КАК МЫШОНОК, ВОЛК И ЛЕВ РАДОСТЬЮ ДЕЛИЛИСЬ

(глава из сборника сказок)

Как-то в зимний вечер Волку пришла потрясающая идея; впрочем, как и всегда, идеи приходили в его голову далеко за полночь. Видимо, не даром говорят, что луна имеет большое влияние на это животное. Так и наш Волк вдохновлялся луной и всегда что-нибудь придумывал, поглядывая на тусклый лунный свет.
– Я тут игру придумал…– покашливая, сказал он.
– Очень интересно! Какую? – сразу поддержал Мышонок и уселся рядом с Волком на диване.
– Игра в радость! – восхищенно сказал Волк.
– Это как? – с недоверием уточнил Лев.
– Очень просто! Мы будем делиться друг с другом радостью. Например, ты, Лев, должен вспомнить что-то весёлое, доброе и радостное, что случилось с тобой когда-то, и рассказать об этом нам. И мы за тебя порадуемся, и ты вместе с нами, когда будешь вспоминать, тоже порадуешься, – пояснил Волк.
– Как здорово! – закричал Мышонок. – А можно, я буду первым?
– Конечно! – ответил Волк.
– Почему он всегда первый? – с недовольством спросил Лев.
– Потому что он самый маленький, – пояснил Волк.
Но Лев всё равно ничего не понял и обиженно хмыкнул:
– Так, давайте-ка, садимся вокруг стола и начинаем игру!
– Я – первый, первый! – радостно прыгая, кричал Мышонок.
– Начинай, – спокойно сказал Волк и сел в свою любимую позу, которую он называл «слушательная».
– Когда-то под самый Новый год в лесу я нашёл одинокого щенка. Ему было совсем страшно одному, и он почти замёрз. Я схватил его и быстро-быстро побежал в наш домик… – начал он.
– Когда такое было? – перебил его Лев.
– Такого еще не было, – слегка грустно сказал Мышонок, – но я надеюсь, что будет. Ведь я так мечтаю о маленьком щеночке!
И в его глазах заблестели слёзы.
– Эй, неправильно играем! – закричал Волк. – Мы должны радоваться, а не плакать. Подожди, Мышонок, давай я покажу, как, а потом уже ты продолжишь!
– Вот со мной была история, – начал Волк, – очень радостная! Когда я был маленьким волчонком и жил еще со своими родителями в нашей уютной норе, то узнал об одном волшебстве…
– Волшебстве?! – с удивлением пискнул Мышонок. Он очень любил всё сказочное и волшебное.
– Да-да! Однажды совершенно случайно я заметил волшебный свет в окне. Конечно, я не сразу разгадал его секрет, но спустя некоторое время узнал, что этот свет в нашей норке спасает от всех болезней, тревог и печалей. Этот свет исцелял меня от разочарований и плохого настроения, помогал жить и верить в сказку. Каждый раз, возвращаясь из леса к себе домой, я видел, как горит окошко в нашем домике – ну, в нашей норке, в смысле! – и даже если мне было очень плохо, я понимал, что всё обязательно пройдет... – как-то странно улыбаясь, рассказывал он.
– Как же невероятно, потрясающе и чудесно! – восхитился Мышонок. – Я очень рад за тебя, Волк, что ты узнал о волшебстве магического света.
– И я рад, – грустно сказал Лев.
– Волк, почему ты плачешь? Разве тебе не весело вспоминать об этом? – удивился Мышонок
– Весело… – медленно произнес он, – только однажды осенью кто-то очень злой погасил этот волшебный свет в нашем окне. И с тех пор он больше не зажегся ни разу. И сколько бы раз теперь, будучи взрослым Волком, я не проходил мимо нашей норки…свет там больше не горит.
– Наверное, надо поменять лампочку или оплатить счёт за электричество, – задумчиво сказал Мышонок. – Я смотрел по телевизору передачу, и там как раз говорили о злостных неплательщиках и низкокачественных лампочках.
– Иногда свет – это вовсе не электричество, не счета и не лампочки… – задумчиво сказал Волк и вытер слезы.
– Э-э-э-э, Волк, да ты вовсе не умеешь рассказывать радостные истории! – громко сказал Лев. – Давайте-ка я расскажу! Вот моя история действительно радостная!
– Давай! – с восторгом хлопая в ладоши, запищал Мышонок.
– Самый радостный день в моей жизни был, – сказал Лев, – когда ты появился на свет, Мышонок!
– Я? А почему?
– Ну-у-у, я всю жизнь представлял тебя, думал, какой же ты будешь… Воображал, что вместе мы будем ходить в лес за грибами или на рынок за помидорами, например. Часто в моих снах я выбирал тебе игрушки, качал тебя на лапах и учил тебя водить зверомобиль, – радостно рассказывал Лев.
– Да ты что? – очень удивленно вскрикнул Мышонок. – Вот это да-а! Я даже не знал!
– И вот этот день настал! Все мои мечты враз стали реальностью! – и Лев закрыл морду лапами.
– Эй, Лев, что с тобой? Ты икаешь? – встревоженно переспросил Мышонок, глядя на подёргивающееся мощное тело Льва.
– Нет, он плачет… – тихо сказал Волк.
– Почему? – он недоумения Мышонок пожал крошечными плечиками.
– Но в день, когда ты родился…меня не было рядом… – кое-как выдавил из себя Лев и затрясся еще сильнее.
– Почему? – обняв лапу Льва, чуть слышно спросил Мышонок.
– Потому что тот свет, который всё время видел Волк в детстве, мне был совершенно не знаком, в нашем домике его не было, а без света ведь очень легко запутаться, правда? – и он посмотрел на Волка.
Ничего не сказав, Волк отвернулся.
– Не плачь, Лев. Ведь теперь мы каждый день вместе. Нет повода для слёз! – весело произнёс Мышонок.
– А ведь нам удалось поделиться самой сокровенной радостью, – задумчиво сказал Волк, глядя в стену.
– Только все расплакались, – заметил Мышонок.
– Это слёзы счастья, – добавил Лев, – ведь тебе действительно повезло, Волк, что ты был знаком с волшебным светом, это помогает тебе жить. И тебе повезло, Мышонок, ведь твоя радость еще случится, она – в будущем.
– Тебе тоже повезло, Лев, – совсем тихо сказал Волк, – твоя радость – в настоящем. А это самое ценное.

ТРИЖДЫ ЕФРЕЙТОР

Затерялся средь лесов Среднего Урала небольшой и милый городок под названием Реж. Со всех сторон подступают к нему леса и тянутся по увалам до самого Екатеринбурга. А с севера на юг по территории режевского района проходит «самоцветная полоса Урала». Богат городок, но богат не только самоцветами, а ещё и людьми. Много жителей ушли тогда на фронт с режевской земли. Среди них был и Минеев Кондратий Иванович, уроженец деревни Антоновка Липовского сельсовета. Нет этой деревни давно уже. А была когда-то… Маленькая, в одну улочку. Там и родился наш герой, там жили его мама и братья.
Повестку в армию Кондратий получил в ноябре 1942 года. Страна воевала с фашизмом, а деревенские мальчишки обучались и работали. И вот пришла их пора. Отправился Кондратий Минеев в Челябинскую область, на станцию Чебаркуль для формирования 16-й артиллерийской дивизии резерва главного командования. Первого января 1943 года принял присягу и отправился нести службу под Старую Руссу связистом. Потрепали их тогда: было это боевое крещение. На пополнение отправились в Ногинск. Там стояли до августа: Брянский фронт, Курская дуга. А как сделали прорыв, сразу сняли с места и отправили на Степной фронт. И до сих пор Кондратий Иванович всё помнит: как освобождали Белгород, Харьков, Звенигород, Шполу, Умань… Как с боями прошли в составе Второго Украинского фронта Румынию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. Мог ли он думать тогда, что вот таким молодым придётся пройти ему долгий путь от родной деревни до незнакомых стран и городов, выдержать все тяготы и невзгоды военного времени. Но он смог, ведь даже ни разу не ранило Кондратия Минеева. А вот контузия была. Рядом с блиндажом разорвало дерево снарядом. Ну ничего: в медсанбат на пару недель и – в часть.
Кто же хранит солдата на войне? Может, Бог? Или судьба? Или любящие сердца родных и близких? А, может, и все сразу. Не найти ответ на этот вопрос.
Нёс достойно службу режевской солдат. Во всех справках, благодарностях, удостоверениях стоит звание: ефрейтор. Кондратий Иванович смеётся: трижды ефрейтор! Это как? Да просто наш солдат не нашивал лычку. Рядовой да и всё. И снова присвоят, а потом – опять. Не думал тогда Кондратий о званиях, людей и страну защищал от фашизма. И пришло долгожданное утро Победы! Половину бойцов отправили на Дальний Восток разбираться с японцами, а Кондратий Иванович – в город Остергом. Больше года там стояли. В 1947 году получил приказ о демобилизации. Нагляделся наш боец на европейские страны вдоволь. Ехал домой на Урал, в Реж, вёз в свою деревню Антоновку сталинские благодарности с боевыми медалями «За освобождение Будапешта»,
«За отвагу», «За победу над Германией», а потом и орден Великой Отечественной войны, но это уже в мирное время. И встречали односельчане радостно фронтовика. Когда уходил, мальчишки и девчушки соседские были маленькими, а сейчас выросли – пять лет его не было дома.
В 2023 году в возрасте 98 лет ушёл из жизни Кондратий Иванович. Когда он в День Победы шагал по липовской улице к сельскому мемориалу под звон медалей на груди, встречные замирали…
С фотографий мемориала смотрят на село его односельчане и шестеро одноклассников, оставшихся навечно молодыми. Каждый год 9 мая обязательно собирались в его доме дети, внучки, правнуки. А он всё так же с цветами в руках шёл к святому месту села – мемориалу.

КАК ТЫ ЖИВА ОСТАЛАСЬ, МАМА?

У Великой Отечественной войны, как, впрочем, и у всех войн, мужское лицо. Оно многократно запечатлено в фотографиях, рисунках, картинах, книгах, кинофильмах, и, конечно же, архивных документах. Женское лицо войны представляется совсем другим. Оно, как правило, обобщено: лица матерей, искажённые болью утраты. Но история войны говорит нам о другом…
В 2015 году ко мне в руки попала папка с документами из нашего городского архива. Честно говоря, за девять лет я уже подзабыла, как именно это случилось. Бумаги эти когда-то принадлежали Сергеевой Римме Михайловне, жительнице Свердловской области, города Реж, микрорайона «Быстринский», ветерану Великой Отечественной войны. Будучи на пенсии и не имея близких родственников, она передала их, а также медали и ордена в городской архив в надежде на то, что когда-нибудь они будут нужны людям. И это время пришло… Открыв пухлую папку, я стала изучать справки, грамоты, свидетельства и фотографии. Среди прочего заметила книгу в простеньком переплёте с чуть помятыми уголками. Сразу в голове возникли вопросы: почему же она оказалась среди таких важных документов? Возможно, она была дорога владельцу?
Мне стало любопытно, и я взялась её разглядывать. Крупными буквами на обложке написана фамилия автора и название. На титульном листе напечатано: «Свердловск, Средне-Уральское книжное издательство,1979 год». Так состоялось моё первое знакомство с Павлом Кодочиговым и его сборником очерков об уральских комсомолках, которые воевали на фронтах Великой Отечественной войны.
Павел Ефимович Кодочигов хоть и родился в Тюмени, но всегда был привязан искренней любовью к Свердловску. Во время войны был командиром взвода миномётчиков 299-го полка 225-й Краснознамённой стрелковой дивизии. В своей автобиографии Павел Ефимович с особой теплотой рассказывает о том, как всегда мечтал поступить в Свердловский коммунистический институт журналистики. Но в жизни не всегда происходит всё так, как мы задумали. После войны окончил Свердловский юридический институт, работал в газете «Тюменский комсомолец». В 1958 году занялся писательской деятельностью и стал печататься. В 1960 году вышла в свет первая книга рассказов «Я работаю в редакции», а уже в 1970 году приехал в давно любимый им Свердловск. Работал в журнале «Урал». В 1979 году вышла в свет книга «Как ты жива осталась, мама». Это небольшой сборник документальной прозы, который, как я уже говорила выше, и попал мне в руки. Среди девятнадцати рассказов есть два, которые имеют прямое отношение к моему городу. В них рассказывается о молодых режевских девушках, ушедших на фронт совсем юными. Кодочигова часто спрашивали, почему он занимается только документальной прозой. Он всегда отвечал, что у героев должны быть подлинные имена, а не псевдонимы. Тогда и будет настоящая «окопная» правда. Рассказ «Кандидатский стаж» как раз и повествует о нашей землячке Римме Михайловне, чьи архивные документы мне удалось заполучить. В 19 лет она ушла на фронт. Несла службу как краснофлотец Балтийского флота и наравне с мужчинами защищала блокадный Ленинград. Город бомбили часто, но жизнь в нём не останавливалась. В один из редких спокойных дней ехала комсорг батареи Сергеева с парторгом Арцишевским в политотдел. Римма смотрела в окно, думала и переживала, досадуя на свою неприметную жизнь: «Училась в школе, немного поработала, потом – Ленинград…Всё! За окном мелькнуло несколько приземистых домиков, и неожиданно вспомнился, встал перед глазами Реж – небольшой, почти сплошь деревянный городок с плотинкой у завода, прудом и рассыпанным вокруг него домиками».
Возможно, я слишком чувствительный человек, но мне было душевно приятно узнавать из текста знакомые места родного города и вместе с тем ощущать некую причастность к воспоминаниям героини. Прочитав автобиографию Риммы Михайловны, я узнала, что Павел Ефимович долгое время её разыскивал, а потом долго уговаривал дать согласие на написание воспоминаний из фронтовой жизни. Одна из малоизвестных страничек блокады – оборона островов Лавенсари, Пенисари и Сескар, пунктирной строчкой вытянувшихся вдоль фарватера Финского залива, в ста с лишним милях западнее Ленинграда. Среди ста девчат, которые должны были пересечь Ладогу, оказалась в трюме невысокая светлоглазая активистка Режевского райкома комсомола Тоня Клевакина (Дурицкая). До войны Тоня мечтала поступить в кораблестроительный институт, но после того, как получила с фронта письмо о гибели одного из братьев, вырвала из ученической тетради чистый лист и крупным, разборчивым почерком написала заявление в военкомат… Вместе с Тоней и другими уралочками прибыли на Лавенсари и три подружки из большого села Покровского: высокая и статная Катя Нехонова, светловолосая и спокойная Паня Брылина, хохотушка Саша Загвоздкина. О мужестве и стойкости «островитян» во время войны мало кто знал, мало кто знает и сейчас. Ради сохранения тайны даже фронтовые газеты писали очень редко и скупо, не обозначая места событий. «На острове Н.» – так обычно публиковались заметки; так и называется один из рассказов Павла Кодочигова.
Не только в Ленинграде воевали уральские комсомолки, на всех фронтах сражались. Некоторые из них погибли, многие были ранены и контужены. Защищая Ленинград, эти девушки совершили подвиг, который навечно запечатлён на страницах сборника Павла Ефимовича Кодочигова «Как ты жива осталась, мама».

ПОСЛЕД

Когда осенью 1937 года раскатали по бревнышку большую деревенскую церковь, народ постепенно начал дичать. Мужики все чаще собирались на сходку у магазина, чтобы купить поллитровку и напиться до чертиков в глазах, а бабы до того стали не воздержанны на язык, что хоть святых выноси…
И одна такая тетка Марфа, колкая и вострая, с большой, как бородавка, родинкой на подбородке, из которой рос длинный жесткий волосок, жила на хуторском бугре, отделенном от остальной деревни глубоким оврагом. Весной вода в нем поднималась метров на пять, до самой плотины, а летом спадала, застаиваясь и прогреваясь. Лягушки-повитухи облюбовали это место и водились там в таком количестве, что в периоды спаривания на берег ступить было нельзя: повсюду сидели самцы, задние ноги которых были обмотаны широкими трубками, напоминающими детское место. В них помещались яйца, и самцы вынашивали потомство до тех пор, пока оно не вылупливалось на свет. На западном склоне оврага летом грелись то ли ужи, то ли гадюки, питавшиеся этими самыми лягушками. Никакая другая живность – ни собаки, ни лошади, ни овцы – не подходили к оврагу ни зимой, ни летом, спуститься по его крутизне было очень трудно. Воду для питья брали из общего колодца, а для бани и стирки носили из речки.
Числилось на западном берегу оврага всего пять дворов. В первом жила Валька-пустоцвет – так окрестила ее Марфа, когда впервые увидела сношельницу (та, видите ли, не пьет самогонку, которую гнала Марфа, подавая зелье на стол аж четвертями!). Ее привез как трофей с войны Петр, старший брат мужа Марфы, то ли из далекой Белоруссии, то ли еще откуда. И действительно: ни сразу, ни потом у высокой, молчаливой, покладистой, работящей Валентины и воина Петра своих детей почему-то не было.
В двух других домах жили своими семьями Валька Хоша да гугнивый Митяй. Хоша получила свое прозвище, потому что в детстве, подражая своей молоденькой матери Феколке и, как она, глядясь в зеркало, вместо слова «хороша» говорила «хоша». «Хороша, так хороша, что лучше бы плоха», – сказала походя Марфа, увидев маленькую кокетку. А вскоре Хоша упала с печки и повредила ножку да так и осталась на всю жизнь хроменькой.
Роды у Татьянки, матери Митяя, принимала сама Марфа (была она на деревне первая повитуха). И когда мальчик родился, то Марфа долго хлопала его по мягкому месту, по щекам, но он так и не закричал, а к двум годам младенца выяснилось, что Митяй – тугоухий и говорить не может: шевелил губами вслед за матерью и отцом и лопотал что-то свое, одному ему понятное. Так и прозвали: Митяй-гундяй.
Ровно посередине хутора стоял дом самой Марфы с ее семейством. Муж-фронтовик, председатель колхоза. И пятеро детей, младшему из которых, Леньке, доставалось больше всех. Ни мать, ни отец не любили последыша за то, что он был маленького роста, кривоногеньким, с большой, как котел, головой, зелеными, навыкате, глазами, корявыми руками (ни за что взяться толком не умел). Не любили его и за то, что привирал на каждом шагу, прогуливал школьные уроки. За то, что водился с голубями и собаками, а нормальных друзей у него не было. В отместку за эту нелюбовь Ленька приворовывал из курятника яйца, а из чулана – испеченные Марфой крендели, тайком ото всех ел сам, а остатки уносил двоюродным братьям и сестрам, жившим на самом конце хутора. Именно там поселился младший брат Ленькиного отца Агапка с женой Нюрочкой и нарожал девятерых ребятишек. По пьяни он отморозил левую ногу и в полную силу работать не мог. Поэтому говорили, что у него девятеро по лавкам, а десятый вот-вот к ним вдогонку поспеет, армию голодранцев «пожалеет». В избе у них было хоть шаром покати – так пусто и голо от бедности, что даже мухи, бесшабашно влетев в дверь, злобно жужжа, вылетали вон, потому что нигде не было ни капельки, ни крошки.
Увидев, как Ленька (в который уже раз!) заправил за пазуху два яйца, Марфа в сердцах крикнула: «У, змяеныш длиннохвостай! Ня свить табе гнязда!» И, громыхая ведрами, направилась за водой.
Агапкина Нюрочка была на сносях и с трудом нагибалась, доставая воду из колодца.
– Болить сяводня, тянить… Рожать, наверно, скоро, – ласково поглаживая живот, пожаловалась сердешная. – Поможишь?
– И не подумаю! – сердито рыкнула Марфа. – Пущай табе мой Ленькя помогаит! Как яйцы и крендели трескать, так ты знаешь, а как рожать – так «поможишь» …
– Да я и не видела их сроду, твоих яиц и крендялей! – всплеснула руками Нюрочка. – А что ребятишкам от Леньки перепадает, так это потому что мальчик он добрый, зря вы его ругаете…
– Зря не зря, а меня не жди, сама управляйся! – отрезала Марфа и, повернувшись спиной, дала понять, что разговор окончен.
Нюрочка помолчала, нацепила ведра на коромысло и, глотая набежавшие слезы, мелкими шажками посеменила к дому.
Роды начались поздним вечером.
– Доченькя, беги за тетенькой Марфой, рожаю я, – усаживаясь на пол в мокрой от женских вод рубашке, попросила старшую дочку Нюрочка.
Та, наспех одевшись в брошенную на кровать материну юбку и кофту, выбежала со двора – прямиком к Марфиному дому.
– Тетенькя, тетенькя, вставайтя! Мамка рожает! – застучала в дверь Маринка.
Но в избе было темно и тихо. «Можеть, крепко уснули, не слышать?» – подумала она и, перепрыгнув через невысокий плетень, раздвинула ветки сирени, чтобы торкнуть в черное окно.
– Тетенькя, миленькия, вставайте! Мамка рожает! Просила вас прийтить… – умоляла Маринка.
Послышался сердитый голос: это, зажигая керосинку, отодвигали засов. Наконец дверь отворилась, и Марфа зашипела:
– Чё стучишь? Чё гремишь? Народ разбудишь! Я еще днем твоей матери сказала, что не пойду. Пусть сама рожаить. Десятый – не первый, справится! – и захлопнула дверь.
Когда Маринка вернулась домой, мать корчилась на полу и стонала от боли.
– Ну что, придеть? – глотая слезы, спросила она.
Маринка покачала головой.
– Дочкя, бери Сашенькю, бегите в деревню, через овраг, к тетушке Прасковье. Можеть, она пособить?.. Скажи Прасковье, чтобы взяла с собой кусочек хлеба или, если есть, хоть три ложки каши. Занясите гостинец Марфе. Можеть, смилуется, поможить…– прошептала мать, и Маринка, схватив за руку Сашу, кинулась к плотине…
Прасковья никогда не принимала роды, да и своих детей у них с мужем не было. Она была доброй родственницей Нюрочки и любила ее, тихую и безропотную, всей душой. Если случался лишний кусок хлеба, она отдавала его Агапкиным. Если собирались у соседей поношенные платья, юбки, кофты, рубашки, все это передавалось им же. Узнав, что тетка Марфа отказалась принимать роды, Прасковья заохала и поспешила на помощь, по дороге обдумывая, как ей поступить, чтобы спасти положение: «Нюрочкя десятым рябеночком разрешается. Наверно, знаить, что нужно делать. Она будет говорить, а я исполнять. Бог даст, справимси…»
Но справиться оказалось не так-то просто. Ребеночек не хотел рождаться на свет, словно предчувствуя недоброе. Прасковья гладила Нюрочку по животу, призывала на помощь Богородицу, Саломею-повитуху, которая, по преданию, принимала роды Младенца Христа, шептала заговор: «Матушка Соломония, возьми ключи золотые, открой роды костяные рабе Божьей Аннушке» … Но ничего не помогало. Аннушка каталась по полу, тужилась и кричала так, что вскоре в каждом окне заколыхался огонек от парафиновой свечки. Ходила взад и вперед по избе Валентина-пустоцвет; тайком крестилась Фекола; чтобы завернуть ребеночка, отыскала в комоде новую юбку Татьянка. И все прислушивались, не раздастся ли детский плач новорожденного младенца… Только в самой ближней от Агапкиных избе Марфы было тихо: никто не метался, никто никого не ждал, не крестился и не плакал: спали.
Отчаявшись помочь роженице, Прасковья, взяв кусок хлеба и те самые три ложки каши, чтобы задобрить повитуху, сама побежала к Марфе. Та, выслушав причитания, ничего не взяла. Резко отодвинула руку с подношением, поджав и без того тонкие губы и выставив, как напоказ, волосатую бородавку на задранном подбородке, молча закрыла дверь.
Возвращаясь с дарами назад, Прасковья услышала тонкий писк и облегченно вздохнула; родилась девочка – маленькая, слабенькая от недоедания матери, худенькая, как былиночка, наделавшая столько хлопот и доведшая всех до изнеможения. Пуповина уже была перекусана. Оставалось дождаться послед. Пока обмывали и обтирали ребенка, из причинного места роженицы показалась розово-фиолетовая лента. «Обожди, обожди еще маленькя», – едва слышно, обессиленно шептала мать, но Прасковья, желая поскорее прекратить муки любимой Нюрочки, потянула детское место на себя и нечаянно оторвала плаценту. Кровь хлынула ручьем!
– Ах, что же я наделала!.. Дети, скорее бегитя за Марфинькой! Скажитя: Нюрочкя кровью исходит! Помоги, милая! Христа ради, помоги, сердешная! – учила детей испуганная Прасковья, выталкивая их за порог.
Марфа все поняла, увидев перед собой Маринку, Сашеньку и маленького Витю, протягивающего в ручонке кусок отвергнутого хлеба. Когда ребятишки постучались в дверь, она уже была одета, словно предчувствуя, что добром дело не кончится. Через несколько минут Марфа стояла на коленях перед Нюрочкой и ловкими, привычными пальцами пыталась нащупать кровоточащий участок в матке. Но было поздно. Вместе со струями горячей крови с Нюрочки стал сходить румянец роженицы, щеки опали, лицо побледнело, глаза закрылись. Она глубоко вздохнула и тихо отошла. А следом за матерью, едва пискнув (видимо, оплакивая и себя, и мать), скончалась и девочка – десятый ребенок Агапкиных…
Рабу Божию Анну обрядили в новую Татьянкину юбку, в Прасковьину кофту и платок, отпели на дому и вместе с некрещеной и безымянной девочкой похоронили. До оврага гроб несли на руках, а через плотину и до деревенского кладбища ехали на подводе, которую дал председатель. Переезжая через овраг, кто-то вспомнил, как однажды Нюрочка, увидев, что змея хочет напасть на лягушку-повитуху, швырнула в злодейку камень и отбила жертву – та успела отползти подальше и сохранить жизнь себе и потомству… «А вот сама не убереглася, – подумала Валентина, – а о протчем мы и не догадаимси…»
Обеих страдалиц, Аннушку и дочку, похоронили подле березки, в корни которой зарыли и принесенный в окровавленном платочке послед – это чтобы покойников в доме больше не было.
Жалея сироток, Валентина-пустоцвет взяла на воспитание двоих Нюрочкиных дочек-подростков и стала им хорошей матерью. Двух мальчиков-близнецов взял дальний родственник по линии отца Нюрочки и увез за много километров от дома, так что об их судьбе было мало что известно. А за оставшимися пятерыми ребятишками приглядывала Прасковья. Чувствуя свою вину за смерть племянницы, она всем своим существом старалась заменить им мать: обстирывала, обштопывала, кормила и поила, лелеяла ребятишек, помогая им встать на ноги и получить профессию. Марфу же никто не осуждал – боялись ее острого язычка.
Так и забылась бы эта история, если б не начались, одно за другим, происшествия в доме повитухи… Тут и вспомнилось горькое проклятие: «Ня свить табе гнязда!» Родового гнезда не свил никто из пятерых детей Марфы, а последний, шестой младенец самой Марфы, пожил полтора месяца и помер – то ли от падучей, то ли еще от чего…
Муж Марфы скончался от рака пищевода – упился горилкой. А сама Марфа, состарившись, оказалась никому не нужной и скончалась по дороге к старшей дочери Аксютке, привалившись в бессилии к чужому крыльцу. Похоронили ее на том же кладбище, что и Нюрочку с новорожденной девочкой. Только не на солнышке, под деревом, а в низине, где давным-давно был деревенский скотомогильник, а потом над ним установилась протянувшаяся изгородь кладбища. Сказывали, что в этом месте разросся густой ягодник. Крупные красные бусины земляники висели, выглядывая из-под резных зеленых листьев, но срывать их никто не срывал – знали, что с кладбища ничего не уносят. Только серая змейка иногда выползала из своей норки и лакомилась сладкой мякотью в одиночку.
Когда через много лет в деревне построили новую церковь и народ постепенно стал обращаться к Богу, самая младшая, девятая Нюрочкина дочь сподобилась видения. Будто бы открылась перед нею дверь в какой-то чулан, и увидела она в темноте стоящую во всем черном тетку Марфу, а рядом – ее детей, сильно потемневших с лица. Понурив головы, сыновья и дочери молчали, а Марфа попросила: «Помолитеся о нас… Душать…»
И сиротиночка помолилась.

