Альманах «Новое Слово»
Текст альманаха «Новое слово» №3 2019 год

90-летию со дня рождения Василия Макаровича ШУКШИНА посвящается

Cодержание:

Сергей МАЛУХИН - Рассказы «В Сростки, к Шукшину», «Два соседа»,
«Легкий человек», «Сон чиновника»
Ольга БОРИСОВА - Рассказ «Така любовь»
Наталия ЯЧЕИСТОВА - Рассказы «Подружки», «Снежный фронт»
Бориславна ГАГАРИНА - Рассказы «Кружка счастья», «Серая шапка», «Лечение», «Халявный зачет», «Жора-Джорджино»
Дарья ЩЕДРИНА - Рассказ «Реципиент»
Наталья КАРАЕВА - Рассказ «Художник»
Антон ПАНФЕРОВ - Рассказ «Накануне»
Василий ТУЧИН - Рассказ «Ильин день»
Нина ШАМАРИНА - Рассказ «Птица цвета метели»
Людмила КОЛБАСОВА - Рассказ «В лунном сиянии»
Оразбек САРСЕНБИ - Рассказ «Шаромыга»
Ирина КОСТИНА - Рассказ «Номер»
Светлана ФИЛОНЕНКО - Рассказ «Где рождаются камни»
Анна ТРОФИМОВА - Рассказ «На благо вселенной»
Андрей ЖЕРЕБНЕВ - Рассказы «Сильнейший удар», «Львиный храп или вагонные страдания»
Евгений ПОЦЕЛУЙКИН - Рассказ «Пластилин»
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Да, стоим перед лицом опасности. Но только – в военном деле вооружаемся, в искусстве, в литературе — быстро разоружаемся.
В.М.Шукшин

Вы держите в руках третий номер нашего альманаха, который постепенно превращается в полноценный литературный журнал, с рубриками, отдельной темой номера, собственным архивом, и – даже (!) собственным музеем. Я уже писал в предисловии ко второму выпуску, что наш журнал зародился в далеком 1894 году и выходил с некоторыми перерывами и сменой редакции до 1914 года. И с этого номера (а на дворе 2019 год!) мы решили приоткрыть дверь «в прошлое» и разыскали в антикварных лавках несколько сохранившихся номеров журнала того времени. Вместе с вами мы пройдем по страницам издания XIX века, обсудим и постараемся понять, какие вопросы ставили перед читателями широко известные и малознакомые нам авторы того времени.
Но не только дверь «в прошлое» ждет нас. Мы решили посвятить этот номер творчеству Василия Макаровича Шукшина, которому в июле 2019 года исполнилось бы 90 лет.
Несколько романов, пьес, повестей, киносценариев, но ярче всего характер шукшинских образов раскрывается именно в созданных им коротких рассказах (автором написано 127 рассказов, которые до сих пор издаются в различных сборниках и альманахах). Место действия рассказов Шукшина – русская деревня, самая что ни на есть «глубинка», герои рассказов — не простые жители «деревни» – это сплошь неожиданные образы: чудные и яркие, творческие и противоречивые, странные и порой неожиданные деревенские таланты, которые и городским могут дать «фору».
Целая вереница подобных образов проходит перед нами, но все-таки главный герой рассказов Шукшина – чудик, в котором сосредоточен весь русский национальный характер, описанный в русской литературе еще Н.В.Гоголем. Чудаковатый, простой, искренний и добрый, верящий в чудеса и в различные «сказки», отзывчивый и крайне требовательный к себе и другим, умеющий не только дать правильный ответ, но и задать вопрос, на который не каждый сможет ответить, – такой образ является весьма характерной частью русского народа. Сам Шукшин жил среди таких людей, наверняка и сам был героем подобных баек и историй. Вспомнить только, что в 1954 году, чтобы собрать Василия в Москву для поступления во ВГИК, его матушка продала корову, – это ли не сюжет для подобного «деревенского» рассказа.
Среди наших авторов заметна теплая любовь к подобным образам и героям. Именно поэтому мы и решили посвятить главную тему номера литературному творчеству Василия Шукшина.
Большим открытием номера стало творчество красноярского писателя Сергея Малухина. Здесь представлено его эссе «В Сростки, к Шукшину» и несколько рассказов. Сергей очень чутко слушает и читает Шукшина, отзываясь на мотивы его творчества. Он не просто читает шукшинские рассказы, — а собрался и съездил на родину Василия Макаровича, в село Сростки, чтобы лично увидеть как «стоит на взгорке домик, видимый издалека, беленький, с голубыми приветливыми ставнями, как будто добрая старушка-мать ждет из затянувшегося пути своего любимого сына». Мне так кажется, что в этом образе Сергей рисует нам не просто пейзаж, а сегодняшнее состояние русской литературы: «стоит приветливый домик русской литературы» и ждет своих любимых сыновей-читателей. А читатели ушли на заработки, причем довольно далеко, и скоро ли возвратятся в отчий дом?
Рубрика «Тема номера» «пропитана» шукшинской деревней, солнечными лучами, рассыпавшимися вдоль забора, криком гусей, звуками далекой гармони и кислым запахом домашнего хлеба. Некоторые рассказы уже самим названием напоминают короткие, но емкие выражения героев Василия Макаровича, – например рассказ «Така любовь» Ольги Борисовой. Сама атмосфера рассказа, где действие разворачивается катастрофически быстро, а герои ведут себя замедленно, словно теряясь и обдумывая все на ходу, говорит о том, что шукшинские герои живут и по сей день. «В доме Колыбановых уже теснился народ, во всех комнатах горел яркий свет, повсюду виднелись следы драки. В передней на полу валялся расхлёстанный веник, а в углу на стуле лежала старая икона в деревянном окладе».
Порой наши авторы через своих героев не боятся ставить вопросы ребром, – среди них вопросы острые, вопросы, на которые до сих пор никто не может дать полноценного ответа. Например, в рассказе «Снежный фронт» Наталии Ячеистовой герой ставит перед читателями вопрос, который сегодня нередко можно услышать на уличных митингах: «Сколько же русских солдат полегло в чужих землях, не вернулось из дальних походов? – Ради чего? Ради воинственных амбиций правителей, сомнительных дружб и альянсов? Недостаточно разве защищать свою землю, русскую?»
Действие рассказа Антона Панферова «Накануне» происходит в российской глубинке, в маленькой деревушке, которую автор видит «с высоты птичьего полета». В самой деревне «с десятком стареньких покосившихся домов, где на самой окраине, словно поднятый шлагбаум, замер колодезный журавль, печально глядевший на дно высохшего источника».
Тонкая нить, связавшая главного героя рассказа Дарьи Щедриной «Реципиент» – своеобразная нить реальной жизни, которая незримо поддерживает нас, когда какой-то тайный, неведомый нам человек отдает в прямом смысле слова «частицу себя», ради того, чтобы жил кто-то другой, неведомый ему человек. И хочется верить, что все герои рассказа будут жить и будут счастливы. Хотя сложных вопросов у героя в рассказе лишь прибавляется.
Порой (как и в некоторых рассказах Василия Шукшина) простые обыденные вещи играют значительные роли, становятся самыми настоящими героями рассказов. Так в рассказе Бориславны Гагариной героем рассказа становится обыкновенная «Кружка счастья».
В рассказе Натальи Караевой «Художник» мы встречаем почти шукшинского героя – художника, с растрепанной бородой. Художник считает, что для настоящего творчества нужны «тишина и покой», а не шум городских улиц. В погоне за истиной он устремляется в деревню, в поисках отчего дома и застает дом глубоко заросшим и заброшенным. Сможет ли он творить здесь, или вместо творчества нужно просто закатать рукава и возродить отчий дом? Может быть весь смысл творчества и заключается в этом? Наверное, ответы на эти вопросы мы не сможем узнать из рассказов, возможно сами рассказы, как и у Василия Макаровича – только вопросы. А ответы должны искать мы с вами, читатели.
Современная литература, вслед за кинематографом, привыкает все больше и больше развлекать читателя, отвлекая от необходимости созерцать и думать, хотя бы иногда. Может быть, поэтому мы снова и снова возвращаемся к смешным, трогательным героя Шукшина, которые умели думать, любить, имели свое мнение, пусть даже и особенное, умели вслушиваться в красоту окружающего мира?
Во второй раздел «Проза» нашего альманаха-журнала вошли рассказы Василия Тучина, Нины Шамариной, Людмилы Колбасовой, Оразбека Сарсенби, Ирины Костной, Светланы Филоненко, Анны Трофимовой, Андрея Жеребнева, Евгения Поцелуйкина. Жаль, строчек предисловия не хватит рассказать подробнее о каждом рассказе и каждом авторе, но с другой стороны – дадим читателю самому открыть все тайны нашего номера. Рассказы наших авторов как бы продолжают размышление о роли литературы в современной жизни, это все – рассказы высшей пробы, написанные талантливыми авторами.
Третий раздел посвящен прозе в большой форме. В данном разделе вы найдете отрывок из романа Ирины Милчевской «Потомки хана Аспаруха. Болгарская сага» и повесть Валерия Федосова «Обмен».
Последний, четвертый раздел журнала-альманаха мы превратили в настоящий литературный музей. Вы сможете увидеть обложку журнала от 1907 года и прочитать рассказ Николая Телешова «Цветок папортника», опубликованный как раз в этом номере того года. Это довольно интересное чтение – спустя сто лет оценивать творчество наших талантливых предшественников, искать ответы на вопросы, которые они задавали своим читателям. Порой кажется, что время идет, а ответов на эти вопросы мы так и не услышали.
Или не смогли ответить сами.
Сегодня много спорят о месте литературы в современном обществе, об экзаменах, о школьной программе по литературе. Сквозь эти споры красной нитью тянется вопрос «Зачем нам столько литературы?» В век быстрых «облачных» технологий, век моментальных платежей и быстрых кредитов, в голове у многих никак не укладывается понятие «герой надолго задумался», никак не стыкуются с нашим быстротечным временем длинные чеховские паузы, где герои просто сидят на веранде и размышляют о жизни, неторопливо пьют чай и даже... молчат. А ведь, если мы научимся брать подобные паузы в жизни, если мы научимся читать, думать, размышлять, делать паузы и хоть немного молчать – может мы сможем правильно выбрать направление своего дальнейшего движения? И, собственно, сам смысл своего дальнейшего развития?
Литература не отвечает на вопросы. Она учит думать и сопереживать. Отвечать на вопросы все равно придется нам с вами. Каждому. Но в помощь нам – великая русская литература, наши классики, писатели, мастера прозы, яркие и талантливые, одним из которых является Василий Шукшин. Ну а мы с вами, авторы этого сборника, а также все читатели, которые держат в руках эту книгу – продолжатели традиций великой русской литературы, ибо без читателей нет и не бывает никакой литературы.

Максим Федосов,
издатель, составитель альманаха «Новое Слово»

Сергей МАЛУХИН

Родился в 1961 году. По профессии инженер-строитель. Проживает в г. Красноярск. Автор книг: «Две фантазии», издательство «КУБИК» (Саратов), 2013 г.; роман в 3-х частях «Красноярск-2012», издательство «Альтаспера» (Торонто, Канада), 2014 г.; «Пора жёлтых цветов», издательство «Альтаспера» (Торонто, Канада), 2017 год. В 2015 г. в Твери, в содружестве с писателем Виктором Калинкиным, выпущена книга рассказов и публицистики о войне «То, что было не со мной, помню».
Лауреат Международного литературного конкурса «Золотой Гомер» в номинации «Интересный рассказ», г. Торонто, Канада, 2017 год.
Дипломант Всероссийских литературных конкурсов: «Георгиевская лента» 2017 г., короткого рассказа альманаха «Новый Енисейский литератор» 2017 г., «Герои Великой Победы» 2018 г., национальной литературной премии «Писатель года» за 2018 год. Кроме литературного творчества, увлекается спортивными бальными танцами.
В СРОСТКИ, К ШУКШИНУ

Все гибнет: молодость, обаяние, страсти, все стареет и разрушается.
Мысль не гибнет, и прекрасен человек, который несет ее через жизнь.
В.М. Шукшин

Нынешней весной мне довелось пожить на Алтае, где я ещё ни разу не был. Быть в Алтайском крае и не приехать в Сростки, к Шукшину было бы непростительно для любителя русской литературы. В первый же свободный день, в субботу, я записался на экскурсию и поехал на малую родину известного писателя и артиста. Поистине народного писателя.
Десятиместный микроавтобус был не заполнен — у теперешнего поколения другие кумиры. Подумалось: конечно, сейчас мало кто помнит Васю Шукшина. Люди уже не читают книги «про старую жизнь», не смотрят чёрно-белые фильмы без спецэффектов. К счастью, я оказался не прав.
Водитель, он же экскурсовод, приятный худощавый парень, в пути, интересно, с деталями, рассказывал нам о непростом жизненном пути знаменитого своего земляка.
Весенний день был ясен и тих. Снег уже сошёл на полях и дорогах, но держался ещё, плотный, сероватый, в тенистых низинах, в лесах. Талые воды питали землю, пробуждая её после зимнего сна.
Глядя в боковое окно и слушая рассказ экскурсовода, я размышлял: откуда в сибирской глубинке берутся такие самородки, талантливые писатели, как наш красноярский В. П. Астафьев или алтайский В. М. Шукшин? А не эта ли вода, земля, солнце, воздух точно так же, как и траву, деревья, хлеб, плоды рождают из себя уникальных людей?
Недолгая поездка от Бийска по Чуйскому тракту — и вот мы въезжаем в село Сростки. Называется оно так потому, что со временем несколько близлежащих деревень и посёлочков «срослись» в одно село, раскинувшееся на правом берегу быстрой Катуни при оживлённой торговой дороге на краю плодородной обширной равнины.
Село и сейчас продолжает жить своей жизнью, тянется за веком. Есть здесь и современные дома, есть коттеджи с банями, гаражами, есть магазины, мастерские. В центре села стоит церковь святой Екатерины – новая, кирпичная, красивая. Естественно, что немногое сохранилось в селе за без малого век, что прошёл с момента рождения Василия Макаровича. Нет избушки, где жили родители будущего писателя. Нет многих других старых домов, мало осталось земляков, что вживую видели Шукшина. Лучше всего сохранился дом, который Василий Макарович, уже получивший славу и признание, купил для своей матери Марии Сергеевны. Так и стоит он на взгорке, видимый издалека: беленький с голубыми приветливыми ставнями, как будто добрая старушка-мать ждёт из затянувшегося пути своего любимого сына.
Главный туристический объект в Сростках – старая бревенчатая школа, в которой учился, а затем недолго работал Шукшин. Школа одноэтажная, построена в виде буквы «П» из брёвен на высоком фундаменте. Сейчас здесь находится музей Шукшина с его подлинными вещами, с фотографиями, с журналами и книгами писателя, со статьями о нём. Здесь же устроен музей быта сибирской деревни первой половины 20-го века. В палисаднике перед школой посетителей встречает скульптура В. М. Шукшина работы В. Клыкова, больше похожая на скульптуру борца.
В музее уже шла экскурсия с другой группой туристов. Мы присоединились к ним и прослушали рассказ о творческом пути, последних годах жизни Шукшина и о памяти, которую хранят благодарные земляки писателя и артиста. Затем экскурсовод, вновь, специально для нашей группы, повела нас в мемориальный класс, показала парту у самой двери, за которой сидел Василий, и рассказала о его детстве и юности. Интересно было посмотреть на три ряда деревянных покрашенных чёрной краской парт, за одной из которых, когда-то давно, будущий писатель, презрев скуку уроков, читал запоем книги, погружался в волшебный мир застраничья.
Мы были последними посетителями в тот день. Рабочее время подошло к концу и, проводив нас, сотрудницы музея поспешили домой. Их ждали повседневные вечерние дела. А мы продолжили знакомство с селом.
Напротив старой школы, через дорогу, располагается небольшой сквер, где установлены деревянные, оригинально выполненные, фигуры персонажей произведений Шукшина. Их мы не успели осмотреть из-за недостатка времени. Экскурсовод позвал нас в автобус, и мы вновь покатили по селу, намереваясь посетить знаменитую гору Пикет. Там каждый год в двадцатых числах июля проводится Всероссийский фестиваль «Шукшинские дни на Алтае» - серия многотысячных мероприятий посвящённых творчеству Василия Макаровича и всей культуре сибирской земли. Снизу, из села, гора Пикет не производит впечатления: лысая возвышенность, поросшая по бокам нечастым берёзовым леском. Лишь издалека виднелись на фоне неба ажурные конструкции главной сцены и большая глыба-скульптура сидящего Писателя.
К сожалению, наверх подняться мы не смогли из-за наледи на крутом подъёме. Немного побуксовав, наш микроавтобус развернулся и съехал с горы.
Так закончились короткая наша поездка на родину
В. М. Шукшина.
И вновь за окном машины уплывают вдаль алтайские просторы, сворачивается асфальтовая лента Чуйского тракта. Я смотрел и думал, что вот покинул землю великий человек, обнаживший перед нами пласт жизни, но живут в городах и сёлах потомки Шукшинских героев: «чудиков» и настоящих мужиков, верных и любящих женщин. А что я увезу с собой из этой поездки, из общения с памятью Писателя? Смогу ли я быть понятым и принятым, хоть в какой-то мере, нынешними читателями?
Вспомнилось из Василия Макаровича: «Можно сотни раз писать во всех статьях слово «народ», но знаний от этого не прибавится. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней. Подготовленей, что ли. А то легко можно в дураках очутиться. До свиданья. Приятно провести отпуск... среди народа».
(В. Шукшин «Срезал»).
Всё-таки надо, надо время от времени уезжать из пыльных и шумных городов вот в такие, в изначальные места: в Овсянку, в Сростки, в дальнюю подтаёжную деревню моих предков и прикасаться к корням своего народа, ища там смысл и вдохновение. И пусть корни эти никогда не зачахнут и не умрут, а продолжают рождать новые таланты, воспевающие свою родину и её людей.
ДВА СОСЕДА

Владимир Михайлович вздохнул и выключил телевизор. Вишь, что в мире делается! Беспорядки на западе, война на юге. На востоке, вон, огромные ракеты запускают никого не спросясь.
Э-хе-хе, совсем люди с ума посходили. Звери и те так не живут. Сегодня в новостях опять про козла с тигром рассказывали. Подружились звери – видано ли дело! Вот, к примеру, в их селе – чтобы обычный серый козлишко жил рядом с медведем, или нет, даже рядом с охранницей сельмага кавказской овчаркой Джуной – да ни в жисть! А эти – существуют, и едят и спят бок о бок. Чудеса, да и только!
А люди? Эх, люди… Да взять хотя бы его соседа Кизякова – всю жизнь прожили рядом и вдруг на тебе, разругались. Да так крепко разругались, что война, да и только. Сосед даже забор поставил меж усадьбами – современный забор, не из жердей да штакетин, а из металлопрофиля. И денег не пожалел, гад! Чтобы с таким замириться – да ни в жисть!
Э, а соседа же Тимуром звать! Это сельчане его всё Тимохой кличут, для краткости. А так, Тимур он, Тимур Власович.
Владимир Михайлович покряхтел и поднялся с продавленного старого дивана. Открыл шкафчик, где стояла посуда, достал початую бутылку водки. Затем накинул на плечи защитного цвета ватник, надел галоши, и вышел из дома.

Со стороны улицы двор Тимохи – Тимура был огорожен дощатым заплотом, крепким, плотным, но совсем серым от дождей и снегов, много лет смывавших с него природную позолоту живого дерева.
Гость постучал кулаком в створку ворот:
– Эй, хозяин, открой-ка!
За заплотом хрипло и зло загавкал кобель. Минуту спустя в прорезь «Почта» выглянули насторожённые мрачные глаза.
– Хтой-то? Володька? Тебе чего?
– Открой, Тимур. Хочу выпить с тобой.
– Да пошёл ты… лесом! Не хочу я с тобой пить. Уходи!
– Помнишь Таньку, э, Гнатову жену? Ту, что, того, от рака? Сегодня год.
Звякнул засов, отворилась калитка.
В избе, по-холостяцки неубранной, пустоватой, хозяин рукавом смахнул со стола крошки, убрал в печь чугунок, пустой, немытый. Выставил на стол полбуханки серого хлеба и миску солёных груздей. Потоптавшись у серванта, достал гранёную рюмку на ножке. Одну.
– Я ведь, Володька, сильно на тебя обиделся. Даже, хм, был грех, хотел подкараулить ночью и пырнуть вилами. А потом вспомнил жизнь, как за одной партой сидели, как в речке купались, как в одной казарме два года голова к голове… Эх, да много всего! М-да. И тогда я забор поставил. Не от тебя, от своего зла.
– Да ладно, Тимур, извиняй, ежели что… Я не думал, что так будет. Но ты тоже неправ был! А-а! Да сколько можно об одном и том же? Давай выпьем. Дай ещё рюмку.
– Не. Пей один. У меня язва чегой-то… расшалилась. Я только чай с молоком выпью.
– Ну, ладно. Эх, Танечка – Танюша, душа моя! Вечная тебе память…
Владимир Михайлович выпил полную рюмку, закусил груздём и затих, склонив голову на грудь.
– Хм-м, Володька, а я ведь любил её ещё со школы.
– А я? – встрепенулся Михалыч. – Забыл, как мы после уроков втроём ходили? И дрались с тобой, кто её портфель понесёт. Да, слушай, давно хотел тебя спросить: в армии вы с ней переписывались?
– Ага. А она и с тобой тоже?! Фью-ю… А я и не знал. Вот ба-абы!
– А помнишь, после армии нас звали и на строительство ГЭС и на путину на Дальний Восток. А мы вернулись в своё село.
– Ага-ага. Я думал, ждёт меня, приеду – сразу поженимся. А она уже за Гната выскочила. Он на год раньше отслужил.
– Эх, да Бог ей судья. Женщина, понятно. Дай, я ещё рюмку выпью…
– Хорошо, Володька, что ты пришёл. Я бы, наверно, первым не замирился. Хороший ты мужик, настоящий.
– Да, ладно, Тимур, что ж мы, не люди? Вон, слышал, козёл с тигром задружили. А мы что, хуже?
– Э-э, ты чего это? Ты что, меня с козлом сравниваешь?! Пришёл ко мне домой — ах ты, хрен старый! Да я тебя!...
Тимур Власович вскочил с табуретки и стоял теперь сжимая и разжимая тяжёлые кулаки.
Владимир Михайлович замахал на него обеими руками:
– Что ты, что ты, Бог с тобой! И не думал тебя ни с кем сравнивать. Ти... Тимоха, ты же мой ближний сосед. Друг по жизни, можно сказать. Ты ж меня не так понял!
– ТАК я тебя понял! Я его, как человека пустил, а он... Выметайся отседова, сосед. И бутылку свою забирай!...

Обескураженный Михалыч вернулся в свою избу. Он долго ходил без дела из комнаты в сени и обратно, и что-то бормотал себе под нос, переживая новую ссору с соседом.
После ужина старик допоздна сидел у телевизора, скрашивая одиночество светом голубого экрана.
Наутро Владимира разбудил непонятный шум за стенами дома. Он, даже не умывшись из рукомойника и едва накинув телогрейку, вышел во двор. Из-за соседского забора доносился протяжный, с подвыванием, звук работающей «болгарки». Звук буквально резал ухо в серой тишине сельского утра. Михалыч подошёл к забору. В этот момент большой кусок металлопрофиля, вырезанный из целого листа, с грохотом упал на подмёрзшую землю. В образовавшийся прямоугольник прохода шагнул Тимур Власович, с «болгаркой» в руке.
– Здорово, Володька! Крепко спишь. Думал, раньше подойдёшь, поможешь.
– Здравствуй, здравствуй, Тимоха! Ты-то чего с утра пораньше тарарам развёл? Забор, что ли, убрать решил?
– Не то, чтобы убрать, а вот решил проход к тебе напрямую сделать. Всю ночь думал о нас с тобой. Правду ты сказал — соседи мы всё же.
– А, ну это да... Устал, поди, уже? Садись, покурим.
Оба соседа сели рядом на завалинку дома Владимира Михайловича, достали сигареты, зажигалки. В наступившей тишине стало слышно, как в курятнике загоношились куры, в тесном сарайчике завозился, захрюкал кабанчик, взятый на откорм.
– Когда думаешь кабана колоть, Михалыч?
– Да вот после ноябрьских и заколю. Удачный хряк в этом годе, в меру жирный. Я не люблю, когда одно сало. С мясцом вкуснее.
– Ага, ага. Ну, что ж, зови на свеженинку.
– А то, конечно, позову.
– Я тут, – Тимур показал рукой, – калитку поставлю из сетки. Чтоб куры не бегали. А ты заходи ко мне, Володя. Заходи...
– Об чём разговор. И ты забегай, ежели что.
– Володя, у тебя водка осталась? Ну её, проклятую, давай махнём по рюмашке! За нас с тобой.
– Сейчас, сейчас, Тимоха! Я ж с радостью...

Мутное, в покрывале серых туч, вставало по-над заречным лесом осеннее солнце. На остывающую землю начали падать первые редкие снежинки. Двое немолодых мужиков сидели и долго беседовали, прислонившись друг к другу плечами. Им было о чём вспомнить и что сказать. Они же не чужие друг другу. Соседи.
ЛЕГКИЙ ЧЕЛОВЕК

В городском автобусе было холодно и почти пусто. Только на переднем сидении за водительской перегородкой съёжилась женщина в зимнем пальто, да кондукторша, прижав к себе сумку, чтобы не дуло в бок, скучающе глядела в темноту окна.
Предновогодний вечер. Все люди уже, наверное, сидят за праздничными столами, смотрят фильмы или шоу по телевизору, ждут речь президента и новогодний салют. Ждут событие, которое приходит к нам каждый год и даёт людям надежду на счастье, на мир. На любовь.
Тускло светили мутные плафоны на потолке салона, редкие уличные фонари роняли в замороженные окна свой свет, как будто прощание. Кому охота ехать в последнем автобусе уходящего года? Разве что неудачникам, вроде той тётки на переднем сидении, которую видимо уже никто не ждёт, и никто не поздравит с праздником, да ещё тем, кто на работе: водителю и кондуктору.
Так и катил, не спеша, вечерний автобус, совершая последний в году, абсолютно невесёлый, но обязательный рейс. Пока его дорога не совершила неожиданный «поворот».
На одной из остановок салон автобуса озарило сверкание разноцветных огней.
– Кинотеатр «Мечта», – объявил из динамика женский голос. – Следующая остановка «Институт».
Натужно, с шипением открылась средняя дверь. В редком облачке снежной пыли в автобус вошёл пассажир. Взглянув на него, кондуктор невольно улыбнулась: забавный! Невысокий, в вышедшем из моды овчинном полушубке, в серых валенках, в меховой шапке, немного неуклюжий. Лицо вошедшего, с морщинками-лучиками, украшали весёлые молодые серые глаза, нос-картошечка и недлинная окладистая борода, казавшаяся продолжением шапки. Кондукторше он напомнил артиста Евгения Леонова.
Новый пассажир протянул транспортную карту и сказал звонким голосом на весь автобус:
– В новый год едем? С Наступающим вас, милочка!
Кондукторша окончательно стряхнула с себя полудрёму безразличия, улыбнулась ещё раз, широко, радостно, и отозвалась:
– И вас с Новым годом! Присаживайтесь, пожалуйста.
Мужчина сел на одиночное кресло посредине салона. Кондуктор оглянулась, посмотрела в заднее стекло и крикнула водителю, собиравшемуся отъехать от остановки:
– Постой-постой! Открой заднюю.
Задняя дверца с готовностью хлопнула и впустила в автобус ещё троих: молодого мужчину, женщину и ребёнка. Они дружно выдохнули морозный пар, собранный за время недлинного забега и плюхнулись на сидения.
– Вот видишь, – выговаривал муж жене, пока та отсчитывала плату за проезд, – автобусы ещё ходят. А ты говорила: «только на такси». А у таксистов в новогодний вечер знаешь, какая такса!...
– Да-да, нам просто повезло, – ответила та. Протягивая на узкой ладошке деньги, улыбнулась кондукторше:
– Спасибо, что подождали. С наступающим праздником!
Автобус отъехал от остановки. С появлением новых пассажиров в его салоне стало и веселее и теплее. Даже лампочки в плафонах на потолке, казалось, засияли ярче.

