлённо отец.
– Точно! Плосто я смог многое осознать во влемя своего путешествия. И тепель я обещаю, что буду всегда холошо себя вести.
– Мы рады, что ты смог многое осознать! – воскликнул радостно папа.
– Ладно, на этот раз без наказания, – сказала мама и вздохнула.
– Ну, а что мне делать с Волмиком? – спросил раздосадовано Кроха.
– За меня не волнуйся, я очень хорошо ориентируюсь под землëй и смогу быстро отыскать свою семью.
– Ну, а как же мне видеться с ним?
– Твой друг сможет иногда приходить к нам в гости, ведь он уже стал для нас новым членом семьи, – сказал отец.
– Конечно же, мы не будем препятствовать вашей дружбе, – сказала мама.
– Спасибо вам за столь радушный прием! – сказал радостно Вормик.
– Ну, а теперь все к столу! – воскликнул воодушевленно папа.
И теперь они весь вечер сидели за столом, а Кроха рассказывал им во всех подробностях про своë путешествие. И главное, что все его внимательно слушали и восхищались его храбростью.

КОТОРЫЙ ЧАС, ИЛИ ИСТОРИЯ О ЧАСАХ

На одной улице не широкой и не узкой, не длинной и не короткой жили-были… Часы. Висели они на высоком-превысоком столбе с поперечной перекладиной и ажурной ковкой, а сами часы были как раз под этой ковкой. А наверху, над часами горел фонарь, – чтобы светло было.
Правда, сами часы периодически жаловались на этот фонарь. И было это примерно так:
– Нет, ну снимите же с нас этот светящийся колпак. Мы же совсем не можем заснуть. Вы вот уже давно спите, а мы всё никак не можем заснуть. Нам же свет в глаза падает. Эй, нас кто-нибудь слышит? Ау… мы что здесь – одни? Вот сейчас нам страшно… и одиноко.
Часовая стрелка даже немного всплакнула от жалости к самой себе, а минутная слегка подрагивала от страха. Правда, и настроение у часов менялось так же быстро, как быстро улетучивалось время. Вроде только сел играть, а уже мама говорит: пора обедать, только лёг спать, а уже тебя будят – пора в школу. Так и часы: только что боялись и огорчались, а уже через минуту что-то вспомнили и вот – уже смеются.
– Ха-ха-ха… ой, мы сейчас разобьёмся от смеха. Как сегодня… ха-ха-ха, ой, держите нас, упадём с этой верхотуры. И прям вдребезги, ха-ха-ха… как сегодня у этого, что в котелке, ха-ха-ха, молоко-то в банке… ха-ха-ха разбилось, так хорошо разбилось и разлилось! Уф…а вот не надо молоко в банке носить! Вот идёшь, несёшь, уже предвкушаешь, как приходишь домой, нальёшь свежего молочка в чашку… А тут вдруг из двора вылетает мальчик на велосипеде, и банка – вдребезги. Молоко – на одежде и на мостовой, но никак не в чашке. Да… уже как-то не смешно. Правда, когда всё это произошло перед нами, нам было ну ОЧЕНЬ смешно. Наше любимое, единственное стёклышко чуть не лопнуло! Но вот если бы оно лопнуло, нам бы тоже уже было бы не смешно. Выходит, что мы плохо поступили. Человеку в котелке было не смешно. Он так ругался, что мы вынуждены были глубоко задуматься, чтобы не слышать то, что он там кричал. Да, мальчик стоял весь красный. Ему тоже было не смешно… Пожалуй, да, нам надо извиниться. Да, точно, увидим его и тогда извинимся. Что-то мы как-то устали, пока все это вспоминали.
Так прошла ночь. В воспоминаниях и эмоциях.

Утро было ясным, что, правда, не обещало хорошей погоды на весь день, но часы уже не спали, а голосили на всю округу. А окрỳга, можете мне поверить – немаленькая!
– Утро доброе! Доброе утро все, кто нас слышит! М-м… а нас кто-нибудь слышит?
– Да что вы сегодня так раскричались? Не пожар ведь, – мимо пронесся Почтальон, который очень рано вставал. Ему надо было по всему городу разнести почту, и поэтому чуть только солнышко показывалось на горизонте, – он уже был на ногах. Точнее, на двух колёсах, а ещё точнее – на велосипеде. Он любил во всём точность, и эта любовь доводила его до таких деталей и уточнений, что можно было свалиться от усталости. Поэтому с ним почти никто не разговаривал и не спрашивал, чтобы не заводить эту пластинку с уточнениями и пояснениями.
– Ну, не пожар. Но вставать надо. Пора, пора… уже пора! – затянули громким тенором часы.
– Кому пора, а кому ещё… не пора, – из ближайшего окна высунулся толстый гражданин в ночном колпаке. – Я вот ещё изволю почивать! А вы тут раскричались. Непорядок. Смотрите у меня, я вот пожалуюсь, куда надо, и будут последствия. Откуда надо… последствия.
Часы от неожиданности замерли, а потом спросили:
– Простите. А какие последствие могут быть… «откуда надо»? И что надо тем, откуда эти последствия грядут? Или нет, лучше скажите мне. Кто это те, кому что-то надо и зачем от них грядут какие-то нужные или ненужные последствия. И кому эти последствие нужны? Может, они вам нужны? – спросили часы человека в ночном колпаке.
– Мне? Вот как раз мне-то они не нужны, а вот если они не нужны и вам, то убавьте, пожалуйста, громкость на полтона или на два тона. И вообще, почему это у вас на циферблате время неправильное указано?
– Ах, это… Так это, как его... Так надо! – сказали часы после некоторых раздумий. И сдвинули стрелки ещё на полчаса вперёд.
– Нет, вы видели, вместо того чтобы точное время показывать, они ещё дальше сдвигают эти свои… стрелки. А ну – брысь на место!
– Мы вам не кошка, мы «брысь» не умеем, – сказали часы и сдвинули стрелки на три часа назад.
– Ой… да что же это… такое, как это… – у человека в ночном колпаке от негодования все слова улетели, одни огрызки от слов остались.
– А ну, верните время на место, – сказал человек в колпаке.
– А вы думаете, у времени есть место? – спросили удивлённо часы.
Почтальон хотел было тоже озвучить свои мысли, но вспомнил, что он не всю почту разнёс, а опоздать он никак не мог. Попробуй, потом объясни, почему он опоздал. Особенно старому генералу в отставке. Он-то точно не поймёт, да он даже и слушать не будет его объяснений.
– Простите, что я вас прерываю, но мне пора идти. А то работа стоит, все ждут, а я здесь. И, тем более, сегодня должно быть очередное собрание, где пройдут споры о названии города, я должен там присутствовать. Всего доброго.
– И вам хорошего дня, – сказали часы и перевели стрелки ещё на два часа назад. Интересное дело, подумали часы, они, значит, там опять будут название менять, а я тут всё стою, и в моей жизни кроме изменения названия города больше ничего не происходит.
Человек в колпаке вздохнул, пожал плечами и, даже не сказав «до свидания», закрыл окно и задёрнул штору.
От такого невежливого поступка часы перевели стрелки на четыре часа назад. И получилось, что пора не вставать, а ложиться спать. О чём они незамедлительно сообщили на весь город.
– Спать, всем спать. Ночь пришла, пора ложиться… и, как говорится, спокойной ночи. Что-то сегодня какая-то странная ночь, светлая, и луна очень яркая, на солнце похожа. Да, вот до чего невежливость некоторых граждан доводит. Даже ночь на ночь не похожа. Что-то мы сегодня как-то не в духе, надо что-то делать, что-то менять….
И такая после этого неразбериха началась…
Часы то и дело переводили свои стрелки то назад, то вперёд. И при этом кричали на весь город, что пора то вставать, то спать ложиться. То уже настало время обеда, а сразу после обеда – пора ужинать, а после ужина вдруг завтрак наступил. Стрелки, как бешенные крутились вокруг своей оси и замирали то на шести утра, то на девяти вечера, и обеспокоенные граждане бегали и суетились. Она не знали, что же им делать: то ли спать ложится, то ли работать.
И так продолжалось два дня.
На третий день сил уже почти ни у кого не осталось, разве что у детей – им-то как раз всё было в радость. Ведь в школу они не ходили, просто не успевали за часами. И делали, что хотели. Чего нельзя сказать о взрослых. Вот, например, портной вместо рукава вшил воротник, а на место воротника вшил рукав. Получилось что-то несуразное и совсем непригодное для носки. Ну, где такого человека найти, у которого голова на месте левой руки, а рука на месте головы?
Водитель автобуса пропускал остановки, а то и вовсе останавливался там, где их не было. А растерянные и сонные пассажиры, выходя из автобуса, смотрели по сторонам и не понимали, куда они приехали?
Продавец мороженого забывал заморозить его и продавал вместо холодных, ароматных и вкусных шариков неприглядного вида сливочную массу разных цветов и наполнений. И поэтому никто мороженое не брал.
Почтальон разносил почту не по тем адресам, а в один раз он и вовсе потерял два очень важных письма. Они вывалились из его сумки, когда он на ходу заснул и упал с велосипеда. Он не заметил пропажи и, отряхнувшись и слегка прихрамывая, уже на него не садился, а вёл за ручки.
Продавец воздушных шаров потерял счёт надутым шарам и в итоге незаметно для себя заснул, сидя за небольшим прилавком и улетел вместе со своими шарами и прилавком в небо. И был вынужден летать над городом до ночи, пока гель из шаров из-за перемены погоды не начал ослабевать, и тогда его с помощью длинного крюка зацепили за связку шаров и спустили на землю. Испуганный и замёрзший, а также потерявший голос от криков о помощи, он долго потом не выходил из дома, а про свои шары он и вовсе не хотел думать. Он стал бояться их надувать, а вдруг он опять улетит.
И так было у всех. Из-за того, что никто не знал, который час, весь ритм городской жизни сбился, и горожане уже не знали, когда ложиться спать, а когда вставать. Только лёг, а часы уже голосят: пора вставать. Только встал, а они командуют: отбой, все по кроватям.
И только на четвёртый день обессилившие и рассерженные жители города собрались перед часами и один, самый старший, по имени Стародуб обратился к часам.
– Многоуважаемые часы нашего славного города, скажите нам, бедным жителям этого прекрасного и некогда спокойного города, когда же вы прекратите это безобразие, – на последнем слове его голос сорвался на крик, что раньше за ним не водилось. Он всегда был сдержанно вежлив и спокоен.
Часы удивлённо озирали всю площадь. Она была полна разгневанных жителей. А прямо перед ними стоял Стародуб и гневно потряхивал тросточкой над головой.
– Что молчите? Язык проглотили?
– Имм… да нет, мы просто очень удивлены, что вас так много здесь собралось. А разве что-нибудь случилось?
– Да это мы у вас хотели спросить, что случилось. Почему вы четыре дня показываете неверное время? Вы нас уже порядком измучили своими выкриками о том, что нам делать.
– Но это моя работа. Мы всегда будили вас, когда вставало солнце, и говорили, когда ложится спать. И всегда показывали вам своё время, и оно вас устраивало.
– Да, потому что оно совпадало с нашим распорядком, а теперь – нет. Мы устали, хотим спать. И мы из-за вас уже и не знаем, в каком городе живём.
– Стародуб, но как же так? Почему вы устали? Вы ведь каждый день собираетесь в одно и тоже время в своем Городском Совете и на протяжение уже многих сотен лет решаете, какое название должно быть у города, и не устаёте при этом. А мы всего четыре дня показывали то время, какое нам хотелось, а вы уже все выбились из сил.
– Но нельзя показывать неверное время, так не должно быть.
– А каждый день переименовывать наш город туда-сюда, можно? – спросили сердитые часы.
Растерянный таким напором и вопросом, Стародуб молчал. Да и что ему говорить, часы говорили правду.
– Поэтому, – сказали часы, – пока вы все не решите, наконец, в каком городе вы живёте, я буду показывать то время, какое мне вздумается. А вы можете либо подстраиваться под него, либо и того проще – жить по своему времени. А сейчас пора спать! – и весело перебежав стрелками по кругу, часы показали девять часов вечера.
Жители пожали плечами и тихо разошлись. И каждый не знал, что он будет делать завтра.
Стародуб пошёл домой и думал, что же делать. Надо как-то всё поправить. Но как сделать, чтобы все согласились поменять название города один раз – и на всю жизнь и больше ничего не менять. Как выбрать, какое имя дать?
Долго думал Стародуб, все книжки перелистал, все уже существующие города на карте пересмотрел и вдруг в одно утро, когда он сидел в кресле, а напротив него играли его внучата, он услышал их разговор.
– Нет, давай играть так, я буду папой, а ты – мамой, а вот эти две куколки – наши детки.
– Нет, так я не хочу, давай лучше так. Мы ещё пока не знакомы и живём – ты на одном берегу реки, а я – на другом. И вот мы увидели друг друга, понравились, а моста нет. Романтично, правда?
– И вовсе не романтично. Романтично – это когда он на войне, а она его ждёт. Он защищает её от бандитов или от дикого зверя.
– Что романтичного в войне? Там же страшно. Да и с дикими зверями – тоже нет романтики…
Дальше Стародуб уже не слушал, потому что он уже понял, как надо сделать.