РЕШАЮЩИЙ МОМЕНТ

Когда я впервые спросил об отце, Анна ответила, что появилась на свет путем непорочного зачатия. С тех пор прошло не одно Рождество, и теперь во время ночной прогулки по тихой заснеженной Остоженке Анна призналась, что ее мать все же грешна.
– Отец увлекался фотографией. После его смерти в доме осталась мастерская, где, как мне казалось, он родился, жил и умер. Мать хранила ее, но в этом году решила сделать ремонт в доме. Теперь мастерскую нужно разобрать, растолкать по полкам и раздать близким. На ее месте будет гардеробная.
Два квартала мы прошли молча и когда подошли к дому, Анна мягко посмотрела на меня.
– Хочу забрать кое-какие вещи оттуда. Боюсь, что их окажется больше, чем смогу унести и... Может, у тебя получится съездить со мной?
Что бы ни случалось с Анной, я никогда не знал ее чувств, а если пытался узнать, получал в ответ скупую телеграмму сухих слов. На следующий день мы выехали в Тверь. Воздух в вагоне поезда иссох, Анна листала какой-то журнал для архитекторов, страницы которого были обклеены цветными закладками.
– Архитектора сегодня лишена эстетики. Хотя я всегда считала, что потребность человека создавать и созерцать красивые образы так же необходима, как и дышать.
– Ты была близка с отцом?
– Теперь все только утилитарно. Но что интересно, никто не умер. Не жалуются, живут себе.
– Что с ним случилось?
– Он отравился.
Какое-то время мы ехали молча, но позже Анна рассказала, что это произошло из-за смерти старшей сестры. Она утонула в озере.
– Трагическая случайность. После этого отец замкнулся. Последние шесть лет мы практически не общались. Все свободное время он отдавал фотографии и проводил в мастерской. Там он проявлял пленку еще этим своим старым химическим методом. Удачные фотографии собирал в альбомы, подписывал.
– Что он чаще всего снимал?
– Улицы, детей, ну и то озеро.
Мы проехали несколько станций, прежде чем она снова продолжила.
– Когда это случилось, мы были уверены, что отец оставил записку. Но полиция заверила, что самоубийцы, желающие попрощаться, всегда оставляют послания на видном месте. Поэтому, если мы ничего не нашли сразу, то ничего и нет. Но каждый раз, когда приезжаю домой и часами просиживаю в мастерской, листаю альбомы, мне кажется, что на самом деле ищу эту записку.
Поезд прибыл, от вокзала еще двадцать минут в пустом автобусе, и мы – на месте. Родительский дом Анны стоял на окраине города. У ворот уныло торчал большой куст сирени, который наверняка весной живописно вспыхнет.
– Это наша семейная сакура, – Анна улыбнулась. – Ты зайдешь?
Я не решился и пошел прогуляться. Мне хотелось найти то озеро. Как будто по его размеру или внешнему виду смогу понять глубину и характер душевной раны Анны, и что все это скажет мне о чем-то важном. Анна с её непостижимыми тайнами словно подсвечивала мир вокруг меня. Я никогда не считал, сколько мы знакомы, но до нашей встречи теперь все казалось тусклым, выцветшим кадром из старой плёнки. Без неё, без её историй лицо города и жизни теряло очертания и расплывалось в монотонной серости. Я не находил в себе смелости признать, что её молчаливые отказы и незавершённые фразы меня не отталкивали, напротив, только сильнее притягивали. Возможно, эта близость на расстоянии и была тем, что помогало мне не задыхаться в обыденности.
Анна вернулась с парой чемоданов. Я помог и увидел, что запирая дверцу ворот, она держит в левой руке книгу. Это был «Решающий момент» Анри Картье-Брессона. На обложке было фото с детьми, которые заполнили винтовую лестницу и застенчиво сверху вниз смотрели в объектив камеры.
– Читала, этот француз мог целыми днями рыскать по улицам, чтобы в какой-то момент щелкнуть затвором и поймать жизнь в ловушку. Но с отцом, по-моему, все вышло наоборот.
Анна опустила глаза, потом как будто хотела посмотреть на меня, но не смогла. Сдерживала слезы. Мне захотелось ее обнять, но Анна повернулась в сторону дома, чтобы еще раз посмотреть на окно мастерской отца и затем – на часы.
– Все в порядке, мы еще успеваем на автобус.
Все время по пути назад Анна теперь листала Анри-Брессона и периодически смотрела в окно, которое из-за темноты на улице теперь отражало внутренности вагона и ее уставших пассажиров. Дорога назад теперь казалось мне мучительно долгой.
– Знаешь, я была уверена, что не стану, как мой отец. А теперь боюсь, что так оно и случилось.
– Какой ты боялась стать?
– Замкнутой. Разве тебе так не кажется?
– Не знаю. Есть немного, но ты всегда была такой, как мы познакомились.
– Сколько ты уже таскаешься за мной? Третий или четвертый год?
– Я никогда не считал, сколько мы знакомы.
– Ничего у нас не выйдет. Мне, может, и хочется любви, но любить я не умею...
Анна что-то еще говорила, но я уже не слушал. После этой поездки мы попрощались, и я вернулся к своей обычной рутинной жизни. Днем занимался переводами технической литературы с английского, а вечером после прогулки просиживал в кофейне. Сначала приходил на Остоженку, но теперь она уже не казалось мне такой привлекательной. Обычная улица. Поэтому я стал брать кофе с собой и пить дома.
Сколько бы я ни тянулся за ней, Анна оставалась далёкой, тонущей где-то в утреннем тумане улиц. В её взгляде всегда угадывалось что-то непостижимое, будто, заглядывая в её глаза, я смотрел сквозь треснувшее стекло, искажённое и чуждое. Но как бы она ни избегала близости, я возвращался. Всегда был рядом, даже если знал, что ничего у нас не выйдет. Сегодня за чашкой кофе посчитал, что мы знакомы три года и восемь месяцев и, листая ленту фотографий, неожиданно понял, что за все время дружбы у нас нет ни одной совместной фотографии. Даже какой-то глупой, что обычно делают в шутку, ради забавы.
Прошло два два долгих месяца, когда Анна позвонила и взволнованно рассказала, что во время ремонта под деревянным полом мастерской неожиданно нашли фотоальбом, который отец спрятал задолго до своей смерти. Никто не знает, зачем он туда его спрятал. Скорее всего, это было какое-то его послание поколениям. Альбом в основном состоял из семейных фотографий, которые прежде никто из домашних не видел, и на которых были отец с Анной и были счастливы, как она никогда не знала. Там еще у фотографий были записи, которые Анна хотела мне зачитать, но не смогла и залилась слезами. Скоро мы снова вышли на Остоженку, по которой гуляли по большей части из-за архитектурных увлечений Анны.
– Пойдем в сторону Барыковского переулка. Хочу показать тебе один скульптурный фриз.
По дороге Анна рассказала, как упрашивала мать отложить ремонт, как навсегда прощалась с отцом, с которым не успела познакомиться, и как много чувствует сейчас.
– Вот, здесь. Смотри наверх. Видишь, там на уровне третьего этажа – фриз. Там серны между цветов на фоне гор и стая летящих птиц. Вот-вот скользнут закатные лучи солнца, и все это оживет!
Причудливый рисунок кованых балконных решеток, кронштейнов и ограждений, которыми был оформлен фасад дома Бройдо, напоминал корни растений, прочно впившихся в стену. В закатный час все эти прихотливые изгибы стали живым импульсом природы, и на истоптанных ступенях крыльца Анна прижалась ко мне и вытянула руку со смартфоном, чтобы сделать наше первое совместное фото.

АЗБУКА МОЕГО ДЕТСТВА

Для совместного чтения детей и очень взрослых детей

Мой друг, когда я была такая же, как ты, и жила в замечательной стране под названием Детство, в которой и небо выше, и вода мокрее, мне казалось, что жизнь бесконечна, и весь мир крутится вокруг меня. И лишь одно обстоятельство омрачало ощущение полного счастья. Всё в этом мире известно и неизменно, и самое замечательное уже случилось. Я грустила по поводу того, что разведаны все страны, моря, океаны, и не осталось даже самого маленького островка, счастливым первооткрывателем которого удастся быть мне. Известны все законы развития живого и неживого, и моя тяжкая участь – безропотно впитывать в себя то, что открыли счастливчики, которые успели родиться раньше меня. Даже в космос слетали другие, мало того: и на ночной спутнице землян Луне успели наследить. Огорчало и то, что все войны и революции уже случились. Впереди – однообразная и скучная жизнь. И вот теперь, мой дорогой житель страны Детство, я шлю тебе привет из страны Зрелость и радуюсь тому, что эти размышления были моими самыми счастливыми заблуждениями.
Я расскажу тебе о своём открытии, которое стало возможным только благодаря знаниям и опыту, которые достались мне от тех, кто жил раньше меня, на кого я обижалась за то, что не оставили ничего неизведанного на мой век. Может быть, это поможет тебе совершить одно или несколько невероятных и чудесных открытий.
Язык – что может быть более постоянным. Не тот язык, которым мы слизываем мороженое, а русский язык, состоящий из слов и знаков. Так вот, этот язык изменился настолько, что если бы мне, той маленькой девочке из шестидесятых годов прошлого столетия, удалось встретиться с тобой, то разговаривая на нашем родном языке, мы не смогли бы понять друг друга. Многие вещи и слова, которые окружали меня, служили верой и правдой, незаметно ушли в небытие. На смену им пришли другие – твои слуги и помощники. Приглашаю тебя совершить удивительное путешествие и познакомиться с играми, словами и вещами, среди которых жила я и мои товарищи.

Авоська
Авоська, от слова «авось» – может быть. «Авось пронесёт», «авось пригодится», «авось получится». Авоська – сумка, которая авось пригодится, авось да найдётся, что в неё положить. Сумка-сетка, при изготовлении которой использовались те же приёмы и инструменты, что и при изготовлении рыболовных сетей. Этакий ручной рыболовный трал, который лежит себе в кармане, совершенно не выдавая себя до поры до времени. И если ты случайно зашёл в магазин, а там что-то выбросили, вот тут-то ох как пригодится авоська. «Выбросили» – это не о том товаре, который испортился или его выбросили на помойку, а о том, который очень нужен многим, но его мало и на всех не хватит, он – дефицит, и его «выбросили в продажу собакам на драку». Конец месяца, магазин не выполняет план по продаже, и вот этот дефицитный товар спасёт, поможет «сделать» план. И покупатель счастлив: он приобрёл что-то нужное, и это что-то есть, куда положить и донести до дома. Но и не только для такой случайной покупки нужна была авоська, она несла свою службу ежедневно.
В магазин за покупками дети и мужчины ходили с сетками, сумки были привилегией женщин. Как, впрочем, и сейчас. Только на смену сетке-авоське пришёл пластиковый пакет.
Бирка
Бирка – плоская лепёшечка из алюминия, на которой было выдавлено число 20 или 10. Цифры эти обозначали количество вёдер воды, которое можно было получить взамен этой бирки. Строительство водопровода, которого в нашем городе не было, началось в 1975 году. До этого времени воду носили в вёдрах на коромыслах с рек Лены или Киренги, в зависимости от места жительства. Для нужд учреждений (школ, детских садов, больниц и прочих) воду возили в огромной бочке, лежащей на специальной телеге, а в зимнее время – на санях. Водовоз, в зависимости от времени года, запрягал лошадь в ту или иную повозку, затем на реке черпаком набирал воду в бочку.
При движении вода могла расплескаться; чтобы этого не случилось, отверстие в бочке прикрывали мешковиной и – в путь!
В 1960 году коммунальная контора приобрела специальную машину с цистерной, так называемую водовозку, вследствие чего появилась возможность снабжать водой тех, кто затруднялся это сделать своими силами. Вот тогда и появились бирки, которыми запасались в коммунальной конторе. Стоимость каждой определялась цифрой на бирке, обозначавшей количество вёдер, из расчёта, что ведро в десять литров стоило две копейки. В конторе указывали день, в который нужно подвезти воду, выкатывали на улицу бочку и поджидали водовозку, рассчитывались с водителем бирками и после переносили ведрами воду из «уличной» бочки в домашнюю.

Выключатель
Известный юморист Михаил Задорнов, рассказывая о необыкновенной парадоксальности нашего мышления, отмечал, что во всем мире нет такого слова «ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ», есть только «ВКЛЮЧАТЕЛЬ». Ничего парадоксального в этом нет. Всё закономерно.
До того, как мне исполнилось шесть лет, наша семья жила в бараке на пересечении улиц Логовой и Коммунистической. В комнатах и коридоре, который служил для всех общей кухней, из нынешнего разнообразия электроприборов лишь одиноко свисали с потолка на доступной для взрослого человека высоте «лампочки Ильича».
Действовал такой светильник очень просто. Когда наступали сумерки, кто-то из родителей левой рукой придерживал электропатрон, а правой проворачивал в нём лампу по часовой стрелке до упора. И…о, чудо: комнату заливал яркий свет.
Выключить такую люстру было немного сложнее. Вновь надо было придерживать одной рукой патрон, а другой вывернуть раскалённую лампу на пол-оборота. Чтобы не обжечься, нужно было обернуть ладонь в какую-нибудь тряпицу. Вот поэтому нам нужен был именно выключатель. И мы его придумали.

Гудок
Пропел гудок заводской –
Конец рабочего дня.
И снова у проходной
Встречает милый меня.
Необходимость в гудке возникла с появлением заводов и фабрик. Крестьяне вставали с солнышком и с ним же ложились, а рабочие начинали и заканчивали работу по сигналу. У нас тоже был Красноармейский завод и речной порт, вот они и «гудели». Один устраивал побудку жителям Мельничного, другой подавал сигналы городским, Сидоровским и Пролетарским рабочим. В семь часов раздавался первый гудок – пора вставать, в семь тридцать – выходи из дома, в восемь – приступай к работе, в двенадцать – пора на обед, в час дня – пообедал, возвращайся к работе, а в пять вечера гудок заводской пел, извещая об окончании рабочего дня.
Однако гудки подавались не только в будни, но и в праздники – в день 7 ноября и 1 мая, когда проходили праздничные демонстрации. По первому гудку в десять часов коллективы предприятий, организаций, школ, построенные в колонны, начинали двигаться к зданию городского Совета, по второму в 10.30 от горсовета шли по улице Советской к Киренге, проходили по Набережной. И вот она, финишная прямая – улица имени В.И. Ленина. Одиннадцать часов, третий гудок, и двинулись, пошли с флагами, транспарантами, песнями мимо трибуны и дальше, растекаясь по улицам и переулкам города.
И был ещё один повод для того, чтобы «погудеть». Не будничный – трудовой, не праздничный – торжественный, но очень важный и тогда, и сейчас, если бы не запрет на подачу громких звуковых сигналов. Для него не определялись дата и время, но его ждали. Когда он раздавался, всем было ясно: вот оно, случилось! «Подвижка» – двинулась река Лена, все бросались к окнам, и урок нам был не помеха. А через какое-то время – ещё один, протяжный. Пошла-а-а родимая…

Дебаркадер
Время идёт вперёд. На смену старому, отжившему приходит новое, современное. Но не всегда то, что ушло безвозвратно, было хуже, проще, о чем и сожалеть не стоит…
Четыре белых трёхпалубных красавца парохода радовали глаз, бодрили душу и доставляли удовольствие пассажирам. Почти пять десятилетий «Хабаровск», «Благовещенск», «Красноярск» и «Иркутск» были основным транспортным средством на участке от Усть-Кута до Якутска. О своём прибытии они извещали город протяжным гудком и причаливали к дебаркадеру – двухэтажному плавучему дому, всегда ожидавшему их.
Дебаркадер представлял собой небольшой речной вокзал. Там было всё, что могло понадобиться прибывшему или транзитному пассажиру: гостиница, камера хранения, комната матери и ребёнка, буфет и касса. Сошли прибывшие пассажиры, поднялись на борт очередные путешественники; один протяжный, один короткий гудки, «Марш славянки» и – до следующей встречи, дебаркадер под названием «Киренск».

Ёршик
Тяжелейшие испытания, выпавшие на долю нашего Отечества в прошлом столетии, – революции, Первая мировая, гражданская, Великая Отечественная войны, – отразились и на нашей жизни, жизни детей середины прошлого века. Мы многого не имели, чаще даже не подозревали о существовании простых вещей. Нам даже в голову не приходило, что в магазине можно купить цветную бумагу. На поделки использовали обложки школьных тетрадей, хотя они все были одного – синего – цвета; также фантики от конфет не выбрасывали, а резали их на полоски и клеили из них цепочки на ёлки. Бережно относились абсолютно ко всему. Особую ценность представляли стеклянные бутылки, ведь их принимали по двенадцать копеек за штуку. А двенадцать копеек – это вам не так себе. На них можно было купить сто граммов карамелек, а если мармелада, то и того больше. Но прежде, чем ты станешь счастливым обладателем копеечек, надо было раздобыть где-то бутылку, а лучше несколько, и тут уж от нашего внимания не ускользали никакие места, даже свалки. Но сдать можно было только чистые бутылки. И вот тут на помощь приходил ёршик. Это нехитрое приспособление из куска проволоки и пучков лески помогало нам отмыть бутылки до блеска.
Мы несли их в авоськах в ларёк на улице Советской, терпеливо ожидали там своей очереди, которая иногда задерживалась из-за нехватки ящиков. Некоторые счастливчики приносили свои бутылки, уже расставленные в ящики с ячейками; где они их брали – загадка. Но любая очередь когда-нибудь заканчивалась. Наступал момент расплаты, и мы, радостные, бежали в магазин, зажав в потной ладошке честно заработанные копеечки.

Журавль
Речь не о красавице-птице, а о деревянном колодезном журавле. Чаще колодцы встречались с воротом, но были и с журавлём. В деревне Сидоровой было два колодца. Один, в начале деревни, был с воротом. Воду из него черпали ведром, закреплённым на цепи. Цепь наматывалась на ворот, который нужно было вращать железной ручкой. Ребёнку одному непросто было сразу справиться с ведром, с ручкой и с воротом. Одно неловкое движение, и получаешь удар ручкой, а ведро с грохотом летит вниз.
Второй, «журавлиный», своей «головкой» манил на другой край деревни. Мы хватались за шест-носик, тянули его вниз, и большая деревянная птица, кланяясь нам, опускала ведро в сумрак колодца. Вода набиралась в ведро, которое медленно начинало ползти вверх, повинуясь противовесу, закреплённому в нижней части журавля.

Закрепитель
Закрепитель, а по-научному фиксаж, должен был зафиксировать, закрепить надолго (лучше – навсегда!) чудо, которое происходило на наших глазах, всякий раз радуя и удивляя. Появление фотографий было делом не простым и не быстрым. Сначала нужно было в абсолютной темноте зарядить плёнку в фотоаппарат. Происходило это обычно так: фотоаппарат и фотоплёнку заворачивали во что-нибудь большое и толстое, через что не пробьётся свет. Чаще всего это было пальто. Руки, которые становились в этот момент глазами, необходимо было просунуть в рукава, нащупать в этом свёртке коробочку с плёнкой, затем аккуратно распаковать её из плотной чёрной бумаги и вставить в аппарат. С первого раза в темноте да ещё и на ощупь проделать эту комбинацию было нелегко. В результате чего плёнка засвечивалась, и не оставалось ничего другого, как только выбросить её.
Но вот всё получилось, плёнка заняла своё место, «птичка вылетела» тридцать шесть раз – именно столько кадров имела фотоплёнка. И вновь – пальто и обратный процесс. Плёнку нужно было вынуть из аппарата, вставить в специальный бачок тоже чёрного цвета, залить в него проявитель и через некоторое время извлечь на свет так называемый негатив – плёнку, на которой всё наоборот: то, что в жизни светлое, на ней тёмного цвета. Стараясь не задеть пальцами, её вешали для просушки на бельевую верёвку, закрепив прищепкой.
Наконец плёнка высохла и можно приступать к заключительному действию – печати. Опять нужна темнота, но теперь уже в большом объёме.
В комнате плотно завешивали окно – с улицы не должен был попадать свет Луны или редкого фонаря. На стол водружался прибор под названием фотоувеличитель, близ него – красная лампа, четыре ванночки, так называемые кюветы, но при их отсутствии годились и тазики, в которых мыли посуду.
В первую ёмкость наливался проявитель, во вторую – вода, в третью –закрепитель и в следующую – снова вода.
Тут же – стопка фотобумаги, упакованная в чёрный пакет. Всё готово к заключительному действию. На миг вспыхивает красный свет, и листик бумаги из-под фотоувеличителя перемещается в первую ёмкость. И вот оно, чудо: на белом листе постепенно появляется изображение, черно-белый отпечаток недавнего события, которое ты уже начал забывать, а оно вновь возникает перед твоим взором. Пинцетом быстро выхватываешь полуфабрикат снимка из первого тазика, опускаешь в воду, прополаскиваешь хорошенько и только после этого перемещаешь в закрепитель, где он лежит, ожидая остальных свидетелей нашей жизни, затем – вновь промывание в воде и последующая сушка.
Всё закончено, чёрный пакет пуст, изображения с плёнки удачно отобразились на бумаге. Не хватает лишь надписи на обороте: «На память».