На следующей остановке в автобус, шумно и весело, вошла компания молодёжи, парней и девушек. Они ехали встречать новый год у Городской ёлки. Одна из девушек обмотала разноцветную мишуру вокруг поручня и крикнула свежим тонким голосом:
– С Новым годом, люди!
– С новым счастьем, – отозвался мужичок в полушубке.
Он сказал это негромко, как бы про себя, и весёлая девушка вряд ли его услышала, потому, что после своего поздравления сразу прильнула к высокому парню в модном пуховике. Автобус постепенно наполнялся праздником.
Наполнялось общественное транспортное средство и народом. Теперь на каждой остановке пассажиры входили и выходили, создавая, временами, непринуждённую суету и толкотню, от которой всем становилось только веселее.
Кондукторше уже некогда было скучать. Она только и успевала поворачиваться, проходя салон из конца в конец, обилечивая пассажиров, принимая и отдавая транспортные карты, обмениваясь поздравлениями. Женщина удивлялась: откуда на одном рейсе собралось столько добрых и приветливых людей, и сожалела, что не каждый день такое бывает.
Проходя по автобусу, она то и дело натыкалась взглядом на бородатого мужичка в полушубке. Тот не смотрел в тёмное окно, как это делают обычные пассажиры. Он вглядывался в людей, и, казалось, вступал с ними в мысленную беседу. Часто улыбался, изредка подмигивал, а иногда и хмурился, но легко, без злобы. Люди, проходя мимо него, тоже начинали улыбаться, а иные и задумывались, словно вспоминая что-то.
«Странный он какой-то», – подумала кондуктор. «Но человек, видимо, добрый. Да-а, а ведь всё началось, когда он вошёл! Нет, не может быть. И кому рассказать – не поверят».
Когда автобус проезжал длинный Коммунальный мост, было несколько минут посидеть и перевести дух. Случайно кондукторша подслушала разговор двух пассажирок.
– Посмотри налево, на того мужчину с бородой и в меховой шапке, – сказала своей соседке одна. – Я его узнала. У меня в мае на даче наросла уйма нарциссов, да хорошеньких. Ну, думаю, схожу, продам: и людям радость, и мне к пенсии прибавка. Нарезала, пошла к магазину «Агропром» – место людное. И что ты думаешь? Сижу-сижу, и ничего. Наверное, так час просидела зря. Хоть бы кто цветочек купил. Смотрят – и проходят мимо. Уже и ноги уставать стали, и похолодало. Что ж, думаю, домой надо уходить, нет сегодня счастья. И тут человек вот этот подходит. Говорит: «цветочки продаёшь, красавица?». Я так удивилась. «Какая, – говорю, – тебе красавица? У меня уже внуки взрослые». А он: «если такую красоту вырастила, непременно, и сама красавица. Всё у тебя будет хорошо». Я хотела ему что-то ответить, да как раз ко мне молодой человек подошёл. Спрашивает: «почём у вас гладиолусы?». Я аж рот открыла от удивления: надо же так в цветах не разбираться! Пока я с парнем разговаривала, пока он цветы покупал, гляжу – а того мужичка и след простыл. А нарциссы у меня влёт расхватали. Он это, узнала я его.
– Ах, да! – включилась в разговор вторая пассажирка. – И я его знаю. Видела! В августе, перед школой, поехала я в аэропорт, встречать дочь с внуком. Они с курорта возвращались. Погода отличная, солнце. На табло аэровокзала читаю: «рейс такой-то – прилёт по расписанию». Ну, выпила я кофе, сижу, жду. Вдруг смотрю – все аэропортовские, засуетились, забегали. На табло красная строчка: «рейс такой-то задерживается». Как задерживается? Где? Он же сесть вот-вот должен?! Все люди заволновались, особенно когда на лётное поле поехали пожарные и «скорые» машины с мигалками.
Я в справочную, мол, что случилось? Девушка в окошке отвечает: «ничего не известно, задержка рейса, ждите объявления». А сама глаза отводит. Я, как счас помню, оглянулась: к кому бы ещё обратиться? у кого узнать? Смотрю, а перед табло прилёта вот этот человек стоит. Не в полушубке, конечно, по-летнему был одет, но борода и глаза – точно он. Так вот, стоит он перед табло, озабоченный такой, борода торчком, брови сдвинуты, и шепчет про себя что-то. Я собралась было к нему подойти, а тут над нами раздался такой гул от самолёта, что у меня сердце зашлось. Ой, думаю, да что же это за кошмар? И побежала я сама не знаю куда. И вдруг голос по репродуктору женский, радостный такой: «произвёл посадку самолёт рейс такой-то. Выход пассажиров и выдача багажа в Терминале номер три». Ой, как все обрадовались! Смеялись, обнимались, в ладоши хлопали. Ну, встретила я своих. А они ничего не знают. Говорят, болтанка была, самолёт сильно трясло. Им сказали пристегнуть ремни и готовиться к посадке. Вот и сидели они пока самолёт не приземлился.
Что на самом деле с тем самолётом произошло нам так и не сказали. А я почему-то опять про этого мужика подумала: что было бы, если бы он перед табло не стоял? С чего я так подумала – сама не знаю. Но его я запомнила на всю жизнь.
– Приметный мужчина, – согласилась первая пассажирка. – Всё при нём, а… какой-то он «лёгкий», что ли?

Маршрут автобуса подходил к концу. Возле оперного театра, где стояла городская ёлка, вышло большинство молодёжи. Другие пассажиры тоже постепенно выходили, спеша на встречу с Новым Годом. Салон опустел. Кондукторша удобно, плотно села на своё кресло. У женщины, той самой, что одиноко сидела на переднем сидении с самого начала пути, неожиданно громко зазвенел сотовый телефон. Она вздрогнула, торопливо сняла варежки с тонких кистей рук, нажала клавишу:
– Да. Ох, это ты?! А я уже и не ждала. Приедешь? Ко мне? И никуда не будешь торопиться? Останешься… Ой, а я-то, я ещё в автобусе. Вот, вот моя остановка! Бегу! Милый, спасибо тебе! Это будет наш лучший Новый год.
Женщина вскочила со своего места и, едва дождавшись пока откроется дверца, вышла из автобуса и поспешила по заснеженному тротуару к близким домам спального микрорайона.
Кондукторша, глядя ей вослед, поудивлялась про себя, как один телефонный звонок может преобразить человека. В автобус входила немолодая, уставшая женщина, а вышла – ну, чисто девчонка, да ещё влюблённая. Хи-хи! И как приятно, что это превращение произошло именно в ЕЁ автобусе!
Она немного замечталась, представляя чужое счастье. От грёзы её отвлекло очередное шипение входной двери и голос в динамике:
– Остановка «Лесной городок». Следующая – «Академическая», конечная.
Кондукторша оглянулась: автобус совершенно опустел. А где же странный дедок с бородой? А вон он, уже идёт по узкой тропинке среди сугробов к сосновым лесопосадкам. Женщина подошла к водителю, сказала с лёгкой грустью:
– Ну, что, последний рейс окончен? Последний пассажир сошёл. И ещё один год жизни закончился…
Словно угадав, что на него смотрят, мужичок приостановился, обернулся, приветливо помахал рукой в меховой рукавице. После секундной задержки он пошёл дальше прямо по снежной целине. В свете автобусных фар вокруг бороды было видно золотистое свечение, а вот на снежной глади не оставалось и следа от его валенок.
– Смотри, он и в снег не проваливается, – засмеялась кондуктор. – Ну, чисто Дед Мороз! Да, а ты знаешь, мне показалось, что когда он вошёл, в нашем автобусе что-то изменилось, что-то произошло очень-очень хорошее. Скажи, а может и вправду это был Дед Мороз?
Теперь рассмеялся водитель:
– Взрослая женщина, а в сказки веришь! Нет, конечно, чудес не бывает. А это просто человек. Лёгкий человек. Поэтому и другим рядом с ним бывает легко. Вот он побыл у нас, сейчас пойдёт с семьёй праздник встречать. А в новом году ещё к кому-нибудь придёт, и другим людям легко станет. Знаю, я уже встречал таких людей. Ну что, едем в гараж и по домам? Времени осталось только-только к столу успеть.
С наступающим Годом, люди!
С Новым годом, Земля!
СОН ЧИНОВНИКА

Так случилось, что Аким Акимович Запискин уснул. Вы скажете, уважаемый читатель, что в этом нет ничего плохого – спокойный здоровый сон полезен и нужен каждому человеку. А если в этом сне связный сюжет иллюстрирован цветными картинами, то он ещё и интересен, как занимательное кино. Вот Аким Акимович и увидел такой сон.
А приснилось Акиму Акимовичу, что он попал в город населённый одними только чиновниками, в город, где правил победивший бюрократизм.
Это был город образцового порядка и чистоты, место всеобщего благоденствия и всегда хорошей погоды. Город назывался Бумагодельск. К нему вели четыре широкие, обсаженные тополями магистрали, при въезде в город украшенные транспарантами: «Город Бумагодельск приветствует своих посетителей!», «Да здравствует наше светлое будущее – неограниченный бюрократизм!», «Бумагоделец! Будь хозяином своего города!», «Вперёд, к полной и окончательной победе бюрократизма на всей Земле!».
По улицам и магистралям города ездили сплошь чёрные «Мерседесы» с синими мигалками. Впрочем, иногда попадались и БМВухи и «Лексусы», а для удобства мелких чиновников, не дослужившихся ещё до персонального «Мерседеса», ходили городские автобусы, широкие, приземистые, и без кресел, чтобы все пассажиры чувствовали себя равными, и никому не надо было уступать места.
По тротуарам, обсаженным деревьями и цветами, сновали туда и сюда чиновники всех мастей и размеров, аккуратно и пристойно одетые, с деловыми неприступными лицами, с папками, портфелями, авоськами набитыми всевозможными бумагами. Вместе с тем на улицах совершенно не было детей и стариков. Аким Акимович понял, что чиновники размножаются почкованием, делением и умножением. Когда же человек старится и выходит на пенсию, он становится не нужен обществу и мгновенно исчезает, скорее всего, автоматически разлагается на молекулы и атомы согласно циркуляру соответствующего министерства.
Всё нравилось Акиму Акимовичу в этом городе, всё его радовало. Он полной грудью дышал полным автомобильных выхлопов воздухом Бумагодельска и наслаждался жизнью. Наслаждался целых две минуты. Неожиданно перед ним возник чиновник департамента городского хозяйства в строгом костюме, при белой рубашке с галстуком, в лакированных штиблетах и громко объявил:
– Граждане, прошу очистить тротуар! Сейчас будет производиться пылевая уборка!
И тут же в его руках, откуда ни возьмись, появилась большая метла, и он с яростью начал подметать тротуар, поднимая целые клубы пыли, сметая окурки и бумажки, как Илья Муромец половцев. Аким Акимович, придерживая шляпу на голове, попятился к бровке тротуара, где стоял павильончик автобусной остановки. От пыли он чихнул, и тут же, скрипнув тормозами и приветливо хлопнув дверьми, перед ним очутился автобус. Благодарный Аким Акимович вошёл в него, не обращая внимания на маршрут следования. Водитель, он же кондуктор, он же контролёр, он же чиновник министерства транспорта, рявкнул в микрофон:
– Поторопимся на посадке! Проездные предъявляем при входе, служебные при выходе! Гражданин в шляпе, вам что, особое обращение требуется? Поднимайтесь со ступенек, распишитесь в книге «Входящие» и оплатите проезд, наконец!
Аким Акимович торопливо поднялся к водителю и вывел свою фамилию и номер удостоверения в толстенном гроссбухе, раскрытом посередине. Туда же он положил плату за проезд. Аким Акимович хотел уже пройти в салон и встать на свободное место у окна, но заметив строгий взгляд водителя, понял, что чуть не допустил бестактность. Он достал банкноту и аккуратно положил в широкий нагрудный карман чиновника. Тот сразу же плюхнулся в водительское кресло и так рванул автобус с места, что пассажиры наверняка бы упали, если бы предусмотрительно не держались друг за друга. И вообще езда в автобусе очень не понравилась Акиму Акимовичу. Чиновник-водитель вёл автобус так, будто хотел вытряхнуть души из пассажиров или мстил им за что-то очень личное и очень гадкое. Он, то резко тормозил без видимой причины, то набирал ход, то дикими виражами пытался обогнать легковушки, то тащился за изрыгающим солярную гарь грузовиком. Кроме того, гладкий асфальт на дороге вскоре кончился, и автобус поехал по копаной-перекопанной, кое-где присыпанной гравием, а кое-где наспех забросанной асфальтобетоном пародии на дорогу. В самом салоне было душно, автобусное радио гремело то низкопробной попсой, то рекламой. Такая поездка скоро утомила Акима Акимовича и, проехав пару остановок, он поспешил выйти из автобуса.
На улице же было по-прежнему хорошо: светило солнце, пели птички, также перемещались во всех направлениях чиновники – будто весь тротуар превратился в один большой коридор некоего учреждения. Но, шагая и рассматривая теперь город вблизи, изнутри, Аким Акимович заметил и кое-что негативное.
Вот новый высотный дом – блестят на солнце окна, но нет ни одной двери!
«В проекте забыли заложить», – решил Аким Акимович.
Вот угловой дом старой постройки выходит на перекрёсток двух оживлённых улиц. На одной улице фасад дома отреставрирован и покрашен, на другой весь облупился, облез и выглядит, как лицо старого, давно небритого холостяка.
«Улицы относятся к разным административным округам», – догадался Аким Акимович.
А вот дом средних лет постройки. Стоит без крыши, зато рядом навалены в две кучи строительный мусор и стройматериалы, и всё это вместе зарастает бурьяном.
«Годичное финансирование закончилось, денег недостаточно выделили», – понял Аким Акимович, и припомнил ещё и половинчатую дорогу, по которой ехал на автобусе.
От этих догадок ему стало немного грустно и, чтобы улучшить себе настроение, Аким Акимович решил сходить в кино. Кинотеатр – вот он, в двух шагах. Красочная афиша предлагает посмотреть новый экшн с навороченными спецэффектами. Аким Акимович купил билет у чиновницы из министерства культуры, не забыв и ей опустить в кармашек некую некрупную купюру, и прошёл в зрительный зал. К его удивлению, народа в зале было немного, зато у бокового выхода, отчего-то, образовалась небольшая толпа. Разобраться в чём там дело, не было времени, свет погас, и на экране замелькали кадры фильма. Именно замелькали. Несколько минут Аким Акимович не мог понять, что же там показывают. Кадры дёргались, резко менялись или замирали на месте. Спецэффекты были, но они или ослепляли весь экран, или бледной тенью скользили в уголке. По звуковому сопровождению тоже нельзя было ничего разобрать. Звук из динамиков то орал и вопил, то шептал неразборчиво, то тарахтел, как вокзальное радио. И вот кадры фильма перекосились, дёрнулись и остановились, замерли.
– Чино-овник! – закричал кто-то из задних рядов наглым голосом. – Смотри, чего показываешь!
Аким Акимович не мог больше выносить пытки показом фильма и поднялся с места. Но перед уходом он решил посмотреть, что же там интересного за боковой дверью, куда щемился народ. У двери стояла любезная чиновница с елейной улыбкой.
– Проходите, проходите, пожалуйста! У нас по телевизору идёт этот же самый фильм. Только внесите пожертвования на помощь бедствующим бюрократам. Кто сколько может, прошу Вас! От тысячи рублей и больше!
Аким Акимович протянул требуемую купюру и устроился на полужёстком стуле в компании других зрителей у широкоформатного телевизора. Кино действительно было снято неплохо, и сюжетец был, и игра актёров понравилась. К концу фильма настроение Акима Акимовича достигло апогея.
Однако выйдя из кинотеатра, он почувствовал, что проголодался. Пройдя несколько метров, Аким Акимович заприметил вывеску кафе «СкороСжеватель» и, толкнув стеклянную дверь, смело вошёл внутрь. Его нос сразу почуял запах вкусноприготовленной еды, газоплиточного тепла, и слегка пригоревшего масла, а желудок распахнулся, предвкушая обильное наполнение. Аким Акимович встал в недлинную очередь, которая двигалась, однако, довольно неспешно. Вскоре он понял, почему очередь движется вдвое медленнее, чем в обычной столовой. На раздаче стоял специалист из Департамента общественного питания. Чиновник наполнял пищей тарелку очередному посетителю и другую точно такую же. Вторую тарелку он ставил себе за спину на длинную ленту транспортера, и она увозила блюда куда-то далеко-далеко. «Голодающим бюрократам», – догадался Аким Акимович, хотя, хоть убей, не мог представить себе такого даже во сне. Перед его мысленным взором мерещилась только лоснящаяся физиономия с помидорными щеками и пузо, нависающее над вдавленным брючным ремнём. «Тьфу, чур меня!» – проворчал во сне Аким Акимович и вернулся в очередь.
Он выбрал себе на обед суп «Канцелярский» с клецками из скрепок, котлету «Подмётка пожарника» с гарниром из овощей и соусом «Экстраглю», и компот-коктейль «Клубничка в циркуляре». На кассе сидела немолодая чиновница из Министерства по налогам и сборам и, не глядя на меню, бойко печатала чеки. Аким Акимович заинтересовался её работой. Вытянув шею, он заглянул через плечо переднего посетителя. Кассирша считала, бормоча про себя:
– Так, каша. Стоит рубль, да два на ум пошло. НДС полтора, да ФСС десять, да ФОМС двадцать… Акцизный сбор, водный налог, земельный, на имущество… Итого, с Вас 400 рублей! Следующий!
Аким Акимович, подойдя к кассе по очереди, спросил:
– А Вы что, здесь и налоги собираете?
– Конечно. Где же ещё их собирать? – удивилась в свою очередь кассирша. – Все налоги собираются по месту приёма пищи. Заплати налог – и ешь спокойно! Проходите гражданин, не задерживайте очередь!
Аким Акимович сел за свободный столик и попробовал еду. Блюда, очевидно, готовили обеспечивающие специалисты главной и ведущей должностных категорий Департамента, потому что неподготовленному, незакалённому человеку есть их было совершенно невозможно. Суп отдавал чем-то невообразимым, то ли французскими духами, то ли половой тряпкой. Котлета, очевидно, была слеплена из мяса мамонта, пролежавшего в леднике 10 тысяч лет и обильно приправленного жиром. Отрезанный ножом кусочек котлеты совершенно не жевался, но пулей проскакивал в желудок и лежал там, как бомба с часовым механизмом. Выпив пару ложек супа и заглотнув два кусочка котлеты, Аким Акимович понял, что теперь долго ничего не сможет есть. Он залпом выпил компот-коктейль и понял, что больше не может так жить. В смысле, вообще жить не может. Не может ни есть, ни двигаться, ни дышать.
– Караул! На помощь! «Скорая»! – прошептал он помертвевшими губами и закрыл глаза. Во сне.
И тут же очутился на кушетке в кабинете врача.
– На что жалуемся, больной? – участливо спросил чиновник министерства здравоохранения в отглаженном и накрахмаленном белом халате и такой же шапочке. Он проникновенно посмотрел на Акима Акимовича сквозь толстые бифокальные линзы очков и затушил сигарету в стоящем на столе черепе. Запискин не смог сразу сообразить, на что же он конкретно жалуется. Да и пустые глазницы черепа глядели прямо на него и внушали безотчётный страх. Кто он? Хорошо, если просто «бедный Йорик». А вдруг это бывший пациент данного врача?! Затянувшееся молчание прервал врач.
– Так и запишем: жалоб нет! – бодро объявил он. Затем достал из шкафа и раскрыл толстый атлас по анатомии. Несколько секунд он сидел и, подперев кулаком лоб, разглядывал атлас. Потом порывисто встал и подошёл к кушетке. В его руке блеснула хромированная сталь большого скальпеля, похожего на маленький самурайский меч. Врач слегка постучал рукоятью скальпеля по голому животу Акима Акимовича.
– Та-ак! По идее вот здесь должен быть желудочек. Вот здесь почки. А печень – слева от меня или справа? Да без разницы – вскрытие покажет! – советовался он сам с собой. Потом обернулся к черепу:
– Резать или не резать? Вот в чём вопрос!
– Не надо меня резать! – испугался Аким Акимович. – Вы хоть про симптомы спросите или анализы сделайте!
– Не надо меня учить! – строго ответил чиновник. – Я 15 лет в министерстве работаю! Н-ну, хорошо, вернёмся к нашим… к Вашим, то есть, симптомам! Скажите: Ш! Скажите: Б! Скажите: М! …
– Доктор, что за странные вопросы Вы задаёте? Вы, случайно, не глазной врач?
– Да, по специальности я офтальмолог.
– Но мне нужен, по крайней мере, терапевт!
– Э-э, голубчик мой! Надеяться, что Вы попадёте на приём именно к терапевту практически нереально. Согласно Инструкции каждый чиновник-врач не должен засиживаться в своём кабинете. Это сделано для того, чтобы не было каких-либо злоупотреблений или ещё чего, чтобы не погрязнуть в рутине и застое. Поэтому мы каждый день меняемся кабинетами.
Вам ещё повезло, что сегодня здесь оказался именно я. А вот завтра здесь будет на приёме молодой гинеколог только в прошлом году окончивший институт. Вот завтрашние-то пациенты поизвиваются, хи-хи-хи!
– Доктор, можно я пойду? – взмолился Аким Акимович. – Мне от одной нашей беседы уже полегчало, правда-правда!
– Итак, Вы решительно отказываетесь от операции и госпитализации? Хорошо, допустим. Тогда распишитесь вот здесь, и здесь. Я вот Вам выписываю рецепт: эти таблетки принимаете до еды, эти – после, а эти вместо еды. Зайдите ко мне на повторный приём, так примерно, через годик. Если дойдёте. Будьте здоровы!
– Спасибо, доктор! – Аким Акимович схватил рецепт и попытался выйти из кабинета. Но врач встал у него на пути и раскинул руки. Аким Акимович сунул по купюре в оттопырившиеся боковые карманы халата и пулей выскочил из поликлиники.
На улице он отдышался и остановился в раздумье. Солнце уже не сияло на небе, а растворилось в какой-то серой дымке, зелень травы и деревьев поблекла и пожухла, дома стояли отчуждённые и унылые. И прохожие, все как один, шли с каменными ничего не выражающими лицами, будто только что вернулись с собственных похорон. Даже шум транспорта с улицы доносился глухо, как сквозь вату. «О, Боже, да неужели в этом городе нет ничего хорошего, разумного, доброго, светлого?» – подумал Аким Акимович. Он перевёл взгляд на противоположную сторону улицы и на здании, раскрашенном почему-то в три цвета: белый, чёрный и розовый, прочитал табличку: «Департамент по оказанию социальных, сексуальных и ритуальных услуг населению (ДОССРУН)».
– Ого, что у них тут есть! – обрадовался Аким Акимович. – А кто-то говорил, что у чиновников секса нет!
Он быстренько перешёл улицу, поднялся по широкому крыльцу и толкнул массивную дверь. И очутился в просторном, совершенно пустом вестибюле. Все стены были густо увешаны Инструкциями, Положениями, Приказами и Указами. Читать их у Акима Акимовича не было ни времени, ни желания. «Сам разберусь что к чему», – подумал он. Из вестибюля вели три двери со стеклянными створками. Возле двери, за которой виднелась лестница, ведущая вниз, висела чёрная табличка с золотыми буквами: «Отдел ритуальных услуг».
– Ну, мне сюда ещё рано!
Возле двери, ведущей в коридор на первый этаж, висела белая табличка с серебристыми буквами: «Отдел социальных услуг».
– И сюда не пойду – мне ещё работать и работать.
Возле двери, выходящей на лестницу наверх, висела розовая табличка с голубыми буквами: «Отдел сексуальных услуг населению».
– Очень интересно! Вот сюда-то мне и надо!
Аким Акимович открыл дверь у розовой таблички. Наверх вела лестница в семь пролётов. Наверху тянулся длинный коридор с одинаковыми дверями. По левую сторону коридора двери были голубые с ромашками, по правую сторону розовые с цветочками. У верхней ступеньки лестницы Акима Акимовича встретила очень симпатичная с восхитительной фигурой молодая женщина. Одета она была довольно вольно для чиновницы: туфли на семисантиметровой шпильке, юбка на два обхвата ладоней выше колен и белая шифоновая блузка, охотно облегающая все выпуклости фигуры (и ничего лишнего!). Она лучезарно улыбнулась Акиму Акимовичу:
– Добрый день! Референт государственной гражданской службы 1 класса отдела СУН Жанна Фривольная! Чем я могу Вам помочь?
– Здравствуйте! Помочь? Очень точное определение! Мне срочно нужна помощь, и именно Ваша помощь! В каком кабинете Вы принимаете? Я готов, я весь Ваш, принимайте меня! – Аким Акимович пригладил волосы и ещё больше подтянул и без того туго затянутый галстук.
– На что Вы намекаете, гражданин? – Фривольная сделала строгое лицо и потупила глазки. – Вы это прекратите! А я сегодня веду предварительный приём граждан и, чтобы быть поближе к народу, работаю в коридоре.
– В коридоре? Да тут же кроме лавочек у стен и нет ничего! Ну, пойдёмте, пойдёмте скорее! У вас же есть где-нибудь свободный кабинет?
Аким Акимович взял Фривольную под руку и попытался увлечь за собой. Та с негодованием вырвала руку, а другой шлёпнула Запискина по лицу.
– Что Вы себе позволяете?! Я нахожусь при исполнении обязанностей, а Вы меня за руку хватаете?! Я этого так не оставлю! Вы за это ответите!
Аким Акимович потёр щёку и смущённо поглядел на неё.
– Ох, простите, ради Бога! Я подумал, что Вы – молодая и привлекательная женщина, и я – мужчина в расцвете лет, мы могли бы…
– Что?!!! Как Вы меня назвали?! «Женщина»?!!! – Фривольная разозлилась уже по-настоящему. Её лицо и шея покрылись красными пятнами, глаза сверкали молниями, причёска встала дыбом, как у разъярённой фурии.
– Да как Вы посмели?! Меня, ведущего специалиста, советника третьей степени, при исполнении служебных обязанностей назвали «женщина»?! …
Аким Акимович понял, что совершил непростительную оплошность и лихорадочно заработал руками. Нащупав во внутреннем кармане несколько купюр, он, не глядя, вынул их, свернул вчетверо и бережно положил в нагрудный кармашек белой блузки чиновницы. Её лицо на мгновение приняло привычное выражение деловитой недоступности, но едва она взглянула на предложенные банкноты, выдержка ей окончательно изменила. Акиму Акимовичу показалось, что она сейчас грохнется в обморок, но Фривольная устояла и даже смогла прошипеть уничтожительно:
– Мне…! Вы дали…! ЭТИ деньги… ! И это называется – взятка …?!
И она бросила деньги в лицо Акиму Акимовичу. Тот на лету подхватил их и развернул. На его ладони оказались четыре измятые десятирублёвые бумажки. Аким Акимович страшно удивился – откуда они взялись? Вот уже много лет, с тех пор, когда он стал работать чиновником, у него не водились такие деньги! Что за чертовщина?! И ему стало так неимоверно стыдно, что он чуть не проснулся – он дал чиновнику взятку в сорок рублей! Ещё бы секунда и он бы проснулся – в холодном поту и с колотящимся сердцем, требующим нитроглицерина. Но внезапно по бокам оказались два неумолимых молодых человека в униформе и взяли его под локти.
И сейчас же коридор с голубыми и розовыми дверями исчез, а Аким Акимович очутился в большом зале с рядами пустых деревянных скамей, перед столом, покрытым красным бархатом, за которым стоял очень строгий человек в чёрной мантии и в шапочке с кисточкой. Строгий человек объявил:
– При исполнении Гимна бюрократов прошу всех встать!
Откуда-то с потолка зазвучала величественная, одухотворённая музыка. Подчиняясь тактам Гимна, зал порядно стал заполняться чиновниками. По мере их появления в зале, хор голосов звучал всё громче, всё сплочённее:
– … Мы бумажные важные люди!
– Мы люди!
– Мы и были и есть, мы и будем!
– Мы будем! …*.
Когда в углах зала стихли последние звуки Гимна, судья сказал:
– Прошу всех садиться! Слушается дело о даче взятки в 40 рублей(!) и оскорблении словом «женщина» должностного лица, находящегося при исполнении служебных обязанностей. Преступление тяжелейшее! Подсудимый, что Вы можете сказать в своё оправдание?
Аким Акимович поднялся со стула, понурив голову.
– Уважаемый гражданин судья! Дорогие граждане чиновники! Честное слово, со мной такое случилось в первый раз! Но я виноват и нет мне оправдания! Накажите меня по всей строгости закона!
– Подсудимый признался в совершённом преступлении, – продолжал судья. – Он приговаривается к высшей мере наказания: исключению из списков чиновников на веки веков и расчленению на мелкие части для дальнейшего использования в виде канцелярских принадлежностей. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит, и будет исполнен в зале суда. Всем встать!
Зал, заполненный до отказа, встал, как один человек. Двери распахнулись, и въехала машина, похожая на большущий дырокол. Судья поднял молоток. Аким Акимович замер и, в ожидании казни, закрыл глаза…
Тук-тук-тук! – прозвучал осторожный, но настойчивый стук. «Стучат! Опять стучат!» – с неудовольствием подумал Аким Акимович. «Надо же, даже во время моей казни стучат!»
Стук повторился. Аким Акимович открыл глаза, потянулся в кресле и крикнул с раздражением:
– Да! Войдите!
В его кабинет вошла секретарша Аня, миловидная, стройная, крашеная блондинка.
– Извините, Аким Акимович, что отвлекаю от дел, но у Вас начинается приёмный час. Посетители пришли. Примете?
«Хороша, чертовка!» – подумал Запискин, оглядывая Анечкину фигурку, от красивых ножек до обнажённой шейки. «Надо будет надиктовать ей пару писем после работы!» Он непроизвольно скосил глаза на угол стола и, встретив суровый взгляд жены, поспешно убрал её фотографию со стола в ящик.
– Анечка, мне, пожалуйста, кофе, будьте добры! Чёрный, без сахара, ладушки? И чайную ложку ликёра. Того, что Петрович с Кюрасао привёз. Но только одну, не больше! А посетители, ну уж ладно, пусть заходят по одному. Запускайте минуты через две!
Аким Акимович ещё раз потянулся в кресле, поправил галстук.
– Наверно, пообедал плотно, что такая чертовщина приснилась! – сказал он сам себе. – А всё-таки меня во сне казнить-то не успели! Так что поработаем ещё, послужим, хе! …

