СМОРОДИНКА

– Ну, давай быстрее шевелись, старый пень! – громко шипела Снегурочка, волоча деда Мороза по коридору за парчовый рукав. – Опять вчера бухал? Вон рожа какая оплывшая! Что б тебя, Валерка!
Дед Мороз остановился перед дверью с надписью «Актовый зал» шумно переводя дыхание. Сердце в груди трепыхалось пойманной птахой, в голове гудел чугунный колокол, жутко хотелось пить.
– Опять чуть не опоздали. Больше никогда с тобой работать не буду! – Продолжала выговаривать ему Снегурочка, берясь рукой в серебристой рукавичке за ручку двери. – Не дотерпеть до конца праздников что ли? Вот унюхают дети запах перегара от любимого и долгожданного дедушки. Что ты им скажешь?
– Скажу, что дедушка лечился вчера. Я же старый, больной, мне лекарства нужны! – огрызнулся Мороз.
– Соберись, Валерка! – Снегурочка шарахнула кулаком своему напарнику между лопаток, и тот ввалился в распахнувшуюся дверь актового зала.
– Здравствуйте, детишки! – радостно пропел Валера, поправляя съехавшую на глаза парчовую шапку с серебристой опушкой из синтетического меха.
– Здравствуй, дедушка Мороз!! – ответил ему дружный хор детских голосов.
Небольшой актовый зал детского сада «Василёк» был забит разодетыми в пух и прах принцессами и феями, мушкетерами и рыцарями, а также зайчиками, белочками и прочей разнообразной фауной. В центре возвышалась богато украшенная ёлка. А в уголочке, затаив дыхание и с восторгом наблюдая за своими малолетними чадами, притаились родители, кто, подпирая спиной стену, а кто, взгромоздившись на маленькие детские стульчики.
«Только бы текст не забыть и от сценария не оторваться», – подумал Валера, окончательно входя в роль. Вот уже вторую неделю они со Светкой колесили по детским садам города, играя на утренниках сказочных персонажей. Этот новогодний чёс был самым хлебным временем в году, когда даже самые захудалые выпускники театрального института могли неплохо подзаработать.
После получения диплома Валерка так и не сумел устроиться на нормальную работу. Ни в один театр его не взяли, в кино на главные роли тоже как-то не спешили звать. Вот и перебивался съемками в массовке в телесериалах, да такими вот детскими утренниками. А ведь когда-то мечтал Гамлета сыграть!..
Но реальная жизнь быстро сбила с него пыльный налет самоуверенности и апломба. «Никому ты на хрен не нужен», – думал он про себя с горькой усмешкой. От чувства неудовлетворенности собственной жизнью, чтобы окончательно не свалиться в полную безнадегу, он иногда позволял себе немного выпить. Совсем немного! А зловредная напарница Светка, унюхав запах перегара, впадала в ярость и грозилась растерзать бедного парня. А ведь с нее станется!
– Кто же из вас, ребята, стихи мне почитает? – вопрошал сладким голосом дед Мороз. – Очень я стихи уважаю!
Детвора повскакивала со своих мест с громким воплем «Я!!», от которого чуть не лопнули барабанные перепонки в и без того больной голове деда.
– Только читайте погромче, а то я старенький, глуховат стал!
И вот уже принцесса сменяет белочку, а мушкетер – зайчика. Вытянувшись в струнку старательно выговаривают слова, немного картавя и шепелявя. «Какие же они все милые, забавные, чудные!» – умилялся Валерка, а в душе разливалось что-то мягкое и теплое, рискуя растопить морозного деда изнутри. «А ведь и у меня могла бы быть вот такая же маленькая принцесса или мушкетер… Если бы я не оказался трусом», – он тряхнул головой в седом парике, отгоняя ненужные воспоминания.
В центр зала, сменив лисичку, вышел четырехлетний малец в шлеме с забралом из папье-маше и в картонных латах. В вытянутой руке победно блестел пластмассовый меч.
– О, а это кто у нас? – удивился дед Мороз.
– Я лыцарь! – ответил малыш, поднимая забрало.
На Валерку взглянули ясные, как ягодки смородины, черные глазенки. И в душе что-то оборвалось. Вот такие же смородиновые глаза были у его Оксанки, самой красивой девчонки на курсе. Да что на курсе? На всем белом свете! Оксана, его первая любовь, его смородинка, была самой красивой, самой веселой, заводной, самой-самой. И, как показало время, была и осталась… Если бы он ее не предал.
– А звать тебя как, рыцарь?
– Стёпа!
– Ну, рыцарь Стёпа, читай стишок!
Мальчишка старался изо всех сил, борясь с неподдающейся буквой «р». Дочитал четверостишие и церемонно поклонился зрителям. Забрало съехало и закрыло черноглазую мордаху. Кто-то в зале прыснул, кто-то не удержал смешок. Но малыш не растерялся, не смутился, а решительно повторил свой трюк с забралом, еще раз поклонившись в пояс. Тут уж весь зал грохнул от хохота!
А молодец, пацан, нашел выход из положения! С долей восхищения подумал Валера, пряча улыбку под синтетическими усами. Настоящий артист!
Инициативу перехватила Снегурочка, собрав детей в хоровод вокруг ёлочки и затянув веселую песенку. А дед Мороз в задумчивости стоял, опершись на свой серебряный волшебный посох. Что же он ей тогда сказал? Что-то вроде «я еще не готов стать отцом!» или «да мы же сами еще дети!». Тогда он не думал, что предает ее и еще не родившегося ребенка. Просто испугался. Испугался трудностей на втором курсе института, в общаге, в чужом городе без денег, без поддержки родных и близких. Испугался, потому что трус и подлец.
В глубине души он надеялся, что она начнет его уговаривать, убеждать, что вместе, вдвоем они со всем справятся, все преодолеют. А она смерила его презрительным взглядом, повернулась и ушла, не сказав ни слова. Самая гордая девчонка на свете. Он, почувствовав себя полным ничтожеством, обиделся. А на что было обижаться? Ничтожество и есть! Трус, подлец и ничтожество. А когда глупая обида прошла, бросился ее искать. Но так и не нашел, ни в общаге, ни в институте, ни у друзей. Оксанка исчезла, испарилась, будто была не живым, реальным человеком, а романтической мечтой, иллюзией, сном, растаявшем с первыми лучами солнца.
Из задумчивости его вывел острый локоть Светки, толкнувший его в бок.
– Отмерзай, дед, пора детишкам подарки вручать! – прошептала она ехидно прямо в ухо.
Валера встрепенулся, покрутил головой по сторонам и, увидев огромный мешок с подарками у двери, поспешил к нему, путаясь в длинных полах парчовой шубы. Похоже на кирпичи, подумал он, поднимая мешок, заполненный прямоугольными, сложенными друг на друга штуковинами. Но мешок оторвался от пола легко, без усилия. А прямоугольные штуковины оказались коробками с детским конструктором «Лего». Толпа ребятни окружила его и с нетерпением потянула маленькие ручонки за долгожданным подарком.
Расхватали коробки в мгновение ока и поспешили к своим родителям хвастаться полученным. Дед Мороз нагнулся и извлек из опустевшего мешка последнюю коробку с разноцветным рисунком на крышке.
– Ну, кто еще не получил подарок? – спросил он, оглядываясь вокруг.
За ёлкой неуверенно переминался с ноги на ногу давешний «лыцарь» в шлеме с непослушным забралом.
– Стёпа, иди сюда, – позвал Валера, протягивая малышу коробку. – Держи подарок от дедушки Мороза!
Мальчик подошел, глядя на сказочного волшебника вопросительно и с обидой.
– Ну, ты чего, Стёп? – Валера присел на корточки возле малыша не понимая, почему тот не спешит забрать подарок?
– Дедушка, но я же не такой подарок просил!
– А какой? – растерялся Мороз.
– Я папу просил, а «Лего» у меня уже есть! – И обидные слезы заблестели в смородиновых глазенках.
– Папу?.. Извини, малыш, – промямлил совершенно растерявшийся дед, – я решил, что «Лего» будет лучше для всех, чтобы никому не было обидно. А папа у тебя обязательно будет, вот увидишь!
– Обещаешь? Ты меня не обманешь?
У Валерки ком застрял в горле, таким пронзительным, молящим был взгляд детских глаз. Эх, и почему он не настоящий дед Мороз?! Так захотелось совершить чудо для этого малыша, до боли, острой иглой пронзившей сердце насквозь.
– Конечно, обещаю! Как только найду для тебя папу, самого лучшего, сразу его тебе пришлю!
Черноглазое личико осветилось таким светом надежды, будто внутри него лампочку включили. Чья-то рука потянула Стёпку за плечо.
– Пойдем, Стёпушка, переодеваться. Нам с тобой еще сегодня надо успеть на ледовое шоу. Скажи дедушке Морозу спасибо, и пойдем!
– Спасибо! – прошептал счастливый Стёпка и пошел к выходу.
А Валерка поднял глаза и, вдруг потеряв равновесие, зашатался и, неловко взмахнув руками, рухнул на колени. Маленького рыцаря в картонных латах держала за руку Оксана.
Так и стоял сказочный дед в парчовой шубе на коленях со сползшей на глаза шапкой, со съехавшей в бок белой синтетической бородой, потрясенно глядя в след своей потерянной мечте, уводивший за собой его сына.