Керосинка
Керосинка – прародительница газовой плиты. Только поджигать нужно было не газ, а три тряпичных фитиля, пропитанных керосином. Высоту пламени, а значит, и скорость приготовления обеда можно было менять с помощью регуляторов в форме цветочков. За керосином ходили на Подгорную улицу в керосиновую лавку, которую в народе также называли «керосинкой», хотя в ней кроме керосина продавали ещё и известь. Самой подходящей тарой для керосина был алюминиевый бидончик: и крышка закрывалась плотно, и не разобьётся.
В нашем бараке на пересечении Логовой и Коммунистической улиц по соседству жило одиннадцать семей. Филёнчатая дверь каждой квартиры-комнаты выходила в очень широкий коридор, где у каждой семьи был свой умывальник с тазиком и стол с зарешёченной нижней частью (там зимой сидели куры). Главным украшением столов были керосинки и керогазы.
Сверху на керосинку устанавливалась решётка вроде той, что сейчас есть у газовых плит, а уж на неё ставили кастрюльку или чайник. Следить за величиной пламени можно было через слюдяное окошечко, которое украшало бок керосинки.
Выключить эту помощницу хозяек было просто: регуляторами-цветочками все три фитиля, как улитки, втягивались в свои металлические домики-держатели, и пламя гасло. Запах керосина, конечно, ощущался, но это никого не огорчало.

Ледорезы
Назначение этих двух гигантских сооружений из толстенных брёвен было нам неведомо. Одно из них защищало берег в городе, другое – на Мельничном. Состояли они из нескольких рядов брёвен, вкопанных под углом глубоко в землю. Они поражали не столько своими размерами, сколько необыкновенной прочностью. Во время ледохода огромные льдины, громоздясь одна на другую, вползали на ряды этих брёвен, и там, наверху с грохотом и треском распадались на сотни мелких иглистых льдинок, которые со звоном сыпались вниз и падали в воду. Бурный поток уносил это ледяное крошево дальше.
Ледорезы (так назывались эти мощные сооружения) защищали берег от разрушения во время ледохода, а речные перекаты – от заторов, из-за которых вода в реке выходила из берегов и заливала город.

Маёвка
Ежегодно окончание учебного года венчала маёвка. У каждой школы было своё место для проведения этого мероприятия. Однако пятая, какой бы номер она ни носила, была ли семилетней, восьмилетней или средней, проводила свои маёвки именно на том месте, на котором проходили первые маёвки, ставшие началом традиции. На большую поляну за Пролетарским выселком, скрытую от дороги вековыми соснами, вползала извивающаяся колонна учеников школы – от первоклассников до выпускников. Кто же собирался на первые маёвки, кто сделал их традиционными?
Сибирь с первых лет присоединения её к государству Российскому стала местом ссылки политических ссыльных. Немало их проживало и в нашем крае, но лишь единицы могли селиться в городе. Для большинства из них местом жительства определялись деревни, села и так называемые выселки, возникавшие вокруг города: Пролетарский, Мельничный, Балахня.
Если ссыльным приходилось выполнять какие-либо работы в городе, то на ночевку они должны были вернуться именно в то место, которое было определено им для жительства, за этим зорко следил околоточный. Их лишали любой возможности где-то встретиться и пообщаться. Поэтому в один из тёплых майских деньков, оповестив друг друга, они собирались на поляне за Пролетарским выселком: обменивались новостями со старыми товарищами, знакомились со вновь прибывшими, поддерживали отчаявшихся, помогали нуждающимся, отдыхали, пели песни.
Для некоторых из нас маёвка была единственным походом на природу, где можно было повеселиться, побегать. Ведь у родителей тогда был всего один выходной – воскресенье. А работы по дому было гораздо больше, чем сейчас у нас.

Наводнения
Наш деревянный город, стоящий на слиянии двух рек, во все времена страдал от пожаров и наводнений. Сто лет, с 1869 до 1969 года – период, когда город находился на острове, Верхняя и Нижняя поскотины ежегодно затоплялись. Разница была лишь в уровне воды, разливавшейся по улицам.
Иногда наводнение происходило из-за ледового затора, случавшегося на одном из перекатов реки Лены. В этом случае происходил быстрый подъём уровня воды в любое время суток, вода выходила из берегов и разносила глыбы льда по улицам. Такое наводнение длилось до тех пор, пока вода не поднималась настолько, что сдвигала затор, и мутные потоки с той же скоростью устремлялись к берегу, оставляя за собой в низинах огромные лужи, которые к середине лета превращались в зелёную вязкую жижу.
Однако заторы случались не всегда, а наводнения случались по другой причине. После ледохода устанавливалась тёплая погода, начиналось активное таяние гольцов и снега в лесах. И тогда приходила так называемая «чёрная вода». Вал докатывался до нашего города обычно к двум часам ночи, и мы просыпались от топота, шуршания гравия под ногами и колёсами тележек, детского плача, разговоров, визга поросят. Это значило, что «пришла вода» и жители Нижней поскотины спасаются сами, прихватив самое необходимое, уводя животных. Такой потоп длился дольше – несколько дней, иногда и полмесяца.
Правда, большого урона наводнения тогда не приносили. Не было дорогих евроремонтов и мебели, склеенной из опилок. Откроют окна и двери, протопят печь – высушат дом. Побелят, подкрасят, а железным кроватям, деревянным столам и стульям потоп и вовсе был не страшен.

Очередь
Очередь была постоянной нашей спутницей и совершенно привычным делом. Очередь на получение жилья была, пожалуй, самой нескончаемой и могла длиться двадцать и более лет. Следующей по продолжительности можно считать очередь на получение возможности приобретения легкового автомобиля; кроме прочего, она была ещё и привилегированной, не все могли «постоять» в ней. Очередь на получение места в детский сад тоже тянулась годами. В очереди за мебелью, за книгами иногда стояли ночами, отогреваясь возле костров. Для того, чтобы очередь за ночь не сломалась, не запуталась, химическим карандашом писали номерок на руке.
А в качестве развлечения несколько раз за ночь устраивали переклички очередников. Были свои любители руководить очередями. Самыми непродолжительными были очереди за продуктами – всего несколько часов.
Мы с братом в очереди в детский сад стояли несколько лет. Прекратил это стояние наш отец после того, как я в очередной раз в пятилетнем возрасте потерялась. Это он подумал, что я потерялась, а я просто обследовала весь двор педучилища, где папа тогда работал завхозом, вышла за ворота, а там было много интересного, и я шла всё дальше и дальше. Продвигался он по моим следам методом опроса: «Не видели вы маленькую девочку в пёстреньком пальто?» Я же за это время успела дойти до площади Свободы. На следующий день он устроил нас с братом в детский сад, оказав неоценимую помощь заведующей в ежегодном летнем ремонте.
Через день с медицинскими справками мы с мамой стояли на крыльце перед заветной дверью. Но почему-то, не открыв её, спустились с крыльца и пошли домой. Позже я узнала причину такого отступления.
Моим родителям было по одиннадцать лет, когда началась война; четыре года они работали в колхозе и на строительстве аэропорта без скидки на возраст. Они не знали таких слов, как «не могу», «не знаю», «не получится». Они взрослели со словом «надо» и в беспрекословном подчинении указаниям письменным или устным. А на двери моя мамочка прочла, что без сменной обуви детей в сад не принимают. А тапочки в магазинах не продавали. Моя мама разузнала, что есть такой сапожник дядя Ваня, который может за ночь сшить тапочки, заказала ему две пары, и к семи утра тапки были готовы. Так мы с братом попали в детский сад. Он – в подготовительную группу, я – в старшую.
Однако наше стояние в детсадовской очереди продолжалось. И она двигалась – медленно, но двигалась. И когда мой братец учился в третьем классе, маме позвонили из отдела образования и сообщили, что она может приводить своего сына в детский сад.

Плот
Берег реки Лены от Дома пионеров до улицы Комсомольской служил причалом для плотов. Редкий представитель мужского населения нашего района не способен был соорудить это нехитрое плавсредство, которое служило верой и правдой и первым поселенцам, и их потомкам до шестидесятых годов двадцатого столетия. Что такое плот? Это спущенные на воду полтора-два десятка брёвен, плотно прижатых друг к другу поперечными, более тонкими брёвнами, скреплённых с ними тальниковыми прутьями. На плотах перевозили сено, заготовленное на островах и дальних сенокосах, перевозили скотину и переезжали из одного населенного пункта в другой, погрузив на него весь скарб, усадив семью; здесь же на костре готовили пищу.
Да и дома сплавляли таким же образом. Разбирали дом по брёвнышкам, сооружали плот и отправлялись в путешествие. Причаливали к берегу в намеченном месте, где плот вновь возвращался к своей сухопутной жизни – превращался в дом.
Таким же образом заготавливали дрова. Пилили деревья в лесу, обрубали ветки, скатывали брёвна к реке, собирали их в плот и доставляли плоты в город.
Если была лодка, то плот цепляли к ней, а при отсутствии таковой плот плыл по течению реки. Однако не надо думать, что плот отталкивали от берега, и плыл он сам по себе, куда хотел.
К плоту прикреплялось подвижное бревно – руль, с помощью которого он становился управляемым. Была даже такая профессия – плотогон. Плотогоны Визирнинского леспромхоза до начала семидесятых годов сплавляли древесину в плотах в Якутию – до того момента, когда был запрещен сплав леса на реке Лене.
А мы, дети, летом во время купания ныряли с плотов, причаленных к берегу.

Радио
Как сейчас наши дети и внуки смотрят телевизор, так я и мои друзья слушали радио. Радиорозетка была установлена в зале, рядом с ней на стене висел приёмник.
Утро начиналось в шесть часов с государственного гимна, затем –зарядка. Под звуки «Пионерской зорьки» умывались, завтракали и отправлялись в школу. А ещё была «Радио-няня» – передача для самых маленьких с песнями, сказками и потешками.
Но в три часа дня (время, когда никого кроме тебя нет дома, и не придётся по первому зову срываться и бежать в магазин, в кладовку или ещё куда) начиналось чудо. По радио звучали спектакли в исполнении великих актёров: Игоря Ильинского, Рины Зелёной, Татьяны Пельтцер, Михаила Жарова и многих-многих других. Это было время, когда радио не звучало фоном. Я садилась на венский стульчик около приёмника и заворожено ловила каждый звук, летевший из этого чуда техники.
Можно было и самой читать все эти произведения. Но ведь по радио шёл спектакль, во время которого я забывала о стульчике и из слушательницы превращалась в участницу всех событий.
Месячная плата за это вещание с шести часов утра до двенадцати ночи составляла всего пятьдесят копеек.

Страх
Как-то к нам в гости приехала родственница из деревни. Мы тогда ещё жили в бараке с одной лампочкой в 55 Ватт и без выключателя.
Для того, чтобы включить-выключить свет, нужно было дотянуться до лампочки и повернуть её по или против часовой стрелке.
Тётушка собрала урожай со своего огорода и привезла кое-что в город на продажу. Утром родители ушли на работу, а она, собрав часть своих мешков и мешочков, отправилась на базар.
У нас с братом день прошёл по расписанию: подъём, завтрак, покупка хлеба, игры во дворе. Солнышко уже клонилось к закату, когда мы решили пойти домой. Единственное окно нашей комнаты смотрело на юг, поэтому в это время в квартире было уже сумеречно, а под столом, который стоял у противоположной от двери стены, и вовсе царил мрак.
Только мы открыли дверь, как из этого мрака на нас глянули чьи-то зелёные светящиеся глаза. Зайти в комнату, схватить табурет, добежать с ним до середины комнаты, взобраться на него и ввернуть лампочку было невозможно. Ведь за это время страшный зверь, сидящий под столом, просто разорвёт нас в клочья. Что делать?
Позвали на помощь соседа. Он очень решительно кинулся нам на помощь. Открыл дверь и … вместе с нами начал кричать «Кыш, кыш!..», в надежде, что зверюга испугается и убежит. Зверю, который и не думал убегать, наши крики были не страшны. Но «…есть женщины в русских селеньях». Жена соседа, отважная тётя Аня вошла в комнату, ввернула лампочку, свет озарил наше жилище и … зверь пропал. Под столом лежала узлом завязанная наволочка с чесноком, а светились пуговицы, пришитые к ней. В то время пуговицы делали из какого-то вещества, в котором присутствовал фосфор. Вот они и светились.

Утюг
Если сейчас вдруг из-за аварийной ситуации случается отключение электроэнергии, мы тут же становимся беспомощными. Все наши многочисленные электрические помощники отказываются служить нам.
«Гаджеты» моего детства не были так зависимы от электрической энергии. Их работу обеспечивали дрова, керосин и угли.
Одним из потребителей древесного угля в то время был утюг. Был он и в нашей семье, как и у нашей соседки тёти Гали. Затопила она печь и решила погладить бельё, но чтобы ускорить этот процесс, надумала делать это двумя утюгами. Пока раздует угли в одном, и он начнёт пыхтеть и нагреваться, другим будет утюжить. И так будет их менять, пока не прогорят в печи все угли.
На её беду нашей мамы не оказалось дома, а братец, в отличие от меня, был очень рачительным ребёнком и отказался выдать соседке утюг без хозяйки утюга, нашей мамы. Не помогли и уговоры.
После того, как в 1963 году состоялся наш переезд из комнаты в бараке в двухкомнатную квартиру, где в каждом помещении была розетка, а в прихожей на самом видном месте крутил своё колёсико электрический счётчик, на смену угольному старичку явился сияющий стальными боками электрический утюг.

Фильмоскоп
Фильмоскоп – это чудо техники превращало нас с братом из соседских ребятишек во владельцев кинозала, киномехаников и чтецов. Друзья (а в детстве все друзья, кто к тебе пришёл) после превращения нашей комнаты в кинозал чинно рассаживались на стулья и замирали в ожидании сеанса.
Всё готово. Окно плотно укрыто покрывалом, на стене – экран (белая простыня), фильмоскоп вынут из своего футляра, ящичек с диафильмами – на столе; фильм выбран, вынут из своей круглой баночки и заправлен в аппарат. Гаснет свет. И весь мир вне комнаты перестаёт существовать…
На экране появляется первый кадр, состоящий из цветных прямоугольников, за ним – другой, с непонятными для нас цифрами, затем – следующий, на котором очень затейливо было написано: «Студия Диафильм».
И вот, наконец, сам фильм, пусть и с приставкой «диа». Замечательные картины иллюстрировали тексты сказок, рассказов, потешек и, конечно, серьёзных произведений, от чтения которых захватывало дух.
Это были повести о пионерах-героях, о сражениях в годы Великой Отечественной войны, о приключениях путешественников и другие. Всё вместе создавало иллюзию звукового фильма. Сеанс заканчивался, притихшие зрители расходились до следующего раза, бережно неся в душе то, что в неё запало.
Мы с братом убирали все атрибуты зрительного зала, ставили фильмоскоп и диафильмы на место, и уже ничто не напоминало о нашем чудесном превращении.

Хлебная очередь
По какой-то неведомой мне причине в середине прошлого столетия у нас в городе ощущалась нехватка хлеба. Может быть, это зависело от годовой нормы муки, рассчитанной на душу населения, а, может, просто не хватало мощности двух пекарен. Да это было и неважно. В то время никто не задавал вопросов и не выяснял причин. Просто приходили в магазин задолго до того времени, когда привезут хлеб, занимали очередь и ждали, когда прибудет подвода с хлебом (позже её сменила машина- хлебовозка).
Полдня толкаться в хлебной очереди могло только незанятое население. Чаще всего это были бабушки и дети. Мама, уходя на работу, выдавала нам с братом рубль и авоську. Наша задача была купить две булки хлеба, которых хватало на три дня.
Бывало и такое: отстоишь очередь, а последняя булка достанется не тебе.
Напряжение в очереди росло обратно пропорционально количеству буханок на полках. Тогда таких мелких очередников, вроде меня, пятилетней девочки, добрые старушки пытались легко и непринужденно оттеснить от прилавка.
Я, как могла, сопротивлялась. Мой старший братец, наблюдавший за поединком со стороны, в критические моменты приближался, чтобы поддержать мой боевой дух и показать соперницам, что нас двое. Однажды бабуля, за которой я заняла очередь, не дождавшись привоза хлеба, вышла из очереди и обратилась ко мне с такими словами: «Держись за этой бабушкой». «Держись» в этом случае значило, что очередь сократилась на одного человека, и я должна запомнить другую бабушку. Но я всего этого в силу моего небольшого опыта в качестве очередницы не знала, и эти слова восприняла как сигнал к действию: вцепилась в юбку, оказавшуюся перед моими глазами. Хозяйка юбки всполошилась и попыталась вырвать её из моих цепких ручек со словами: «Ты что, я же не твоя бабушка». Но тут подоспела поддержка в лице брата, и пленницу я освободила только после того, как замерла напротив весов. Ведь тогда ещё каждая булка хлеба взвешивалась. Чашки весов ещё не успевали замереть, а счеты уже своими костяшками показывали стоимость покупки.

Чистописание
Школа… Каждый день жизни наполнен новыми, ранее неведомыми событиями. Здесь уже учитель, а не воспитатель. Не игры, а труд
и занятия. Всё вновь: парта, правильная осанка, нельзя подтолкнуть соседа по парте, тетради в косую линейку, учебники и ручки… Но ручки пока лежат в пенале. В тетрадях простым карандашом красиво, кому насколько это удаётся, изображаем кружочки, палочки, крючки, осваиваем нажим.
И вот, наконец, наступил день, когда в углублении на парте появился новый предмет – чернильница из коричневой пластмассы. Из пеналов извлекаются ручки. Урок чистописания, пожалуй, самый сложный для нас. Обмакнул перо в чернильницу, пока донёс ручку до нужной строки, на лист с перышка сорвалась капля чернил и растеклась по листу жирной кляксой. Паника…Что делать? Писать. Ну вот, удачная попытка, кляксы побеждены. Пришло понимание того, сколько нужно набирать чернил на перо, вокруг – мелкие брызги. Всё потому что очень стараюсь и слишком напряжена рука. Пытаюсь писать, пёрышко скрипит, рвёт бумагу, рассеивает мелкие брызги, а всё потому что очень стараюсь и напряжена рука…
Пятёрку по чистописанию заработать очень сложно. Даже если нет клякс, брызг, помарок, зачёркиваний и царапин, все буковки имеют одинаковый наклон и размер, всё очень чисто и красиво, до красной красавицы с развевающимся флажком ещё далеко.
Каждая буква поделена на участки, которые имеют определённую толщину написания. Где-то нужно писать, едва касаясь листа, а в другом месте – с хорошим нажимом на перо. И лишь когда тебе удалось со всем этим справиться, а в твоей тетради красуется пятёрочка, можно немножко погордиться собой.

Школа
Моя школьная жизнь начиналась так. 31 августа все дети нашей подготовительной группы пришли в детский сад нарядные, в форменных костюмах и платьях, белых рубашках и таких же фартуках. Нас поздравили, подарили всем чёрные кожаные портфели, в которых лежали «Буквари» и «Арифметики». Радостные, мы все отправились во двор для общей фотографии с родителями.
По желанию можно было сделать индивидуальное фото или с другом.
Я сфотографировалась с братом, пришедшим вместе с мамой порадоваться за меня. Мой папа, имевший самую распространённую для нашего города профессию речника, появлялся дома глубокой осенью.
После того, как было закончено фотографирование, мы (гордые, с портфелями!) пошли домой. А назавтра, 1 сентября 1964 года, к восьми часам утра я в сопровождении мамы, с букетом астр, стебельки которых были заботливо обёрнуты кусочком газеты, пошла в первый класс восьмилетней школы № 2.
В школе было две параллели – «А» и «Б». Учились в две смены. Первую четверть все восемь классов «А» ходили в школу с первой смены, а «Б» – со второй. В следующей четверти «ашки» учились с обеда, «бэшки» –с утра; и так – восемь лет.
Меня записали в «А»-класс, поэтому в школу с мамой мы пошли к восьми часам. Для учащихся в «Б»-классах в два часа устраивалась вторая линейка, которая длилась недолго. После линейки сразу начинались уроки. Во время линейки ко мне подошла моя учительница, Воронина Руфина Владимировна, и тихонько сказала, чтобы я свой букет подарила директору школы. Я ткнула в сторону директора пальцем и уточнила: «Вот этому?» После чего вручила Виталию Николаевичу свои астры с газеткой. И все пошли учиться. Начальное звено обучалось в историческом здании, построенном в 1890 году.
На первом этаже был гардероб, медицинский кабинет, учительская, продлённая группа, кухня, буфет и квартира сторожа. На втором этаже располагались классные комнаты.
Старшие классы учились в соседнем здании, построенном в 1910 году. Кабинетов было всего два – физики и химии. Спортивного зала в школе не было. Построили его только в 1967 году. Тогда же школа была преобразована в среднюю № 5.

Щавель
Нашим мамам и бабушкам в голову не могло прийти, что щавель можно выращивать в огороде. Зачем тратить силы на выращивание того, чего вдоволь в дикой природе?!..
В шестидесятые годы прошлого столетия местом массового отдыха горожан был определён Монастырский остров, который на тот период был переименован в остров Отдыха. Монастырским его называть в эпоху воинствующего атеизма было просто неэтично. Отдыхающих на остров по субботам перевозил катер, а по воскресеньям его заменял паром.
На острове городским потребительским обществом была организована продажа напитков, стряпни и сластей. Отдел культуры отвечал за развлекательные программы. Некоторым отдыхающим всё это было не нужно: еду привозили с собой, развлекались сами, как могли, или просто гуляли по острову, благо, что он очень большой – гораздо больше нашего города-острова. А ещё там можно было полакомиться черёмухой и, конечно же, вдоволь пожевать щавеля.

Эвакуация
Моя мама родилась и выросла в деревне Лаврушиной Киренского района. У бабушки была старинная швейная машинка, и все наряды для семьи из домотканого полотна и того, что удавалось купить в сельском магазине, она, как умела, шила сама. Все односельчане носили то, что способны были смастерить сами.
Началась война. В деревню прибыли эвакуированные. В семье учителя из Ленинграда была пятилетняя девочка Наташа, которая поразила воображение одиннадцатилетнего подростка, в будущем – моей мамы, своими нарядами. Под впечатлением от такой красоты деревенская девочка решила: когда у неё появится дочь, она непременно назовёт её Наташей и наряжать будет так, как одевали ту столичную малышку. Спустя много лет эта девочка сдержала обещание, данное себе. Когда я появилась на свет, меня назвали именно этим именем. Я росла сорванцом и любительницей лазить по заборам, но несмотря на это обстоятельство, мама упорно наряжала меня в соответствии с отпечатавшемся в её памяти образом.
С наступлением тёплых дней мою голову начинал украшать очередной фетровый капор, прикупленный мамой заранее, который сдавливал уши, вследствие чего мне приходилось напрягать слух, чтобы услышать всё, что хотелось.
А ведь именно тогда хотелось всё знать, всё слышать и видеть. А эти великолепные шарфики, которые время не смогло стереть из моей памяти (шёлковый белый в красный горох, белый воздушный, так называемый «газовый», другие, не менее помпезные) – заправленные под воротник пальто, завязанные огромным бантом, они лезли в лицо, мешали подбородку, но я терпела всё это, ведь только так можно было пойти «бегать». Именно бегать, слово «гулять» применялось только к застолью. Мы говорили: «Мама, можно побегать?» А фразу «Я пойду погуляю» впервые услышали от мальчика, приехавшего к нам погостить из Ростова.
Надо сказать, что старания моей мамочки не прошли даром. Я до сих пор ношу шляпки, всевозможные шарфики и необычные пальто. Старалась наряжать своих дочерей, как когда-то меня наряжала мама. Правда, завязывать красиво банты и очень туго плести косы я так и не научилась.

Юбка
Юбка… моя мечта. Так хотелось пощеголять в юбочке, но мои робкие попытки пресекались решительным маминым «Нет!», которое подкреплялось словами о том, что на мне, худоватой, никакая юбка не удержится и будет крутиться во все стороны, что на полных девочках как всё славно сидит.
Мечте моей было суждено сбыться только в конце шестого класса. Родители уехали на курорт, и мы с братом остались дома одни. За нами присматривал дедушка, мамин папа. В силу характера и серьёзного возраста он не докучал нам своим вниманием. Они с бабушкой видели, что мама воспитывает нас в строгости, и считали, что ничего плохого мы не сделаем.
Ну как было не воспользоваться такой возможностью! Я достала из шкафа мамино, сшитое из очень добротной шерсти платье. Распорола все швы, отутюжила получившиеся кусочки и выкроила из этого великолепия юбочку и жилет.
Родителей я встречала в новом костюме. К моему удивлению, мама как будто не заметила, что мой новый костюм сшит из её ещё не старого платья. Может быть, мама просто порадовалась тому, что я смогла не только уничтожить готовую вещь, но и сшить новую.