Ольга БОРИСОВА

Поэт, переводчик, писатель, член Союза писателей России. Автор пяти поэтических сборников, книги рассказов, книги сказок и двух историко-документальных книг о Болгарии. Победитель и призёр различных международных фестивалей и конкурсов в Чехии, Болгарии, Германии, Франции, Белоруссии, Украине и России. Лауреат международной премии «Славянские традиции». Стипендиат министерства культуры РФ. Награждена медалью имени Е. Замятина «За успехи на литературной и культурной ниве». Неоднократно побеждала в конкурсах переводов с болгарского и французского языков. Публикуется в российских и зарубежных журналах. Её стихи переведены на иностранные языки (французский, болгарский, македонский и сербский). О. Борисова – член Европейского Конгресса Литераторов (Чехия), руководитель Самарской региональной организации РСПЛ, главный редактор литературно-художественного и публицистического альманаха «Параллели», член редакционного совета журнала «Белая скала». Член ЛИТО «Точки» при Совете по прозе СПР. Участник документальных фильмов, показанных телеканалами: «Культура», «Рен-ТВ», «Новости- 24 Самара», «Спас», телевиденья г. Димитровграда (Болгария). Рассказ «Чёрные птицы» прозвучал на радио Гомель - Плюс (Белоруссия).

ТАКА ЛЮБОВЬ

Александра Михайловна, закончив приём, дописывала историю болезни последнего пациента. «Фью-фью, чив-чив», – пели пичуги за окном. «Вот вам и «фью-фью», – улыбнулась она. – Лето наступило, больных теперь мало. Все на огородах работают, некогда им бо-леть». Отбросив ручку, молодая врач, приехавшая работать в далёкое от райцентра село, подошла к открытому окну, посмотреть на крылатых певцов. Вдруг дверь резко распахнулась, и на пороге появился сторож – дед Матвей, ещё крепкий старик семидесяти лет в застиранной форменной одежде, образца семидесятых годов, в диковинном картузе неизвестного времени, со старой берданкой за плечом, с которой он никогда не расставался.
– Филька утоп! – выпалил он.
– Какой Филька? – растерянно спросила Александра Михайловна.
– Зойкин – Филька Колыбан!
– Когда утоп? – перед её глазами предстал худощавый небольшого роста, ничем неприметный сорокалетний мужик, с рыжей непослушной шевелюрой. – Да вчера утоп. На озеро пошёл порыбачить – ни его, ни удочек. Исчез, значит. Омут, видно, утянул.
– А почему вы решили, что утоп. Может, загулял где? Или с друзьями водочку попивает. Вместе с удочками не тонут. Что-то должно же остаться на берегу? – засомневалась в сказанном доктор.
– Не! Исключено. Водку не пьёт, жадный очень! А загулять – не ходок он. Раз было такое. К куме Нюрке в гости зашёл, так Зойка ей так накостыляла, что та полгода по больницам шлялась, лечилась, значит. Это ещё до вашего приезда сюда случилось. Теперь она их дом за километр обходит. И другим бабам – урок. Боятся с Зойкой-то связываться. А удочки – да кто его знает. Может, ребятишки утащили.
– Матвей Егорович, вы участковому сообщили? Искать же его надо!
– Сообщил!
– А что он?
– Да ничего!
– Как ничего? – ещё больше удивилась доктор.
– Говорит, что объявится. Если через недельку не придёт, водолазов вызовет.
– Сейчас я сама ему позвоню, – недоуменно пожав плечами, она набрала номер телефона.
– М-да! – послушался на другом конце провода строгий голос участкового, мужчины средних лет, серьёзного и, весьма, уважаемого в селе.
– Степан Петрович, мне тут весть плохую принесли. Говорят, что Филимон Колыбанов утонул. Что делать будем?
– Да ничего, Александра Михайловна! Объявится скоро. Семейка это чудная.
– А если не объявится?
– Давайте недельку подождём.
«Странные какие-то здесь нравы», – положив трубку, подумала докторша и, обернувшись к переминающемуся с ноги на ногу сторожу, спросила:
– А жена его что говорит?
– Воет. По селу носится, в каждый дом заглядывает, костерит на чём свет стоит. Все кусты вокруг озера обшарила.
– Матвей Егорович, а вы как считаете, где он?
– А шут его знает. Он человек скрытный, тёмный. Может, Зойку на верность проверяет, а может и утоп. Омут в озере есть. Он уже прибрал одного – Гришку Пегова. Еле нашли. Водолазов с города вызывали.
Дверь кабинета врача резко распахнулась и в неё влетела запыхавшаяся, с растрепанными волосами, со сбившимся с головы платком, Зойка.
– Дохтур, родненька, – запричитала она, вытирая концом платка слёзы. – Касатик мой пропал! На рыбалку пошёл и не вернулся. Я к участковому, а он искать его не хочет. Что делать-то? Ой-ё-ёй!
– А вы ничего подозрительного не заметили, когда он уходил? Может, в гости кому отправился, а сказать вам побоялся?
– Да, что вы! Ведёрко да удочки подхватил, озорно так пальчиком погрозил и ушёл. Больше своего ненаглядненького я и не видела.
– А может участковый и прав? Если завтра не объявится, будем искать. А пока домой идите, авось, вернётся.

Но Филька не вернулся. «Утоп!» – быстро разнеслось по селу. Потянулись соседи к дому Колыбановых, решать, значит, что делать дальше. Мужики гурьбой отправились к участковому.
– Петрович, делать что-то надо. Филька-то сгинул, – начал разговор Колька Серый – сосед Колыбана.
– Водолазов, Лександрыч, вызывай, – поправив берданку на плече, добавил Матвей Егорыч, – видно, и впрямь утоп.
На следующий день из города приехала машина МЧС. Из неё вышли двое. Одев снаряжение, спустились в озеро. На берегу собрались все сельские мужики. Они стояли кучками, перешёптывались и тревожно вздыхали.
– Вот угораздило! – доносилось то с одной, то с другой стороны.
– Второй уже. Видно, Гришка забрал. Скучно ему на том свете без дружка.
К вечеру уставшие водолазы сообщили, что обследовали всё дно, но трупа не нашли. Собрав вещи, они уехали.
– Как же так? – вздыхала примчавшаяся к участковому Зойка. – Не мог же он сквозь землю провалиться? Что же делать теперь, Петрович?
– Оформим как без вести пропавшего. Положенный срок пройдёт, и, если он не объявится, выдадим справку о смерти.
– Как же он объявится, если его уже рыбы съели? Да и косточек не оставили! Касатик мой-й-й! – завыла она и, спотыкаясь, побрела домой.
Прошла неделя после таинственного исчезновения Фильки Колыбана. Стали в селе замечать, что длинноногая Зойка повеселела, платочек новенький на голову повязала, платье покороче надела.
– Неспроста это, – судачили у магазина бабы.
– Смотри, идёт. Не идёт, а плывёт. А ведь мужа только что потеряла. Ох, неспроста! – вторили другие.
– Бабоньки! За мужиками своими смотрите. Бешенная она! Так и гляди, что уведёт какого! – говорили третьи...
Жизнь в селе постепенно вошла в своё привычное русло. Повздыхали мужики при встречах, погоревали около магазина бабы, и о Фильке забывать стали. Не было больных и у Александры Михайловны, и она явно скучала. По утрам навещал её местный сторож – Матвей Егорыч. С деревенской рассудительностью рассказывал последние сельские новости. Вот и сегодня поведал, что у Тольки Хилого соседский петух горох выклевал, и ему Толька чуть башку не свернул, а Валька – жена, значит, соседям скандал учинила! А в очереди за хлебом Ганька с Петровной поругались.
– Что на этот раз не поделили?
– Знамо что. Из-за мужиков сцепились.
Летний тёплый день, словно мёд с банки, тёк нудно и медленно. Из больных только старый дед Гриша заглянул после полудни.
– Дочка, поясницу вот скрутило.
Получив укол, кряхтя, отправился восвояси. Наступил вечер. Послышались звоны колокольчиков да окрик глухого пастуха Пашки.
«Вот уже и коров пригнали с пастбища. Больше уже никто не придёт», – складывая инструменты подумала доктор.
Зазвенели бабы подойниками, и вскоре в хатах засветились первые огоньки. Закрыв ФАП, Александра Михайловна отправилась домой. Идёт, не торопится. Решила дорогу срезать, вдоль лесочка пройтись, а там и дом её, для молодого специалиста специально построенный. Только свернула с дороги, смотрит, крадётся кто-то, оглядывается. Темно стало, лица не разглядела. Испугалась врачиха да за деревце спряталась. А тот по задворкам и прямо к Зойкиному дому. «Вот тебе и Зойка! – усмехнулась она. – Недаром, значит, бабы судачат».
Не успела Александра Михайловна ещё и постель разобрать, как раздался громкий стук в окно.
– Доктор! Доктор! – донёсся знакомый голос сторожа. Просыпайся, миленькая!
– Что случилось, Матвей Егорыч?
– Смертоубийство!
Александра Михайловна, накинув халатик, открыла дверь.
– Кто и кого убивает?
– А кто его знает. Там клубок целый! И все друг друга колошматят, – с явным наслаждением добавил дед.
– Вы можете мне толково объяснить, кто, кого и где колошматит?
– Так я же и говорю, что Филька убивает Зойку. Ганька убивает Кольку, и все друг друга лупцуют. Вы уж поторопитесь, участковый за вами послал. Помощь, возможно, нужна будет, если уже не поздно.
Врачиха быстро оделась, схватила чемоданчик с большим красным крестом, на ходу язвительно бросив:
–Так что, Филька объявился что ли? Он же утоп, кажется?
– Да не! Жив и здоров. Буянит сильно. Кольку застукал со своей женой.
– Ах, вот оно в чём дело! На самом деле, чудная семейка!
А в доме Колыбановых уже теснился народ, во всех комнатах горел яркий свет, повсюду виднелись следы драки. В передней на полу валялся расхлёстанный веник, а в углу на стуле лежала старая икона в деревянном окладе. «А икона, тут причём?» – удивилась Александра Михайловна. Увидев доктора, сельчане уважительно расступились. В зале за большим круглым столом, заправленным белой скатертью, с вышитыми по бокам васильками, сидел участковый и что-то записывал в тетрадь. Кто-то держал за локоть Фильку, женщины сдерживали пышущую злостью Ганьку.
– Садитесь, Александра Михайловна. Допрос чинить буду, а вы о нашем житье-бытье послушайте.
Затем, повернувший к Зойке, строго спросил:
– Ну, рассказывай, Зоя Ивановна, что у вас тут произошло.
В это время Филька сквозь зубы процедил:
– Сука она!
– А тебя сейчас не спрашивают. С утопленником позже поговорю. По закону за всё ответишь и за водолазов заплатишь!
– А я не простил вас по омутам лазить, – огрызнулся Филька.
– Вот я и рассказываю, – всхлипывала Зойка, – только свет выключила, как вижу, призрак заходит в комнату. Не! Не заходит, а вплывает и по лунной дорожке на полу ко мне идёт. Всматриваюсь, на мужа моего покойного смахивает. Точь-в-точь как он. Знать, думаю, по мою душеньку пришёл.
– Ты, курва, забыла сказать с кем спать собралась!
– Не перебивай, – строго оборвал Степан Александрович.
– Так вот! Успужалась сильно! Покойник же! Тут вспомнила рассказы бабки Прасковьи, как она метлой призрака выгнала. Схватила и я веник, что под руку попался, и давай его гнать. А оно-то, приведение это, драться стало. Тогда я Кольку и кликнула.
– Который в одном исподнем в кровати твоей лежал, – опять вставил Филька.
– Почудилось тебе! Одеяло там лежало, ночи-то у нас холодные. Он на крик мой истошный прибежал. Как раз во дворе своём был.
– Филька, ещё одно слово и под охраной Матвея Егорыча на улице своей очереди будешь дожидаться.
– Молчу, Степан Лександр! Я для неё всё, а она! – он отчаянно махнул рукой.
– Пока Колька с ним перебрёхивался, – обречённо продолжала Зойка, понимая, что попала в принеприятнейшую ситуацию, – я икону Спасителя нашего взяла, крест ней наложила да святой водицей призрака-то и обрызгала. А он ещё пуще взбеленился. Что тут началась! На крики Ганька прибежала. Увидала свого мужа, разъярилась, кулаками махать стала. Вон они у неё какие! Всем досталось. Смотрите, глаз мне подбила. Теперь синяк будет! – Зойка снова прослезилась.
– Козёл плешивый, сказал, что на дежурство вызывают, – тут уже добавила взъерошенная Ганька. – Я тебе бородёнку-то повыщипываю!
Участковый повернулся к Фильке:
– Ну а ты, утопленичек, где пропадал?
– В сторожке у Матвеича жил, да за курвой этой следил.
– Что жену проверить решил?
– А хоть бы так! Это моё дело!
– Да дело-то твоё, но за свои поступки ответить придётся.
– Так вот это кто по задворкам, словно вор, крался! – возмутилась докторша. – До смерти напугал! Фу на тебя!
Смекнула тут черноглазая Зойка, что настал нужный момент для примирения и, упав на колени, к мужу поползла:
– Касатик мой, ненаглядненьки-й-й! На кого ты меня хотел остави-ть! Я все глазоньки проплакал-а-а.
– Ага, вижу, как проплакала. Через неделю другого нашла, – уже более миролюбиво огрызался Филька.
– Филичка, родненький мой! Привиделось это тебе. Да я же при жизни твоей ни-ни! Вот как ты утоп, – она осеклась и тут же выкрутилась, – так, совсем истосковалась, руки на себя наложить хотела, да соседи не дали. Разве мне окромя тебя кто нужен? От такого мужа налево не ходять! Орлик ты мой крылатенький, это всё Ганька напридумала и шум подняла. Кольку свого приревновала.
– Колька, ну что ты як пень молчишь?! Скажи хоть слово! – повернувшись, в сердцах крикнула Зойка.
– Так оно и было. Я же сосед, крик услышал, на помощь и прибёг, – оглядываясь на жену, сипло ответил Серый. Ты, Филя, ничего не думай. Ганька это всё!
– Так прямо и Ганька?!
– А то кто ж, Филечка? У меня и мыслях ничего плохого не было, – поторопилась ответить Зойка.
– Вот и прекрасно, – вмешался в разговор участковый. – Запишем в протокол, что произошло маленькое недоразумение. Ведь так, мужики? – он оглянулся и, увидев одобрительные взгляды сельчан, дописал что-то в тетрадь. – Ну что, Ганька! Забирай своего муженька, да шагайте домой. Думаю, что вы и без нас теперь разберетесь. Но потише там, поняла? – строго предупредил он.
– Ага! – торопливо ответила Ганька и, схватив за локоть мужа, повела домой.
– Ну и нам всем пора расходиться. Полночь уже. Завтра вставать рано. Пойдёмте, Александра Михайловна, провожу вас до дома, а то объявится такой, как Филька, и переликает ещё.
Спускаясь с высокого тесового крыльца большого дома Колыбана, Степан Александрович, ухмыльнувшись, добавил: – Привыкайте, доктор! Любовь здесь така!

Наталия ЯЧЕИСТОВА

Родилась в Москве. Окончила МГИМО по специальности «международные экономические отношения». Кандидат экономических наук. В 2003-2006гг. работала Торговым представителем России в Нидерландах, где выпустила поэтический двуязычный сборник «Голландские изразцы \ Nederlandse Tegels» (издательство Het Spinhuis, Amsterdam). В 2007-2010 гг. работала в Пекине Директором проекта ООН по интеграции в Северо-Восточной Азии; по итогам выпустила сборник очерков и рассказов «Туманган». В 2014 издала сборник рассказов «В закоулках души», в 2016 – антиутопию «Остров Белых», в 2018 – фото-книги «Незнакомка в тумане» и «Мне мил Милан», в 2019 – сборник «Рассказы за чашкой чая». Окончила курсы литературного мастерства при Литературном Институте им. Горького. Публиковалась в журналах «Пражский Парнас», «Точки непостижимого», «Притяжение». Член ЛИТО «Точки» при Союзе писателей России. Член Союза писателей России.
ПОДРУЖКИ

День выдался морозный, но ясный, солнечный – Татьяна Сергеевна любила такую погоду. «Татьяна, русская душою… любила русскую зиму…» – это словно и про неё писал поэт.
Перейдя трамвайные пути, Татьяна Сергеевна заметила на углу «Пятёрочки» Ольгу Ивановну, – та уже поджидала её; накануне они сговорились пойти прогуляться в парк поблизости. С тех пор, как обе вышли на пенсию пару лет назад такие прогулки стали для них привычным делом.
На Ольге Ивановне был спортивный голубой пуховик и светлая вязаная шапка с помпоном; сама она казалась издалека молодой и изящной. «Совсем, как девушка», – подумала Татьяна Сергеевна и тоже подтянулась, приосанилась. Она с годами несколько располнела и не могла уже похвастаться стройной фигурой, как прежде, но всё-таки старалась держаться в форме.
– Здравствуй, дорогая! – выдвинулась ей навстречу Ольга Ивановна. – Какой денёк чудесный, одно удовольствие прогуляться! А какая у тебя шубка шикарная! По- моему, я её раньше не видела?
– Да что ты, ей сто лет! – ответила Татьяна Сергеевна, беря подругу под руку.
Вместе они направились по недавно расчищенной от снега аллее к парку.
– Как твой бок, отпустило? – участливо поинтересовалась Татьяна Сергеевна.
– Да, слава Богу! Помазала той мазью, что ты сказала, – и всё прошло.
– Ну и хорошо!
Они прошли к замёрзшим прудам, где в небольших полыньях плавали утки, побросали им хлеба, наблюдая за красивыми, с синими полосами селезнями и невзрачными бурыми уточками, посидели немного на лавочке, а потом направились вверх, на холмы, чтобы оттуда полюбоваться открывающейся панорамой городских кварталов.
– Смотри-ка, как левая сторона отстроилась! – изумилась Татьяна Сергеевна, глядя на стоящие поодаль дома. Всё строят и строят, скоро места свободного не останется. – А ведь когда мы сюда только заехали, здесь сплошной пустырь был. Мужу тут не нравилось, говорил: голо очень. А я люблю просторы.
Гуляли они долго, переходя с места на место, но усталости не чувствовали. Свежий морозный воздух бодрил, придавал сил.
– Смотри, какие мы с тобой молодцы! – заметила наконец Татьяна Сергеевна. – Уже больше двух часов гуляем – и хоть бы что!
От долгой ходьбы на припекающем солнце она даже немного распарилась и расстегнула шубу.
– А что нам! – живо отозвалась Ольга Ивановна. – Какие наши годы! Ты например так хорошо выглядишь, тьфу-тьфу, что тебе больше сорока пяти никак не дашь!
– Да ладно тебе! – смутилась подруга. – Вот ты действительно, как девушка! Такая стройная! И лицо гладкое, совсем без морщин.
Довольные, они продолжили свой маршрут и спустились на плоскую террасу, где находился длинный застеклённый павильон, в котором по временам устраивались разные мероприятия. Сейчас, под шапкой белого снега он, правда, выглядел довольно безжизненно. Подойдя ближе, Татьяна Сергеевна заметила афишу на стене.
– Да тут сейчас выставка проходит! – обратилась она к подруге. – «Художники Замоскворечья». Пойдём, посмотрим?
Подойдя к кассе, разом заглянули в окошко.
– Для пенсионеров билеты по сто рублей, – ответила им сонная кассирша.
Лица у наших подружек так и вытянулись. Они достали кошельки, расплатились и взяли билеты.
– Какая нетактичная женщина! – недовольно заметила Татьяна Сергеевна, едва они отошли от кассы. – Даже не спросила, сколько нам лет. Сразу: «Пенсионерам – по сто рублей».
– Да это она из вредности, – успокоила её подруга. – Есть такие люди, которых так и тянет гадости говорить, чтобы настроение другим испортить.
После осмотра выставки они еще немного прошлись по парку и остались вполне довольны проведённым днём.
Когда они направлялись к выходу вдоль аллеи, мимо них лихо промчался на лыжах седобородый мужчина в спортивном костюме.
– Слушай, может и нам лыжами заняться? – предложила Ольга Ивановна, провожая взглядом мужчину.
– Да что ты, – отмахнулась Татьяна Сергеевна, – у меня ни лыж, ни костюма нет.
– Так всё можно купить… Смотри, какие тут орлы летают! И мы будем с тобой, как две ласточки!
– Как ласточки! – мечтательно протянула Татьяна Сергеевна, глядя в светлое небо.
– А знаешь, Оль, – продолжила она через какое-то время, – даже когда мы с тобой состаримся, это будет не страшно. Главное ведь, чтобы близкий человек рядом был, хотя бы один. Чтобы можно было поделиться с ним своими впечатлениями и мыслями. Правда? Чтобы просто кто-то слушал тебя, но не в пол-уха, а внимательно, сочувственно, вот как ты.
Ольга Ивановна взяла её под локоть.
– Да, конечно, – ответила она бодро, глядя на заснеженные ели. – Быть бы только здоровыми, а там пусть говорят, кто что хочет…
СНЕЖНЫЙ ФРОНТ

– Приедем, дядя Юр, конечно, приедем! Пусть тетя Вера пироги печет!
Когда Александр две недели назад разговаривал со своим дядей – старым, добрым дядей Юрой, позвавшим его на празднование своего юбилея (подумать только: уже семьдесят лет старику!), он не сомневался, что они с женой, а может, и все вместе – с детьми, поедут к нему, хотя путь предстоял неблизкий – в Тверскую область, в деревню. Однако со времени их телефонного разговора обстоятельства изменились: жена простудилась и занемогла, у ребят появились дела, а прогноз погоды обещал на грядущие дни обильные снегопады, причем снежный фронт должен был пройти как раз через Тверскую область. Тем не менее, отказываться от поездки не представлялось Александру возможным: давно они не виделись с дядей, да и повод для очередной встречи был серьезный – юбилей как никак! После смерти родителей дядя Юра оставался у Александра единственным близким родственником, и поддержание семейных традиций, к коим относились и праздничные встречи-застолья, он считал своим священным долгом.