Утром он уже озвучивал свой указ.
«Пусть город разделится на два города, их разделит река, которая как раз протекает посередине города тем самым как будто разделяя его. Через речку было построено три моста, которые соединяли два берега. И жители могли спокойно переходить из одной части города в другую. Одна часть города будет называться Старый Город, а другая – Новый Город. Всё равно все практически так и живут, это разделение по берегам было изначально заведено, и никто не задумывался о том, в какой части города он будет жить».
Весь день он готовил речь, с которой выступит перед собранием, и вот наступил вечер, и он отправился в путь.
Споры были жаркими, но после его речи возникла пауза, после которой один за другим на него посыпались вопросы. На которые он знал, что ответить. Ведь он заранее уже знал, какие вопросы могут у каждого в отдельности возникнуть. И после того, как он ответил на последний вопрос, все решили, что так тому и быть. Разделение города на два было принято. И вместо одного города стало два по разным берегам одной реки: Старый город и Новый город.
Если кому-то захочется сменить название города, достаточно просто переехать на другую сторону реки – и вот вы уже в другом городе!
Больше по этому вопросу жители не собирались.
А часы так быстро меняли своё мнение, что через два дня сами исправились и стали показывать то время, которое было на самом деле. И в двух городах воцарились спокойствие и порядочек.

ТАЕЖНЫЙ БАЛЕТ

Давно это было. Мне было лет десять. В начале сентября на грузовой машине мы с отцом поехали на рыбалку в верховье сибирской горной реки Мана. Везли с собой заранее просмолённую лодку, рыбацкое и охотничье снаряжение. В нашем традиционном месте, недалеко от деревни, выгрузились, запаслись необходимыми продуктами из местного магазинчика. Отдохнули. Часа через три на воду спустили лодку, загрузили всем необходимым, устроились в ней поудобнее и отправились самосплавом по быстрой реке. Осенняя погода радовала. Позолота верхушек деревьев по берегам реки чередовалась с оттенками жёлто-красных кустарников, разбросанных вдоль всего берега. Журчание прозрачной речной воды гармонично сливалось с шумом тайги. Днём солнце ещё по-летнему припекало. Стоило солнышку спрятаться за тучку, как северный ветер тут же напоминал о приближении ранних осенних заморозков.
Проплыв несколько километров вниз по реке, решили остановиться в красивом месте, подышать целительным таёжным воздухом. На высоком берегу для ночлега установили палатку, вырыли яму для костра, развели огонь, приготовили уху из только что пойманного тайменя, с аппетитом перекусили, согрелись и быстро уснули на мягком душистом сене. На следующий день проснулись пораньше, чтобы продолжить путешествие. Пока солнце не взошло, по реке и её берегам стелился холодный влажный туман, вся тайга была под его покрывалом. Как только солнечные лучи едва пробились через туманную пелену, воздух стал постепенно прогреваться, и перед нами открылся занавес на величайшее чудо природы со своими загадками, тайнами и чудесами. Со стороны высокой, уже подсохшей травы и кустарника раздалось странное серебристо-трубное звучание. К реке направлялась белоснежная, на длинных изящных ногах пара журавлей с чёрной шеей и красной «шапочкой» на голове.
– Что за чудо! – удивились мы.
Не замечая нашего присутствия, словно пара влюблённых, журавли приветствовали восход солнца. Грациозные, элегантные движения изящных птиц со взлётами, различными пируэтами, кружениями, пробежками и поклонами завораживали. С каждой минутой к этой паре на поляну присоединялись другие журавли. Отточенные, трепетно -взволнованные движения прекрасных птиц теперь напоминали действия из балета Петра Ильича Чайковского «Лебединое озеро». Журавли высоко подпрыгивали, кланялись, удивляя сложными пируэтами. Неожиданно одна из танцующих пар остановилась. Красавцы-журавли вытянули длинные шеи и соприкоснулись друг с другом клювами. Затем одна из птиц захлопала крыльями и плавным шагом пошла вокруг своей партнёрши. Вскоре к танцующим присоединились другие пары. От необычности такого зрелища мы замерли. Словно завороженные, не отрывая глаз, больше часа мы наблюдали таёжное балетное представление. Постепенно птичий гомон стал совсем громким. Вдруг вся огромная стая, – примерно 700-800, а то и больше красивых белоснежных птиц, – быстро закружилась и с криками стала подниматься всё выше и выше, и наконец, на большой высоте превратилась в белоснежное облако и постепенно на наших глазах растаяло в куполе голубого небесного пространства.
Мы с моим отцом ещё долго стояли на высоком берегу журчащей, бурной, непокорной реки и не находили ответа. Что это было? Кто постановщик и режиссёр таёжного представления? Кто собрал в глухой сибирской тайге такое количество пернатых артистов балета?