Ящерица
Красный яр за Пролетарским выселком для городской детворы в летние месяцы был самым доступным местом отдыха. Любители рыбалки, вооружившись удочками, выкидами, прихватив бидончики и баночки с червями, перебравшись через реку, спешили занять самое рыбное место.
Другие, кого рыбалка не интересовала, ползали по склонам оврагов, выискивая спелые ягоды малины, или же ловили бабочек, разнообразие расцветок которых поражало наше воображение.
Но самым удивительными существами, обитавшими под Красным яром, были ящерицы. Очень юркие, с большими выпуклыми глазами четырёхлапые змейки, похожие на маленьких сказочных драконов, едва заметно сновали в траве. Нам хотелось поймать их, подержать в руках и рассмотреть. Замрёшь ненадолго: дрогнула травинка… Вот она, схватил, но…
В руке – только маленький кусочек хвостика, который ящерица оставила на память без ущерба для своего тела. Через некоторое время он у неё отрастал заново.
Может, и сейчас они ещё обитают в тех местах, но мы их не видим, потому что не бываем там, а, может, просто утратили детскую способность замечать необыкновенное и удивляться чуду.

СТАВ

Последние дни июля догорали под знойными лучами солнца. Август уже был готов лопнуть спелым сочным арбузом и разлиться приторно-сладким соком, чтобы каждый смог насладиться последними днями уходящего лета. Каждый год в это время я навещаю родные места, где на донском приволье протекало моё беззаботное детство – шумное, весёлое, озорное; где босоногими детьми бегали к колонке напиться студёной воды, а потом весёлою оравой бежали к посадке за спелыми абрикосами. А на обратном пути несли в подолах раздавленную ароматную мякоть.
Много лет прошло с тех пор, но и сейчас я наведываюсь в родной посёлок раз в год, чтобы навестить отца, который живёт уже несколько лет один, и друзей, с которыми связаны лучшие воспоминания детства. Зачастую эти встречи перерастают в былое веселье, сменяющееся непреодолимым желанием промчаться по знакомым улочкам.
Подруги детства так и обжились в родном посёлке, обзавелись семьями и уже давно воспитывают детей. Помню, что когда-то каждая мечтала уехать отсюда и навсегда покинуть забытый Богом уголок. Но не всем планам суждено сбыться.
Наверное, это и к лучшему, потому что не рвётся та прочная нить детской дружбы, которая навсегда связывает нас с родными местами и дорогими сердцу воспоминаниями.
И вот я снова на своей малой родине. И улицы те же, и дома такие же серые, с покосившимися окнами. Только люди уже другие.
Славка, соседский мальчишка, которого мы когда-то нянчили, давно возмужал и стал видным парнем в посёлке. Ни одно весёлое событие не проходит в Глубочке без его участия. В день нашего приезда Славка был тут как тут, будто чувствовал, что намечается застолье. Его вечная улыбка и взгляд, одновременно лукавый и язвительный, остались неизменными. Он обнял меня крепко, по-свойски, как будто и не было этого долгого расставания. Никаких лишних слов, только короткое: «Ну, привет, что делать будем?» И в этом простом приветствии – вся суть наших приятельских отношений. Мы вошли в дом. Дом встретил нас обветшалым запахом старой мебели. Пыль, игравшая в лучах солнца, казалось, тоже источала аромат истории. Скрипучие полы приветствовали наши шаги, рассказывая свои собственные безмолвные истории о прожитых здесь годах.
Казалось, время здесь остановилось, оставив нас наедине с прошлым. Этот дом был не просто строением из кирпича и дерева, он был живым существом, дышащим воспоминаниями и всё время ожидающим своих хозяев. Он ждал, чтобы снова заполнить свои комнаты смехом, разговорами и теплом.
В этот момент я в полной мере ощутила, что наконец-то вернулась домой. Пусть ненадолго, но вернулась.
Наевшись и наговорившись вдоволь, мы уже не знали, чем себя занять, и Славка скомандовал, чтобы все быстро собирались на став. Слово это для меня всегда было загадочным. Не озеро, не пруд, а став. Всегда воображала, что это место не для купания, а для хозяйственных нужд. Но Славка настоял, чтобы все взяли купальники, потому что молодёжь там в жару спасается, местные даже кладку сделали, чтобы нырять можно было.
Дорога к ставу проходила у подножия холмов. Не помню, сколько мы ехали, но я успела в мыслях возвратиться в детство, вспомнить школьные походы в балку, покатые склоны, с которых мы лихо катались зимой на санках, просторные поля и ароматное разнотравье.
– Приехали, – прервал моё раздумье Славка.
Дети весёлой гурьбой высыпали из машины и разбежались в разные стороны. Мы взяли покрывала, еду и направились за Славкой. Он гордо шёл впереди с видом важным и представительным. Он всех тут знал, пользовался некими привилегиями, потому что был знаком с хозяином.
– Шакал став держит, – сказал Славка. – Своих пускает без разрешения.
– А почему шакал? – удивилась я.
– А кто его знает, прозвище у него такое…
– Не очень-то прозвище, – рассмеялась я. – Это ж чем надо было заслужить такое. За добрые дела так погонят не будут….
Но Славка лишь пожал плечами и улыбнулся в ответ.
Мы приехали на двух машинах, потому что компания у нас была большая. Только детворы пять человек, не считая нас, взрослых. Дети всегда путешествуют с нами, чтобы не упустить возможность подслушать взрослые разговоры и погреть уши. Такой весёлой гурьбой мы и направились к водоёму, как велел большой Славка. Мы его называем большим, потому что после него в нашей родне появился ещё один Славка, но его я буду называть Славиком. Это сын моей старшей сестры Катерины. Ещё у неё есть старший – Севка, который не отходил от большого Славки ни на шаг. Со мной тоже были дети. Старшая дочь Маша – красивая, стройная, чернобровая, на отца похожая. И младший сын Игорёк, такой же светленький, как и я.
Летняя суета дня ещё кипела, словно котёл. Славка отпускал искромётные шутки, не сдерживая своего язвительного нрава. Мы от души смеялись, разгорячённые солнцем и пьянящим степным воздухом.
Поместье Шакала, казалось, дремало в свете ласкового солнца, но на его просторах кипели нешуточные страсти.
Как только мы приехали, я сразу заметила молодую женщину, которая суетливо бегала вдоль берега и выглядела немного испуганно. Она всё время ругала каких-то ребятишек и раздавала им поручения. Мы невольно слушали её болтовню, потому что ребятишки, на которых она ворчала, рыбачили от нас неподалёку.
Наши мальчишки во главе со Славкой помчались на кладку, чтобы с разбегу плюхнуться в воду. Первым прыгнул Славка, за ним – Севка и только маленький Славик собрался повторить прыжок, как тут же подбежала эта незнакомка и начала кричать, чтобы Славик немедленно ушёл с кладки. Мы растерянно смотрели друг на друга. А большой Славка крикнул ей из воды, чтобы она успокоилась и шла куда подальше. Эти слова ещё больше раззадорили женщину, и она резко крикнула:
– Вася, сынок, подойди сюда!
Через минуту подбежал щуплый босоногий мальчишка. Я внимательно рассматривала его внешность. На вид ему было лет четырнадцать. Кожа его была смуглой, волосы нечёсаные, а из одежды на нём были только шорты не по размеру, подвязанные шнурком. Руки были грязными от наживки. Говорил он с ухмылками, как будто боялся сказать что-то не то. Я поняла, что это был её сын.
– Вася, подыми ногу, покажи, что у тебя там, – настаивала мать.
Вася послушно задрал ногу, а женщина придерживала сына, чтобы он не упал. На ступне был виден шрам, который пересекал ногу от большого пальца до самой пятки. Рана немного затянулась, но было видно, что распорол ногу мальчишка совсем недавно.
– Вот, посмотрите, прыгнул с кладки. Чуть без ноги не остался. Сергей Иваныч теперь никому не разрешает с неё прыгать. Так что уходите или я всё ему расскажу. Он как раз должен скоро подъехать.
Несложно было догадаться, что она имела в виду того самого Шакала, который был хозяином этого поместья. Но кем приходилась ему эта женщина? Мне стало интересно, и я решила с ней заговорить. Поднявшись с покрывала, я направилась к берегу, обходя осторожно утиный помёт, который был повсюду. Утки, видимо, уже давно облюбовали это местечко.
– Спасибо, что побеспокоились, – начала я разговор. – Вы на Славку не обижайтесь, он не со зла вам язвит, натура у него такая.
Славка не унимался и, веселясь, кричал из воды.
– Красавица, прыгай в воду. Ты так разгорячилась, тебе бы остыть не мешало.
У нас к этому времени уже завязался разговор, поэтому мы не обращали внимания ни на Славку, ни на его шутки.
– Как вас зовут? – поинтересовалась я.
– Ирина, – ответила моя собеседница.
Я всматривалась в её лицо, пытаясь определить, сколько ей лет. Мне показалось, что ей было не больше сорока пяти. Палящее солнце уже оставило глубокие морщинки на её молодом лице. Брови и ресницы были густыми, а глаза – тёмными и печальными.
– Вы здесь работаете? – спросила я.
– Нет. Помогаю хозяину присматривать за хозяйством. Пацаны мои рыбачат, а я приглядываю. Не работаю я. Трое пацанов на шее, одна осталась с ними. Муж умер от пьянки. Живу на пособия.
Ирина, словно загнанная лань, сидела на краю проржавевшей лодки, оголив свои толстые икры. Вокруг нее суетились дети, с интересом поглядывая на нас. Их глаза, полные тревоги и тоски, отражали всю тяжесть их положения.
Внезапно Славка громко расхохотался, его звонкий смех разнёсся по всему ставу. Мы обернулись.
– Отвязывай лодку да плыви к нам, красавица, – крикнул Славка.
– Больше ничего не придумал? Вылезай из воды, пока я не пожаловалась, – вспыхнула Ирина и бросила на Славку гневный взгляд, но в этот раз промолчала и лишь небрежно поправила волосы.
По её манере общения было понятно, что она чувствует себя на этом подворье хозяйкой. Я догадалась, что Сергей Иванович, который ей в отцы годится, не только помогает бедной вдове, но и пользуется её молодостью.
Тяжёлые времена требовали от Ирины железной выдержки и услужливости во всём. Она понимала, что в её мире нет места для открытого неповиновения. Но в душе её горел слабый огонёк надежды, что однажды её жизнь изменится к лучшему. Наш разговор продолжился.
– Вася мой в этом году школу окончил, поступил в училище. На повара выучится, в ресторан пойдёт работать, – гордо заявила она.
Мы обе замолчали на мгновенье. О чём думала Ирина, мне было неведомо. Но я размышляла о судьбе этих мальчишек. Удастся ли им получить хорошее образование, а потом найти работу, которая бы помогла им выбраться из этой нужды. Суждено ли сбыться мечтам Ирины, или её сыновья, повзрослев, станут тоже прислуживать Шакалу. Что-то мне подсказывало, что обречены эти судьбы больше на повиновение, чем противостояние жизненным трудностям.
Оторванная от мира, Ирина смотрела вдаль, словно ища спасения в бескрайних просторах. Ее некогда живые глаза, потускневшие от невзгод и бесконечных страданий, казалось, уже не способны уловить ни единого луча надежды. Лишь изредка, когда дети прижимались к ней, в них вспыхивали отблески былой радости, но стоило им отстраниться, как Ирина вновь погружалась в безмолвную пучину своих тревог.
Казалось, само время остановилось в этом забытом богом уголке, где люди не жили, а существовали, погрузившись в беспросветную тьму безнадежности. Лишь порывы ветра, беспрестанно колышущие заросли камыша, напоминали о том, что где-то за пределами этой унылой действительности продолжается неумолимый ход иной жизни.
Ее фигура, застывшая на краю лодки, словно символ угасающей надежды, навсегда оставит свой отпечаток в душах тех, кто осмелится взглянуть в глаза этой женщине.
Начало смеркаться. Подул прохладный степной ветерок, мы собрали вещи и направились к машине. На капоте моей машины лежал букетик полевых цветов. Мы замерли в молчании. В воздухе повис немой вопрос. Мне пришлось прервать молчание.
– От кого букет? – с улыбкой поинтересовалась я.
Все молчали. Мы понимали, что цветы принёс один из сыновей Ирины. Мальчики лукаво переглядывались. Но кто из них?
Ирина с ухмылкой спросила:
– Чьих рук дело? Признавайтесь, сорванцы.
Все молчали. И тут средний мальчишка не выдержал.
– Это Вася насобирал цветы. Ему Маша понравилась. Он жениться на ней хочет.
Маша, моя дочь, покраснела от волнения. Вася спрятался от стыда за дерево.
– Рано тебе ещё жениться, на повара ещё не выучился. Детей чем кормить будешь? – выпалила Ирина.
Маша, осмелев, взяла букет, чтобы сфотографировать его.
Мне пришлось смягчить ситуацию и поддержать Васю, потому что Славка уже вовсю фантазировал, иронично описывая предстоящую свадьбу во всех подробностях. Я остановила его.
– Какие прелестные цветы, какой ароматный букет, – не унималась я в похвале.
– Вася, Ваня, побегите, соберите и тёте букет, видите, как он ей понравился. И ты, Андрюшка, беги с ними. Да хороших цветов наберите!
Дети помчались, обгоняя друг друга. На лужайке, залитой солнечным светом, руки услужливо собирали полевые цветы. Каждый хотел первым принести букет. Босые пятки сверкали на влажной от росы траве, а мы смотрели им вслед.
Какое-то щемящее чувство жалости наполнило в этот момент мою душу. И вроде бы всё хорошо, и день удался, и знакомство было интересным. Но было ощущение, что эти люди смотрели на нас снизу. Что по машинам, одежде и разговору сочли они нас выше и потому хотели угодить нам каждым словом и делом. Что не чувствовали они себя равными, а пытались всячески услужить, в каждом поступке ища одобрения.
Вернулись ребятишки через несколько минут с пёстрыми охапками. Наперебой рассказывали, что собрали самые красивые цветы. Я взяла букеты, поблагодарила своих новых знакомых, села в машину, и мы поехали. Славка на прощание посигналил всем провожавшим, а я махнула рукой. И тут я услышала голос дочки:
– Мама, мне их жалко…
Машина погрузилась в молчание. Даже Славка больше не шутил. Каждый думал о своём. И в этом удаляющемся степном пейзаже Ирина и её сыновья олицетворяли в эти минуты всех, чьи души навеки скованны цепями крепостного права. И эти современные крепостные не связаны ни цепями, ни оковами, однако их души, стремящиеся к постоянному подчинению, в плену неосознанных ограничений и жизненных обстоятельств.

ПОДАРОК МИТТЕРАНА

«Битва против несправедливости – это одна из самых прекрасных битв. Она определила мой политический выбор, и я по-прежнему считаю, что поступил правильно»
Франсуа Миттеран

Бернард Дюпонтель уверенной походкой вступил на кажущийся таким непрочным деревянный настил моста Симоны де Бовуар на стороне Национальной библиотеки Франции. На то он и Passerelle – декоративный образец городской переправы. Бернарду не терпелось как можно скорее пролететь эти ломаные триста метров и оказаться на той стороне реки – в XII округе Парижа, на территории так полюбившегося ему в конце прошлого года парка Берси. Сколько же обедов он провел в этом парке с октября по февраль в ожидании своего автобуса, который должен был вернуть его в родной Руан после очередной короткой командировки в Париж…
К глубокому сожалению провинции, руанские вина в Иль-де-Франсе не пользовались заметным спросом. Только красный нормандский Пино-Нуар всё ещё продолжал цепляться за перенасыщенный винами из южных регионов Франции европейский рынок. Здесь, конечно, нужно оговориться и уточнить, что относительный успех нормандских вин был во многом заслугой именно мсье Дюпонтеля, который из месяца в месяц не безуспешно обивал пороги крупнейших экспортёров французских вин. Но, если сравнить масштаб столичных успехов подобных Бернардов, прибывающих первым классом с проспектами и презентациями из Лангедок-Руссильона или Бордо, то здесь наш нормандский коммивояжёр проигрывал десятикратно.
Работодатель Бернарда Дюпонтеля был не очень доволен текущим положением дел. Компания была вынуждена поступательно сокращать площадь возделываемых виноградников, уменьшать количество производимых сортов вин и, как следствие, отказываться от всех необоснованных корпоративных трат. Бернард и его парижские командировки всё больше походили на эти самые «необоснованные траты», несмотря на небольшой, но всё же коммерческий успех.
Неприятное стремление работодателя Бернарда сэкономить на расходах на транспорт, рестораны и проживание стало прямым следствием его приятного знакомства с парком Берси. Путешествуй мсье Дюпонтель по маршруту Руан-Париж-Руан на поезде и питайся исключительно в ресторанах, подобной встречи могло бы с ним и не случиться. Но вся эта история действительно с ним приключилась. Вот и сегодня, выехав из своего маленького номера в районе метро «Олимпиадс», воодушевлённый, с небольшой ручной кладью в руке и бумажным пакетом с только что приготовленным для него услужливой девицей лет семнадцати сэндвичем пастрами, Бернард Дюпонтель широкими шагами направился к мосту Симоны де Бовуар.
На середине моста, в самой его высокой точке сильный порыв весеннего ветра, разгулявшегося над водами Сены, кратковременно пошатнул мсье Дюпонтеля вместе с его планами. Неказистая пятидесятилетняя фигура торгового служащего, подхваченная тёплым потоком, подкосилась. Ноги мсье непроизвольно стали семенить вправо – к хлипкому металлическому подобию перил. Порыв ветра ещё раз покачнул сбившуюся с траектории фигуру. Бернард, семеня маленькими шажками, подбежал ближе к краю моста, практически завалившись на ограду. Он схватился за тоненькую металлическую нить, решив так переждать порывы ветра, всматриваясь в бросающую слабые блики поверхность мутно-зелёной Сены. Щёки Бернарда покраснели то ли от ветра, а то ли от апрельского солнца. На потрескавшихся губах угадывалась чуть различимая скромная улыбка провинциала. В голове у Бернарда навязчиво крутилась мысль о том, что «если и приезжать в Париж, то только в апреле». Он предчувствовал, что встреча с парком Берси именно в апреле будет нести для него тот самый смысл, о который он запинался, но никак не мог нащупать в произведениях своих сородичей-гуманистов.
Ветер наконец-то стих, дав возможность мсье Дюпонтелю больше не переживать за шляпу. Высвободившейся рукой он, заигрывая с весной, расстегнул две верхние пуговицы своего, купленного двумя днями ранее за баснословные по меркам его зарплаты деньги, пальто. Следом он взглянул на часы. Удостоверившись, что у него в запасе ещё почти два часа, Бернард уверенно вошёл в парк.
В парке он заприметил чистую зелёную скамейку в тени раскинувшего свои ветви каштана с увесистыми белыми соцветиями. Парк в период цветения показался ему столь пленительным, что он решил совершить обзорный круг по всем трём ландшафтным зонам. Бернард не спешил сразу занять скамейку и погрузиться зубами в пастрами, а мыслями – в сюжеты взятой в библиотеке книги. Бернард внимательно изучал парк, шагая по его витиеватым дорожкам, огибающим артефакты времён винного склада.
С приходом весны парк не только расцвёл, но и стал непривычно многолюдным. Поздней осенью и зимой мсье Дюпонтнель почти не замечал в парке посетителей. Компанию ему обычно составляли спящие деревья и нахохлившиеся немногословные птицы. Сегодня же в парке кипела жизнь. В центре парка на одном из деревьев мужчина пытался разместить пиньяту в виде не то осла, не то пузатого пони. Рядом с ним на газоне у лабиринта грузная мексиканка расставляла на пластиковом столе, крытом уродливой клеёнчатой скатертью, цветные одноразовые тарелки из раздела «для праздников» из ближайшего «Monoprix». Первый же поток ветра унёс со стола большую часть уже расставленной посуды. До Бернарда долетел грубый выкрик этой самой переусердствовавшей с сервировкой мексиканки: «Jodeeeeer!» Следом из лабиринта выбежала предполагаемая дочь этой мексиканки лет восьми. Бернард Дюпонтель предположил, что это и есть виновница торжества. Последним, что увидел Бернард, проходя эту зону, было то, как мать с дочерью безуспешно пытались собрать разлетевшиеся по газону парка тарелки. Отец уже спешил к ним на помощь. Пиньята нервно крутилась на ветке векового дуба. Бернард на прощанье улыбнулся им той улыбкой, которой улыбается беззаботный человек, видя счастье незнакомого ему существа.
Ветер подул сильнее, флирт с весной пришлось прекратить. Бернард достал из сумки перчатки и натянул их на начинавшие коченеть пальцы. Интуитивно Бернард дошёл до автовокзала Берси, вход в который так удобно расположился прямо посреди парка. У входа он остановился, с неподдельным любопытством наблюдая, как на городской спортивной площадке тренируется по меньшей мере дюжина африканцев. Один из парней, видя переминающуюся с ноги на ногу фигуру Бернарда, резво подбежал к нему. Парень на резком французском поинтересовался у Бернарда: «Дедуля, что-то конкретное ищешь? Почти всё есть». Бернард вздрогнул, машинально дотронулся до полей шляпы, как бы поспешно одновременно приветствуя и прощаясь с этой массивной фигурой, развернулся и пошёл прочь от здания автобусного вокзала. Дойдя до своей скамейки, Бернард вспомнил, что так и не посмотрел на табло. Он отогнул пальцем рукав пальто и удостоверился, что времени ещё предостаточно. Бернард не мог понять, что его так выбило из колеи: это обращение к нему как к «дедку» или сам внешний вид этих накачанных парней с голыми торсами у входа на вокзал. Зимой их там не было. Да, подобные персонажи встречались ему в автобусе, но он обращал на них не больше внимания, чем на студентку-нормандку, возвращающуюся на Рождество в гости к своим родителям. Подсевший на скамейку подле Бернарда жирный светло-серый французский голубь с ярко-жёлтым неестественным клювом прервал его вялый поток мыслей.
«Что, тоже хочешь есть?» – Бернард достал из бумажного пакета сэндвич и отломил голубю кусок поджаренного мякиша. Голубь внимательно изучил предложенный кусок. Проба не состоялась. Голубь снова вспорхнул на скамейку Бернарда.
«Тогда … Может быть, мясо?»
Голубь повторил процесс внимательного изучения предложенной еды; обед снова был им проигнорирован. Видя всю эту абсурдную по птичьим меркам картину, с ближайшей ветки, напугав Бернарда, спрыгнула на своих крепких тонких ногах чёрная ворона и забрала сначала хлеб, а затем и кусочек отменного пастрами. Голубь продолжал глупо смотреть на Бернарда своими страшными неживыми глазами.
«Странный ты, в Руане таких нет».
Бернард достал книгу и погрузился в чтение, попутно медленно пережёвывая свой обед. За чтением он провёл с полчаса. Настала пора возвращаться на вокзал. Бернар впредь решил не обращать внимания на тренирующихся на площадке персонажей и пройти их как можно быстрее.
Войдя на тесную станцию, Бернард сразу увидел на табло номер своего автобуса и номер тупика, куда ему следовало пройти. Ободрённый тем, что его автобус уже прибыл на станцию, а значит, он отправится в Руан с большой вероятностью без задержки, Бернард снова улыбнулся. На этот раз его улыбка случайно нашла отклик у стоявшей рядом с ним в очереди на проверку билетов юной стройной африканке. Он смущённо отвернулся, однако боковым зрением он подметил, что она путешествует налегке. Девушка была действительно хороша собой: волосы, зачёсанные в тугой, только что сделанный пучок, маленькая, но упругая грудь, просматривающаяся под распахнутой курткой, манящие ягодицы, которыми бог наградил всех смуглых женщин, которые, в свою очередь, так умело подчёркивают это достоинство обтягивающими джинсами. Бернард даже почувствовал слабое подобие давно не испытываемого им влечения. Он снова улыбнулся и протянул свой билет водителю-контролёру. Водитель надорвал билет Бернарда и пропустил его внутрь.
Мсье Дюпонтель разместился на своём месте «10А» в первой половине автобуса. Народ постепенно заполнял своими телами подсвечивающиеся кресла, но юной незнакомки в автобусе так и не было видно. Бернард пожал плечами и посмотрел на часы – оставалось пять минут до отправления. Он снял пальто, перчатки и убрал их вместе с сумкой на полочку над своим местом. В руках у Бернарда осталась маленькая бутылочка того самого Пино-Нуар и библиотечный экземпляр «Первого человека» Камю. Не успев прочитать и пару страниц, Бернард почувствовал лёгкое прикосновение ладони к своему плечу. Перед ним стояла та самая девушка. Она спрашивала у него что-то о своём месте. Бернард сперва растерялся, буквально потерял дар речи. Девушка продолжала стоять напротив него, смотря ему прямо в глаза и что-то быстро ему говоря. Бернард не сводил с неё взгляд. Он что-то машинально ей отвечал: «Да, место «18D» находится дальше, по другую сторону...» Бернард жестикулировал, наглядно демонстрируя девушке, где той следует сесть. Она кивнула головой и быстро прошла на своё место. Бернарду показалось, что их диалог оборвался как-то неестественно. Он снова сел на своё место. Бернард списал подобный резкий поворот в поведении девушки на пробку, которая образовалась сразу за ними, мило воркующими о таком пустяке, как место «18D».
Бернард снова улыбнулся и пожал плечами. Автобус тем временем начал своё движение. Бернард по привычке поднял левую руку, чтобы убедиться, что они выезжают по расписанию. На часах стрелки изображали то самое время, указанное в распечатанном на чёрно-белом принтере автобусном билете. Бернард Дюпонтель почувствовал, как часы скатываются у него с запястья и со слабым металлическим звуком падают на пол под впереди стоящее кресло. Браслет часов оказался расстёгнут.
В момент, когда водитель стал в громкоговоритель объявлять предстоящий маршрут следования, мсье Дюпотнов впервые в жизни позволил себе громко выругаться. Но единственное, что могли услышать едущие с ним рядом пассажиры, из-за общего шума и возбуждения было короткое, но пронзительное: «Какая же сука!..» И звук открывающейся крышки вина.