Поразмыслив и посоветовавшись с женой, Александр решил, что поедет в этот раз один и не на машине, как изначально предполагалось, а поездом. Он взял на работе отгул, присовокупив его к выходным, чтобы поездка прошла спокойно, без спешки. Суеты он не выносил.
От станции направился он к деревне пешком вдоль леса. Дорога была несложной – быстрым шагом с полчаса ходьбы. Александр с удовольствием вышагивал по искрящемуся снегу, вдыхая чистый, морозный воздух и радуясь предстоящей встрече с родственниками.
Явился он как раз вовремя: баня была уже истоплена, и мужчины – дядя Юра с соседом Толей и его племянником Колей собирались идти париться. Александр, раскрасневшийся с мороза, быстро распаковался и примкнул к собравшимся.
– Вы уж там не вусмерть-то упаривайтесь! – прокричала им вдогонку тетя Вера, – побыстрее там! Ужин на подходе!
– Да, мы недолго, теть Вер, – улыбнулся ей Александр, глядя как усердно хлопочут у стола женщины и жадно вдыхая аромат тушеного мяса.

«Господи, хорошо-то как!» – думал Александр, лежа ночью у теплой печки и блаженно глядя в темноту. Все улеглись, в доме пахло деревом и сдобой, было тихо, но в голове у него всё еще стоял шум разноголосья: мужской бас прерывался звонкими женскими голосами и смехом; мужчины спорили о политике; тетя Вера расспрашивала его о жене и сыновьях и нахваливала его, своего любимого племяша. Александр смущался: его почитали здесь за «важную птицу» – как же: столичный гость, компьютерный мастер! Сам-то он понимал, что ничего особенного из себя не представляет: к сорока годам ни карьерой, ни нажитым капиталом похвастаться не мог. Но здесь, среди простых людей, вроде и впрямь возрастала его значимость, к нему прислушивались, и это было ему приятно. Думалось: вот, мол, простые люди зрят в корень, видят и ценят в человеке его истинную сущность.
На следующий день посидели еще за столом, продолжили празднование. Опять приходили соседи – посидели, поговорили. Потом Александр помог дяде по хозяйству: вместе они потаскали из сарая доски на второй этаж, где дядя собственноручно занимался утеплением и обивкой мансарды.
Вечером Александр, сидя на диване, просматривал подшивки старых журналов (дядя был большой любитель истории и в прежние времена подписывался на тематические издания). Попивая травяной чай из стакана в почерневшем от времени серебряном подстаканнике, он чувствовал себя старосветским помещиком и даже прикрыл глаза, чтобы удержать подольше возникшее сладостное настроение. «Ах, пожить бы здесь деньков десять!» – мечтательно подумал он, дочитав статью про альпийский поход Суворова и откладывая в сторону журнал.
– Сашуля, возьми еще пирожков! – в унисон его настроению промолвила тетя и, не дожидаясь ответа, поставила перед ним тарелку с пирогами.

Наутро Александр встал пораньше – ему предстоял долгий обратный путь. Дядя Юра с тетей Верой были уже на ногах, готовясь к совместному завтраку и скорому расставанию.
– Смотри-ка, как метель разошлась! – обеспокоенно сказала тетя, поглядывая в окно, где за стеклом колыхался белый занавес из снежных хлопьев. – Сашуль, может, останешься до завтра?
– И правда, Саш, оставайся! – воскликнул дядя. – Глянь, как метет!
– Нет, не могу, мне завтра на работу! – ответил Александр, поднимаясь. – Доберусь, не маленький!
Он надел дубленку, порадовался тому, что обут в валенки, а не сапоги, сложил в рюкзак приготовленные тетей гостинцы. Обнялись сердечно, поцеловались. «Когда-то снова увидимся? И увидимся ли?», – он хорошо знал эти вопросы, всегда возникавшие в дядиных глазах при расставании. У него и самого в последнее время проскальзывали похожие мысли: что уж говорить, и дядя, и тетя совсем не молоды, а видеться доводится так редко!
И словно прочитав его мысли, тетя грустно вздохнула и перекрестила его напоследок.

Не успел Александр выйти за порог и сделать несколько шагов, как налетевший ветер чуть не сорвал у него шапку с головы.
– Ишь, как разошелся! – усмехнулся Александр, опуская у шапки уши и завязывая их снизу, под бородой.
Он старался идти быстро, ровным шагом. Александр любил зиму, бодрящий мороз и вполне терпимо относился даже к непогоде, заставляющей напрягать внутренние силы и вступать в единоборство с природными капризами. Однако на этот раз ветер разошелся не на шутку: идти становилось все тяжелее, каждый новый шаг давался с трудом. К счастью, было не слишком морозно, но снегопад усиливался, и белые вихри, как летучие призраки, носились перед ним из стороны в сторону. Усы и борода у него заиндевели, ресницы покрылись изморозью, и смотреть сквозь узкие щелки было непривычно и неудобно. Периодически он закрывал глаза и шел вслепую. Ему хотелось бы и вовсе повернуться спиной к ветру, но он боялся сбиться с пути, пока же, несмотря на снежную завесу, по правую руку от него просматривалась серая полоса леса, служившая ему ориентиром.
В какой-то момент его лоб пронзила сильная боль, словно от удара. Он поморщился и, нагнувшись, растер лицо снегом, после чего надвинул шапку поглубже, подтянул шарф и укутал им лицо – теперь только глаза оставались открыты метели. Он сделал несколько шагов, но тут вдруг почувствовал навалившуюся внезапно слабость и совершенно явственно осознал, что не в силах идти дальше. Всё, выдохся! Ему надо было где-то присесть и передохнуть, но деться было решительно некуда – со всех сторон лежал, крутился, сыпал снег. «Господи, что же делать?!» – пронеслось у него в голове. Его мысленному взору предстали жена и сыновья, дядя Юра, тетя Вера – эти родные ему люди казались теперь невероятно далекими, существующими в ином мире, до которого ему было не дойти.
«Да что это я?! – мысленно прикрикнул на себя Александр. – Здоровый, молодой мужик, прошедший армию! Чего раскис? Давай, вперед!». Он собрался с силами и сделал очередной шаг. Ветер не стихал, поднимая яростные вихри, и будто снежные барсы бросались на него то с одной, то с другой стороны, желая свалить его с ног и разорвать на части своими мохнатыми лапами.
«Идти, идти вперед! – убеждал он себя. – Полдороги я уже наверняка прошел, теперь будет легче. Главное – не останавливаться!». Он уже почти не чувствовал своих рук и ног и двигался по инерции, словно заведенный. «Что ж за напасть такая! – думал он. – Ведь не Сибирь же, не Северный полюс!.. Пропасть в Тверском захолустье в метель – что может быть глупее?!»
А потом сознание его отключалось на какие-то мгновенья, и он уже не понимал, где он. Только белый морок вокруг, немой танец метели, снежная кутерьма. Дорогу все больше заметало, и он двигался с трудом, сверяясь с едва приметной полоской леса. По временам ему казалось, что и она сейчас исчезнет – и он останется совершенно один в первозданном хаосе, обступающем его со всех сторон.
Оледеневшей рукой он нащупал за пазухой чекушку, сунутую ему дядей в последний момент и сделал несколько жадных глотков. Водка обожгла горло, прошла через солнечное сплетение, и кровь горячим потоком устремилась по жилам. «Господи, помилуй!», – прошептал он замерзшими губами.
Силы будто вернулись к нему и идти стало легче. Он сделал еще глоток.
Ему вдруг припомнилось прочитанное накануне: солдаты – те, что были с Суворовым зимой, в Альпах… Столько дней и ночей! И не просто шли, а сражались! Тащили за собой через горные перевалы орудия и лошадей… Ледяные уступы, вражеская картечь…
«Вперёд, ребята!» – командовал он себе и идущим рядом солдатам. Он старался не смотреть на них – уставших, вконец измученных долгим походом и неравным боем; просто ему, старшему по званию, во что бы то ни стало надо было продвигаться вперед, увлекая их своим примером.
– Давайте, ребята! Еще немного!
Ведь они одолели уже этот Чертов мост, где внизу зияло бездонное ущелье, а на той стороне засели французы! Отстреливались, на ходу заделывая прорехи в разбитом мосту, смогли прорваться! А потом был хребет Паникс… Двигались по глубокому снегу, ветер сбивал с ног. А за хребтом – ледяной обрыв! Подло преданные союзниками, они еле вырвались из окружения! Господи, какой же это был ад!
В какой-то момент полоса леса справа оборвалась, и на открывшейся заснеженной равнине показался силуэт железнодорожной станции. Сердце у Александра радостно колыхнулось, и он из последних сил устремился к полустанку. «Только бы успеть на поезд!» – думал он, стараясь ускорить шаг. Утром он вышел из дома с большим запасом времени, но как долго длился его путь, он не представлял. Поезда на этой маленькой станции останавливались редко, и если он пропустит одиннадцатичасовой, то не известно, сколько придется ждать следующего.
И тут, словно в ответ на его размышления прозвучало откуда-то из небытия: «Поезд на Москву прибывает на первую платформу». И через пару секунд снова: «Поезд на Москву прибывает на первую платформу».
«Быстрее! Быстрее! – подгонял он себя. – Главное, выйти на дорогу к станции. Так, а теперь – прямо по шпалам – к платформе. Быстрее! Быстрее!».
Частое дыхание обжигало горло, он ускорял шаг из последних сил. Вот уже и темный силуэт поезда выполз из снежного тумана, и практически в ту же минуту Александр взобрался на платформу и ввалился в вагон сквозь открывшиеся с лязгом двери.

Он сидел на жесткой скамье в полупустом вагоне и постепенно оттаивал; ледяной покров на усах и бороде становился хрупким, растрескивался и растекался холодной влагой по лицу и шее. Он залпом допил содержимое фляги и закрыл глаза. В пальцах рук и ног ощущалось болезненное покалывание. Поезд шел, убаюкивая его своим монотонным покачиванием, временами притормаживая; были то какие-то станции или вызванные снежными заносами остановки – Александр не знал, главное – он был в поезде, в безопасности, среди людей. Сознание его тоже будто оттаивало, и в полусне ему казалось, что его мозг, еще недавно гулко перекатывавшийся в голове замерзшим шаром, оживал, фиксируя случившееся: «Мы прорвались! Мы победили! Славные русские воины… Суворов… Альпы…»
Он открыл глаза и невидящим взором уставился на белую равнину за окном. «А что, собственно, делал Суворов в Альпах? – неожиданно подумал он. – Что это там приказывал император Павел Суворову: По просьбе союзников следует освободить Швейцарию и Австрию от французов!..»
Александр возмущенно хмыкнул и снова погрузился в дрему, но пережитое не отступало, тормошило, требовало ответа.
«Сколько же русских солдат полегло в чужих землях, не вернулось из дальних походов! – думал он. – Ради чего? Ради воинственных амбиций правителей, сомнительных дружб и альянсов. Недостаточно разве защищать свою землю, русскую? Из века в век – всё одно и то же, одно и то же... Что – человеческая жизнь? – мелкий стежок на громадном эпическом полотне истории…»
Поезд двигался по заснеженной равнине, словно горячий ключ пролагал себе дорогу среди ледяных наростов. Александр, прижавшись лбом к стеклу, смотрел, не отрываясь, на бескрайние пространства, покрытые белыми холмами, и всё ему казалось, что сейчас поднимутся из-за них солдаты и с криками: «Ура-а!» кинутся в атаку.
Слёзы, смешиваясь с холодной влагой, текли у него по лицу.



Бориславна ГАГАРИНА

Родилась в г. Киров, там же окончила факультет физвоспитания педагогического института (КГПИ). Большую часть жизни провела в г. Вятские Поляны Кировской области, работая детским тренером и педагогом дополнительного образования.
С 2014 года живу в г. Мытищи.
С 2015 года стала писать на «Prozа.ru» (Бориславна Агарина). С 2016 – член ЛИТО имени Дм.Кедрина. Пишу рассказы для взрослых и сказки для детей. Есть публикации в сборнике «Волшебные верфи» и альманахе «Кедринцы».


КРУЖКА СЧАСТЬЯ

В семидесятые годы в состав поезда входили общие вагоны: пыльные, с жёсткими скамейками. На картонном прямоугольничке билета так и печатали: «Жёсткий вагон». А номера места не было. Сколько билетов продадут – столько народа и едет. И набивалось – просто немеряно.
Морозным январским вечером шёл поезд из Кирова. Старательные проводницы топили жарко. В одном из переполненных общих вагонов ехали школьники с областных соревнований, студенты на каникулы, вахтовики с Крайнего Севера.
Весёлые пассажиры ели, пили, хохотали, рассказывая анекдоты и смешные случаи из жизни. Кто-то громко храпел на третьей, самой верхней полке, куда любили прятаться безбилетники. Было жарко, тесно, душно, шумно.
Среди прочих ехал измождённый бритоголовый старик, раздевшийся до серой майки. Ему тоже хотелось поговорить, и он стал негромко рассказывать попутчикам, что только что освободился из мест заключения ( с «зоны») на севере области. «Отсидел» долгие двенадцать лет за убийство любимой жены. Убил из ревности, по пьяни, и горько жалел об этом весь остаток жизни.
Жену не вернуть; дети от него отказались; мать умерла, пока сидел. Сейчас возвращается в родные края, даже не зная, где будет жить. В никуда.
Старик закончил рассказ и тяжело вздохнул. Слушатели притихли, задумались.
И вот бывший зэк говорит:
– Сейчас бы пива холодного кружку!
Так, мечтательно.
А за стенкой сидят и закусывают парни, которые слышат его среди гвалта в вагоне. Через несколько секунд они наливают и передают ему по цепочке зелёную эмалированную кружку, полную пахучего пенистого напитка.
Старик замер, когда перед ним оказалась эта кружка. Множество чувств отразило его лицо: недоверие, удивление, детскую радость, благодарность. Он поднял голову и уставился в закопчённый потолок вагона, как будто мог там кого-то увидеть. Окружающие смолкли.
– Господи!.. Бог… Бог есть!!!
Больше он ничего не смог выговорить. Взял наконец обеими руками холодную кружку.
Как неподдельно он был изумлён и счастлив!
Вокруг снова загалдели и захохотали. И все, кто видел в эту минуту старика – все были рады. Все прикоснулись к его маленькому счастью.
Всего лишь – кружка пива.
А школьница с косичками, наблюдавшая всё со второй полки, тихо прошептала:
– Где найти счастье? Долго ли искать?
Счастье люди могут прямо в руки дать!


СЕРАЯ ШАПКА

Дождливым ноябрьским утром Нетёща вышла гулять с собакой. Нетёща – потому, что её дочь жила в гражданском браке и, стало быть, Тёщей быть не могла.
У крыльца в луже мокла серая трикотажная шапка. Видимо, кто-то заходил в подъезд и уронил. У Зятя была похожая шапка.
Молодые вчера работали допоздна, пришли уже ночью, поэтому спали до обеда, и Нетёща не стала их будить из-за пустяка.
В двенадцать дня она снова пошла гулять с собакой – перед работой. Шапку кто-то поднял и повесил на заборчик у подъезда.
Нетёща зашла в квартиру – там уже началось утреннее движение и шуршание. Она спросила вышедшего из туалета Зятя, не потерял ли он шапку.
— Нет! — отрезал Зять и нырнул в свою комнату. Там пошуршали и посовещались. Он вышел из комнаты:
— Жена вчера потеряла мою шапку!
— У крыльца лежит. Я сейчас спущусь за ней.
— Не надо! Сам схожу!
Зять прошёл в ванную. Нетёща стояла в прихожей в верхней одежде – куртке, берете, сапогах. До выхода на работу ещё оставалось время. «Почему нет?» Она взяла прозрачный пакет, вышла из квартиры. Спустилась на лифте, подобрала с забора в пакет мокрую шапку и вернулась назад.
Зять высунулся из ванной. Нетёща протянула ему пакет.
— Нетёща Николаевна! — возмущённо завопил Зять. — Зачем Вы это сделали? Я же сказал, что сам схожу!!!
— Да ладно. Что такого?
— Я сказал, что схожу!!! Я что — немощный? Сам не могу? — он аж позеленел от злости. Пролетел на кухню и швырнул пакет с шапкой в мусорное ведро, звякнув крышкой. Скрылся в комнате, продолжая громогласно возмущаться.
Нетёща немного помедлила и, не раздеваясь, прошла на кухню. Взгляд упал в угол, на сумку с одеждой, собранную для благотворительной организации.
— Хоть в Донбасс отправлю… Там люди раздетые в подвалах сидят… – она достала пакет из мусора и зашла к себе. Решила пока выложить шапку на батарею.
На кухне кто-то уже швырялся в помойном ведре. Зять громко постучал в дверь:
— Отдайте шапку!!!
Нетёща отдала пакет.
— Зачем Вы за ней ходили? Я б сходил через пять минут! – со слезой в голосе обиженно крикнул Зять.
— Может, её кто-нибудь забрал бы через минуту? – ошарашенно предположила Нетёща.
— Ну и пусть!!! Это — моё дело!!! — взорвался Зять и с силой пнул подвернувшуюся под ноги собаку.
— Зачем надо было ходить? Я не просил! Я что – немощный какой ? – он ушёл в комнату, надрывно жалуясь Жене.
У Нетёщи задрожали губы и руки. Перед глазами веером взлетели светящиеся мошки – видимо, поднималось давление. Она схватила сумку и выбежала из квартиры – пора было идти на работу.
— Ну, ничего… – успокоилась Нетёща на улице. – Может, дочь будет рада…
Дочь почему-то болезненно радовалась, когда удавалось унизить мать.
Вечером Нетёща пришла с работы раньше молодых. Собака встретила её радостным вилянием хвоста. В ванной на горячей трубе сохла трикотажная серая шапка.
Кажется, в мире наступала временная гармония.
ЛЕЧЕНИЕ

Геннадьевна — женщина ещё крепкая и головой, и телом – готовилась ко сну. Муж умер, сын вырос. После работы искал своё счастье в ночном клубе. Можно было заниматься собой.
Геннадьевна с молодости невзлюбила крашеные больничные стены. Линолеум коридоров и кафель процедурных. Грубость санитарок и равнодушие врачей. Хотя врачи в их районной больнице бывали разные. Любопытная и смешливая Исаева. Чуткий и внимательный Ермаков.
Исаева ушла на пенсию, а Ермаков сам чем-то заболел и уже несколько лет не выходил из квартиры. Поэтому Геннадьевна как можно дольше откладывала поход в поликлинику. Копила болячки. Собирала народные рецепты. И преуспела в них. В тех и в других, разумеется.
Сейчас Геннадьевна основательно готовилась ко сну. Макнула в йод спичку и обвела ею кисть правой руки. Закапала в глаза медовой воды. Между искривлёнными подагрой пальцами ног вставила две катушки от ниток, отделив большие, наезжающие на соседей.
Обернула стопы зелёными листьями лопуха и надела сверху носки. Вставила в уши ватные фитили с кусочками чеснока внутри. Привязала к пояснице красным шерстяным шарфом капустный лист. Выпила ложку смеси настоек, называемой пенсионерами «ВКПБ» (валериана, корвалол, пустырник, боярышник). Вырезанную из луковицы узкую дольку засунула под верхнюю губу.

В комнату заглянул вернувшийся из клуба сын. Увидел лицо с оттопыренной губой и фитилями в ушах. Невежливо изумился:
— Ну, мать, свечу тебе в зад!..
— Ах, да! – вспомнила Геннадьевна. Сходила к холодильнику за свечкой виферона, засунула куда надо.
Вытянулась на кровати без подушки. Укрывшись до носа одеялом, закрыла глаза. Постаралась изобразить из себя желе. И ушла в сон, чтобы проснуться абсолютно здоровой.
Ну, или относительно здоровой.


ХАЛЯВНЫЙ ЗАЧЕТ

Шумным городским летним утром Руслан брёл в консерваторию – сдавать зачёт по специальности.
Вчера наконец закончилась «безумная» неделя. Последняя неделя полугодовой подготовки к празднованию юбилея консерватории, когда преподаватели и студенты буквально с ног сбивались от предпраздничных хлопот.
Руслан умудрялся совмещать хлопоты и любовь, разгоравшуюся между ним и абитуриенткой Аллочкой. Естественно было, что из трёх заданных на зачёт произведений он успел выучить только одно.
Вчерашнее празднование завершилось грандиозным трёхчасовым сборным концертом и банкетом для преподавателей и гостей, а студенты почти до утра прогуляли в старом парке на берегу Волги – с пивом, песнями и любовью.
В двенадцать часов ночи Руслан не забыл показать Аллочке, как надо «ловить халявный зачёт».
Минуя вахтёршу, они забежали в студенческое общежитие с чёрного хода. Высунувшись в форточку второго этажа с открытой зачёткой, Руслан прокричал:
– Халява, ловись! Халява, ловись!! Халява, ловись!!! – и захлопнул книжку.
С улицы друзья поддержали его радостным гоготом.
Разволновавшись перспективой получения халявы, парочка даже не воспользовалась моментом уединиться в комнате и умчалась продолжать гуляние с развесёлой толпой.
И вот, спустя несколько часов, невыспавшийся Руслан нехотя двигался к своему строгому преподу на расправу.
Открыл дверь в маленький кабинет с толстыми старинными стенами и окном в заросший зеленью внутренний двор.
— Здравствуйте, Виталий Палыч!
Педагог, сидевший на стуле, прислонясь затылком к стене, неторопливо открыл левый глаз. Затем правый. Видно было, что вчерашний банкет для него не прошёл даром.
— Я на зачёт, — напомнил Руслан и выложил на стол перед Палычем синюю книжечку.
— А… Да… — слегка проснулся маэстро и отлепился от стены.
Руслан уселся за рояль и размял пальцы. Очевидно, его молодой организм был покрепче, чем у наставника. И дело не только в предпенсионном возрасте Виталия Павловича, но и в его большом влечении к выпивке. Сегодня, кажется, он уже опохмелился.
— Так… Начнём-с… Что будешь играть? – поинтересовался Палыч с некоторым усилием.
— Антонио Вивальди. «Времена года». «Весна»? – робко спросил разрешения студент.
— Ну, хорошо… Давай… – легко согласился педагог. Опять прислонился к стене и смежил веки.
Руслан опустил руки на клавиши. Что-что, а музыку Вивальди он любил не меньше, чем Аллочку. Поэтому и выучил первое, что задали на зачёт.
Всё хорошее быстро кончается. Руслан взял последний аккорд и вопросительно взглянул на Палыча. Тот проснулся несколькими секундами позднее. В лице мелькнуло некоторое удовлетворение. «Хорошо, что не пришлось меня будить», – как будто бы думал он.
— Так-с… Что-ж… Неплохо… – он придвинул к себе зачётку. Под голову пришлось подставлять ладонь – похоже, она была ещё очень тяжела после банкета.
Руслан напряжённо ждал.
— Ну, а теперь… Вивальди, – предложил Палыч и устроил голову поудобнее, подставив вторую ладонь.
Студент приободрился и не без радости опять заиграл вступление. Педагог довольно кивнул и закрыл глаза.
Руслан старался. Оттачивал мастерство. Закончил мягко и вкрадчиво. Звук немного повисел в воздухе и стих.
Люди просыпаются от звуков, а кто-то должен проснуться от тишины.
Маэстро вздрогнул; быстро заморгал, отгоняя сон. Решительно взял авторучку и открыл зачётку. Похоже, что он совсем проснулся.
За окном отвлекающе замаячила кудрявая голова Аллочки, пришедшей поддержать друга.
«Одно задание осталось», – показал ей указательный палец Руслан.
— А сейчас — Вивальди! – строго прервал немой диалог маэстро и повелительно кивнул.
Руслан весело встряхнул волосами и начал самое мажорное в истории исполнение «Весны».
Палыч расслабился. Опустил подбородок на грудь и задремал.
Магическое заклинание «на халяву» действовало.
До получения зачёта осталось десять минут.

Р.s. Через пару месяцев фраза «А сейчас – Вивальди!» вызывала в стенах консерватории гомерический хохот, а форточки общежития в двенадцать ночи периодически были забиты головами ловцов халявы, с первого по пятый курс.


ЖОРА - ДЖОРДЖИНО

Сначала Жора был неуклюжим щенком с большой головой и большими лапами. А через год превратился в Джорджино ди Лучиано, как было написано в его документах, и стал похож на вороного пони с человеческим лицом.
— Кто это? – с благоговейным ужасом интересовались в парке гуляющие с детьми няни.
— Мастино – неаполитано! – гордо и непонятно объясняла им хозяйка, Алсу.
Алсу удачно вышла замуж. Через семь лет, когда её дочка пошла в школу – чтобы Алсу не было скучно одной дома и была причина выгулять очередную норковую шубу – муж подарил ей Жору. У Жоры был свой диван и своя душевая кабина. И один недостаток – он слушался только Алсу.
Потом случилась беда – его хозяева развелись. Дочку и пса поделили. Хитрая девочка – смесь татарской и еврейской крови – предпочла остаться с отцом. А Жору отдали Алсу, и он переехал с хозяйкой в однокомнатную квартиру её родителей.
Жора не хотел есть перловку с морковкой. Скоро в доме ощутилась нехватка денег на еду. Алсу пошла работать, а Жора в её отсутствие стал безобразничать. Просто беспредельничать. Выгонять стареньких Алсушиных родителей с их дивана. Отбирать содержимое их обеденных тарелок. Сдирать шторы для создания себе новой подстилки. Всячески показывать, кто тут царь, кто тут Джорджино.
Уже через неделю, после ухода Алсу на работу, старички забивались в угол на кухне, а Жора спал на диване и басисто рыкал, если какой-нибудь звук нарушал его сон: звон упавшей на пол ложки, щелчок дверного замка, скрип стула. Родители ходили на цыпочках, а заплаканная Алсу дала объявление в газету: «Отдам в хорошие руки…».
Жору увезли в другой город. Его зачислили в штат полиции и поставили на довольствие. Теперь он патрулирует улицы города со своим провожатым и заслуженно получает большую порцию каши с мясом. Алсу съездила его навестить, но Жора так плакал и стенал после её ухода, что ей навсегда запретили приезжать, чтобы не беспокоить пса.
Чёрный колосс идёт с патрульными по улицам, не спеша выкидывая мощные лапы, будто сжатые в человеческие кулаки. Под блестящей шкурой перекатываются мышцы. Он глядит по сторонам строгими глазами со слегка вывернутыми веками, и скандалящие около кафе пьяницы почтительно замолкают. После работы Жора в своём вольере съедает тазик мясного пайка и забирается на широкий топчан с матрасом. Проводник заботливо укрывает его байковым одеялом, гасит в вольере свет. Жоре снится парк, где бегают его друзья: далматинка Кэри, питбуль Брюс, овчарка Мотя-Матильда, и тихо ходит слепой чау-чау Ричард. А рядом с ним Алсу в шубе, пахнущей неизвестным зверем.