БИБЛИОТЕКА

Я не сразу решилась открыть дверь и переступить порог. Здание библиотеки напоминало избу зажиточного крестьянина – двухэтажное, бревенчатое, с резными окошками и флюгером-петушком на крыше. Но я знала, что внутри оно могло оказаться огромным залом с тысячью стеллажей или чем-то не менее грандиозным.
Решившись, толкнула дверь и вошла. Уютный холл, пара кресел с оливковой обивкой, с одного из которых поднялся мне навстречу мужчина лет тридцати.
– Здравствуйте! Я смотритель. Могу вам чем-то помочь?
Хорошее лицо, негромкий голос, приветливый интерес в глазах. Хорошая, умная и спокойная аура с преобладанием голубого и перламутрового. Конечно: разве доверят раздражительному или малообразованному человеку такую важную должность – смотрителя всепланетной библиотеки?
Возраст меня не обманул: это вполне мог быть профессор, покинувший наш мир в глубокой старости. Уже в первые часы здесь я поняла, что дети, юнцы, пожилые и старые люди прибыли недавно. А вот тридцатилетние могли оставить земное тело и младенцами, и дедушками, но, пробыв здесь какое-то время, обретали облик расцвета – 30-33, переход от молодости к ранней зрелости.
– Да, – волнение мешало мне говорить. – Мне очень нужна помощь. Хочу отыскать одну книгу, но она не была опубликована. Это реально?
– Конечно, – мужчина улыбнулся. – Правда, при условии, что автор талантлив. Графомании и чтива здесь нет. Как нет и текстов, вводящих читателя в уныние или разжигающих в нем темные побуждения: ненависть, злобу, похоть. То есть и это все есть, но только там, – он махнул рукой по направлению к лестнице, – на втором этаже. Там есть все, изданное и неизданное с тех пор, как человечество научилось писать. Но второй этаж только для исследователей.
– Думаю, мне на первый.
– Тогда прошу, – смотритель указал на стеклянную дверь. За ней виднелись ряды стеллажей. Да, именно так я и представляла: бесконечные стеллажи, ни конца, ни края. Стало жутковато: как же я буду искать? Между стеллажами бродили отдельные фигуры.
– Удивлены, что мало людей? – прочел мои мысли смотритель. – Здесь столпотворение. Миллионы. Но пятое измерение помогает избежать давки. Видимо, вы к этому еще не привыкли.
– Не привыкла, – подтвердила я. – Я совсем недавно тут. И что мне делать дальше? Как искать?
– Вы полностью уверены, что автор талантлив, и книга представляет художественную ценность?
– Нет.
Он удивился.
– Но вы читали ее? Или хотя бы что-то о ней слышали?
Я решила говорить откровенно, ничего не скрывая. Все равно он увидит, если солгу, по моей ауре. Не знаю, что за оттенки там появятся (еще не успела изучить как следует) – коричневые или ядовито-кислотные, но он заметит наверняка.
– Это текст моего мужа. Бывшего. Я читала… пробовала читать. Но было сложно, непривычно, непонятно, и дальше двадцатой страницы не дошла. Напрягать мозг, чтобы уяснить, что он хочет сказать, не могла: тогда я почти непрерывно чувствовала себя усталой. Двое детей, трехлетний и годовалый, и младший постоянно болеет. Дима, муж, работал в котельной, сутки через трое, и получал гроши. Тогда вся его тусовка, непризнанные гении, так вкалывали. Я умоляла найти более денежную работу, читать лекции, преподавать – он ведь умница был, с двумя высшими. Но нет. Ведь тогда не будет времени на его драгоценную писанину. «Понимаешь, Машенька, я не могу. Это будет предательством самого себя». А то, что дети вечно в секондхендовских обносках – не предательство? Что для них яблоко – лакомство? Был ли он талантлив… Если честно, не знаю. Друзья называли «гением», но ведь они все так друг с другом: «Старик, ты гений».
Нахлынула бывшая боль, обида, досада, и я замолчала.
Смотритель участливо подождал, потом спросил:
– Вы назвали мужа бывшим. Он ушел от вас? Впрочем, вижу, что вам тяжело говорить. Наверное, не стоит продолжать.
– Стоит, – я сглотнула и перевела дыхание. – Да, он ушел. Тогда у Сашки, младшенького, был бронхит, а старший подхватил ангину. Я сходила с ума от усталости и беспокойства. Он был в своих «котлах». Тогда мы снимали халупу за городом, а свою двушку сдавали, чтоб хоть какая-то лишняя копейка. Осень, ветер и дождь в стекло… безнадега дикая. В каком-то помрачении я схватила его бумаги – ненавистный «шедевр», выпивающий из меня все силы – и швырнула в печь. Все стопки, что были на столе… Он пришел утром и понял сразу. И тут же ушел, без единого слова. Вечером приехал его друг и забрал вещи.
– Вы больше его не видели? – глаза смотрителя сочувственно потемнели.
– Он присылал алименты. По сумме я заключила, что все-таки поменял работу на более денежную. Через три года они перестали приходить. Кинулась наводить справки, и от того же друга узнала, что он умер. Инфаркт. Ему было 43. Друг добавил, что я сожгла всё. У него было несколько экземпляров, и он часто давал кому-то читать, но в тот вечер все они оказались дома, у него на столе.
Смотритель нарушил молчание первым:
– Вы недавно здесь?
– Да. Я пережила его на сорок пять лет. Первое, что сделала, когда попала сюда – попыталась его найти. Встретиться. Не смогла.
Смотритель понимающе покивал:
– Один из мифов о нашем мире – что можно увидеться со всеми близкими, попавшими сюда до тебя. Это не так. Желание встречи должно быть сильным и обоюдным. Также человека здесь уже может не быть: снова воплотился в материальном теле. Ну, и достаточно сложно встретиться с обитателем нижних миров.
Я улыбнулась с горечью.
– Он явно не в нижнем. Просто не хочет меня видеть.
– Его можно понять. Но, знаете, вы приняли правильное решение: встреча с заветной книгой – тоже встреча. Пойдемте.
Он распахнул стеклянную дверь и жестом пригласил войти. Море стеллажей. Миллионы. Задние ряды теряются в дымке. Книг почти не видно, так как каждую окутывает разноцветное свечение. Аура?
– Как же я здесь найду?..
– Ничего нет проще. Книга на русском, я полагаю?
Я кивнула.
– В каком примерно году написана?
– Где-то в 78-ом – 79-ом.
Он поколдовал над пультом в стене, и свечение над стеллажами стало слабее, его словно притушили. Остался крохотный сияющий островок в шаге от нас: не тысячи, даже не сотни книг – два-три десятка.
– Книги, написанные на русском в конце 70-х – начале 80-х годов 20-го века, имеющие художественную ценность, неопубликованные. Прошу.
Я шагнула к островку. Сияния, исходившие от каждого томика, были разными – и по сочетанию цветов, и по интенсивности горения. Интересно: чем талантливее, тем ярче?..
– Попробуйте поискать не по имени, а по цвету ауры, – посоветовал смотритель. – Да-да, у каждой хорошей книги есть душа, следовательно, есть и аура. Приглядитесь внимательнее.
Я вгляделась. Среди мерцающего разноцветья взгляд притянула одна: желто-зеленая, цвета хризолита, с перебегающими изумрудными всполохами. Очень яркая и подвижная, как пламя факела. Что-то напомнил мне этот оттенок… Его глаза! Я несмело протянула руку и коснулась книги. Сияние чуть поутихло, ровно настолько, чтобы рассмотреть на обложке имя автора. И название: «Пожалуйста, услышь меня». Перевернув страницу обложки, увидела посвящение: «Моей любимой Машеньке».
Вывел из потрясения голос. Я вздрогнула, хотя он был совсем не громким.
– Не стоит читать здесь – возьмите книгу с собой.
– Можно?
– Конечно. Как только вы отойдете, появится точная копия.
Я взяла книгу и заспешила к выходу, не сообразив даже поблагодарить или хотя бы попрощаться. У самой двери до меня донеслись его слова:
– Когда прочитаете, попробуйте снова увидеться с мужем. Просто подумайте о нем как можно сильнее. И представьте вашу встречу.
Я резко обернулась.
– Вы думаете, что?..
– Почему бы и нет? Попытайтесь.


АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Он возник неожиданно, прямо из воздуха.
Я вздрогнул и обернулся. Парень лет 25-ти в светлой униформе с погончиками, на которых красовались два расправленных серебристых крылышка. Белокурые волосы по плечи, нежный, как у школьницы, румянец.
– Привет!
– Откуда вы взялись?!
Шок и остолбенение были сокрушительны. Дверь заперта изнутри. Влетел в распахнутое окно? Я бы увидел: как раз стоял лицом к заоконному простору, открывающемуся с моего 17-го этажа. Да и крыльев или хотя бы моторчика, как у Карлсона, незаметно.
– Из будущего. Совсем недалекого. Я – ваш ангел-хранитель.
Бред сопровождался милой улыбкой.
– Очень приятно. А я – Витя. Крылья, видимо, потеряли, пока летели?
– Крылья в данном случае без надобности. Я все объясню. Можно? – он кивнул в сторону единственного в комнате кресла.
Не дождавшись ответного кивка, уютно расположился в нем и продолжил:
– Видите ли, дело в том, что некоторое время назад вы совершили самоубийство.
– Собирался совершить, – поправил я. – Но не успел. Помешало ваше неожиданное появление.
– Нет-нет, совершили, – ангел улыбнулся. – Ровно… – он мельком взглянул на маленькие часики на запястье, – сорок восемь минут назад. Поступил вызов в «скорую», оттуда передали нам, в нашу службу. Она называется «Успей и спаси». Ей всего три месяца – именно столько прошло с создания машины времени. Пока мы можем путешествовать только в прошлое и только на час. Но и этого хватает, чтобы предотвратить большинство самоубийств, автоаварий и разного рода несчастных случаев со смертельным исходом.
– Ах, вот оно что. Почему же о столь важном изобретении не пишут в СМИ, не кричат по ящику?
– Оно засекречено. И причины более чем прозрачны.
– Понятно. Бескрайне вам благодарен, что мне вы этот секрет открыли. Только на час, говорите? Чудненько. Прогуляюсь сегодня ближе к ночи до соседней стройки – вон, ее видно из окна. Недостроенная башня никак не меньше моего 17-го этажа. Тело найдут утром, в лучшем случае.
– Нет-нет! – ангел помотал головой и рассмеялся. Смех был нежным и звонким, как колокольчик на шее овцы. – Ни на какую стройку вы не пойдете, ни с какой башни прыгать не будете. Потому что сейчас вы отправитесь со мной.
– В психушку? – я понимающе усмехнулся. – А что, если я откажусь? Вы слабее меня – вряд ли справитесь.
– И пытаться не буду. Для этого есть другие. И эти ребятки наготове.
– Что ж, – я покладисто вздохнул и протянул вперед руки. – Вяжите. Где там ваши пареньки со смирительной рубашкой? Отдохну на чистой постельке месяц-полтора, поглотаю таблеточки, а потом… Думаете, усилия врачей-гуманистов изменят мое решение? Оно сделано не в порыве, можете мне поверить.
– Не сомневаюсь, что не в порыве, – заверил меня ангел. – И ни в какую психушку вас не отправят. Самоубийц мы доставляем в «центр радости».
– А это еще что такое?
– Нечто совершенно новое и удивительное. В клинике снимают острое состояние химией и терапией, но оно может вернуться в любой момент. В «центре радости» желание лишить себя жизни пропадает окончательно и бесповоротно.
Он даже зарделся, выдавая эту пафосную фразу.
– И каким же образом? – не скрою, внутри похолодело. – Старая добрая лоботомия?
– Боже вас упаси! – белокурый ангел замахал руками. – Лоботомию уже полвека не делают, как и электрошок.
– Старый добрый электрошок…
– Напрасно вы приуныли. Самые новейшие методы. Взгляните на меня!
Я послушно взглянул: восторженный идиот с растрепавшимися от возбуждения кудрями.
– Можете вы сказать, что перед вами самый настоящий самоубийца? Смотрите, – он завернул левый рукав, показывая белый шрам на запястье. – Обычно вены режут поперек, и таких чаще всего спасают. Правильно резать вдоль. Видите, как у меня? Я по-настоящему хотел себя убить.
– Из-за чего, если не секрет?
– Не секрет. Но я, клянусь вам, не знаю! – он заливисто расхохотался.
Чрезмерная жизнерадостность, по мне, не вполне соответствовала ситуации. Впрочем, что взять с ангела?
– Как можно этого не знать?
– Мне убрали память об этом событии и предшествующих ему. Так делают всем. Конечно, если бы я спросил, мне бы рассказали: ведь важно убрать эмоциональную память, а не рассудочную. Может быть, бросила любимая – кажется, я был тогда в отношениях. Или приступ депрессии. Долги. Позор. Да мало ли поводов! Я не расспрашивал: мне это неинтересно.
– А обстоятельства жизни, в которые вы вернулись, не напомнили?
– Вот в этом-то и главная фишка. Главный бонус! – он торжествующе воздел указательный палец. – В свою прошлую жизнь я не вернулся, начал новую – с чистого листа. Поменял имя, место жительства, стал работать «ангелом». Если были долги – их за меня заплатили. Позор? Людская молва теперь меня не найдет. Родителям иногда посылаю весточки. Они смирились: лучше счастливый сын неведомо где, чем отчаявшийся в могиле. И с вами будет то же: все «ангелы» в нашей службе – спасенные самоубийцы.
– А если я откажусь?
– А отказаться нельзя.
Он произнес это уже без смеха. Так спокойно, что внутри у меня все закаменело.
Помолчав, добавил:
– Поверьте, после процедур, которые с вами проведут, вам и не захочется отказываться, – улыбка вновь заиграла на губах, и лицо приняло прежнее слащавое выражение. – Что может быть прекраснее, чем избавиться от внутренней тьмы – тоски, боли, мрачных мыслей? И есть ли что-то более благородное и возвышенное, чем дарить блаженство – чистое, беспримесное, нескончаемое – своим отчаявшимся собратьям?
Ответа он не дождался. А возможно, вовсе его не ждал.
– Каждое утро вы будете просыпаться с одной-единственной мыслью и весь день будете повторять ее, как мантру, – заключил он нежно и доверительно, поднимаясь с кресла и направляясь в мою сторону. – «Как же мне повезло! Как же мне повезло…»

