ЛЮБАША (отрывок из повести)

В то время Игнат, бывший по делам в их небольшом городке, оказался в гостях у своего давнего приятеля. Дружили ещё со времён армейской молодости и хоть виделись редко, но не забывали друг друга и при возможности навещали. Несмотря на неожиданный визит, Степан встретил друга радушно, в дверях сделал попытку обнять широкоплечего Игната, но смог лишь неловко ткнуться в грудь.
– Не перевелись ещё богатыри на земле русской! – приветствовал, смеясь над своими «небогатырскими» размерами. – Глаз радуется, на тебя глядючи! Сколько тебя знаю, ты – как дуб столетний, несгибаемый. Проходи, проходи, гостем будешь!
Проговорили до вечера; как водится, вспомнили и молодость далёкую, службу совместную, обсудили и сегодняшнее житьё-бытьё. Редкость таких встреч вызывала у обоих приливы душевного трепета и по-мужски молчаливого внутреннего восторга.
Вернувшаяся из гостей жена Степана Света появление гостя приняла без лишних эмоций, на просьбу мужа соорудить что-нибудь на ужин кивнула головой и молча скрылась за кухонной дверью.
– А, не обращай внимания, – Степан будто извинялся за не очень приветливый вид супруги. – Бабы, – они и есть бабы. Сейчас ещё дочка из Москвы вернулась, так они теперь друг дружку воспитывают…
Хозяин дома, готовясь по-своему к ужину, поставил на стол бутылку недорогого коньяка, – мол, за приезд, – да не выпить. Гостя настойчиво пригласил остаться на ночь, пояснив, что отказа не примет ни в какой форме. Дождался согласия улыбчивого Игната, от удовольствия потёр ладони и направился на кухню помочь жене, заодно и поторопить.
Позже, сидя за столом, чуть разомлевшие от еды и спиртного, вели разговор на разные отвлеченные темы. Игнат, по достоинству оценивший кулинарные способности женщины, предложил тост за умелицу-хозяйку, чем вызвал её благодарную улыбку. В основном молчавшая до этого момента женщина решила сменить русло беседы, и заговорила о своём, наболевшем.
– Вот ты мне скажи, Игнат, куда мы катимся? Что происходит? Дети от рук совершенно отбились, никакого уважения, послушания! Грубят, хамят, родителям такое заявляют, что волосы дыбом! Иногда и руки поднимают! Вон, сегодня встретила знакомую, так она про свою соседку рассказывала – сын, как выпьет, так и давай её гонять по всему двору! Ужас какой-то… И наша-то вернулась из своей Москвы такая умная, ты ей слово, она тебе – сто в ответ. Сидит, второй месяц баклуши бьёт, не работает, ничего…
– Свет, что ты к ней прицепилась, пусть отдыхает, – Степан, видя, как распаляется жена, усевшись на свой любимый конёк под названием «неправильные дети», попытался её успокоить. Ему это плохо удалось.
– Отдыхает!! Переработалась! За шесть лет пять работ сменила – хорош работничек! И, главное, я ей говорю, что делать, а она мне, знаешь, что отвечает? – «Я не собираюсь жить твоей жизнью», – Света обратилась к гостю с уязвленным видом знающей всё женщины.
Игнат молча слушал эту тираду, направленную на подтверждение собственной правоты. Понимал, что хоть она и задаёт вопросы, но ответы ей не нужны, тем более, те, что шли бы вразрез с её жизненными установками. Он часто становился наблюдателем извечного конфликта «отцы и дети», в разных его формах; много размышляя на эту тему, пришел к выводу, что основа сегодняшнего, в отличии от классики, это не борьба за принципы, своё мировоззрение, а навязывание собственного эго, той же самости. Отвечать не стал, ни к чему; пробиться не то что к сердцу, даже к мозгу человека, коим завладел импульс собственной правоты, было бесполезно. Ей нужно было высказаться.
– А что плохого в моей жизни?! Что?! Я как пошла с молодости на завод, так и работаю, не бегаю, как сявка, с места на место… Жизнь ей моя не нравится! А со своею не может разобраться. То ей не нравится, то не подходит, там платят мало! Четверть века скоро стукнет, а она приехала, села родителям на шею!
– Светка! Ну, что ты несешь! – Степан, урезонивая жену, негромко хлопнул ладонью по столу. – Какая шея? Она взрослый, самостоятельный ребёнок, уже давно живёт на свои! Да и хватит уже… Мы с Игнатом сто лет не виделись, а ты тут…
Жена, уловив укоризненные нотки в голосе мужа, поджала губы, отвернула лицо. Чуть раздувавшиеся ноздри свидетельствовали о несправедливо нанесённой обиде. Игнат, чтоб снять напряжение, вызванное эмоциональным состоянием хозяйки, разлил коньяк, предложил тост за дружбу. Все молча стукнулись, выпили.
– Так я вот с Игнатом и советуюсь. Сам же всегда говоришь, что он из всех твоих знакомых самый умный, – видно было, что женщина не собирается просто так сдаваться и ищет другие пути продолжения волнующей её темы. – Вот что это происходит, а?
Игнат, дожевывая кусок сервелата, пристально посмотрел на неё. Облокотившись на стол, сложил ладошки замочком перед собой. На минуту задумался, подбирая слова и образы, которые сможет понять. Негромко начал.
– Происходит, Светочка, жизнь. У всех разная, непохожая на других. У каждого поколения – своя правда, иногда идущая вразрез с другой. Так было всегда, и сегодняшняя молодежь тоже несёт свою правду. Конечно, причин для непонимания в семье много разных. Есть основная, так скажем, базисная. Чтобы понять её, давай обратимся к истории. Смотри: в каждой известной культуре, религии обозначено несколько жизненных принципов, соблюдение которых позволяет человеку прожить правильно… Один из них гласит «Почитай родителей своих», так?
Света, вслушиваясь в мужскую плавную речь, соглашаясь с ним, одобрительно закивала.
– Так… И давай заметим, что нигде не сказано: «Почитай детей своих». Казалось бы, почему? Потому что древние знали душу человеческую гораздо лучше современников и понимали, что из чего рождается. Само слово «почитай» многими понято лишь в одном, узком аспекте, смысле – в его материальном значении. Поэтому, когда человек говорит: «Я забочусь о своих родителях, даю им денег, покупаю продукты, медикаменты», ну и тому подобное, это можно назвать помощью, вниманием, иногда желанием чувствовать себя благодетелем. По-разному это можно назвать, но это далеко от истинного почитания. Почитание – это не результат каких-то внешних действий; это глубокое внутреннее чувство совершенно искренней любви и благодарности к тем, кто дал жизнь на земле. Это внутренний сердечный трепет, возникающий при мысли о том, кто показал свет. И когда это чувство, это почитание живет внутри будущего родителя, ему нечего беспокоиться о своих детях, потому что оно, являясь частью его самого, передастся по наследству потомкам. Простой механизм, но гениальный! И его понимали не только древние, но ещё и наши деды, прадеды… И наоборот: если нет такого почитания и, что ещё хуже, – есть пренебрежение к родителям, то никакие убедительные слова да и действия в виде материальной помощи не убедят ребёнка относиться иначе к собственным корням. Вот такая цепная реакция получается.
Игнат умолк. Степан, чтобы скрыть ухмылку, наклонил голову, отвернувшись от жены. Он лучше всех знал отношения между тёщей и ней. «Ох и раздел он Светку, до нутра самого! И сказать нечего!»
Её эмоциональность как-то иссякла, сидела насупившись, соображая – это он и про неё, или ей показалось. Хотела в ответ на его речь сделать какое-нибудь ироничное замечание, но взглянув в спокойное лицо гостя, наткнувшись на его серьёзное выражение глаз, не нашлась.
– Пойду… чай поставлю… К торту…
Мужчины, оставшись одни, переглянулись. Степан пожал плечами.
– Вот так мы и живём… Я меж ними, как между огнями, – улыбнулся, взял в руки бутылку с коньяком, – давай ещё, по маленькой!
Игнат махнул ладонью, мол, да давай! Хотелось поддержать друга, хотя бы своим согласием, учитывая его практически непьющую натуру. Оба понимали, что семейная жизнь Степана не стелется гладкой, ровной дорожкой. Но ухабы и ямы этого пути он, обладая житейской, неписаной мудростью и спокойным, весёлым характером, умело обходил.
– Давай, за супругу! – Степан улыбнулся. – Это ж моя судьба…
– Ага…На востоке говорят – карма!
Мужчины приглушенно хохотнули, стукнулись и выпили. Степан, заметив за широкой спиной друга стоящую в дверном проёме дочь, живо поднялся, взял её под руку, приглашая к столу.
– Ну вот, знакомьтесь. Это мой друг старинный, армейский – Игнатий Павлович, в гости наконец-то заехал! – Степан похлопал гостя по плечу. – А это наша дочь, Любовь Степанна! Вы-то друг друга только по фотографиям видели, а сегодня, так сказать, лицом к лицу!
Игнат на приглашение к знакомству поднялся, подал молодой девушке широкую ладонь, на её короткое, непринуждённое «Здрасте!», возвращаясь за стол, с улыбкой заметил:
– А мы тут как раз за молодежь речь вели…
– Что, наш СС доложил всю обстановку? – усмехнувшись в ответ, обогнула стол, плюхнулась на диван, усевшись напротив мужчин. На недоуменно приподнятые брови Игната, Степан, сдерживая смех, ответил:
– Это она нас так называет – Степан, Света!
Заглянувшая в комнату хозяйка позвала дочь. Вдвоём принесли чашки, чайник, разрезанный торт, убрали лишнюю посуду. За окном опускался летний вечер; слышалось пение цикад, тёплый ветерок в медленном такте то приподнимал, то опускал края красивых оконных занавесок. Зажженные настенные бра мягко рассеивали наступавшие сумерки, создавая уютный фон для вечернего дружеского чаепития.
Вели неспешный разговор. Степан, слушая друга, смотрел на него умилёнными глазами, в очередной раз ловя себя на ощущении, что от Игната исходит какое-то спокойствие, теплота. Его дружелюбный настрой всегда находил отклик в окружающих. Вот и сейчас Светка уже выглядела вполне приличной бабой, без своих праведных демонстраций; дочь устроилась в углу дивана и с интересом вслушивалась в разговор. Наблюдая за этой мирной картинкой, отец семейства едва не прослезился. Не часто жизнь его баловала такими вечерами.
Поздно вечером, когда все улеглись, Люба ворочалась в своей постели. Никак не засыпалось. Мысли возвращались к отцовскому гостю. Пожилой мужчина показался ей интересным, не по годам молодцеватым. Видать, умён очень, начитан, но, к её удивлению, она не услышала в его речи ни менторских ноток, ни нравоучений. Обычно, сталкиваясь с людьми «преклонного возраста», большинство из которых считали своим главным делом передачу своего малопривлекательного жизненного опыта, она старалась увильнуть от этой передачи, как могла. Но сегодня, слушая разные истории Игната, которые он излагал с хорошим чувством юмора и знанием дела, поймала себя на мысли, что могла его слушать и слушать….
Ей не спалось, решила выйти во двор, подышать свежим воздухом. У летней веранды, отданной в распоряжение армейскому другу, заметила его, сидящим на небольшой скамейке. Немного постояла, раздумывая, подойти или нет. Игнат, почувствовавший присутствие, негромко окликнул:
– Что, тоже не спится?
– Да душно в комнате, за день напекло…
Подошла. Игнат сделал приглашающий жест, она уселась рядом. Сидели, вслушивались в ночную тишину, наполненную шорохами, редкими звуками ночных птиц, шелестом листьев…
– Ну, рассказывай, как твои дела? – спросил, будто они были знакомы сто лет.
Люба, сначала сбивчиво, какими-то нестройными фразами, избитыми клише типа – «дела у прокурора, у меня так, делишки», ответила, не совсем понимая, к чему он интересуется. Но то ли окружающая её темнота, то ли молчаливое присутствие человека, искренне задавшего такой простой вопрос, вызвало желание выговориться. Говорила долго и много; говорила и то, во что не посвящала никого, кроме себя. Рассказывала про свою, как ей казалось, плохо удавшуюся жизнь, про вечные сомнения в выборе трудовой деятельности, про неприятности в личной жизни. Сетовала на непонимание своей семьи, особенно матери. Хотелось поддержки, а получала, в основном упрёки.
Долгую речь закончила глубоким вздохом. В какой-то момент почувствовала себя неловко, от того, что почти незнакомцу вылила махом всю свою историю. Сделала попытку извиниться.
– Я вообще-то не люблю жаловаться … А то подумаете, что только тем и занимаюсь…
Игнат, потрепав её за плечо, усмехнувшись, ответил:
– У тебя пока плохо получается читать чужие мысли.
– А у вас? – быстро парировала.
– У меня тоже не всегда хорошо… Не волнуйся, я так не подумаю.
– А что подумаете?
Игнат молча улыбался в темноте, какое-то время сидел в задумчивости. Люба не видела ясно его лица, но ощущение неловкости за свой монолог прошло – он принял её рассказ, как есть. Поднимаясь и потягивая засидевшееся тело, Игнат ответил:
– Самое простое и самое сложное – это уметь меняться. Тебе нужно задуматься над этим. Если ты сейчас ничего не поменяешь, то я рискую услышать, ну, скажем, лет через пять ту же историю, может, с небольшими вариациями, но по сути – ту же.
Подал ей руку, как галантный кавалер прошлого столетия, поддержал за локоть.
– Пойдём почивать. Утро, как водится, мудренее. Завтра, может, что и придумается. Добрых снов.
На следующее утро Люба, привыкшая отсыпаться по воскресеньям, проснулась поздно. В доме уже слышалось повседневное движение. Она переваливалась с боку на бок, прячась от солнечного луча, падающего прямо на кровать, мечтала подремать ещё чуть-чуть. Услышав мужской голос, доносившийся со двора, резко села, вспомнив о вчерашнем госте. Он, наверное, скоро уедет, а она и не попрощалась! С этой мыслью быстренько покинула своё ложе, переоделась, направилась умыться в ванную, по пути заглянула на кухню. Поняла, что все уже давно позавтракали, прибавила темп, волнуясь, что всё-таки проспала прощание.
Во дворе Игнат готовил свой старый «Жигуль» в обратный путь, критически всматривался под открытый капот, стучал по колёсам, проверял багажник. Степан стоял рядом, следя за его манёврами. Девушка выскочила на крыльцо, окинула взглядом эту картину, отметила отсутствие матери.
«На рынок, небось, умотала, новости собирать», – пронеслось в голове.
– О, дитятко проснулось! – отец, улыбаясь помахал рукой. – Хорошо, что успела, Игнатий Павлович тебя спрашивал, попрощаться хотел… Давай к нам!
Она подошла, поздоровалась. С ноткой ироничности спросила, как такой раритет ещё движется.
– Сделано в СССР! – Игнат горделиво выпятил грудь, широко улыбнулся. – На ней ездить и ездить!
Он достал две пластмассовые бутыли из багажника, протянул Степану:
– Будь другом, сходи, набери воды.
Сам подошел к Любе, из кармана вынул сложенный лист белой бумаги:
– У меня тут мысль появилась, в свете нашего разговора…Ты просто послушай, пока ничего не отвечай… В нашем районном городе, это недалеко от вас, есть детдом. Там у них поварихи нет, ищут. Зарплата, конечно, не московская, небольшая…вот…что ещё... А, да! Из плюсов – работа сменная, комнату для проживания дадут, ну и питание.
Он видел вытянувшееся лицо девушки, но продолжал:
– У тебя опыта по этой части нет, только диплом, но это решить можно.
Заметил, что Люба всё-таки собирается отвечать, жестом остановил:
– Подожди. Всё, что ты собираешься сказать, мне понятно. Ты пока не ищи в голове пункты, почему «нет». Речь не об этом. Я просто тебя, так сказать, информирую. Вот и всё. Я живу в деревне, недалеко от детдома, мне нужна помощница: ну и по дому, и в делах… Это я намекаю на небольшой дополнительный заработок, если вдруг надумаешь. Вот здесь, – он развернул листок, показал, – Телефон заведующей, её имя, отчество, ниже – мой адрес. Предложение действительно три дня.
Отдал ей бумагу, прищурился от яркого солнечного света, пристально посмотрел и закончил:
– Меняться очень трудно…
Степан вернулся с наполненными водой емкостями, погрузил в багажник. Они тепло попрощались, обнялись. С Любой обменялись рукопожатием. Игнат сель за руль машины, в чём-то похожей на него самого: ездила долго, исколесила немало дорог, но, несмотря на почтительный возраст, внутри всё работало чётко и слаженно.
Расставшись с гостем, Люба и отец разбрелись в разные стороны. Она, всё ещё находясь в несколько ошарашенном состоянии от неожиданного предложения, закрылась в своей комнате. Уселась на постель, обхватила руками прижатые к груди коленки, покачиваясь взад – вперёд, задумалась.
Да, предложение, прямо сказать, было несколько неоднозначным. На какой-то момент ей показалось, что он либо шутит, либо издевается. Она ему вчера всю душу излила, про планы свои, про идеи, пусть пока и не осуществлённые. Они никак не были связаны с копеечным трудом и с отсутствием роста, карьеры. Какая уж карьера в детдоме! Смешно сказать!
В Москве, правда, её действительность тоже была далека от бродивших в голове планов, но там всегда присутствовала надежда, что вот-вот сложится, найдется кто-то или что-то, что поможет ей определиться, встать на ноги, добиться успеха. Да и сравнивать возможности столицы и какого-то захудалого городишки было ещё смешнее, чем воображать карьерную лестницу в детдоме!
Раздумывая над ситуацией, Любе пришла в голову аналогия из детских сказок про богатыря, стоящего перед камнем – символом выбора, и решающего, куда правильней пойти. Сама тут же себе возразила: «Да ни о каком выборе речи нет, тут и выбирать нечего!».
Она живо представила себе картинку: в вырытую в земле яму сложились все её желания, планы, проекты, мечты о состоятельной жизни, и она собственноручно закапывает большой лопатой эту наполненную яму. Осталось поставить крест над могилой жизненных устремлений.
Да-а-а, наверное Игнатий Павлович всё же изрядно пошутил. То, что он юморист, было понятно ещё вчера за ужином. Они давно так не гоготали всей семьей, как над его веселыми рассказами. А, может, действительно хотел помочь, предлагая ей работу… С точки зрения деревенского старика, это, должно быть, смотрится очень выгодным и престижным…А для неё – жуть жуткая. Ну, сама виновата – не надо было вчера ему всё рассказывать.
Решила подвести итог своим размышлениям. Почти все доводы были «за» невозможность принятия такого предложения. Единственное, что мешало сразу и чётко сказать «Спасибо, не надо!», это её сегодняшнее положение. Она прекрасно понимала, что если она проживёт ещё пару месяцев у родителей, и ничего не изменится, – впору с ума сойти. Ругаться с матерью не хотела, да и не могла, но слушать ежевечерние нотации не было никаких сил. Только эти семейные обстоятельства делали предложение Игната не до конца бесполезным.
«В конце концов, можно ведь и там пока устроиться, поработать, тем более, и жить есть где. А как только у ребят наладится дело, позовут, – сразу развернуться и уехать». Пришедший в голову компромисс радости принёс мало. Попытка представить себя в условиях детдома вызывала внутри тягостное чувство. Люба тяжело вздохнула. «Чё делать-то?»
За дверью послышался голос матери, вернувшейся из своего любимого похода на рынок. Возбужденно рассказывала отцу последние новости. Он их не очень любил, называл более конкретным определением – «сплетни», но всегда делал вид заинтересованного слушателя ради спокойствия в доме.
– Лю-ю-ю-юбка! Иди сюда! – маманин вопль разнесся по всему пространству, вывел из задумчивости дочь.
«Господи, ну зачем так орать… И что опять надо?!» – к тягостному чувству прибавилось и неудовольствие от получения предстоящих родительских указаний. Добрела до кухни, где мать раскладывала принесенные покупки, села.
– Что?
– Что – что! Ты тут спишь до обеда, а мать уже полгорода оббегала, работу тебе подыскивая!
– Какую?
– Ну, ещё не точно совсем, но, даст бог, получится... Я тут с мастером из параллельного цеха разговорилась, он мне и сообщил, что у них девочка в декрет уходит, место освобождается! Я его попросила всё узнать, что да как, он пообещал. Завтра утром позвоню, обговорим… Чё дома-то сидеть? Пойдешь к нам, на завод.
Люба уставилась в окно. Она с детства знала о настойчивом желании матери, чтобы дочь пошла по её стопам. Каждый раз на мечтательную фразу «Вырастешь, пойдешь ко мне на завод», отвечала: «Ни в жисть!», но, судя по продолжению этой заводской тематики, ответ не был услышан ни разу.
– Я уже нашла работу, – из двух зол она всё-таки выбрала меньшую.
– Где!? – от такого неожиданного известия мать резко присела.
– В соседнем городе.
– Ну, и…? – развела руками в ожидании объяснений.
– Слушай, я завтра позвоню, договорюсь, съезжу, как сложится, тебе тогда и расскажу. Не дожидаясь новых расспросов, вышла, оставив мать в недоумении.
Всё сложилось на удивление гладко. Заведующая детдома, куда Люба отправилась на следующий день, встретила её обрадовано, приняла по-домашнему тепло. С ходу повела показывать своё хозяйство, знакомить с обстановкой, людьми. Бесперебойно рассказывала о своих воспитанниках, о том, как они вместе живут и растут. Слушая эту немолодую женщину, постепенно заражаясь от её внутреннего деятельного огонька, Люба повеселела; мрачноватый настрой, сопровождавший её второй день, незаметно развеялся и исчез. Всё оказалось не таким ужасным, как она пыталась себе представить.
После продолжительной экскурсии, в которую вошел и показ крохотной комнаты для её проживания, поднялись в кабинет для обсуждения официальной части приёма на работу. Зарплата действительно была не ахти, но учитывая бесплатное проживание и обеды, большого расстройства не вызвала. Отсутствие нужного опыта заведующую не смутило, весело заметила лишь, что главное – чтобы женщина умела готовить в принципе. Распрощались на том, что Люба возьмет необходимые вещи и со следующего дня приступит к новым обязанностям.