Дарья ЩЕДРИНА

Родилась в Ленинграде. Закончила в 1991 г. 1-ый ЛМИ им. И.П.Павлова, затем Санкт-Петербургский институт гештальта. По специальности врач и психолог. Работает врачом, живет в Санкт-Петербурге. Долгие годы писала «в стол», не решалась показать кому-нибудь свое творчество. В 2015 г. судьба свела Дарью с писателем, членом РСП Родченковой Е.А. Именно ей она и показала свои рассказы, которые неожиданно понравились. С тех пор – активно публикуется.
С 2017 г. является членом Союза Писателей России. За это время вышли в свет несколько книг автора: повести о любви «Звездное озеро» и «Недоразумение», роман в стиле фэнтези «Сокровище волхвов», психологические триллеры «Убить Еву» и «Черный квадрат Казимира» и два сборника рассказов.
ВКонтакте: vk.com/id458226055
Проза.ру: proza.ru/avtor/daryona67

РЕЦИПИЕНТ

Она опять орала, с отчаянием надрывая душу и себе, и ему. Костя привычно отключил слух, избегая лишних децибелов, но настроение, с утра светлое, весеннее, мгновенно упало на 20 градусов вниз. Главное, он никак не мог уловить момент перехода обычного недовольного ворчания в форменную истерику, и что было пусковым фактором? Вчера это был хлеб, который он забыл купить по дороге с работы. А что было сегодня? Кажется, чашка, которую он не поставил на определенное место на кухне. Почему у чашки обязательно должно быть определенное место? Почему тарелка, оставленная на кухонном столе, не вызывает истерику, а чашка вызывает?
Костя с тоской смотрел на свою жену Леру и думал, куда делась та тоненькая, легкая, как одуванчик, жизнерадостная и ясноглазая Лерка, в которую он влюбился на третьем курсе института, и откуда взялась эта вечно взвинченная, всем недовольная мегера? Впрочем, надо быть справедливым, и он сам, Костя, каким-то непостижимым образом превратился из веселого, полного надежд и грандиозных планов молодого парня в молчаливого, замкнутого мямлю и неудачника. По крайней мере так теперь его называла Лера.
Лера с ожесточением швыряла какие-то вещи и кричала о своей загубленной молодости и потерянном времени, а он молчал и никак не мог отделаться от ощущения, что смотрит со стороны какой-то неудачный водевиль в захудалом театре. Он, конечно, был во всем виноват и даже не спорил с этим утверждением. Он часто и помногу думал о том, как же они дошли до жизни такой? Как молодая счастливая семья всего за какие-то два года превратилась в захудалый театр? Но не находил ответа. Он даже не мог вспомнить, в какой именно момент есенинское «половодье чувств» превратилось в настоящую засуху? Когда их семейное счастье, как высохшая земля, покрылась вдруг трещинами ежедневных ссор и мелких обид? Неужели любовь, как вода, и ушла в эти трещины?
– Ты же ни на что не способен, вообще ни на что! – кричала Лера, распространяя вокруг жесткие вибрации раздражения и ненависти. – Ничтожество, недоумок, мямля!
Костя от этих слов поежился, как от внезапного сквозняка. Сразу захотелось спрятаться, забиться в какую-нибудь нору, или стать слепым и глухим, а главное, бесчувственным. Наверное, Лера права, раз он с упорством мазохиста молчит и терпит, и ничего не пытается изменить в их жизни. Но с каждым днем сил и желания что-то менять становилось все меньше и меньше. Они оба попали в какой-то заколдованный круг, выхода из которого не было.
И вдруг сквозь ее крики прорвалась трель телефона, и Костя бросился в комнату, с облегчением выдохнув: хоть на минуту можно было спрятаться от потока брани и упреков.
— Константин Алексеевич? – прозвучал в трубке серьезный женский голос. — Вас беспокоят из центра по пересадке костного мозга. Вы помните, что занесены в государственный регистр доноров костного мозга?
— Ммм… Да, помню. — промямлил Костя, с трудом вспоминая, что такое регистр доноров.
— Вы подошли по HLA-фенотипу пациенту, нуждающемуся в пересадке костного мозга. Если вы не передумали стать донором, то вам необходимо явиться в наш центр 18-го числа для прохождения полного обследования и для сдачи донорского материала. Не передумали?
— Нет. — быстро ответил Костя, плохо соображая, уловив только, что 18-го числа у него будет повод прогулять работу и долго не возвращаться домой, а этим стоило воспользоваться.
Уяснив, что для визита в клинику ему придется отпрашиваться с работы на целый день, и заверив собеседницу в том, что он не подведет, Костя отключил телефон и растерянно сел на диван. Когда же он успел попасть в этот самый регистр? Ах, да! Он вспомнил, как года два назад, на последнем курсе института, в аудиторию перед лекцией вошла староста группы Светка Черемыхина и предложила, очень настойчиво предложила, пойти и всей группой сдать кровь на донорство костного мозга. А чего, все они были молодые, здоровые! Почему бы не сделать доброе дело? Светка, зануда и круглая отличница, страдала неистребимой тягой к общественно полезной деятельности и вечно втягивала одногруппников в какие-то волонтерские сборища, студенческие отряды, благотворительные акции. В группе ее прозвали Родина-Мать за телесную дородность и душевную щедрость, с которой она пыталась всех опекать, удачно сочетающуюся с организаторским талантом. Над Светкой беззлобно подтрунивали, но подчинялись ее настойчивым просьбам даже с какой-то радостью.
И вот тогда, то ли поддавшись на ее уговоры и убеждения, то ли просто ради прикола, почти вся группа отправилась сдавать кровь в центр по пересадке костного мозга. Всем скопом и попали в государственный регистр доноров. Попали и забыли…И вот, надо же, Костя подошел по какому-то там фенотипу.

Задача отпроситься с работы на целый день была не из легких, но вовсе не из-за чрезвычайной важности и ответственности занимаемой Константином должности. Год назад, помыкавшись после института в отчаянных и тщетных попытках найти работу по специальности, он стал искать хоть какую-нибудь работу, потому что жить на что-то и кормить семью было необходимо. И вот нашел непыльную работенку в конторе с неопределенными целями и мутными задачами, влившись в ряды многочисленной армии низкооплачиваемых и непонятно чем занимающихся работников, заслуженно получивших пренебрежительное название «офисный планктон». Костя старательно и ежедневно перекладывал с места на место бумажки и отбивал барабанную дробь на компьютерной клавиатуре, честно отсиживая рабочее время «от звонка до звонка» и мучился бессмысленностью своего существования.
А ведь в детстве он хотел стать водителем-дальнобойщиком и наматывать на колеса огромной, груженой каким-нибудь важным грузом, фуры тысячи километров дорог по бескрайним российским просторам. Мечтал встречать рассветы в пути и засыпать на заднем сиденье машины, укрывшись звездным небесным покрывалом… Зачем-то пошел в институт, поддавшись стадному инстинкту, вместе со своими одноклассниками, неплохо отучился, так до конца и не поняв, зачем стал инженером в стране, где лет двадцать назад угробили всю старую промышленность, а новую создать все как-то не получалось?
Начальником отдела была Инга Эдуардовна, дама строгая, элегантная и нервная. По непонятным для Кости причинам она воспринимала своих подчиненных как плохо слышащих инвалидов по слуху, поэтому разговаривала со всеми исключительно на повышенных тонах. «Господи, да что же они все так кричат?» – обреченно думал Костя, выслушивая крики начальницы, не желающей отпускать его 18-го числа, и вспоминая Леру.
— Вы и так, Константин, неизвестно чем занимаетесь каждый день! — сверкая подрисованными черным карандашом глазами и широко разевая хищный алый рот, пеняла ему начальница. — Сплошные обеды и перекуры!
— Я вообще-то не курю… — вяло отбивался Костя.
— А теперь хотите целый день прогулять?!
— Так по важному же делу…
— Для кого важному? Для работы важно, чтобы вы работали. Я вас не отпускаю, Константин, потому что вы и так лодырь! Будьте любезны решать свои личные проблемы в свободное от работы время. Если не явитесь 18-го числа на работу, я вас уволю!
С тем Костя и закрыл за собой дверь кабинета начальника отдела. Это был тупик, из которого пока не было видно никакого выхода…

18-го числа как всегда встав рано утром, наскоро перекусив бутербродом с кофе, Костя накинул куртку, нацепил на голову шапку, и на цыпочках, чтобы не разбудить еще спящую Леру, вышел за дверь. В череде хмурых осенних дней, жалобно хнычущих серым питерским дождиком, это утро неожиданно встретило Костю ярким солнцем. Холодный северный ветер выдувал хлябь и сырость с городских улиц, нещадно срывая остатки желтых листьев с лип и тополей. Зато на расчищенном от низких облаков небе широко и свободно разливало золотое сияние бледное осеннее солнце. Он постоял посреди улицы, вдыхая свежий, с запахами недалекого моря, воздух и ощущая себя крошечной, незаметной песчинкой мироздания, которую вот-вот подхватит северный ветер и понесет куда-то в неизвестность, оторвав от знакомого и привычного…
Он смешался с толпой людей на остановке в ожидании своей маршрутки. Прогуливать работу было никак нельзя. Инга Эдуардовна запросто могла сдержать данное ею слово, и уволить его в два счета! И где тогда искать работу? На что жить? Лерка и так вечно ворчит, что денег ни на что не хватает… А как же тот несчастный, которому подошел его костный мозг по какому-то там фенотипу?.. Если ему нужна пересадка костного мозга, значит другие методы лечения не помогли…
В конце заставленной грязными автомобилями улицы показалась перегруженная маршрутка. Надо было прорываться сквозь толпу, расталкивать людей локтями, а то не влезешь в маршрутку и опоздаешь на работу. Машина затормозила у остановки, нервные, озлобленные с утра пораньше, люди бросились к открывшейся двери, пытаясь втиснуться в забитый салон. Костя растерянно стоял с краю и смотрел на пассажиров, пока маршрутка не тронулась с места, с большим трудом закрыв дверь, а потом повернулся и быстрым, решительным шагом направился в сторону метро. До Центра по пересадке костного мозга было всего несколько остановок.

В клинике Константина встретили как долгожданного гостя. Пришлось пройти какие-то дополнительные обследования, а потом проводили в просторное светлое помещение, где и должны были забрать у него донорский материал. Медсестра, милая девушка в симпатичном форменном брючном костюмчике, подчеркивающем ее точеную фигурку, вежливо побеседовала с ним, объяснив, что процедура взятия костного мозга совсем не сложная: сначала ему введут препарат, «выгоняющий» кроветворные клетки из костного мозга в кровь, потом возьмут кровь из вены, пропустят ее через специальный прибор типа сепаратора, который отберет нужные клетки, а все что останется вольют обратно в другую вену.
Действительно ничего страшного и опасного! Но все равно в тот момент, когда острая игла коснулась его кожи, на мгновение застыв над синим червячком вены, Костя почувствовал зябкое прикосновение протянувшихся из подсознания длинных щупальцев глупого детского страха к самому своему сердцу. И сердце замерло на секунду, а потом забилось быстро-быстро, то ли от радости, что все не так страшно на самом деле, то ли устыдившись за секундное колебание.
Пока сложные приборы делали свое дело, отбирая нужные для пересадки клетки из его крови, Костя спросил у медсестры:
— А кто тот человек, которому достанутся мои клетки? Как его зовут?
Медсестра бросила на него удивленный взгляд и ответила:
– По закону нельзя разглашать информацию о реципиенте в течение двух лет после пересадки. Так что, извините…
— Простите, информацию о ком?.. — Константин не понял смысл незнакомого слова. – Ре-це-…чего?
— Реципиенте. — Снисходительно улыбнулась сестричка. — Человека, дающего свои органы или ткани для трансплантации, называют донором. А того, кто получает эти органы или ткани, называют реципиентом.
Фу, какое неприятное слово «реципиент», механическое какое-то, скребущее железом по стеклу… Как будто речь идет не о живом, тяжело больном человеке, а о какой-то машине, бездушном механизме, которому потребовался ремонт с заменой детали. Костя вздохнул, бросив мимолетный взгляд на свою руку с торчащей из вены иглой капельницы. Рука немного затекла от длительной неподвижности.
— Жаль, — сказал он медсестре, — мне было бы приятно знать, кому спасут жизнь мои клетки.
— Могут спасти. — Уточнила медсестра, голосом подчеркнув слово «могут». — К сожалению, никто не даст гарантии, что ваши клетки приживутся в чужом организме. Существует риск отторжения.
Костя удивился и расстроился: он-то надеялся, что клетки обязательно приживутся, просто обязаны прижиться, ведь он даже работу прогулял ради этой процедуры. Видимо эмоции отразились на его лице, потому что медсестра добавила:
— Хорошо бы прижились, ведь вы оказались единственным донором для этого реципиента. Другого в регистре не нашли. Так что для него это единственный шанс.

На обратном пути из клиники Костя невольно думал о том человеке, которого в медицинской науке называли словом реципиент, и не мог отделаться от чувства несправедливости. Разве справедливо будет, если клетки единственного донора не приживутся? И что тогда? Этот человек умрет? Это не лезло ни в какие ворота. Костя понимал, что со своей стороны врачи сделают все возможное, чтобы этого не произошло. Но врачи не боги. А сам он, Костя, как может повлиять на ситуацию? Просто отдал свои клетки, а дальше как повезет?
Душа его требовала каких-то действий, хоть как-то повлиять на ситуацию, свести к минимуму все риски. В голове прозвучали слова Леры: «Ты же ни на что не способен! Ты ничтожество, недоумок, мямля!». Пусть так, но он отдал часть себя неизвестному реципиенту и ему было очень важно, чтобы тот выжил, обязательно выжил. Словно неудача с пересадкой клеток подтвердила бы бессмысленность его, Кости, жизни.
Он сам не понял, как очутился у ворот церкви. Наверное, ноги сами принесли, повинуясь каким-то архаическим импульсам, толкающим любого человека, верующего или неверующего, за помощью к высшим силам в трудную минуту. Костя не был верующим, никто из его близких в детстве в церковь его не водил, а когда повзрослел, то сам не ощущал такой необходимости. А тут пришел и, растерянно переминаясь с ноги на ногу, стянул с головы шапку и огляделся.
Маленькая, уютная церковь сияла десятками огоньков свечей, мягким пламенем лампад, блеском драгоценных окладов икон. Легкий, еле заметный запах ладана висел в воздухе. Он почувствовал, что попал в неизвестный ему, прекрасный мир. С десятков икон на него смотрели лики святых. К кому из них обратиться за помощью? Есть среди них кто-то, кто отвечает за помощь больным? Костя не знал, а спросить постеснялся. Пришлось положиться на внутреннее чутье.
Он купил свечку и стал медленно обходить все иконы подряд, прислушиваясь к собственному сердцу. Кого из святых оно выберет, к кому потянется? Большинство ликов казались ему какими-то отстраненными, холодными. Остановился он у иконы, изображающей седовласого длиннобородого старца с бесконечно добрыми, сострадающими глазами, словно вопрошавшими Костю «Что за забота привела тебя сюда, радость моя?». Зажег свечу, и неуклюже, спотыкаясь на каждом слове, стал не молиться, молитв он не знал, а просто разговаривать, как говорят с умудренным жизнью, уважаемым человеком:
— Не знаю, как вас зовут, дедушка, — тихо шептал он себе под нос, — но больше обратиться не к кому. Очень нужна ваша помощь. Не мне, со мной все нормально, реципиенту!
Жесткое слово неприятно царапнуло по языку. Но ведь за этим словом стоял реальный человек. Костя почему-то представил себе мальчишку-подростка с лысым после химиотерапии черепом, с огромными на фоне бледного, худого лица, полными страстного желания жить глазами…
— Понимаете, дедушка, одному больному человеку, реципиенту, надо помочь. Даже не знаю, как его зовут. Я ему часть своих клеток отдал, сделайте, пожалуйста, так, чтобы они прижились в его организме. Для него это единственный шанс. Я ведь не для себя прошу… Я за справедливость. Несправедливо это, когда умирают люди, которым жить и жить еще…
Он поставил свечу рядом с другими, трепещущими маленькими золотыми язычками, и повернулся к выходу. Пожилая женщина в темном платке, вероятно служительница, обходила храм, убирая огарки свечей от икон.
— Извините пожалуйста, — обратился к ней Константин, – кто изображен на этой иконе?
— Преподобный Серафим Саровский, — ответила женщина, с улыбкой посмотрев на седовласого старца.
Костя поблагодарил служительницу и собрался уходить, бросив прощальный взгляд на икону. И показалось, что преподобный Серафим еле заметно улыбнулся ему утешительной, обнадеживающей улыбкой …И в этот миг все в душе Кости перевернулось, словно кто-то решительной рукой перевел часы его жизни на начало отсчета и запустил механизм заново.

Костя быстрым уверенным шагом шел по коридору родной конторы, уже слыша из-за двери кабинета начальницы привычный ор. А в голове его непрерывным потоком крутился воображаемый фильм: он видел своего реципиента на больничной каталке, укрытого белой простыней; слышал, как при движении громыхает и поскрипывает заднее правое колесо каталки; видел, как мелькают мертвенным белым светом больничные лампы на потолке, когда каталку везут по коридору…
Костя решительным жестом распахнул дверь в кабинет Инги Эдуардовны и, буркнув себе под нос «Здрасти!», положил на стол перед начальницей лист бумаги.
— Что это? — растерялась от неожиданности сердитая дама.
— Мое заявление об уходе, — безразлично пожал плечами Костя, — с сегодняшнего дня.
Он повернулся и вышел, не дожидаясь, когда начальница разразиться новыми криками.
А реципиент тревожно осматривался в незнакомой, сверкающей чистотой и белизной комнате, куда его привезли белые ангелы в медицинских халатах, вдыхал привычный за долгие месяцы лечения больничный запах, и ждал...

Костя вошел в квартиру, скинул куртку на стул у двери, как всегда, не повесив ее на вешалку, что так бесило Леру, и прошел в комнату, не обращая внимания на уже готовую к очередной ссоре жену. Достал из шкафа старую, потертую спортивную сумку и стал собирать вещи.
— Ты куда это намылился? — с вызовом спросила Лера, замерев на пороге комнаты с воинственно скрещенными на груди руками.
— Ухожу… Совсем.
— Куда? — растерялась от неожиданности жена.
— Куда-нибудь. — Он бросил на нее полный отголосков прошлого тепла, когда-то согревавшего их обоих, взгляд. — Ты ж меня ненавидишь, Лерка. Ну зачем делать друг друга несчастными?
— А обо мне ты подумал?
— Вот о тебе именно я и думаю. Ты же достойна лучшего, чем я.
Рубашки и майки комком впихивались в сумку, а Лера стояла молча, расслабленно и немного растерянно опустив руки, на лице ее отражались попеременно то удивление, то облегчение.
Реципиент протянул руку с исколотыми бесконечными капельницами венами и тихонько вздохнул. От этой, последней капельницы зависела его жизнь…

Костя шел по осенней улице, не замечая стылого ветра, залихватски швыряющего в него сорванными умирающими листьями. Он не чувствовал ни холода, ни одиночества, ни растерянности перед неизвестным будущим, потому что там, в больнице, по тонкой трубочке капельницы в вену реципиента перетекала частичка его жизни, его силы и здоровья. Костя «видел», как его клетки растекаются по рекам вен и артерий, как они пускают корни и начинают приживаться, разрастаться в измученном болезнью теле и побеждать смерть. И одновременно в его собственном сердце таяли страх и сомнения, неуверенность в себе и боязнь неизвестности.
Он шел вперед с высоко поднятой головой и думал о том, что все мы в этой жизни доноры и реципиенты. Сегодня ты стал донором, отдав кому-то частичку своей души, частичку добра и любви, а завтра, когда тебе будет трудно и страшно, обязательно найдется кто-то другой, кто щедро и бескорыстно поделится с тобой своим теплом, своей поддержкой и заботой.
Мир накрепко связан этой бесконечной цепью, понял Костя, может, поэтому он пока еще держится?


Наталья КАРАЕВА

Наталья Караева родилась и выросла в России. В настоящее время живет в Казахстане. Литератор, педагог. Публикации в местных СМИ, казахстанском журнале «Нива», российских журналах «Север», «Изящная словесность», журнале для подростков «Мы».


ХУДОЖНИК

– Рисуй, пацан, что-то в тебе есть, – говорил Сёмыч, рассматривая его рисунки.
Сёмыч – местный запойный художник, приходил в школу раз в неделю, в четверг. Он вёл уроки изобразительного искусства, рисование, одним словом. Сёмыч был талантливым, но в их городке никто этого не понимал…
В этот большой город Художник приехал начинать новую жизнь. И когда час назад прошёл через раздвижные двери гостиницы, то и в голове не держал засесть здесь в ресторане.
Его новая жизнь начиналась ранней весной. Кап-кап-кап, – хлюпала оттепель, прохожие вздрагивали от пробирающей сырости, а здесь, в этом зале, саксофон завораживающе грустил Мишеля Леграна, мягко ступали официанты, негромко переговаривались посетители. Захотелось остаться, согреться, завтра – рабочий день в чужой бригаде. Не известно ещё, почему от них так неожиданно ушёл художник-оформитель, и ничего хорошего в том, что они берут его, «кота в мешке», без предварительной беседы, поверив рекомендациям его школьного друга.
Художник сидел у окна, поставив локти на стол и соединив ладони под подбородком. Временами он хмурился и, похоже, старался отогнать от себя какие-то мрачные мысли.
За соседним столиком сидела влюблённая парочка. Волосы у девушки коротко пострижены. «Как у моей жены», – подумал художник. Художнику нравились длинные волосы.
«А мы никогда с женой не смотрели друг на друга такими глазами», – с грустью, а затем и с завистью, думал он.
Они поженились, когда ему было всего семнадцать. Он – выпускник школы, она, его жена, новая училка музыки. Тоненькая, с мягкими завитушками на затылке.
«Она, как белый цвет, – думал он, рассматривая затылок отвернувшейся к стене жены. Она всегда так делала, когда засыпала. Ему казалось, жена стесняется его. – На ней можно нарисовать любыми красками. Что нарисуешь, то и будет твоим».
Высокий, стройный. Он от природы был броско красив. И это не единственный её подарок, природа вообще была с ним щедра. Люди, узнав, что он художник, как правило, просили нарисовать их портрет и всегда ждали от него каких-то странностей. Странностей не было. А было умение забавно рассказать байку, часто выдаваемую за историю из жизни. Умел хорошо петь под гитару, читал рэп, в общем, славный малый.
К своим же тридцати сделался высоким, с растрёпанной бородой, нескладным мужчиной по прозвищу Художник.
В их городке пользовалась спросом акварельная роспись стен. Особенно клиенты оставались довольны абстрактной его росписью. Он слыл трендовым, стильным художником. Спросом пользовались и его иллюстрации. Их заказывали, за них платили в богатых домах. Опыт воссоздания чужого приходил, но не синтезировался в своё. Художник пытался в окружающем мире рассмотреть его потаённую душу, увидеть никем не видимое. Не случилось. Картины не рождались. Иногда Художник объяснял это тем, что искусству нужны тишина и сосредоточенность, а его жизнь суетлива и поспешна. Но он знал: причина не в этом.
Белый квадрат холста манил и пугал его одновременно.
Ещё Сёмыч говорил: «Пиши всё, что Бог на душу положит…». Но то ли Бог ничего не положил, то ли дырявая душа его всё роняла. И уже давно неприкаянно стоял в гостиной мольберт с застывшим на нём пятном недописанных пионов в синей вазе.
Время шло, а он так и оставался хорошо зарабатывающим рисовальщиком.
Художник закрыл глаза и потер лоб. Художник почувствовал, как подступает отчаяние. Стало трудно дышать. Он подлил себе до краёв ещё не потеплевшей водки, подошел к окну и приподнял раму.
Там, за верхушками тополей, огромное небо. Оно похоже на небо над бабушкиным домом.
Прошлым летом, когда бессмысленность жизни окончательно скрутила, поехал он в заброшенную деревню. Нашёл бабушкин дом. Соседские дома, когда-то кирпичные и добротные, не сохранились — разобрали на строительный материал. Затянувшиеся ямы на их месте заросли сиренью и шиповником. И только бабушкин дом одиноко стоял со съехавшей набекрень прохудившейся крышей. В одном окне даже сохранилось запыленное стекло. За домом толпились одичавшие деревья бывшего сада. Вдохнув глубже, он почувствовал запах яблок, гниющих в траве под ними. На почерневшей двери висел замок, и он не стал вламываться в дом. Перевесился через подоконник с отслоившейся краской и заглянул внутрь. Сердце сжало виной и памятью. Затем сел на покосившиеся ступени крылечка и огляделся. Рядом живой веткой поникла умирающая черёмуха. Люди не бывают так честны в своих чувствах, как природа.
Воспоминания освободились от слоя нынешней жизни и наполнили его ощущением детства. Вспомнилось, как на зорьке они с соседским Стёпкой шли по заливным лугам, затем по краю лесочка к озеру удить рыбу. Вечером медленно, поднимая серую пыль, шло коровье стадо по улице. Затем бабушка наливала ему пузырчатого парного молока. «Умаялся?» – спрашивала она. Все это пришло ему на память, пока он сидел на облупленных ступеньках.
Он поднял глаза. Над ним — родниковое небо. И так светло стало на душе, так свободно...
И почему-то казалось тогда — это единственное, что важно. Стало пронзительно одиноко. Он почувствовал себя песчинкой, маленькой, ничего не значащей. Он вспомнил, что смертен. Удивительно, но он никогда ещё об этом не думал. Зачем тогда вся эта суета? Навалилась безысходность, и он не мог и не видел смысла избавиться от неё.
Это изматывающее ощущение своей ничтожности было с ним долгое время. Неразборчивое дружелюбие прибивало к нему разный люд, но никому из них он не отважился бы признаться, что несчастлив.
Утром следующего дня он привычно заварил кофе, когда на кухне появилась заспанная жена, потянулся к ней. Это было неосознанное движение. Отчаянно хотелось разорвать ощущение никчемности и одиночества прикосновением к кому-то родному, тёплому. Безразличный кивок жены остановил его. Она сделала вид, что не заметила его порыва.
Неделю тому назад на стоянке возле дома его окликнул мужчина из припаркованного рядом джипа. Он остановился. Мужчина вышел. Он не сразу понял, о чём говорит этот человек, а когда понял, не мог поверить в то, что слышал.
«И что нашёл в ней этот мужлан?» — думал он, и так хотелось, чтобы жена ушла к этому человеку, который сейчас уговаривал его отпустить её. А уж он, брошенный и свободный, избавился бы, наконец, от постоянного чувства вины.
Жена сказала, что да, этот мужчина любит её, предлагает уехать к нему в деревню, где у него добротный дом и хозяйство. Рассказала, но не ушла…
За окнами ресторана зажглись фонари. Возле Художника появились незнакомые люди. Он заказал водки. Официант, белобрысый и субтильный, маскируя раздражение улыбкой, принёс графин с водкой, а затем ещё…
Дни, наполненные работой и устроенным бытом, тянулись чередой. Но, когда умерла мама, домой не всегда хотелось. Художник дома мёрз. Жена объясняла это тем, что он — творческая натура, а они, жена где-то читала, любят тепло. Он же никак это не объяснял, он просто лежал на диване, укутавшись в плед. К мечтам Художника создать свою картину жена пренебрежительно не относилась, но никаких попыток понять их тоже не предпринимала.
А иногда наползала тоска, тёмная и плотная. И тогда он запивал. А через несколько дней, обжигаясь горьким кофе, нехотя спрашивал:
– Что в школе новенького?
– Да всё то же. Что там может быть нового? – кривила жена бледные губы.
«Боже, какая же она тусклая. Хоть каплю краски брызнуть бы, хоть один мазочек», – думал Художник.
– И что ты опять упился? – неизменно спрашивала она.
– У меня творческий кризис, – объяснял он свой запой.
Жена смотрела с брезгливостью, у неё даже ненависти к нему не было.
Художник сидел, закрыв глаза. Ему казалось, что он на палубе большого лайнера, который слегка покачивается на волнах. Звучит музыка. Ему хорошо. Он почувствовал, как чьи-то нежные руки касаются его лица, кто-то провёл пальцем по губам. Художник нехотя открыл глаза и отшатнулся. Над ним висело по-лошадиному длинное, пухлогубое, с аккуратными, как у его жены, бровями лицо.
— Ты, это, мужик, не старайся зря. Я по бабам специалист.
Художник засмеялся. А в голове уже вертелась байка про то, как его «голубой» клеил.
И он аж поперхнулся от смеха, представляя вытянутые рожи своих приятелей, кои потянутся к нему, как только он приедет на пару дней домой.
Бабы. Бабы, конечно же, бывали в его жизни, тусклые, незапоминающиеся, хотя часто и смазливые. С годами всё меньше и меньше.
Художник сел поудобнее, и глаза его опять закрылись.
– Тебе не понять. Если бы ты знала, как плачет душа?
– Водка плачет, – сказала жена и кинула на диван подушку, а на неё клетчатый плед.
Жена была права, как всегда.
– Она уехала. Я умру без неё. Понимаешь? Нет, ты не способна понять.
Жена усмехнулась, так, что ему захотелось убить её. Но не было сил подняться. Не было сил жить дальше.
– Не придумывай! Никого ты, кроме себя, никогда не любил. Выдумки!
Нет, он не выдумал её. Он встретил её в доме своего заказчика.
Заказчик уже рассчитался с ним, но вдруг пригласил к себе. Заказчик утром отправил жену и детей на берег Андаманского моря, и от того был весел, счастлив и коммуникабелен.
У этой женщины были восхитительно рыжие, небрежно заколотые, волосы.
Художник дотронулся до её оголённого локтя. Она вздрогнула, но не посмотрела на него.
Её звали проникновенным, как музыка виолончели, именем – Валерия. Валерия была любовницей заказчика.
Она тоже поняла, что где-то там, на небесах, была обещана этому долговязому художнику, но жизнь сложилась как-то иначе.
Ночью, уткнувшись взглядом в потолок, который в темноте казался глубоким как беззвёздное небо, Художник представлял, что у него своя мастерская, заваленная эскизами и недописанными холстами. Утром к нему из спальни на втором этаже спускается заспанная Валерия в белой ночной сорочке с рассыпанными по плечам волосами, прижимается и шепчет: «Ты опять всю ночь рисовал? Проклятые картины. Я их уже ненавижу…»
Однажды он не удержался: купил розы и простоял до темноты возле её дома. Он давно узнал, где она живёт. И когда в окнах стал зажигаться свет, он знал, что вон те два светящихся прямоугольника на третьем этаже – это её окна. И он знал, что она сейчас одна. Затем положил на лавочку («Как на могилу», — подумал он тогда) цветы и уехал на свой диван.
А иногда он просто ждал в машине её возвращения и следил, как она исчезает за металлической дверью подъезда. В домах загорались окна.