СЕАНС СВЯЗИ

Семь кругов налево, два направо. Связь установлена.
«Прием! Прием! Третий хвост великого Мах-Муха готов к первому отчету. Докладываю: пошла вторая неделя моей миссии. Я не рассекречен. Изучаемое мной семейство аборигенов считает меня неопасным и лишенным разума.
Примечание 1. Рекомендую командованию в следующей миссии взять для маскировки более крупную форму, так как для меня доступ к подробному изучению жилища закрыт. Семь раз я пытался совершить вылазку на разведку. Каждый раз был отловлен и возвращен обратно на базу. В последний раз был пожеван некрупным хищником, которого аборигены зачем-то держат в доме и называют Мурочкой. Спас меня младший туземец. Мурочку ругали, меня откачивали, потом мыли, потом тоже ругали. Вернули в место обитания, из которого настоятельно рекомендовали больше не выбираться. В дальнейшем так рисковать не буду. Только целый и здоровый я полезен своему народу.
Наблюдаемые мной особи живут так называемой семьей. Два разнополых взрослых и два однополых разновозрастных детеныша. Самый главный в семье самец, его я реже всех вижу. Он ходит на «работу», после которой возвращается сердитый и усталый. Видимо, там он делает что-то очень важное. Все остальные говорят о «работе» шепотом и с придыханием. В жилище он ест, спит и сидит перед говорящей коробкой. Ругает какое-то «правительство». Для меня непонятно, почему, если оно такое плохое, не разберется с ним и не накажет.
Примечание 2. Командованию стоит внедрить агента на «работу»: именно там происходят самые значительные вещи. Рекомендую для таких агентов форму золотых рыбок, как наиболее органично впишущихся в окружающее пространство.
Второй по значимости является женская особь. В ее поведении я наблюдаю много странного. Уже дважды за время наблюдений менялся цвет ее волос и один раз – длина. Возможно, это носит ритуальный характер, я пока не понял. Также она часами наносит краску на свое лицо и на окончания пальцев на всех четырех конечностях. Есть гипотеза, что она шаман, таким образом отгоняющий злых духов. Еще она подолгу разговаривает с маленькой коробочкой или смотрит в большую коробку, если она не занята самцом. С прочими особями она контактирует мало. Для меня непонятно, зачем они решили обитать вместе.
Младшие особи издают больше всего шума. Я не знал до этого, что существует такая богатая палитра раздражающих звуков. Это начинается рано утром и заканчивается глубокой ночью. Иногда они покидают жилище, и тогда я отдыхаю. Та особь, что взрослее, уже почти сложившаяся самка. Она тоже красит лицо. Получается очень страшно. Она занимается этим в отсутствии взрослой самки: видимо, злых духов полагается отгонять все время.
Младшая постоянно пытается отделить хвост Мурочки от ее туловища путем отрывания. Зачем-то она надевает на животное одежду. Как-то она попыталась и меня одеть в полосатое платье, сшитое из носового платка самца. Меня отбили старшие особи.
Примечание 3. Большая просьба: придумать способ доставки запасов биодобавок класса А или хотя бы класса Б. Местную еду нормальному гатаарианцу есть невозможно. Это смесь каких-то злаков и овощей. Солнце свидетель: у меня скоро зубы вылезут и шерсть на такой диете полиняет. Также это грозит ослаблением умственных способностей».
Три круга направо, один налево.
«Конец передачи. До связи на следующей неделе. Служу великому Мах-Муху и вижу во сне поля родного Гатаара».

Упитанный хомячок Пузырик вылез из колеса. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не следит, он пропихнул крошечный передатчик поглубже в щель, где колесо крепилось к клетке – здесь он в сохранности даже во время еженедельных уборок. Бодро засеменил к кормушке и с тяжелым вздохом принялся набивать защечные мешки сухой кукурузой.
Свесив со шкафа рыжую лапу, за ним настороженно наблюдала Мурочка. Хомяк ей не нравился. Он весь был какой-то неправильный и запах имел подозрительный. Но поделиться своими опасениями с хозяевами она не могла: кошки не умеют разговаривать по-человечески.


CТРАННЫЙ ШАМАН

«Трое упитанных пленников – хватит надолго», – соображал вождь Рыху, почесывая пятерней волосатую грудь.
Племя, собравшееся на поляне, смотрело с ожиданием.
– Нельзя есть!
Шепчущийся с духами был настроен серьезно. Растопырив руки, он стоял перед вождем. Смотрел прямо, хотя и был на две головы ниже.
– Всегда можно! Почему сейчас нельзя? – заворчала старуха Ыга.
Шамана она не любила, в отличие от свежего мяса.
– Тени предков говорят: нельзя, жар огня говорит: нельзя, дыханье ветра говорит: нельзя! – шаман со значением поднял палец вверх.
Вождь вздохнул:
– Может, твои уши оглохли? Духи войны всегда говорили, что врагов есть нужно.
– Духи войны насытились кровью. Нельзя есть!
Вождь насупился. Ссориться с духами не хотелось.
– А если съедим? – осторожно спросил он.
Шаман закатил глаза и закричал:
– Духи войны сожрут солнце, огонь разольется в степи и пожрет все хижины!
Племя заохало, а старая Ыга упала Землю и завыла в ужасе.
– Хорошо, не будет сегодня еды!
Шаман перестал голосить и похлопал Рыху по плечу.
– Слушай меня, и духи будут благосклонны к тебе. Зайди ко мне на закате – я дам семена, которые ты посадишь в долине. И в следующем году они накормят твой народ.
Племя разочарованно расходилось.
Вождь думал о том, что стоило бы съесть самого шамана – уж слишком часто он спорит. Но он вылечил его ногу, укушенную змеей. Привел с собой прирученного волчонка, который помогает загонять дичь, и охотиться стало легче. Научил другим полезным уловкам. И что скажут предки?
Пленники думали, что на месте вождя они обязательно съели бы своих врагов. И еще о том, что шаман странный. И немножко о том, что с ними будет дальше.
А шаман, возвращаясь к себе, размышлял, что до прилета космического корабля с его родной планеты осталось семь лет, двенадцать дней и сорок восемь часов. И зачем он вообще согласился на эту этнографическую авантюру?..