Маленький черный карлик, что тускло светился в его сердце последние пять лет, вдруг вспыхнул сверхновой звездой. И эта сверхновая засияла с такой силой, освещая собой все, давая надежду, наполняя верой, заставляя торопиться, действовать.
Найти адрес Оксаны было делом техники. Он просто подошел к заведующей детским садиком и, включив все свое обаяние и актерское мастерство, выпросил, вымолил этот самый адрес. А потом почти неделю каждый вечер дежурил напротив их подъезда, наблюдая за самой красивой женщиной на свете и самым очаровательным малышом. Он довел до нервного тика продавщицу в детском мире, выбирая подарок для сына. А утром 31-го декабря скупил все розы в цветочном магазине.
В половину девятого вечера он стоял у ее двери с охапкой цветов в руке и коробкой с роботом-трансформером. Сердце бешено стучало от радости и нетерпения, заглушая слабый голосок страха и неуверенности. Теперь, когда он их наконец нашел, все будет хорошо! Все обязательно будет хорошо, твердил он как молитву.
Дверь открыла Оксана и замерла с расширенными от удивления черными глазами. Ах, какая же она красивая! За эти пять лет стала еще красивее.
– Здрасьте, – бодро пробормотал Валерка, – подарок от деда Мороза ждете?
Она молчала, растерявшись и теребя в руках кухонное полотенце. В коридор выскочил Стёпка и радостно заорал на весь дом:
– Папа, это мой папа! Не обманул, не обманул дедушка!!
Он подпрыгивал от радости и нетерпения, но не решался подойти близко к новоявленному отцу. А тот шагнул в коридор и, вдруг засмущавшись, протянул ему большую красивую коробку.
– Любишь играть в роботов, Стёпа?
Малыш закивал, сверкая восторженными глазенками, заливаясь счастливым румянцем, улыбаясь до ушей. Папа, у него теперь есть самый настоящий папа! Как и у других ребят в садике. А ведь он не до конца поверил деду Морозу, сомневался. А тот выполнил обещание!
– Это тебе, Оксана, – Валера протянул огромный букет ей.
Она взяла его механически. Выражение удивления на ее лице постепенно сменялось растерянностью и чем-то еще. Он не успел разобраться, потому что Стёпка ухватил его за палец и потащил вглубь квартиры.
– Пойдем, я покажу тебе свои игрушки!
В маленькой комнате жило детство. Оно пряталось в ящике с игрушками, в развешенных по стенам детских рисунках, в уютно устроившемся на подушке плюшевом медвежонке, в раскрытой книжке с яркой картинкой, в забытой на спинке стула маленькой пижамке.
Усадив папу на свою кровать, Стёпа стал показывать все свои игрушки, рисунки, поделки. Надо было срочно убедить его в том, что он, Стёпа, самый лучший, чтобы тот вдруг не передумал и не отказался быть его папой.
– А в шашки ты играть умеешь? – спрашивал Стёпка, заглядывая в глаза отцу.
– Умею. И в шахматы умею.
– Правда? А научишь меня играть в шахматы?
– Научу, конечно!
– А я тебя в цирк свожу. Ты был в цирке? Там такие слоны огромные и тигры. Мне больше всего тигры понравились. И еще летающие акробаты. – Он тараторил, суетился, не зная, как унять охватившее его волнение. Этот папа ему нравился. Он не понимал, чем, но нравился. В конце концов, деду Морозу можно доверять. Плохого папу он бы ему не прислал.
– Может пора к столу? – раздался за их спинами голос Оксаны. – Пора уже старый год провожать.
Валера не уловил холодных металлических ноток в ее голосе, не заметил льдинок в ясных глазах. Он был поглощен сыном. А Стёпка с упоением завладел всем его вниманием и не собирался ни с кем делиться, даже с мамой. Казалось, он пытается наверстать упущенное за четыре года своей жизни без отца.
Ему было не до еды, не до любимых сладостей, потому что требовалось срочно подарить папе весь большой, прекрасный мир, что жил в его маленькой душе. Валера, сидя за столом, изредка бросал виноватые взгляды на Оксану, словно извиняясь, что не в силах оторваться от сына. А тот болтал и болтал обо всем на свете, что было для него важно и интересно.
Стрелки на часах подобрались к цифре 11.
- Стёпа, тебе пора спать! – строгим голосом произнесла мама.
Стёпка ударился в слезы. Ну, как она не понимает, что идти спать сейчас никак нельзя, просто невозможно! Он не может оставить папу. А вдруг папа исчезнет, пока он спит? Этого же нельзя допустить. Стёпка был готов не спать больше никогда в жизни и сторожить нашедшегося папу.
– Ну, Стёп, не плачь, – ласково попросил Валера, – давай я тебя уложу. Пойдем?
От такого предложения мальчик отказаться не смог. И пошел, крепко взяв отца за руку, в свою комнату.
– А ты мне сказку почитаешь? – жалобно бормотал он сквозь слезы, что еще не высохли на сонных глазках.
– Почитаю.
– А ты поможешь мне уговорить маму купить щенка? Такого пушистого-пушистого, похожего на меховой шарик, с остренькой мордочкой? У него имя еще смешное «шприц».
Валера улыбнулся, помогая надеть пижамку Стёпке.
– Только не шприц, а шпиц. Это порода такая. А шприц – это то, чем уколы делают медсестры. Тебе когда-нибудь делали укол?
– Да. Это очень больно. Тогда лучше другого щенка выберем, а то этот будет мне напоминать про уколы.
– Хорошо, Стёпушка, выберем другого, какой тебе больше понравится. И маму обязательно уговорим. Против нас двоих ей не устоять точно!
Он укрыл сына одеяльцем и положил рядом на подушку смешного плюшевого медвежонка. И у него когда-то был такой медвежонок. И воспоминания о нем грели душу, потому что там, в далеком детстве кроме медвежонка рядом всегда были мама, папа, бабушка и дедушка. И от этого мир казался большим и добрым и совершенно не пугал, и не отталкивал. А у Стёпы была только мама…
Валера почитал полстраницы сказки и заметил, что глазки у малыша закрылись. Он наклонился, чтобы осторожно поцеловать сына, но тот вдруг обхватил отца за шею своими маленькими теплыми ручонками и прошептал:
– Обещай, что не уйдешь, пока я сплю! – попросил он с такой мольбой, что сверхновая, пылающая с некоторых пор в сердце Валеры, полыхнула протуберанцами так, что стало жарко и защипало в глазах. Он понял, что скорее умрет, чем обманет этого маленького человечка, что уже мирно посапывал, погрузившись в сон.
– Обещаю, обещаю, – прошептал он, с осторожной нежностью отцепляя детские ручки от своей шеи и укладывая их под одеяло.
Он вышел из комнаты ступая на цыпочках, чтобы не потревожить счастливый сон Стёпы. Его мама обнаружилась на кухне. Она проверяла в духовке готовящуюся курицу. Валера остановился на пороге, прислонившись плечом к дверному косяку. Уютный желтый свет лампы, веселые занавески на окне, запах запекаемой курицы, суетящаяся у плиты самая красивая женщина на свете, наполнили его душу теплом и светом. И он решил пошутить:
– Стёпка, кажется, доволен подарком. А ты, Оксана, мужа себе у деда Мороза не заказывала? А то можно совместить папу для Стёпы и мужа для его мамы в одном флаконе. Хорошая экономия выйдет.
Оксана выпрямилась и бросила на него такой ледяной взгляд, что по спине пробежала волна мурашек.
– А ты уверен, что мне нужен муж? Да еще такой, как ты? – она усмехнулась высокомерно и надменно. – Да, самоуверенности в тебе за пять лет не убавилось.
Валера смутился. А чего он, собственно говоря, ожидал? Что она встретит его с распростертыми объятиями? Что она сидела и ждала его все эти пять лет? Но сверхновая в груди его сияла, сжигая в своих лучах неуверенность и сомнения.
– Я все понимаю, Оксана, – начал он. Но она прервала на полуслове.
– ТЫ понимаешь? Что ТЫ можешь понимать?! – гневно отшвырнув в сторону кухонное полотенце, она уставилась на него черными, пылающими глазищами. – Ты знаешь, каково это, быть матерью одиночкой? Ты знаешь, как это, когда выходишь из роддома с младенцем на руках, а тебя никто не встречает, вообще никто, ни одна живая душа?!
Он пошел к ней в надежде обнять, успокоить, примирить.
– Я же искал тебя тогда, долго искал, а ты исчезла…
Оксана отодвинулась к окну и выставила вперед руку.
– Даже приближаться ко мне не смей! – с угрозой прошептала она.
И он остановился, растерянно и бессильно опустив руки. Не на такой прием он рассчитывал.
– И откуда ты только взялся на мою голову? Ведь жила столько лет спокойно. И вдруг ты!.. Все неприятности в моей жизни от тебя!
– И Стёпку ты тоже неприятностью считаешь, потому что от меня? – грустно усмехнулся Валера, не зная куда деть руки. В конце концов засунул их в карманы.
– Не переворачивай все с ног на голову. Стёпа мой сын, только мой, и ничей больше! И делить его с тобой я не собираюсь!
– Оксана, зачем ты так? Ну, прости ты меня, дурака! Может все-таки мы снова…
– Господи, как же я тебя ненавижу! – странно, но ей удавалось кричать шепотом, не тревожа, не нарушая тишину в квартире и мирный сон малыша за стеной. Узконаправленный поток ярости ее слов бил прямо в распахнутое сердце незваного гостя. – И никогда, слышишь, никогда не прощу! Даже не надейся.
– И что же нам делать? – Валера опустил голову. Счастье, теплое, родное, смеющееся звонким и счастливым детским смехом, казалось, было совсем рядом, только руку протяни, но вот же…
– Нам? Мне растить сына, а тебе и дальше жить в свое удовольствие!
– Да какое уж тут удовольствие без вас? – вздохнул он.
– Уходи, Валера, уходи! И больше никогда не появляйся в нашей жизни.
– А как же Стёпка? – он поднял на нее растерянные глаза.
– Ничего, Стёпка переживет. Попереживает немного, а потом забудет. Так что собирайся, Валера, и уходи.
Ледяная непреклонность в ее словах била наотмашь. Но как же Стёпка? Ведь он так просил у деда Мороза папу, надеялся, верил. Если он уйдет, поддавшись очередной глупой обиде, то ребенок не только родного отца потеряет, но и веру в людей, в добро и справедливость. Валерка распрямил спину и, вздохнув, покачал головой.
– Извини, но уйти я не могу. Я Стёпке обещал, что буду рядом, когда он проснется.
Ясные смородиновые глаза удивленно округлились, а их яростный блеск будто наткнулся на прозрачную стену и стал тускнеть.
– Что значит, не могу? А я говорю убирайся из моей жизни!
Оксана что-то ему говорила и говорила, обидное, резкое, болезненное. Но он не слышал слов, а просто смотрел на нее, такую рассерженную и такую невозможно красивую. В интонациях ее голоса послышались жалобные нотки, словно она призывала на помощь неведомые силы, чтобы устоять, чтобы не дрогнуть. И упорно метала в него гневные и холодные льдинки слов, не стесняясь в выражениях, пытаясь причинить ему боль, обидеть, отомстить. Но льдинки, натыкаясь на мощное сияние сверхновой в его душе, мгновенно таяли и испарялись, так и не достигая цели.
Вдруг поток слов резко оборвался. Оксана втянула носом воздух и всплеснула руками:
– Курица!! – и бросилась открывать духовку.
Едкий дым вырвался из приоткрытой дверцы духовки и мгновенно заполнил маленькую кухоньку, «благоухая» запахом подгорелого мяса.
– Вот и курица сгорела, – возмущенно-растерянно бормотала Оксана, надевая рукавицы-прихватки и вытаскивая пострадавшую курицу. – Все из-за тебя! Тащи блюдо!
– Какое блюдо?
– Вон на столе стоит. Давай быстрее! Она же горячая!
Валерка схватил большое керамическое блюдо со стола и на вытянутых руках подставил под недовольно шипящую, почерневшую от возмущения курицу.
– Черт бы тебя побрал, Валерка, все из-за тебя, – дрогнувшим голосом чуть не плача прошептала Оксана, обреченно глядя на обуглившийся праздничный ужин.
– Можешь запечь меня вместо курицы в духовке, – предложил он, – сопротивляться не буду, заслужил.
– Было б что запекать! – фыркнула Оксана, кухонным полотенцем разгоняя клубы дыма. – Длинный, тощий. В тебе и есть то нечего – одни кости.
Она подошла к окну и попыталась открыть форточку. Но роста явно не хватало. Валера с острой нежностью в душе наблюдал, как она мучительно тянет руку, встав на цыпочки, даже подпрыгнула пару раз. Но зловредная форточка была слишком высоко и зацепить пальцами ручку маленькой дверцы никак не получалось.
– Ну, что ты стоишь? Помоги! – нетерпеливо воскликнула хозяйка, бросив в сторону своего гостя возмущенный взгляд.
Он кинулся помогать с такой радостью и такой надеждой, что Оксана поежилась то ли от холодного воздуха, ворвавшегося в кухню через открывшуюся форточку, то ли от его близости. Он стоял так близко, в каких- то сантиметрах от нее, что она всем своим существом ощутила волны неведомой энергии, идущие от него. Вокруг вились потоки холодного воздуха, а внутри стало горячо-горячо. Словно искры электрических разрядов проскакивали между ними и притягивали, притягивали…
– Кажется проветрилось, – прошептала Оксана, упрямо сопротивляясь наваждению, и потянулась закрыть форточку.
Он так ласково и робко накрыл ее руку своей теплой ладонью, что остатки гнева и ярости улетучились вместе с дымом от сгоревшей курицы. Она повернулась к нему лицом и, всхлипнув, уткнулась носом в раскрытый ворот его рубашки, чувствуя, как слабеют ноги от тепла его тела, такого родного и почти забытого.
– Как же я тебя ненавижу, Валерка, – шептала она куда-то в маленькую теплую ямку между ключицами, – и в дом свой тебя никогда не пущу. Даже не надейся.
– Ладно, а на коврик у двери пустишь? Буду жить там, как сторожевой пёс. Кто-то же должен вас охранять, – шептал он в черноволосую шелковистую макушку, чувствуя, как становится горячо и мокро в ямке между ключицами от ее дыхания. И от слез. Она что, плачет? И руки сами собой обняли, прижали к груди. – Смородинка ты моя… единственная…
– Ну, где же ты был так долго? Почему тебя нужно так долго ждать? – айсберг обиды таял, таял в жарких лучах сверхновой, оставляя после себя целое море слез. И Оксана всхлипывала, согреваясь в его руках, повторяя, но все тише и тише, – ненавижу, как же я тебя ненавижу…
А по заснеженной улице на мягких лапах медленно крался Новый год, влекомый запахом подгоревшей курицы. Он, как дикий зверь, хорошо разбирался в запахах и точно знал, что именно так и пахнет счастье.

ЗАНАЧКА

Что бы кто ни говорил, а имеет на нее мужчина право – на заначку. Другой вопрос, на какие цели она предназначается. Но это уж на совести конкретно каждого.
Надо отдать Саше должное – для плохих дел его заначка не предназначалась. Равно, пока, как и для хороших. Непонятно, зачем вообще была она ему нужна: за женой своей, Ларисой, жил он как за каменной стеной. Лидер по натуре, она была негласной главой семьи и гласным казначеем. Причем денег зря не палила, так что в семье, состоящей пока из двоих, был относительный достаток. С чадом, уступая Сашиным доводам о трудностях переходного периода, непростой экономической ситуации в стране и крахе финансовых рынков Юго-Восточной Азии, не спешили. Вот и была у Саши возможность, возвращаясь домой из очередного рейса, откладывать по двадцать-тридцать «зеленых» внутрь пушистого зайца – мягкой игрушки, – шея которого предупредительно была чуть надорвана. В течение нескольких лет заяц, привычно располагавшийся на пианино, исправно распухал, ибо ничего из него не извлекалось.
В одно сентябрьское утро, когда воздух полнился бодростью золотой осени и запахом земли – только, должно быть, морякам, не ступавшим на землю долгие месяцы, дано счастье его услышать – рыболовецкий траулер плавно катился по зеркальной глади канала, с каждой минутой приближая счастливый момент касания о бетонную стенку причала. Саня, как и большинство других моряков, повиснув на леерах, жадно вдыхал воздух родного берега. Вот показался причал с пестрой толпой, и среди них, бесконечно близкая и желанная, встречала его Лариса.
– Да-а, многое здесь изменилось! – вглядываясь в панораму городских улиц в окошко мчавшего их домой такси, качал головой Саша. Сильнее обилия прекрасных девушек, коим всегда славился этот город, и множества открывшихся бутиков, в которых и зайти-то боязно, его впечатляли цифры на курсовых щитах банков и пунктов обмена валюты. Были они уже двузначными. Благодаря им Саня точно знал, насколько дороже стал теперь заяц - в три с половиной раза.
– Да, милый, изменений у нас много, – загадочно отозвалась Лариса. – И ты все еще увидишь.
Она лелеяла надежду приятно удивить мужа евроремонтом квартиры, который так удачно был завершен не только до его возвращения, но и до грянувшего обвала курса доллара, к которому нынче была привязана вся жизнь. И Саша – она торжествовала! – был просто сражен. Едва поставив чемоданы, он ошеломленно обошел квартиру, после чего, видимо от полного смущения, задал нелепый вопрос:
– А заяц где?
– Максимовым подарила, – мягко привлекая мужа, нежно промолвила Лариса. – Пусть, наконец, игрушка в детские руки попадет, – её полуоткрытые губы уже томились поцелуем.
Следующее мгновение стало искрой разгоревшегося с огромной скоростью и силой пламени, которое в течение месяцев – таков уж удел моряцких семей – лишь неяркими бликами виделось изредка в снах и грезах. И лишь за миг до сладостно-дурманящего пика блаженства Сашок вдруг неожиданно отстранился:
– Слушай, Лорик, нужно будет нам к Максимовым сходить. Обязательно. На днях. Хорошо?
«Права была моя подружка! – в глухом раздражении подумала Лариса. – У всех у них в море крыша едет!»
Зря она, конечно, так!