Хотелось позвонить, но он не позволял себе. Он не имел права. Ему нечего было ей предложить.
И она позвонила сама.
– Да? – спросил он охрипшим от волнения голосом.
Он уже догадался, что она возвращается в другую, потерянную им жизнь.
– Я уезжаю, – сказала Валерия, – в родной город.
– Я знаю, – прошептал он.
И она положила трубку.
Помнится, он испугался тогда, потому что ничего не почувствовал. Совсем ничего — пустота.
– Пустота, – повторил Художник, и рядом всхлипнула чужая женщина. Женщина его удивила. И перед тем как уронить голову на стол, он успел подумать: «Кто она?»

Проснулся художник поздним утром в гостиничном номере, от солнца в комнате уже не осталось свободного места, в ванной шумела вода, на спинке кровати висели его джинсы и свитер, в кресле, напротив, лежали чужие, аккуратно по-женски сложенные.
Он подскочил. Посмотрел на кровать за своей спиной. Там кто-то недавно был.
«Мама, – прошептал он, вспоминая губастое лицо, с аккуратно оформленными бровями. – Мамочка…»
Из ванны вышла женщина в полотенце.
– Привет! – сказала женщина и встряхнула руками мокрые рыжие волосы.
«Ты кто?» – хотел спросить он, но сказал:
– Привет! – И радостно засмеялся.
– Я Лера, – сказала женщина, как бы угадав его вопрос.
И он вспомнил её. Это она вчера плакала, когда он рассказал про свою неслучившуюся любовь.
Бывший школьный товарищ, к которому художник сбежал в другой город и где пытался начать новую жизнь, проводил его на следующий день до самого вагона.
– Не парься, братан! – сказал товарищ. – Ты всегда был мне классным другом.
Он тоже был хорошим другом.
В родном городке их квартира оказалась пуста, жена ушла к влюблённому в неё фермеру – она не могла жить одна. Художник вернулся в бригаду.
Прошло лето. Наступила зима.
Жена так и не встретилась с ним за это время. Вот только почему-то сегодня вечером встрепенулись в ней воспоминания, и она вызвала такси. Сердце бешено колотилось, когда подошла к родной квартире. На миг замерла, повернув ключом в замке, затем легонько толкнула дверь и вошла.
В глубине гостиной горел ночник. Он так и не научился спать в темноте. Она прошла в комнату и наткнулась на знакомый мольберт, где на прикреплённом холсте пронзительно синело небо, под ним из высокой, ещё бесцветной травы выглядывал заброшенный дом, со съехавшей крышей, блестя на мир единственным неразбитым окном.
Рядом валялись какие-то изрисованные листы. Она осторожно отодвинула их ногой.
Он спал, раскинувшись, на своем диване. Рядом, положив голову ему на плечо, спала женщина в белой сорочке. Волосы её были рассыпаны по его груди и по подушке. Она всмотрелась в спящее лицо мужа. Лицо было чужим, но до мельчайшей черточки знакомым. Постояла, с любопытством рассмотрев и лицо женщины, затем вышла, щёлкнув выключателем.
Через время художник проснулся от того, что ему приснилась жена. Снилось, что она приходила сюда. Стояла вот здесь перед ним. Было темно. Он приподнялся, чтобы включить свет, но спящая рядом женщина завозилась и приоткрыла глаза.
– Спи, спи, Лера, ещё ночь, – прошептал он и, устроившись поудобнее, вернулся в сон.
Бородатое лицо художника было по-детски счастливым.



Антон ПАНФЕРОВ

Родился в 1980 году в городе Калининград (ныне Королев) Московской области. С 1999 года работает в структуре ОАО «РЖД». Имеет 2 дан по айкидо. В 2015 году окончил РГУТиС (МГУС) по специальности «Экономика труда и управление персоналом». Именно в годы учебы появились на свет первые пробы пера. На первом этапе это были статьи, отчеты, зарисовки на экономические, исторические и социальные темы, которые со временем обросли художественными образами. В 2017 году Антон выпустил свой первый роман: «Сунгирь – тайна древней стоянки». В 2018 вступил в члены Литературного объединения им. Дм. Кедрина (г. Мытищи).
https://www.proza.ru/avtor/bookinist

НАКАНУНЕ

Эта история произошла в обычной русской глубинке, где среди непаханых полей, окруженная лесами, расположилась маленькая деревушка с десятком стареньких покосившихся домов, где на самой окраине, словно поднятый шлагбаум, замер колодезный журавль, печально глядевший на дно высохшего источника. С высоты птичьего полета, деревушка казалась небольшой проплешиной среди бескрайнего зеленого пространства. Единственная дорога, соединявшая деревню с районным центром, была мало пригодна для общественного транспорта, поэтому жители, ежедневно совершали долгие, пешие экскурсии, стараясь добраться до цивилизации. В самой деревне, жизнь шла по старинке. Коротая дни, доживали свой век местные жители, которые за годы прожитые бок о бок, приходились друг другу уже чуть ли не родными. Молодежи было мало, в основном старики и старухи, для которых деревенская жизнь была привычная, а запросы скромные. Скотины в домах уже давно не было, а из подсобного хозяйства остались лишь огороды. Длинные осенние вечера жители деревни проводили, сидя у телевизоров, или за чтением местных газет. Читал, как правило, кто-нибудь один, а остальные слушали и дремали под усыпляющий голос чтеца и вой ветра за окнами, доносившийся с полей.
В стороне на возвышенности особняком стоял дом Василича – так по простому прозвали деревенские председателя местного самоуправления. Этот самый Василич являлся ставленником районных властей, чтобы являть народу их волю. На публике он показывался только по особому случаю, когда нужно было сообщить какую-нибудь важную новость или заручиться поддержкой народа. Жители деревни издалека наблюдали его грузную фигуру и мясистое, украшенное двумя подбородками лицо, когда он по случаю торжественных мероприятий появлялся в клубе. Но как только в конце улицы поднималась пыль столбом, все говорили: «вон-вон Василич поехал в правление», значит, жди известий. А тот лишь морщил лишенный волос череп, когда проезжал на своем внедорожнике по ухабистой деревенской дороге, не обращая внимания на жителей.
Чтобы на народе не так сильно сказывалось бездействие и произвол властей, по воскресеньям и праздникам в местный деревенский клуб, который остался еще от Советской власти, завозили районных артистов на потеху старикам. Те с удовольствием собирались послушать и поплясать под музыку, много ли им было нужно для счастья.
Мужики помоложе понимали, что кроется за этой ширмой, и часто не стесняясь, шли на конфликты с местным управителем, иногда сводя дело к рукоприкладству, а некоторые самые отчаянные пробирались на его территорию, протыкали колеса у его машины и били стекла в особняке. Мстя за бездействие. Тот часто терпел выходки буйных соседей, лишь иногда прибегая к услугам правоохранительных органов.
Он знал, что всегда наступит время, когда можно будет прикрыться вышестоящим начальством, а иногда и сослаться на него.
Так и произошло. После очередной поездки Василича в район, на дверях клуба появилась афиша: «6 октября состоятся выборы в районный совет депутатов». За годы демократии народ давно привык к подобному, а также к тому, что накануне выборов происходят агитационные мероприятия, сопровождающиеся множеством обещаний со стороны народных избранников. Накануне старики заготовили послания новому кандидату в надежде передать их ему лично в руки. Потому как прошлые просьбы, переданные через Василича, так и не дошли до адресата.
Предвыборное собрание назначили на воскресный день, пригнали автолавку со свежими продуктами, украсили помещения клуба, создав тем самым праздничную атмосферу. Набежала вся деревня.
– Глянь, старый, те двое в костюмах, наверное и есть из района? – толкая в бок своего мужа произнесла старуха, прикрывая рот рукой, чтобы не услышали.
Пожилая семейная пара сидела на первом ряду и тихо шушукалась. Они были как две капли похожи друг на друга, такое впечатление, что искусный мастер выстругал их из одного полена. Сухонькие, сгорбленные, но еще довольно крепкие, они сидели и с надеждой смотрели на кандидатов. Их старые ослабшие глаза постоянно слезились, и эта влага устремлялась по изрытым морщинами потемневшим лицам.
– Нам один леший, что двое, что трое. Одно болобольство, да и только, – шепнул дед бабке.
– Да погоди ты! Авось что выйдет в энтот раз.
– С энтого рая не выйдет ни …! – закончил тот поговоркой.
На этот раз, кандидат лично решил познакомиться со своими избирателями, объехав все глухие уголки своего будущего владения. Вместе с помощником они поудобнее разместились на подмостках сцены и терпеливо ждали, пока вся деревня соберется и рассядется на местах.
На вид ему было не больше шестидесяти. Высокий, статный, с копной темных курчавых волос, слегка подернутых сединой, он как-то особенно выделялся на сером фоне. Его черные, проникновенные, глубоко посаженные глаза бегали по всему залу, оценивая обстановку. К началу мероприятия набралось человек двадцать. Тишина в зале и ожидательные выражение лиц возвестили о том, что можно начинать агитацию. По традиции слово взял Василич. С трудом поднявшись со своего места, одной рукой он опирался на стол, а в другой держал листок с текстом. Как обычно сделав акценты на стабильность и положительные прогнозы на будущее, не забыв упомянуть про международное положение, он тем самым плавно подвел к основному – представлению кандидата. Зачитав его краткую биографию, и особо выделив заслуги, он дал слово самому народному избраннику.
Пока тот в общих чертах рассказывал темному малограмотному народу о миссии и стратегии развития малонаселенных районов нашей Родины, по залу пошли шушуканья. Молодая пара, сидевшая на предпоследнем ряду, обсуждала что-то свое. Их еще мало интересовала экономика и будущее района, а еще меньше международное положение. Воля отца девушки заставила их присутствовать на этом собрании, и они, дабы никому не мешать, отсели подальше и тихо беседовали, увлекая друг друга в объятия.
– Коль, а ты правда на мне женишься? – произнесла Маша – голубоглазая блондинка с ямочками на щеках. Она была самая красивая в этом зале, так как старалась понравиться своему кавалеру.
– Конечно! Я же тебе обещал, как только из армии вернусь, тут же распишемся! Глядишь, к этому времени бабуля добьется от районных властей разрешения и льгот на строительство нового дома. Отстроимся и заживем мы с тобой, Машка, не хуже нашего старосты. Я работать к нему наймусь. Он обещал на будущий год хранилище построить, и рабочие места создать, я первый на очереди.
Флегматичный паренек, рассеяно смотревший по сторонам, строил иллюзии в отношении своего будущего. Со стороны он напоминал первоклассника, который на уроке считает ворон.
– Здорово, Коль, я тебя так люблю!
– Ой, гляди бабуля твоя подошла к кандидату!
Уже знакомая нам старушка, недавно спорившая со своим мужем, поднявшись со своего места, дрожащей рукой протянула народному избраннику листок:
– Милок, прочти, я там все подробно написала! – бабуля очень нервничала и голос ее дрожал.
– Пособи нам старикам в нашей нелегкой доле! Изба вон, совсем разваливается: фундамент просел, стены перекосились, крыша протекает. По весне двор, где раньше была скотина, завалился и поломал забор, а делать некому, у нас с дедом силы уже не те, а внука глядишь служить заберут. Один он у нас помощник по хозяйству, – причитала старушка, вытирая глаза кончиками платка.
– А что, у нас сейчас по уходу за стариками отсрочка не полагается? – шепнул кандидат на ухо своему помощнику сидевшему рядом. – Тот лишь отрицательно покачал головой.
– Хорошо бабуля, обязательно рассмотрю ваш вопрос, и обязательно дам знать о своем решении!
– Вот спасибо, милый! Прямо и не знаю, как тебя благодарить!
– Ну что вы, какие пустяки! – довольно усмехнулся кандидат.
Вдруг, входная дверь с силой открылась и на пороге показался мужичок лет пятидесяти. Это был Семен, местный механик, передовой работник бывшего колхоза, одним словом, мастер на все руки, не раз выручавший жителей деревни из беды.
С грозным выражением лица, быстрой походкой он направился к сцене, где сидело районное руководство. Выкрикивая ругательства в адрес Василича, он одновременно с этим засучивал рукава промасленной спецовки, оголяя крепкие натруженные руки.
– Ой, папаня! – вырвалось у Маши.
В воздухе повис запах кровопролития. От гневных выкриков и страха быть побитым, управитель вскочил, и схватился за спинку стула, намереваясь обороняться, но до мордобоя не дошло, вступился кандидат:
– Спокойней, спокойней, граждане, давайте обходиться без оскорблений! Разберемся!
– Какие у вас претензии к Василь Василичу?
– Претензии мои, господин хороший, вполне обоснованы! – успокаиваясь, начал Семен. – Этот…, – он осекся, – Василь Василич, пользуясь своим положением, и тем, что большая половина из нас ничего не смыслит ни в деньгах, ни в бумагах, незаконно отхватил у меня участок земли, на котором я вел хозяйство. Небольшое урочище, где мы пасли скот, отошло ко мне по закону, после так называемой приватизации колхозной земли. Все документы были в порядке, и никогда проблем с этим не возникало. А тут, он как-то заявился, и говорит: «Давай меняй свидетельство на землю, оно у тебя устарело, получишь новое, с кадастровым номером, и все в таком духе». Ну, я по глупости-то своей и согласился! А когда начал переоформлять все на свою дочурку, выяснилось, что та часть земли, которая числилась за мной, перешла целиком в руки вот этого мошенника! – и Семен указал пальцем на Василь Василича.
– Да, дело пожалуй серьезное! – выслушав, произнес кандидат. – Здесь требуется тщательное разбирательство, с использованием всех фактов. Вы, Василь Василич, завтра загляните ко мне, по этому вопросу, – обратился кандидат к старосте. – А вас, гражданин, я записал и обещаю, что не оставлю это дело без внимания.
Следом, друг за другом потянулась вереница жителей деревни со своими вопросами. Кто-то просил построить магазин, кто-то заасфальтировать дорогу и пустить общественный транспорт до райцентра, у многих вообще вопросы повторялись и, на взгляд Василь Василича, выглядели настолько мелкими и необязательными, что он, посоветовавшись, решил прикрыть этот, как он выразился, балаган, сославшись на усталость кандидата и его большую загруженность. Все получили гарантии выполнения озвученных просьб и предложений, и довольные разошлись по домам.

Отгремели выборы, кандидат успешно прошел допустимый порог, набрав соответствующее количество голосов, и торжественно заступил в должность. Не успели оглянуться жители деревни, как наступила зима, а с ее приходом многое изменилось в их жизни. Колька ушел в армию, а его возлюбленная Маша, стала с надеждой на предстоящую свадьбу отсчитывать дни, до его возвращения. Зима в тот год выдалась на редкость снежной, и из-за большого скопления снега, обвалилась крыша в деревенском клубе, после чего, туда перестали по выходным привозить районных артистов. Дорогу настолько сильно перемело, что автолавка, привозившая жителям деревни продукты и все необходимое, стала останавливаться в двух километрах, на основной трассе. Маша и еще две девочки, жившие вместе с родителями, взяли шефство над стариками и помогали им по хозяйству. Куда-то исчез и Василь Василич. Буквально через неделю после выборов, его машина перестала появляться в деревне, а вскоре на доме появилась табличка «Продается». И жизнь жителей деревни стала совсем невеселой.
– Семен! Нужно обязательно ехать в район, хоть тракторишко какой вытребовать с властей, совсем снегом завалит, что тогда делать будем? – сетовал сосед Семена, очищая снег от крыльца.
Все с надеждой ждали каких-нибудь положительных изменений в жизни деревни, вспоминая обещания избранного главы района. Но их почему-то не происходило, ни через год, ни через два. Не дождавшись своего внука из армии, один за другим из жизни ушли дед и бабка Кольки. Стариков оплакивали всей деревней, а спустя неделю Маша получила письмо от своего возлюбленного, в котором были следующие строки:

«Дорогая Маша, спешу сообщить тебе, что у меня все хорошо. Служба идет в гору. Как выяснилось, я оказался на хорошем счету у командира части, и он предложил мне заключить контракт на дальнейшую службу, что я недавно и сделал. Через полгода мне обещали дать квартиру. Нам всем, кто остался служить по контракту, дадут по квартире, здесь так заведено. Так что меня назад не жди, я не вернусь. Постарайся сама устроить свою жизнь и уезжай из этой дыры, там пропадешь. Старикам привет, скажи, что я их очень люблю,
Твой Николай.

Прочитав последние строки, она невольно заплакала, вспомнив о недавно умерших стариках, ведь они так надеялись увидеть своего внука и порадоваться за него. Сама же Маша уже давно подумывала уехать из деревни в город к тетке и поступить в институт, а слова Николая лишь подстегнули ее к этому. Рано утром, собрав вещи, она вышла за калитку и с грустью оглянулась назад, на свой старый покосившийся дом, как бы прощаясь с ним навсегда. Семен – отец Маши, выкатил из сарая тачку, погрузил в нее все вещи которые взяла с собой девушка, и они пока вся деревня спала, неспеша пошли на ту дорогу, которая вела в райцентр.
– Ну, удачи тебе, дочка! – он обнял Машу и посадил ее в подошедший автобус. А потом еще долго стоял и смотрел ему в след, пока тот не скрылся за поворотом. На обратном пути, чтобы не идти пустому, Семен, набрав дров, пришел домой, затопил печь и лег спать. Спустя некоторое время он услышал крик за окном. Отодвинув занавеску, он увидел соседку Тоньку, которая стояла у калитки и звала его.
– Чего ты кричишь с утра пораньше, людей разбудишь! – сказал Семен выходя на крыльцо.
– Да, я уже всю деревню обегала, все уже знают, велели к тебе идти!
– Зачем? – удивился Семен.
– Я была в городе, и гляди что увидела. На, читай! – и она сунула ему помятую газету.
На передней странице, в рамке был обведен портрет уже знакомого Семену кандидата, а внизу крупными буквами было написано:
«26 августа после продолжительной болезни, скончался глава администрации Н-кого района, С…С…Ф…, в связи с этим руководство района 4 сентября назначает внеочередные перевыборы…»
Вокруг уже начал собираться народ, и все в один голос твердили:
– Давай, Семен, поезжай, скажи там веское слово за нас перед новым начальством, может это наш последний шанс.
Семен обвел взглядом своих несчастных земляков, всех кто остался, и грудь его сдавило, от боли за народ.
– Эх, была не была! Поеду!
Через час, он уже стоял на остановке и ждал заветный автобус.


Василий ТУЧИН

Родился в 1961 году, закончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики, работал на различных предприятиях оборонного комплекса, служил в Советской армии, затем окончил Московскую юридическую академию и с 1997 года является адвокатом Адвокатской Палаты Московской области.