УЮТНОЕ МЕСТЕЧКО

Где-то далеко-далеко, на самом краю галактики стоял уютный маленький ресторанчик. Хотя в окна его мягко светила ближайшая оранжевая звезда, внутри всегда царил полумрак.
Гостей никогда не бывало много, поскольку знали о нем лишь истинные ценители. Сегодня за угловым столиком сидели несколько тарианцев. Мерно колыхались разноцветные псевдолапки на их грушевидных головах. Для синебрюхого юха-ю в центр зала вынесли тазик с аммиаком, в котором он покоился, блаженно прикрыв сто один выпуклый глаз. Вот и все посетители.
Входные двери бесшумно разъехались. Вошла степенная пара диодангов и с ними совсем юный отпрыск. Его щупальца были еще слабыми, то и дело расползались, и лиловое брюшко с чавканьем шлепалось об пол.
Едва завидев вошедших, официант-ингрианин расплылся в лужицу, выражая таким образом радость от встречи. Впрочем, он тут же собрался обратно и заскользил к ним.
– Здравствуйте, здравствуйте! Как же давно вы к нам не заглядывали, и теперь я понимаю, почему, – Он склонился к детёнышу. – Какой милый малыш! Правильно: к высокой кухне стоит приучать с самых ранних циклов. Иначе потом вкус может безнадёжно испортиться.
Официант проводил посетителей к столику у окна, подальше от монотонно гудящих тарианцев. Положил меню и замер в ожидании, тут же став прозрачным и слившись со стеной.
Диоданги переглядывались между собой. На их планете ментальные контакты пользовались особой популярностью. Наконец, договорившись, диоданг-родитель-один заговорил:
– Мы определились. Скажите, номер три у вас свежий?
– Только сегодня привезли, – ингрианин обрел цвет и объем.
– Тогда две порции.
Официант обернулся в сторону кухни. И протяжно застрекотал:
– Два отвращения с гарниром из злости.
Повар выглянул в маленькое окошко и согласно угукнул.
Диоданг-родитель-два ткнул в меню щупальцем.
– Скажите, а номер семь и номер девять чем отличаются?
– Тоска беспросветная и скорбь, – вытянувшись в трубочку, ингрианин заглянул в листок поверх его головы. – Тоска сушит, блюдо очень на любителя. Я бы порекомендовал вам скорбь. У неё очень сильный вкус, правда, с горечью. К тому же, она крайне питательна.
– Хорошо, давайте тогда ее.
– Чем гости запивать будут? Нежность, волнение или чего покрепче?
– А что вы порекомендуете покрепче? – заинтересовался родитель-один.
– Попробуйте чистый гнев. Правда, много его употреблять не стоит, можно быстро опьянеть. Очень концентрированный напиток.
Поиграв еще раз в гляделки, диоданги согласно кивнули.
– Скажите, а для нашего ребёнка найдется у вас что-нибудь уникальное? Он первый раз в вашем заведении. Хотелось бы, чтобы этот визит ему запомнился.
Официант на пару секунд задумался и перестал колыхаться.
– Да, есть такое блюдо. Стоит, правда, недёшево, поскольку встречается редко. Оно подарит вашему малютке непередаваемые ощущения.
– И что же это?
– Искренняя благодарность. Если бы вы только знали, как долго нам пришлось охотиться за ней!
– Хорошо, гулять так гулять. Несите и ее! – Диоданг-родитель-один повелительно махнул восьмым щупальцем.
Официант, галантно свернувшись в обруч, покатился на кухню отдавать заказ, а почтенное семейство принялось протирать салфетками щупальца в предвкушении изысканной трапезы.
Над дверью ресторанчика на космическом ветру подрагивала вывеска. Название было выведено крупными буквами на космолингве, а ниже дублировалось мелкими и разноцветными на пятидесяти основных планетарных языках. «Планета Земля: умопомрачительные и уникальные блюда». Несмотря на столь завлекательное название, заходили сюда лишь немногие. Но те, кто хоть раз побывал, обязательно возвращались.
Почему посетители не валили толпами? Причина проста: по негласной договоренности с персоналом, клиенты не рекламировали столь дивное местечко. Им льстило быть единичными ценителями. Но главное, в случае нашествия толп ресторан ждало разорение: изысканных блюд не хватило бы всем желающим.
Земля – заповедная планета. Космическим советом введена строгая квота на сбор того, из чего получаются умопомрачительные блюда. Эмоции, чувства, страсти – все то, что на иных планетах с разумной жизнью отсутствует вовсе либо представлено крайне скудно, здесь потрясает многообразием. Планетку на краю галактики, ничем иным не примечательную, лелеют и берегут, как зеницу ока. Как маленький райский сад посреди бескрайней пустыни.

ПРИ ЧЕМ ТУТ АССОЛЬ?

Из серии «Записки невыслуженного учителя»

Пашка – будущий блогер. Поэтому он искренне уверен в том, что школьное образование – совершенно бесполезная штука. В школу он приходит исключительно для того, чтобы оттачивать свое природное обаяние на потенциальных фолловерах. Пашкина харизматичность так и прёт из его убедительной фигуры, взращённой на фастфуде, неожиданно писклявым голосом. Он картинно играет этим голосом, кокетничая со всеми, кто оказался рядом в радиусе 10 метров, в том числе и с самим собой. Он страдает от того, что публики маловато, да и роли подходящей не дают. Джульетта в «Глобусе» времен Шекспира для него была бы мелковата, а вот кормилица, пожалуй, в самый раз. Но Пашка об этом не знает, потому что культурно обогащается исключительно в Тик-Токе.
Сегодня неожиданно для самого себя Пашка оказался готов к литературе. Накануне он между дулом отцовского взгляда и завораживающими колебаниями отцовского же армейского ремня обречённо прочитал целую главу из «Алых парусов». И на уроке сразу же решил, что эти усилия не должны пропасть даром, нужно извлекать из потраченных на Грина двадцати минут максимум пользы и эффекта, а потому, как только с трудом утихомирившийся класс с грохотом свалился на кряхтящие стулья, нагло поднял руку, не дожидаясь моего предложения.
Удивившись и скоропалительно обрадовавшись, я развела руки в приглашающем жесте:
– Неожиданно! Прошу!
Пашка с грацией бегемота высвободился из-под своей первой парты и как можно медленней и торжественней прошествовал два метра до доски.
– Так вот! – с ходу взяв быка за рога, провозгласил он, и класс восторженно вскинулся, готовый оценить по достоинству представление. – Соль эта ваша…
– Ассоль, – поправила я.
– А-а-а, Соль? – нарочито и значительно протянул Пашка и, тряхнув головой, согласился. – Ну, я так и сказал!
– Почти.
– В общем, ее папа был моряком, плавал-плавал по морям, а когда приплыл – хопа, оказалось, что у него уже дочка есть, а мама ее умерла. Пришлось ему мастерить всякие кораблики. Ничего так тема, хенд мейд, экоматериал, опять же. Думал: по-любому на базаре кому-нибудь впарит.
Пашка сопровождает свой рассказ выразительными жестами хип-хопера. Класс зачарованно слушает с открытыми ртами и чёртиками в глазах. У меня так и расползается предательская улыбка: уж больно забавно получается.
– Ну а дочка, А-а-а Соль эта, – Пашкин голос взмыл на припеве уже новоявленного беспроигрышного хита, – помогала папе, пускала кораблики по ручью плавать. Однажды так пустила, побежала за ним в лес и встретила… Гарри Поттера.
– Кого-о?
Класс уже грохнул, Пашка крутанулся, довольный произведённым эффектом.
– Ну, из того же Хогвартса, видать. В шляпе, опять же. Он, конечно, больше был на Дамблдора похож из-за бороды. В общем, видит он: девочка маленькая, наивная – и давай ей сказки втюхивать. Приплывёт, говорит, за тобой принц, и обязательно с алыми парусами. Взмахнул так волшебной палочкой…
– Не было там никакой волшебной палочки!
– Да-а-а?? – неподдельно удивился Пашка. – Ну, я вообще тогда не знаю, с какого перепугу Соль поверила этому алкоголику.
В классе дружное сдавленное хихиканье и переглядывания – жаждущие всего запретного и скандального, шестиклассники превратились в одно большое ухо.
– Да почему алкоголику-то, Паш? Что ты выдумываешь?
– А вот и не выдумываю! – победно и поучительно подняв указательный палец, Пашка дал всем окончательно прочувствовать, что сегодня его звёздный час. – А вот я точно запомнил, что про алые паруса он придумал между двумя глотками водки, причем а-ро-ма-ти-ческой! – по слогам закрепив очевидный для всех успех, Пашка подмигнул своему закадычному другу Никитке.
– Да ты сегодня прямо номинант на премию «Самый внимательный читатель»! Имя волшебника переврал, зато про водку наизусть выучил! Не в ней же дело!
– А зачем тогда про неё написано?
– Ну, такая была у старого сказочника слабость, – пытаюсь оправдать чрезмерные подробности гриновского повествования, катастрофически ощущая собственную неубедительность. – Он много путешествовал, уставал, порой нужно было просто согреться.
– Ага! Летом-то…
Поняв, что снизить градус беседы с алкогольного мирным путем не получится, предпринимаю обходной манёвр:
– Ну, а что же Ассоль? Ей ведь понравилось предсказание про корабль с алыми парусами? Оно дало ей надежду на лучшее, веру в возможное счастье…
– Ага! – скептически перебил Пашка. – А ещё буллинг по полной. Думаете, приятно, когда каждый зовет тебя «висельницей» и тычет в нос алыми парусами? А ещё и камнем в тебя швырнуть может?
Не забывая покрасоваться перед зрителями, Пашка решил на минутку примерить на себя роль правозащитника и укоризненно посмотрел на меня, как будто это я раздавала камни зарвавшейся шпане.
– Нет, Паша, это очень тяжело. Но иногда нужно уметь противостоять общественному давлению, не опускаться на уровень обидчиков.
Пашка уже забыл про хлопотную роль и усмехнулся:
– Да они же её просто троллили. Сегодня ее бы пранкеры легко развели, засняли и в своем блоге выложили. А остальные бы рофлили на переменах между уроками, – старательно выделяя каждое модное словечко, Пашка с гордостью посматривал то на меня, то на Машу, которая восхищенно улыбалась каждой его реплике.
– И ты бы рофлил?
Пашка удивился:
– А при чём тут я?
– Да при том же, что и Ассоль, и пранкеры. Времена меняются, а люди всё те же. Ты бы тоже рофлил над Ассоль?
Пашка на секунду задумался, загадочно перемигнулся с верным Никиткой, но лгать не решился:
– Ну, а что такого, Елена Славовна? Я ведь не стал бы камнями кидать или обзываться, я же не абьюзер какой-нибудь. А над видосиком поугорать с друганами – кому от этого плохо?
Судя по реакции класса, Пашкину точку зрения разделяли все, ну или почти все, не считая возмущённой Эльзы, вечного борца за справедливость, и сострадательной Сонечки с исказившимся вдруг лицом. А потому я уже обратилась ко всем:
– На первый взгляд, да. Но давайте задумаемся: вот вы посмотрели скандальное видео с одним другом, потом ещё с двумя-тремя, ведь смешно же, потом ещё… А ваши друзья ещё с кем-то, а они ещё с кем-то… К чему это всё приводит? Ты, как будущий блогер, Паша, должен об этом знать.
– Ну… – ухмыльнулся Пашка, – к весёлой компании!
– К увеличению количества просмотров и росту рейтинга блогера, выложившего это видео! – уверенно заявила умненькая Эльза.
– Вот! Вольно или невольно, но вы способствуете популярности тех, кто в погоне за дешёвой славой и лёгкими деньгами оскорбляет беззащитных людей. Значит, и вы косвенно оказываетесь причастны к этим издевательствам.
– Да мы-то здесь при чём? – возмутился Никита. – Мы ничего не нарушили, никого не обидели. Мы просто смеялись! Что, это уже запрещено?
– Нет, никто не может вам запретить смеяться над унижением другого человека, кроме вашей совести.
– По-вашему, у меня совести нет? – на повышенных оборотах чуть не задохнулся Никита.
– Ну что ты, Никита! Конечно, есть. Ты же пожалел Ассоль, над которой смеялись в книге?
– Ну, пожалел, и что?
– Значит, пожалеешь и другую несчастную девочку, только уже в жизни, над которой сегодня, а не сто или двести лет назад издеваются подонки.
Никита молчал, всем своим видом пытаясь изобразить оскорблённую невинность. Молчали и все остальные.
– Прежде чем в следующий раз посмеяться, задумайтесь, над кем и чем вы смеётесь. Ведь никто из вас не захотел бы оказаться на месте бедной Ассоль, правда, Паша?
– Истинная правда, Елена Славовна! – опять попытался всё перевести в ёрническую плоскость Пашка.
– Кстати, я более чем уверена, что большинство из тех, кто потешался над Ассоль, не желали девочке зла – они просто смеялись вместе с другими. Так что помните, что вашим бездумным смехом могут воспользоваться недобросовестные люди. Сами того не желая, вы можете укрепить их в уверенности, что вы их одобряете, что им всё позволено.
– И что, просто так посмеяться уже нельзя? Прежде чем посмеяться, нужно обязательно подумать? – опять выставил шипы Никита.
– А думать, Никита, всегда полезно.
– Даже когда просто смешно?
– Конечно. Смех – это великая сила, поэтому нужно ею правильно распоряжаться.
– Но разве не бывает смеха, который никого не обижает? – наконец не выдержала робкая Лера. – Когда смеются, просто потому что весело?
– Да бывает, конечно, Лерочка! Смейтесь на здоровье, если это объединяет вас всех и радует, если этот смех добрый.
– А у нас, Елена Славовна, исключительно добрый смех, – вставил Пашка, который уже начал волноваться из-за того, что вектор всеобщего внимания отклонился от его неотра-зимой личности. – И никакая А-а-а Соль от нашего смеха не пострадает! Торжественно обещаю!
– Я очень рада, Паша. Садись.
Пашка отработанной лунной походкой под привычные одобрительные аплодисменты двинулся к парте, но уже около неё обернулся:
– А какую мне оценку поставите? А то я бате обещал пятёрку.
– Ну, ты был не очень внимательным и некоторые имена и подробности упустил…
– Так это я для смеха, Елена Славовна, чтобы всем весело было!
– И это у тебя получилось, – улыбаюсь в ответ. – А ещё ты вызвал класс на очень важный, необходимый всем разговор. Спасибо тебе за это.
– О! Слышали? – подняв указательный палец, Пашка гордо обвёл взглядом весь класс и картинно поклонился, а поклонники Пашкиной харизмы вновь одарили его весёлыми аплодисментами.
– Поэтому ты вполне заслужил четвёрку.
– Ну и ладно! – добродушно согласился всеобщий любимец и балабол. – Четвёрка – тоже отличная оценка!
– Абсолютно с тобой согласна!
Урок продолжался. Мы читали с ребятами про Грэя, говорили про его доброту и целеустремлённость. Удивлялись вместе тому, как он из сострадания замазал на картине краской гвозди, торчащие из окровавленных рук Христа, тому, как он плеснул себе на руку кипящий суп, чтобы понять, какую боль чувствует служанка. Восхищались тем, как ради мечты он презрел спокойную и обеспеченную жизнь, право на которую имел с рождения.
Увлечённо читали все. Никто даже не пытался самовыразиться на парте или в учебнике. Я периодически посматривала поверх очков на детей, на их просветлённые от мысленной работы и сочувствия лица, слушала их немудрёные, но искренние рассуждения и думала, что я не зря сегодня пришла в школу. И что разговор, который они, скорее всего, забудут через пару дней, потому что его вытеснят новые впечатления, когда-нибудь поможет им сделать правильный выбор. По крайней мере, мне так хочется в это верить. И я верю. Нет, я это точно знаю.