СЫЧОК

На берегу реки сидели двое. Молодые люди праздно проводили время, глядя на течение реки, кидая изредка камни – река шлепками их поглощала. Во время обеда по-тихому сбежали с поля. Холодный осенний ветер, насквозь пронизывая изрядно потрепанную одежду, не располагал к работе. «Всё одно покормят, не дадут помереть с голоду. Скажу – живот прихватило», – размышлял Ванька-Сычок. Когда получил это прозвище он, Ванька, уже не помнил, но нехотя отзывался, а потом и вовсе стал просто Сычком. О чём думал глухонемой напарник, не знал, поэтому с легкостью наделял его своими умозаключениями и получалось очень складно. Чувствовал себя в такой компании очень комфортно.
От жизни Сычок многого не ждал, вернее, не ждал ничего! Просто жил свой день, размышлял, мечтал.
Уже какой месяц ходили слухи, что война разгоняет людей по домам, что царь отрекся и многое другое.
В голове такая информация укладывалась плохо, да и смысла в ней он не видел. Больше заботили новости о промышлявших в этих краях разбойниках: может, банде, может, анархистах из беглых солдат. Кто такие анархисты, Сычок не знал.
Так и просидели до сумерек.
«Темнеет, жрать охота. Как-то надо пробираться к хатам. Придумать оправдание», – подумал и сам себе ответил, так как его напарнику было всё равно, да и смысл ему вообще что-то говорить... Толкнул его в плечо и показал в сторону деревни. Потихоньку побрели к дороге.
Когда появились в сумерках силуэты придорожного кустарника, заметили рысцой идущую фигуру человека. Сычок глухонемому отвесил подзатыльник, – тот задумавшись, шел не сворачивая, они присели. Разглядели – по дороге торопливо бежала женщина. Тут вспомнились рассказы о грабителях, пришло на ум напугать «тетку». Отковыряв засохшую кряжку земли, выбитую копытом, стал ждать. Женщина приблизилась, Сычок из-за кустов кинул кряжку со всей силы под ноги и, прикрывая ладонью рот, крикнул: «Бросай добро, если жить хочешь!» Женщина, остолбенев, медленно опустилась на колени. Выронила узелок.
Сычок оторопел. «Не померла бы с испугу!?» Но отступать не хотелось. Пробравшись сквозь кусты, толкнул со спины, опрокинув случайную жертву. Схватил узелок и нырнул назад в кусты. Глухонемой, встречая, размахивал руками и крутил у виска.
«Этот не расскажет!» – усмехнулся Сычок, но всё же пригрозил ему кулаком. Глухонемой послушно сник.
Теперь они бежали назад к реке. Отдышались. Новоявленный разбойник на ощупь пытался определить содержимое узла. Совсем стемнело. Было принято единственно возможное, самоличное решение: спрятать добычу. Рассмотреть позже. Выбрав заметное дерево у терновника, присыпал ветками свою добычу. Медленно побрели, уже теперь вдоль реки, в сторону дома.
Тетушка, пытаясь прокормить своего беспутного племянника, не проявляла особой фантазии. Благо у реки были заросли рогоза. Листьями она латала дыры в крыше, плела сумки, обувь. Пухом початков рогоза набивала подушки и матрасы, если их так можно было назвать. С легкостью добавляла пух в пряжу. Части початков, смоченные в жире, коптили у нее вместо лампы. Поэтому на ужин Сычка ожидал печеный корень рогоза. Корни не только пекли и сушили, но и мариновали в уксусе. Съедобна и молодая зелень рогоза – в той части, где она отрастает из корневища, пока она мягкая и сочная. Но такая еда, да еще в моменты прозябания на реке, изрядно надоела. Кисель был и тот из рогоза!
Получив нагоняй от тетки, племяш улегся спать.
В полудреме все мучал себя вопросами: «Жива ли та женщина на дороге? Что за сверток в узелке?» Картинки путались и он забылся.
Представляя собой низкорослого, худощавого парня 14 лет, несуразно сложенного и сутулого, оттого он и сторонился людей, которые отвечали ему взаимностью.
Утром по улице прошел слух, что на околице нашли женщину – на ходу преставилась. Сама цела, лежит лицом вниз… Но потому что она была торговкой прижимистой, подумали о возможном ограблении в связи с отсутствием у нее каких-либо вещей. Это были рассуждения. Народ был обеспокоен возможным появлением грабителей.
Сычок, не проявляя интереса к принесенным теткой сплетням, пошел за угол, та махнула на него рукой и зашла в хату.
Мысли путались, бежал к реке. «Где глухонемой?»– крутилось в голове. Нашел его у водокачки. Увидев своего угнетателя, немой попытался спрятаться, но было поздно. Переводя дыхание, жестом показал «пошли» и тот послушно побрел вслед. Шли к своему схрону.
Развертывая сверток, даже не догадывался о содержимом. Плотная коробка оказалась псалтырем. Но развернув кулек, заметил как у напарника глаза заблестели. Кольцо с камушком и пять николаевских червонцев! «Вот оно, богатство!» – но вспомнив, что он не один, зло глянул на глухонемого. Тот испугался и попятился. Угрожая всякими неприличными жестами, сторонил своего безмолвного соучастника к берегу, пока он, оступившись, не повис, хватаясь за торчащие из берега корни.
Сычок испугался и попытался протянуть руку своему «другу». Видя в ответ страх в глазах и нежелание воспользоваться помощью, вдруг успокоился, встал, собрал вещи и пошел прочь.
Своё сокровище решил закопать. Место выбрал ровное и неприметное. Себе поставил условие: чтобы было видно с берега, где он обычно прохлаждался. Как ему казалось, гениально придуманное пересечение направления от сухого дерева к кустам. Теперь он богат и можно живот не рвать работой! Осталось дождаться лучших времен и воспользоваться добытым добром. «А глухонемой ничего не расскажет!»– успокоил себя.
К вечеру нашли глухонемого, который сорвался с берега и покалечился. «Следом не будет ходить! Был ненормальный, а теперь и подавно»,– размышлял по своей привычке Сычок.
Смутное, жестокое время гражданской войны докатилось и до окраины, которую молодой человек привык принимать со вполне определенными устоями. «Чего теперь ждать? Кругом ненормальные, злые люди! И добром не попользуешься – если только пропить! А так отнимут или того хуже – убьют! Пусть еще полежит в земле», – размышлял паренек.
А потом… Потом были бандитские налеты и волей случая оказался он под началом Сан Степаныча. Но страх беспощадной расправы за привычные поступки, которые считались нарушением дисциплины, гнал его прочь из банды. Не умел он следовать чужим правилам.
Когда в разъезде наткнулись на засаду, спасаясь от погони, ему всё-таки удалось отстать, случайно свалившись с коня. Пролежав без сознания (видимо, изрядно зашибся), несколько часов, обнаружил, что совсем один. Тело ломило. «Вроде цел!»– успокаивал себя, попробовав пошевелиться. Пополз подальше в кусты. Почти неделю блуждал по округе, стараясь не попадаться на глаза кому-либо. По привычке питался, чем придётся. Инстинкт привел его к людям. «Прятался, боялся бандитов!»– оправдывался он в селе. Еще долгое время после того случая, было ему не спокойно за то, чтобы никто не узнал о его подвигах.
Надежда на лучшие времена, когда можно будет воспользоваться украденным, не покидало Сычка. Мечты о том времени привели его в банду, они же, в связке со страхом, заставили её покинуть – по воле случая.
«У меня еще есть шанс! Может, Бог и не знает всего, раз так удачно всё складывается!?» – размышлял Сычок.
Шло время… И когда, как казалось, всё успокоилось, на дороге он встретил девушку, в глазах которой узнал взгляд атамана. «Неужели дочь!?» – обомлел он, и вездесущее чувство страха и сомнения вновь заполнили его существо…

ГИЛЬЗА

Конец лета. Август менял краски листвы, трава местами уже была жёлтой. Ванька пробирался через огород на поляну. Осознавая, что скоро в школу, решил вырваться на рыбалку. «Сейчас наловлю кузнечиков на наживку, и мне, обязательно, попадется голавль!»– рассуждал он.
Выходя на тропинку, заметил за терновником, в конце соседского огорода, деда Василия. Не то чтобы был очень наблюдателен, но стук молотка явно привлекал внимание. Любопытство изменило направление движения. Упираясь в болванку коленом, дед Василий наносил удар за ударом по зубилу, пытаясь что-то соскоблить, как показалось мальчишке. Через пару шагов он понял, что это не просто болванка, а снаряд.
– Дед Василий, а разве можно по нему молотком?!
Увлеченный своим занятием, не заметил мальчишку, отчего и вздрогнул:
– Ух ты ж! А ты куда?
– За кузнецами!
– Так иди, куда шел!
– Зачем Вы по нему молотком, вдруг он настоящий? – не унимался Ваня.
– Конечно, настоящий. От японской корабельной пушки, 127 мм! – выпалил дед.
– А почему от японской и еще корабельной?
– А потому что – иди отсюда! – начал злиться дед.
– Ну, серьёзно! У нас тут и кораблей никогда не было! Откуда он? – мальчишеское любопытство брало верх.
– Чего пристал! Иди мимо и подальше! – ответил старичок, упер зубило в край гильзы и ухнул молотком. Срезая край, обнажая блеск латуни, зубило скользнуло вдоль болванки.
Ваня, недолго думая, поторопился удалиться. «Для чего молотком стучать по такой страшной штуке?! А если грохнет?» – толкали мысли друг друга в голове. Оглядываясь, даже представил взрыв и воронку…
Преодолев значительное расстояние, уже не слыша ударов, принялся за ловлю кузнецов. Потом решил дойти до речушки, посмотреть, как там вода, мутная или нет. Может, перепугали всю рыбу, перегоняя вброд коровье стадо. Стоя на берегу, вглядываясь в тихую гладь маленькой речки, вспомнил за соседа: «Для чего ему это?»
Родился Ваня уже после войны, но много слышал от родных о её злодеяниях. Часто напоминали о минувших тяжелых годах лишений и скорби, страшные находки, которые таила в себе земля, вода, разрушенные здания, когда случался взрыв нечаянно обнаруженной гранаты или незамеченной мины.
Прогуляв до вечера, решил, что пора уже и до дома добираться. Солнце склонялось к закату, и всё активнее атаковали комары.
Стука слышно не было. Ваня решил проверить, на чём остановилась работа соседа. На вытоптанной траве валялась гильза с порубанными краями. Рассыпан, как показалось, ржавый порошок то ли мелкая крупа, чем-то сверху облитая. Порубанная канавка у основания указывала на попытку отрубить донце, но стенка оказалась толстой.
«Раз гильза валяется, деду Василию она не нужна. Он-то дельный, прибрал бы!» – убеждающий себя вывод сделал Ваня. «Из неё можно сделать ведро или котелок! Тяжеловата она, конечно, да и есть у меня настоящий солдатский котелок. Но ведь это от японской пушки! Вот друг Вовка удивится», – решение было принято, и находка обрела своего нового хозяина. Перевернув донце, прочитал: 127. И ниже -38 г. «И не японская гильза! Японцы русскими буквами год не пишут! Но всё равно сгодится!»– убедив себя в необходимости владения данным предметом, пошёл домой.
После нехитрой операции по пробитию отверстий под проволочную ручку, походный котелок был готов.
Рано утром, стряхивая росу с травы, Ваня со своим лучшим другом Вовкой шел на рыбалку.
– Вов, как тебе мой котелок?
– Тяжелый, неудобный! Только если что случайно не опрокинешь, – ответил друг.
Голавль ловиться не хотел! Думается, вчерашние кузнецы ему не понравились. А по росе других не наловишь. Хорошо, что на всякий случай прихватили баночку с червями. Несколько плотвичек еще плавали в котелке, а пара всплыла кверху брюхом.
– Вань, давай их сварим. Пока они все не издохли!
– Давай! Только костер разводи в воронке, – так называли ребята яму с обсыпанными краями, поросшими пыреем, метров пяти диаметром.
Володька набрал сушняка и скрылся в яме на берегу. Потянуло дымом костра.
– Вовка, пойдем искупаемся! Если потухнет, заново разведем костер. Жарко как-то стало!
Приятели скинув одежду, направились вниз по берегу к воде. Выбирая место для спуска, Ванька приминал траву, притоптывая. Раздался резкий щелчок, как показалось, сопровождающийся томным звоном в ушах. Подняв глаза, друзья наблюдали, как в замедленном кино, рыбешку в облаке, то ли пара, то ли дыма, уходящую в небо…
«Это был капсюль!!!» – распирая ударами сердца в голове колотила мысль.
Молчание.
– Ваня, спасибо, что позвал искупаться!
– Капсюль! Капсюль! Как я не подумал!
– Вот бы поели рыбки, Ванек!
– Как же дед умудрился его разобрать !
– Повезло!
– Он его поливал чем-то! Что же я так повелся на гильзу?! Вот она, глупость!
– Вань, в твои десять лет, думаю, можно простить. Но соседа? Из ума он выжил что ли?!– пытался Вовка успокоить друга.
Прошли годы, Ваня иногда вспоминал свой котелок из гильзы 38 г. от орудия 127 мм длиной в 50 калибров, но желания поэкспериментировать с подобными изделиями уже не возникало. Слишком неравнозначна риску была выгода и последствия, которыми все это могло обернуться.