* * *

Кто бы мог ожидать от Саши, почти в открытую не переносившего доселе общества Максимовых, что уже через пару дней он будет сидеть у тех за столом, поддерживая даже разговор, на морские, правда, темы (хорошего Максимовым помаленьку!). Ларисе накануне он поведал, что много передумал за этот рейс, что был неправ по отношению к этой чете – хорошие они, в общем-то, ребята! Супруга, понятно, какой-то подвох учуяла, но решила дела не портить. Главное, что лед Сашиного отчуждения, служивший определенным барьером в общении школьных подруг, кажется был растоплен. Максимов-старший, обрадовавшись внеплановому застолью, был искренне рад визиту гостей. Пионер челночного бизнеса, этот боец переднего края экономических реформ хмурым августовским днем превратился в пушечное мясо кризиса, но, как и подобает герою, выправки не терял.
– Сколько заработали-то, Сань? – с приятельской фамильярностью пытал он гостя.
– Две с половиной, – неохотно ронял Саша, искоса наблюдая, как полуторагодовалый Владик, влезши на диван, треплет за уши пушистого белого зайца.
– Это за сколько времени?
– За шесть месяцев.
– Елки-палки! – всплескивал руками коммерсант. – Да я бы за такие деньги и на диване лежать не стал!
Былой фасон еще угадывался!
Женщины давно уже углубились в свои темы, ребенок также увлеченно играл с зайцем, Саша неотрывно контролировал его действия взглядом, а Максимов, под действием четырех рюмок коньяка проникшийся неподдельным интересом к морю, все одолевал гостя вопросами:
– Слушай, а как могут два корабля столкнуться? Море – оно же большое!
Наконец, загрузившись, точно круизный лайнер сосновыми бревнами, такими нужными коммерсанту познаниями в области мореплавания, хозяин предложил Саше выкурить по сигарете на балконе.
– Я лучше с ребенком поиграю, – кивнул на малыша гость.
Самое время было брать быка за рога, то бишь зайца за уши.
Стянув ребенка с дивана на пол, Сашок принялся вытеснять малыша в прихожую. Это оказалось нелегкой задачей – Владик, приняв условия игры, около самой двери разворачивался и шустро бежал вглубь комнаты. Заливистый детский смех перемежался с растерянным Сашиным хмыканьем.
– Как он у тебя любит детей! – умилялась мать малыша.
Наконец-таки удалось обманом заманить мальчонка за дверь. С трудом сдерживая дыхание, Саня бросился к зайцу, запустил пальцы в знакомую прорезь, и...
Сделав последнюю затяжку, Максимов привычно затушил окурок о край банки из-под пива и открыл было дверь, но войти в комнату не смог – на пути возник Саша. Сдвинув хозяина в угол и плотно закрыв балконную дверь, он выпалил:
– Старик, где бабки?
– А-а, так это твои что-ли были? – с невинностью, достойной сына, изумился коммерсант.
– Нет, зайца!
– Слушай, Саня, – с извинительными нотками в голосе забормотал Максимов, – тут такая канитель вышла... Сын до них докопался – хорошо жена не видела. Ну а я – не лежать же деньгам мертвым грузом! – в дело пристроил. Думал, до твоего прихода отобьются с лихвой. А тут с обвалом этим проклятым!.. Нет, Сань, я отдам, точно отдам! Как только кризис кончится.
– Знаешь, Саша, – весь обратный путь Лариса крепко держала мужа под руку, – ты сегодня с ребенком так здорово играл!.. Я подумала... Может и не стоит лучших времен-то ждать?
И Саше вдруг пришло в голову – может все это и к лучшему? От головоломки о суетном его нынче освободили, и, глядя в звездное небо, он проникся мыслью о вечном, о том, что ведь они, эти лучшие времена, увы, могут и не наступить. И уж во всяком случае, вздохнул он, с появлением дитяти игрушки из дома раздариваться не будут.
Неизвестно, кому надо было говорить спасибо – пушистому ли зайцу, Владику или нежданному кризису, но в этот миг Саша принял правильное решение. Только напрасно он так о лучших временах – достаточно скоро в их семье они наступили.

ПОЖЕЛТЕВШИЕ СТРАНИЦЫ


В конце дня на одной из опустевших сельских улочек появился прохожий – старик лет семидесяти. Он шел быстро, не останавливаясь. Его высокая, сутуловатая фигура еще сильнее сгибалась под налетающими порывами ветра, который трепал седые волосы на непокрытой голове. Это был местный учитель литературы Олег Серафимович Серебряков. Сегодня он дал свой последней урок в школе, в которой проработал почти сорок лет. Местное руководство приняло решение расформировать школу, а учителей распределить по ближайшим учебным заведениям. Олег Серафимович по примеру своих молодых коллег тоже надеялся получить распределение в другое место, но этого не произошло. Его методы учебы посчитали устаревшими, и отправили на пенсию.
Единственной радостью оставалась его библиотека. Книги, которые он собирал всю свою жизнь, занимали обе комнаты его небольшого дома. Раньше, от желающих посетить библиотеку не было отбоя. Он с удовольствием делился книгами, помогая с выбором тем, кто не мог определиться. Но со временем посетителей становилось все меньше и меньше. В моду вошли электронные гаджеты, поэтому интерес к его книгам, постепенно угасал. Олег Серафимович поначалу недоумевал, обижался, а потом смирился.
Вернувшись домой, он умыл запыленное лицо холодной колодезной водой, разделся и лег в постель, но сон никак не приходил. В старческой голове крутились мысли не дававшие покоя. Старый учитель не мог смириться с тем, что остался без своей любимой работы. Он вообще не мыслил жизни на пенсии. Неожиданно пришла мысль о дочери, которая жила с мужем в Москве и последнее время часто звала к себе.
Сев на кровати, Олег Серафимович отодвинул занавеску и выглянул во двор. Уже темнело, оранжевые отблески заката виднелись за крышами соседних домов.
«Сейчас позвонить, или завтра с утра?» – думал он, роясь в ящике письменного стола.
Достав из дальнего угла старенький кнопочный телефон, которым изредка пользовался, поставил его на зарядку и сел в ожидании, продолжая размышлять.
– Нет, сегодня, а то завтра забуду!
Найдя нужный номер в телефонной книге, он нажал соединение. Через несколько секунд на другом конце послышался женский голос:
– Здравствуй пап, что-нибудь случилось?
– Нет дочка, все в порядке, ты извини что так поздно…
– Да, все нормально пап, говори!
– Тут вот какое дело… – и Олег Серафимович, поведал дочери историю, которая с ним произошла.
– Конечно приезжай пап, я тебе давно предлагала, ты просто наверное забыл, и комната для тебя готова.
– Тут вот еще что, – замялся старик.
– Ну, говори!
– Я бы хотел забрать с собой книги!
Повисла минутная пауза.
– Хорошо пап, я что-нибудь придумаю, ты пока собирай все, что считаешь необходимым, а мы с Андрюшкой в выходные приедем и тебя заберем.
До выходных оставалось еще три дня. За это время Олег Серафимович, набрал в соседнем магазине старых бумажных коробок, в которые когда-то упаковывали продукты, собрал их, кое-какие подклеил и принялся складывать в них самое дорогое, что у него было – книги. Бережно и с большой любовью упаковывал он каждую книгу, протирая ее от пыли и аккуратно укладывая в коробку. Казалось, в этот момент, он испытывал невероятное счастье, глаза его светились радостью, ведь с каждой книгой у него были связаны отдельные эпизоды жизни. Здесь в этих коробках хранилась вся история, вся его биография, с которой он не мог расстаться ни при каких обстоятельствах. Были книги, которые он спас из пожара в школьной библиотеке, когда из-за возгорания проводки, школа чуть не лишилась всего научного фонда. Были книги, которые ему дарили благодарные ученики и коллеги. Были даже такие редкие экземпляры, которыми могли похвастаться только главные библиотеки столицы. Множество зарубежных изданий, привезенных в разные годы из научных поездок по странам СЭВа, так же имелись в коллекции старого учителя. Когда последняя книга заняла свое место, Олег Серафимович принялся считать коробки. Их оказалось двадцать шесть. Двадцать шесть больших коробок, которые он с трудом мог сдвинуть с места, не говоря о том, чтобы поднять.
– Она мне, пожалуй, голову оторвет!
За сборами время прошло незаметно. В день приезда дочери, Олег Серафимович выгладил костюм, побрился, привел себя в порядок, чтобы на его лице не оставалось следов уныния и тоски по потерянной работе.
Андрей, муж дочери, давно не видевший тестя, первым переступил порог его дома и кинулся обнимать старика. Он был весельчаком, и в свои сорок с небольшим, вел себя как восемнадцатилетний мальчишка, в общении с ним старый учитель никогда не мог понять, где тот говорит правду, а где шутит.
– Ну ты даешь, Серафимыч! Столько барахла накопил. Мне Ольга говорила, что у тебя много книг, но чтобы столько…!
– Накой тебе сдалась эта макулатура, сейчас уже другой век! Сейчас книг то уже почти никто не читает! Век технологий. Все умещается вот в такую коробочку, – и он на пальцах приблизительно показал размеры того, о чем говорил.
– Ты давай не болтай, вон, лучше коробки носи! – осекла его жена.
Ольга – дочь Олега Серафимовича, была как две капли похожа на своего отца. Высокая, сухая, предпочитающая строгий стиль в одежде, по жизни она занимала статус лидера. Единственное, что ее отличало от отца, это характер. Волевая и целеустремленная, она сумела добиться значительных успехов и сделать хорошую карьеру. Должность директора школы, которую та заняла в неполных сорок лет, подтверждала это.
Отец хорошо знал свою дочь, и боялся, что различие во взглядах может навредить их отношениям. Поэтому, предпочитал жить отдельно и до последнего момента ни в чем не нуждался.
По пути в город Олег Серафимович думал, чем же ему заняться на новом месте. Он чувствовал себя не в своей тарелке, и уже начал сомневаться в правильности принятого решения, но сомнения развеяла Ольга, которая как бы вскользь произнесла.
– Первое время будешь у меня в школе! У нас большая текучка, на маленькую зарплату никто не идет. Как раз и будешь преподавать свою любимую литературу.
Тот ничего не ответил, лишь пожал плечами.