ИЛЬИН ДЕНЬ

Немой паромщик жестами рассказывал мотористу про то, что из-за вчерашней попойки ему пришлось просить прощения у супруги. Сильные загорелые руки рисовали перед лицом собеседника легко угадываемые узоры, массивная челюсть двигалась взад-вперёд, помогая рукам. Аркадий, единственный пассажир, сразу подошёл к собеседникам и спросил в чём дело. Моторист, пыхтя беломориной, объяснил – вчера с получки заложили чуток, сегодня треба похмелиться, а паромщик обещал жене месяц не пить!
– Нельзя бабам послабление давать, а то на шею сядут, мля буду, – сказал Аркадий и сплюнул через перила в реку.
Паромщик развел руки, а моторист предложил заменить ссыкнувшего бойца.
– Вишь, браток, на мели я, мля буду. Кинули меня с последней халтурой! – Аркадий заложил руки за спину, – а выпить хочется, сил нет, как хочется.
– Где кинули? – моторист вытянул угловатую физиономию.
– Где, где – в Первопрестольной, конечно. В общем, братцы, я вам так скажу: нельзя нам, мужикам, им, бабам, прощать эти вещи! – Аркадий снова плюнул на воду и с ехидным прищуром глянул на моториста. Тот расправил плечи и возразил:
– Зря ты так. По нынешним временам баб жалеть, а не судить надо. Тем более, если сами не пьют и мужикам не дают.
– И одиноких? – в интонации Аркадия проскочила ехидца, но собеседник ее не заметил, а немой промычал что-то неразборчивое для других.
– Их тем более. Они ладные и добрые…
– То-то ты Алевтину с продуктового пожалел, полтора года результату твоей жалости, мля буду! – выдал Аркадий припасенный «аргумент».
– Не твое собачье дело! – озлобился моторист и сжал кулаки, – Сейчас вдарю и сам поплывешь на тот берег!
– Но, но! – Аркадий на всякий случай попятился, - клиент всегда прав!
– Ага, пока не станет пациентом! – моторист нахмурил морщинистый лоб и закурил предложенную паромщиком «Приму».
От нервов Аркадий побрёл обходить палубу по периметру. Река, спрятав до поры в мутных водах осень, нетерпеливо тарабанила мелкими пальцами – волнами по ржавому корпусу парома, с хлюпаньем вливаясь и выливаясь из его защитных глазниц – автомобильных камер. Выходило нечто музыкальное: ти-ли хлоп, ти-ли хлоп, тили-ли хлоп, хлоп… Аркадий даже принялся корёжась приплясывать, злобно вколачивая ноги в некрашеные доски, шёл кругами «ломая весёлого» и до крови прокусывая губу.
«А сейчас, дорогие радиослушатели, по многочисленным просьбам мы передаем сонату номер четырнадцать Людвига ван Бетховена, написанную композитором в ранний период творчества…», – сказал, установленный на катере с номером П38 на корме, матюгальник. Аркадий сел на пол и рывком распахнул пиджак и рубаху, тяжело переваривая влажный воздух. Забубнил громким стуком, оглушая все вокруг, запущенный мотористом движок. В это время все трое, словно что-то почуяв, посмотрели на дорогу, вьющуюся вдоль поля с высокой сорной травой и спускающуюся к реке по крутому спуску. По ней, в метрах пятидесяти от пристани, бежала полная женщина и правой рукой подавала знаки погодить. Левой она крепко сжимала ладонь, едва поспевающего за ней, мальчика лет шести – семи в смешной бескозырке. Немой громко замычал и сложил крестом руки над головой, а потом побежал класть убранный трап. Но моторист и без него понял, что ожидается еще пассажиры. Аркадий и немой помогли Любови Степановне – учительнице из единственной в окрестности школы, живущей не в Черноомуте, а на станции, и мальцу, перейти на паром.
Учительница источала сладковатый запах материнского пота, от которого Аркадий замлел.
– Подожди, родимый! – сказала она, глядя в глаза немому, чтобы он смог прочитать по губам. Тот замахал руками и стал бить правой ладонью по левому запястью.
– Ничего, успеешь! – после этого учительница посмотрела на маленькие часы «Слава» и повернулась к Аркадию, – это хорошо, что я тебя здесь встретила. Миша у меня гостил – я его к школе готовила, а тут напасть случилась: супруг мой заболел, есть подозрение на инсульт. Скорую вызвали, поэтому мне назад скорее надо. Аркаша, будь хорошим мальчиком, – она вновь взглянула на часики, – отведи его к матери, ну к Вале, то есть.
– К Валентине? – вырвалось у Аркадия.
Любовь Степановна подняла одну бровь, чтобы Аркадий заткнулся и посмотрела на «Славу».
– Не просто так, не волнуйся, премия тебе будет – вот держи. Она сняла с плеча сумку и достала чекушку «Столичной».
– Товарищ верь, придет она – на водку прежняя цена..., – обрадовался Аркадий, трясущимися руками пряча бутылку в карман брюк.
– Только вперёд не пей, – предупредила Любовь Степановна, нахмурив брови, – а когда мать сына обретёт! Ты меня понял?
– Да, понял, понял! Всё сделаю как надо. Не волнуйтесь.
Она перешла трап, держась за руку паромщика, как вдруг, передумав, закричала:
– Чёрт с ним! Миша идём назад!
– Любовь Степановна, – сказал надрывно Аркадий, – не сомневайтесь, исполню в лучшем виде, мля буду.
– Ладно, – вздохнула учительница, – вспомни, Аркаша, как заставила тебя выучить, что «богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом…».
Через минуту немой просигналил мотористу о готовности к отходу. Аркадий нетерпеливо поглаживал карман с заветным флаконом и ждал, когда, наконец, полная женская фигура скроется из виду. Едва это произошло, он вытянул «Столичную» и зубами сорвал пробку-бескозырку. Мишка внимательно его разглядывал.
– Что, малец, есть бог на свете! – Аркадий предложил разделить Мишке с ним внезапно свалившееся на него счастье.
– Дядя Алкаша, не пей – ты же обещал! – неожиданно пропищал тот, сжимая губы и попытался забрать бутылку.
Аркадий, не ожидавший нападения, задвигал взад-вперёд челюстью и со всего маха врезал левой по тельцу мальчонки. Мишка отлетел на пару метров и покатился по палубе, едва не свалившись за борт.
– Вот чёрт, всю малину…, мля буду! Перебор вышел – Аркадий тщательно заткнул горлышко платком и убрал бутылку в пиджак. Потом подобрал бескозырку и, подбежав к плачущему Мишке, поставил его на ноги.
– Не реви, малец! Настоящие мужики не плачут. Понял? – Сказал Аркадий, напяливая на него головной убор.
Мишка вздрогнул плечами и кивнул.
– И, вообще, отойди от края. Не разрешается детям у канатов стоять – опасно это, мл… Понял?
Мишка покрутил головой:
– А мне мама всё разрешает!
– Это ты, брат, врёшь! Хлопцам нельзя всё разрешать. Знаешь меня как батя учил…
– А я своего отца, когда вырасту, тоже проучу, – твёрдо заявил Мишка.
– Как это? – не понял Аркадий.
– Разыщу и убью, потому что он маму обидел. Очень-очень. Сволочь он. Все так говорят. Вот у меня сейчас такой пистолет, – Мишка предъявил пластмассовый Вальтер, – а когда вырасту, будет настоящий.
Аркадий не знал, что ответить, все больше и больше втягивая голову в шею.
– Давай вместе отойдём от края!
– Нет, дядя Алкаша. Если человека кто обидит, он должен прощения попросить.
– Нет, брат, опять ты врёшь. Мужик, если он сильный, никогда прощения просить не будет. Это только от слабости происходит.
Вдруг они заметили, как с верховья на них надвигается водяной каскад. Пятиметровые волны приближались с устрашающей скоростью. Аркадий повернулся к ничего не подозревавшему паромщику. Он стоял спиной и следил за натяжением буксировочного троса с катером и, конечно, не слышал крики пассажиров.
– Шлюз прорвало, мля буду! Как его предупредить? С тобой бежать бесполезно – не успеем, а без тебя нельзя. Ложись! – скомандовал Аркадий, пытаясь загородить Мишку от водяного урагана, готового растерзать паром.
Паром подбросило, оторвало от катера, разорвав как нитку трос. Немой успел увернуться от него, но не удержался и упал вниз. Через секунду на него свалился катер. Моториста нигде не было. Аркадий как ни старался, но их с Мишкой тоже смыло в реку. В воде он вытянул ремень из брюк и пристегнул мальца к спине. Так и поплыли. Но тут новая напасть – невесть откуда взявшаяся тьма накрыла всю местность переправы. Исчезли берега, с кустами и деревьями. Ни одного ориентира – куда плыть? Сплавились они с Мишкой в одно целое и влетели в черноту. Черная вода, черный воздух, черный омут, черная смерть. Их било и швыряло, не давало продохнуть и оглядеться. Аркадию вдруг захотелось крикнуть во все горло: «Ура!». В открытый рот хлынула черная муть. Насилу отплевавшись, он заорал про себя, напрягая каждую клетку не только своего, но и Мишкиного организма: УРА! УРА! УРА! Вмиг пропала черная жуть и остался один выстраданный восторг! На удачу чёрная туча оказалась грозовой – молния ударила рядом и Аркадий сумел высмотреть нужное направление…
Потом они сидели на узкой песчаной косе, не в силах унять трясучку. Напасть миновала: катер затонул, а паром снесло вниз. Небо прояснилось. Время от времени, Аркадий кашлял и выплёвывал порцию воды. Его штаны отняла река. Мишка раскачивался взад-вперёд и смешно жмурился на свету, прямо как отец Аркадия.
– Что грустим, браток?
– Пистолет утонул.
– Когда?
– Перед самым берегом.
– Это не беда, сейчас найду, ммм буду.
Аркадий вошёл по колени в воду и сделал вид, что что-то нащупал ногой. Потом нагнулся и поднял пистолет.
– Твой?
– Мой, мой! – Мишка вскочил и запрыгал от восторга.
– На, держи!
- Ух ты! Какой тяжёлый! Нет, не мой, – сказал Мишка с потухшим взглядом.
– Это ничего, играй пока в этот, – Аркадий опустил обойму в боковой карман, потом вынул заветную чекушку, – раздевайся, разотру тебя, а то, неровен час, заболеешь.
Израсходовав всю водку, Аркадий надел на Мишку поверх костюмчика пиджак. Тот заметно повеселел, вскочил и принялся плясать, смешно выкручивая ножку:
– Сняла решительно пиджак наброшенный…
– Чего это ты поёшь?
– Мама так поёт!
– И моя так плясала… Любишь мамку?
– Кто маму не любит, тот не человек.
– Ух ты, где тебя такому научили? В детском саду, что ли?
Мишка не ответил и предложил идти домой. Так и пошли – Аркадий в трусах и рубашке, а Мишка в матросском костюме и мужском пиджаке. Шли молча, игнорируя любопытные взгляды редких прохожих. Во дворе Валентины Мишка сказал, усевшись на лавку у крыльца:
– Знаешь, дядя Алкаша, если бы разрешили папку выбирать, я бы тебя выбрал. Я здесь посижу – устал очень.
– Вот и молодец! – с трудом выдавил из себя Аркадий и с дурацкой улыбкой до ушей открыл дверь.
Валя, его красавица Валентина сидела с отрешенным лицом на стуле у окна в пол-оборота к нему:
– Ах ты, алкаш грёбаный! Совсем стыд потерял! Ты в каком виде ко мне явился? – начала она причитать.
Аркадий с удовольствием вдохнул запах парного молока и покосился на крынку, стоящую на столе посреди комнаты.
– Тише, Валя, тише. Ну, извини! Семь лет почти не виделись, всё-таки. Чего ты? Так вышло! – Аркадий посмотрел на неё вопросительно.
– Не вышло так, понял! Чего пришёл? – Аркадий заметил её опущенные плечи.
– Ну, во-первых, прощения попросить, – Аркадий даже сам удивился своим словам и облизал губы.
– Ну, простила. Дальше что?
– Да я это… Я думал, может мы опять… Тем более, что Мишка — вот, там, в общем…
– Нет, Аркадий, – монотонно проговорила Валентина, – мне тебя уже не надо, и Мишку тоже. Понял? Я его весной в детский дом отдала. Мне теперь вообще ничего не надо.
Аркадий сжимал и разжимал кулаки, переминаясь у порога с ноги на ногу. На улице бабахнуло.
– Гроза, что ли, опять, – нехотя произнесла Валентина. Когда оба вышли на крыльцо, Мишка лежал на земле возле лавки и шевелил губами.
Как немой.


Нина ШАМАРИНА

Родилась в подмосковной деревне, уже более 40 лет живет в Москве. Детство в деревне почти всегда присутствует в рассказах Нины, в описаниях природы, деталях и героях, даже если рассказ не о деревне.
Начала писать небольшие рассказы давно, но публиковаться стала только с 2017 года в Альманахе культурного центра «Фелисион». Вышли два сборника детских рассказов на площадке Литреса, там же опубликована повесть «Остров». Рассказ «Птица цвета метели» вошел в шорт-лист конкурса рассказов о любви на сайте «Счастье слова».
В 2019 года в издательстве «Фелисион» вышла первая книга Нины Шамариной «Двадцать семнадцать».

ПТИЦА ЦВЕТА МЕТЕЛИ

Когда я проснусь, он будет уже дома.
Он уехал очень рано, до пробок, и сейчас его красный «Рендж-Ровер» – уже на пустынном в этот час Киевском шоссе. Свет фар пробивает редкую к утру тьму. Снежные вихри летят горизонтально, и водитель жмурится, как будто снег может попасть ему в глаза.
Когда я проснусь, он уже покормит собак, оценит – все ли здоровы, проверит, пуст ли карантин и войдёт в свой дом. Собаки – часть его бизнеса, но они почти не приносят денег, он разводит их для души.
Дом встретит его тишиной: все спят. Спит его жена, и спят его сыновья. Младший смешно выпятил губы, под веками ходят глазные яблоки. Он потрогает маленькие ручки, укроет их одеялом, тут же скинутым снова.
Свалится откуда-то кошка, потрётся об ноги и уйдёт неспешной походкой в глубину дома.
Когда я проснусь, он сядет за большой дубовый стол и будет есть плов с курагой и черносливом. По утрам он всегда ест такой плов. Сегодня, в пять утра поднявшись, он у меня не завтракал. Интересно, сварила ли плов его жена?
Обычно мы всё делаем синхронно: встаём утром с постели, умываемся, идём на работу, а вечером общаемся с семьёй и друзьями, только он – у себя дома, а я – у себя.
Хотя для меня дом не там, где я живу, а там, где он со мной. И поэтому, когда я проснусь, я буду бездомной.
Когда я проснусь, я положу вчерашний вечер и короткую ночь в шкатулку наших нечастых встреч. Через много лет, перебирая сокровища этой шкатулки, вспомню изумлённо, как мы хохотали над какой-то пустяшной фразой, забытой даже сейчас. Долго не могли успокоиться, всхлипывали и всхрюкивали совершенно одинаково.
С упоением буду вспоминать вчерашний день. Как колесили по Москве на его огромном автомобиле по закипающей вьюге, как отламывали от плитки шоколад и запивали его водой из одной бутылки. Я фотографировала всё подряд через грязное лобовое стекло, а он притормаживал, видя нацеленный на какой-нибудь памятник или здание смартфон.
А потом был длинный почти семейный вечер и куцая ночь. Я не спала и радовалась этому, сон украл бы наши совместные часы. Так хорошо тихо лежать рядом, рука в руке. Иногда он, не просыпаясь, подтягивал меня к себе, и я улыбалась в темноту комнаты, подсвеченной фонарями московского двора.
Когда я проснусь, я помою посуду, оставшуюся грязной в мойке после вчерашнего ужина. Накануне я запекала, жарила, варила. Как всегда, хотелось его удивить, как обычно, не уверена, что это удалось. Безусловно, он хвалил и качал головой «м-м-м!!», но он мог проделывать всё это лишь удовольствия моего ради.
Когда я проснусь, я загоню вглубь ревность и тоску. Скрою, спрячу даже от себя тот день двухлетней давности, в который я кричала и плакала, узнав, что у него родился второй сын. Я надеялась, глупая, что мы сможем быть вместе, как только подрастёт его старший. А теперь и надежды нет.
Чего я хочу? Конечно, не расставаться с ним никогда. Но этого не будет.
В нашем треугольнике всё – наоборот, всё – шиворот-навыворот. Обычно как? Жена – старая и некрасивая, любовнице дарят шубы и дорогие телефоны. Жена ревнует мужа, любовница рожает ребёнка, и после долгих метаний он – вершина этого треугольника – уходит к той, у которой ребёнок. А у нас догадайтесь, как? Не такая я, может, старая, но ребёнка родила не я.
«А, – скажете вы, – тогда всё понятно! Богатая старуха и жиголо!»
Нет, это – ошибка. Он гораздо, несравнимо богаче меня, и ничто материальное нас не связывает.
Всё наше совместное хозяйство – мангал, палатка и спальный двухместный мешок. Такой набор, как будто мы – заядлые походники. На самом деле мы иногда (очень редко) путешествуем вместе на его машине. Мы приезжаем в какой-нибудь город – Тулу, Серпухов, Дмитров – не важно, какой. Пока мы едем, я читаю в интернете об основных достопримечательностях, а он составляет в навигаторе маршрут. Правда, в любом городе получается гораздо меньше привлекательных местечек, чем в интернетовских путеводителях. То ли он невнимательно меня слушает, то ли выбрасывает из маршрута часть достопримечательностей, считая их неинтересными. Пока мы едем, мы играем в дальнобойщиков. Для этого в Макдональдсе он покупает пару бургеров и колу. Всё это нужно есть и пить на ходу и при этом не обляпаться едой.
Нас познакомил Джек Рассел. Не сам пастор, живший в восемнадцатом веке, конечно, который вывел породу терьеров, а маленькая белая собачка с красно-коричневыми пятнами на голове и у основания хвоста. Тогда, восемь лет назад, моя подруга Светка уговорила меня поехать с ней за сорок километров от Москвы посмотреть джека -рассела на её новенькой белой машинке. Щенка Светка купила, и некоторое время спустя хозяин питомника приехал его навестить. Он очень внимательно осматривал подросшего пёсика, разговаривал с ним, нежно теребил уши и гладил животик. А я, сидя напротив, представляла, как эти руки гладят и трогают меня. Потом он вызвался меня проводить, сказав в машине, что приехал только из-за меня, обычно он покупателям собак визитов не наносит. Мы долго разговаривали, разговаривали о разном: о воздушных замках и реальных страхах, о надеждах и планах, хотя обоим было понятно, как закончится этот вечер.
Тогда же он сказал мне, что женат, и жену свою никогда не оставит, хотя её и не любит. Думаю, он, если не лукавил, то заблуждался. Жену он любит, но и меня теперь любит тоже.
«Так не бывает», – слышу я, но буду спорить. Бывает. Случилось же такое с нами! Мне подчас жалко его жену, она тоже страдает. Страдает, догадываясь, страдает, роясь в его телефоне, страдает, видя удалённую переписку в «Ватсапе». Её страдания, вероятно, даже сильнее моих: она имеет законное право на его любовь, прописанное в её и его паспорте. А по мне – так всё равно, разве штамп помогает в любви? Но права она, а не я. Каждый скажет. Даже с лучшей подружкой Светкой мои отношения разладились. Что ж, Светку можно понять: она – «мужняя жена» и против любого адюльтера.
Я уберу подальше, а, может, просто выброшу на помойку булыжник того дня, когда я решила всё-таки с ним расстаться. Я смотрела вниз со своего восьмого этажа, как он садится в красный автомобиль, переводила взгляд на бежевые плитки тротуара и совсем не боялась, представляя, как лечу вниз-вниз-вниз в развевающемся халатике, теряя на лету домашние туфли. Эти неровные, местами выбитые плитки, на которые я наступаю каждый день, тянули меня к себе, набухая в моих глазах мерзкой розовой пеной. Удивительно, но именно этот отвратительный цвет заставил меня передумать. Да ещё, пожалуй, то, что я не могла оставить в его памяти вид распластанного окровавленного тела на стылом асфальте и его чувство вины. Как бы он жил дальше с этим?
Только, знаете, в ту самую секунду, когда его «Рендж-Ровер» тронулся, мигая аварийками, посылая мне эдакий «световой воздушный поцелуй», я поняла, что лечу! Лечу!!! Поднимаясь высоко в хмурое тяжёлое небо, с радостным смятением в сердце парю над землёй, над Москвой, над МКАДом птицей цвета метели. И оттуда, из головокружительной высоты я вижу крошечную красную машинку, капелькой крови бегущую по венам дорог.
Когда я проснусь, я буду убеждать себя, как и каждый Божий день, что нужно расстаться, что нужно иметь гордость и достоинство, что нужно, что нужно, что нужно…
Но все мои доводы вновь разобьются вдребезги, как только я услышу в трубке: «Завтра приеду, ждёшь?»
Когда я проснусь, я не буду убирать его тапки, полотенце, чашку. Пусть лежат на тех местах, где он их оставил. Во сне я обнимаю подушку рядом с моей головой. Она ещё пахнет его волосами, и запах останется долго-долго, даже после того, как поменяю наволочку на свежую. Или мне только так кажется? Здесь так много его вещей, и я тоже – его, хотя и не вещь никакая. Но согласна быть брелоком от машины или серым свитером крупной вязки – любой, пусть самой маленькой фитюлькой, которая всегда с ним, которую он держит в руках, которая льнёт к его телу.
Когда я проснусь, я выйду из подъезда. На том месте, где стояла его машина, – тёмный прямоугольник асфальта. Через час или два его занесёт снежком, но каждый раз, проходя по этому месту, я наполнюсь счастьем бездонным и прозрачным, как апрельская лужа.
Моя любовь – словно сонная река. Почти не видно её движения, редко-редко проходит по поверхности воды мелкая рябь. У берега на солнце над разогретыми бочажками безмолвно висят бирюзовые стрекозы, бесшумно мокнут ветви ивы, как распущенные волосы.
Но там, в прохладной тёмной глубине, притаились большущие рыбы. Им ничего не стоит взбаламутить эту застоявшуюся воду, устроить маленький шторм. Рыбы не делают этого, опасаясь быть замеченными. Так и я: сдерживаю свою страсть, чтобы не спугнуть. Ему хорошо у меня, как кораблю в тихой гавани после длительного перехода, как деловому, много работающему человеку на безлюдном курорте. Он отдыхает со мной от работы и от семьи. От упрёков, претензий, ссор, выяснения отношений. Вот поэтому я – как тихая сонная река, вот поэтому не всплывают на поверхность рыбы моих страстей и желаний, не поднимается со дна муть упрёков и недовольства. Да их и нет! Он честен со мной, честен настолько, что не скрывает даже неровных отношений с женой («сегодня всё хорошо, а вчера был бемс»). Он не обманывает меня, обещая жениться.
Когда я проснусь, я, пожалуй, не пойду на работу. Навру что-нибудь начальнику про мнимую болезнь, куплю шоколадный торт и сухое «Мерло» и поеду к маме. Мы будем пить вино и есть сладкое, я буду рассказывать о работе, о подругах, о покупках. Мы будем говорить о книгах и фильмах. Но я буду молчать о нём, даже перед мамой боясь раскрыться. Мне кажется, что в пустых разговорах выплеснется, растечётся и, в конечном счёте, высохнет, «заболтается» любовь.
«А, – скажете вы, – это же хорошо? Пусть высохнет, разве не этого ты хочешь?»
Да, иногда я думаю, лучше б её не было любви этой. Проснуться: свободна! Но от простых слов «мчу к тебе» забываю обо всех своих самых благостных и правильных намерениях.
Когда я проснусь, я полежу немножечко в кровати, притворяясь перед самой собой, что сплю. Я буду ещё раз переживать и продолжать свой сон – конечно, о нём, перемежая его воспоминаниями о самых счастливых наших встречах.
Однажды мы поехали на пикник. Не спрашивайте меня, куда, я всё равно не помню. Ехали долго по Егорьевскому шоссе, свернули по пологой глинистой едва заметной дорожке на крошечную полянку. В машине было всё: мангал, мясо, одеяла, уголь и вода. Я ничего не делала, валялась на одеяле, глядя в небо. Всегда этого хотела – лежать и смотреть в небо. В ясный день солнце заставляет щуриться, но в тот день было пасмурно и тепло. Медленные и причудливые, как по заказу, облака плыли надо мной, заглядывали в лицо сосны, обступив меня стадом жирафов.
Ели мясо, потом, оставив машину, прошли к маленькому озерцу, заросшему кувшинками. По поверхности бегали водомерки, в прозрачной воде у самого берега клубились мальки. Он сокрушался, что не взял удочек («порыбачили бы сейчас»), а мне нравилось абсолютно всё, даже начавшийся дождик, крупными редкими каплями, ударяющий по воде.
Побежали обратно, чтобы уехать, пока не размокла дорога. Застряли, машина пробуксовывала, никак не въезжала на горку. Усадил меня за руль («газуй помаленьку»), а сам толкал громадный внедорожник вверх, мокрый с головы до пят.
Когда я проснусь, так сразу и начну скучать. Да что там! Я скучаю по нему, не успев опустить руки, вскинутой в прощальном салюте. А как станет невмоготу, обернусь птицей цвета метели и полечу к нему! Я покружусь над его домом и опущусь незримо и неслышно рядом с ним за дубовый стол. Никто меня не заметит, только, может, кошка прижмёт уши и зашипит в мою сторону. Я коснусь мягким крылом его щеки, и он засмеётся от счастья, ему непонятного. А я вернусь домой и буду ждать. Ждать, ждать, ждать. Пусть на это уйдёт вся моя жизнь.

Людмила КОЛБАСОВА

Родилась на Дальнем Востоке, с родителями проехала через всю страну.
Образование высшее музыкально-педагогическое (Киевский Государственный педагогический институт им. М. Горького). Перепробовала себя в самых разнообразных профессиях и получала от этого большое удовольствие.
Стремление писать было всегда, но неуверенность и страх быть непонятой вынуждали скрывать это увлечение. Записывала в тетрадях всё, что видела, слышала; всё, что рождалось в мыслях, фантазиях, а затем выбрасывала. Но писала всегда. Частые переезды, смена работы и главное – встречи с самыми разными людьми расширяли не только кругозор, но и наполняли багаж памяти различными судьбами и историями. Выйдя на пенсию, полностью посветила себя литературному творчеству. Живу в г. Балашиха.


В ЛУННОМ СИЯНИИ

У каждого из нас есть определенные даты, которые памятны радостными или горькими, значимыми и не очень, событиями. Мы не забываем о них, ожидаем, готовимся, и весь календарь нашей жизни пестрит отмеченными числами, которые, бывает, разделяют нашу жизнь на «до» и «после».
Осень в том году выдалась ранней, миновав нежное бабье лето. Как затянули дожди с первых дней сентября, так и шли весь месяц, заунывно стуча по крышам и мостовой, заливая тротуары и дороги. Обещали тёплый октябрь, но тучи грозно продолжали висеть над городом, нагоняя тоску. Первого октября исполнялось четверть века жизни Геры на этом свете, и последнее время он безуспешно пытался придумать, как встретить праздник по-новому – тихо и душевно, без перелётов, обильного возлияния и ярких девиц, что роем кружились вокруг небедного жениха. А родители готовились отметить двадцатипятилетие своего отпрыска праздничным шоу с маскарадом и салютом.
То ли повзрослел, то ли хандрил от долгой непогоды, но отмечать традиционно праздник своего рождения Гера наотрез отказался. Его будущая невеста, с редким именем Натэлла, дочь будущего компаньона отца по бизнесу, надеялась, что именно в этот день на торжестве именинник объявит родителям о помолвке. Второй месяц сидела на диете, истязала себя в спортклубе и просиживала часами в салонах, мечтая затмить красотой всех женщин на юбилее. Она и без тренировок была красива и стройна, как горная лань: высокая, длинноногая, худощавая и пышная грива волос вороного цвета удачно оттеняла безупречную кожу лица. Но не было в мире женщины, которая бы настолько сильно раздражала Геру. Вопреки всеобщему мнению, что Натэлла самая достойная невеста, он её, как будущую жену не рассматривал. Да, красива и элегантна, но самоуверенна и избалована до наглости, распущена и извращена до откровенного цинизма.

Машина застряла в пробке. Дождинки, переливаясь в свете фонарей, причудливо катились по стеклу. Гера, равнодушно отвернувшись от Натэллы, со скучающим видом рассматривал за окном афиши.
– Я много лет считал день рождения – днём надежды, этакой вехой наступления нового витка в жизни. Верил, что уже следующий день наполнится иным смыслом. Но с утра только головная боль от похмелья и горечь не только во рту, но и в душе, – ворчал он, читая афишу на здании музыкального колледжа, – и всё так же, как вчера.
– Скажи, чего тебе не хватает, что ты скулишь, как щенок? – девушке всегда были скучны его философские размышления.
– Нашёл! – не замечая её возмущения, радостно воскликнул Гера, – завтра не только день моего рождения, завтра ещё, оказывается, всемирный День музыки! А я и не знал! Всё, – идём на концерт.
И потёр ладонями от удовольствия.
– Куда идём? – Натэлла нахмурилась.
– Концерт подготовлен преподавателями и студентами колледжа, – развеселился молодой человек и вскоре припарковался у здания учебного заведения, чтобы купить билеты.
– Идиот, – проворчала она, – капризный избалованный ребёнок!
Гера и сам не разобрался, что принесло ему такую радость: возможность послушать музыку или спутать планы Натэллы. Она два месяца истязала тело, летала в Милан за платьем и, как голодный волк, шерстила ювелирные салоны, подыскивая к нему украшения, а он предложил ей одеться поскромнее, объяснив, что в зале будут люди, которые ездят в метро, троллейбусах и далеко не все знают, что бывают чёрные бриллианты.
Дома на его выходку посмотрели, как на очередную прихоть, и обиженная Натэлла отказалась провести с ним вечер.
На скромный концерт в музыкальном колледже она всё равно нарядилась как в Большой театр, прихватив с собой изящный бинокль и с любопытством рассматривала публику, которая пользуется общественным транспортом, совершенно забыв, что её мать не так-то и давно приехала в поисках счастья из деревни со смешным названием то ли Горшки, то ли Рожки, то ли Бодуны и назвала свою дочь Наташей.
Звучали скрипка и фортепиано, баян и аккордеон, даже виолончель и арфа. Как-то незаметно на сцене появилась девушка в длинном лилово-розовом платье. Светлая атласная лента поддерживала распущенные волосы, и такая же лента была повязана бантом на грифе семиструнной гитары.
Полнозвучный перелив струн вызвал волнение сердца, и душа зазвучала с ним в унисон, задыхаясь в теле, и как будто устремилась ввысь. Сердцу стало тесно в груди, и Гера, не справляясь с волнением, глубоко и часто задышал. Натэлла слегка толкнула его локтем: «Ты спишь?»