А ЛОЖКА У НЕГО БЫЛА ПОДПИСНАЯ, МЕТАЛЛИЧЕСКАЯ

Вечерело. Михайло пробирался по воронкам за шрапнельным колпачком. Он еще с утра, во время обстрела, приметил место падения. Ждать было невмоготу, хотя товарищи отговаривали: «Еще светло, приметят! Несдобровать! Не рискуй!» Но увещевания были тщетны.
Заползая в очередную воронку, уже представлял ту ложку, которую мастеровой отольет из цинка. А он, вернувшись домой, подарит её жене. Еще обязательно изобразит на ручке надпись «В память о европейской войне». Лично видел такую у офицера.
Михайло был из мастеровых, поэтому легко сдружился с вернувшимся из госпиталя таким же воякой, как и он сам. Новый товарищ еще в госпитале загипсовал форму ложки штатной деревянной. И теперь, на позициях, чувствовал себя неплохо, так как было очень модно лить ложки из трофейного металла шрапнельных «колпачков». А он, Михайло, с ним уже договорился.
Притаился и внимательно осмотрелся, выбирая направление. И когда, как ему казалось, он был близок к цели, как из-под земли, выросла фигура германца. Засада!!!
На германских позициях давно приметили такие маневры русских солдат. И именно в этот момент, когда Михайло было «так надо» устроили засаду.
Удар, скрежет…
Уклоняясь от клинка, успел с левой дать затычину германцу, метнулся в сторону воронки. Бежал на всех четырех, опасаясь стрельбы. Преследования не слышал, удачно «приложился». Пара минут – и на родных позициях, где его с нетерпение ожидали товарищи.
«Цел!» – ощупывал себя в окопе.
– Михайло! А это трофей!?
Тут он заметил, из котелка торчал штык маузера. «Вот это урон!» – подумал про себя. – Только, что штык трофейный!»
– Не переживай, голодным не оставим! – потихоньку посмеялись товарищи.
На этой, как было принято считать, бессмысленной европейской войне, солдаты коротали своё свободное время, насколько хватало фантазии. Мастерили. Благо материала было много на выбор – гильзы и пули, свинец пуль, алюминий фляг, чугун осколков, медные пояски снарядов. Окопное творчество процветало!
Австро-венгры разработали технологию изготовления перстня из пули.
У французов была другая технология – они расклепывали в кольца серебряные монетки. Популярны были французские 50 сантимов, бельгийские дырявые мельхиоровые четвертаки. Противники Антанты занимались тем же, пытаясь привнести своё в оформлении. Немцы выпиливали перстни из горлышек своих алюминиевых фляг. Пилились они массово – большинство солдат все еще считало алюминий ценным металлом.
У русских солдат была своя забава – вместо штатных деревянных ложек в окопах массово отливали из трофейного металла по форме штатных металлические.
Прослышав о происшествии с бойцом, к утру прибыла «артиллерия».
– Салют пехоте! Что же ты надумал попусту жизнью рисковать?!– сказал артиллерист, потряхивая мешочком. В мешке глухо брякнуло, освободив тесьму, он высыпал защитные колпачки шрапнельных снарядов.
– Нам так не жить! Олово, делай что хочешь!
– А мы и не «жидимся». Лей свою ложку да под шальную пулю попусту не лезь!
– Браток! Спаси, Господи! Так, попутал с нетерпения, вот и полез.
В очередное затишье бойцы всё-таки отлили ложку.

НЕИЗВЕСТНЫЙ АРИСТАРХ

Молодой мужчина в сером костюме выбежал из соснового бора на прямую улицу с одинаковыми одноэтажными домиками. Слабый теплый ветер обдувал их темно-красные черепичные крыши, недавно намоченные грибным дождем.
– Эй!.. Эй! – крикнула молодая женщина из открытого окна домика, перед которым цвел невысокий куст шиповника. Незнакомец заинтересовал женщину. Всех мужчин городка она ненавидела за их страсть зарабатывать деньги на всем и в любое время.
– Я не «Эй»! Я – Аристарх! – остановившись у дорожки, ведущей через палисадник ко входу в домик, отозвался молодой мужчина.
– Заходи ко мне, чаем угощу, – пригласила женщина, прошла на кухню и зажгла огонь на конфорке плиты под чайником с водой. Она остро хотела с кем-нибудь поговорить о скоротечности времени.
Аристарх по дорожке медленно пересек палисадник, вошел в домик и через полумрак длинного коридора попал в комнату с открытым окном, из которого был приглашен на чаепитие. Женщина вынесла из кухни две чашки с горячим черным чаем – одну оставила в левой руке, другую отдала гостю.
– Скажи, симпатяга, почему время уничтожает красоту, которую само создало? – спросила она и коснулась тонкими дрожащими пальцами правой руки небритой щеки гостя.
Аристарху показалось, что на щеку его упал приятно-теплый солнечный свет. Он поставил чашку на подоконник открытого окна и признался:
– Не знаю. Для меня время не существует.
– Как так?! – удивилась женщина и выпила весь чай из одной и другой чашки. – Да кто ж ты такой?! Откуда ты взялся?!
– Я не знаю, – ответил Аристарх.
Действительно, вот уже неделю после комы Аристарх ощущал себя круглым сиротой без прошлого. Но его предки по отцовской линии были такими: прапрадед его, вескими словами уничтожавший зависть в людях, был рекрутирован адептами всемирного Зла в царскую армию и сражался в окопах Первой мировой войны. Там оберегли его от гибели адепты всемирного Добра. Вот тогда-то адепты Зла развязали Гражданскую войну в России. В той войне и погиб прапрадед Аристарха. Правда, в перерыве между войнами он успел зачать сына, и тому передалась способность словами творить добро среди людей, но перед Великой Отечественной войной был он осужден по 58 статье и сгинул на Колыме. Но у сына его тоже проявилась способность противостоять адептам всемирного Зла. Однако в тридцатилетнем возрасте он угодил в психиатрическую больницу, где и умер. А сын его дожил до тридцати пяти лет и был насмерть сбит грузовиком после митинга, на котором люди отказались участвовать в любых выборах в стране. Этим убитым и был отец Аристарха.

* * *
– Так кто ты такой? – более спокойно повторила вопрос женщина, всматриваясь в лицо гостя, которое ей напомнило сразу всех знакомых мужчин.
– Не знаю, – проронил Аристарх. – Но я знаю, что меня хотят убить.
– Кто?! За что?!
– Власть. Я знаю, как сделать людей счастливыми, – сказал Аристарх слова, возникшие в его голове неведомо откуда.
– За это не убивают, – твердо произнесла женщина. – За это уважают и ценят.
– Ошибаешься. Дослушав до конца мою речь, люди станут счастливыми, и никакая власть уже не будет в силах управлять ими.
Женщина приняла гостя за сумасшедшего и озадачилась: выскочить из комнаты через окно или через дверь, но потом расхрабрилась и попросила:
– Так расскажи мне, как мне стать счастливой.
Аристарх на пару секунд взбугрил небритую щеку языком и сказал:
– Одной тебе я не скажу. Мне нужны тысячи слушателей. Только тогда в моей голове появляются нужные слова о верном пути к счастью.
Женщина посмотрела в окно и увидела, как огромный самолет пачкает небесную синеву белыми парашютами.
– Это за мной. Меня схватят и убьют, – уверенно сказал Аристарх.
Вчера в соседнем городке он тоже видел в небе парашютистов, когда взбирался по лестнице на пустой трехметровый гранитный постамент, возле которого собрались люди на митинг. Но он так и не выступил перед ними. Едва он открыл рот, на площади появились полицейские и разогнали народ гранатами со слезоточивым газом и водометами. Аристарх тоже убежал с площади, а потом скрылся в лесу.

* * *
Десантники приземлились вокруг городка, убрали парашюты в сумки и неподвижно встали, держа автоматы наизготовку. В это время по шоссе в городок въехали автобусы с сиренами и громкоговорителями на крышах.
– Внимание! Внимание! Надвигается ураган! – разнеслось по улицам, врываясь в дома, в уши горожан. – Внимание! Внимание! Всем жителям взять документы, деньги, ценные вещи и занять места в автобусах! За жизнь людей, оставшихся в городе, власть никакой ответственности не несет!
Аристарх шарахнулся от открытого окна. Подобный призыв он слышал недавно в другом городке. Там после подобного призыва на улицах появились армейские патрули, от которых он удрал на угнанной машине.
– Полезай в подпол, – заметив тревогу в глазах гостя, распорядилась женщина, откинула половичок, приподняла за железное кольцо доску.
Аристарх спрыгнул в яму и уселся на пустой деревянный ящик рядом со стеллажом с банками солений и варенья. Женщина опустила доску, вернула на место коврик, закрыла окно, достала из шкафчика сумочку с документами.
– Внимание! Внимание! Приближается ураган! – разнесся призыв по улицам, врываясь в дома, в уши горожан. – Всем жителям взять документы, деньги, ценные вещи и занять места в автобусах! За жизнь людей, оставшихся в городе, власть никакой ответственности не несет!
Женщина покинула домик, пересекла по дорожке палисадник и подошла к солдату у открытой передней дверцы автобуса с громкоговорителем на крыше.
Солдат не проверил у женщины документы и пропустил ее в салон автобуса.

* * *
Автобусы с жителями городка укатили колонной по шоссе в другой городок, а домики этого городка быстро обыскали десантники, но никого не нашли, вызвали вертолеты и улетели на них на свою базу. Вот тут-то пушки с лесистых холмов принялись методично разрушать все здания городка. Так приказало командование, и артиллеристы стреляли и верили, что поступают правильно.
В это время Аристарх сидел на ящике в подполе домика, разрушенного первым снарядом. Спрятав подмышки ладони скрещенных рук и сжавшись в комок, он от грохота взрывов, от содроганий земли чувствовал себя в густой темноте, в которой сухой лист, оторвавшись от вершины векового тополя, падал бы не меньше часа на землю.

* * *
Вечером артиллеристы зачехлили и оттащили тягачами пушки в охраняемый ангар. Над руинами домиков закружила в багровых лучах заката изрядная стая серых ворон, резко каркая по какой-то только ей известной причине. Среди куч разбитого кирпича, обломков бревен и бетонных плит торчали изогнутые, обгорелые металлические конструкции непонятного назначения. Кое-где на пожарищах еще виднелся огонь, кое-где текли из-под земли ручьи питьевой и канализационной воды. Крупные крысы и мелкие мыши носились по развалинам.
Незаметно наступила ночь. Вороны, крысы, мыши и огонь угомонились. На черном небе появилась полная луна. В ее свете, позволявшем вставить нитку в иголку, Аристарх выбрался из погреба и присел на кусок бетонной плиты, торчавшей из груды поломанного кирпича. Принюхался. Слева едко пахло сгоревшей резиной. Справа воняло канализацией. Прислушался. Что-то журчало за спиной. Обвел взглядом бесформенные кучи кирпича, бетона, покореженные металлические конструкции. Посмотрел на полную луну и вообразил событие, которого никогда не было – пулемет с крыши дома простреливал улицу, разрывая пулями головы бежавших с воздушными шарами людей. Неуклюжие танки гусеницами превращали убитых в кровавое месиво, и над этой бойней висели и тикали огромные часы.
Жуткое видение исчезло. Аристарх облизал сухие губы и побрел через развалины к лесистому холму, над которым появилась Венера. Он верил, что где-нибудь и когда-нибудь все же расскажет людям о пути к счастью. И эта вера придавала ему силы. Он шел и не догадывался, что в недалеком будущем благодарные потомки воздвигнут ему памятник на центральной площади всех городов России.

ЧУДЕСНЫЙ УРОЖАЙ

Жили когда-то в одной деревушке старик со старухой. Жили они в домике в три окна, не мечтая и не сожалея ни о чем, ни детей, ни врагов не имея.
И вот как-то в конце лютой зимы внезапно захворал старик – утром все тело его заболело разом, сердце его ослабло, и дышать ему стало трудно.
Испугалась тогда старуха грядущего одиночества и давай лечить старика настойками да заговорами. Но не помогли ни магические слова, ни лечебные травы. Уже к вечеру перестал старик шевелиться на русской печи, закрыл глаза и прошептал:
– Умираю я, Анюта.
– Полно, Ваня, полно, – запричитала старуха. – Поживешь еще. Скоро весна. Талой водицы попьешь, головку на солнышке погреешь – здоровье в тебе и прибавится.
– Нет, умираю я, – тихо отозвался старик. – Ты, Анюта, меня не хорони. В печи сожги, а пепел весной на огороде развей.
– Полно, Ваня. Так не по-людски. Похороню я тебя, Ваня, как полагается, – в могилке, на кладбище.
– Ты не выкопаешь могилку, Анюта. Снега много. Земля – лед.
– Я соседа позову. Он – молодой, он поможет.
– Не мучай никого, и сама не мучайся, – прошептал старик, собрался с силами и строго потребовал. – Поклянись, Анюта, что сожжешь меня!
– Клянусь, – молвила старуха и прослезилась скупо.
– Вот и славно, – простонал старик и умер.
Старуха не нарушила свою клятву и сожгла старика в печи вместе с дровами, а пепел и золу собрала в чугунок, закрыла крышкой и камень на нее положила. А весной вскопала она огород, посадила овощи и раструсила прах из чугунка по грядкам.
К осени уродилась на тех грядках мордатая такая картошка; и капуста выперла – кочан руками не обхватишь; и огурцов, и помидоров наплодилось: воз и маленькая тележка.
Поняла старуха, что одной ей не убрать столь чудесный урожай, и попросила помощи у соседа – трудолюбивого холостого парня.
– Конечно, помогу, – согласился парень и в поте лица убрал с огорода урожай в закрома.
В благодарность за работу налила старуха помощнику стакан самогона. Выпил он охотно и охотно закусил сладким огурчиком и помидорчиком. Потом выпил еще стакан самогона и остался у старухи ночевать. С того дня пошла у него не жизнь, а сплошная пьянка. Каждый день он пил самогон стаканами да сытно закусывал дарами огорода. Закусывал, закусывал и постепенно старел.
Старуха заприметила перемену в парне, и зеркала в доме попрятала. Да парню было на зеркала плевать – самогона и закуски было вдоволь, да и секс порой у него со старухой случался. В общем, жил он, не тужил и старость свою не замечал.
А когда выпал первый снег, парень-старик внезапно захворал тяжко и через день умер. Но старуха не расстроилась. Сожгла в печи она труп своего сожителя, а весной пеплом его и золой удобрила огород.
Осенью поспел на грядках чудесный урожай, и старуха с бутылкой самогона отправилась в соседнюю деревню искать себе помощника по хозяйству.