Столичная школа поразила старого учителя. Он еще никогда не видел подобной красоты. Декоративная отделка здания разноцветными панелями, впечатляла и радовала. Ухоженная территория с разбитыми скверами и цветниками дополняла общую картину и сразу расположила Олега Серафимовича к работе на новом месте.
Внутреннее убранство помещений не уступало внешнему облику. Кругом зеркала и мрамор, перила лестниц, отделанные хромированными вставками, радовали взгляд сельского учителя. Приятный запах, исходивший из школьной столовой, сразу разбудил аппетит у проголодавшегося старика.
– Заносите сюда! Да, да, вот к этим стеллажам поближе, чтобы ему далеко не носить, – десяток учеников, руководимых директором, перенесли коробки с книгами в школьную библиотеку.
– Тебе повезло, пап, что у нас еще остались стеллажи для книг. После ремонта их хотели демонтировать, но я как чувствовала, что они могут понадобиться.
– А что же у вас получается, своей библиотеки нет? – удивился он, осматривая пустые полки, на которых красовались только цветы.
– Пап, ты не обижайся, но правильно тебе сказал Андрей – книги, это уже прошлый век!
– Вся наша библиотека вот здесь! – Ольга провела отца в соседнее помещение, где за тремя компьютерами сидели молоденькие девушки, которые, по-видимому, только недавно окончили школу.
– Здесь вся необходимая информация! Коллекция книг, журналов, учебных пособий, все нормативные документы собраны в единый информационный портал. Через интернет, это все мгновенно обновляется, поступают новые данные, тексты, файлы и прочее.
– Я понимаю, для тебя это сложно, но со временем, я думаю, ты привыкнешь. Это очень удобно, – и она на примере студента, который пришел за книгой, показала, как это делается.
Олег Серафимович внимательно смотрел, как паренек, вынул какую-то штучку из своей электронной читалки, и передал девушке. Та поместила ее в специальную ячейку одной из своих машинок, нажала пару кнопок на клавиатуре, при этом на мониторе забегали какие-то зелененькие полосочки, и после характерного звука символизирующего окончание операции, вернула штучку обратно ученику.
– И что из этого получилось?
– Теперь у меня учебник английского языка под редакцией Бонка! – крикнул паренек, сливаясь с общей толпой учеников.
На следующий день за обедом Олег Серафимович поинтересовался у дочери, в каком классе он будет вести уроки. Он был приятно удивлен, когда узнал, что ему доверили десятый класс. Старый учитель любил работать со старшеклассниками, считая, что именно в этом возрасте в человеке формируются зачатки творца, когда душевные порывы способны раскрыть человеческую сущность. Если в этот момент наполнить ее правильным содержимым, то вскоре можно увидеть результат превращения простого человека в гражданина.
Конечно, за тарелкой супа Олегу Серафимовичу было невдомек, с чем ему придется столкнуться. Перед глазами стояла сельская школа, которая кардинально отличалась от той, в которой ему предстояло работать.
На первом же уроке произошел конфуз. Ребята привыкшие лицезреть молоденьких училок, и не ожидавшие, что к ним пришлют почтенного старца, потеряли дар речи, когда тот вошел в класс.
Как обычно, учитель поприветствовал ребят:
– Здравствуйте! Меня зовут Олег Серафимович, фамилия моя Серебряков. С сегодняшнего дня я буду преподавать у вас литературу.
Сев за свой рабочий стол, он принялся раскладывать книги, которые принес с собой в стареньком потертом дипломате. Когда пришло время отметить присутствующих, Олег Серафимович, попытался найти школьный журнал, но его нигде не было. Время поиска сопровождалось злорадным смехом отдельных учеников.
– Ребята! Где ваш журнал? Что-то я не могу его найти, – наконец не выдержал он.
Смех, который до этого подавлялся, на этот раз вырвался из груди ребят, что смутило старого учителя.
– Что тут смешного? – растерялся Олег Серафимович.
На помощь пришла ученица, сидевшая на первой парте.
– У нас сейчас электронный журнал! – пояснила она учителю. – Все заносится в компьютер!
– В компьютер? – Олег Серафимович надел очки и взглянул на монитор, на котором высвечивалась какая-то таблица. – Ах да! Я совсем забыл, мне же ваш директор говорила об этом, – попытался исправиться учитель.
– А ты знаешь, как этим пользоваться? – спросил он все у той же ученицы.
– Да, я староста класса, мне не раз приходилось работать в этой программе.
– Вот и хорошо! Как тебя зовут?
– Света! – ответила девочка. Она оказалась на редкость воспитанной и любезно согласилась помочь старому учителю с ведением электронного журнала.
Пока Света отмечала присутствующих, Олегу Серафимовичу не без труда удалось выяснить у ребят, тему последнего занятия. Те, как партизаны, молчали, или вводили в заблуждения старика, придумывая разные отговорки, чтобы только не дать провести урок. Как потом выяснилось, зачинщиками были трое друзей, сидевших на последних партах. Артем Гридасов, был самым активным из них – вожаком, как говорят в узких кругах. Он постоянно торчал в телефоне и не реагировал на замечания учителя. Даже когда Олег Серафимович, вызвал его к доске и попросил охарактеризовать образ Емельяна Пугачева в произведении А.С. Пушкина «Капитанская дочка», тот умудрился вывернуться. Сначала он долго красовался, приглаживая свои черные, налаченные волосы, а потом заявил, что потерял зарядное устройство от своей электронной книги, да и тему эту они уже давно прошли и он ее основательно забыл.
– Света, поставь-ка ему двойку! – не выдержав препирательств с наглецом, сказал Олег Серафимович.
После этого Артем, и трое его друзей, в знак протеста, демонстративно, молча покинули класс.
– Что же это, ребята? – развел руками учитель. – Разве так можно? Вы же сюда учиться приходите. Ладно, я для вас человек новый, что-то уже в силу возраста не понимаю, но вы-то! Вы должны уважать друг друга! У вас на следующий год выпускной экзамен, а больше половины класса не знает даже пройденного материала. О чем вы думаете?
На следующем уроке, Олег Серафимович открыл томик А.Н. Островского, в том месте, где начиналось произведение «Гроза».
– Кому знакомо это произведение, поднимите руку! – подняли пять человек.
– А остальные что же?
– Мы не успели сходить в библиотеку и загрузить! – хором ответили ребята.
– Все понятно! Ну что же, тогда работаем с теми, у кого есть!
Разделив фрагмент пьесы по ролям, Олег Серафимович принялся слушать. Поначалу, все шло гладко, но когда индивидуальные свойства электронных книг, потребовали дополнительных манипуляций с перелистыванием страниц и увеличением текста, начались заминки.
Толстый коротко-стриженный очкарик, в сердцах стукнул по монитору кулаком и воскликнул:
– Блин, опять завис! Как всегда в этом месте.
– А у меня зарядка садится! – произнесла его соседка, худощавая, прыщавая девочка, с жуткой химией на голове.
– Хорошо, ждем, не торопитесь! – успокаивающе произнес Олег Серафимович.
Тут в дверь постучались, и в класс вошла директор школы, а следом за ней знакомая троица, совершившая демарш на прошлом уроке.
– Олег Серафимович, разрешите им присутствовать на уроке, они сказали, что принесли необходимый материал.
– Пожалуйста, пусть проходят, я буду только рад! Ребята открывайте свои книги, и следите за нами, я могу спросить!
Урок продолжился. Не прошло и десяти минут, как Артем Гридасов на весь класс сообщил, что у него плохо отсканирована страница текста и ему не удается следить. Тут Олег Серафимович не выдержал и сунул ему свою книгу.
– Вот, здесь! – указал он в тексте. – Следи внимательно.
– Глянь Андрюх, какие желтые страницы у этой книги, – обратился он к приятелю, который листал на каком-то сайте страницу с бытовой техникой.
– Этой книге, наверное столько же лет, сколько и старику.
– Гридасов, продолжай дальше! – послышался голос учителя, но едва Артем открыл рот, прозвенел звонок.

Перед сном Олег Серафимович, как обычно, размышлял о прошедшем дне. Первый день в новой школе ярко запечатлелся у него в памяти, а перед глазами, стояли силуэты ребят, которые с зомбированными лицами, освещаемые электронными гаджетами, с увлечением тычут пальцами в экраны. Он не мог понять и разделить этой зависимости и одновременно потери интереса к бумажным изданиям. Но ему, как учителю, необходимо было найти выход из этого положения и решить, что поможет вернуть в головы подростков интерес к изучению литературы. Размышляя, Олег Серафимович не заметил, как уснул.

Старый учитель ехал в полупустом вагоне метро. Держа в руках томик Достоевского, он то и дело, оглядывался по сторонам. Расстояние между станциями ему показалось невероятно длинными, и он периодически поглядывал на часы, боясь опоздать на работу. На середине пути свет в салоне начал мигать; то полностью погасая, то загораясь с новой силой. Яркая вспышка освещала лица оставшихся в вагоне пассажиров, каждый раз делая их образ каким-то особенным. Олег Серафимович отложил книгу, и принялся всматриваться. Ему показалось, что на том месте, где только что стояла девушка, при очередной вспышке света он увидел мужское лицо. Прозвучало объявление об остановке, но поезд не остановился и проследовал дальше. В вагоне метро стало совсем темно. «Когда же моя станция», – вдруг подумал старик, и ему стало как-то не по себе от происходивших необъяснимых явлений. Яркие всполохи света тоннельных фонарей, попадавшие внутрь темного вагона, пробегали по всему салону. Приглядевшись, он понял, что остался в вагоне один. «По-видимому, все вышли. Но когда? Остановки ведь не было», – подумал Олег Серафимович. «Куда же я еду?» Он уже встал и пытался нащупать на стене кнопку связи с машинистом, как вдруг в дальнем углу вагона загорелся свет, как будто кто-то держал в руке фонарик. Учитель насторожился, пытаясь разглядеть силуэт, который был едва заметен. Следом, на противоположном сиденье в середине вагона, загорелось еще два фонарика, и послышался приглушенный смех, а следом женский голос:
– Тебе одно лишь место впору – ад!
Далее мужской:
– Нет, есть еще одно – сказать посмею ль?
Женский продолжил:
– Тогда тюрьма!
– О нет, твоя постель, – вторил мужской, сопровождаемый смехом.
Олег Серафимович потихоньку сполз на сиденье, пытаясь прийти в себя после услышанного. Он силился вспомнить, откуда эти строки, но в голове все перепуталось.
– Это что, розыгрыш?! – закричал он. – Кто здесь?! Покажитесь!
«Светлячки» вспорхнули со своих мест и обступили старого учителя. Страх тут же рассеялся, когда Олег Серафимович увидел своих учеников, которые держали в руках электронные книги. Он взял одну из них и пробежал по тексту, который только что декламировали ребята.
– Шекспир! Как же я сразу не догадался! – воскликнул старик. – Точно! «Ричард III», диалог Леди Анны и Глостера. Молодец, Артем, я знал, что ты на большее способен. И он, похлопывая парня по щеке, засмеялся вместе с остальными ребятами.

От своего смеха старик моментально проснулся. Взглянув на будильник, он потянулся, разминая затекшие за ночь суставы: наступило утро. В квартире было тихо. Дочь с мужем уехали на работу, оставив на столе завтрак и записку:

Доброе утро, пап! Мы с Андреем уехали, тебе в школу к третьему уроку, так что не спеши.
Ольга.

По дороге в школу Олег Серафимович обдумывал сон, который ему приснился. Вспоминая монолог из произведения Шекспира, он пришел к мысли: «А что, если мне построить урок по-другому? Если у них не получается работать командой и читать по ролям, отслеживая текст по книге, дам-ка я им индивидуальные задания…»
На уроке, старый учитель по традиции, держа руки за спиной, прохаживался вдоль доски, посвящая ребят в свой план, по которому им предстояло в дальнейшем изучать предмет.
Посоветовавшись с классом и выбрав самое легкое и интересное на их взгляд произведение – «Ревизор», Олег Серафимович отобрал несколько ребят, соответственно действующим лицам комедии, которые должны были заучить монологи. Остальным, отводилась роль жюри, которое должно будет вносить свои замечания и поправки.
Все получилось просто замечательно. Довольные ребята чувствуя что справляются со своими ролями, буквально вживались в них, демонстрируя чудеса актерского мастерства. Из урока литературы получилась целая театральная постановка. Доволен остался и сам учитель: ему льстило то, что он все-таки сумел подобрать ключик и пробудить в ребятах интерес к своему предмету.
На следующее утро Олег Серафимович явился на работу пораньше, ему захотелось провести время у себя в библиотеке. Молодые работницы, находившиеся в соседней комнате, через приоткрытую дверь с интересом следили за стариком, как он обращался со своими книгами: что-то переставлял, делал какие-то пометки у себя в блокноте. Старый учитель не обращал на девушек внимания, он был увлечен своим любимым делом.
Спустя некоторое время в зале послышался шум и недовольные возгласы молодежи. Чуть позже к ним присоединились взрослые голоса учителей и возмущение девушек за дверью. Это заинтересовало старика, и он заглянул в соседнее помещение.
– Что-нибудь случилось?
– Катастрофа! – произнесла одна из девушек, и в глазах ее действительно застыл ужас.
Взглянув на мониторы компьютеров, которые показывали какие-то иероглифы, старый учитель догадался, что действительно что-то произошло. Но насколько это серьезно он конечно не знал. Да и никто в тот момент не знал. Все подумали, что полетел один из внутренних серверов, и программу можно восстановить через центральную систему доступа, но все оказалось гораздо сложнее. Даже обычный выход в интернет оказался заблокирован.
Олег Серафимович неоднократно слышал и читал про разных хакеров, которые подобным образом наносят вред слабо защищенным компьютерным системам, но был далек от этого, а здесь ему представилась возможность увидеть все своими глазами. Больше всего его расстраивал удрученный и беспомощный взгляд учеников, которые не знали, что будет дальше, и как теперь будет проходить их учеба. Ведь может получиться так, что на восстановление системы и данных, которые хранились на серверах уйдет несколько дней, а может и месяц.
– Маша, Таня, свяжитесь с Министерством образования! Что они скажут по этому поводу? – послышался голос директора школы.
– Ольга Олеговна, мы уже связались со всеми, с кем только можно!
– И?
– Везде один и тот же результат! Из антивирусного центра пришла информация, что по всей стране атакам подверглось более полумиллиона компьютеров. В основном медицинские и учебные заведения.
– Что же это такое? – возмутилась директор.
– Конец света! – послышался голос из толпы.
– Не умничай Гридасов! Тебя это касается в первую очередь! – живо отреагировала Ольга Олеговна. – Или ты думаешь, что это тебя спасет от сдачи экзамена?
– А я что? Я только пошутил.
– Шутки шутками, но нужно как-то выходить из положения, – рассуждала она вслух и неожиданно перевела свой взгляд на отца.
Олег Серафимович стоял у стенки и слушал, что говорят окружающие. Он не сразу заметил на себе пристальный взгляд дочери. Но потом до него дошло, что она хотела этим сказать, и одобрительно кивнул головой…

…С этого момента в школе, начались изменения, в результате которых библиотека Олега Серафимовича была оценена по достоинству, а старый учитель был несказанно рад, что смог обеспечить всех желающих необходимым материалом. В тот момент он считал себя спасителем, и не удержавшись разразился цитатой:
«Только бумажная книга, является источником знаний испытанных временем»!