МИРЫ

У каждого есть свой мир, а в нём свои порядки…Что происходит, когда они сталкиваются?
Одна бабочка ночью впадала в спячку, а днём летала, наслаждаясь красотой этого мира. Она любила, как её разноцветные крылышки переливались на солнышке, как оно грело её своими лучами. Был у неё друг жук, но его мир отличался от её. Он любил ползать по земле и наслаждался сыростью и мягкостью опавших листьев. Ему нравилось улавливать запахи омертвевшей древесины, а ей – вдыхать ароматы цветов.
Но всё же в те редкие моменты после дождя им обоим нравилось сидеть в траве и наслаждаться каждый своим. Бабочка ловила первые лучи солнышка (после дождя оно почему-то было особенно ласковым), а жук наслаждался влажностью травинок. Тогда-то они и познакомились. Их радовало общество друг друга настолько, что иногда бабочка не замечала, как дождь начинался снова, а жук мог не сразу понять, что лучи опаляют сильнее, чем он может выдержать.
Их дружбу нельзя назвать идеальной. Бывало, когда жук не понимал стремления бабочки к солнцу, а она не могла разделить с ним моменты погружения в сырую землю. Но почему-то она волновалась за него, когда наступали времена долгой засухи, и жук не мог найти себе место, чтобы переждать её. А он испытывал тревогу, если перед дождем бабочка не успевала найти укрытие. Их жизненные ориентиры отличались, но они решились впустить в свои маленькие миры друг друга.
Всё заканчивается, и их жизни тоже не долгие, но в свои последние минуты они будут уверены, что их дружба стоила самой длинной жизни в одиночестве.

ВЕЛИКАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ СИЛА

Небеса – неизведанные дали! Но там тоже царит жизнь. Это волшебное королевство со множеством существ, каждое из которых играет важную роль в жизни людей, хотя они даже не подозревают об этом.
Кто бы знал, ведь это целое королевство!
И есть у него король: величественный, он сидит на белоснежном облаке. Его длинные серебристые волосы ниспадают водопадом. Его маленькие помощницы, феечки снега и дождя, расчёсывают их своими гребешками. Король очень чтит порядок, поэтому феи снега чередуют свою работу с феями дождя.
Когда ручонки маленьких снежных фей касаются волос владыки, по ним на землю катится множество снежинок! Бывает, они настолько увлечены своим действом, что не замечают ничего вокруг, всё расчёсывают и расчёсывают, а снег всё катится и катится… но бывает, так устанут, что и вовсе пропустят свою очередь. Когда же наступает очередь феям дождя навести порядок на голове короля, их восторгу нет предела! Их смех раздаётся по всему королевству, фейерверки взрываются, освещая всю землю! А с волос господина скатываются серебристые капли. Но все любят повалять дурака, и наши феи дождя позволяют себе отдохнуть лишний денёк.
Бывает период, когда все феи отдыхают, но знайте: они лишь набираются сил, чтобы продолжить свою работу с ещё большим рвением!
Однажды дождинки уснули на мягком облаке и долго не просыпались. Время снежинок ещё не пришло, поэтому и они где-то пропадали. Король был в ярости, всё его существо негодовало, всё его лицо пылало от возмущения, освещая всё вокруг. Да как они посмели! Земле было невыносимо жарко, душно. И тогда король попросил у людей помощи. Если он не может разбудить фей, то пусть люди попробуют до них докричаться!
Урожаи погибали, скотина мучилась от голода, люди потихоньку теряли всё, что есть. У них не осталось ничего, кроме их веры. И они стали звать! Их голоса, полные надежды, звенели громче любого другого зова. Небу не услышать человеческих слов, только ВЕРА способна донести их ввысь! А у этих людей ОНА была!
Настолько сильна оказалась их ВЕРА, что феи дождя почуяли её сквозь самый непробудный сон! Сам король не способен был его прервать, а у людей получилось.
И снова они принялись за свою работу, от восхищения над людьми, над их ВЕРОЙ, феи работали с ещё большим рвением и оптимизмом! Ведь если существует у людей такая сила, которая может превзойти самого короля, как можно ими не восхищаться?!..
Люди и не догадываются, какой силой могли бы обладать, если бы ВЕРИЛИ!
Дом…

ЧТО ЭТО ДЛЯ ВАС?

Жила-была капля; маленькая, прозрачная, она блуждала по рекам, озерам, морям, океанам. И была её жизнь полна уныния и печали. А всё из-за одного убеждения, что раз она вынуждена постоянно путешествовать и ей некуда возвращаться, значит, она несчастна и нет смысла в её существовании.
Животные, которых она встречала на своем пути, рассказывали ей, что им нужно спешить к себе ДОМОЙ, накормить детей или укрепить жилище, что их предназначение – забота о потомстве и ДОМЕ.
Но она никогда не разговаривала с реками, озерами, морями, океанами. А они шептали ей, но она слишком печалилась, не слушая их.
И вот однажды капелька оказалась на тучке: её она услышала, это была грозовая туча, гром её голоса раздавался на всю округу:
– Добро пожаловать, ты ДОМА, – сказала она.
Капля было обрадовалась:
– Неужто я нашла его – место, где меня ждали, где мне рады и не прогонят, где можно остаться?..
– А ты хочешь остаться? – спросила тучка.
Капля тут же хотела ответить, что всё просто: конечно, она к этому и стремилась – просто найти свое место и жить спокойно. Но вдруг вспомнила нежные прикосновения озер и как танцевала по извилистым дорогам рек, как наслаждалась силой морских волн, как чувство свободы пьянило её в бескрайнем океане. Сможет ли она променять всё это на мягкие объятия тучки? Нет! Но неужели ей не суждено найти пристанище в этом мире, её ДОМ? И она же сама от него отказывается?
Туча, увидев её сомнения, спросила:
– Ты считаешь, дом может быть там, где нет тебя? Тогда ты никогда не найдешь свое место.
– Но как же так, нужно же к кому-то возвращаться, где будут постоянно ждать и принимать. Где будет всё моё, родное и знакомое. Где будет легко всегда, – разочарование охватывало капельку всё больше, но надежда не исчезала.
– То родное и знакомое для тебя в первую очередь – ты. Разве нет? Кого ещё ты знаешь дольше? С кем ты была всегда, что бы ни случилось, в любом виде и в любой ситуации? Кто давал тебе шанс каждый день двигаться дальше? С кем было легко, а ты даже не замечала и не ценила? Кто заждался твоего возвращения на самом деле? Ты должна окончательно вернуться к себе!
Капля начинала понимать. «Дом – это я? Как такое возможно? Всё было так близко! Всё, что мне нужно, это прислушиваться к себе и двигаться дальше».
Вскоре она покинула тучку, поблагодарив за помощь в поисках дома.
Океан принял её, как старого друга. На этот раз она старалась почувствовать всё сполна – всё, что раньше заглушало её уныние. И вдруг она расслышала шёпот. «Добро пожаловать, ты – дома!» – это говорил океан. Чувство эйфории окутало её. Теперь, где бы она ни была, она была дома. Она нашла его в себе.
Порой мы ищем то, что не сможем найти вне собственной души. И страдаем от разочарований, когда не находим. Но всё так просто, потому что искать, оказывается, нужно совсем рядом. Но нет ничего сложнее, чем научиться понимать собственную душу.

ЖИЛА-БЫЛА НА СВЕТЕ МЕЧТА

Жила-была на свете мечта, жила она в сердце одного человека.
Зародилась она в нём в то время, когда из всего, что может испытать сердце, оно ещё не испытало ни любви, ни ненависти. Ни одно из этих чувств не посмело завладеть им, ведь одно их прикосновение могло погубить его. Любовь, ненависть всегда приносят с собой боль, много боли, и чтобы вынести её, нужно обладать тем, что будет давать силы, в то время как боль забирает их.
Сначала это было желание жить, видеть маму. Но в один момент, наверное, один из тех переломных моментов жизни, мечта будто повзрослела. Это случилось, возможно, во время прочтения хорошей книги или услышанной истории, трудно определить то самое мгновение. Но уже ничего нельзя было изменить: человек начал мечтать о дружбе. Да, оказывается, можно с самого детства грезить о настоящем друге; верить, что настоящая верность существует, и желать её больше всего на свете. Ведь если ты мечтаешь о чём-то, значит, ты веришь в его существование, иначе это не мечта, а мука: хотеть того, чего, ты знаешь, нет в этом мире! А он знал, что есть, хоть никогда и не видел, просто знал. Со временем повзрослев, но так и не дождавшись исполнения мечты, человек уже не знал, он просто надеялся… Вот в чём различие детей и взрослых: дети точно уверены в своих идеалах, взрослые же уже начинают сомневаться.
В поисках он сам старался быть таким, каким представлял себе друга.
Сколько было моментов, когда человек думал, что он встретил, наконец, того самого? Много… Это были друзья, но они не задерживались надолго. И тут он начал задумываться: а может ли дружба вообще длиться долго? Возможно, это короткое явление в жизни, от недели до нескольких лет, и им нужно просто насладиться, пока оно ещё есть.
Друзья даются нам, чтобы пережить определённый период жизни: то ли счастье, то ли несчастье. И в том, и в другом нам нужна поддержка, счастье тоже становится непосильной ношей без близких людей. Потом, за ненадобностью судьба разводит нас.
А человек мечтал о редком явлении! Дружбе на века! Мечта сбылась наполовину: у него есть друзья, и сейчас они с ним, но никто не знает, надолго ли это. Человек просто надеется…

ПРОСТО ЛЮБИ

Вы знали? Души общаются между собой без нашего ведома. И порой они ничего не могут поделать с последствиями выбора человека, как бы ни старались.
Были времена, когда люди ещё помнили, не искали смысл жизни, не разочаровывались, потому что знали причину всего и вся вокруг. Но сейчас все забыли. Только человеческие души, которым много лет, помнят всё, с человеком они общаются с помощью сердца, но их очень редко слушают.
Иногда оно отчаянно кричит, желая рассказать правду, но человек намеренно заглушает его зов.
Жила в одном сильном человеке душа, и только она знала, как он слаб. Многое он пережил и многим пожертвовал, но считал, что всё необходимое у него теперь есть, и он – победитель в жизненной войне. Но не было у человека согласия со своим сердцем. Наедине с собой он чувствовал нехватку чего-то, но настолько отгородился от правды, которую забыл, что никого и ничего не слушал и не слышал.
Душа отчаянно пыталась к нему достучаться. Сердце не выдержало такого напора и однажды подвело человека. На границе между жизнью и смертью встретился он лицом к лицу со своей душой. Человек был расстроен: всё, чего он с таким трудом добивался, за что боролся, зачем теперь ему? Он не понимал, в чем ошибся.
И вдруг услышал голос: «Как ты думаешь, человек, что на самом деле нас спасает?»
Он не знал, что ответить и надо ли, но прошептал: «Не знаю, не знаю. Теперь ничего не понимаю; всё, что, я думал, мне необходимо в этой жизни, оказалось бесполезным на пороге смерти…»
Наконец-то у души была возможность разговаривать с человеком: «Вспомни, когда ты был счастлив последний раз?»
Вспомнил человек всю свою жизнь в этот момент и времена, когда все испытания только начинались; тогда было особенно сложно, потому что он не был готов к ним. В то время он почему-то и был счастлив. Любил жизнь, надеялся на лучшее и считал, что со всем справится. Но столкнувшись с очередным препятствием, решил, что всё, что у него есть, это глупость, наивность, слабость. Поэтому со временем решил избавиться от лишнего в своем сердце. Слово «любовь» для него стало ничего не значащим существительным, он старался избегать его в разговорах даже с самим собой. Но как же он ошибался. Никто и ничто не приносит счастья и не способно спасти его ни при жизни, ни при смерти, кроме любви в сердце, которую он так старался заглушить.
У души нет нужды всё рассказывать человеку, он сам всё когда-то знал, просто забыл, она лишь хотела подтолкнуть его вспомнить всё.
Этому человеку всё же был дан шанс жить дальше и просто ЛЮБИТЬ. Но не всем так везёт.
Мы думаем, что только очерствев, сможем выстоять во время трудностей, как каменная глыба во время урагана. Но откуда нам было знать, что всё, что движет этой глыбой, что заставляет оставаться на месте, не смотря на ветер, это ЛЮБОВЬ к земле, на которой она стоит.
На самом деле всё, что действительно придает нам сил, это трепет в сердце, умение разговаривать со своей душой.

ВСТРЕЧИ НА ДОРОГАХ

Ветер гонял сухую пыль по дороге. Пыль залетала в глаза и скрипела на зубах. Егор стоял возле своей заглохшей машины и яростно проклинал китайский автопром. Движок не подавал никаких признаков жизни. Последняя надежда на спасение угасала вместе с тающей зарядкой телефона. Еще один непринятый звонок другу и батарея окончательно сдохла. «Вот же!..» – Егор в отчаянии пнул ногой колесо.
Выгоревшая дотла степь раскинулась серо-желтым одеялом до самого горизонта. Положение не завидное: Егор застрял в полуденной жаре на полпути между Ставрополем и Элистой. Друзья пригласили его на рыбалку на астраханскую «Ривьеру». Он уверенно преодолел первые двести километров, но на подъезде к Подкумскому району навигатор, предлагая сэкономить полчаса пути, увел его с основной трассы на третьестепенную, затерянную в глухой степи грунтовую дорогу. Он огляделся: вокруг – ни куста, ни дерева. Подумать только, был уже конец сентября, но температура по ощущениям зашкаливала за сорок градусов. Он сел в тени от машины, надвинул на глаза бейсболку и приготовился умереть от зноя или жажды.
В последнее время Егор все чаще наступал на темную полосу жизни. Еще недавно он был счастливым мужем и отцом, но брак дал трещину, которая расходилась все глубже и глубже. Жена ушла в себя, замкнулась. Что-то сломалось в тонко настроенном механизме их отношений, они были с ней уже не на одной волне, как раньше. Последние месяцы были переполнены упреками, скандалами и мучительной неопределенностью. Егор не был заядлым рыбаком, но решил хотя бы на пару дней вырваться из угнетающего круга. Он мог полететь на самолете, и уже вчера был бы на базе, но он сел за руль, чтобы в полном одиночестве под монотонный шум мотора погрузиться в себя и разобраться со своей жизнью. Перед отъездом дочка положила ему в сумку пакет своих любимых леденцов: «Ты вернешься?» Егор посмотрел в ее мокрые глаза и вдруг понял, что не знает ответа на этот очень простой вопрос.
Жена забрала дочку и уехала к матери. «Катись на свою рыбалку и не вздумай нам больше звонить!» – сказала она на прощанье. Мысль о возможной разлуке с дочкой терзала его особенно мучительно.
Солнце замерло в зените. Прошло два часа.
Вдруг вдалеке послышался шум мотора. Егор вскочил на ноги и кинулся к обочине; к нему, поднимая облака пыли, приближался темный внедорожник. Егор что есть силы замахал руками и едва не выскочил под колеса. Внедорожник притормозил, тонированное стекло опустилось.
– Загораешь? – спросил хриплый голос.
– Вот, движок накрылся, – развел руками Егор. – Помощь нужна.
– Помощь, она всем нужна, – философски ответил водитель. – Куда ехал?
– В Камызяк, на Волгу!
– Далеко однако.
Водитель внедорожника замолчал. Прошло секунд двадцать.
– Ладно, рыбак, кидай трос, подтяну до шоссе. А то ты тут на жаре ласты склеишь. Но дальше не смогу, у меня дела.
Обжигаясь о раскаленный метал, Егор накинул трос на крюк внедорожника, залез в машину и перевел коробку передач на нейтралку. Пот затекал в глаза, насквозь мокрая одежда липла к телу. Наконец из окна внедорожника высунулась рука с огромным золотым браслетом и, словно жезл полководца, махнула вперед. Егор с облегчением выдохнул и отпустил педаль тормоза. Соединенные тросом, как велосипедные шестеренки, машины медленно покатились к расплавленному горизонту. Воздух замер в тяжелом оцепенении, и казалось, машины с трудом преодолевали его вязкое сопротивление.
Подъехав к шоссе, внедорожник остановился. Из окна джипа снова высунулась рука и помахала Егору. Он подошел к приоткрытому окну. В темноте салона он разглядел худое, высохшее, как прошлогодняя кора, лицо мужчины в темных очках.
– Приехали, братан. Отцепляй, – сказал он. – Тут тебя на шоссе мигом подберут. Но пообещай мне одну вещь.
– Да, конечно, – не раздумывая, ответил Егор.
– Короче, если что, ты меня не видел и не встречал, – водитель в упор посмотрел на Егора. – Лады?
Даже из-под черных очков Егор почувствовал его тяжелый пронизывающий взгляд.
– Понял. Никого не видел, ничего не слышал, – как заговоренный, подтвердил Егор.
– Молоток! Ну, будь здоров! – стекло медленно закрылось. Внедорожник развернулся и рванул в обратную сторону от шоссе.
Не успел Егор включить аварийку и вылезти из машины, как тут же проезжающий мимо КамАЗ радостно заморгал фарами и остановился. Передок кабины, обвешенный лампочками, переливался, как новогодняя гирлянда. Вверху на лобовом стекле красовалась огромная табличка «ВОВАН».
– Куда едешь? – Вован высунул в окно лысую голову.
– На рыбалку в Камызяк, – ответил Егор.
– Понял, цепляй трос!
Вован подтащил его к ближайшей станции автосервиса. Виртуозно подогнав машину Егора к воротам, он вышел из кабины и помог Егору отцепить трос.
– Ну, бывай, рыбак, – он похлопал Егора по плечу. – И запомни: сомов надо готовить на гриле! Точно тебе говорю.
Пока мужики на сервисе копошились под капотом его машины, Егор ходил по коридору и рассматривал все, что висело на стенах: сертификаты, прайс-листы, вырезки из мужских журналов с девицами в пышных формах. И вдруг в глаза бросилось объявление: «УВД Подкумского района разыскивает ОСОБО опасного преступника». Он оцепенел. В черно-белой копии фоторобота он узнал водителя внедорожника.
«Если вы видели его, просьба СРОЧНО сообщить в ближайшее отделение полиции».
– Эй, парень, с тебя пять штук и можешь ехать.
К Егору подошел мастер в насквозь засаленной робе. В воздухе распространился тяжелый запах перегара.
– Тут делов-то было на полчаса. Китайцы, они и есть китайцы.
Егор, не отрываясь, смотрел на фоторобот. На фотографии мужчина был без темных очков, и Егору показалось, что в глазах его была тяжелая боль.
– Менты повесили два дня назад, – объяснил мастер. – Говорят, этот тип такое натворил, мама дорогая! Киллер вроде или еще хуже. Говорят, местная братва его дочь выкрала…
Мастер криво ухмыльнулся.
– Так он устроил разборки: только успевали жмуриков вывозить...
Егор повернулся к мастеру.
– А что с дочерью? – почти шепотом спросил он.
– Угадай с трёх раз, – хмыкнул мастер.
Егор ошарашенно смотрел на мастера; пошел к своему автомобилю. Движок тихо гудел, салон медленно охлаждался. Расплатившись, он выехал из раскаленной коробки автосервиса на улицу. Телефон наконец-то зарядился, слабым сигналом стал пробиваться Интернет. «Поверните направо и затем держитесь левой полосы», – ожил навигатор. Егор медленно поехал по центральной улице поселка. Вдоль дороги редким частоколом мелькали невысокие деревья с опаленной листвой и выгоревшие до серых стеблей кусты. Чебуречная, «Пятерочка», бетонное серое здание полиции, ржавые заборы… У Егора ныло на душе. «Угадай с трёх раз…» Всё плыло перед его глазами, как бесконечная черно-белая лента.
Егор выехал из поселка в твердой решимости забыть этот день, как страшный сон. Пусть полиция занимается своим делом. На душе сразу полегчало. Он включил «Дорожное радио»: «Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна…» Он вспомнил, как на даче года три назад дочка смешно подпевала эту песню, не выговаривая звук «р».
На выезде из поселка стояли две полицейские машины с включенными проблесковыми огнями. Солнце било в глаза. Патруль ДПС в бронежилетах и с автоматами на груди досматривал автомобили. Егор подъехал к патрульной машине и, повинуясь команде полицейского, остановился.
– Выйдете, пожалуйста, из машины! – обратился к нему капитан; по его левой щеке тянулся глубокий шрам. – Куда направляетесь?
– В Камызяк, – с трудом улыбнувшись, ответил Егор. – Друзья уже червей копают.
Он вышел из машины и открыл багажник.
– Друзья – это хорошо, – хмуро пробурчал капитан, изу-чая его документы.
Из паспорта выпала фотография счастливо улыбающегося Егора в обнимку с женой и дочкой. Капитан поднял ее и вложил в обложку.
– Ваши?
Егор грустно кивнул. Осмотрев машину, капитан протянул Егору листок с фотороботом.
– Вы встречали этого человека?
Егор быстро взглянул на фоторобот и непроизвольно вздрогнул.
– Вроде нет. Я же тут проездом, – ответил Егор и отвел взгляд в сторону.
– Проездом? – капитан пристально посмотрел на Егора. – А что вы так волнуетесь? Вы что-то видели?
– Нет, – твердо ответил Егор. – Я ничего не видел.
У капитана зашумела рация: «Внимание! Всем постам!..» Полицейский кинулся к своей машине.
– Черный «Ландкрузер 867»… Передаю координаты… Всем патрулям выдвинуться на задержание!
Взревела сирена, и патрульная машина сорвалась с места.
Егор вытер пот со лба. Он обхватил руль обеими руками и, опустив голову, минут десять сидел без движения, пытаясь собраться с мыслями.
«Надо ехать…»
Он изучил маршрут навигатора и тронулся с места. Солнце закатывалось за горизонт в ярко-красной дымке, обещая на завтра такую же удушливую жару, как и сегодня. Через несколько километров Егор заметил с правой стороны от дороги скопление машин и огни мигалок. Выстроившись в ряд, стояли карета Скорой помощи и две машины полиции. Егор притормозил и открыл окно.
Вылетев в кювет, в нескольких метрах от дороги лежал, завалившись на бок, черный Ландкрузер. Колеса его еще медленно вращались. Лобовое стекло было простреляно в нескольких местах. Около внедорожника, накрытое простыней, лежало тело. Из-под простыни выпала рука с золотым браслетом.
Капитан со шрамом увидел Егора и подошел к его машине.
– Вот и всё! – в его глазах еще светился волчий огонь охотника. – А то устроил тут американские гонки с преследованием. То же мне, гангстер хренов…
Капитан резко развернулся и пошел к патрульной машине.
Егор застыл в оцепенении. Через открытое окно пахнуло терпким духом разогретой степи и разлившегося бензина. Егор закрыл глаза.
«Ты вернешься?..»
Перед ним возникло лицо его дочери. Егор поехал дальше, но через двести метров резко затормозил. Он достал телефон и набрал жену.
– Егор? Я же просила не звонить! – нервно ответила она.
– Мне нужно поговорить с тобой, – настойчиво сказал Егор. – Нам нужно поговорить!
Жена молчала. Рядом послышался детский голос: «Мама, это кто звонит, папа? Папа?..»
– Дай мне Вику, – попросил Егор.
– Пап, ты где! Ты когда вернешься?
«Сейчас или никогда!» – мелькнуло у него в голове.
– Привет, солнышко. Я уже еду к вам.
Егор резко развернул автомобиль и, утопив педаль газа в пол, рванул в обратную сторону. До ночи он еще успеет вернуться.