ПОСЛЕДНЕЕ МОСКОВСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ

Недалеко от центра Москвы, в трехэтажном кирпичном доме, в котором размещались апартаменты нескольких государственных организаций, жило с незапамятных времен Привидение.
Днем Оно спало в самом темном углу чердака, потому что неизбежно погибло бы от солнечного света (кстати, как утверждают древние манускрипты, и от огня тоже); а ночью Оно бродило по чиновничьим кабинетам, скрипело дверцами дубовых шкафов, останавливало маятники напольных часов, опрокидывало стулья, сбрасывало бумаги с письменных столов. Но перед рассветом Оно наводило порядок, возвращалось на чердак и засыпало в углу, в норке под куском пыльной фанеры.
Так продолжалось из года в год; и никто не знал, что в доме живет Привидение.
Но совсем недавно крепкий старинный дом приглянулся богатым москвичам. И выехали из него все организации, и начался в нем капитальный ремонт. Строители сломали межкомнатные перегородки и возвели новые, сменили трубы водоснабжения и канализации, вставили новые окна и двери. При этом они так ужасно шумели, что Привидение плохо спало днем, а ночью хандрило и не вылезало с чердака. Все же Оно не покидало старый дом, считая, что создаваемые людьми неудобства когда-нибудь закончатся.
И это свершилось! Сделав на каждом этаже вместо множества кабинетов одну квартиру, строители уехали на другой объект, и вскоре в квартиру на третьем этаже вселилась молодая семейная пара.
Прогуливаясь ночью по дому, Привидение обнаружило спавших мужа и жену и почувствовало в богато обставленной мебелью квартире тревожную ауру. Чтобы выяснить ее причину, Оно вошло в сон молодого мужа и жены, которые спали в разных комнатах.
Оказалось, что во сне молодая женщина на красном автомобиле преследовала мужа по улицам среди небоскребов и сбивала, и давила его на каждом перекрестке. А мужчина грезил во сне, что стоит в лодке посередине громадного озера и бьет веслом жену, когда она выныривает из воды.
Тогда Привидение прогнало жуткие сны, потом создало новые и подарило их молодым супругам.
Мужчина увидел во сне жену, прикованную цепью к огромному валуну, а рядом рыжегривого льва, который раскрыл пасть, чтобы растерзать жертву. Мужчина убил льва золотым мечом, разрубил цепи и освободил жену.
В то же самое время женщине приснилось, что косматый дикарь приковал ее к валуну и исчез. Затем появился злобный лев. Он уже раскрыл пасть, но из-за валуна выскочил муж и золотым мечом отсек гадкому зверю голову. Потом муж перерубил оковы.
Тотчас женщина проснулась, и в ее спальню вошел муж и повинился:
– Дорогая, прости меня! Я поступил по-свински, когда вечером отказался пойти с тобой в театр. Прости меня, дорогая! Прости!
– И ты прости меня, что я накричала на тебя, когда ты разорвал театральные билеты! – сердечно воскликнула женщина. – Теперь я понимаю, что ты отказался от театра, потому что устал на работе. Прости меня за грубые слова!
– Я хочу тебя, – прошептал муж.
– Иди ко мне, – пригласила жена и сбросила одеяло на пол.
Умилившись примирению супругов, Привидение пробралось на чердак и безмятежно заснуло.

* * *
Следующей ночью Привидение посетило ту же квартиру и обнаружило, что муж и жена опять спят в разных комнатах. И Оно вошло в их сны и увидело, что женщина стоит на песчаном пригорке и смеется, наблюдая, как гигантские муравьи ползают по голому мужу и объедают его до костей. А в это время мужчине снилось, как он плескает из кувшина кипящее масло на голову жене, которая сидит на толстом колу.
Тогда Привидение поднатужилось и извлекло мужчину с кувшином из сна.
– Зачем ты помешало мне?! – разозлился он. – У меня масло остывает.
– Объясни мне, пожалуйста, – попросило Привидение. – Почему ты так жесток к жене?
– Сегодня я опять не пошел с ней в театр, потому что задержался на вечеринке сотрудников фирмы, в которой я работаю заместителем управляющего, – поведал герой сна. – В качестве компенсации за театр я купил жене шикарный букет чайных роз. Но она выбросила розы в мусорное ведро и заорала о своей загубленной жизни из-за отсутствия в ней искусства. Она так орала, что я даже захотел размазать ее по стенке. И размазал бы, если бы не тесть. Он – хозяин фирмы, где я работаю. Если я подниму руку на его дочь, он выгонит меня из фирмы и из этой квартиры, ведь она принадлежит ему.
– Понятно, – сказало Привидение, прошло сквозь стену и спросило у женщины из сна: – Почему тебе нравится, как твоего мужа поедают муравьи?
– Я ненавижу его! – прокричала нереальная женщина. – Я весь день мечтала о театре, а он пришел «под градусом», приволок цветы. А цветы я не люблю. Я люблю смотреть спектакли, бродить в антракте среди зрителей в фойе и обсуждать игру актеров. Я бы с удовольствием развелась с мужем. Он – далекий от искусства человек. Но я боюсь его. Он обещал, что убьет меня, если я уйду от него.
– Так почему тогда ты вышла за него замуж? – спросило Привидение.
– Я была любовницей начинающего актера. Отец узнал об этом, нанял бандитов, они покалечили актера, а отец выдал меня за сотрудника своей фирмы.
– Несчастные, – пожалело супругов Привидение и сотворило им общий сон, в котором они увидели себя обнаженными и танцующими в средневековом замке. А потом они проснулись и страстно занялись любовью на полу в гостиной.
– Вот и славно, – заключило Привидение и отправилось на чердак, в свою норку под листом фанеры, и там крепко заснуло.
Чуть позже из-за замыкания в электропроводке на чердаке загорелся бумажный мусор, скопившийся там со времен, когда дом был занят государственными учреждениями. Пламя быстро распространилось по чердаку, и от жара Привидение проснулось, испугалось, что погибнет в пламени, и выскочило на крышу. Но перелететь на соседнее здание не успело.
Восходящее солнце безжалостно пронзило и уничтожило Привидение.
А с огнем на чердаке быстро справились примчавшиеся на шумных машинах пожарные.

* * *
После пожара минула неделя, и в старинном доме произошла трагедия. Молодой муж поссорился с женой, воткнул кухонный нож в ее сердце, а потом испугался заявившегося в гости тестя, выпрыгнул из окна и раскол голову о крышку канализационного колодца.

СВЕРХСЕКРЕТНАЯ

(фрагмент повести)

Утром спросонья я обронила листок из блокнота, идею записать спешила. В результате чистый лист исчез. Улетел куда-то. Искала его половину утра, не нашла. Странно, в комнате и мебели-то нет.
Поделилась этой загадочной потерей с приятельницей Тоней. Подруги мои все далеко теперь, а новыми не обзавелась ещё. Антонина, особа практичная, доброжелательная, правда, с маленьким изъянчиком. Она сразу же предостерегла меня: «Да ты чтоооооо! – усугубила она мой страх телефонным шипением. – Это примета какая-то. Ну, не знаю! У меня тогда вот так же стольник пропал новенький, выпорхнул из кошелька, пока повернулась, а его и нет нигде! Так и не нашли с внуком, всю комнату с квартирой перерыли. Потом с Ванюхой приключилось, сама знаешь... А ты привяжи что-нибудь к ножке стула, на всякий случай...» Да, напугала меня Тонька, пришлось взять в дорогу этот блокнот. Заодно и мысли запишу в поездке. Может, и идею вспомню, которую упустила, пока листок искала.
В дороге не могу читать книги. Меня всё отвлекает. Взяла у моего знакомого историка интересные статьи, пообещав вернуть их на другой день. Мне нужно за сутки успеть ...
Полдня я нахожусь в пути – автобусы, электричка, метро – так добираюсь до работы и обратно, домой. Думаю, одолею! И вот в электричке, за полтора часа до Москвы я принялась за приятное знакомство с уникальным материалом про древнюю степь.
Рядом находились редкие пассажиры, в основном дремавшие перед трудовыми буднями. И на очередной остановке ко мне подсели двое пожилых мужчин, живо обсуждающих какую-то информацию. Конечно же, не читались мои статьи теперь. Я только просматривала их, полностью погрузившись в разговор незнакомых попутчиков.
В поезде что-то произошло, он резко затормозил... Моя сладкая конфетка из открытого рта на пол устремилась. Ну вот, наверное, сладости тоже нельзя, – снова суеверная Антонина вспомнилась.
Мои попутчики оказались физиками, а разговор затеяли про Житкур. Это таинственное местечко, существовавшее когда-то в пограничной с Казахстаном степи, недалеко от Волгограда... Но начали рассказывать они с другого... Дорога совсем разморила меня и склонила в сон. Мне казалось, то ли снилось, что я побывала в этих местах, и всё это происходило со мной когда-то...
Кульгутá – это посёлок в Ленинском районе Волгоградской области. Художественно объединим его с древней территорией Золотой Орды. Для чего.... Существовал когда-то у меня маленький трофеюшка: детёныш-суслик. Привезли мы его из степной Кульгуты, когда ездили в дальний посёлок к родственникам. Наверное, его мамку выловили браконеры, а малыш беспомощно выполз из норки и осваивался на земляной равнине, сбоку дороги.
Незнакомые мужские голоса то резко, то очень тихо проникали в мой сон...
Древнее море, Хвалынск.
Астрахань и Волгоград ниже уровня моря.
Кустарник тамарикс, солёное растение степи.
Дарма Бала, ханша, владелица земель.
К Берн, ильменно-бугровой рельеф, ландшафт.
Эфедра, растение, даёт прилив сил и отсутствие сна.
Мерлушка (каракуль), мех ягнёнка.
Кумыс (чагян) заменял воду, лечебный от туберкулёза.
Шубат, верблюжье молоко, содержит инсулин, вылечивает диабет.
Пантакрин, лекарство из сайгачих рогов.
Белый чай (калмыцкий), с молоком и бараньим жиром, листья зелёного чая (кирпичный чай) из отходов листьев и стеблей. Это как суп.
Кизяком, высушенным пометом животных, растапливали печи.
Кюр, баранина, запечённая на углях. Мясо заворачивают в шкурку ягнёнка на ночь, присылают землёй. С утра оно готово к еде.
Молочная, тёплая, калмыцкая водка.
Махан, мясо баранина, сваренное на воде.
Полынь, 11 видов, едят овцы и мясо целебное.
Овцы поедают пауков, каракуртов, тарантулов и т.д. Пауки не выносят запах овечьей шерсти (не крашеной) и не заползают в юрту.
И вот чудо – я понимаю во сне, что это совсем не моё время!
Странность сновидения ещё и в неких провалах, будто забыто что-то и уже никогда не вспомнить. Очнулась я на полпути и пожалела, что не смогла послушать попутчиков, которых уже не было рядом со мной.
Задумывался кто-нибудь, почему берёзка растёт на крышах домов и на балконах? Именно это дерево, а никакое другое. Это частое явление в моём берёзовом крае. Судьба – как мельчайшая цепочка череды наших поступков... Где-то перекрутилась когда-то, и уже не распутать её. А уж если в нескольких местах наверчено, то и всё. А что берёзка? Об этом позже...
Почему это зеркало здесь? Ведь мы его забрали с собой, когда уезжали. Синий ободок из проволоки, покрытой какой-то неведомой сталью, по-прежнему прочно держит уже проржавевшую овальную стеклянную основу из окиси серебра. И мне страшно посмотреться в него. Я понимаю, что больше не увижу себя, как тогда, молодой. А такой, какая я теперь, не хочу отражаться здесь. Моё размышление что-то прервало. Пространство внутри рамы как-то потускнело, и там что-то образовалось. А меня, будто магнитом, потянуло туда. Вдруг почудилось, как во время отлива в Индийском океане, вот так же, притягивает к себе уходящая вода. Она словно манит, и ты идёшь за какой-то неведомой силой, не осознавая невероятной опасности... И я прильнула к зеркалу, как сыщик, в поиске важной детали, раскрывающей разом все тайны. Там находилось не моё отражение. Мурашки мгновенно сожрали всё моё тело, а сердце застучало в висках. Там стояла моя родная бабушка, такая, какой я её запомнила навсегда: с добрым лицом и проникновенным взглядом, в простеньком бумазейном халате зеленовато-серого оттенка и в мягких тканевых тапочках, в светлом ситцевом платке. Она недовольно наблюдала за мной, и от этого меня обдало холодом – она ведь никогда здесь не была. Я бы закричала от испуга во все шесть октав моего пропавшего голоса, но его одолело неестественное молчание.
– Катька, погляди, что сзади тебя, обернись, – напугала меня бабушка в зеркале. – Как же ты не видишь? Забыла что ли, о чем я предупреждала тебя?
Ужас сковал меня окончательно, и представилось, что я спасусь сейчас только одним способом: если взлечу и вырвусь на свободу, а потом поднимусь высоко-высоко и исчезну, стану невидимой до самого моего дома. В этот момент за моей спиной послышался какой-то странный шорох и что-то упало. Это Лентер подтолкнул что-то в темноте, и оно свалилось. А он навёл камеру на меня, и вокруг всё запылало огнём . Но Лентер не заметил меня, а прошёл в соседнюю квартиру. Двери же все открыты. Кто этот Лентер?
– Не бойся, не думай ты об этом, – что-то подсказало мне. – И тебя пронесёт. Каждый видит мир по-своему, – послышалось откуда-то. Мой страх внезапно исчез.
Я снова обратилась к зеркалу, чтобы ещё увидеть бабушку и расспросить её о многом, чего не узнала от неё за все годы. Но отражение уже отсутствовало. Только небольшой коричневый шуруп торчал в стене на обоях, затянутых плесенью. А в памяти всплыли давние слова бабушки: «Всегда смотри в лицо времени, не отворачивайся от него! Делай всё вовремя». Так напутствовала меня бабушка, родившаяся в крестьянской семье в самом начале Первой мировой войны. А после Великой Отечественной она похоронила мужа-офицера, лично подчинявшегося Сталину. Оставшись вдовой во второй раз, с двумя дочерьми на руках, она долгие годы трудилась в колхозе, не щадя себя... И со мной, пятилетней, она мучилась в старости, пока моя мама работала на заводе и заочно училась. «Вот уедешь ты на чужбину и не навестишь уж никогда мою могилочку», – разрывают мне сердце бабушкины слова. Я не могу представить, как она, совсем юная русская девчонка, рано выданная замуж за взрослого полурусского-полуказаха, пережила и смерть первого ребёнка, маленькой дочки, сгоревшей от случайной искры из печи, и что испытала с первым мужем в далёком пустынном казахском посёлке Джаныбек. Как, оставшись вдовой, растила старшую дочь. А потом, после сорок пятого, победного года, там же разделила судьбу ещё раз со вторым мужем – украинцем, моим дедом, отцом моей мамы...
– Прости меня, моя дорогая бабушка, за забвение.
А сегодня мне приснился отец. Он стоял во дворе, недалеко от моего нового дома и не заходил в него. И я не приблизилась к отцу. Так и прошёл почти весь сон, я занималась какими-то пустяковыми делами. Но в конце я взглянула на отца: он смотрел на меня, улыбаясь, чужой... И всё такой же молодой.
– Пап, ну что ты там стоишь? – не выдержала я. – Зайди.
– Жду мать, она обещала, что придёт, – вроде бы ответил он, но не своим голосом. Он так и не зашёл....
Мне очень тяжело сейчас. Я бесконечно виновата, мои дорогие, простите меня.
Он шутил порой, мой отец ... Но я всё забыла. Этот сон, словно в тумане теперь. На каждом из нас стоит печать времени. На нас отпечатано время.
Тащусь, прихрамывая, с тяжеленным чемоданом, набитым книгами, на последний, девятый этаж, лифт не работает. Щёлкаю замком моей двери, будто открываю какую-то тайну. Едва вползаю к себе в комнату, думаю, отлежусь, а потом в ванную. И вдруг меня встречает пропавший листок! Белеет на полу, рядом со столом. Да, Тоня, примета отличная!..
Одна душа на всю семью. Почему мы ощущаем себя похожими на родителей, иногда кажется , что «это со мной уже было, вроде»? Чаще это происходит в детстве. Если нам по семь или восемь лет, когда успели мы позабыть-то? В наше сознание что-то странное словно включается на миг, и мы рассуждаем совсем по-взрослому в этот таинственный момент. Не задумывались? Одна душа нам даётся, и не только с родителями, но и со всей цепочкой по родословной линии, а мы, как соединение двух этих путей – отцовского и материнского. Поэтому и слышны нам отголоски деяний нашего рода. Но в чём тогда секрет сна? Я разорвала эту цепочку...