ДЖЕНТЛЬМЕН

Солнце. Птички. Прелесть лета. Запах… если бы не запах…
– Сколько сохнет эта краска? Кто мне скажет? Эй, со-сед!
– А? Вы – мне? Простите, задремал…
– Когда высохнет эта гадская краска?! – вопили внизу.
– О, простите, я не могу знать наверняка, это зависит от многих факторов, от влажности воздуха, например…
– Дрянь! – кратко выразилась совсем не женским ругательством скамейка.
– Под утро роса... – продолжило высокое дерево с пышной кроной.
– Я не по́няла, ты мальчик или девочка? – перебила двухдневная соседка.
– Я мужчина в расцвете сил! Я первый житель двора этой пятиэтажки!
– Ха, мужчина, что же ты серёжки носишь? – съязвила деревянная.
– О… мне приятен их пурпурно-красный цвет. Мы украшаем себя в знак великолепия природы. Женщины нашего рода тоже имеют серёжки, светло-зелёных оттенков…
Минуты две громко чирикали воробьи.
– Сударыня, Вы верите в предчувствие? – нарушил молчание тополь.
– Я верю в предназначение, – буркнула та.
– Весь месяц до вашего здесь появления чарующе пел соловей. И до рассвета я внимал совершенству мелодий. И весь трепетал от волнения и бурления соков во чреве…
– Ха, ты не только высокого роста, но и мнения о себе, – подковырнула крашенная.
– Я? И в мыслях не было… Род наш – древнейший, мы свято чтим традиции.
– Ха, джен-тль-мен! Смотри, я вся зелёно-пре-зе-лёная! Кругом – уродство, сплошная зелень! Почему бы не покрасить меня в розовый? Или – сиреневый! Я балдею от сирени.
– Сударыня, вы знавали ароматы? Мне казалось, вы – такая юная, совсем недавно…
– Да что ты знаешь! – двуногая исторгла странный звук…
Красавец смотрел сверху вниз на неотёсанные доски:
– О Вас – действительно немного, но здесь бывали и другие.
– Не смей! Никогда не смей говорить, что я не первая! – вскричала та и вдруг сменила тон:
– Да, вспомнила… слыхала я, что ваши мальчики легко перерождаются… и даже могут зацвести, как женский пол!
– Не может быть! – бледнел несчастный нижними листочками…
– Слыхала я, уже за домом началась обрезка! Всех под одну гребёнку!
– Как, как … и что же – под гребёнку? – дрожал бедняга всей листвой.
– Ха-ха! Вот так – долой все руки! Не лезь, куда и не положено! В чужие окна – не глазей!
– Да я … да я – одним глазком, – покраснели все верхние листики…
– Ха-ха, ха-ха, одним глазком! Да у тебя – везде, на каждом – по паре очень любопытных!
– Откуда информация? – наконец пришёл в себя тополь и в голосе зазвенел металл:
– Хочу знать процент достоверности!
– Вчера, когда ты витал в облаках, а я ещё сверкала чистотой невинности… шли мимо две старушки и, на моё счастье, присели. Мне стало так приятно, так тепло от их широких штапельных юбок, блаженство! Сидели и судачили обо всём понемногу. А тут разыгрался ветер и стал трясти сестру твою у первого подъезда. Сгрёб целое облако пуха и ну куражиться! Запорошил глаза обеим, носы забил – насилу прочихались.
– Так что про ужас тополиный? – притих смутившийся гордец.
– Что-что! «Плановая обрубовка» – вот что! – довольная эффектом, продолжила:
– Считают, что обрезка – некий способ омолаживания. На деле – многие теряют эстетичный вид, болеют и хиреют. А ещё – варварский метод увеличивает вероятность, что особи мужского пола перерождаются в женские – вот что я узнала! Всё!
– Своей вины не признаю. Мешает пух, да-да… Но сколько пользы! Я впитываю вредные примеси и собираю пыль. Я против, против, против категорически! – защищался бедняга.
– Не дрейфь, оставят кое-что! – скамейка остывала, теряя всякий интерес к объекту прежнего внимания… Она смирилась с тем, что надо подождать…
Всю ночь во дворе дома №22 слышались протяжные стоны и всхлипы, беспокойный шелест листвы… и лишь под утро старожил затих. Ему снились исполины древнейшего рода и мудрейшая пра-пра-прабабушка… И вдруг запел соловей. Встрепенулся тополь, потянулся каждой веточкой навстречу солнцу и захотел было поделиться радостью с соседкой. А той и след простыл. Хотя, след всё-таки остался: внизу торчали два деревянных столбика и засохшая лужица ядовито-зелёной краски.
Серебристый великан стряхнул завядшие листочки, вздохнул слегка и зазвенел полновесно серёжками, – славя жизнь на земле в унисон соловью.