ШЕСТОЕ ОКНО

Сорванный голос – на пол по стене сползает женское тело. Оно больше не слышит ни тишины квартиры, ни шума поездов за окном – только собственное обессиленное дыхание. Взгляд уперся в пол и медленно почернел под весом тяжелеющих век: замучили образы уходящего дня, пляшущие перед глазами.
Свет не горел. В прорубь окна чернотой неба смотрела ночь ранней весны.
Что же случилось с телом? Никто не знал. Да и оно само не до конца осознавало, говоря по правде. Когда-то давно оно было счастливо, но когда именно, уже и не помнило. Сейчас же радость пряталась от него по углам съемного жилья, а голову все чаще навещали мысли о суициде.
А что… может, и вправду убить себя? Утопиться. Лед на речке еще не весь сошел: унесет течением под его толщу.
Противно запищал домофон, зубы свело от холода. Идти к реке нужно через весь поселок. Ну что ж…
Шаги зазвучали хлюпаньем луж и скрипом снега, начавшего падать сразу после дождя. «Страшно жить так, как живу я, – подумало тело, – ничем не гордиться, ничего не ждать. Ни о чем не волноваться всерьез. Не ощущать приятного покалывания где-то на шее. Есть в спешке. Не доверять. Все это страшнее смерти».
Темнота скрывала почти все, и только свечки окон в домах по обе стороны дороги привлекали внимание. В одном из таких на втором этаже с чашкой кофе стоял стройный курящий силуэт. Его лица было не разобрать, но в каждом движении, в каждом жесте чувствовалось приятное расслабление. Хоть нельзя знать наверняка, глядя на этого человека, думалось, что он счастлив. И знаешь, что обидно? Казалось, все бы отдать ради возможности так же курить под утро, считая редеющие звезды, а не мучиться от бессонницы и не проходящего страха.
После наблюдения за чужим покоем, о котором мечтаешь сам, стало тошно, и взгляд перебежал на окно этажом ниже – там резко зажглась люстра. Под ней на широкой кровати лежали двое: парень и девушка. Она сладко спала, обнимая одеяло, а он будто чего-то ждал… смотрел, смотрел… Осторожно встал, набрал кого-то, поднес телефон к уху, и из приоткрытой форточки еле слышно донеслось: «Буду через полчаса, любимая». Изменник… Тогда еще подумалось: «Если бы ты, спящая, только знала, что твоя жизнь уже разрушена… но пока ты даже не подозреваешь… как и я когда-то».
А что в окне левее? Утопиться успеется, а заглянуть в ещё одну историю... По крайней мере впервые за последнее время хоть что-то вызывало интерес. Так вот, левее была тишина, в ней – мужчина. К окну он сидел спиной и, Господи, как часто она, дрожал вместе с плечами. И руки... судорожно обхватили голову, отрицательно, как бы не веря, качающуюся из стороны в сторону.
Что могло сломать этого человека? Известие о неизлечимой болезни или смерти родного? Сокращение? Что угодно. И никто ведь не знает, по чем другие плачут. Но они плачут. Горько, во весь голос; тихо, в подушку вечерами; без единого слова. Значит, им больно до невыносимого, что бы ни было причиной их слез. Все может стать последней каплей.
Надрывный вопль откуда-то сбоку заставил резко обернуться в ту сторону. Из квартиры соседнего подъезда на третьем этаже кричала женщина. Выскочив на балкон, она вскинула голову к бледнеющей луне, набрала в грудь побольше воздуха и взмолилась: «Хватит, Боже, прошу! Просто дай моему ребенку вылечиться!» Ни лица, ни света… только вой человека, теряющего веру в лучшее – последнее, что делало его живым.
Все эти окна, образы, голоса… они напоминали замыкающуюся в круг повседневность, где от покоя до печали – полшага. И если окна – цикл, дальше будет… опустошение?
Близился рассвет. Вместе с розовеющим небом, что отражалось в глазах, в них поблескивала слабая надежда снова увидеть счастье в одном из окон. Хотя бы в том, на углу дома. Но там больше ничего… никого не было.
Под потолком висел труп. За мраком комнаты, безразмерной одеждой и короткой стрижкой было не понять, мужчина это или женщина, подросток или человек старше.
Случилось ли все во время срыва или после месяцев давящего, угнетающего безразличия? Черт его знает. Но важнее другое: что и почему привело к такому исходу? Как у боли вышло перевесить надежду?
Последние мысли срезонировали звоном в ушах. Навернулись слезы.
– Не подскажете, в какой стороне озерный парк? – негромко зазвучало из-за спины. – Мы не местные, буквально вчера с мужем переехали…
Пришлось обернуться к тихому голосу. Его владелица, невысокая девушка за двадцать пять на вид, приобнимала руку мужчины с коляской.
– Простите… с Вами все в порядке? – их явно сконфузил вид опухшего от долгого плача лица.
И что было отвечать? Врать – глупо, говорить правду – бессмысленно. Очевидно же, что совсем не в порядке…
– Вопросом на вопрос отвечать некрасиво, но можно, пожалуйста, всё-таки сделать это? Мне очень нужно знать… довольны ли вы своей жизнью?
– Зачем Вы… Послушайте, если это попытка завербовать... – начал было баритон.
– Я не сектантка, – пришлось прервать мужчину на полуслове. – А спрашиваю, потому что... ощущаю только, как сжимается и горит от отчаяния грудь, а редкие радости не приносят удовольствия, ведь я знаю: потом снова придет боль. Она всегда возвращается... Но вас это будто совсем не беспокоит. Вы счастливы, несмотря на то, что было и будет. Как у вас это получается?
В установившемся безмолвии, что звенело птичьими трелями, можно было расслышать, как в коляске начал ворочаться разбуженный разговором ребенок. Прижав его к груди и нерешительно вздохнув, мужчина все же продолжил диалог.
– А зачем бояться неизбежного? Да и, кроме того, все кончается: рано или поздно хорошее тоже захочет вернуться. Остается ждать его и жить ради этого ожидания.
Значит, счастливы те, чьей веры в лучшее хватает до конца каждого из циклов?
– Вам точно не нужна помощь? – все так же негромко, слегка встревоженно спросила девушка.
– Нет-нет, я справлюсь…
Мокрый асфальт искрился бликами восходящего солнца. Глаза опустились под ноги, где в одной из луж встретили собственный потерянно-несчастный взгляд. В нем было молчаливое: «Не хочу завершать свой цикл. Не сейчас… вдруг я всего в одном окне от счастья?»
Надеяться на то, что ещё не настало... звучит глупо. А жить без надежды? Ещё хуже, если учесть, куда это привело. Возможно, в том, чтобы ждать лучших времён, действительно есть смысл...
Утертые слезы. Сорвавшееся с губ: «Спасибо вам». Дорога домой под звон церковных колоколов. Тихий, протяжный свист поднимающегося ветра.
Пусть теперь все будет по-другому.

НОВЕЛЛЫ

«Местами по области заморозки…»

От Борисыча ушла жена. После двадцати трех лет совместной жизни. По этому поводу Борисыч ушел в двухнедельный запой. Закрылся в квартире, изредка выходил на балкон покурить. Алкогольный дресс-код был неизменным: треники и растянутая тельняшка («бывших матросов не бывает»).
В старой пятиэтажке все знали друг друга с рождения. И Борисыч как будто бы с пеленок носил только отчество, так крепко оно прицепилось к нему.
Сентябрь случился холодным. Балконные перекуры становились все короче. Под разглядывание созвездий на осеннем небе Борисыч думал о жизни. Его мысли прервал детский плач. Он подумал, что плачет ребенок – так жалобно, тоскливо и одиноко звучало в ночной тишине «у-а-а-а». Но прислушавшись, понял: не младенец зовет, а котенок.
– Бедолага… поди, холодно тебе, замерзнешь, – спустился вниз, взял дрожащий комочек, прижал к груди, донес до квартиры, словно драгоценный сверсток. – А ведь мне и дать тебе нечего; но потерпи, потерпи: завтра схожу в магазин, куплю молока и колбасы.
С этого дня начался трезвый период. Котенок оказался кошкой, фантазией Борисыч не обладал, поэтому имя ей так и не придумал. Вечерами они сидели на кухне, слушали старенький приемник, обязательно дожидались прогноза погоды. «Местами по области заморозки», – ласково говорил диктор.
Ночная сигарета перед сном, мысли о вечном – ничего не менялось. В одну из холодных ночей Борисыч подхватил пневмонию, попал в больницу, а когда вернулся домой, там никого не было.
Кошка несколько дней плакала перед закрытой дверью, потом ушла, и никто ее больше не видел.
Сентябрь в тот год выдался холодным.

Ночь

Это была самая обычная ночь в самом обычном городе. Электронные часы на столе у консьержки Алевтины Петровны показывали 02:45.
В квартире номер три в окружении любимых кошек спала пенсионерка Зинаида Семеновна, видя во сне значительную прибавку к пенсии, обещанную президентом.
В девятой квартире громко храпел, выводя носом сложную партию из Рахманинова, слесарь пятого разряда Степаныч; после трех кружек пива его храп был особенно музыкальным.
В семнадцатой квартире после долгих укачиваний и колыбельной сопел наследник семьи Кузнецовых Данила, трех месяцев от роду.
В двадцать четвертой под ароматы клубники с шампанским и диск с romantic collection в любовной дреме пребывали молодожены Валя и Рома.
Женщина неопределенного возраста, предпочитающая гулять в плаще и широкополой шляпе, Надежда из сорок четвертой квартиры ходила во сне на свидание с импозантным мужчиной.
Пожилая пара из пятьдесят шестой квартиры уже давно видела третий сон: они вели здоровый образ жизни и ложились рано.
Дом спал. И только такса Розалинда из шестьдесят второй квартиры не спала, а ворочалась, глядя в окно на звездное небо в попытке рассмотреть в созвездии Гончих псов красавца спаниеля Ричи, с которым сегодня встретилась на прогулке, и мечтая о большой и верной собачьей любви.

Баркарола

Верочка с детства мечтала играть на пианино. Представляла, как садится на круглый крутящийся табурет, поправляет платьице и касается клавиш. И чтобы обязательно ведущий красивым голосом объявлял ее выступление. Но мать считала уроки музыки баловством, денег на покупку инструмента не было, и все разговоры о музыкальной школе сводились к родительскому выводу: профессия должна кормить.
Поэтому после восьмого класса Верочка пошла учиться на повара. Распределилась в заводскую столовую, готовила борщи, котлеты и макароны. И только вечерами, глядя на отекшие пальцы, вспоминала о детской мечте и касалась в воздухе невидимых клавиш.
К сорокалетию Вера Михайловна накопила денег и сделала себе подарок: оплатила частные уроки у преподавателя музыки. Так в ее жизнь ворвались гаммы. Пальцы не слушались, но ей так хотелось разучить хотя бы одно произведение, и она поражала учителя своим упорством. Мечта становится все ближе, и вот уже в шкафу висит концертное платье в пол, а в ближайшем Доме культуры нарисована афиша концерта местной самодеятельности.
Вера волнуется: она первый раз играет на сцене перед зрителями. Отпросилась на работе по семейным обстоятельствам, никому не говорила о своем увлечении – засмеяли бы.
Конферансье красивым голосом объявляет: «Петр Чайковский. Времена года, Июнь, Баркарола. Играет Вера Хрусталева». В зале зависает тишина…
…– Зин, пробей борщ, макароны с котлетами и винегрет.
– Верунь, а ты вроде отпрашивалась сегодня?
– Да планы изменились.
Пальцы проворно лепили новую партию котлет, а где-то звучал несыгранный ею «Июнь» Чайковского. Баркарола – это романтично, но профессия должна кормить.

Прощай, Эдем

Я сидела за лучшим столиком на открытой веранде ресторана, небрежно крутила в руках ножку бокала с красным вином и кивала многочисленным знакомым, зашедшим, чтобы продемонстрировать свою платежеспособность. У Сержа никогда не было художественного вкуса, но было много амбиций и еще больше – денег. Его новым вложением стал ресторан на берегу моря с броским названием «Эдем».
Определить стиль заведения я так и не смогла, все здесь было перемешано: и архитектура, и кухня, и даже официанты. Меня обслуживал бразилец Педро, которого я сразу окрестила Петькой.
– Петька! Ну, где ваш босс? У меня уже устрицы остыли! – пыталась я пошутить, скрывая раздражение.
Хозяин «Эдема» был моим любовником. Я его уважала за целеустремленность и напор, он меня баловал и радовал. О любви и речи не шло, все было, как в правильно оформленной сделке: с разделением обязанностей и полномочий.
Наконец в дверях, весь в белом и с розой в петличке, показался мой благоверный. Я «включила» улыбку, сделала томный взгляд и произнесла чарующим голосом:
– Прекрасный ресторан, дорогой! Я действительно, как в раю.
Он довольно улыбнулся в ответ, поцеловал мне руку, щекоча усами запястье, и присел рядом.
– Тебе правда нравится?
– Божественно! Какая шикарная работа дизайнера, сколько красок в интерьере и гениальных задумок! Ты много потрудился, я горжусь тобой.
– Дашка, ты – прелесть! Только ты умеешь говорить мне именно то, что я сейчас хочу услышать. После ужина к тебе или ко мне?
– К тебе, если ты не против, дорогой. Твоя белоснежная яхта приютит двух голубков?
Он заржал.
– Голубков? Ну, ты даешь! Откуда в тебе столько романтики? Вроде взрослая баба, а все про любовь думаешь.
Есть уже не хотелось. Его здоровый цинизм всегда бесил меня и спускал с небес на землю.
В ресторане началось какое-то легкое, почти неуловимое движение. Присмотревшись, заметила, что по залу ходят девочки - Белоснежки с корзинками в руках и предлагают посетителям купить маленькие букетики фиалок.
– Ноу-хау. Клиентам нравится: как будто прошлый век, – опередил он мой вопрос.
Белоснежка подошла к нашему столику: «Купите букетик для вашей любимой!» Я выжидающе смотрела на ресторатора. Он лениво отмахнулся от девицы: мол, иди отсюда.
– Сереж, ну купи. Что тебе, жалко? – просящим голосом заныла я.
– Не буду.
Сказал, как отрезал.
– Ну, купи, – я начинала заводиться, – это же не бриллиантовое колье. Они такие миленькие, а потом: это же букетик для любимой.
Видимо, мое нытье перешло все границы, потому что Серж уже не только перестал улыбаться и «держать лицо», но явно закипал и злился с каждой минутой все больше.
– Пойдем отсюда!
– Я еще не поужинала.
– Я сказал, пойдем!
Тут уперлась рогами я. Достала кошелек, вытащила купюру, подала девушке.
– Дайте мне этот букетик. Спасибо.
Встала из-за стола и молча пошла к выходу.
– Ты куда? Даша!
Я не обернулась. Вышла, села в машину, поехала вдоль моря. В колонках шептал джаз. Садилось солнце. Душа хотела любви и покоя. Я смотрела на летний закат и мечтала о бедном рыбаке, который будет каждый день уходить на лодке в море за рыбой, а по выходным дарить мне букетики полевых цветов.

Разговор

– Иннокентий, ну давай поговорим, ты второй день молчишь.
Анна Сергеевна поливает из голубой леечки цветы: герань, фикус, фиалки и – как ее, ну эту, красненьким еще цветет?.. А, пуансетию!
Диалог не складывается, собеседник молчит.
– Ты обиделся на меня, что ли? За то, что я с соседкой Валькой у подъезда языками зацепилась и проболтала с ней почти час?
Порядок дел был неизменным: полить растения, смахнуть пыль, посмотреть сериал под чаёк с абрикосовым вареньем. И между делами – разговоры.
– Как думаешь, может, купить пару килограммов абрикосов и сварить еще варенья? Или дорого пока? Наверное, дорого, подождать июля надо.
Свистящий на кухне чайник прерывает тишину. Две ложки заварки (обязательно из пачки со слоном), вазочка с овсяным печеньем, вязанная крючком ажурная салфетка на столе, и начинается чаепитие в Митино.
Анна Сергеевна с грустью выключает телевизор, сочувствуя разводу главной героини, и делает очередную попытку разговорить Иннокентия.
– Я – за молоком и хлебом в гастроном; тебе чего-нибудь захватить?
Три поворота ключа, тихие шаги до лифта. Уехала.
Из комнаты сначала слышен шум, затем довольный голос с грассировкой: «Кеша! Кеша хор-р-роший! Все любят Кешу!»

НЕЗАБЫВАЕМЫЙ ОПЫТ

Уже третьи сутки моя голова гудела. Мыслительный процесс не прекращался, казалось, даже во сне. Я не мог подумать, что эссе по русскому языку может буквально вскипятить мозги. Тема была простой: «Незабываемый жизненный опыт». Получив её на занятии, я сразу же начал мысленно проматывать всю свою жизнь. Что из моего опыта действительно можно назвать незабываемым? Эссе оценивал очень строгий преподаватель, поэтому стоило вытащить из памяти что-то такое, что могло бы произвести на него сильное впечатление. Вряд ли среднего возраста мужчина, доктор педагогических наук захочет услышать про поездку на Черное море, первый поцелуй или последнюю пьянку студента-второкурсника.
На подготовку была неделя, а два с половиной дня я безуспешно пытался выудить из запутанных сетей прошлого хоть что-то ценное. Передо мной стоял ноутбук. На экране в одиночестве чернела тема эссе. Мысли стали вязкими, словно каучук.
– Пиши про детство. Там самые обычные вещи вызывали самые бурные эмоции, – пытался помочь мне сосед по комнате.
– Знаю я, только ничего вспомнить не могу. Детство как детство было. С горки катался да мороженое ел, – напряженно ответил я.
– Перечисляй дальше. Что ещё было?
– В смысле – что?
– Вспомни, чем любил заниматься, что по телевизору смотрел. В общем, любую мелочь. Может, – сосед пожал плечами, – тебе подвернется что-то такое, о чем можно это сочинение написать.
Будто последние несколько дней я не пытался перебором найти интересную тему. Так получилось, что над эссе соседа мы работали вместе. У него тема была на порядок легче: «Влияние технологий на образ жизни современного человека». Теперь он пытался своими подсказками вернуть должок.
– Может, боялся чего? Необязательно же рассказывать про что-то веселое, – продолжал размышлять сосед.
– В детстве почти всё пугает.
Про страхи было интересно. Мы с соседом вслух перебирали варианты. Собаки, высота или уколы меня не страшили.
– Моя старшая сестра рассказывала, что не могла оставаться одна даже на пятнадцать минут. Просто не переносила это, будто аллергия. Может, у тебя подобное было?
Кто-то щелкнул выключателем в одном из дальних уголков моей памяти. Передо мной всплыло то, что я искал. Удивленный таким точным попаданием, я сказал:
– Было! Не совсем про одиночество и аллергию, но ты угадал. Спасибо, Витя. Как напишу, дам почитать.
Я сомневался, что буду в состоянии написать это за вечер, но решил не откладывать: на кону был допуск к экзамену.

* * *
Я подскочил от противно пищавшего будильника. Со злости стукнул по нему; пластиковый прямоугольник замолчал. Почему меня разбудил этот прямоугольник, а не мама? Слово «будильник» напрочь забылось. Мне не хотелось думать о том, что после прекрасных выходных нужно идти в детский сад. Я поднялся с кровати, заправил постель и посмотрел на своего злейшего врага: шесть часов семнадцать минут.
На прикроватной тумбочке лежал исписанный лист бумаги. Почему я не слышу, как мама умывается или готовит завтрак? Я включил лампу и всё ещё сквозь заплывшие от сна глаза окинул листок взглядом. Внизу сразу увидел ласковое и родное: «Мама». Это писала мама? Читал я довольно хорошо для своих пяти лет, но всё же потратил на записку несколько минут.
«Саша, сегодня у тебя очень важный день! Прочитай эту записку очень внимательно. Ночью мой начальник позвонил и срочно вызвал на работу. Я не успею вернуться к утру, поэтому тебе придется пойти в детский сад без меня. Сынок, я понимаю твою обиду, но ничего не могу поделать, нужно работать. Обещаю, что заберу тебя из детского сада после сончаса, и мы вместе зайдем за твоими любимыми круассанами в пекарню! Сырники на столе, сметана – в холодильнике. Чай, к сожалению, тебе придется налить самому.
Не беспокойся, что не знаешь путь от дома до детского сада. В коридоре у зеркала лежит подсказка. Елена Олеговна встретит тебя у входа в детский сад, я её предупредила.
Я уверена, что у тебя всё получится!
Твоя мама».