НЕ ПОНИМАЮ Я ТЕБЯ…

– Вы с мужем не живёте уже столько лет, а ты его принимаешь – кормишь, поишь, ведёшь с ним беседы, – удивилась подруга.
– Я и в больнице по просьбе дочери, которая в это время была в отъезде, навещала Сергея, разговаривала с врачами. Это нормально, и ничего тут такого нет.
Подруга ещё больше удивилась.
– Я ещё понимаю, если бы ты хотела его вернуть, но ведь ты этого не хочешь, – сказала она..
– Ты чужому человеку – слесарю, электрику предлагаешь стакан чая? А это отец дочери, – ответила я ей. – И потом, Сергей развёлся со мной, а не с ребёнком. И приходит он в гости не ко мне, а к дочери, а теперь уже, и к внучке. Кстати, все эти годы Сергей регулярно, один-два раза в месяц, приходил на пару часов к дочке, приносил ей подарочки – книжку, игрушки, конфетки, фрукты, играл с ней. Я не препятствовала этим встречам. Девочка знала, что у неё есть и мама, и папа, которые её любят.
– А Леночка никогда не спрашивала, почему папа живёт у себя, а не с вами? – спросила подруга.
– Когда Леночка немного подросла, она задала мне этот вопрос. Я ей ответила, что папе там удобнее, никто и ничто ему не мешает работать. А то, что мама и папа в разводе, это их взрослые дела, и её это не касается. Главное, что они любят и заботятся о ней. И потом, ты же видишь, что мы с папой друзья. Девочка успокоилась. Ответ её удовлетворил. Когда Лена стала взрослой, она всё правильно поняла и приняла. Внучку Сергей навещает реже, чем навещал дочь: четыре-пять раз в году, с пустыми руками не приходит. Внучку по-своему, любит.
– И ты спокойно на всё это смотришь?
– Что бы там ни было, он отец нашей дочери и дедушка внучки.
– Кстати, у него на днях был день рождения, – продолжила я. – Сергей попросил дочь отметить его у нас дома. Будет ещё его дочь от второго брака.
– И ты разрешила? – воскликнула подруга. – Ты с ума сошла!
– День рождения устраивают отцу его дочери. Я только гость. Посижу немного за столом и уйду, – ответила я ей.
– Какие высокие отношения! – с иронией в голосе воскликнула подруга. – Не понимаю тебя.
Я пожала плечами.
Жизнь всё расставляет по своим местам. Одно я только знаю: люди всегда должны оставаться людьми. Как бы ни сложилась ваша жизнь, когда-то вы любили друг друга, были близки. У вас общие дети, и это связывает вас навсегда, независимо от того, вместе вы или врозь. Человек при любых обстоятельствах должен оставаться Человеком.
– А как малая? У дочери твоей ведь тоже жизнь с мужем не сложилась, – поинтересовалась подруга.
– Малышка другого не видела. Родители расстались, когда она была грудной. Но отец два раза в неделю приезжает, занимается ребёнком. Олечка радостно его встречает и спокойно отпускает. Последнее время отец на выходные с ночёвкой забирает её к себе. Он неплохой отец.
– У него что, никого нет? – удивилась подруга.
– Думаю, что нет. Иначе вряд ли он забирал бы девочку к себе.
– Так, может быть, он вернётся в семью?
– Сомневаюсь, – ответила я. – Но меня это не касается. Это их дело.
– А алименты он даёт на ребёнка? И сколько?
– Я таких вопросов дочери не задаю.
– Какие высокие отношения! – с усмешкой сказала подруга.
– Но Олечка растёт и начинает что-то понимать. Знаешь, что на днях она мне сказала? Ты, бабушка, развелась с дедушкой, мамочка с папой. Значит, я тоже, когда вырасту, разведусь.
– Это совсем необязательно, – успокоила я девочку. – У тебя всё будет иначе, всё будет хорошо.
– Да…, – задумалась подруга.
Подруга моя дважды была замужем. И всё неудачно. Браком дочери своей она тоже недовольна, но дочь её уже лет тридцать пять живёт с мужем и не собирается разводиться. А вот внучка… К сожалению, разошлась и одна растит ребёнка. Отца к сыну она не подпускает, хочет лишить отцовства, бабушке и дедушке (со стороны отца) не даёт видеться с внуком.
– А что, отец ребёнка пьяница, наркоман, игрок, хулиган, психически больной? Он может навредить ребёнку? – спросила я подругу.
– Да нет. Но внучка знать его не хочет, – ответила она.
Рано или поздно ребёнок спросит, где его папа, захочет с ним познакомиться. У моего двоюродного брата Валерки отец во время войны пропал без вести. Я помню, как мальчишка кричал: «Человек не иголка в стоге сена. Мой папа не погиб! Я буду его искать и найду». Моя школьная подруга Тома тоже росла без отца. Став взрослой, она нашла его в другом городе. У него была семья, трое детей. Отец пригласил Тому в гости. Она поехала познакомиться. И всё. Интерес к нему у неё пропал – чужой человек.
Как-то гуляя возле детской площадки, я услышала разговор двух малышей. Представьте себе такую мирную картину: сидят детишки, копаются в песочке, и вдруг слышу:
– А у меня папы нет...
– Ну и что? – спрашивает другой малыш.– Подумаешь! Ничего особенного.
– Ты не понимаешь... У меня совсем, совсем нет папы!
И такое в его голосе было отчаяние! Такое горе!
Думаю, что при разводах родителей надо стараться сохранить отцов, чтоб ребенок не чувствовал себя обделенным. Это сложно, порой даже унизительно для женщины, но что же будет, если мы не поймем горе того ребёнка, который растет и чувствует себя несчастным... Ведь у каждого должен быть отец, разве не так?
– Я раньше не понимала тебя, даже где-то осуждала, а теперь вижу, что ты во многом права. Ваша Оленька знает папу, любит его. А у нашего малыша всего этого нет и не будет, – с грустью произнесла подруга.

НИК-НИК

Московский двор. Привычная картина: на лавочке у подъезда сидят бабушки. Изо дня в день они обсуждают жизнь соседей и перипетии сериалов, критикуют действия властей, блюдут нравственность подрастающего поколения — и, кажется, они знают все и обо всех.
Примечательно, что пожилых мужчин, сидящих на лавочке, увидеть можно крайне редко. Им необязательно обсуждать последние сплетни, они предпочитают этому игры в домино или в карты, разговоры о политике...
А тут выхожу я как-то из дома. Вижу: во дворе сидят на скамеечке несколько нарядно одетых дам (бабушками уже трудно их назвать) и среди них – представительный старик с палочкой (раньше я его здесь не видела), который что-то им увлеченно рассказывает.
Позже я узнала, что зовут мужчину Николай Николаевич. Ему 82 года. Он живет в Москве недавно, раньше жил в деревне. Именно о деревенской жизни и рассказывает Ник-Ник (так стали его все называть). А дамы, городские жительницы, слушают его, затаив дыхание, как рассказы об экзотических путешествиях.
Как Ник-Ник оказался в Москве? Жена умерла, а сын давно живёт в столице, заимел свой бизнес, купил себе квартиру и стал уговаривать отца переехать к нему поближе. Мол, будешь жить в отдельной квартире... Ник Ник согласился продать дом в деревне, в котором прожил всю жизнь, и переехал. Сын купил себе на деньги отца (плюс свои добавил) ещё одну квартиру в Москве и перевёз старика-отца. Картина для пенсионеров знакомая – вроде, живут отдельно от детей, а собственниками жилья не являются. Живёт Ник-Ник пока один, поскольку «все умеет», а как заболеет, сын возьмет его к себе: «Он у меня хороший»... Все это я узнала позже, прогуливаясь возле той забавной компании.
Как-то я пошутила, обращаясь к Ник-Нику: «А почему Вы не женитесь? Вокруг столько одиноких женщин? Вон они как Вас слушают!» В ответ Ник-Ник процитировал мне деревенскую похабную частушку (благо, рядом никого не было) – мол, старый, супружеские обязанности исполнять не могу... Но дамочки тоже ведь были не молоденькие – около 80-ти и даже за 80....
А тут смотрю: он вроде выбрал одну – ходят повсюду вместе, вдвоем на лавочке сидят, смеются. Ну, просто молодежь! Время было холодное, осеннее, а она – с непокрытой головой, в модной курточке... Остальные «невесты» приуныли.
Но недолго они так встречались. Какая кошка пробежала между ними? Почему-то женщина перестала на улицу выходить, а потом и вовсе стала со своими по­дружками на другой лавочке встречаться. А Ник-Ник один не остался – другие ему стали в рот смотреть и слушать бесконечные его истории. Периодически он выделял то одну, то другую, а потом вновь возвращался в компанию.
Ах, как женщинам хочется счастья! Как хочется, чтоб на тебя смотрели, тобой любовались, о тебе заботились! И не имеет значения возраст, и не важно, что говорят твои дети, которые думают, что старикам надо только спокойно есть и спать... Мечты, романтика, ухаживания! Очевидно, Ник-Ник это прекрасно понял, когда остался один, а невест-то вокруг много! Конечно, женское внимание ему льстило, наверное, он и сам чувствовал себя моложе, когда видел, с каким восторгом на него смотрят....

А однажды я увидела на этой лавочке свою соседку Наташу. Она была совсем не похожа на остальных женщин – стеснительная, тихая, молчаливая. Как-то я с ней разговорилась:
– Вас что-то беспокоит, Наташа? Вы такая грустная! Вы что – болеете?
– Да нет, не болею. Душа у меня болит. Мы с мужем и детьми жили хорошо, я – заслуженный учитель, муж тоже на важной работе был, а потом в один миг случилось горе: муж и сын погибли в ДТП. Я осталась с дочкой и зятем. Внук уже был взрослый, и стал он уговаривать нас все продать и перебраться поближе к Москве. Уехали, поселились в деревне. Как мне там нравилось! Я в школе биологию преподавала. И я там такой сад-огород развела – все соседи завидовали! Я вот тут слушаю иногда рассказы Николая Николаевича про деревню, я его очень хорошо понимаю! Я тоже очень скучаю по деревне!
– Но он-то не скучает! В его возрасте тяжело с огородом управляться, а «цветник» у него тут, на лавочке.....
– Нет-нет, я чувствую: он скучает, ну, совсем как я...
– Значит, не надо было Вам уезжать?
– Да что об этом говорить! Внук и дочка убедили. Я-то на пенсии, а им работа нужна, вот и уговорили меня все мои сбережения вложить в жилье московское... У меня пенсия очень хорошая, и дочка мне предложила переводить пенсию на её карточку. Я согласилась – она по магазинам ходит, готовит, меня кормит... Мы вместе с дочкой и зятем живем в однокомнатной квартире – мне там уголок отгородили... Внук отдельно от нас живёт. Вот тоска меня и берет!
Эта неоригинальная история с карточкой меня, конечно, покоробила, но ведь Наташа сама так решила! Что же теперь дальше будет? А дальше началась, похоже, любовь... Наташа стала повсюду ходить вместе с Ник Ником. Он ее у дома встречал и каждый день провожал. Апельсины, конфеты покупал – это при его-то прижимистости!
Наташа преобразилась. Оказывается, она может улыбаться, шутить…
Подружки без конца шушукались, как школьницы-старшеклассницы... Решили, что Наташа уже собирается к нему переехать. Да вот квартира-то не его, а сына – сын, мол, не разрешит.
Но… У Ник-Ника появилась новая пассия. Гуляют они втроём – он рядом с новой дамой, а Наташа где-то сзади плетется. Она как-то поникла, резко постарела. А потом Наташа пропала. Говорили, что лежит она, от еды отказывается, ни с кем не разговаривает. Так и умерла...
И Ник-Ник вскоре заболел – ковид. Слава Богу, не в тяжёлой форме – дома сам лечился. Подружки по очереди носили ему еду, лекарства (оставляли у двери, чтобы не заразиться, да и он не мог никого впустить в квартиру). Он поправился. Да только ослабел. Сын, как и обещал, взял его к себе.
– Ну, это на время, – говорили дамы. – Ник-Ник мужчина самостоятельный, скоро вернется. Он без хозяйства не может. Он каждое утро, еще до завтрака, сходит в магазин за хлебом горячим, у него всегда холодильник полный. А, помните, как он нас блинами угощал?
Вообще воспоминания о Ник-Нике теперь у них постоянно на устах. Да какой он был добрый, как одинокой Алевтине Ивановне швейную машинку отремонтировал, как кому-то кран починил, а какой он сам был чистый да аккуратный – всегда белую рубашку свежую надевал!
Глядя на этих женщин, которые забыв, пусть на время, обо всех своих заботах, увлеченно обсуждают Ник-Ника, я подумала о том, что не зря они мне напоминают школьниц-старшеклассниц... Как девчонки обсуждают мальчика, в которого они влюблены, но который не отвечает никому взаимностью или, вернее, хочет понравиться всем сразу, так и они чувствуют себя юными и беспечными! Они обсуждают подружек-неудачниц, сплетничая об их достоинствах и недостатках, и забывают о своем возрасте, о котором, сказать правду, и думать-то незачем! И разве не в этом тоже счастье?

ОРАНЖЕВЫЕ ГЕРБЕРЫ

– Надо бы повидаться, – сказал он мне. – Я очень хочу, чтобы ты приехала. Мне многое надо тебе сказать.
– Дорогой, я обязательно приеду, наберись терпения. Но сейчас меня с работы не отпустят. Как только будет просвет, я обязательно вырвусь к тебе.
Как по заказу, через несколько дней после нашего с ним телефонного разговора заглядывает в мой кабинет секретарь:
– С завтрашнего дня директор даёт Вам на две недели отгул.
Еду я домой и думаю: порадовать мне любимого сейчас или же позвонить, когда билеты будут уже на руках.
– Позвоню завтра, – решила я.
Утром, когда я собралась ехать на вокзал за билетами, неожиданно раздался звонок. Кто бы это мог быть так рано? Я сняла трубку и услышала голос Ирины – сестры моего друга:
– Вчера мы похоронили…
У меня потемнело в глазах, в голове пульсировало. Пришлось вызывать скорую – гипертонический криз. Ни о какой поездке не могло быть и речи.
Я поехала к нему позже, когда немного пришла в себя. Всю дорогу меня лихорадило. До меня вдруг дошло, что он захотел, чтобы я приехала не только потому, что соскучился. Боясь, что может не успеть (последнее время он плохо себя чувствовал), он решил сказать мне то, о чём молчал долгие годы.
Подойдя к дому, я замедлила шаг, мне было страшно переступить порог. Войдя в квартиру, я успокоилась. Все на своих местах: вот его тапочки, в ванной на полочке электробритва, банный халат, в комнате на письменном столе лежит его записная книжка, ручка. Такое впечатление, что сейчас откроется дверь, и он войдёт.
На следующий день Ирина поехала со мной на кладбище. Стояла чудесная солнечная погода. В воздухе пахло свежестью, весной. Всё зеленело. В цветочном киоске был большой выбор. Я купила, чтобы положить ему на могилу, оранжевые герберы.
– Откуда ты знала, что оранжевые герберы – его любимые цветы? – удивлённо воскликнула Ирина.
– Я этого не знала. Он дарил мне розы, тюльпаны, ирисы… Мне же захотелось подарить ему на прощанье свои, и, оказывается, его любимые цветы – оранжевые герберы.
Я долго стояла у его могилы, мысленно разговаривая с ним. Сердце разрывалось на части, колоссальным усилием воли я сдерживала себя, чтобы не разрыдаться.
При выходе с кладбища меня вдруг жалит в руку оса. Боль адская. Молниеносным движением я вытащила жало. Палец покраснел, опух. Откуда взялась эта оса? И тут до меня дошло: это он таким образом дает мне понять, что знает о моем приезде.
Мы были предназначены друг для друга. Почему, ну почему люди не говорят главных слов, когда все хорошо и безоблачно? Почему они ждут каких-то особенных моментов? Мне кажется, мы всегда откладываем принятие важных решений на потом. А потом, потом… оранжевые герберы.

ВДОХНОВЕНИЕ

Усталость сковывала плечи Пьера. Странная, не настоящая усталость, которая не имела ничего общего с физическим истощением.
— Это так ужасно…, – прошептал он, откидываясь на спинку стула и чуть проворачивая кисть между пальцев. С холста на него глядела зеленоглазая девушка с чёрными недлиными волосами. На очаровательном носу у неё прыгали веснушки, а блик на приятно красноватых губах отражал холодный свет откуда-то сверху. Если бы Пьер показывал свои картины людям, то мог бы убедиться, что это вовсе не «ужасно», как он привык считать. Однако каждый раз картина отправлялась на чердак, не удостоившись лишнего взгляда, но щедро осыпанная оскорблениями вроде «отвратительно, мерзко, невозможно».
Картину с девушкой ждала похожая участь. Пьер долго всматривался в неё, но вновь выругавшись, уже взял ключи, чтобы отпереть чердак и отправить туда свою «неудачу».
— Подожди! – громкое женское восклицание заставило художника подпрыгнуть от неожиданности. Он обернулся. Перед ним стояла девушка, словно сошедшая с холста. От взгляда на неё в груди Пьера разлилось что-то тёплое, почти горячее.
— Ты кто? – он глупо улыбнулся, осматривая девушку с ног до головы. Знакомая незнакомка смотрела на него, слегка приподняв брови и скрестив руки на груди.
— Я твоë вдохновение, — она сделала шаг вперёд и с прищуром посмотрела на картину. Пьер с непониманием замер, уставившись на девушку.
— Как это? Почему ты… Здесь? – художник судорожно вздохнул и тоже скрестил руки на груди.
— Мне просто надоело, понимаешь? Ты каждый раз оскорбляешь плоды моей работы, но затем всё равно хочешь моего присутствия для новой картины, — она раздражённо всплеснула руками и фыркнула.
Пьер чуть нахмурился:
— Но что я могу сделать, если все плоды твоей работы ужасны? На столько, что это невозможно показать кому-то!
Вдохновение хохотнула:
— Да что ты говоришь! А ты не пробовал спросить чьего-нибудь мнения? Ну, например, у своего старого учителя рисунка? Уж он-то точно знает, ужасно или нет, — к сожалению девушки, Пьер не захотел её понять.
— Ты не поймёшь. Если не можешь прийти и нормально сделать свою работу, то тогда вообще не приходи! – вспылил художник. От резкого взмаха рукой портрет упал на пол. Вдохновение в негодовании вгрызлась взглядом в парня, а затем, резко развернувшись, ушла, хлопнув дверью.