НЕДОБИТОЕ ОКНО


Через осколки, ещё сдерживаемые в одной поверхности, светился город, отражаясь в каждой трещине.
Прикоснешься, и разрушится рисунок, воздух хлынет через освобождённое от стекла окно. Не прикоснешься — будешь наблюдать, как сломанная система продолжает существовать, из последних сил поддерживая привычный порядок.
На улице танцевала осень, переодеваясь в нарядную листву цвета последнего модного сезона и прячась в густую плёнку тумана, чтобы никто не видел ее незаконченного образа.
А дома творился маленький ад в съемной квартире, и ей вдруг показалось, что про их семью просто снимают кино. Ну не может быть все так плохо. Все разом.
— Я тебя боюсь, — сказала она, шмыгая носом.
Все внимание сосредоточено на поиске платка, и она вряд ли понимала, что говорит.
— Я...я не хотел. Это Вовка взял мяч. И даже не я бил, от меня отскочило...и...и, — он снова разрыдался. Разрыдался так, что она на секунду подумала, что сына надо было отдать в театральную студию, а не на этот никчемный футбол. Больше бы было пользы. И меньше разбитых окон.
Задавать вопросы ребёнку вроде тех, что родители необдуманно, в порывах, обычно задают, она не стала. Из-за происшествий последних недель, уже стало очевидно, что за все расплачиваться ей самой, хоть спрашивай, хоть не спрашивай у сына: «кто будет платить за это?!»
Хотя именно это, только это, она и готова была у него спросить. Поэтому она отвернулась к остаткам окна, мысленно выглянула на улицу и представила, как Аркадий Паровозов уже вылетает к ней вместе с мистером Пропером, и как сын в это время играет с Карлсоном, а для неё семеро гномов отыскивают принца, периодически высылая на почту анкеты самых перспективных.
Она была одинока, а сын, хоть и старался быть опорой, постоянно оказывался в самом эпицентре всех разрушений.
Теперь вот окно. Поставить новое денег нет. Отремонтировать старое не выйдет. Холодает.
Когда на улице стало темнеть, она обнаружила, что так и сидит у окна, разглядывая узор трещин. В комнате сына было тихо, только иногда скрипели половицы, и мяукал голодный кот.
Осень. В теле поселилась осень. Осень постукивала по голове, выстраивая там убежище для мигреней. Иногда заходила в сердце для возведения палаточного городка из нереализованных планов, желаний и сомнений, а иногда расплывалась внутри, охлаждая последние летние мечты. Под конец, вдоволь насладившись прогулкой по телу, выплёскивалась наружу насморком.
Сын медленно выполз из комнаты и подошёл к матери, собираясь что-то сказать, но она его опередила.
— Я тебя боюсь, — повторила она и убрала руки в карманы домашнего платья, — не знаю, зачем я это говорю, но это так, — простуда одолевала и она снова достала платок, сын подумал, что она плачет, — ты постоянно все ломаешь, рушишь, от тебя одни неприятности, мне уже страшно просить соседку забирать тебя после школы. Что было вчера? Ты помнишь?
— Да, мама. Я не знаю, почему так случилось, — произнёс мальчик, — я не знаю, почему от меня одни неприятности.
Он сидел на полу, упираясь спиной в старый шкаф, где под замком хранились старые документы, любимые книги и отцовская коллекция марок. Иногда сын осторожно смотрел в сторону матери, но все же больше его интересовал рисунок половиц и ниточка, прилипшая к носку.
— Ты понимаешь, что, если так пойдёт дальше, то мы окажемся на улице? Хозяйка обещала приехать на следующей неделе, а у нас разбито окно. Денег осталось на три дня, ровно до зарплаты. А ещё парта и дверь в школьном туалете. Как мне со всем этим справиться?
Никогда ещё мальчик не видел маму такой. Он привык слушать крики, наблюдать, как на ее лице медленно появляются признаки будущей истерики. Как ее обычно доброе и спокойное лицо будто бы стирается, а на его месте возникает новое. Он привык к этой маске и не боялся ее. Но сегодня мама была другой. И он ее боялся.
Она сидела на невысоком стульчике у окна. Обычно прямая спина согнута, руки расслаблены. В голосе только слабость и усталость. Мамины плечи показались совсем маленькими. Перед ним словно сидел незнакомый ребёнок, обиженный и уставший. В ней появилось что-то такое простое, чистое, доброе, женское. Что-то такое, что он не видел много лет, с тех самых пор, как ушёл отец. Он вдруг вспомнил, как мама в детстве рассказывала ему сказки перед сном, как горели у неё глаза, как она зачитывалась и забывала о времени. Тогда она была словно ребёнок, и они часами вместе гуляли, разговаривали обо всем на свете и он даже говорил, что мама — лучший друг.
А потом было время, которое образами возникало в голове, но никак не хотело укладываться в общую картинку. Он вспомнил, как мама плачет, свернувшись калачиком у входной двери. Вспомнил, как испугался, но не смог подойти к ней, только подумал, что пол грязный, и мамин сарафан станет чёрным.
Потом вдруг выскочил образ мамы с телефоном. Она часами сидела с телефонной трубкой, разговаривала с подругами и не обращала на него внимания. Ему тогда было страшно к ней подойти, потому что она шипела и строила странные глаза, как только он появлялся в комнате с очередной просьбой. Не отвлекай. Я занята. С подругами они обсуждали новую передачу, скидки и то, как быстро растут дети. Вечерами в такие дни мама была молчалива и ничего у него не спрашивала, даже не интересовалась оценками.
Потом он вспомнил отца, его белоснежную рубашку, от которой всегда пахло парфюмом. Отец говорил, что ему таким пользоваться рано, но он обязательно подарит ему самый лучший парфюм, как только сын подрастёт. Подрос. Не подарил.
Потом он вспомнил бабушку, которой с ними уже нет много лет, и глаза вдруг затуманились, перестали наблюдать ниточку на носке и он улетел в прошлое, забывая и о матери, плачущей у разбитого окна и об отце, не подарившем парфюм, да и вовсе ничего за всю жизнь не подарившем.
От отца ничего не осталось, кроме этого драгоценного альбома, который мама решила не выбрасывать. «Вдруг будет нечего есть, а альбом – ценный»
Он услышал эти слова много лет назад, но прошёл ещё не один месяц, прежде чем он понял, что альбом никто есть не будет.
Так и осталась лежать коллекция марок, забытая отцом. Он иногда думал, что они с этим альбомом очень похожи. Он и марки. Отец, кажется, любил и ценил их обоих. Кажется. А потом просто оставил и перестал интересоваться.
А потом в голове застучало. Так, словно гениальная идея пыталась прорваться сквозь размышления. Его осенило.
От внезапно появившейся идеи он вдруг почувствовал себя защитником, настоящим мужчиной. Он принял решение, возможно, самое первое взрослое решение в жизни. И это решение может изменить все, оно может сделать маму снова счастливой. Он был готов закрыть маму от бед и происшествий, защитить и спасти ее.
Он понял, что из-за него очень много неприятностей, хотя она ни в чем не виновата. Во всем виноват отец, и именно у него должны быть неприятности. Так будет честно.
И тогда он сказал: «Мама, я хочу пожить с отцом».
Она заплакала. Сын подумал, что от счастья, поэтому уверенно зашагал в комнату собирать вещи.

СЛОВА - КРАСКИ, ТЕТРАДЬ - ПАЛИТРА

Нет ничего проще и слаще, как вспоминать образы и впечатления из своего детства.
Но нет ничего сложнее, как их передать, через детали, правдиво, со всеми ощущениями звуков, запахов, переживаний, чтобы картина детства заиграла всеми оттенками красок, мыслей, идей...
Рассказ приходит неожиданно и отнестись к встрече с ним нужно серьёзно, не откладывая, сразу записывать его в тетрадку или в блокнот. В дороге ли, ночью, проснувшись, главное – не упустить момент экспромта. Потом можно дорабатывать через день, или через неделю, но на год оставлять не нужно – свежесть идеи померкнет и интерес исчезнет, а человек изменится. Словом, жизнь быстро мчится и нельзя терять времени в потоке событий и мыслей. Слова это те же краски, а тетрадь – палитра...
Изображу тебе, дорогой читатель, картину моего детства от лица героини Катюши, девочки созерцающей и сострадающей всему.
Надеюсь услышать твой отклик на это произведение, если проникнешься моей идеей.
Все взрослые люди мечтали когда-то, в отдалённом годами, незабываемом детстве, о своем будущем. Мечтают о нём теперь такие же дети и никогда не перестанут мечтать.
Май месяц, как же он наполняет душу ощущениями! Это наваждение какое-то! Светлое, милое детство, так часто вспоминаемое! Весенняя солнечная зелень спелыми красками окаймляет белоснежность майских яблонь в саду, струящихся тонкими ароматами, кружащими голову.
– Я вырасту и стану художницей, – задумывается Катенька, когда её спрашивают взрослые. Совсем маленькая белокурая девочка с коротенькой косичкой, подвязанной малиновым бантиком. Она грезит себя в каких-то чудесных картинках, рисуемых её воображением.
Катенька восторженно смотрит вверх. Высоко на ветке цветущей яблони неизвестная птичка переливается красивым пением. В светлых глазах пятилетней девочки блестят отражения познаваемого ею мира.
– Катюша, иди, попей молочка, – усталый голос бабушки прервал Катины наблюдения.
– Бабуля, потом! – Катя пытается дотронуться мягкими пальчиками до крохотного жучка. Жук, почуяв её намерение, спрятался в свежей траве.
– Да иди скорей! – Бабушка гладит маленького козлёнка. – А то, Абраму отдам твою кружку!
Козлёнок Абрам, беленький пушистик, не так давно появившийся на свет, уже смело подпрыгивает по двору, смешно переставляя крошечные копытца.
– Отдавай, я потом! – вторит ей Катюша, не отрываясь от игры с жуком.
Лёгкие облачка, на мгновение спрятав горячее солнышко, слегка изменили цвет яблонь и незаметный ветерок легонько зашевелил листву деревьев. Малышке Кате почудилось вдруг, что это сбежавший от неё жук, рассердившись, возится там, в яблонях.
– Бабушка, бабушка, я уже иду! – испугалась Катя.
– Скорее! А то, мне некогда, ещё стирки много и грядки поливать. Дождя не будет, солнце выглядывает! – Бабушка наполняла катину кружку парным молоком. Пенка поднялась выше края кружки и остановилась, потрескивая с таинственным шипением. Малюсенькие молочные пузырики переливаются радужным перламутром. Запахло козой Зинкой.
Козлёнок Абрам, не отходивший от бабушки, внимательно наблюдает за Катей, медленно пробующей молочную пену.
– Вкусно очень! – Бабуль, я гляну на цыплят?
– Погляди, со двора только не выходи, – бабушка завязывает свою сатиновую косынку. – Мне дел много, пойду в огород, Абрама привяжу к яблоне.
– Ладно, бабуля, я потихоньку посмотрю только, – Катюша уже проникла в узкую щель деревянного забора, разделявшего двор с миром цыплят. Носик девочки наполнился запахом не свежей яичницы. Всюду летает птичий пух, на разрытой земле лежат разноцветные пёрышки. Где-то рядом лениво кудахчет курица, – кок кокоооок кок, кок кокоооок кок.
Проворные малявки – подрастающие цыплята, быстро бегают вокруг Кати. Жёлто-белые, пятнисто-чёрные, рябовато-рыжие, они стремительно соображают куда нужно протиснуться, чтобы заполучить кусочек лакомства – ломтик варёного яйца. Но, Катя пожаловала к ним в гости без угощения и цыплята недоверчиво разглядывают девочку.
– Иди сюда, цып-цыпа, – Катя поманила любопытного сорванца с выщипанным хвостиком. Цыплёнок подскочил к Катиной ладошке и убедившись, что она пуста – лихо прошмыгнул под ноги Кати и куда-то в сторону, спотыкаясь, громко запищал.
– Конфеты! – Катина идея сразу же воплотилась в дело. Мелкие белые подушечки, начинённые повидлом, посыпались из кармашка катиного платьица в самую стайку беспокойных птенцов. Девочка маленькими горсточками разбрасывает сладость вокруг себя. Цыплята, со звонким попискиванием, носятся за конфетами пока те разлетаются в разные стороны. Убедившись, что это не их лакомство, и теряя интерес к конфетам, цыплята оживлённо выясняют что-то между собой.
Катюшка, насладившись общением с маленькими непоседами, выбралась во двор, к игрушкам, ждавшим её в песочке. Присев рядом с недостроенным домиком, она, липкими от конфет ладошками, начала что-то увлечённо лепить, поливая свою поделку водичкой и фантазируя. Песок, от тёплых солнечных лучей, быстро высыхает и растрескивается.
Внезапно в песочнице возник козлёнок, радостно резвясь и воинственно наклонив голову, с едва наметившимися рожками, начал наступление на Катю.
– Абрам, отстань! – возмутилась Катя, боясь козлёнка и спасаясь, быстрыми шажками оказалась у калитки в огород. Но та была закрыта. Огромный тяжёлый крючок не поддавался малышке. А, внезапный удар сзади боевого козлёнка, добавил слёз. Но не от боли, а от страха плакала Катя. Козлёнок продолжал неуклюже бодаться.
– Ну нельзя тебя оставить ни на минуту, – произнёс сверху возмущённый голос и старенькая морщинистая, натруженная рука бабули открыла калитку.
– Сколько раз говорю тебе, не тронь ты его. Он же бестолковый. Вот подрастёт немножко и отдадим его деду Коле.
– Не надо отдавать, – сдерживая слёзы, спохватилась Катя, – жалко его.
– Ну тогда, не реви! – бабушка отмывала в ведре с водой насохшую землю с порезанных глубокими морщинами пальцев.
– Завтра отец с матерью приедут, – будешь встречать их, пойдём, убираться надо в доме.
– Ты там картинки вчера нарезала, книжку испортила, мать рассердишь, – устало наставляла бабуля.

Детство милое, светлое, так часто вспоминаемое!..