Рядом было нарисовано наспех заштрихованное синей ручкой сердечко.
Я застыл на месте. Красивые, немного завивавшиеся буквы будто укололи меня. Какое-то новое чувство образовалось в груди. Что-то отчетливо ощущалось там, но я не мог понять, что. Бесформенный комок рос и поднимался к горлу. На глазах выступили слезы, обида не уходила. Я не верю! Мама спряталась у меня под кроватью или за шкафом в своей спальне, и теперь я должен найти её. Это всего лишь утренняя игра! Я быстро осмотрел комнату и, убедившись, что ни под кроватью, ни за шторой мамы нет, вышел в коридор. Слезы уже не текли, но щеки всё ещё были мокрые. Утершись майкой, я довольно громко сказал:
– Мама! Я прочитал твою записку и не верю! Выходи!
Мой голос немного охрип, поэтому прозвучал не так громко, как хотелось. Хрипоты было бы достаточно для того, чтобы мама вышла из своего укрытия и успокоила меня. Но ничего не произошло. Я просто стоял один посреди коридора с листком в руке.
Только сейчас до меня начал доходить смысл оставленной записки. Внутри неприятно жгло от страха. Как я пойду в детский сад один? Мы ведь только въехали в эту квартиру, и мама ещё не провожала меня отсюда. Внутренний голос пытался оправдать злого дядю, из-за которого придется впервые пойти в детский сад самому, но слушать не было сил. «Маму уволят, если она будет пропускать работу», – говорил он мне. «Глупости», – отвечал я.
Я поежился. В квартире было холодно, но не оттого, что батареи плохо работали. Зимой утром всегда холодно. И этот холод не такой, как на улице. Дома от него мерзнут не только ноги, но и всё внутри. Он напоминает мне что-то мягкое и противное, будто мерзкое желе, которое папа ест исключительно в Новый год. Мама знала о моем отношении к холоду, поэтому приготовила с вечера теплые носки, футболку и штаны. Мама всегда всё знает.
Делать, похоже, было нечего. Мама не вернётся, чтобы помочь мне собраться. Пора было завтракать.
Пока сырники грелись в микроволновке, а чайник закипал, я смотрел на настенные часы. Шесть часов сорок шесть минут. Секундная стрелка шла неумолимо быстро, приближая меня к самому страшному – выходу из дома. Когда папа узнает, какой героический поступок будет совершен сегодня его сыном, он точно будет мной гордиться. Вот бы он поскорее вернулся из командировки. Жаль, что у меня нет своего телефона, чтобы прямо сейчас увидеть или услышать кого-нибудь из родителей. Мама обещала подарить собственный смартфон, когда я отпраздную свой седьмой день рождения. «Во-первых, – говорила она, – ты пойдешь в школу и должен будешь писать или звонить мне после занятий, чтобы я не волновалась. А во-вторых, мы с папой хотели бы, чтобы ты больше наслаждался детством без всякой гадости из Интернета». Если ежедневные отчеты маме о своем приходе после школы домой меня устраивали, то детство без Интернета казалось совсем невозможным.
Микроволновка и чайник почти одновременно дали мне понять, что завтрак готов. Я поставил сырники на стол. Сахар я не нашёл, поэтому чай пришлось налить несладким. Кастрюля с супом и сковородка с макаронами по-флотски в холодильнике загородили от меня сметану, зато на дверной полочке я заметил малиновый джем. Почему бы не скрасить так ужасно начавшийся день?
Чай без сахара был отвратителен. От ответственности, упавшей мне на плечи, крутило живот, и сырники не лезли в горло. Кушать вообще не хотелось. Вспомнив про джем, я взял его и выдавил в рот. Приятная сладость придала сил, а чай, последовавший за джемом, оказался не так уж плох.
Часы показывали чуть больше семи утра. У меня было десять свободных минут, поэтому решил потратить их на чистку зубов. Не любил этим заниматься да и не понимал маминых наставлений по поводу того, что с каждой стороны нужно водить щёткой хотя бы шестьдесят секунд. Это слишком долго, обычно я справлялся секунд за сорок со всеми зубами и, довольный, шёл одеваться. Сегодняшнее утро исключением не было.
Одеваться я люблю. Это кажется мне своеобразной игрой, цель которой – надевать всё в правильном порядке. Если за окном зима, то сначала обязательно майка, затем колготки, на них – носки. Майку обязательно нужно заправить в колготки так, чтобы нигде не было складок. Затем снова сверху вниз: кофта, штаны. Дальше – обувь, и только в самом конце – куртка, шарф и шапка.
Сегодня моя игра была обречена на провал. Сначала я застыл с одним из носков в руках. Невыносимо было думать о том, что меня ждёт за дверью подъезда, к тому же спать хотелось жутко. Одолев носок, я запутался в свитере: голова упорно лезла в рукав, и ещё несколько минут я пытался понять, куда же её деть. Со штанами проблем не возникло. Шнурки на ботинках никак не хотели складываться в бантик. Слезы испортили всё окончательно, но я решил проблему просто: сделал два тугих узла и спрятал шнурки под язычок. На очереди была куртка. Тут меня осенило: вторая записка мамы!
Я встал со стульчика и подошел к зеркалу. На полке действительно лежал листок бумаги. Это была карта! Обида от шнурков сошла на нет, я изучал послание мамы с любопытством. Всё было нарисовано второпях, но от этого казалось только загадочнее. Представлялось, что я – искатель приключений, который должен отыскать загадочный остров под названием «Детский сад», преодолев при этом множество препятствий. От подъезда мне нужно пройти через двор, мимо школы к двум соседним домам. Следом меня ждал лесопарк. Сразу за ним находился детский сад, оттого этот «лесопарк» казался несокрушимой преградой перед целью. Я уже с оптимизмом думал о том, как буду пробираться по тайным тропам среди деревьев, обходить или даже перепрыгивать большие лужи, и никто не сможет меня остановить на моем пути. Накинув оставшуюся одежду, я взял карту в руки и вышел из квартиры.
На площадке – никого. Пусто и тихо. Дом новый, поэтому ещё не все квартиры заселены. Я напряг горло и выдавил из себя А средней громкости. Гласная эхом тут же вернулась ко мне. Каждый раз слыша отзвук своих А, О или Э, я представляю, что стены дразнят меня, посылая в ответ те же буквы. Или в стенах сидит кто-то (в детстве я всегда представлял гнома), идеально пародирует мои выкрики, потирает ручки и ехидно смеется.
Я подошёл к лифту, нажал на кнопку вызова. Вокруг неё загорелось красным. Кнопка металлическая, большая, плоская. Она мне нравилась больше, чем кнопка в старом доме. Та была некрасивая. Пластиковая, оплавленная местными подростками, и к тому же дотянуться до неё было сложнее. В общем, не любил я старую кнопку.
Энтузиазм, вызванный картой, всё ещё лился через край, когда я вышел из подъезда. Вечером я видел из окна метель, теперь же всё исчезло. Подмерзшая вода превращала весь асфальт в полосу препятствий. Я осмотрелся. Горящий надо мной фонарь создавал островок света, островок безопасности. Несмотря на наличие освещения во всём дворе, оно мне было не по душе, я бы предпочел солнечный свет. Ещё даже не рассвело, зачем люди так рано просыпаются и начинают суетиться? Сама природа ещё спит.
Впереди была детская площадка. Высокие закрученные горки напомнили мне аквапарк в Геленджике, в который меня возили летом. Это был один из самых запоминающихся дней ушедшего лета. Я подумал о том, с каким нетерпением жду наступления весны, ведь там до пляжного сезона рукой подать.
Что-то сковало мои ноги, руки сами собой сжали карту. Страх пытается атаковать меня снова. Первой мыслью было развернуться и забежать в подъезд. Остаться дома и смотреть телевизор до возвращения мамы. В таком случае придется понести наказание за прогул детского сада. Это ведь не так страшно, как необходимость идти вперед, во тьму?
Я подумал о маме. Её срочно вызвали на работу, и она трудится там с середины ночи. Ради неё нужно быть смелее. Я глубоко вдохнул. Утренний морозный воздух сжал железной хваткой горло. Выдохнул. Повторил это несколько раз, и туча, нависшая над душой, растворилась. Ободрив самого себя, я отправился в детский сад.
Через полсотни шагов по гололедице многоэтажка, стоящая справа от моей, немного отодвинулась, открыв мне вид на стройку жилого дома. На несколько секунд я остановился, рассматривая ржаво-желтый башенный кран. Накануне вечером мы с мамой впервые гуляли на детской площадке. Это была, скорее, экскурсия по двору. Я изучал горки, песочницы и качели, в то время как мама общалась по телефону с отцом. Меня заметили местные ребята и подошли, чтобы познакомиться. Самый высокий из них начал разговор:
– Здорова. Ты тут живешь или проездом?
– Что значит «проездом»? – не понял я.
– Насовсем здесь или нет? – вмешался стоявший рядом с высоким мальчишка. С виду он был чуть старше меня. Возможно, уже школьник.
– Мы переехали сюда вчера, – сказал я.
Ребята расспрашивали меня о всяком. Было весело, и мне даже показалось, что мы успели сдружиться. Вдруг высокий подошёл ко мне ближе и спросил:
– А про крановщика знаешь?
– Профессия такая, – уверенно сказал я.
– Да нет же. Про призрака крановщика слышал?
Я будто одеревенел. Призраки всегда вызывали во мне неприятный отклик. Он был чем-то между страхом и таинственностью.
– Нет, – мой голос прозвучал тише.
Высокий впечатлил меня не на шутку. Он сам это понял и сказал:
– Как так? Эту историю ведь весь город знает. Ну, слушай...
По мере его рассказа мои глаза увеличивались, по размеру всё больше напоминая пятирублевую монету. Суть истории была такой…
На кране работал мужчина, который очень много пил. В таком виде он часто появлялся на работе. И вот совсем недавно он, выпивший, оступился при подъеме на кран и полетел вниз. Спасти его не смогли. С тех пор по ночам можно много чего услышать: скрип лестницы крана, завывания со стороны стройки, а кому-то из ребят даже казалось, что краном управляют. Крановщик разозлился на своих товарищей за то, что его не смогли спасти, и так он мстит товарищам.
Страшилка оставила у меня неизгладимое впечатление. В рассказанное новым другом я не только поверил, но и проникся так, что ноги подкосились.
– Эй, Саша? Чего застыл? – с хитрой улыбкой спросил высокий.
Я огляделся в поисках мамы и рванул к ней, как только заметил. Подбежав, я врезался в неё и жалобно заскулил.
К вечеру всё забылось, но ночью воспоминания пришли. Уснуть не получалось. Я смотрел в окно, прямо на кран. С наступлением темноты он напоминал башню злодея, из которой вот-вот спустится сам крановщик. Или если он стал призраком, то вылетит. Точно, вылетит. В порыве мести устроит погром на стройке, а с рассветом успокоится.
Пока я шел и вспоминал об этом, на улице начало светать. Теней вокруг становилось всё меньше.
Я проверил карту. Следующим важным местом на моем пути был проход между двумя домами. Я убедился в этом, увидев мощные, будто корнями уходящие в землю двадцатипятиэтажки. По мере приближения к ним я задрал голову, чтобы оценить размер этих громадин. На ум тут же пришло слово «небоскреб». Теперь стало понятно, что оно означает на самом деле. Большие прямоугольные коробки упираются в небо, будто царапая его. Я остановился. Прямо надо мной стены многоэтажек уходили вверх. Они тянулись бесконечные двадцать пять этажей. Казалось, что ветер раскачивает их, и вот-вот произойдет страшное: дома завалятся друг на друга. Или на меня. Не хотелось долго смотреть вверх, от этого кружилась голова. Я вдруг подумал, что эти дома будут стоять вечно, словно памятники. Вокруг них произойдет очень много событий. Внутри будут жить самые разные люди, ещё больше будут просто проходить мимо. И лишь немногие воспримут эти небоскребы не как коробки с квартирами, а как памятники.
Нельзя было останавливаться надолго. Своими шагами я продолжил борьбу с заледенелым тротуаром за право не опоздать.
Миновав бабушку, идущую с небольшим чемоданам на колесиках мне навстречу, я вышел со двора. Здесь начинался старый район, в котором меня ждал детский сад. Лесопарк был моим последним препятствием на сегодня. Вот он, уже почти передо мной. Всего метров двадцать по льду, и тротуар перейдет в тропу из мелкого камня.
Остановившись у входа, я сверился с картой. Лесопарк я знал хорошо по многочисленным прогулкам, но от этого не становилось легче. Детский сад был с противоположной стороны от входа. Нужно было пройти по тропинке, никуда не сворачивая. Собрав остатки своей храбрости, я поспешил.
Через минуту будто из-под земли выросла развилка. Налево – небольшая свалка, это я помнил хорошо. Я, не сворачивая, продолжил идти. Интересно, почему люди несут мусор и хлам сюда, в лес? В моем новом дворе есть большие мусорки, которые остаются полупустыми. Все живут в соседних домах, но тащат мешки с мусором сюда? В голове никак не укладывалось такое. Я решил спросить об этом маму сегодня.
Взошедшее солнце улыбалось. Оно щедро грело воздух, дышалось легко. От прикосновения солнечных лучей все мои переживания таяли. Земля стала мягче, и камни под ногами немного проваливались в неё, словно в зыбучие пески. Я вновь представил себя путешественником, который пробирается по тайным тропам к заветной цели. Ни в коем случае нельзя было останавливаться, потому что зыбучий песок без колебаний поглотит меня. Кто же тогда совершит подвиг?
По правую сторону от меня виднелся пруд. Вокруг него стояли деревянные беседки. А чуть дальше, на небольшой полянке располагались мангалы. Летом мы приходили сюда с родителями, чтобы приготовить шашлык и искупаться в пруду. Сейчас же многие беседки пребывали в плачевном состоянии. Натиска дождливой осени и довольно снежной зимы они не выдержали. Многим беседкам недоставало хотя бы двух-трех досок, кое-где ситуация была хуже. Одна из лавочек была переломана пополам в центре – похоже, кто-то сел на прогнившее дерево, и оно проломилось. Вокруг беседок я заметил кучи мусора: пивные бутылки, пакеты из-под чипсов и много разного. На глаза даже попался один внушительных размеров ботинок. Мне неясно было, как его можно было потерять? Ведь обувь всегда на тебе и всегда застегнута.
Пока я размышлял, на небе появились тяжелые облака цвета железа. Они закрыли собой солнце, и на улице стало несколько темнее. Полумрак вернулся. И теперь он не один. Его верные подданные тени, воспользовавшись моментом, вышли из укрытий. Каждое дерево будто ожило, и многочисленные тонкие, когтистые, изломанные руки потянулись ко мне. Я вдруг почувствовал, что одна из них крепко схватила меня за ногу и...
Я побежал. Не думая, не оглядываясь. Казалось, что ноги погружаются в землю всё глубже. Казалось, что если остановлюсь, то больше не смогу их поднять, и тогда жилистые измученные руки доберутся до меня. Впереди уже виднелся выход из лесопарка. Было бы несправедливо остаться здесь, в плену мрака. Разве, просыпаясь утром, я мог подумать о таком? Мама будто испарилась, оставив лишь две записки, а солнце предательски ушло за облака. Я не мог так просто сдаться, особенно когда видел вдалеке спасительную арку, которая вела прочь от когтистых веток.
Следующую (по ощущениям) вечность я бежал. Со всей силы монотонно отрывал ногу от земли и снова погружал в камни впереди себя. Выход становился всё ближе.
Остановился. Почему? Вокруг не было деревьев. Передо мной лишь машины, дребезжа и пыхтя, ездили влево-вправо. Лесопарк остался позади. В глаза ударил яркий свет – солнце победило в схватке с облаками и улыбалось ещё шире. Мне осталось всего лишь перейти дорогу по светофору. После такой напряженной погони это оказалось несложно. Я услышал, как меня зовут.
– Саша! Подходи, чего боишься? – воспитательница кричала, стоя у ворот детского сада.
Шагать было легко. Я подошел к воспитательнице.
– Здравствуй, Саша. Как справился? – спросила она.
– Здравствуйте, Елена Олеговна. Вроде, хорошо.
– Если так, то почему ты по уши в грязи? – спросила Елена Олеговна, указывая на мои ботинки.
Я взглянул на них и увидел скорее комки земли с щебенкой, чем свою обувь.
– Так я через лесопарк шёл.
– Действительно, – как будто поняв меня, сказала воспитательница. – Ну что ж, пойдем. Будем тебя отмывать.
Елена Олеговна взяла меня за руку, и мы пошли в детский сад. Неожиданно для себя я обернулся и всмотрелся в лес. Теперь там и намека на что-то злое не было. Я отделался всего лишь грязными ботинками. Мама будет рада узнать, что ее сын справился, а папа так вообще назовет героем. Сердце уже не стучало бешено, но чувствовал я себя неоднозначно. Мне вдруг показалось, что я стал старше. Рост или размер ноги у меня были такие же, но вот внутри что-то переключилось. От этого всё вокруг открылось мне под каким-то новым, странным углом. Пережитое за утро путешествие показало мне, ещё такому маленькому и неопытному: надеяться можно только на себя. Преодолеть свой страх – значит чему-то научиться.

* * *
– Это действительно было или ты за ночь выдумал? — сосед глядел на монитор, бегая глазами по последнему абзацу.
– Сочинить детские фантазии не так-то просто. Конечно, я писал это не в пять лет, но старался передать то, что чувствовал, – после бессонной ночи язык будто стал чужим.
– Тогда почему ты просто не остался дома? – улыбаясь и глядя на меня, спросил сосед.
– Я был очень послушным, правильным ребенком. Пропустить детский сад было бы тяжким преступлением по отношению к маме, – ответил я, не задумываясь.

МИР - ЭТО ЭХО

Румяная женщина стояла в ожидании, вдыхая чистый зимний воздух и поправляя на светлых локонах палантин из нежного кашемира. Вдалеке появился трамвай. Продолжая свое плавное путешествие, он плыл по заснеженным улицам, а монотонный перезвон колес подстраивался под ритм просыпающегося города. Яна вошла в теплый вагон, не ведая, что за ней наблюдают два посланника небес. Смертные не могли заметить их присутствия или услышать шепот голосов. Даже их собственные лица были сокрыты от них самих – лишь золотой свет, мерцающий из-под глубоких капюшонов, выдавал божественную суть.
– Ты в этой роли недавно, – мягко молвил ангел, обращаясь к молчаливому спутнику. – Крылья стирают не только внешние отличия, но и воспоминания о прошлой жизни. Так мы заново учимся понимать людей и видеть тончайшие грани их души.
Посланник небес тихо засмеялся. Юный ангел был уверен, что за золотистой завесой сияет добрая улыбка.
– Я позвал тебя сюда, дабы преподать ценный урок. Что ты можешь поведать о той женщине, которая только что поднялась по ступеням трамвая?
Светловолосая незнакомка заняла свободное сиденье и прильнула к окну, любуясь сплетенным на стекле морозным кружевом. В танце сыпали пушистые снежные хлопья. Мимо проплывали силуэты прохожих. Вдали, где небо сливалось с землей в единую синеву, тянулась массивная нить крыш, за которыми уже рождалась бледная лазурь рассвета. Ангел, внимая словам крылатого наставника, воспользовался дарованной небесной силой и начал постигать тайны человеческой души.
– Ее имя – Яна. Она спешит в кофейню, где работает баристой.
– Отчего у нее такой мечтательный вид?
– В ней горит огонь вдохновения, – сказал юный ангел. – Вчера возлюбленный Яны сделал ей предложение о женитьбе, и она ответила взаимностью. Окрыленная счастьем душа способна творить чудеса и сеять радость, согревающую мир. Сегодня на протяжении всей смены Яна будет рисовать птиц на кофейной пене, превращая ее в холст для своих фантазий.
– Так и есть. А еще один из посетителей кофейни, Никита, ученик одиннадцатого класса, увидит перед собой украшенный напиток в белоснежной чашке и неожиданно вспомнит о приглашении на выставку знакомого орнитолога. Там, среди фотографий, картин и зарисовок внимание Никиты привлечет потрясающий кадр: взлетающий самолет и выпорхнувшая из травы стайка скворцов, испуганных ревом турбин. В тот миг юноша окончательно утвердится в своем решении покорять небесные просторы. Осенью он поступит в летное училище и приблизится к заветной мечте – стать пилотом.
Трамвай остановился и распахнул двери, впуская новых путников. Вошла бабушка с десятилетней внучкой, молодая мама с годовалым малышом на руках, а также девушка с примечательной внешностью: смуглая, с бездонными карими глазами, густыми ресницами, улыбчивыми чертами лица и пышными, непокорными курчавыми темными волосами. Бабушка с внучкой увлеченно беседовали, и звонкий голосок девочки, словно колокольчик, разносился по всему вагону. Они направлялись в развлекательный центр, где готовились отпраздновать юбилей маленькой принцессы. Девочка с восторгом рассказывала бабушке о сказочном мире, который их ждет: огромной игровой площадке с батутами и ее любимым сухим бассейном с разноцветными шариками и горками.
Радостные возгласы девочки невольно разбудили малыша, чье утро началось с визита в поликлинику для планового медосмотра. Мама, сложив руки лодочкой, принялась укачивать сыночка, но гул трамвая и стук колес усиливали его беспокойство, заставляя выплевывать соску. Напевая колыбельную, мама ждала своей остановки. Путь от дома до поликлиники был недолгим, но ночной снегопад и заевшее колесо коляски лишили возможности для привычной прогулки. Волнение малыша нарастало, и его плач становился громче. Тогда смуглая девушка согрела дыханием озябшие пальцы и, ловко нырнув в свою вместительную сумку, извлекла из бархатного футляра флейту. Сделав робкий вдох, незнакомка коснулась губами мундштука, и полилась музыка. Легкая, воздушная, живая и игривая, она наполнила вагон волшебством. Очарованный звуками, малыш затих на руках у матери. Забыв о своей беседе, бабушка с внучкой завороженно слушали дивную мелодию. Посланники небес тоже внимали этой прекрасной импровизации.
Время пролетело незаметно. Молодая мама, прижав к себе сына, с благодарностью протянула спасительнице шоколадку и вышла из трамвая. Флейта легла на бархатное ложе. Девушка отвернулась к окну, и в ее теплых карих глазах отразился зимний пейзаж.
– Самира, студентка государственного педагогического университета, – юный ангел воззвал к небесной силе. – Сегодня она пропустит занятия ради участия в городском конкурсе флейтистов. К сожалению, она провалит прослушивание из-за жесткого отбора и взглядов членов жюри на идеальных кандидатов.
– Идея связать свою жизнь с музыкой зародилась после трагедии: ее старший брат погиб при исполнении обязанностей военной службы. Он не просто любил Самиру – он верил в нее, в ее талант и поддерживал каждое увлечение. Именно он подарил ей флейту, ставшую символом их неразрывной связи. Его смерть стала невосполнимой утратой для всей семьи, – добавил крылатый наставник с печалью в голосе. – Неудача на конкурсе не сломит девушку, а укажет новый путь. Самира окончит университет и станет логопедом-дефектологом. Ее чуткое, отзывчивое сердце поможет сотням детей преодолеть трудности, связанные с нарушениями и задержкой речи.
Юный ангел склонил голову, принимая предначертанное Самире. Наставник произнес:
– Вот тебе урок: наш мир – это эхо, бескрайнее и многогранное. Люди объединены невидимыми нитями, переплетены узами любви и долга, скованы общими воспоминаниями и надеждами, и все они связаны между собой. Даже малейшее движение, незначительное решение порождает цепь событий, охватывающих человеческие судьбы. Эхо всегда несет то, что в него вложено, – посланник небес указал на бабушку с внучкой. – Для той девочки день станет судьбоносным. Она отметит свое десятилетие. Праздник выдастся веселым, ярким и незабываемым. После него бабушка предложит внучке выбрать подарок, но вместо куклы или плюшевого медвежонка девочка попросит «дудочку, как у тети». Преодолев тридцатилетний рубеж, маленькая принцесса станет народной артисткой, мастерски владеющей флейтой. Самира неосознанно зажгла в ней эту искру, а ведь девушка всего лишь хотела побороть волнение перед прослушиванием, но еще больше – успокоить плачущего малыша.
Рассвет пролился сквозь сонный желтый туман, окутав город мягким рассеянным светом. Наставник поднес руку к капюшону и посмотрел на запястье, где обычно носят часы. Затем поднялся с места.
– Отныне Самира – твоя подопечная. А вот мой подопечный собрался переходить дорогу, уткнувшись в телефон. Эх, недотепа! Не видит несущегося к повороту автомобиля. Полечу-ка… Мальчишке еще рано обрастать крыльями, – с этими словами наставник исчез.
Трамвай остановился. Самира покинула вагон и направилась к зданию, где должен был состояться музыкальный конкурс. Тропинка вилась вдоль заснеженного парка. Юный ангел следовал за новой подопечной, закутанной в розовый пуховик, объемный темно-синий шарф в тон джинсам и такого же цвета шапку, увенчанную крупным помпоном. Посланник небес воззвал к дарованной силе. Сквозь призму возникающих в разуме образов он увидел, как Самира, стоя перед членами жюри, чуть не выронила футляр. Мгновение спустя вспыхнула новая картина: пальцы, словно бабочки, порхали над клапанами флейты, создавая мелодии, сотканные из тоски. В каждой ноте звучала память о любимом брате. Ангел слышал хруст снега под ногами спешащей Самиры и одновременно плач, рвущийся из глубин ее души.
– У этого шарфа такая крупная вязка, в нем можно утонуть! – плач сменился звонким голосом и объял округу беззаботным смехом.
«Такие шарфы лучше всего согревают зимой. Не привередничай, сестренка», – прозвучал ласковый ответ юноши. В разуме мелькнула нечеткая фигура и вручила смуглой, сияющей от счастья девочке флейту. Самира неуклюже попыталась извлечь из нее первые звуки. Раздались завораживающая музыка и тихий, горестный всхлип. В вихре видений возникла ослепительная вспышка света и присыпанный землей китель...
Воспоминания нахлынули с острой болью. Юный ангел замер.
– Самира. Тебя ждет долгая и прекрасная жизнь. Будь смелой и верь в себя.
Отчего-то девушка замедлила шаг и обернулась. Легкий ветерок коснулся ее лица. Самира поежилась, но не от холода. Что-то неуловимое витало в морозном воздухе, нечто важное и ускользающее. Она всматривалась в снежные сугробы, переплетения ветвей, погасшие фонари, уступившие место первым лучам солнца, и скамейки, укрытые белым покрывалом. Самира решительно вздохнула и, отвернувшись от необъяснимого ощущения, ускорила уверенный шаг. Ангел же, наблюдавший за ней издалека, улыбнулся, зная, что его послание достигло цели.

ПРОКЛЯТЬЕ ПЕРВОГО ШАМАНА (фрагмент)

Глава 16.

Новая семья Зака была самой обычной. Среди них никогда не было шаманов, а вот сосед их был шаманом. У него был прекрасный дух Грифона. Его звали Берт. Большой белоснежный Грифон – с хозяина ростом, с телом взрослого грозного льва и головой гордого орла.
Глядя на соседа, Зак понял, что в этом мире ему не нужно скрывать свои шаманские способности, но всё же не выпускал Орочи на людях. Как только ему исполнилось пять лет, он приступил к тренировкам. Причём не только дракона, но и собственного тела. К семнадцати годам на его теле появились отчётливые кубики пресса и небывалая выносливость.
Только вот отношения с другими ребятами так и не ладились. В школе он был изгоем. Никто не хотел сидеть с ним за одной партой. Да и дружить, собственно, тоже...
Впрочем, шаману это и не нужно было. Всё свободное от учёбы время он посвящал либо тренировкам, либо его новой страсти – чтению. Оказалось, что на земле его не было около полувека. За это время появилось огромное количество книг о шаманах и драконах. Он с жадностью впитывал в себя новые знания.
Однажды на большой перемене он засиделся в школьной библиотеке за очередной книжкой о драконах. И тут прозвенел звонок на урок, и он пулей вылетел в коридор. В спешке он налетел на девушку-школьницу и упал на пол, выронив книгу. Это была милая блондинка, чуть ниже Зака ростом. На левой щеке у неё была небольшая коричневая родинка.
Стоящие недалеко парни громко засмеялись. Девушка присела на корточки. Подол её клетчатой юбки-клёш коснулся пола.
– Ты не сильно ударился? – нежным голоском спросила она.
Зак сел на пол и потёр свой локоть.
– Да ладно, заживёт, – улыбнулся он и посмотрел в невероятно голубые глаза девушки.
Он встал и протянул ей руку. А затем помог ей встать.
– Прости, я не заметил тебя.
– Ничего, бывает, – улыбнулась она в ответ. – Меня Кими зовут. А тебя?
– Неудачник! – вновь засмеялась кучка парней.
Зак бросил в их сторону испепеляющий взгляд. Затем он подошёл к одному из них. Тому самому, что только что назвал его неудачником.
– Готов поспорить, что единственными неудачниками являетесь здесь вы, кучка недоумков!
Тот парень оскалил зубы и схватил Зака за свитер в районе груди.
– Сегодня в пять. Во дворе школы, – сказал он, с ненавистью глядя на Зака.
Он кивнул в ответ. Тогда парень отпустил его и с друзьями направился к выходу.
– Не забудь надеть памперсы! Они тебе точно пригодятся! – смеялся парень, уходя.
– Это мы ещё посмотрим... – тихо, но со злостью в голосе сказал Зак.
Кими протянула руку, чтобы поднять книгу Зака. Она осторожно закрыла книгу, но обратила внимание на название. Оно звучало так: «Классификация драконов, и где они обитают». Подняв книгу, девушка подошла к парню и, положив руку на его плечо, так же тихо добавила:
– Не обращай на них внимания. Им лишь бы поиздеваться.
Парень повернулся к ней. Она с милой улыбкой на лице протянула ему книгу.
– Вижу ты интересуешься драконами? – спросила она.
Он задумчиво почесал затылок и забрал у неё книгу.
– Есть немного, – улыбнулся парень. – Меня, кстати, Зак зовут.
– Очень приятно.
– Хочешь, приходи сегодня на задний двор...
Кими кивнула, и они разошлись.