СИМФОНИЯ ЖИЗНИ

Звон будильника заставил Георгия медленно открыть глаза и нехотя встать с кровати, потирая переносицу. К головной боли он уже привык. Она была неотъемлемой частью его утра уже на протяжении месяца. Состояние было не очень, и это прекрасно читалось в зеркальном отражении. Оттуда на него смотрело жалкое, измученное существо: впалые щеки, глубокие мимические морщины на лбу и темные круги, явно не добавляющие шарма потухшим бледным глазам. А ведь когда-то они были голубыми, подумалось ему.
За завтраком Георгия ждала жена с дочкой, которую после та поведет в сад. Поставленную перед ним тарелку с яичницей он небрежно отодвинул.
– Гош, – ласково сказала Лена. – Ну, ты совсем исхудал, поешь хоть немного!
– Ты же знаешь, у меня по утрам нет аппетита, – Георгий недовольно цыкнул, показывая всем видом, что эта тема ему надоела. Лена больше ничего не говорила, лишь пару раз печально вздыхала, а маленькая Света, уже привыкшая к такому, просто следила за птицами на улице, не обращая внимания на родителей. И так, в полной тишине он допил кофе и, выдавив из себя что-то вроде «до вечера», ушел.
Сегодня очередной понедельник в скучной жизни Георгия, очередные лекции, которые предстоит провести, и очередное недовольство собой. Скажи лет пять назад ему, что он будет так жить – не поверил бы. Георгий недавно окончил консерваторию, причем с отличными оценками. Будущее ему всегда пророчили блестящее.
В свои студенческие годы Георгий был полон амбиций: выступал в многочисленных концертах или же был их ведущим, писал исследовательские работы, все свободное время посвящал любимому делу. Он учился на научно-композиторском отделении и был душой всех компаний. Одинаково хорошо Георгий умел ладить как с вокалистами, так и студентами-инструменталистами. Диапазон знаний позволял находить со всеми темы для разговоров.
Он мечтал стать композитором и старался изо всех сил воплотить мечту в реальность. Музыку он чувствовал хорошо, прекрасно мог подобрать интонации, которые были бы способны затронуть сердце человека, пережить глубокую печаль или заставить улыбаться.
В концертном зале то и дело звучали короткие фортепианные миниатюры, струнные трио, квартеты его авторства. Все только успевали удивляться его неисчерпаемому вдохновению и воображению, с помощью которого он рисовал столь красочные картины посредством звука. Но на этом этапе Георгий, как считал он сам, лишь набивал руку для чего-то более масштабного. Подобно другим композиторам, ему хотелось оставить после себя след в истории музыки. Чтобы ему и его творчеству посвятили если не множество исследовательских работ, то хотя бы пару страничек в музыкальном учебнике. И чтобы спустя многие годы слушали созданную им музыку! А для этого нужно написать такое произведение, которое он сможет на старости лет назвать величайшим трудом своей жизни. И его выбор пал на симфонию. Этот жанр казался ему самым удачным для своей затеи, потому что симфонии – это большие произведения, есть, где разгуляться фантазии.
На последнем курсе Георгий начал активную работу над произведением, но все, что он излагал на нотный лист, было совсем не тем, чего хотелось. Общая идея никак не появлялась у него в голове. Что он хочет сказать миру? Что нужно донести до человеческих сердец? Ответ никак не появлялся, несмотря на бессонные ночи, проведенные с нотной тетрадью и фортепиано.
И спустя несколько месяцев безуспешных попыток начать симфонию, Георгий разочаровался сам в себе. Вмиг позабыл он все, чего уже достиг. С каждым днем огонек внутри него тихо угасал, пока в груди не осталось ужасное чувство – чувство пустоты. Он сгорел так же быстро, как сгорает мотылек, летящий на свет свечи.
Некогда улыбчивый юноша с душой нараспашку закрылся в себе. Он перестал появляться на публике, не здоровался с друзьями. И еще больше стал курить. Курил он уже давно, но никогда не было такого, чтобы он выкуривал несколько упаковок за день. На обеспокоенные вопросы окружающих он просто отмахивался: «Я исчерпал себя».
Молва о молодом композиторе начала утихать, пока про него и вовсе не забыли.
Жизнь продолжалась. Георгий обзавелся семьей, устроился в музыкальное училище и стал преподавать там сольфеджио и гармонию. Только счастья это ему не добавило. Он считал себя неудачником, у которого не осталось причин влачить свое бремя по земле.
Утренние лекции прошли без инцидентов, и наступило время обеденного перерыва. Георгий уже по привычке стоял в парке близ училища и потягивал сигарету. Погруженный в свои размышления, он не заметил подходящего к нему со спины человека.
– Георгий Иваныч, опять куришь! Чего мимо проходим и не здороваемся?
К нему подошел Евгений Чудский – его единственный друг с консерваторских времен, который не перестал поддерживать с ним связь, когда он замкнулся в себе. Язвительность и угрюмость Георгия он всегда переносил спокойно, словно не замечал. Чудский всегда в шутку просил называть его «чудесным». Мол, такое прозвище подходит ему больше. В прошлом году он пришел сюда преподавать скрипку. И с тех пор ни одного обеда Георгий не провел в одиночестве, нравилось ему это или нет.
– Как видишь… – Георгий немного скривился. Ему не нравилось официальное обращение, особенно во время перерыва, когда о работе не хотелось думать.
А Евгений, не обращая внимания на гримасы друга, как обычно, начал свой непрерывный монолог. Он говорил сначала о своих выходных, о своей жене, о детях, а потом – об утренних происшествиях. Сегодня утром третьекурсники сдавали зачет по специальности. К слову, в училище издавна повелась такая традиция, что к третьему курсу студенты расслабляются и частенько не успевают за ритмом учебы. У них накапливаются долги, а на экзамены они приходят совсем не готовыми.
– Ну, так представляешь! – сказал сказал красный от хохота Евгений, продолжавший активно изображать, будто бы играет на скрипке. – Этот олух шесть раз, шесть раз играл третью страницу! Пока наконец не вспомнил, как перейти на четвертую! Слава богу, через пять минут эта скрипичная экзекуция кончилась. Таких вариаций мы еще не слышали! Я тебе говорю, там кто чуть не поседел, а кто чуть под стол не скатился. А следующий…
Вечно хмурый Георгий уже смеялся во весь голос. Рассказывать об обычном зачете, устроив целое шоу, умел только Чудский.
Но резко смех сменился ужасным кашлем, и он спешно достал платок из кармана.
– Господи, Гоша! Ну, сколько можно! – Чудский хмуро смотрел на него. – Ты уже сколько так ходишь? Три недели? Месяц?
– Только не нач… – Георгий испуганно замолчал, кинув взгляд на платок. На нем виднелись темные кровавые сгустки. Впервые с кровью во время кашля он столкнулся около недели назад, утром в ванной. Тогда он списал это на «лопнул какой-то сосудик, небось». И благополучно забыл.
– ЭТО ЕЩЕ ЧТО? – заорал Чудский, увидевший платок в руках друга.
– Да капилляр, наверно, не кипишуй.
Евгений вмиг из бледного и полумертвого от страха сменился на пунцового от злости.
– Капилляр? Ты что, серьезно?
– А что еще это может быть?
– Я что, похож на врача? – спросил Чудский. – Но, судя по твоему кашлю, виду смертника и харканию кровью…
– Ой, да перестань, Жень. Ты преувеличиваешь. Тебя послушай, так я завтра помру, – Георгий отмахнулся от друга и подпалил вторую сигарету. Но сделав одну затяжку, опять разразился кашлем.
Терпение скрипача вмиг лопнуло, подобно струне на его любимой скрипке:
– Ты давно обследовался? Или уже забыл свою последнюю пневмонию, когда я тебя вместе с Леной навещал чуть ли не каждый день?
Евгений отобрал из рук Георгия сигарету, и в следующий миг она отправилась в мусорный бак. А чуть погодя за ней последовала и вся пачка.
– Как можно в тридцать быть таким безответственным?
– Вообще-то мне тридцать три.
– Зубы мне не заговаривай. Чтоб сегодня же записался к врачу! И не дай боже, я увижу тебя с сигаретой во рту!

* * *
Георгий не рискнул ослушаться, ибо знал: страшен гнев терпеливого. А Чудский терпел уже месяц. Все может кончиться тем, что его изобьют до полусмерти свернутыми в трубочку нотами, а потом все равно поволокут в больницу.
И вот спустя неделю Георгий сидел напротив врача в кабинете.
– Вижу по истории болезни, была пневмония четыре года назад. Верно?
– Да.
– Как часто после выписки вы обследовались?
Георгий ничего не ответил, глядя в пол, как нашкодивший школьник. Пневмонию он перенес дважды, первую еще в детстве. Легкие всегда были у него слабенькими. Картину дополняла его пагубная привычка. Но он упрямо не бросал курить, считая это своей едва ли не единственной отдушиной.
Нужно было проверяться сначала каждые три месяца, потом каждые полгода и в итоге – раз в год. Сколько раз он это сделал? Правильно, нисколько.
– Вы курите? Какой стаж? Что-то еще кроме кашля и крови в течение ощущали?
– Ну, не знаю… – он задумался. – Лет десять, нет, скорее, пятнадцать уже. Еще постоянные головные боли, иногда ощущаю боль в районе ключиц, и в последнее время появилась отдышка.
Сделав у себя пометки, врач подняла голову:
– У вас затемнение в правом легком и подозрение на рак. Я дам вам направление на анализы.
После этого начался настоящий ад. Георгию казалось, что врачи не взяли у него на анализ разве что душу. И с каждым разом их лица становились все более угрюмыми. Самым ужасным оказалось для Георгия незнание. Никто ничего не говорил. Вместо этого он лишь бегал из кабинета в кабинет да стоял в очередях.
– Георгий, у вас обнаружили немелкоклеточный рак третьей степени.
– Р-рак? У меня? – в одночасье после этих слов мир вокруг замер. Смотря отчаянно молящим взглядом, он спросил:
– Каковы…шансы? – Изначально хотелось узнать, есть ли они вообще, но не хватило смелость задать именно такой вопрос.
– Очаг находится на периферии, что значительно повышает шансы на хороший исход. Лечение нужно начинать незамедлительно.
Не помня себя, Георгий ватными ногами вышел на улицу. Все вокруг казалось таким глупым и бессмысленным. Ничего и никого не замечая, он брел в сторону парка. Идти домой сразу после этой новости Георгий был не готов. Не хотелось пугать своим состоянием домашних, которые и так беспокоились о нем.
В парке было практически безлюдно, утро ведь – все работают или учатся. Он сел на лавку и закинул голову к небу, глядя на лениво проплывающие облака. В голове раз за разом повторялась одна фраза: «У вас рак». Нет, он знал, что так бывает, и были знакомые, которые столкнулись с этим. Но никогда Георгий не думал, что это коснется его, да еще и как – сразу третья степень с низкими шансами.
В какой-то момент мутная пелена накрыла глаза, и облака расплылись в его в глазах. Тронув лицо рукой, Георгий с удивлением обнаружил текущие по щекам слезы.
«Это конец? Невозможно, совершенно невозможно! – подумал он. – Я… Я не согласен на такое!»
Впервые за долгие годы внутри него шевельнулось то, что он считал давно утерянным. В нем проснулось желание жить.
Вскочив с лавки, Георгий вытер рукавом глаза и спешно направился домой.