ПАУЧОК: ЖИЗНЬ ВНЕ ВРЕМЕНИ
(сказка-экспромт)

В маленьком-премаленьком пространстве, где почти нет расстояния, существовал крошечный тонюсенький паучок. И, можно сказать, жил он вне времени. Почему? Так ведь в ограниченном отрезке пространства время не ощущается... И так ему нравилось здесь, что никогда он уже и не думал о том, что творится там, снаружи.
Однажды, всё-таки, захотелось паучку чего-то необычного. Видимо, однообразие его всё же пресытило. Ещё бы, постоянно находиться в этой ёмкости неподвижно, без дела, а паутинку-то он не плёл, наверное же, надоедает. Вот и стал он задумываться о том, как же там-то, вовне? Сначала он прислушивался к звукам, доносившимся оттуда, а затем и просто решил для начала посмотреть – что же там? Но как это сделать, он совсем не представлял. А коробочка в которой он находился, надо сказать, совсем пустая, давно в неё никто не заглядывал. Поэтому-то, так и получилось, что снаружи – время летело.., а внутри – совсем почти отсутствовало... И только, солнечный лучик, сквозь щёлочку-нить, коротеньким блеском напоминал о том, что жизнь идёт... Паучку ничего не хотелось – ни есть, ни даже двигаться. А зачем, когда, расстояния-то совсем нет, да и делать ничего не нужно? Но всё же, одно желание у него возникло: оказаться там, где он ещё не был, увидеть другой мир. И его любопытство взяло верх над ним самим! Едва перемещая лапки, он направился, очень медленно, со дна коробочки вверх к едва приоткрытому выходу, сквозь который слегка мерцал удивительный свет. По едва тянущемуся пути, паучок несколько раз передумывал осуществлять свою затею. Конечно же, присутствовал страх, его пугало то неведомое, новое... И всё-таки он незаметно в процессе своих паучковых раздумий добрался до краешка территории своего одиночества. Он, наверное, так и думал, что его медленно тянущееся существование будет бесконечным всегда, даже там, в незнакомом ему другом пространственном мире...
Но, как бы там ни было, только всегда: когда что-то одно заканчивается, то сразу же начинается что-то другое.. Так же произошло и с паучком, ничего о себе не ведающем!.. Снаружи шла большая генеральная уборка. Энергичная белая тряпка сметала на своём пути всю пыль и грязь! Дойдя до незаметной коробочки с паучком внутри, тряпка не стала её вытирать, а, просто, смахнула вниз – в мусорное ведро. Так бы, наверное, всё и закончилось для паучка, да только – произошло чудо, причём, не маленькое! При падении вниз, на скорости, коробочка внезапно раскрылась... Невесомая крышка, на которой очутился паучок, от удара тряпки, была подброшена вверх и, перелетев через стол, ударилась о стекло в приоткрытом окне... В этот момент паучок, неожиданно, в один миг очутился за окном, приземлившись на красивый ярко-зелёный лист малины, сладко-пахнущий в летнем солнечном просторе...
Вот как бывает! Счастливый внешний фактор, совсем случайно, кардинально изменил скучную, серую жизнь паучка... Что стало с ним в дальнейшем? Другие паучки рассказывали, что он, вроде бы, полюбил новую жизнь, познал время и ощутил себя, стал совсем другим...

ШИЗОФРЕНИЯ


Соседка сверху была безумной. Два раза в год с обострениями, в остальное время – вялотекущее.
Осенью и весной срывы были для семьи невыносимы, и ее сдавали в дом скорби. А вся семья – муж и шестеро детей (три сына и три дочери) – сами много лет жили как в сумасшедшем доме. Ее визг будил детей по утрам, одевал и выплевывал в школу. К обеду через вытяжку на кухне тошнотворно пахло жареным насухую минтаем и кислой капустой. Лена включала вытяжку, чтобы запахи возвращались наверх, на второй этаж. Она готовила детям и думала о том, что вот сейчас прибегут ребятишки из школы, сядут за стол и... Но дети чаще всего просто отказывались от такого «обеда». Потом приезжал с работы муж Леха и начинал звонко скандалить. Есть приготовленное было невозможно.
Лена шла из магазина с сумками. Муж безумной Светы курил во дворе на лавочке; его младшая, тогда еще пятая дочь копошилась в песочнице. Леха прихлебывал из горлышка пиво. «Снова ругались с женой, – подумала Лена. – Бедные дети».
– Вот это женщина! Вот это я понимаю, – сказал сквозь зубы Леха, ощупывая глазами объемный полупрозрачный пакет в ее руках, откуда выглядывала бутылка кагора. – Сейчас придешь такая красивая и мужу приготовишь ужин, накормишь детей, нальешь мужу фужерчик вина…
Леха сплюнул, растер носком кроссовок, выбросил окурок в урну, вытер губы рукавом куртки. Он всегда остывал во дворе после очередного пьяного скандала с женой.
– Постой со мной минутку. Хоть поговорить с нормальной..
– Леш, так ты научи старшую готовить, чтоб у вас с ребятками всегда был обед.
– Да я и научил! Вика и макароны сама сварит с фаршем перемешает. Много и сытно. Эта ведь так сварит, что все слипается, есть невозможно. Приезжаю, все выбрасываю и готовлю заново. А она лежит весь день, если не в церкви.

Первый раз доктор вызвал Леху к себе на разговор восемнадцать лет назад. Леха запомнил ту осень детально. Больница находилась за городом, но вблизи трассы. Алексей смотрел в окно кабинета , тоскливо изучая серый пейзаж: грязная сухая дорога, осыпавшиеся лиственницы и березы в аллее, как будто прощально махали ему на ветру голыми локтями. Ничего хорошего от беседы он не ждал. Он видел, что даже опытный доктор тянет время, никак не начнет разговора, прячет за линзами размытые бесцветные глаза.
– Сколько у вас детей? – спросил он.
– Трое, – тихо промямлил Леха, с трудом разжав губы. Язык, нёбо, губы – все слиплось в одну пластилиновую массу.
– Кем вы работаете?
– Водителем на междугородних рейсах. И подрабатываю водителем маршрутки на мебельной фабрике. Со склада – в город и обратно. Детей надо кормить.
– Жена не работает?
– Нет. Никогда не работала, – потом подумал и добавил. – Мы поженились, когда ей было семнадцать, у нее было восемь классов образования. У нас сразу родился сын.
– Не дотерпели до совершеннолетия? – ухмыльнулся врач.
– А вы меня сейчас зачем позвали? Привлечь решили?
– Нет, что вы! – спохватился врач. – Я, собственно, вот к чему…
– У нее рак? – резко оборвал Леха.
– Нет! Я вовсе не о том! Я ведь врач другого профиля! Онкология – не моя специализация.
– Тогда что с женой?
– Шизофрения, – тихо, но четко проговорил доктор, скрываясь за мутными линзами, отчего казалось, будто и лица у него нет. Одни очки.
Серое осеннее небо рухнуло на Леху, отхлестало по лицу голыми ветками, как в бане облетевшим веником. Дети ждали мать из больницы здоровой.
– Она ничего не соображает?
– Пока частично. Сейчас стадия обострения. Вы не пугайтесь так. Это не приговор. И не конец жизни. За границей люди с таким диагнозом живут в обществе и вполне адаптированы в нем. Да и у нас, надо вам сказать... Один процент населения земного шара болеет шизофренией. Расскажите, когда вы заметили изменения в поведении жены?
– Ну, она как-то постепенно отдалилась от меня. Я часто бываю в рейсах. Выматываюсь. Приезжаю. Ем. Моюсь. Ложусь спать. Утром встаю рано, а то и вообще ночью, если ранний рейс, и – снова на работу. Я и не понял, когда она стала такой…чужой. Дети рассказывали, что мама странная стала, сказки рассказывает злые и страшные… про липкую жабу, про сгоревший дом, который дымится сто лет. А в этом году она стала ходить в церковь. Стала носить длинную юбку, темный платок. Я подумал, что она молится за родителей. Год назад пришлые люди попросились во двор, потом убили их, а дом сожгли. Деревенские кинулись тушить, но спасти ничего не удалось. И никого. Все выгорело до фундамента. Она долго переживала. Молчала, плакала. Потом пошла в церковь. Начала относить туда все, что я покупал в дом, детям. Одежду, продукты, другие вещи. Что успевали, дети прятали. Огрызалась, когда я ругал ее, сначала по одному слову, потом целыми тирадами. Скандалы зарядили каждый день и через день. С визгом, истериками, битьем посуды. А то замолчит, лежит, книжку читает или просто под одеяло спрячется и молчит сутками. Ни помыть, ни приготовить, ни уроки с детьми сделать. У нее там под одеялом свой мир…
Лена отошла от Лехи с тяжелым сердцем.
– Пока, Леш. Держись.
Она представляла, как над ее головой, на смятой простыне, под одеялом прячется полубезумная женщина, бормочет жуткие сказки, разговаривает с убитыми давно родителями и чувствует себя защищенной, как в детстве. И никто не должен был обнаружить ее в этом, по ее мнению, гармоничном и здоровом мире, никто не должен выманить в сумасшедший мир, откуда сквозит бессмысленная суета и агрессия.
Соседи всей девятиэтажки ругали Леху после каждого безобразного скандал и жалели.
– Чего не уйдет от этой шизофренички?
– Так ведь дети!
– Забрал бы детей и ушел! У них еще квартира где-то есть. Да и сам он хорош! Бьет ее. Она кричит, как резаная, визжит. А он матерится мерзко! Что его там держит?
– Дети, наверное.
– Такое детьми не удержишь.
Месяца через два Лена ушла на больничный. Две жестокие ангины скосили одна за другой. Она лежала с полузакрытыми глазами, слушала, что тихо шелестит диктор по телевизору. Сверху долбила басами музыка. Вдруг экран погас, у дочерей в комнате отключились компьютер и телевизор. Лена встала, накинула пушистую длинную шаль, укуталась в нее с головы до пят, вышла из квартиры. В их щитке было все в порядке. Ничего особенного она не заметила. Поднялась на второй этаж. Из щитка Должанских торчали обрезки проводов. В квартире кто-то царапался.
Лена позвонила в дверь. Косматая Света, в длинной синтетической юбке, вытянутой во всех местах, словно ее все время надевают и прямо, и задом наперед, в растоптанных сальных тапках, в монашеском платке воинственно распахнула дверь.
– Света!..Ты зачем провода перерезала? – придерживаясь за косяк, спросила она.
– Демоныыы! Черти вас обуреваююют!!! – завыла Света. – Демоны, бесыыы!! От демонов ваша музыка и фильмы!! Смотрите, слушаете! Ходишь тут размалеванная!!! Ничего святого! Как распутница!
Лена ошалела от дикого напора.
– А в тебе много святости? – перебила она. – Ты в Пасху идешь с крестным ходом, молишься, очищаешь душу, освящаешь куличи, а к вечеру уже мужа и детей матом поздравляешь с Воскресением Христовым.
– Ах, ты!..- замахнулась Света. – Я сама знаю, как воспитывать моих детей!
Лена прислонилась к стене, чтоб не упасть.
– Вот своих и воспитывай. А моих не трогай. Ты зачем провода перерезала? – вернула она соседку к теме своего посещения.
– Я свои перерезала! Не трогала твои!
– У тебя плохо с электрикой. Как и со всем остальным вообще... плохо, – устало буркнула Лена, не уточнив «шизофреничке», с чем у Должанской еще плохо. – и ты отрезала и у себя, и заодно у нас тоже! Мне надоели твои выходки! То лоджию мою зальешь сверху грязной водой, то затопишь, крик твой слушаю с утра до вечера несколько лет…
– Надоели – не приходи.
Разговоры не приносили никакого результата. Света нападала, конструктивных предложений по исправлению ситуаций никогда не поступало.
У Лены больше не было сил стоять. Болезнь высосала. Она, тяжело наваливаясь на перила, стала спускаться.
Лена со страхом смотрела на потолки, дважды в год соседка ее топила. Она бежала на кухню и в ванную при каждом характерном шуме воды. Это значило, что соседка либо включила воду в раковине и ушла полежать, что было чаще, либо посадила дочку в ванную, и та, довольная, выплескивает воду на пол. Мало ли что еще она там чудила. В минуты наводнений потолок выглядел¸ как мутный водопад, собирающий цементную пыль и известку по пути и несущий эту красоту вниз. Ковролин в гостиной и детской уже меняли дважды, дорогие обои в туалете сделались рифлеными.
Однажды после прогулки с ребенком Лена открыла квартиру и услышала журчание. По всему полу девятиметрового коридора ползла ледяная вода. Скинув на ходу босоножки, Лена побежала к кухне – сухо, в ванной - сухо. Клокотало в туалете. Она резко открыла дверь – и струя холодной воды отбросила ее к противоположной стенке! Унитаза из воды не было видно. Он напоминал колодец, из которого почему-то хлестала вода.
– А-а-а-а!!
Вода разлилась в коридор, переливаясь от вечернего солнышка, как змея. На синем кафеле лежали зерна разбухшей перловки.
Оставив сидящего в коляске сына, Лена взлетела на второй этаж и без предупреждения распахнула дверь закадычных соседей.
Справа у дверей, прямо на полу, лежала перловая каша для собаки.
– Света! Что ты наделала!! Ты зачем перловку выбросила в унитаз? Разве не знаешь, что она от воды разбухает! Все трубы засорились. У меня квартира по щиколотку в воде!
– Ничего я не выбрасывала! У меня и перловки сроду не было!
– А это что? – указала Лена на пол.
Светины глазки забегали.
– Не знаю я ничего – уже без напора сказала она.
– Я сейчас вызову аварийную службу, пусть зарегистрируют вызов и затопление. Ты двадцатый раз топишь меня! Так же нельзя! Сколько вещей ты мне перепортила. У меня двери новые разбухли, не закрываются, обои отошли, их уже не приклеить, надо новые покупать, замазка у кафеля обсыпалась…
Лена не успела перечислить масштабы катастроф.
– Ах, вы ремонты делаете?! – завыла она. – Я не могу ремонт сделать, а у вас двери новые?!..
Лена опешила.
– Ты о чем? Я много лет... на трех работах, а ты в жизни не работала. О каком ремонте речь?
– Значит, твоим детям нужен ремонт, а моим нет?
– Так иди и работай. Зарабатывай для своих детей. Мои вещи зачем портить?
– Чем мои дети хуже ваших?
Разговор и до этого не был конструктивным, а сейчас и вовсе стал чисто эмоциональным. Оппоненты не слышали друг друга. Принимающая сторона становилась все менее дружественной, все более агрессивной, приняла воинственную позу, перешла в атаку, и встреча без бриллиантов грозила перейти в прозаическую драку – Света по ходу подхватила табурет. Лена струсила. Она знала, что, когда Должанские кричали, они всегда хватали все, что попадало под руку, и аккомпанировали себе при оре, стуча по полу, а соседям по потолку. И весь стук сыпался Лене и ее семье на голову. Так обычно гориллы для устрашения бьют себя в грудь и издают грозный рев.
Лена выскочила из квартиры, спустилась к себе, взяла из коляски сына, который радостно наблюдал за струящимися широким коридорным ручьем, бодро махал ручками, стремясь пошлепать ими по воде. В открытую дверь заглянула Татьяна Ивановна с третьего этажа.
– Лена, что у вас опять случилось?
– Все как всегда. Затопила ужасно. Хорошо, что лето, буду все сушить.
– Леха ее прибьет!
– Нет, Татьяна Ивановна, он ее особо не обижает. Жалеет.
– Она , вроде, лежала уже в этом году, лечилась..., – муж Татьяны Ивановны был доктором, проблема ему абсолютно понятная.
– И как он все это терпит? Детей маленьких только двое, сам бы справился… Что его держит?
Леху жестко попросили присматривать за женой и сделать ей внушение. Вечером у Должанских шла гражданская война. Леха матерился и колотил по полу стулом. Дети кричали. Света голосила высоко и противно. Мат был бесконечным и грубым. Всему подъезду казалось, что Свету бьют, а мебель крушат.
Утром Лена увидела Леху с вытянутым букетом цветов. Они мирились около часа, так, что стук кровати о стену слышали не только соседи снизу.
– О , Господи! Ругаются – стук. Мирятся – снова стук.
После того раза срочно были натянуты потолки, чтоб больше не портить мебель. И снова Лена никуда не обращалась за возмещением убытков.
Через девять месяцев у Должанских родилась дочка. Потом при аналогичных обстоятельствах – еще одна. И еще одна. Но крики продолжались и делали жизнь соседей невыносимой. Нервозность носилась по двум домам сразу. Вся многоподъездная девятиэтажка наблюдала за тем, как Леха придя с работы в неухоженный дом, пахнущий тошнотворной тоской, кричал, матерился. Света пронзительно визжала, дети плакали, сбивались в один угол. Потом начали подавать голос – стали отвечать матери на ее крики. Старшие трое сняли квартиры и ушли из дома, чтоб ничего не видеть и не слышать. Но, удивительно, старший Денис каждое утро приезжал на драных «Жигулях» и увозил мать и младших сестер сестер в детский сад. Такая неожиданная забота удивляла многих.
Последний потоп решил все. Лена с мужем сделали ремонт на кухне. Наконец, установили мебель, о которой Лена долго мечтала. Одним из первых этапов ремонта было натягивание потолков. Капели со второго этажа были регулярными, и не только апрельскими, поэтому мебель могла покрасоваться месяцев пять – шесть. А золоченые деревянные фасады могли разбухнуть, вывернуться опухшими суставами и перекошенными изуродованными скелетами.
И через год это случилось. Лена пришла с работы и уткнулась на кухне в провисший, как шар, потолок.
– Шизофреничка…
Она устало набрала номер дочери, чтоб та вызвала мастеров слить воду, просушить потолок и натянуть его заново.
Ребята приехали вечером, сделали свое дело мастерски и даже предложили самим подняться поговорить с Должанскими. Они объяснили чудом оказавшемуся дома Лехе, в чем дело. Тот молча, сжав зубы, отдал деньги за работу. Деньги, которые он, недосыпая, как раб отрабатывал для своей семьи.
Лена чувствовала себя отвратительно. Первый раз за восемнадцать лет она взяла с Должанских деньги, успокаивала себя тем, что за эти годы и потолки осыпались, и обои отмокли, и две смены ковровых покрытий произошли, и двери поменяли из-за безумной беспечности соседки. Лена грозила, но ни разу до этого никуда не заявляла. Было жаль Леху. Было жаль себя. Но осадок остался, собой она была недовольна. Ругала она скорее себя, чем безумную соседку.
Прошло насколько месяцев. После очередного пьяного скандала Леха курил на лавочке. Увидев Лену, он отвернулся. Она не успела поздороваться. Или ей показалось, что он не хочет с ней разговаривать?
А вскоре поняла, что ничего ей не показалось. Леха отворачивался от нее при встречах. Он не простил ей непонимания. Она одна в подъезде жалела его и их детей. А теперь он снова остался один на один со своей бедой.
Ранней осенью Лена ехала на работу на автобусе. Она села на сидение в конце против движения. Следом зашла Света и встала перед ней. Черная юбка в пол, черная бесформенная внеразмерная кофта, темный платок. Взгляд проплыл по Лениному лицу, не задержался. Соседка ее не узнала. Она отрешенно смотрела в окно на утекающий лес. Елена вгляделась в лицо безумной и с удивлением поняла что у Светы нет почти ни одной морщинки. А ведь они практически одного возраста. А потом... Лена увидела ее глаза! Они были светло-лазоревого цвета, большие, продолговатые, чистые, как у ребенка. А в них плескалось осеннее ясное небо беспомощная больная, глупая, наивная и чистая душа.
Вот она-то и держит…