Глава 17

После уроков они встретились на заднем дворе школы. Те парни, что смеялись над Заком в школе, Кими и сам Зак. Все пятеро парней с кулаками побежали на шамана, едва увидев его. Он ухмыльнулся и схватился за свой кулон.
– Орочи! – воскликнул он, и за его спиной появился чёрный дракон.
Школьники остановились. Их глаза округлились от удивления. Невероятно огромный дракон смотрел прямо на них. Из его пасти виднелись острые белые клыки. В его змеином взгляде чувствовалось желание убивать.
Зак скрестил руки на груди.
– Орочи, покажи им, кто тут главный!
Дракон дыхнул пламенем на ребят. Они разбежались врассыпную. Но Орочи не унимался. Пламя преследовало каждого из них. Постепенно весь двор был объят огнём. У парней не оставалось шансов выбраться. Они оказались в западне, из которой не было выхода. Дракон внимательно наблюдал с высоты своего роста за метаниями перепуганных школьников. Они в ужасе перебегали с места на место, но яркий огонь был повсюду. Пот лился с них градом. Им было жарко, словно в Аду...
– Хватит! – вдруг закричала Кими. – Нори, на помощь!
Рядом с ней появился Дух Воды. Невероятной красоты молодая русалочка. Её зелёный хвост блестел перламутром на солнце. Синие волосы ниспадали до поясницы, а на груди красовались жемчужные бусы. Парень с удивлением посмотрел на неё.
– Довольно, Орочи, – выдавил он.
Орочи уменьшился до размера маленького котёнка и вернулся к хозяину. Он обвился вокруг его шеи. Зак улыбнулся и аккуратно погладил его по голове.
– Нори, потуши огонь, – сказала Кими.
– Хорошо, моя Госпожа.
Русалка взлетела вверх. Из земли появилась огромная водяная волна. Нори вильнула своим перламутровым хвостом в сторону огня. Вода накрыла собой всю площадку, моментально потушив собой пламя. Промокших до нитки парней волной прибило ближе к Заку. Они с ужасом смотрели на юного шамана. Они были уверены, что сейчас его дракон прикончит их.
– Считайте это первым предупреждением, – сказал он. – Пойдем, Орочи.
Он медленно направился в сторону Кими. Поравнявшись с ней, он бросил на неё мимолётный взгляд и пошёл дальше.
Он бесцельно бродил по улочкам города. Мысли о Кими и её русалке не покидали его голову. Неужели она одна из тех сирен, что привели его сюда? Нет, не может быть. Она ведь дух. А они – живые. Были тогда, по крайней мере.
Ноги сами привели его на заброшенный пляж. Тот самый, с которого всё началось. Был уже вечер. На небе появлялись первые признаки заката. Когда-то яркое горячее солнце спускалось всё ближе и ближе к горизонту. Последними своими лучами оно согревало облака, придавая им розоватый оттенок.
Парень сел на траву. Отсюда было прекрасно видно и море, и заполненный людьми соседний пляж.
– Значит, она тоже шаманка, – тихо обратился он к своему дракону. – Ты видел её духа?
Орочи кивнул в ответ и спрыгнул на землю. Зак гладил его и рассуждал о чём-то своём, как вдруг услышал шаги за спиной. Он напрягся всем телом и прикрыл дракона ладошками.
– Вот ты где, – произнёс юный девичий голосок. – А я тебя по всему городу ищу. Даже домой к тебе проходила, но родители твои сказали, что ты не приходил после школы.
Зак обернулся. Это была Кими. Всё так же красива. Её длинные, слегка кудрявые волосы были заколоты с одной стороны жемчужного цвета заколкой и развивались под лёгким тёплым ветром. Одежда тоже была уже другая. На этот раз это был джинсовый сарафан длиной до колен.
– Я решил прогуляться, – буркнул он и отвернулся к морю.
Волны красиво омывали песчаный берег.
– Можно присоединиться? – робко спросила девушка, подойдя к Заку почти вплотную.
Он лишь кивнул в ответ и продолжил тискать дракончика.
Они сидели молча. Но тишина не напрягала их... Наоборот, она сближала своей таинственностью. Ведь друг для друга они были загадками.
– Значит, ты тоже шаман? – наконец прервала молчание Кими, посмотрев в лицо парня.
– Тоже – это ты, а я – первый шаман на этой земле... – загадочно произнёс он, и между ними вновь воцарилось молчание.
Девушка посмотрела на розовые облака. Они так красиво отражались в морских волнах, что было сложно оторвать от них взгляд.
– Шаманы появились на земле более пятисот лет назад... – вдруг сказала она. – А тебе всего семнадцать.
– Так и есть, – улыбнулся Зак. – Видишь ли, Кими, это не первая моя жизнь...
Она с удивлением посмотрела на него, но Зак не обратил на неё никакого внимания. Он лёг на траву и, смотря в небо, продолжил:
– Это моя пятая реинкарнация. Впервые я появился на свет семьсот лет назад. Это было за тысячи километров отсюда, в городе под названием Киото... – вдруг он замолчал.
Он вдруг засомневался, стоит ли рассказывать девушке, с которой он едва знаком, такие подробности своей биографии. Что, если она не поймёт? Или расскажет другим? И ему снова придётся вступить в схватку с духами... Сотнями разных духов...
– Я читала про реинкарнацию в книге по истории магии. Там писали, что на неё требуется очень много сил. Не каждый шаман владеет таким количеством сил...
Парень пожал плечами. Он и вправду не знал границ своих шаманских способностей.
– У тебя, наверное, были очень интересные жизни, если ты решился на реинкарнацию?
Зак резко поднялся. Их глаза встретились.
– Вовсе нет! – отрезал он и отвернулся. – Всё, что я видел на протяжении сотен лет, это людская жестокость и предательство...
Девушка расстроилась, услышав эти слова. Она осторожно коснулась плеча парня и прошептала ему на ухо:
– Но зачем тогда ты вновь и вновь возвращаешься в этот мир? Если он так жесток к тебе...
– Чтобы отомстить!
Он вновь обернулся. Глаза Кими наполнились слезами. Она искренне не понимала такого отношения к этому чудесному миру. Она искренне любила жизнь. Так сильно, как только могла, со всей своей детской непосредственностью.
– За что? В мире так много прекрасного! – шептала она себе под нос.
Но Зак, услышав её слова, просто взбесился. Он вскочил на ноги и воскликнул:
– Ты ещё слишком молода и ничего не понимаешь! Люди злые и жестокие! Они не достойны жить в этом мире. Мы с Орочи хотим создать новый, идеальный мир. Мир, где не будет человеческой жестокости. Мир только для Духов.
По щеке девушки покатилась слеза. Она коснулась её пухлых розовых губ и мгновенно растворилась.
– Почему ты так ненавидишь людей? – прошептала она.
Зак сел перед ней на колени и нежно взял её за руку.
– Моих родителей, как и родителей Орочи, убили просто так, ради забавы. Тогда на гладиаторской арене я поклялся отомстить за их смерть и смерть родителей Орочи. Тогда я ещё не знал, что он дух, а не настоящий дракон. Его не видел никто, кроме меня. Меня убили в тот же день, что и маму с папой, только с разницей в несколько часов. Орочи изо всех сил пытался спасти меня, но не смог. Поэтому своей первой реинкарнацией я обязан ему. На протяжении следующих своих жизней я только и делал, что пытался выжить в этом мире. Человечество не знает границ своей жестокости. Поэтому людям не место в этом мире.
– А как же духи? Они разве не жестокие? – сквозь лившиеся градом слёзы спросила Кими.
– Духи не хорошие и не плохие. Они нейтральны. Жестокими их делают шаманы! Я был однажды в Мире Духов и видел, как шаманы по своей прихоти забирают их из этого райского места, заставляя сражаться ради их интереса.
Зак отпустил её руку. Он встал и невольно поднял голову в небо. На нём уже ярко блестели первые звезды. Кими молчала, утирая слёзы ладошками.
Вдруг она встала и подошла к парню, заглянув ему прямо в глаза.
– Прошу тебя, – нежно сказала она. – Дай человечеству шанс. Последний шанс. Я покажу тебе, что в мире есть много прекрасного...
Сказав это, она максимально приблизилась к его губам. Он почувствовал её тёплое дыхание, и они слились в медленном поцелуе.

БАБОЧКА НА СНЕГУ

Весна в этом году торопилась изо всех сил. К середине марта непривычно потеплело, снег таял на глазах, обрадованная флора приготовилась совсем не ко времени зазеленеть. А воздух, наполненный влагой и особенными весенними запахами, казалось, приобрел физическую осязаемость.
В распахнутое окно нещадно палило солнце, добавляя в адскую духоту кабинета дополнительную порцию жары. Основную роль в создании невыносимой атмосферы, конечно, играли раскаленные батареи отопления. Огромное, в полстены окно призвано было впустить свежий весенний ветер, но за полным отсутствием такового лишь предательски подставляло внутренности кабинета вместе с его обитателями под яркие лучи.
Сергей понял, что работать он сейчас все равно не сможет. Мысли едва шевелились точно, как сонные мухи, невесть откуда выползшие на оконные стекла. Он пробурчал что-то неопределенное Тамаре Петровне, подхватил пальто и бросился вон из кабинета. Коридор редакции был непривычно пуст. То ли все разомлели на весенней жаре настолько, что не могли оторваться от кресел, то ли давно сбежали.
Вырвавшись на улицу, Сергей какое-то время просто бездумно фланировал. Наслаждался свободой. Потом свернул к ближайшему скверу. Довольно высокие ели, посаженные вдоль дорожек, давали спасительную тень. Вот удивительно! Всю зиму ждешь тепла, но в первые же жаркие дни начинаешь прятаться от солнца.
Дорожки в сквере успели почистить, местами они даже подсохли. После гололеда и слякоти было особенно приятно идти по ровным плиточкам, не боясь поскользнуться или набрать в туфли воды. Сергей совсем замедлил шаг и прикрыл глаза. Чудесно!
Яркое пятно впереди заставило его разомкнуть смеженные веки. Изящная женская фигурка в терракотовом пальто. Прямо посреди дорожки стояла, оглядываясь, миниатюрная молодая женщина. Красивая. Одета изысканно, со вкусом и, судя по всему, дорого. Подойдя ближе, Сергей понял причину нерешительности молодой дамы. Путь преграждала огромная лужа, которая, очевидно, натекла из окаймляющих дорожку и таящих на весеннем солнце сугробов. Лужа заполнила дорожку по всей ширине и простиралась на несколько метров вперед. Изящные замшевые сапожки топтались на ее краю, справедливо опасаясь за свое будущее.
– Простите! Позволите вам помочь? – спросил Сергей.
– Было бы неплохо! – ответила дама, вдруг широко и открыто улыбнувшись. – Только как?
Трудно сказать, виновен ли был особенный весенний воздух или неожиданная открытость красивой женщины. Но Сергей сделал то, чего сам от себя не ожидал, предлагая помощь. Он подхватил миниатюрную фигурку на руки и пошел прямо через лужу. Дама охнула, однако вырываться не стала. Она вдруг внимательно посмотрела Сергею в глаза. Сначала как будто строго, а потом весело, даже озорно.
– Это было неожиданно и отчаянно смело! – прошептала она, почти касаясь губами уха.
Сергей, совершенно одуревший от собственного поступка, окутавшего его запаха дорогих духов и близости теплых женских губ, давно вышел из лужи, но продолжал идти. Остановился он только после того, как спутница потрепала его по щеке.
– Вы меня спасли, – дама улыбалась.

Они шли по скверу, разговаривая о каких-то пустяках. Луж больше не попадалось. Иначе Сергей бы непременно воспользовался возможностью снова подхватить даму на руки. Он чувствовал себя легко и уверенно с этой совершено незнакомой женщиной. Возможно, благодаря ее удивительной открытости. Она представилась Леной. Не Еленой (не говоря уже об отчестве), а вот так просто – Леной. Ее гардероб и некоторые детали, всплывающие в разговоре, ясно указывали на серьезную социальную дистанцию между ними. Не в смысле образования или культуры. Их вне сомнения разделяла пропасть в плане материального благополучия. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.
Незаметно сделав круг по всему скверу, они оказались у выхода.
– Я стараюсь гулять здесь каждый день, – сообщила как бы между прочим Лена, – в обеденный перерыв или если совсем уже невмоготу становится сидеть в офисе.
«Она работает?! В офисе?» – удивился Сергей. Вслух сказал:
– Я бы тоже с удовольствием проводил здесь обеденный перерыв.
– Приходите завтра! – просто предложила Лена.
– Да-да, конечно! Я обязательно приду, – торопливо согласился Сергей.

На следующий день он задолго до назначенного времени стоял перед входом в сквер. Дурацкая мысль купить цветы была отметена еще утром. Почему-то это казалось неуместным и даже пошлым.
В ожидании Сергей топтался на месте, убивая время тем, что пытался отчетливо вспомнить лицо Лены. Правильный овал, тонкие черты, чуть припухлые губы, чудесные глаза серо-голубого цвета и скрывающие их огромные ресницы. Несомненно, красавица. Но в целом образ ускользал, рассыпаясь на детали и оставляя в сухом остатке только ощущение легкости, изящества и почему-то детскости. Ах, да! Наверное, из-за чудесных ямочек, появляющихся на щеках при улыбке.
Когда Лена появилась из припарковавшегося неподалеку роскошного белоснежного Лексуса, Сергей нисколько не удивился. Кто бы сомневался! Гораздо большее впечатление на него произвело то, что Лена несла два стаканчика кофе.
– Привет! Не знала, какой кофе ты любишь. Взяла капучино и американо. Выбирай! – она протянула вперед капхолдер. – Ой! Ничего, что на «ты»?
– Конечно! Давай на «ты», – Сергей взял ближний стаканчик. – Спасибо! Мне даже как-то неудобно. Меня никогда не угощали девушки на свидании.
Это было чистой правдой. Все модели отношений, знакомые Сергею, предполагали если не потребительское отношение женщины к мужчине, то уж точно галантных поступков, подарков и угощения (слово-то какое пошлое!) именно со стороны мужчины.
– Ох! У нас свидание? – Лена смотрела лукаво.
Сергей смутился, не зная, что ответить.
– Ну, ты же не сексист, я надеюсь? Хотела кофе, купила и тебе заодно.
– Да, спасибо! Просто неожиданно, – с облегчением выдохнул Сергей.

Они гуляли, пили кофе и снова болтали о разной ерунде. Но, эти, казалось бы, пустяшные разговоры небольшими мазочками создавали общую картину. Оказалось, что их объединяет любовь к литературе (и писатели совпали), кино, Италии, в том числе ее кухне, и даже к кофе, как бы банально это ни звучало. И импрессионисты! Это особенно зацепило Сергея. Подобное единодушие радовало и пугало. Он находился в некотором ступоре от происходящего.
Что эта красивая, утонченная женщина в нем нашла? Почему тратит на него свое время? Сергея трудно было назвать красавцем. Или интересным мужчиной, как любят выражаться редакционные тетки. Высокий, спортивный, крепкого, если не сказать могучего сложения, но с совершенно обыкновенным, невыразительным лицом, он никогда не пользовался успехом у женщин. В романтическом смысле. Как надежный товарищ – да. В этом плане женщины его ценили и зачастую беззастенчиво им пользовались. Особенно, если требовалась физическая сила. Ну, там… перетащить что-то тяжелое.

…Встречи стали почти регулярными. Лена с Сергеем все больше сближались. Казалось, темы для разговоров не иссякнут никогда. Сергей перестал мучать себя сомнениями, решив, что блистательной светской дамочке просто не хватает обычного дружеского общения. Искреннего и естественного. Что вполне объяснимо. Мир, в котором Лена порхала (а, узнав ее поближе, Сергей не сомневался, что она именно порхает, как бабочка, в роскоши и благополучии), представлялся ему тем еще гадюшником, наполненным меркантильностью, лицемерием и цинизмом. Лена была замужем и, видимо, очень удачно. Муж – крупный бизнесмен. Она упоминала о нем пару раз и только вскользь. Но, судя по всему, он не контролировал ни ее время, ни ее расходы. Даже по обрывочным сведениям Сергей сделал вывод, что Лена очень самостоятельна и живет своей жизнью.
В какие-то моменты внутри у него появлялся едва заметный сквознячок угрызений совести. Он был давно и счастливо женат. Элла, конечно, не красавица. Но свой, надежный и верный человек. Близкий и родной. Еще сынишка. Эти двое были частью его. Частью неотделимой. Но при встречах с Леной та сторона жизни казалось далекой и никак не пересекающейся с этой. Ну и ничего криминального, собственно, пока не происходило.
За все время Сергей лишь раз решился подарить Лене цветы. И то потому что его взгляд случайно зацепил в витрине цветочного магазина крошечный букетик, размещенный в кофейном стаканчике. Скромность и элегантность этой композиции дополнялась и знаковостью. Пить кофе из бумажных стаканчиков на прогулках стало уже традицией. А большие букеты казались Сергею пошлостью. Кроме того, Лена была замужем, и букет явно ставил ее в неловкое положение.
Тем не менее он взял на себя смелость сделать девушке подарок. Она как-то обмолвилась, что обожает Моне. Все его пруды с лилиями. Но особенно «Японский мостик» во всех вариациях. Сергей знал, где заказать очень хорошую репродукцию. Сам подобрал багет. Принес упакованную картину на встречу в кафе.
Лена повела себя, как ребенок. Разорвала оберточную бумагу прямо за столиком. И пришла в полный восторг. Не обращая внимания на недоуменные и насмешливые взгляды других посетителей кафе, она пристраивала картину в разных углах, рассматривала ее издалека и вблизи. Потом немного посидела с ней в обнимку. Ее детская непосредственность была настолько искренна, что подкупала и влюбляла в себя мгновенно. Лена вообще очень часто напоминала маленькую девочку. Иногда она доверчиво жалась к нему, заглядывая в глаза; чаще по-детски веселилась, строила рожицы, превращая серьезный разговор в балаган.
Не случайно Сергею пришла на ум метафора с бабочкой. Лена и правда, как будто порхала. Миниатюрная, легкая, прямо воздушная, готовая в любую секунду разразиться веселым смехом. Ей ничего не стоило отправиться по аллее парка вприпрыжку. Казалось, что у нее не бывает плохого настроения. Она никогда не хмурилась. Даже рассказывая о каких-то житейских проблемах, она делала это с улыбкой.
Вместе с тем упоминания о решении бытовых вопросов проскальзывали все чаще. В этом не было никаких жалоб или намеков на необходимость помощи. Лена просто иногда рассказывала в том числе и о том, чем занималась, пока они не виделись. По всему выходило, что она все решает и делает сама. Без какого бы то ни было участия мужа. Поначалу это казалось вполне естественным. Муж обеспечивал супругу почти неограниченными ресурсами и делегировал ей все полномочия в решении бытовых проблем, так как сам был занят бизнесом. Однако кое-какие вопросы явно требовали мужского участия.
Сергея стали одолевать сомнения. Вскоре он почти уверился в том, что с мужем Лена уже в разводе и потому такая самостоятельная. Или в процессе развода, потому что опять же по обмолвкам выходило, что живут они вместе. «Но зачем я-то ей нужен? – терзал себя Сергей. – Она должна бы искать нового кандидата в своем кругу, человека богатого, чтобы продолжить порхать так же беспечно». Лена прекрасно знала, что Сергей – рядовой журналист ничем не выдающегося издания, к тому же обремененный женой и ребенком. А его месячного оклада не хватило бы даже на ее шляпку.
На всякий случай он пару раз, воспользовавшись подходящей темой разговора, твердо заявил, что не оставит жену и ребенка ни при каких обстоятельствах. Лена восприняла это как само собой разумеющееся и в свою очередь прямо сказала, что не расстанется с мужем. Это ввергло Сергея в еще большие сомнения. Он перестал понимать, что происходит. Это была странная дружба двух совершенно разных людей. Им было хорошо вместе. Глупо было это отрицать. Но мнительность не давала ему покоя. Кроме того, он вполне был согласен с сентенцией циника Астрова из чеховского «Дяди Вани» о том, что мужчина и женщина могут стать друзьями только в одной последовательности: приятели – любовники – друзья. Что, впрочем, не меняло сути его сомнений. Зачем он нужен Лене в любом из этих качеств? Одно несомненно: какая-то тайна у Лены была.
Разрешилось все неожиданно и просто. При очередной встрече Лена сама все рассказала. Как обычно, легко, с улыбкой.
Мужа-бизнесмена полтора года назад хватил инсульт. Все было настолько серьезно, что он буквально превратился в овощ. Лена положила его в лучшую клинику, пригасила светил медицинской науки, наняла сиделок. Сама ездила к нему каждый день, проводила у постели по несколько часов. Несколько месяцев все эти усилия ни к чему не приводили. Но Лена была упорна. Меняла врачей, нашла других светил. Постепенно начались улучшения. Через полгода его выписали домой. Он стал понимать, кто он, уже узнавал Лену. Но ходить и говорить по-прежнему не мог.
Весь бизнес за это время подчистую растащили друзья-партнеры. Когда у Лены закончились деньги, никто из них не дал ни копейки. Она устроилась на работу. Платили, естественно, какие-то гроши. Мужнина мама и всегда завидовавший его успеху младший брат заявили: «У вас несметные богатства: загородные дома, яхты, машины. Продавай имущество». Лена продавала. В итоге из всего остались только квартира, в которой они жили, и ее машина.
– Наверное, можно было бы продать и ее, поменять на что-то более скромное. Но я не могу с ней расстаться. Это последний осколок прежней жизни. В квартире с сиделками, кучей лекарств и огромной больничной кроватью со всеми этими прибамбасами я как будто в очередной клинике. А в машине – дома, – простодушно призналась Лена, – я пока выкручиваюсь, траты на лечение уже не такие большие. Если станет совсем туго, продам и машину.
Сергей не знал, что можно сказать в такой ситуации.
– Если нужна какая-то помощь… – промямлил он,
– Нет-нет. Я справляюсь, – почти беспечно ответила Лена, – помощь не нужна. Мне нужно только поговорить с кем-то иногда. Хочется, чтобы это был мужчина. Большой и сильный, как ты. Чтобы отвлечься от всего.
Она заглянула Сергею в глаза и стала говорить быстро-быстро:
– Сережа! Я понимаю, у нас не совсем полноценные отношения… Ты мужчина…Тебе нужно… Я на все согласна. Мы можем встретиться, когда ты захочешь. И вообще всегда… Я ни в чем не буду виновата перед мужем. Мне не в чем себя упрекнуть. Я сделала и делаю все, что могу. Но и жить без всего тоже не могу. Я не потревожу твою семью. Мне от тебя ничего не нужно. Только чуточку теплоты.
Сергей заглянул в ее глаза и понял, что пропал. Пропал навсегда и безвозвратно. Что готов бросить Эллу и маленького Игорешку. Только бы видеть эти глаза каждый день.
Он плохо помнил, как они попрощались в этот день, о чем еще говорили.
Несколько дней он не звонил Лене и не отвечал на ее звонки. Потом, поняв, что никогда не сможет сказать ей в глаза то, что собирался, набрал ее номер.
– Привет! – радостный, как обычно, голосок, словно и не было нескольких дней отчуждения.
– Здравствуй, Лена! Прости, что говорю это по телефону. Но, если я тебя увижу, у меня не хватит решимости. Так, кажется, проще. Мы не сможем больше видеться… Потому что я тебя люблю! Я не смогу делить тебя ни с кем другим. И сам не смогу разорваться между семьей и тобой. Если мы увидимся еще хоть раз, станем хоть чуть-чуть ближе, я боюсь, что выберу тебя, а не их. Поэтому это – все! Наверное, я струсил. Прости!
Лена помолчала.
– Спасибо, что позвонил. Не сбежал молча. Может все-же?..
Сергей повесил трубку, не дослушав. Откинулся в кресле, тупо уставившись в редакционный потолок. В одном углу на белоснежной штукатурке проступило небольшое ржавое пятнышко. Ярко-оранжевое на белом.
Он вдруг вспомнил первую встречу с Леной. Они шли по аллее и вдруг увидели на огромном сугробе оранжевую бабочку. Солнце в тот день припекало так сильно, что капустница очнулась от спячки и выпорхнула из своего укрытия. Навстречу теплу, свету и радости.
Только вокруг не было ничего, кроме снега.