Пьеру показалось, что от этого удара дверью в комнате повеяло холодом. Он бросил взгляд на упавшую картину и сам упал на стул. Бывшее ощущение тепла сменилось леденящей пустотой. Он зло пнул холст, и даже не убрав его на чердак, вышел из комнаты. Он не мог вытерпеть того, чтобы от него, хлопнув дверью, ушло его же собственное вдохновение. Конечно, первым делом он решил догнать девушку, но ее словно тут и не было.
Сейчас он ощутил пустоту где-то внутри себя. Он почувствовал разницу между чувствами, которые наполняли его почти всю его жизнь, и тем, что теперь его не наполняет ничто. Это злило Пьера ещё сильнее. Художник вышел на улицу, оглядываясь в поисках девушки, но вновь безуспешно. Он тяжело вздохнул и направился к скверику неподалёку. Весной тут всегда было очень красиво. Вчера Пьер почти два часа просидел здесь на скамейке, наслаждаясь видом, и именно тут к нему пришёл портрет девушки, облик которой приняло его Вдохновение. Однако сегодня казавшиеся яркими цветы словно пожухли и приобрели сероватый оттенок. Парень не пробыл в этом сквере и десяти минут, поднявшись и направившись в местный бар.

— От меня ушло вдохновение. – припечатал Пьер своему старому знакомому, который работал тут барменом уже почти три года. Тот аж поперхнулся и вопросительно приподнял бровь.
— Ну, такое бывает, ты подожди — придёт, – он хмыкнул, возвращаясь к своим делам.
— Нет. Ты не понял! Вдохновение ушла.. Ушло, от меня, прямо хлопнув дверью, и я теперь не знаю, где его искать, — художник взмахнул рукой. Его злость быстро сменилась на разочарование, и он тоскливо оперся головой на руку.
— Ну…, – бармен был в растерянности. — Пройдись по красивым местам… Послушай музыку, что у тебя обычно вызывает желание написать картину? Может… Девушку красивую найди или вот, выпей, я угощу.
Пьер вздохнул. Слова друга казались вполне логичными, поэтому кивнул, а бармен одобрительно хмыкнул. Через пару минут Пьер со стаканом какого-то голубоватого напитка начал рассказывать всë по порядку. Однако его знакомый не очень ему поверил, и художник, расстроившись ещё сильнее, одним махом осушил стакан и направился прочь.
Вечер сопровождал его гулом автомобилей, толпами людей, вечно спешащих куда-то, и бессмысленной суетой. Полчаса назад он сидел под фонарём в парке, рядом с прудом, назойливо вглядываясь в водную рябь. Он отчаянно хотел, чтобы сейчас на воде появилось Вдохновение, но вода только колыхалась от слабого ветра.
— Красиво, правда? — окликнул художника чей-то голос. Тот резко повернул голову, его сердце вскочило к горлу, но очень быстро опустилось. Это была миловидная блондинка в розовом платьице. Она с блеском в глазах смотрела вдаль.
Пьер устало кивнул. Разговаривать не хотелось.
— Я – Мари, а тебя как зовут? Давно тут сидишь? — Мари задавала вопросы, не беспокоясь о том, что на них не отвечают. Она села рядом с парнем. Тот сделал глубокий вдох, почувствовал сладкий запах духов.
— Я просто отдыхаю, – он чуть пожал плечами, игнорируя добрую половину вопросов. Девушка хихикнула. Пьер посмотрел внимательнее на неё. Может, она поможет вернуть его вдохновение? Говорят, что любовь часто способствует этому. Вот только обычно не уточняют то, какой должна быть эта любовь. Мари продолжала что-то воодушевленно щебетать. На секунду художник даже засмотрелся на то, как свет фонаря пляшет на блёстках в платье девицы, однако ее болтовня сливалась в монотонный гул.
— Слушай, если тебе не интересно, то так и скажи! – возмущенно воскликнула Мари, поднимаясь. Пьер так и ничего не ответил, а девушка ушла. Затем и сам художник решил, что пришло время идти домой. Начал накрапывать дождь, а затем пошёл ливень. Капли громко ударяли об асфальт, стекали ручьями с волос и лица Пьера, заставляли дрожать листья деревьев.
Домой он вернулся под ночь, почти в слезах. Пустота изнутри начинала душить, хотя, казалось бы, что такого не бывает. Пьер тяжело вздохнул, сжал челюсти и, взяв зажигалку, направился к чердаку. Щелкнул ключ. Перед глазами парня предстала чудесная картина. Его Вдохновение спало на холсте с пейзажем. Когда он открыл дверь на чердак чуть пошире и впустил немного света, девушка чуть поморщилась и открыла глаза, сонно моргая. Художник судорожно вздохнул, ощущая, как пустота заполняется тёплой, почти горячей волной жизни. Он бросился к Вдохновению, крепко прижимая её к себе. Та только ойкнула, в ответ обнимая парня.
— Я хочу показать наши рисунки людям, — тихо прошептала она. Художник рассмеялся.
— Покажем. Всем покажем.

Парк сегодня был необычно оживлённый. На одной из его улочек стояли холсты с картинами. Пьер восторженно смотрел, как люди подходили к ним, одобрительно обменивались взглядами друг с другом, кивали, улыбались.
— А ты ныл, что никому не понравится, —хохотнуло Вдохновение вновь напугав художника своим неожиданным появлением. Парень рассмеялся.
— Да уж, я даже не думал, что такое может быть, — он повернулся к картине с портретом Вдохновения.
На неё смотрел какой-то мужчина.
— Я готов купить у вас этот портрет. Предложите цену, — деловито обратился он к художнику.
— Эта картина не продаётся, — отрицательно покачал Пьер головой.
— Ну, а как называется эта картина?
— Вдохновение.

ПИСЬМО ИЗ ПРОШЛОГО

Спешу утром на работу пешком. Августовский день обещает быть жарким, но пока голые ноги обвевает прохлада. В наушниках – собранный программой-помощником плей-лист – песни, которые должны мне понравиться. И правда, много приятных. И вдруг: перебором играется один минорный аккорд, следом – ещё один, очень похожий, будто бы музыкант ещё только подбирает мелодию. Вступает голос: сначала тоже как бы неуверенный, но я знаю, точно знаю, что он наберёт силу уже ко второй фразе.
И город вокруг будто бы растворился, а следом исчезло чуть больше тридцати лет моей жизни. Я снова девочка-подросток в темноте клуба пионерского лагеря. «I’m steel loving you» – медляк, на который мы поспорили с Мишкой. «Как я могла так попасться? – мечется в мозгу лихорадочная мысль. – Но делать нечего, надо идти».
А попалась-то я на слабо.
После завтрака мы, самые ответственные пионеры дежурного сегодня отряда стояли «на шлагбауме» – то есть сидели в будке чуть больше телефонной, чтоб открывать въезд автомобилям. Дежурство длится целых два часа, а машины-то тут и не ездят совсем. Жарко, скучно, болтаем. Сначала оценили, насколько надёжна наша оборона: спорим, сможет ли легковушка сбить эту крашеную доску на ходу. А грузовик? Скрывая страх пропустить в лагерь кого нельзя, мы пугаем друг друга историями «про соседний лагерь», где кто-то пробрался-таки на территорию, минуя КПП и перерезал всех до единого. Незаметно и логично разговор зашёл о бесстрашии. «Всё же все девчонки – ужасные трусихи, – вдруг заявил худощавый темноглазый очкарик Мишка, – они даже пацана на танец пригласить побоятся, не то что…»
– Чего это побоятся, не побоятся! – не смогла я пропустить такой «выпад».
– Ну, давай, сегодня на танцах, докажи. Или слабо?
– Не слабо. А кого пригласить-то? – тянула я с окончательным обещанием.
– Да вот хоть Дена, – Мишка кивнул в сторону первого попавшегося на глаза. Ден слегка порозовел щеками. Видимо, жара этого дня настигла и его.
– А Ден ходит на танцы?
– Если пригласишь, то приду.
– Приглашу, конечно, – сказала-решила я, и мы скрепили спор символическим разбиванием пожатых уже почему-то нами с Деном рук.
И вот вечер, танцы. Не пойти или не пригласить у меня и в мыслях не было – я слов на ветер не бросаю. Но и как? Это ж надо пройти через свободное от людей пространство поперёк клубного зала, на виду. А наши пацаны, судя по всему, о споре знают. Кучкуются у бокового выхода, поглядывают, ждут.
И вот заиграло вступление. Перебор двух почти одинаковых минорных аккордов, будто музыкант ещё только подбирает мелодию, а потом ещё два перебора, чуть ниже. Ни с чем не спутаешь – тот самый, давно ожидаемый медляк. И голос… Высокий, абсолютно не брутальный, сначала будто не вполне уверенный: «Time, it needs time…» Всё. Больше откладывать нельзя. И так уж, узнав с первых нот, мешкаю.
Иду, шагаю в ритм, чтоб не пропустить без танца ни такта.
В полутьме, освещаемой разноцветными мигающими лампочками, выцеливаю щуплую фигуру Дена среди остальных. Подхожу. Проговариваю заготовленную и как бы небрежную фразу: «Ну, пойдём» и вижу, как она теряет актуальность на лету – это не Ден, а Мишка, но почему-то без очков. Я потому и обозналась. В голове пронеслось: «Она вскрикнула: «Ай, не он! Не он!» — и упала без памяти». Собралась. Песня-то идёт. С интонацией тереховской миледи:
– Где он?
– Там. Где-то там, в палате, кажется, – вдруг замямлил. Куда делся утренний провокатор и обвинитель всех девчонок? Про очки не спросила.
Выдохнула. Сделала. Смогла.
К третьему припеву мальчишки принесли-припинали Дена и поставили передо мной. Кто-то из них остался посмотреть, что дальше, но было неинтересно: кажется, мы принуждённо покачались, положив руки на плечи другу другу. Впрочем, я этого почти не помню.
Песня закончилась, и снова вернулся город, прожитые годы и заботы взрослого человека. Мне надо было спешить. Но песня из моего детства осталась и в моей, и в телефона памяти, как прочитанное письмо из прошлого.

ОДИНОЧЕСТВО – СВОЛОЧЬ

Я живу в жилом комплексе. В ЖК. Их ещё называют «человейники». Гигантские прямоугольные кубики стоят в каре. Из окна видны другие окна, балконы. Много. По бокам, через двор. Если чуть повернуть голову направо и посмотреть туда, где дома не смыкаются, увидишь торговый центр. ТЦ. Словосочетание без гласных – ТЦ в ЖК. А за ним, через дорогу, ещё дома. И тоже – окна и балконы. Архитекторы, видимо, хотели облегчить мою участь и сделали дома разновеликими. Получилась какая-то сумасшедшая прямоугольная кардиограмма – горизонтальная крыша, вертикальный обрыв, опять крыша, подъём тоже под прямым углом.
Мне повезло – я живу, пока живу, на последнем, шестнадцатом этаже, мой личный пейзаж на треть состоит из неба. Оно тоже перечёркнуто пучком прямых линий проводов, но всё же. Со мной всегда – низкие тучи или лёгкие перистые облака, трассировочный след от пролетевшего самолёта.
А ниже, под небом – квадраты, углы. Окна образуют решётку. И на каждом – перекрещиваются рамы. Как решётки тюремных камер. У каждого своя. У меня – одиночная. Однокомнатная тюрьма. И диагноз-приговор.
Девочки, привлекающие мужчин в караоке песней «Одиночество-сволочь», понимаете ли вы, о чём поёте? «Я не чувствую руку», – говорите вы? Да Бог бы с ними, с руками… Просыпаюсь ночью с лихорадочно бьющимся сердцем, плетусь отпереть дверь, чтоб врачи могли войти. При этом отчётливо понимаю, что если не вызову себе «скорую», то больше некому. Вот что значит истинное одиночество.
Пью воду на кухне, смотрю на небо. Ночь, но за окном светло – лето, зори целуются, да к тому ж негаснущие столичные фонари.
Слышу внизу, в нашем дворе-колодце кто-то бьёт мячом о забор площадки. Можно было бы вообразить, что кто-то рвётся из крошечной клетки внутри большой клетки-двора. Как беспокойные мысли внутри моего черепа. Но нет, там веселятся. Звук качающейся сетки-рабицы отражается от стен и кажется, что в мяч играют на моём балконе. Так же отчётливо слышится и разговор подвыпивших «болельщиков» на скамейке. Слушая басовитые голоса подростков, привычно думаю: «Не из наших домов, наверное. Иначе бы знали, что даже мне, на моём последнем, слышно каждое слово». С другой стороны, знает ли мой сосед, какие передачи я смотрю по телевизору? Слышит ли? Не исключено, что осуждает: «Дался тебе этот первый канал, старая кошёлка». Впрочем, вряд ли соседский пацан знает такие ругательства. Его ровесники на скамейке вон, ругаются буквально несколькими словами, без излишеств.
Я вспомнила времена, когда сосед за стеной был ещё ребёнком: как он болтал без умолку, едва научившись говорить, как испачкал-расчертил пол в общем коридоре первыми роликами и всякий раз, проходя, звенел звонком стоящего там же велосипеда, уходя в школу. Подумалось, что внизу, в сетку площадки сейчас стучит такой же выросший пацан. Ну, может, чуть младше, может, не такой добрый или чуть симпатичнее, но живой, настоящий.
И тут вдруг отпустило. Сжимающая сердце холодная рука – страх смерти ослабила хватку. Подумалось, что в крайнем, самом ужасном случае можно спуститься, крикнуть в сторону скамейки: «Мальчики, помогите, умираю!» Да, напугаются, может, даже и разбегутся. Но всё же шанс есть, что кто-то останется, позвонит в «скорую». Всё же не совсем одинока я. За каждым окном – человек. И много нас.