СЛУЧАЙ В КИСЕЛЬНОМ ТУПИКЕ

Между Большим и Малым Кисельным переулком, словно аппендикс, притаилась, дрожа и прячась от людей, эта «недоулица», что упирается в стену. Вместо того, чтобы красиво и шумно, со скамейками и бордюрами, выкатиться на Рождественский бульвар, навсегда оторваться от «тупикового» названия и стать хотя бы переулком, все эти годы Кисельный тупик вяло ожидал своей окончательной участи в будущем города. Сюда редко заплывала историческая конъюнктура, тихо и слегка покачиваясь проплыла мимо перестройка, «девяностые» ровной поступью чуть кривого забора прошли за пару кварталов отсюда, да и двухтысячные задели дома на Кисельном своей безыскусной «реновацией». Обновили пару фасадов, поставили шлагбаум и видеоохрану в тупике – и то хорошо!
Старые, на себе испытавшие историю прошлого века, дома Кисельного тупика изредка вздрагивают, стряхивают с себя пыль строительных лесов, гулко вздыхают, прикрывая разбитые стены новой рекламной завесой, на которой отчеканены старые призывы к «новым» выборам. Детали их витиеватых когда-то декоров уже давно сброшены на свалку истории, зато новые отполированные стеклопакеты превращали эти старые крепости в подобие новомодных, безликих бизнес-центров, в которых еще как-то теплилась жизнь.
Жители Кисельного тупика были молчаливы, вялы и расслабленны, но всю таившуюся внутри мощь характеров вкладывали в крепкость слов и выражений по отношению к своим соседям и властям. Они вообще на слова были несдержанны: «московский дух» склеивался здесь с чем-то сказочным, старинным; замешенным, словно на крахмале, на старинных былинах и сказаниях. Уж как махнёт языком житель Кисельного тупика, – как булавой стукнет.
Дом с номером тридцать три по Кисельному тупику ничем не отличался от других домов, разве только в нем, казалось, совместились не две-три эпохи, а десяток: от полуразрушенной стены старого дома, в которой крайний угловой кирпич мог выпасть в любой момент, веяло египетскими пирамидами, от оставшихся архитектурных деталей – «кисельным» промыслом начала девятнадцатого, от торчащих из стен во все стороны проводов – компьютерным двадцать первым. Еще отовсюду смотрели на жителей дома бесконечные сигнализации, видеокамеры: словно кто-то постоянно подглядывал за жителями дома.
Подглядим за ними и мы: раз, – смахиваем старую крышу с чердаком, два – делаем стены старого дома прозрачными, три, — поворачиваем дом в нужной нам проекции и вот, все герои рассказа выпуклы и знакомы: вот глава местного ЖЭКа Евгений Богатырев (он же Жека), его сын Ваня; Яна Григорьевна Сторожицкая, «староста» третьего подъезда и большой ценитель разливного молока, сосед и приятель Богатыревых – бизнесмен Каменев из пятьдесят третьей с женой и его сосед, участковый, капитан полиции Варварин из пятьдесят пятой квартиры, дружки Ванины – Пашка и Вовка, и местный бомж, любитель семечек, правды и голубей – Калиныч. Все они в это время уже задвигались, засуетились, так сказать – «осуботились». Женщины чуть свет уже гремели посудой на кухнях, мужчины с задумчивым видом передвигались по квартирам в поисках применения сил, и лишь только Калиныч, которого все любили за прямоту и крайнюю бедность, как всегда, восседал на своей традиционной лавочке возле третьего подъезда дома, сплевывал вокруг себя семечки и жаловался прохожим на то, что «вот, мол, засрали всю страну». Он и погоду любил предсказывать: по его мнению, если алюминиевые банки плохо собираются с вечера пятницы, к середине субботы жди дождя.
А в погоде действительно складывалось желание дождя, серый осенний купол неба набух и не вдохновлял на прогулки, промозглый ветер нагибал неожиданно ставшими нагими деревья, и казалось, что это состояние не меняется неделями и месяцами: октябрь был похож на сентябрь, и кажется, что и ноябрь будет точно таким же, серым, унылым и ветреным.

Началась эта история с простого бытового факта: кто-то в очередной раз сломал дверь в подъезде номер три дома по Кисельному тупику. Дернул, стукнул, толкнул, в общем – дверь сначала не закрывалась, затем вообще слетела с петель и повисла, размахивая «доводчиком», как бы прося прощения за свою металлическую невнимательность перед лицом более развитого и гармоничного человечества.
Богатырев-старший, глава ЖЭКа, выходя из подъезда, чуть не споткнулся о сломанную дверь, и чертыхнулся, ударившись об стенку. В глазах ненадолго потемнело.
– Вот же ... Дверь … – крепко выругался Богатырев, потирая шишку. Но тут же голова заработала с «другой стороны». Нужно менять, – подумал Богатырев, – и менять надо сразу все двери в подъездах дома. Да что там, – сразу весь квартал надо поменять! Да, весь квартал» – думал Богатырев, что-то медленно умножая в своей записной книжке. Позавчера вечером Богатырев хватил лишнего по причине успешной сделки: с его помощью одна дружественная контора выиграла тендер на ремонт подъездов в домах его ЖЭКа. Крупная сумма в рублях «бухнулась» в пятницу на банковскую карту, и уже вечер пятницы прошел мягче, веселее, а сегодняшняя суббота «обещала» пролететь еще ярче: на обед были приглашены друзья и коллеги с женами, а вечером – было заказано караоке в местном баре.

Ванька, сын Богатырева, накануне в пятницу, видя, что на некоторое время счет дням и купюрам в кармане отца потерян, утречком, пока папка брился в ванной, стащил деньги из отцова кошелька. Душа просила пять, но Ваня боялся, что отец заметит и побоялся брать больше трех зелено-голубеньких. «Кошелек аж распух» – щупал его Иван, – «не заметит».

Ванька был мальчик болезненный, не знавший радости яслей и заботливых рук нянечек детского сада, но, когда перевалило за пятнадцать, – в его душе разыгрался не на шутку огонь озорства и непослушания. Всё, что накопилось за молчаливые и вялые пятнадцать лет созревания – выстрелили колкими упреками в адрес отца и матери, более яркими эпитетами в адрес учителей, и совсем уж нецензурно окрашенными – в адрес всей школы в целом. Он нередко врал, изворачивался, и был бит за это строгим отцом. Но чтобы отец наказывал меньше, приходилось врать ещё больше.
Богатырев-старший начальником и родителем был строгим и спуску сыну не давал. Он вообще особо ничего не давал сыну, кроме попреков за трояки, денег на обеды и несколько звонких оплеух по воскресеньям – когда открывал Ванькин дневник. Каждый в семье Богатыревых жил своей жизнью, и мало лез в жизнь близких, оберегая в первую очередь только свой, неповторимый, теплый и вкусный покой.

Вылетев в хорошем настроении из квартиры, Ваня с Пашей, дружком по лестничной клетке, засобирались в магазин мобильных телефонов, чтобы присмотреть что-то новенькое. Пролетев два лестничных пролета, Ване показалось, что за ним кто-то подсматривает из черной глубины лестницы. Насторожившись и прилично испугавшись той «странной черноты», Иван вылетел из подъезда, доломав окончательно ту дверь, которая еще минуту просила у людей прощения. На металлический скрежет и предсмертный дверной скрип из «подъездной черноты» выдвинулась Яна Григорьевна Сторожицкая, в обнимку с вечным бидоном и сразу же налетела на молодых что было сил:
– Сломали, окаянные! Сломали дверь-то! Я вот отцу твоему задам, все расскажу про вас, идолы!
Ванька не долго думал над ответом: все слова, которые в порыве жесточайшей головной боли говорил отец Ваниной матери были тут же опрокинуты в бидон Яне Григорьевне, которая не только не ожидала такого «ответа», но даже не успела как следует нахмуриться и дать отпор... Быстро сбежав «с поля боя» и промчавшись несколько кварталов, друзья погрузились в задумчивую пасть метрополитена, проехали несколько остановок до кольцевой, поднялись наверх и зашли в знакомый магазин.
– От этот. Смари. Крутой. Две камеры. Скока-скока?
– Не. От этот. У него …
– Молодые люди, вам помочь?
– Дааа.. нет. Мы сами. Вот этот, можно посмотреть?
– Можно, сейчас, секундочку.
Пока распаковывали коробку, Ваня переминался с ноги на ногу в нетерпении, вспоминая звенящую черноту подъезда: «А вдруг отец хватится трех тыщ?» и сам себе отвечал, успокаивая совесть: «Нет, не хватится, ему пока не до них».