* * *
– Ну что? Как сходил? Пневмония опять? – будничным тоном поинтересовалась Лена, продолжая чистить картошку для супа.
– У меня рак.
Лена повернулась. Глаза ее были широко раскрыты, она всматривалась в лицо Георгия. Его взгляд, прикованный к ней, был решителен и серьезен. Куда делась эта нескончаемая апатия? Что вдруг изменилось?
Она подошла к столу и медленно опустилась на стул, сжимая в руках тряпку, которой вытирала руки.
– Рак?
– Сказали, третья степень, – тихо тихо начал он, а после заговорил чуть быстрее. – Оперироваться пока нельзя, опухоль уже не маленькая. Нужно сначала пройти курс химии. И если повез… В общем, если начать сейчас, то можем успеть…
Лена, дослушав его, тихо заплакала и опустила голову. Глядя на ее состояние, Георгий почувствовал тяжесть на душе. Только сейчас он осознал, насколько глуп он был, считая свою жизнь пустой и жалкой. Как он мог заявлять, что у него не осталось смысла жить? У него есть близкие люди. Женя, Лена, Света и все остальные… Они беспокоятся, они любят его так сильно. И из-за него огорчаются и плачут. Мысль о последнем заставила его нахмуриться. Он наклонился и обнял жену:
– Мы справимся. Нет, мы должны справиться.

* * *
Первую химиотерапию он едва выдержал. Стоило выйти из больницы, как он испытал весь спектр болевых ощущений, включая ужасную тошноту и пульсирующую боль в голове. Очень повезло, что с ним пошел Чудский, категорично не принявший отказ. Он и затолкал Георгия в такси, а потом помог подняться домой.
– А ну, не раскисай! – сказал Евгений, протягивая другу противорвотные таблетки со стаканом воды. – Эти сказали пить неделю. Не забудь!
Георгий вымученно улыбнулся:
– Не забуду.


* * *
Два курса химиотерапии не дали желаемого результата. Опухоль не стала меньше. Единственное, что радовало – побочные эффекты второй капельницы Георгий перенес ощутимо легче. Даже сам дошел до дома! Медленно подступает дата начала третьего цикла, а это значит – все сначала. Вновь страдаешь, потом с нетерпением и надеждой ждешь результатов. Он очень устал.
Спустя чуть больше месяца лечения, когда стало заметно, что процесс расчесывания сильно сокращает количество волос на голове, а в теле перманентно что-то болит, его впервые посетили мысли о кончине. Почему нет улучшений? Да хотя бы уже и ухудшений. Опухоль словно замерла внутри него, не желая исчезнуть или же окончить мучения. Георгий не курит с момента, как узнал диагноз. Через силу ест, игнорируя боль при проглатывании и тошноту.
Но, несмотря на все это, Георгий мужественно старался держаться и не подавать виду. Домашние разбиты не меньше, чем он сам. Чудский, который стал чаще наведываться к ним в гости, вообще чуть ли не плачет каждый раз с криком: «Гоша, мы с тобой!»
Когда сегодня маленькая Света подошла и спросила: «Папа, а где твои волосы?», Георгий был на грани. Он с усилием улыбнулся ей и, отшутившись, ушел в соседнюю комнату.
Там стояли книжные шкафы, набитые под завязку музыкальными учебниками да методическими пособиями. Были там и фотоальбомы. Чтобы отвлечь себя, Георгий решил навести порядок – все аккуратно разложить по полочкам, а ненужное выбросить. И параллельно проделать то же самое у себя в голове. Он решил, что самое время окончательно разобраться со всеми делами, раз уж на то пошло.
Пересматривая свои фотоальбомы, Георгий с интересом вспоминал людей, запечатленных вместе с ним. Когда очередь дошла до фотографий из консерватории, на него нахлынули эмоции. Тут фото с его первого концерта, а вот фото с друзьями (с Чудским в том числе), фото с педагогами…
О, этот в Большом театре солист, а эта руководит оркестром в своем Воронеже, думал он. Даже спустя столько лет Георгий помнил каждого. Хотя про него наверняка мало кто помнил. И Георгий долго сидел бы так, если бы в его голове не возникло два крайне важных вопроса: «А вспомнит ли кто-то про меня?» и «Что останется после меня?» А и правда, что останется после него? Старая зажигалка да конспекты лекций? Ведь он давным-давно забросил свою мечту в дальний ящик и тратил время на бесполезную жалость к самому себе, не замечая, что жизнь утекает сквозь пальцы.
Так на глаза и попалась старенькая нотная тетрадь. С особым трепетом Георгий взял ее в руки, стряхнув небольшой слой пыли.
«Утро в лесу» – название пьесы красивыми крупными буквами было написано на обложке, а внутри каждая строка была заполнена нотами и различными заметками касательно исполнения. Затем он нашел еще одну, а потом еще несколько…
Теперь Георгий понимает, что он хочет и что должен сказать миру.
– Ты чего тут делаешь? – спросила недавно вернувшаяся Лена, заходя в комнату. А Георгий сидел на полу, окружив себя нотами своих сочинений. Глаза его почему-то больше не казались тусклыми, они горели тем огнем, который был при их первом знакомстве.
– Знаешь, – решительно сказал он, подходя к фортепиано. – А я попробую еще раз!
– Попробуешь что?
– Симфония. Я создам симфонию!

* * *
С тех пор каждую свободную минуту Георгий посвящал своей затее. Весь вечер просиживая в той комнате, он бесконечно наигрывал что-то и записывал следом. Продолжалось это до тех пор, пока Лена не приходила с заявлением, что Свете пора спать. Приходилось нехотя закрывать крышку инструмента. Но и тогда работа не останавливалась – она просто переходила в беззвучный режим. Он тихонько напевал себе под нос. Работа облегчала его боли и помогала, пускай и ненадолго, но сбежать из реальности в красочный мир музыки.
К концу третьего курса терапии, когда со дня на день должны были прийти результаты анализов, симфония была практически готова.
– Удивительно… – Евгений задумчиво почесал затылок. – Это точно ты написал?
– Сомневаешься? – усмехнулся Георгий.
– Ничуть! – Чудский улыбнулся в ответ. – Но касательно соло скрипки….

* * *
К огромному удивлению врачей и радости семьи больного, опухоль стремительно уменьшалась в размерах. И после получения результатов четвертого курса и прохождения огромного количества анализов врачи дали добро на операцию. А симфония была окончена и, что не менее важно, одобрена человеком, утвержденным на партию первой скрипки.
В день операции Георгий был спокоен и говорил мало, ибо голос стал тихим и иногда пропадал – это побочный эффект, возникший после последней терапии. Несмотря на очевидный успех, высока была вероятность рецидива в ближайшее время, но Георгия это не тревожило.
– Волнуешься? – Лена нежно сжимала его ладонь.
– Нет, – ответил Георгий, поворачиваясь. – Единственный, кто тут переживает – уже четвертый раз выходит подышать свежим воздухом.
– Женя-Женя, – тихо посмеиваясь, она покачала головой.
Последний раз взглянув на них перед тем, как их выпроводили, Георгий подумал, что потеря голоса, алопеция и операция совсем не страшны, когда ты видишь глаза своих близких, в уголках которых больше не блестят слезы.

* * *
– Скажите, Георгий, вы помните премьеру своей первой симфонии? Можете рассказать о ней подробнее?
Прямо сейчас напротив Георгия сидели два молодых студента – парень и девушка. Они долго пытались встретиться с ним, чтобы взять интервью для своей статьи. Чаще всего ребята натыкались на Георгия, когда он был с Евгением, и всегда это кончалось тем, что интервью они, вздыхая, брали именно у него. После третьего интервью скрипача они уже выглядели плачевно, поэтому Георгий пошел им навстречу.
– Ну что вы, такое не забывается!
А после он начал рассказывать:
– Когда стихли последние аккорды рояля и замолчал оркестр, я повернулся лицом к публике. К слову, на премьере дирижировал я сам, потому что у моей знакомой не получилось прилететь из Воронежа. Мышцы рук потом ужасно долго болели! – тут он немного скривился, вспоминая эти ощущения. – Зал восторженно свистел, и находились те, кто кричал «Браво!», что меня даже немного смущало. Аплодисменты не стихали на протяжении нескольких минут. Это я помню точно, потому что тогда я долго не мог начать свою речь, которую специально подготовил накануне, и боялся просто забыть ее из-за волнения. Ко мне гордо подступил Чудский, держа свою скрипку. Ну, его вы знаете.
Двое ребят переглянулись и кивнули.
– И мы еще раз поклонились. Оба тогда были красные и разгоряченные, так что подаренный букет роз был мне очень к лицу! Мне его моя жена подарила.
– Скажите, – в этот раз спрашивал уже парень. – Почему свою первую симфонию вы назвали «Симфонией жизни»?
– Я в тот период жизни был страшно недоволен собой и своей жизнью, а после узнал, что у меня запущенный рак легких. Шансы были минимальны. Думаю, по моей редкой шевелюре видно, что химиотерапия оставила на мне след.
Осознание того, что тебя может не стать, ужасно само по себе, но когда ты понимаешь, что про тебя все забудут и после не останется ровным счетом ничего, это и вовсе кошмар. В работе над симфонией я нашел себе утешение. Боль меркла на фоне музыки, которая звучала в моей голове и постепенно оформлялась в полноценную партитуру. И, в конечном счете, музыка помогла мне исцелиться, она зажгла внутри меня огонь, который помог выдержать абсолютно все. Этой симфонией я хотел сказать миру, насколько важно ценить жизнь, ведь проводя дни в бесполезных сожалениях, мы ничего не замечаем вокруг нас и раним близких своим равнодушием.
– Был ли у вас страх, что болезнь вернется?
– Честно сказать, нет. Не было, – Георгий задумчиво почесал затылок. – Невозможно жить в вечном страхе. Написав эту симфонию, я понял, что в случае печального конца мне будет не о чем сожалеть. Я исполнил свою мечту, пускай на это и понадобились годы.