ВЕЖЛИВОСТЬ

Вот все говорят: «Надо быть вежливым!». Хотя о чём это я? Давно уж никто так не говорит. Или всё же в школе говорят? Спросить-то не у кого: своих детей у меня нет, а племянник в армию ушёл после профтехучилища. Но в моё время и в школе учили вежливости, и в семье. Надо, никто не спорит. Но где граница, не бывает ли вежливости чересчур?
Вот тут, положим, ситуация – выборы. Сидим это, значит, мы комиссией в девять членов. Демократические выборы обеспечиваем. В муниципалитет. Чем этот муниципалитет должен заниматься, в нашей комиссии, дай бог, двое знают – председательша да секретарь. Простые члены думают, что в муниципалитете бюджет района воруют, весь день, поди, только жрут-пьют на деньги, которые лучше бы в благоустройство дворов вкладывали. Лавочку, вот простую лавочку у подъезда можно же поставить? Чтоб рабочий человек после тяжёлого дня мог сигаретку с удобствами выкурить, ножки свои натруженные вытянуть, а не топтаться в закутке возле мусоропровода, куда жители всякий хлам тащут? Сидела б я так на лавочке, на прохожих поглядывала, здоровалась бы с ними, а неведомому муниципалитету «спасибо» говорила бы. И колдобины на дороге подлатать давно пора, пока никто в луже не утонул, чтоб эти прохожие тоже шли с улыбочкой.
Ну, да не об этом речь. Зайдёт, значит, к нам на участок избиратель. Редкий гость на муниципальных-то выборах – избиратели тоже про то, что должен делать муниципалитет, не особо знают. Сознательные только на участок прутся, старые перечницы, которые ещё Брежнева выбирали, выразить гражданскую позицию им надо. Почитает такой избиратель, конечно, фамилии кандидатов на стенде, сколько у них уже денег на счету посмотрит. Прикинет, кто из них, может, меньше воровать будет, попытается по лицу угадать, кто всё же колдобинами во дворах займётся. Как будто если деньги, машины и квартиры уже есть, то воровать меньше хочется.
И вот идёт избиратель к нам, к комиссии. А мы, если не в телефоны смотрим, то и вовсе скучаем. И хочется нам поговорить, ну, можно и с избирателем. Не поболтать, а по делу, мы ж на работе. Сначала сурово спросим его: «Какой у вас адрес?» Чтоб убедиться, что тот на свой участок притащился, в правильную дверь вошёл, а не как они умеют – мимо двух участков пройти, чтоб мы его развернули. Другой бы, кто поинтеллигентнее, может, от такого прямого вопроса сконфузился бы, стал бы рассказывать, где да с кем он живёт, где прописан, особенно когда это разные адреса. А наши, с гражданской позицией, – ничего, адрес регистрации оттарабанят, будто в милиции. Паспорт тоже легко в руки дают. Наша председательша просила паспорт из рук населения смотреть. Мол, в методичке пишут, что так надо. А если уж у него, бедолаги, рукописный ещё паспорт, к примеру, или странички так засалились, что никак текст не разобрать, то должно попросить разрешения взять в руки, точно он ценность какая. Не знаю, может, те методички по американским технологиям пишутся. Но у нас на участке люди спокойные в этом смысле. Руку протяни – в нёй уже чужой паспорт окажется, я ж женщина с бейджиком, значит, паспорт спросить могу. А если я лишь с разрешения стану паспорт трогать, так большинство удивится. «Конечно, можно!» – кто беспечно, кто с удивлением. Чтоб настороженность какая или хотя бы осторожность – единицы, и каждого помню. Пришёл так один: «А на каком основании?». Ну, осадили, его, конечно, документ забрали, личность сверили тщательно и с пристрастием.
Так вот, про вежливость. Где-то между вопросом про адрес и рассматриванием паспорта поздороваемся-таки. Если не забуду. Иной раз просто улыбаюсь или без эмоций поясняю: «Паспорт!» Чего, мол, замешкался? Документ покажь.
Но зато, когда избиратель свою гражданскую волю в урну опустит, и пойдёт уж восвояси, тут-то и начинается парад вежливости. Какой-нибудь член скажет ему: «До свидания!», так второй непременно подхватит. И третий. И наблюдатели ещё покричат. Председательша и та от своих дел оторвётся и тоже скажет. И так пока все не подосвиданькаются – не уймутся. И чего вы, спрашивается, прощаетесь с ним, коли вы не здоровались? Или вы и правда на свидание с этой сознательной старой перечницей намылились? А если избиратель, не приведи господь, тоже вежливый… Тут вообще туши свет: каждому члену ответит в тон. Спасибо, что не остаётся на участке до вечера, чтоб каждому доброе слово сказать.
И вот, спрашивается, нужна ль такая вежливость? Где это написано, что каждый в комнате должен с ушедшим попрощаться? Или тот, кто не прощается – тот невоспитанный хам? Или всё же пусть прощаются только те, кто здоровался? Много вопросов. А вы говорите: «Вежливость»!

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ

ГЛАВА 1. РАЗРЕЗЫ

Стояли лютые холода января 1982 года. Владивосток географически стоит почти на широте Сочи, однако тогда было очень уж холодно. Широта — это линия, идущая параллельно экватору, называемая еще и поэтому параллелью. Считается, что объекты, лежащие или стоящие на одной широте, должны обладать схожими погодными условиями (климатом), но на практике так не получается. В Сочи в то же время было плюс два — плюс четыре градуса тепла, тоже не сахар, но не минус пятнадцать же, что стояло в то время во Владике.
11 января вышли в море. Почему-то запомнилась эта дата, когда началось почти годичное плавание гидрографического судна «Армавир» из одного рейса-похода в другой без отдыха на родной земле. Странно, обычно говорят «большое плавание» парохода из точки А в точку Б, но при этом «от причала отходят», а «в порт заходят» корабли и суда. «Корабль отправился в большое хождение по морям и океанам» — вот так не говорят, это вообще режет слух, а как вам такое: «капитан дальнего хождения»? Ну, конечно, капитан дальнего плавания — это правильно и понятно всем! И, тем не менее, корабли и суда всё-таки ходят по морям и океанам, а плавают в воде только гов… Простите, мой читатель, – какашки!
Это я, если позволите, о том незыблемом и вечном, что на флоте отличало моряков от работников и специалистов других земных специальностей и занятий — о морских терминах и морских или флотских традициях, о которых сложены легенды. «Комингс», «шкентель», «шкафут», «бак», «ют» — магические слова для гражданского человека и привычные для уха моряка, такие обыденные корабельные слова и термины.
Старшим похода пошёл сам командир дивизиона гидрографических судов, капитан 2 ранга Мирон Викторович Перехватов, в простонародье именуемый «комдив». По неписаным правилам нашего небольшого судна он заселился в каюту командира — самую комфортабельную каюту на судне, соответственно, командир Александр Акимов переехал в мою, а я, будучи помощником командира, в каюту штурмана и так далее, по цепочке. Перед самым выходом Перехватов собрал весь комсостав (командный состав) в своей теперь каюте и произнёс длинную речь с примерно следующим смыслом:
— Вы — достаточно молодой экипаж, командир назначен несколько месяцев назад, старший помощник только в сентябре пришёл из училища, морской практики почти не было! Попробуем из вас сделать моряков! А вы, — он обратился к «старичкам», — мне в этом поможете!
«Дед» (так на флоте зовут старшего механика), ухмыльнулся в усы:
— Будем в войну играть?
— Я бы на вашем месте помолчал, Александр Вадимович! — Перехватов почти всех начальников судовых частей знал лично и называл предельно корректно: по имени-отчеству.
— Вы когда последний раз пожарную тревогу играли? Уже и не помните, наверное? — стальные нотки в голосе Перехватова не предвещали ничего хорошего.
«Дед», на самом деле которому было едва за тридцать, тут же парировал:
— Мы же сдавали 2-ю задачу на «ходовых» перед Новым годом, вот тогда и играли учебную пожарную тревогу, нам «хорошо» поставили!
— Всё ясно с вами! Старпом, представьте план подготовки экипажа по борьбе за живучесть судна завтра к утру, обсудим! – Перехватов назвал меня старпомом, наверное, «за глаза», вроде авансом. На нашем типе гидрографических судов не было должности старший помощник, однако в дивизионе всех помощников называли старпомами, потому что все обязанности старшего помощника и, собственно, помощника ложились на одного человека. Комдив был строгий и обычно молодых помощников командиров судов всегда называл строго по должности – помощник, а тут, видимо, авансом изменил своим правилам.
Ну, вот и началось, подумал я. Мне говорили, что с Перехватовым мы хлебнём горя, что он сущий дьявол и не даст продыху в море. Одно радовало, что мы идем в Южно-Китайское, там жарко, можно будет покупаться и в это время года очень тихо с точки зрения тайфунов и штормов! В конце концов, казалось мне, 120 суток выдержим, невелика проблема.
Этот термин – «играть пожарную тревогу» – тоже разговорное морское выражение, означает, что вся команда проводила тренировки по пожарной тревоге, при этом засекалось время выполнения задач и разных вводных. На судне по пожарной тревоге всегда имитировался пожар в каком-нибудь отсеке или помещении, и команда выполняла операции по его тушению. По итогам таких учений ставилась оценка, причём или «удовлетворительно», или «неудовлетворительно», других, как правило, не ставили. Оценка «хорошо» вообще была как космос, то есть практически недостижима.
Однако учения учениями, а надо было ещё и производственный план выполнять. Мы шли на «Разрезы», работа непыльная, ходи себе туда-сюда по квадратам моря в соответствии с заданием и ставь батометрические станции. Кстати, планировался заход во Вьетнам, в бухту Камрань, на отдых, что тоже обещало некоторое развлечение. В общем, несмотря на занудство Перехватова, рейс обещал быть очень интересным.
Для меня это был второй большой выход в море на самостоятельной должности. Я уже сдал на «самоуправство» (так назывался допуск к самостоятельному управлению судном при несении вахты вахтенным капитаном), и с удовольствием молодого пса, выскочившего на просторы охотничьих угодий, стоял «собачью» вахту с 04.00 утра до 12.00 дня. «Собачьей» или «собакой» эту вахту называли, потому что в эти утренние часы особенно хотелось спать, и с непривычки ноги были ватными, глаза сами закрывались, голова просто падала на штурманский стол, и первые сутки или даже неделю надо было просто выдержать и привыкнуть к этим неудобствам.
На мостике в это время под монотонный стрёкот приборов и в полной темноте стояли свои вахты вахтенный капитан, штурман и вахтенный рулевой. Приборная доска главного пульта управления судном приглушенно светилась разноцветными лампочками. Темнота, в которой стояла «верхняя вахта», просто необходима, потому что внутри освещённого помещения ночью человек ничего не может разглядеть вокруг судна – сплошная темнотища! А когда внутри темно, тогда всё видно, глаза привыкают, и всё внимание фокусируется на обстановке вокруг судна с целью обзора окружающей акватории.
Тогда за борто́м возникал целый мир, который не виден глазом, из освещенных судовых помещений. В нём главенствовала Луна, освещающая своим серебряным светом всё пространство, вдалеке виднелись огни соседних судов, играл отбрасываемый форштевнем светящийся планктон, сверху светили звёзды, собирающиеся в причудливые, но очень знакомые и понятные штурману созвездия. Иногда курс судна совпадал с лунной дорожкой, и тогда все на мостике погружались в её (Лунное) холодное серебряное свечение, обстановка становилась даже футуристичной, и на какое-то время все на мостике приходили в оцепенение. Тут, конечно, не до сна!
Однако, если на небе сплошная облачность, кругом темнота и не видно ни зги, то в такой обстановке трудно удержаться от дремоты, переходящей в неминуемый сон.
Хитрый Перехватов на вторую или третью ночь тихонько поднялся на мостик и, неслышно подойдя ко мне сзади, сказал:
— Спишь, старпом!?
Я был предупрежден командиром о таких штучках, но всё-таки от неожиданности вздрогнул (благо в темноте не видно) и, собравшись, чётко произнес:
— Не сплю, товарищ капитан 2 ранга! Смотрю за окружающей обстановкой!
А сам я подумал: «Хрен тебе! Не поймаешь!» Тут же пришла мысль: «Интересно, в чём пожаловал на ходовой мостик старший похода в пять утра?» С удивлением обнаружил, что по полной форме, в рубашке с погонами, только без галстука. Перехватов посмотрел бегло на приборы, нагнулся над штурманским столом, посмотрел записи в судовом журнале. Я знал, что там у меня полный порядок, и ждал одобрения, однако Перехватов сказал:
— Вы помните, завтра после обеда жду вас с планом подготовки по БЗЖ!
Тьфу ты, вот зануда! А ничего, что моё время отдыха после вахты начинается с 12.00 дня, и вся моя вахтенная смена в эти часы отдыхает. Нет, по-видимому, старпом не должен отдыхать, старпом работать должен!
— Понял вас, буду в 13.00!
План подготовки экипажа по борьбе за живучесть судна я, конечно, полностью провалил. Перехватов меня истязал медленно и долго, пока, наконец, я почти наизусть не выучил составы всех судовых расчетов, порядок их действий и, главное, — логику спасения отсеков от затопления и ключевые основы борьбы с судовыми пожарами. За первый месяц плавания мы провели почти тринадцать учебных тревог, и на разборе итогов последней учебной тревоги Мирон Викторович сказал:
— Ну вот теперь относительно сносно поработали! Будете теперь спать спокойно!
Последняя фраза относилась к нам с Акимовым. Мол, учитесь, студенты, пока я жив…
На «Разрезах» складывался очень монотонный режим работы команды и экспедиции. Между точками примерно миль 8-10, это около часа ходу, затем ложимся в дрейф, и экспедиция ставит на этой точке батометры. В дрейф — это значит, главные двигатели стопорятся, и пароход стоит на месте. На самом деле он, конечно, смещается, потому что ветер и течения делают свою работу, но главное в момент забора воды на разных горизонтах глубины моря в данной точке — чётко определить место судна и отметить в журнале и на карте.
Потом батометры поднимались на борт, мы запускали главные двигатели и перемещались в следующую точку, а там опять всё повторяется. И вот так круглые сутки. Кто-то умный сказал, что в море сутки, как птицы, летят! Какие птицы? Их сроду в океане не увидишь, дальность беспосадочного полёта в океане очень большая, и кто такой умный сказал?
Так пролетело суток шестьдесят, может, чуть больше или меньше. Наступил день рождения командира. В каюте старшего механика собрались я, дед, наш помполит Давыдкин Виктор Кузьмич и 2-й помощник Забралов Валентин, обсуждали, как будем поздравлять командира, где накроем стол для комсостава, во сколько сбор участников и т.д. Все основные вопросы обсудили, и дед спросил:
— Так, вроде всё ясно; Василий Михайлович, а вы нас, чем порадуете?
И все посмотрели на меня, а я не сразу сообразил, что говорить:
— А вы что имеете в виду?
— Как что? А закусывать чем будем?
И тут я вспомнил, что имелось в этом странном «виду».