Октябрьский холодный ветер задувал за воротник, поднимал пузырем старые призывы к новым выборам на фасадах и все более серьезно грозил дождем. Друзья, выйдя из магазина с новой покупкой, не смогли утерпеть: раскрошив аккуратную китайскую упаковку, они достали аппарат и принялись что-то в телефоне настраивать. Добравшись до родного двора, друзья принялись кому-то звонить: жить нельзя молодому человеку без новомодного телефонного аппарата, – с ним он чувствует себя взрослой, нужной и важной частью современного общества, хотя по большому счету говорить по телефону было не о чём.

А тем временем Кисельный тупик уже готовился к непогоде: закрыты двери балконов, убрано белье с веревочек, и лишь только старая полуразрушенная стена тупика стояла незащищенной перед стихией, боясь в очередной раз не дожить до нового солнечного дня. Яна Григорьевна, чуть опомнившись от утренней перебранки с «окаянными» подростками, уже оповестила всех соседок в доме о последних новостях и направилась к месту «высадки» молочной бочки. Автомобили во дворе поредели, но один из них вражески притаился на свежем газоне, едва не воткнувшись носом в ворота мусорного контейнера.
– Куды ж машину-то поставил, стервец? Чей это автомобиль? – грозя кулаками куда-то вверх экологически воодушевлялась она. Не одну жалобу по поводу неправомерной парковки машин в собственном дворе она уже отнесла в домоуправление, но ни одна жалоба не была рассмотрена в её пользу. Яна Григорьевна крепилась, писала снова и обещала высылать копии жалоб прямо в Кремль.
– Тама разберутся. Там уж им покажут… уж там…! Ну, кто поставил автомобиль на газон, я спрашиваю? – повторяла она, размахивая ярко красным бидоном и оглядывая окна близлежащих домов.
Окна заговорщицки молчали.
– Етысь… вот… прямо… ну…– она тщательно старалась подбирать слова, но слова не выстраивались в правильные фразы, руки и ноги не слушались, Яна Григорьевна зарозовела, пришла в необычайное состояние правового экстаза, и сумела остановить себя, лишь только после прямого попадания ногой в серебристую прозрачную фару, которая тут же лопнула от стыда и раскрошилась.
– Вот вам! Штраф за неправильную парковку, – Сторожицкая, вспоминая свою основную специальность «старшего» по дому, пыталась быстро успокоиться, вспоминая, собственно, за какой надобностью вышла из дома. – Ух, а уже пол-первого! – быстро засобиралась она, стараясь не слышать визга аварийной сигнализации. Кисельный тупик вздрогнул, проводил взглядом Яну Григорьевну до арки, в которой она растворилась вместе с бидоном, заткнул уши и продолжал жить своей обычной жизнью.

Буквально через минуту в арку медленно вплыли, идя нога в ногу и уткнувшись в телефон Ваня и Паша. Когда они поравнялись с визжащим и слепым на один «глаз» автомобилем, стоящим на газоне, из подъезда вылетел обезумевший и бритый на пол-лица бизнесмен Каменев.
– Это что? Это… это… кто? Да я вас! Я только вчера на учет поставил, новая..., как слеза... – ослепленный, как и автомобиль, безумной яростью Каменев бегал вокруг машины, запрокидывая полотенце то на одно, то на другое плечо. – Я вас под суд! Я вас затаскаю…. Это же надо, царапина на боку, колесо спущено, фара выбита, – перечислял он «страховые диагнозы» своей машины, за которые, видимо, хотел получить хоть какие-нибудь деньги.
Подростки не успели и рта раскрыть, как из подъезда с широко раскрытым ртом вылетела жена Каменева, пытаясь перекричать сигнализацию семейного автомобиля. Иван и Павел, не сговариваясь, рванули в рассыпную, понимая, что хорошего конца у этой истории быть не может: никому уже не доказать, что фару разбили не они, и этот случай, безусловно, повесят на ребят, под аккомпанемент домовой администрации во главе с Яной Григорьевной Сторожицкой, которая на собрании актива дома через неделю будет громче всех обвинять мальчишек в плохом поведении и тотальном падении нравов нынешней молодежи.

Сама Сторожицкая в это время с довольной улыбкой обняла бидон с только что полученными тремя литрами белого коровьего нектара, и направлялась домой. Внезапно острый приступ какого-то сомнения поразил Яну Григорьевну в самое сердце: она остановилась, раскрыла бидон и вздрогнула от неожиданного чувства «нереального» – в бидоне плескалось черное молоко. Яна Григорьевна подумала, что спит, и, закрыв бидон, продолжила вялое, но неуклонное движение домой, к таблеткам.

Тем временем, Ваня и Паша, напуганные и обиженные до слез, встретились за домом, у полуразрушенной стены. Не находя объяснений, «за что нас?», и «почему мы?», подростки неожиданно и не сговариваясь накинулись на подвернувшегося под руку Калиныча, который укладывал свои сплющенные алюминиевые банки в ящики. Подойдя сзади, они разворошили коробки, разбросали банки по всему двору, а самого Калиныча столкнули на газон, где он и продолжил свою тираду про «засранцев», перемежая свою речь другими, более яркими и крепкими словечками. Он еще долго грозил кулаком убегающим мальчишкам и что-то твердил про торжество закона и правосудия, но Ваня и Паша уже исчезли со двора, и голос Калиныча еще долго звенел в пустой арке, словно сухая речь генсека на пленуме партии.
Кисельный тупик вздрогнул снова, когда шум и крики утихли, сигнализацию отключили, Каменевы, закрыв «изуродованный» автомобиль, поднялись к себе, Калиныч, возлежащий на газоне двора, успокоился, а местных соседей, не видевших «страхового случая» и «наказания бомжа» слизал мелкий дождик. Тупик вздрогнул, и крайний, старый, полуразрушенный угловой кирпич незаметно выпал из кладки... Грозовая туча надвигалась, тупик затих, ожидая продолжения истории, окна превратились в маленькие черные киноэкраны, за которыми медленно двигались мелкие персонажи и кипела мелкая жизнь.

* * *
Участковый Варварин вышел из дома ближе к вечеру, – он любил в выходной потянуться в теплой постели до обеда, выпить чего-то легкого, потом прогуляться по городу, проведать «своих». «Своими» были для него некоторые прогуливающиеся около ночных клубов граждане, которые торговали Бог знает чем, раздавали невесть что и при этом как-то умудрялись зарабатывать на жизнь. Варварин знал все тонкости и подробности этого загадочного процесса: проверять и надзирать было его профессией, причем он качественно управлялся в обеих «сферах», и на службе – и здесь, в приработке, как он его для себя называл. Был даже случай, когда ему нажаловались на «своих», мол, непонятно что раздают, может быть, стоит проверить всю эту шайку. На вызов через местное отделение приехал сам Варварин, сам нашел виновных, сам составил протокол, сам отвез в отделение и, спустя месяц, получил премию за хорошую работу, при том, что никто из «своих» не пострадал. Умение так «красиво» работать Варварин долго концентрировал и оттачивал в себе, путем серьезной работы над собой, физкультуры и чтения любимых «Бесов» Достоевского.
Зайдя за дом, Варварин заметил лежащего в траве Калиныча, который вздыхал, тихо матерился и тряс в воздухе кулаками. Варварин поднял его, отряхнул и поинтересовался случившимся.
– Да, они… эти засранцы мелкие, пакостники… Разбросали вот…– он медленно довершал свой рассказ, показывая на газон с разбросанными банками и кусками коробок. – Сначала фару в машине разбили, теперь вот… Надо, капитан, надо что-то делать с молодежью… – Калиныч вздыхал, болея за страну, и продолжал собирать банки, ползая по траве.
– Разберемся, – коротко отчеканил Варварин. – Это Богатырева сын-то?
– Ну он, конечно… подрос… уж, Ва-ню-ша... – и Калиныч снова завалился на газон.

Варварин плюнул себе под ноги, жестко развернулся на месте и двинулся в сторону третьего подъезда.
Богатырев был уже дома, готовился к вечернему походу в ресторан и завязывал галстук перед зеркалом. Варварин, довольно грубо пройдя в комнату, не снимая обуви, сразу изложил суть своих претензий Ваниному отцу и пригрозил всеми своими полномочиями и возможностями, дабы навести порядок, дать оценку действиям и т.п.
Богатырев, окончательно запутавшись в галстуке был удивлен визитом в такой форме и посоветовал Варварину далее и впредь не «бомжей крышевать», а расследование проводить.
– Какие расследования? – удивлялся Варварин.
– Кто фару у Каменева разбил, кто вон дверь сломал в третьем подъезде, кто вообще тут орудует? Чья шайка? – «разыгрывал из себя детектива» Богатырев.
– Какая шайка? Известно же. Сын твой и дружки его, – парировал Варварин.
– А докажи! Вон возьми записи с видеокамер и докажи! Ты же следователь!
– Ну, во-первых, я не следователь, а участковый. Ну и… докажу!
– И докажи!
– А пошли прямо сейчас!
– Пошли!
Если у мужчин что-то серьезное складывается с первого раза, останавливать это бессмысленно. Через пять минут Варварин, Богатырев и добрившийся наконец Каменев были в помещении охранной фирмы, где стояли компьютеры, на которых хранилась все видеозаписи с камер Кисельного тупика.
Мотали долго, искали нужны день, нужный час, нужные камеры, разлили чай по кружкам, присели. Через час Каменев зазевал, заохал, что ему пора по делам, но Варварин был неприступен.
– Сейчас вам все докажу, кто орудует тут.
Внезапно на темном экране вечерней пятницы показалась мятая, еле идущая фигура в кепке, больше похожая на самого Богатырева. Фигура сделала пару пируэтов через бордюр, чуть не свалившись, добрела до двери подъезда и долго выворачивала карманы в поисках ключей.
– Ну, мотай, чего смотреть-то? – закипятился Богатырев. Он этот момент пятницы помнил смутно, но был уверен в себе.
– Подожди, смотри, дверь-то еще стоит нормально! – Варварин превращался в Шерлока Холмса и глаза его вспыхивали все ярче.
– Ну, и мотай дальше! Может увидим?
– Стой, подожди.
На экране фигура чуть дернулась, не упав, поплыла, но устояла на ногах. Затем, когда с ключами у фигуры Богатырева не получилось открыть дверь, этими самыми ногами фигура начала бить в дверь, надеясь открыть ее другим, более радикальным способом.
– Ха! – Варварин аж подпрыгнул на месте. – Богатырев! Это ж ты!
– Не я это вообще…
Фигура на экране продолжала бить, пока дверь, заскрипев не поддалась и повисла на петле, наклонившись в сторону. Фигура Богатырева, расправив плечи, переступила через поникший презренный металл и вошла в подъезд.
– Ну ты, Жека, даешь…. – Варварин опустился на стул и широко заулыбался. – Значит, сам сломал, сам и чинишь?
– Да это вообще не я.
– Ага, такая кепка только у тебя одного в подъезде. Не ври…
– Мужики, так… давайте… Давайте… – голос Богатырева дрожал и мысли путались. – Давайте… забудем этот как страшный сон. Я … я … блин, ну мне стыдно, ну что делать. Только никому давайте… А? – глаза Богатырева источали такое смирение и любовь к ближнему, что казалось еще чуть-чуть и вместо слез из глаз посыплется сахарный песок. Богатырев как-то неестественно вздрогнул, медленно встал и уронил взгляд вниз. Казалось, в нём шла нечеловеческая работа, он весь покрылся потом, дрожал, словно в нем все «трещало по швам». Наконец, успокоился, поднял глаза и тихо повторил: «Мужики, ну бывает… ну, – простите!».
Варварин и Каменев переглянулись.

В это время во дворе раздался страшный грохот.
Через несколько секунд из квартир во двор выскочили все жители дома, кто мог. Все стояли и недоуменно смотрели, как поднимается в небо строительная пыль на том самом месте, где всю сознательную жизнь Кисельного тупика стояла стена.
Стена рухнула.
Сквозь пелену строительного пыли взорам жителей тупика открылась совершенно иная перспектива: через старый, заброшенный и неухоженный двор, который скрывался за стеной тупика, виднелся бульвар, зеленели не совсем еще нагие деревья, двигались автомобили, кипела жизнь и казалась она совсем не нашей, какой-то чужой, красивой и степенной, в которой все гармонично сосуществовало. И что-то было разлито в том ощущении бульвара неестественно спокойное и бесстрастное.
Это был Рождественский бульвар.

Они стояли рядом друг с другом, одновременно соседи и враги: Богатырев с перекошенным лицом, Яна Григорьевна Сторожицкая с удивленными глазами, Каменев в китайском халате и его жена с широко открытым ртом, уверенный в себе Варварин, удивленные и обиженные подростки Ваня и Паша, Калиныч с вечной рваной сумкой на плече. Стояли и смотрели на остатки стены, которая словно бы отделяла их от вечного счастья и настоящей жизни. Теперь, когда сквозь пыль и старые деревья на них в упор смотрел звонкий и вечно молодой бульвар, им казалось, что жизнь никогда не станет прежней, что этот бесконечный эффект домино, который они создавали в жизни своего двора, наконец, кончился итоговым аккордом, и за ним начнется другая жизнь.

Варварин, наконец не выдержал и тихо шепнул Сторожицкой:
– Вычислили мы того, кто дверь в третьем подъезде сломал.
– Ох! – чуть не присела Яна Григорьевна. – А кто фару разбил, тоже вычислили?
– И фару тоже. Хотя фара, это – Варварин оценивающе посмотрел на китайский халат соседа Каменева, – а фара это... так ему и надо…
И когда успокоились, наговорились, перешептались и разошлись, лишь один Калиныч, продолжая собирать разбросанные за обломками стены банки продолжал сопеть и приговаривать:
– Вот такой тихий двор был… а теперь… Эх! Такой тихий двор был…