ГЛАВА 2. ЗАВПРОД

На флоте было привычно всё сокращать до понятных коротких слов или именовать на морском жаргоне, например, наше судно мы все называли «пароходом», командира судна иногда называли «кэп» или «мастер», старшего механика — «дед», старшего помощника — «старпом», судового врача — «док», боцмана – «дракон», а вот заведующего продовольственной частью на пароходе называли просто – «завпрод». Эта должность, с одной стороны, была почётна и трудна, с другой стороны, чрезвычайно ответственна и важна. Еда в море для экипажа зависела всегда от двух человек — завпрода и повара. Оба они, как правило, на наших судах были в подчинении помощника командира судна по снабжению. На судах типа «Армавир» такой помощник не был предусмотрен, и поэтому они подчинялись обычному помощнику, то есть мне.
Мои более опытные коллеги на берегу «стращали» меня, что, мол, нельзя ни в коем случае испортить отношения с завпродом, от этого зависит количество и качество питания, наличие на борту различных разносолов и вкусностей. Старпом с «Арктики» мне даже задал риторический вопрос:
— А как ты закусывать собираешься?!
И, глядя на мой удивлённо-странный взгляд, мол, ну не к завпроду же ходить?
— А куда ходить, салага, жизни не знаешь, пороху не нюхал! Конечно, придётся идти к завпроду в продкладовые!
Да, я еще салага, то есть моряк первого года службы на реальном флоте. Тогда мне казалось: что это за проблема такая, чем закусить не найдём что ли? Кладовые полные, я являюсь начальником завпрода, у меня в каюте холодильник в наличии, и закуску я, конечно, взял с собой из дома.
На «Армавире» завпродом была Елена Николаевна Смирнова, опытная, повидавшая виды, как говорят, пережившая за 10 лет работы в гидрографии уже три ревизии, пять командиров и семерых старпомов. Как только я появился на пароходе, она сразу взяла покровительственный тон: мол, слушай меня, лейтенантик, и тогда у тебя всё будет хорошо! Конечно, ей уже за тридцать, а мне было двадцать два от роду!
— Ты в эти дебри не влезай, всё равно ничего не поймёшь, — сказала она, и я первое время только присматривался и изучал технику снабженческого дела, знакомился с документами и людьми.
— Я иду в последний рейс! — заявила Елена Николаевна перед выходом в январе. — На 19 июня назначена свадьба, потом уйду в длинный отпуск, а только потом буду определяться, чем буду заниматься на берегу!
Жениха я её знал, уже познакомились — старший матрос с БГК (большой гидрографический катер) Иванов Андрей, толковый моряк и хороший человек.
— Я за вас очень рад и надеюсь на свадьбе погулять!
Слава богу, что она хоть опыт мне в этом рейсе передаст и всему научит, подумал я. Загрузились продуктами по-полной, она всё заказывала, учила меня, как заполнять заявки, как учитывать привезённое продовольствие. Всё, что привозили со складов, проконтролировал сам командир, поэтому я был спокоен — шли в море полностью упакованные.
Уже в море комдив Перехватов как-то на обеде спросил меня:
— Василий Михайлович, – он всегда всех называл по имени-отчеству и не допускал никакой фамильярности, – а вы проверяли суточную выдачу хоть раз?
— М-м-м-м, да, проверял!
— Хорошо! Принесите-ка мне прямо сейчас бракеражный журнал!
Я принёс журнал, где каждый день отмечал качество приготовленной пищи и ставил оценку блюдам на камбузе (корабельная кухня). Перехватов бегло посмотрел на мои записи и, перевернув несколько разделов в конце этой толстой книги, показал на пустые страницы:
— А сюда вы не заглядывали?! Здесь повар ежедневно должна под роспись зафиксировать количество полученного продовольствия для приготовления пищи на день! А здесь у вас пусто! Вы что, не в курсе?! Планируйте внеплановую ревизию продовольствия на завтра! Собирайте комиссию и за пару дней снимите все остатки!
Слова-то какие: «снимите остатки»! Так и хотелось сказать: «Остатки сладки!» Но я ответил:
— Есть, Мирон Викторович, займёмся завтра!
Вечером собрались у завпрода (а ей полагалась, как материально ответственному лицу, отдельная каюта), обсуждали накопившиеся проблемы. По поводу дня рождения командира Елена просто сразу сказала сама:
— Не переживайте, я принесу колбаски твердого копчения, сальца, огурчики, помидорчики соленые, камбуз сделает жареной картошечки!
И, увидев мой изумленной взгляд, который говорил, почти кричал: «Откуда всё это!?», сказала:
— А как жить-то, старпом, надо уметь и команду накормить, и оставить запас на всякий случай! Картошку свежую я у себя в холодильнике держала, помню, что у командира в марте день рождения, вот и оставила! А всё остальное, ты не ослышался, можно на складах получить, только потом грамотно списывать!
Вот я и вспомнил, что мне отвечали коллеги старпомы на вопрос, где закуску на пароходе брать.
В общем, день рождения прошел тихо и мирно, и стол ломился от яств. Обсуждали свадьбу завпрода, как пойдём все в ресторан «Челюскин»; она просто вся светилась, говорила, что это её последний выбор, и Андрей её должен дождаться, что потом наступит спокойная береговая жизнь и всё в таком духе.
Ревизия тоже прошла «на ура». Елена Николаевна была здесь «рыбой в воде», да нет, пожалуй, — «щукой в воде». Только один маленький пример. Например, по правилам продуктовой замены (придумано умными людьми) положено по пайку всем и каждому 250 граммов мяса в сутки, что соответствует 40 граммам колбасы полукопчёной или 20-ти граммам колбасы твердокопченой, или 2-м яйцам, или 240 граммам сгущённого молока, или 120 граммам варенья, или…, или…, и так далее, цепочка очень длинная, а дальше творчество: мяса не доели, зато колбасы переели! Так и заменяла Елена Николаевна мясо на варенье, яйца на сгущёнку и так далее, и по результатам ревизии реальные остатки на судовом продскладе почти соответствовали учётному количеству этих же продуктов в отчётности завпрода. Вопрос ревизии закрылся сам собой!
Вахты сменяли одна другую, план медленно, но верно шёл к своему выполнению, рейс — к концу. Настроение у всех было соответствующее, усталость уже брала своё, сто двадцать суток заканчивались, и народ ждал сигнала от командования «шлёпать на базу».
В один из вечеров неожиданно пришло радио, и по громкой трансляции шифровальщика пригласили в каюту командира. Все замерли в ожидании, вот-вот должны объявить новости об окончании работ и движении домой. Но минуты бежали, прошло полчаса, а командир пригласил командный состав на совещание в каюту Перехватова. Все быстро собрались, ещё в неведении. Перехватов держал перед собой внушительных размеров ленту телеграммы и после минутной паузы сказал:
— Товарищи, руководство страны и командование флота поручило нам с вами выполнение правительственной задачи — произвести комплекс гидрографических работ и исследований в молодой республике Кампучия. Приказано идти в порт Кампонгсаом, встретить там группу советских специалистов из Москвы и выполнить свой интернациональный долг! – и, чуть помедлив, продолжил:
— К нам на усиление группировки идет ГиСу «Арктика»! Всем продумать и подать заявки командиру на требуемое дополнительное обеспечение на два-три месяца работ в Кампучии. «Арктика» нам всё это доставит прямо сюда.
И вот в этом месте, услышав, что это не на три дня и не на неделю, а на два-три месяца, на совещании повисла гробовая тишина, лица потускнели, все обдумывали услышанное.
— Как будем объявлять эту новость личному составу? Понятно, все устали, однако приказ есть приказ! Может, каждый начальник судовой части переговорит со своими людьми и объяснит необходимость этого продления похода? Или объявим по трансляции?
Я предпочитал отмолчаться, так как представил, что я скажу завпроду, у неё же свадьба на июнь запланирована! Все остальные – примерно так же. Поэтому как раз перед вечерним показом кино на юте, где собрались все, свободные от вахты, из динамика судовой трансляции Перехватов громко и чётко всех «обрадовал» новостями из Москвы. Я перед этим стоял у борта и настраивался еще на три месяца работы, как бы заводил внутреннюю пружину заново на новый виток, прислушивался к своим ощущениям. Странно, но меня поглотил интерес самого захода в Кампучию, неизведанную и неизвестную до этого дня для меня страну. Неожиданно моё неторопливое течение мыслей прервал истошный вопль завпрода:
— Я так и знала, что не судьба мне замуж выйти в этой жизни!!! Да пошли вы все со своим интернациональным долгом!
Я повернулся в её сторону и встретился взглядом с Еленой Николаевной..
— И ты пошёл к такой-то матери!!
Она замахнулась и швырнула в меня какой-то комок. Я едва увернулся и понял, что за борт улетела связка ключей от продовольственных кладовых, которую она всегда носила с собой. К завпроду бросился боцман Картузов, ещё кто-то, все утешали её, через минуту увели в каюту реветь. Женщины, а таковых было в это время на юте ещё две, вдруг все разом начали стенать, что все планы на лето опять сорвались, что пора эту морскую жизнь заканчивать и так далее… Так наш поход неожиданно удлинился на неопределенное время.

ГЛАВА 3. ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ

Уже через два дня мы аккуратненько пришвартовались к огромному бетонному причалу порта Кампонгсаом и начали подготовку к встрече «спецов» из Москвы. Причал был высоченный, сходню пришлось ставить прямо с катерной палубы. Говорили, что строили его специально для авианосцев еще французы. «Спецы» прибыли, мы начали обсуждать планы работ по измерению глубин в акватории порта и на ближайших островах. Работы было много, и мы торопились скорей начать.
Кампучия в то время переживала непростые времена… Краткий экскурс в историю не помешает. С конца 19 века королевство Камбоджа перешло под протекторат Франции, а с 1942-го по 1945-й годы была оккупирована Японской империей. Только в 1953 году Камбоджа получила независимость. В то время правил король Нородом Сианук. С конца 1960-х по 1975-й год в стране шла гражданская война, в которую активно вмешивались Северный Вьетнам, Южный Вьетнам и США.
Силы Северного Вьетнама с 1966 года по соглашению между Китаем и Камбоджой получили согласие на присутствие северо-вьетнамских войск в Камбодже и использование морского порта Сиануквиль (это и есть порт Кампонгсаом, в котором мы стояли) для доставки им военных материалов, что являлось нарушением нейтралитета страны.
В 1970 году после государственного переворота король бежал из страны, и в результате Гражданской войны в 1975 году к власти пришли красные кхмеры во главе с Пол Потом и Иенг Сари. Это был режим террора и геноцида, в период с 1975-го по 1978-й год погибли, по разным оценкам, от 1 до 3 миллионов камбоджийцев. Народ сжигали прямо на стадионе столицы, города Пномпень.
Периодические атаки красных кхмеров на Вьетнам привели к крупномасштабному вооружённому конфликту. Развязалась очередная война, в результате которой в течение двух месяцев вьетнамские войска разогнали армию Пола Пота, вошли в страну и захватили столицу. 10 января 1979 года образовалась Народная Республика Кампучия. Началось восстановление разрушенной до основания страны.
Да простит меня уважаемый читатель за эти подробности, однако описываемые здесь события происходили в июне 1982 года в обстановке полной разрухи, голода и вялотекущего противостояния Вьетнама, Кампучии и Китая.
Через пару недель пришла к нам «Арктика», где прибыл заместитель начальника Гидрографии Евгений Спиваков, ставший теперь самым старшим начальником в этом походе. Экипаж немного повеселел, пришли письма от родных и близких, приехали новые запасы еды и, конечно, спиртного. Работали несколькими катерами в порту Кампонгсаом и на ближайших островах. В 12 милях располагался большой остров Кох Ронг Санлоем, где располагалась живописнейшая бухта, очень удобная для укрытия в ней целой корабельной группировки. Нашим командованием было принято решение о проведении на острове обширных исследований глубин внутреннего залива и всех выходов и проходов в данную бухту. Поручили выполнять это задание нам – экипажу и научной группе Армавира.
Правительство выделило нам охрану, состоящую из трёх тощих кампучийцев с карабинами. Пришлось выдать им по мешку риса на брата на весь период исследований на острове. Наша, с позволения сказать, охрана оставалась на ночь прямо на берегу бухты, в заранее выбранных точках. Работа шла полным ходом. Катер под моим командованием утром уходил на остров, мы делали промеры глубин в бухте по заранее намеченному маршруту, а затем уже на «Армавире» специалисты-картографы занимались обработкой наших измерений и составлением подробных карт глубин.
Обедали прямо на острове. Высаживали матроса Сашу Белова с провизией на берег для приготовления обеда, и пару часов, включая адмиральский час, экипаж катера и береговые посты отдыхали.
Как-то в один из дней присмотрелись к местечку на берегу, высадились, выгрузили макароны, тушенку в банках, две связки бананов (подарок от союзного командования). Местечко очень понравилось — недалеко в бухту впадала небольшая речушка с очень чистой и вкусной водой. Прямо к песчаному берегу подступал густой тропический лес с непроходимой, на первый взгляд, стеной мелкого тёмно-зеленого кустарника и высоких деревьев. Мы застыли, завороженные тихим журчанием речной воды, доносившимся из лесу стрёкотом и пением туземного птичьего разноголосья. Кто-то сказал: «Почти как в «Дети капитана Гранта», помните?»
По словам наших «покровителей», остров был не заселен, обитателей нет, поэтому мы расслабленно организовали стоянку, оборудовали костровище (место для костра), разложили продукты и принялись за приготовление обеденного стола. Обед был незатейливый — макароны по-флотски с тушёнкой.
Я прилёг на плоский камень недалеко от костра, наслаждаясь минутой тепла и неги, но не прошло и пяти минут, как Саша Белов вдруг произнес своим низким голосом, показывая в сторону леса:
— Ребята, тихо! Кто это такие?! Смотрите, к нам идут!
Белов взял в руку палку, которой переворачивал дрова в костре, и инстинктивно сделал два шага назад.
На нас из леса двигалась группа вооруженных до зубов людей в тёмно-зеленой униформе, в беретах и касках, на которых блестели маленькие красные звёздочки. Большинство солдат держали автоматы наперевес. По выражению их лиц ничего хорошего эта встреча не предвещала! Я заметил, что вооружены они автоматами Калашникова, ну и звездочки, а это значит, или вьетнамцы, или китайцы.
На мне была тропическая форма без погон, без головного убора, сапоги я снял, в общем, походил на босого и голодного колонизатора. Однако по рангу мне надо было вступать в переговоры. Времени приводить себя в порядок уже не было. Я громко крикнул, так мне показалось, а на самом деле вышло тихо и сипло:
— Все назад! Белов, опусти палку! Всем сохранять спокойствие! Мы здесь с миром!
У меня в башке всплыли картинки встречи испанских конкистадоров с индейцами майя, потом путешествия Кука в Полинезию, и я, сделав пару шагов навстречу этой ораве бойцов, сказал, приложив правую руку к груди ладонью:
— Линсо!
Я знал единственное слово по-вьетнамски, благодаря заходам в порт Камрань, что во Вьетнаме. «Линсо» означало «советский».
Группа остановилась, и, по-видимому, командир что-то сказал отряду, видно было, как у них сошло напряжение с лиц.
— Михалыч, смотри, какие они маленькие!
Это уже второй механик Игорь Мозулин проявил смелость и подошёл ко мне сзади. Я почувствовал себя уверенно: они нас поняли, значит, договоримся, подумал я. Потом смекнул — а я ведь только русским и английским в совершенстве, а как тогда договариваться? И тут обстановку разрядил Белов:
— Старпом, смотрите, они, наверное, голодные! Как они на банки с тушёнкой смотрят!
И действительно, я только сейчас обратил внимание, что весь отряд смотрит на нашу продуктовую кучу — макароны в полиэтиленовых мешках, тушёнку и бананы. Игорь сказал:
— О, так давайте им бананов отдадим… половину!
— Мозулин, они же не обезьяны, они есть хотят!
— Белов, предложи им тушёнки пару банок и макароны!
Тишина, Саша Белов стоял как вкопанный. Я взял ситуацию в руки и, подойдя к их командиру почти вплотную, громко сказал:
— Welcome!! Comrade! Товарищи! Может, тушёночки? А?
И протянул ему в каждой руке по две банки первоклассной тушёнки! Тут Белов, очнувшись, протянул ему ещё и два пакета макарон. Командир группы что-то кратко сказал, двое бойцов подошли и взяли подарки. Затем отряд развернулся кругом и так же беззвучно удалился внутрь «зелёнки».
Мы немного постояли молча, я взглянул на часы: оказалось, что мы уже полтора часа торчим здесь, на берегу! Есть, честно говоря, уже не хотелось! Но мужчин надо было покормить, ведь ещё полдня работать! Мы в тишине съели все бананы, раскупорили оставшиеся две банки тушёнки и по-братски пустили по кругу с краюхой свежего судового хлеба! Костёр давно погас. Тут Виталик Одинцов, гидролог из экспедиции, хохотнул:
— А я, ребята, признаться, чуть в штаны не наделал! Они всё-таки очень страшные, хоть и маленькие!
Все засмеялись, почти заржали, оглушая окрестности хохотом то ли оттого, что легко отделались, то ли оттого, что в штаны не наделали!
Покидали все пожитки в катер и решили сильно об этом более не разглагольствовать, пока не придём вечером на «Армавир». На береговые посты решили ничего не сообщать, чтобы народ не пугать и сегодняшний план доделать. Пошли работать.
Через час уже всё забылось. Привычная технология — мотор урчит, замеры делаются, все при деле. Монотонно звучали команды для береговых постов:
– Товсь! – и через паузу:
– Ноль! – это означало, что приготовиться и по команде ноль производился замер параметров.
Оставалось ещё, наверное, два-три захода на полную длину маршрута, катер двигался метрах в пятистах от берега, как откуда-то из лесу, из этой непролазной «зелёнки» послышались выстрелы, потом целая автоматная очередь, другая. С непривычки я, сидя на самой высокой точке на катере, даже не сообразил, что стреляют по нам. Следующая очередь легла прямо перед носом катера, и были отчетливо видны всплески от пуль. Я бросил руль и кинулся уже последним вниз, в кают-компанию, где уже сбились в кучу Белов и Одинцов. А Мозулин крикнул из машинного отделения:
— Михалыч, это тебе спасибо от обезьянок!
И заглушил двигатель. Тут же послышались, правда, уже более приглушенно, ещё две или три очереди из автомата, звук взрыва и чей-то истошный человеческий вопль.
Катер без руля и ветрил, как говорится, по дуге пошёл к середине бухты и, по инерции пройдя метров сто, остановился, закачавшись на собственной волне. Мы не двигались минут пятнадцать, пока не услышали по рации голоса береговой группы. Я дал команду сворачивать работы сегодня, грузить береговых и идти к «Армавиру».
Назад шли чуть больше часа, молча. Уже перед самой швартовкой к «Армавиру» механик Мозулин, любивший всех доставать, спросил:
— Виталик, как дела на этот раз?!
Теперь было не до смеха, и Одинцов пулей бросился вон из катера!
Как мы узнали позже, поисковый военный отряд вьетнамских вооружённых сил обнаружил на нашем острове остатки партизанской банды «полпотовцев», которые и были в ходе боя уничтожены. А наш катер попал «под раздачу», видимо, случайно, просто повезло, что никого не задело!
Наступил август, работы были закончены, мы получили добро на возвращение домой. Все чёрные от загара, мы были на подъёме: идём домой! Во Владивостоке нас встречали с помпой и оркестром. Однако в соответствии с планами на этот год, мы должны были за четверо суток погрузиться, взять всё необходимое и двигаться на ремонт в Коломбо! Подготовка к ремонту поглотила нас целиком, времени ни на что не хватало. Благо, что был август и наши семьи, как Саши Акимова, так и моя, находились на отдыхе, в отпусках, поэтому повидаться так и не удалось. Ну, тогда после ремонта! Поход продолжается!!
По материалам тогдашней прессы:
«…В 1982 году в условиях сложной военно-политической обстановки были проведены комплексные океанографические исследования в прибрежных водах Кампучии. Личный состав экспедиции, маневренного отряда, экипажи гидрографических судов „Альтаир“ и „Антарктида“ под командованием капитана 2 ранга Перекатова М. Т. и капитана 2 ранга Симакова Е. В. с честью выполнили свой интернациональный долг…»
Ух ты! А нас с командиром Акимовым Сашей тоже не наказали! И на том спасибо!