До какой же степени они были разными! Ей не дано было чувствовать музыку до волнения, до нехватки воздуха, до беспричинной радости и печали, до безотчётного томления. Над густыми бархатными звуками гитары неожиданно тихо, как будто спускаясь сверху и издалека, протяжно светлым высоким сопрано, девушка в лиловом платье запела: «В лунном сиянье». Реальность растворилась в полуночном свете зимнего пейзажа. И только звенели бубенцы одиноко бегущей тройки лошадей:

«Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенит,
Этот звук, этот звон
О любви говорит» …

Последние тихие звуки гитары, и – тишина, нежданно взорванная громкими аплодисментами. Но Гера очнулся от вопросительного взгляда Натэллы. Застеснялся слёз, что выступили помимо воли: «Что-то в глаз попало», – и начал их тереть, продолжая в душе плакать от восторга.
– Кто это? – спросил у сидящего рядом студента.
– Наша Сирониха, вокал преподаёт.
– Что значит Сирониха? – не понял он.
– Нос, как у Сирано де Бержерака, вот и Сирониха. Всё лучше, чем Олимпиада – парень засмеялся, – звать её Олимпиада Викторовна. А так – знатная тётка.
– Какая же она тётка?
Парень смерил Геру взглядом: «Ну для вас самое то. Как раз не замужем».

Певице долго хлопали и кричали «Браво». Она спела романс «Белой акации гроздья душистые», и опять музыка и пение затронули неведомые доселе струны в его душе до мурашек и слёз.
– Что за чудный голос! – он повернулся к Натэлле.
– Но страшна! – пренебрежительно хмыкнула она.
Гера успел рассмотреть в бинокль уходящую со сцены вокалистку.
«Хрупкая, маленькая, что воробышек. Носик, и правда, заострён и длинноват, как клювик. «Пичужка», – подумал он с нежностью, и тепло разлилось в душе. Не отдавая себе отчёт и не понимая зачем, бросился за нею вслед. Встал у входа и ждал. Трусливо спрятался, когда увидел в вестибюле растерянную Натэллу, но поглощенный импульсивным порывом страсти, остался ожидать «Пичужку».
Она вышла одной из последних, кутаясь в длинный плащ, перепрыгнула лужу и оказалась в его объятиях. Встрепенулась, испугавшись, и внимательно посмотрела в лицо: «Что вам надо?»
Долго восхищался её исполнением, бравируя рассказывал про свой день рождения и приглашал в ресторан. Она смотрела на него, ухватившись рукой за ручку сумки, которая висела у неё на плече. Пыталась улыбаться, но часто отводила взгляд в сторону, как будто стеснялась или торопилась. Длинный заострённый нос, за который она получила безжалостную кличку студентов совсем её не портил. Он скрывался под огромными, немного выпуклыми, слегка раскосыми глазами невероятного янтарного цвета и взлетающими вверх бровями, что придавали лицу слегка удивлённое выражение, а маленькие чувственные губы бантиком, казалось, были созданы только для поцелуя. Худенькая, невысокая. На длинной шее жёлтый шарф прятался концами в нелепом плаще до щиколоток. И смешные резиновые боты. Проследила за его взглядом: «Мне на электричку, пока до дома доберусь, промокну вся». Поблагодарив, махнула рукой и побежала. А он за ней…
В вагоне сел рядом. Вместе рассмеялись. «Герман, – представился, – как видите, мои родители тоже оригинальничали». Гера открыто её рассматривал. Да, она была некрасива, но чертовски мила и симпатична. Казалось, что природа в попытке слепить что-то новое и неповторимое, в чём-то всё-таки преуспела, создав удивительного цвета глаза: то ли жёлтые, то ли карие и взгляд: недоверчивый и пугливый, открытый и временами смешливый, рассеянный и ускользающий, томный и тайный... Главными на лице были глаза, но не всем, наверное, было дано их увидеть. И тогда именно нос привлекал внимание.
Вышел за ней следом.
– Зачем вы идёте за мной? – тревожилась, с опаской оглядываясь, и пыталась укрыться зонтом от дождя. Когда подошли к калитке деревенской усадьбы, она с облегчением вздохнула и неожиданно пригласила Геру в дом: «До утра сюда и такси не приедет. Не на улице же вам ночевать».
– Тем более у меня сегодня четвертьвековой юбилей, – радостно добавил он.
– Да вы совсем ребёнок! – искренне подивилась. Гера всегда выглядел старше своих лет и это ему нравилось.

* * *

– Липочка, ты? – из соседней комнаты раздался слабый старческий голос.
– Я, мама, – ласково ответила «Пичужка».
Пока она управлялась с больной мамой, Гера осмотрелся. Скромно, чисто, уютно. Большой рояль в углу, всюду ноты и фотографии на стене.
«Липочка, – с нежностью повторил, – какое удивительное имя». И подумал: «Олимпиада – грузно, даже грубо, а Липочка – трогательно и ласково. И до чего же оно ей идёт».
Подглядывая в зеркало, видел, как она ловко управляется с лежачей и её тонкие руки были сильными и ласковыми, а ноги – быстрыми.
Размышляя, не заметил, как задремал, пригревшись под пледом, и проснулся от голода. Запах жареной картошки аппетитно щекотал ноздри и желудок спазмами просил есть. В доме потеплело, из кухни слышалось тихое пение.
Как в детстве, слегка приоткрыв глаза, наблюдал за происходящим вокруг, расслабленно откинувшись на спинку дивана.
– Лукавый мальчик, – она погрозила пальцем, – я вижу, что вы проснулись. Идите есть.
Голодный, поглощал картошку со здоровым аппетитом, рассказывая, что такой вкуснотой лакомился последний раз в детстве.
– Липочка, у тебя появился жених? – в хрипловатом, но чётком голосе послышалась радость.
– Нет, мама, – это мой ученик.
– Как жаль, – громко вздохнула старушка, – как жаль, что ты меня обманываешь.
– Да чем же, мама?
– Да, да, она говорит неправду, – Гера расслабился и ему было удивительно приятно в этой компании, – я и есть самый настоящий жених.
– Так не шутят, – Липочка серьёзно посмотрела на него, – мама очень плоха и её совсем нельзя волновать.
Но Гера и не думал шутить, ему действительно казалось, что он влюблён. Сдерживая порыв обнять и приласкать её, он возбуждённо рассказывал, как заплакал, услышав её голос, пошёл за нею.
– Это музыка пленила вас, молодой человек, – тихо вздохнула и слегка улыбнулась.
– Липочка, поверь мне, – с надрывом в голосе закричала мама из своей комнаты, – этот юноша говорит правду. Я в этом больше понимаю. А вот меня ты обманула, выдавая его за ученика. У него же голос не поставлен.
– Прости, мамочка, – обхватив руками голову, тихо добавила, – до чего же я устала! И зачем-то ещё ты появился.
Гера смотрел на её тонкие руки, что казались ему крыльями подбитой птахи; на худенькие лопатки, выпирающие из-под тонкого халатика, и жалость к её беспомощности опять вызвала чувства нежности и восторга. Ни одна женщина до сих пор не будила такую сострадательность и желание защитить. Никогда сердцу не было тесно в груди от радости и восхищения. «Что это? – думал он, – Может такой и бывает настоящая любовь? Ведь говорят, что любовь – это в первую очередь жалость. Но за что я её жалею? За то, что она умильно беззащитна? А, может, это и правда музыка меня очаровала? Но я так не хочу с ней расставаться и до трепета желаю её…».
– Что есть любовь в вашем понимании, Олимпиада Викторовна? – вдруг став серьёзным, внезапно спросил.
– Когда придёт настоящая любовь – почувствуете и тогда не возникнет у вас никаких вопросов, – серьёзно ответила и ушла стелить ему постель в неотапливаемой комнате. Других свободных помещений в доме не было.
– Юноша, – крикнула мама, – вы слишком много рассуждаете, когда надо действовать. Она – чистое золото и, поверьте, я вас не обманываю.
Гера долго ворочался под тяжёлыми ватными одеялами с грелкой в ногах и совершенно не знал, как ему действовать. Достал смартфон, что выключил на концерте. Полетели смс, не читая удалил их и, согревшись, уснул. Спал беспокойно. Проснулся рано утром от холода, оделся и тихо вышел.
Впервые после праздника за последние несколько лет он был трезв и думал, что именно вчерашний день разделил его жизнь на «до» и «после». Как бы ни сложилось в дальнейшем, чувствовал, что никогда не забудет женщину в лиловом платье с гитарой в руках и удивительным именем Липочка.
«Надо действовать, – навязчиво кружились слова в голове, – но как?»
Вернувшись домой, быстро прошёл в свою комнату и лёг. Новые непознанные эмоции, урывками отдых утомили и сон окутал его приятными обрывочными сновидениями событий последнего дня.
В тот же день Гера набрался мужества и объявил, что жениться на Натэлле он не намерен и рассказал, что встретил девушку, которую полюбил.
Началась семейная драма. Несостоявшаяся невеста закатывала истерики, уходила, демонстративно хлопая дверью, возвращалась и снова убегала. Непрерывно звонила и писала смс. Мама падала в обмороки и кричала, что выведет на чистую воду наглую прохиндейку, окрутившую её мальчика. Отец обещал выгнать с работы в его фирме.
Влюблённый юноша, не замечая ничего вокруг, продолжал искать эффективный способ действа, чтобы не спугнуть свою «Пичужку» – уж очень она ускользающей казалась: блеснёт удивительным, прямо волшебным светом своих карих глаз, улыбнётся, вмиг став родной близкой тёплой, и тут же нахмурится, как чужая, далёкая и колючая.
А тем временем, предприимчивые родители собирали компромат на ничего не подозревающую Липочку и строили планы любыми способами воплотить идею брака Геры с Натэллой.
Отец долго рассматривал многочисленные фотографии Олимпиады, представленные с многочисленных концертов на сетевых страницах. В лилово-розовом платье с лентой на волосах она была удивительно хороша.
– Я его понимаю, – тихо сказал он, неожиданно разволновавшись, слушая записи песен в её исполнении, – пусть встречается, главное, чтобы не спешил жениться и с Натэллой не расстался.
– До чего же у неё длинный нос, – воскликнула мать, и довольная, добавила, – и не женится. Я узнала, что она на восемь лет его старше. Хотя семья её в прошлом была довольно известная, но в определённых кругах – все певички.
Брезгливо хмыкнула и зевая, отправилась спать.
– Кому это и когда мешало, – тихо ответил муж и под пение Липочки, вспомнил свою женитьбу на родительском состоянии невесты – бывших торговых воротил, к которой подошёл с тонким математическим расчётом.
Из тайников памяти выплыли картины далёкой молодости, где музыка была главной в его жизни. Длинноволосыми подростками, забросив учёбу, пели ночами под гитару и крики разгневанных жильцов в своих и соседних дворах. Переписывали аккорды, разучивали песни, собираясь в подвале дома, а потом создали свой ВИА и даже зарабатывали деньги, развлекая народ на всевозможных праздниках. Вспомнил худенькую Агату – девушку, что играла у них на ионике и чудесно пела. Она могла исполнить всё, начиная от «Во поле берёзка стояла» – субтоном, до арии Царицы Ночи из оперы «Волшебная флейта» Моцарта. Неплохо у неё получался и джаз…
Вообще-то именно на ней держался ансамбль и распался сразу после её ухода. Она была самой старшей из них и, поступив в музыкальное училище, серьёзно занялась учёбой. Через пару лет парни ушли в армию, а вернувшись, дружбу не возобновили.
«Агата, – улыбнулся отец, – мы все были в неё влюблены и, кстати, нос у неё тоже был длинный».
Но в жизни, как он считал, не прогадал, женившись на единственной дочери «торгового шишки». С экономическим образованием, спортивная, здоровая, жизнерадостная она стала хорошей женой и матерью. Излишнюю душевную приземлённость и грузность тела, что никогда ему не нравилась, тщательно скрывая, разбавлял любовными похождениями, что и предложил Гере. Став таким же «приземлённым воротилой» не мог даже представить пожертвовать рублём ради счастья сына.

* * *

Ничего сверх необычного Гера придумать не смог. Цветы и прочие гостинцы, да массивный перстень из серебра. Старинный, окутанный тайными историями любви и разлуки. Двоюродная бабушка отца прошла войну от первого и до последнего дня с медицинской сумкой через плечо. В сорок четвёртом вспыхнула большая любовь, что, возможно, зажгла новую звезду на небе, с докто­ром из войска Польского, но которой, по многим причинам, не дано было воссоединиться. Расставаясь, подарил Лешек Марии фамильный перстень с редким жёлтым сапфиром, который носил с собой на счастье всю войну. Переливающийся солнечный цвет камня, по предсказаниям, дарит человеку счастье и любовь, заряжает оптимизмом и радостью. Даёт силу и храбрость – верят японцы, а древние египтяне отождествляли жёлтые камни с верховным богом Солнца – Ра.
Предания донесли до нас, что подаренный жёлтый сапфир несёт сильнейшую энергетическую защиту его хозяину, но если человека поражает гордыня, злоба, зависть, тщеславие, то, обиженный пороками владельца, камень может принести непоправимый вред.
Мария замуж не вышла, так и не забыв свою первую и единственную любовь. До глубокой старости работала в больнице и осталась верна военному врачу из Польши. Уже в преклонном возрасте подарила этот перстень Гере: «Будь счастлив и запомни, что миром правят не деньги, а любовь».
Тихо шуршали дворники, работало радио, громко стучало сердце и летел автомобиль по мокрой дороге, разбрасывая брызги. Он не думал, что скажет и как его встретят.
Подъезжая к дому, обрадовался, увидев свет в окнах. Осветил их фарами, паркуя машину и увидел на крыльце Липочку. Она, кутаясь в длинную шаль, улыбалась, излучая тайную радость, и Гера, с трудом переведя дух, с силой прижал её к себе и целовал, целовал …
– Вот видишь, Липочка, – радовалась матушка, – я же говорила, что молодой человек с самыми хорошими намерениями.
Действовать Гере и не пришлось. После приятного ужина и вежливых разговоров втроём, она просто постелила им в холодной комнате и никогда ему не было так жарко! Своей неискушённой искренностью она вознесла его на вершину блаженства, с восторгом окрасив всё вокруг радужным светом.
Стоит ли описывать их счастье вдвоём, ведь каждому из нас в большей или меньшей мере оно встречалось, но мы все по-разному им распорядились.
Гера с упоением строил прожекты на будущее. Договорился с отцом об отпуске на неделю и планировал поменять в доме отопление, чтобы не осталось в нём холодных комнат, провести воду в спальню парализованной мамы, чтобы легче было за ней ухаживать и поменять проводку. Но провели влюблённые все дни, не расставаясь, в любовном щебетании и ласках.

Липочка была более сдержанна в планах, иногда грустно и скептически улыбалась, но свои горячие чувства не скрывала. Торжественно подаренный перстень с интересом рассмотрела и возвратила: «Рано ещё, не торопись».
– Пусть хранится у тебя, – предложил Гера.
– Хорошо, – спокойно согласилась, – время покажет кому и когда его надо будет подарить.

Неделя пролетела незаметно и пришло время работы. Отец с каждым днём всё больше нагружал сына отчётами, сводками и давал новые и новые задания, объясняя, что конец года всегда требует большой отдачи, тем более, что дела фирмы идут неважно. Свидания с Липочкой стали реже, но она по-прежнему встречала его радостным восторженным блеском диковинных глаз.
А в последних числах декабря между влюблёнными произошла первая размолвка.
Гера пригласил Липочку на корпоративную встречу нового года, а она отказалась. Никогда без надобности не оставляла матушку дома без присмотра. Он предлагал нанять сиделку, найти компаньонку, повесить напротив кровати большой телевизор, но с каждым предложением Липочка всё ниже склоняла голову.
– Я не оставлю маму в ночь одну, – только и сказала она и подала ему пальто.

* * *

Дорогой ресторан, блеск бриллиантов и мишуры, изысканные запахи парфюмерии и утончённые глянцевые женщины. Популярные артисты, диковинные блюда, коллекционные напитки. Даже самые ярые завистницы признали, что Натэлла затмила всех и единогласно была избрана «королевой бала». Гере это льстило, и он с удовольствием кружил в танце самую красивую девушку ночи.
Утром проснулся в спальне отчего дома с ней в постели. Счастливые родители фальшивыми улыбками зафиксировали сей факт и подарили им на новогодние каникулы путёвки на модный курорт. Гера отказывался, но отец гневно пресёк его лепет: «Ты взрослый мужик и обязан отвечать за свои поступки! Любит он, понимаешь ли, – сорвался на крик, – одну люблю, а другую трахаю. Сопляк! Ты с Натэллой три года спишь, якобы без любви, и вчера, не раздумывая, в постель затащил. Как прикажешь мне смотреть в глаза её отцу?
– Но, – сын пытался возразить.
– Не «но»! Твоя певичка тоже долго не ломалась. Нравится, можешь развлекаться и дальше, только не так явно. Деньгами помогу в ремонте их халупы, могу врача её матушке оплатить. Пусть посмотрит, может поставит на ноги при хорошем-то лечении, не настолько стара ещё. Кстати, как её зовут, знаешь?
– Агата Вадимовна, – машинально ответил обескураженный сын и не заметил, как вздрогнул отец.
Гера слушал и понимал, что ко всему этому привели тщательно продуманная стратегия и его неопытность, но не знал, как из этих сетей вырваться.
Позвонил Липочке и что-то невнятное бормотал про необходимую деловую поездку, шептал про любовь и что-то обещал. На душе было прескверно, но не хватало мужества и твёрдости духа пойти по зову души и сердца. Верил, что вернувшись, примет правильное решение, надеялся на прощение и лёгкое разрешение сложной ситуации. Липочка на звонки не отвечала, а затем её телефон и вовсе стал недоступным.
Вернувшись, рванул к любимой с подарками, а приехал на пепелище. Испуганный побежал к соседям: «От камина замкнуло, проводка и загорелась». Рассказали, что Липа успела вытащить мать и даже спасла кое-какие вещи, но сгорел старинный рояль и сокрушались, как же теперь Липочка будет зарабатывать.
А куда уехали – никто не знал. То ли в Серпухов, то ли в Сергиев Посад. Или в Ступино…
В колледже узнал, что уволилась и отправилась с матушкой к дальней родне.
Как мальчишка, плакал Гера и корил себя в случившемся. Дом ветхий, деревянный, местами дранка проглядывала. Видел, что проводка старая открытая и посоветовал камин купить.
А тут Натэлла заявила, что беременна и завертелась предсвадебная суета. Через месяц красивые фотографии молодожёнов заполнили все местные медийные издания и тут же у молодой жены произошёл выкидыш. Гера не верил ни в беременность, ни в гибель зародыша. Покорно принял условия семейных подковёрных игр и безуспешно пытался жить, как прежде. Но после встречи с Липой «как прежде» не получалось. Должно быть, что день его рождения и в самом деле отметился новой вехой жизненного пути.

Неделями пропадал в офисе, к молодой жене интереса не проявлял, и Натэла начала пить. Женский алкоголизм, как известно, развивается скрытно и скоротечно, а когда заметили, лечение оказалось бесполезным. Развалу в семье, сопутствовал упадок и в бизнесе. Новый компаньон не принёс хороших дивидендов, торговался за каждую акцию, обвиняя зятя в пьянстве дочери, и подминал под себя компанию.
У матушки Геры диагностировали ранние признаки болезни Альцгеймера, и империя, построенная на расчётливых браках, попирая все нравственные устои, начала рушиться. Одна неприятность цепляла за собой другую, беда за беду, и жизнь превратилась в сплошную чёрную полосу.
Ад, что взрастили внутри испорченных душ, вырвался на свободу и испепелял тела нездоровьем и терзал болями. У отца обнаружили рак, а тесть попал в аварию.
Жизнь Геры закрутилась в делах между клиниками, пансионатами и постоянными разговорами с врачами. Иногда со слезами на глазах слушал чудный голос, что пел о любви, разлуке, предательстве. Собрал всё, что нашёл в интернете, записал на один носитель, и не существовало для него иной музыки. Вспоминал ласковые руки, нежные плечи, нелепый шёпот влюблённых сердец и пламенный восторг слияния. Коварная разлука душила похмельной тоской и окрасила жизнь серой пустотой. С трудом сдерживал порыв найти, повиниться, упав на колени, самозабвенно целовать пальчики её ног, замирая в безумном экстазе. Но сам не находил себе прощения, представляя двух беззащитных женщин, что доверились ему, подло оставленными в новогодний праздник и после. Острые льдинки душевной боли впивались в сердце и сильно ранили. Душа плакала слезами, сердце, казалось, – кровью.
Однажды на закате ясного зимнего дня, возвращаясь из пансионата, в котором лечили его мать, под записи пения Липы, машина вздрогнула, где-то послышался треск искр и на словах «Помнятся встречи, друг мой…» автомобиль заглох.
Вышел, огляделся. Услышав звон колоколов, обернулся на маленькую церквушку в небольшом посёлке и ноги сами повели на приглашение к молитве.
Храм скромненький, иконостас современный, а в углу икона Казанской Божьей Матери высотой больше метра на низкой деревянной подставке. В мерцающем серебре обновлённый лик старинной иконы настойчиво манил и притягивал взгляд. Поставил свечи, неловко перекрестился. Осторожно подошёл к иконе, глянул и вскрикнул: перстень старинный из серебра с огромным жёлтым сапфиром висел на верёвочке рядом с другими дарами драгоценностей.
– Кто подарил? – сжимая в волнении кулаки так, что побелели костяшки пальцев, пристал с вопросами к свечнице.
Старая усталая женщина пожимала плечами и прикладывала палец к губам, призывая к тишине. Ожидая окончания богослужения, незаметно включился в молитву и душа успокаиваясь, осветилась надеждой.
В темноте пошёл провожать старушку из церковной лавки, рассказывая по пути про сломанную машину, больных родителях, жене-алкоголичке и покалеченном её отце.
– Горемычный, – кивала головой свечница, – и не бросил никого, ухаживаешь. Редко такое встретишь среди вашего поколения.
– Бросил, – внимание и участие душевного человека потянуло раскрыться, – ради всего этого бросил одну единственную, которую любил.
И поведал Гера, как на исповеди, незнакомому человеку историю встречи и подлого предательства.
– Не ради всего этого отставил, а всё это и случилось из-за того, что бросил. Гаденько поступил, – неодобрительно покачала головой добрая женщина, – что уж, пойдём в дом. Утро вечера мудренее. Завтра услышишь свою зазнобу и увидишь, если она захочет. Здесь твоя певунья с матушкой живёт.
Не давая спать старушке, всю ночь ходил вокруг дома и курил. Возможность завтра встретиться с Липочкой казалась нереальной, как и то, что именно в этом месте заглохла его машина экстра-класса. Похоже было, что электронный мозг автомобиля не выдержал душевной боли владельца и по-своему распорядился помочь.
Ходил по посёлку, стараясь угадать дом, в котором она живёт и не мог найти важных и нужных слов для оправдания. Бродил, пока не замёрз, а только прилёг, хозяйка разбудила: «На утреннюю пора. Сегодня Липочка поёт».
До боли и слёз родной голос согревал, обволакивая душу очистительными словами прощения. Как с небес опустились молитвенные тексты песни ко святой Богородице. Дарованный Липочке Господом голос, нашёл своё место и более величественно не звучал. Люди в благоговейном порыве вытирали слёзы, а душа, радуясь, взлетала ввысь и на словах: «Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим …» не хватало в груди воздуха от счастья …
Липочка простила и жалела его, непутёвого, потому, что любила.
– Но на мне четверо больных и родных уже мне людей, – теперь он во всём стремился быть честным.
– Пять, – поправила она его, кивнув в сторону мамы, которая в результате перенесённого стресса во время пожара, научилась сидеть, – даже в горечи разлуки мы сумели пережить свои трудности, неужто вместе не справимся?
Полная луна, переливаясь яркими жёлто-золотыми оттенками, внезапно и торжественно выплыла из-под облаков и, улыбаясь, осветила сладкой тайной путь всем влюблённым в серебряной зимней ночи…
Ибо миром, действительно, правит любовь.

Оразбек САРСЕНБИ

Родился в Алматы в 1968 году, окончил школу в с. Катон-Карагай Восточно-Казахстанской области, высшее образование получил в Казахском Политехническом институте в 1993 году. Служил в Советской Армии 1987-1989 годы.
Работал в коммерческих и государственных структурах. В настоящее время занимается предпринимательской деятельностью в г. Бишкек.
Писать стихи и рассказы начал относительно недавно. В 2019 году опубликовал рассказ в альманахе «Точки» (Москва). Свои работы размещает на собственной странице в социальной сети Фейсбук: https://www.facebook.com/orazbek.sarsenbi
Почта: orixsarsenbi@gmail.com


ШАРОМЫГА


Полная женщина средних лет возилась у газовой плиты. На сковородке шипело растекающееся подсолнечное масло. Густые черные волосы её были аккуратно собраны под цветастый платок, зеленое платье облегало пухлое тело, бесцеремонно выставляя все складки пышной плоти. Когда-то, возможно, это платье было ей впору, но теперь она из него, как говорится, выросла, или, точнее, выползла. Низким немного хриплым голосом женщина строго спрашивала мужа, сидевшего за столом тут же, в комнате:
– Говорила я тебе, зачем ты связался с этим Васькой? Не рассчитается он с тобой! Он же бывший зэк! Ради денег такой любого закопает в лесу, смотри, и тебя тоже!
– Не каркай, Аля! С ума сошла? – сиплым голосом проворчал тощий мужик, для убедительности вытянув вперед челюсть и выставив жилистую руку с поднятым вверх пальцем.
– Вася – коммерсант, деньги у него водятся. Запла-атит, никуды ему не деться!
– Когда он с вами должен был рассчитаться, а? Ещё на прошлой неделе работу закончили, и чо теперь?..
– Чо-чо … Заладила. Ничо! Обещал, стало быть, даст. Обождать надо маленько.
– Ага, ищи дурака, даст... Догонит ещё поддаст! Хоть бы аванс взял, ишо в июне-то… Скоро август, детям в школу пора, на зиму им пальтишко и обувку прикупить надо. Растут, детки-то… Думала, на базар в город съезжу в эти выходные, а тут … ни базара, ни хрена… Моя-то получка на еду вся уходит, знаешь, поди!.. Лучше вон, шёл бы в лесхоз, им сейчас нужны егеря. Полно городских браконьеров носятся тут, по лесам.
– Вот эти точно «закопают» и глазом не моргнут, если встанешь на их пути. А сколько твои егеря получают? Еле концы с концами сводят. А денег за шабашку у Васьки не то што на пальто детям, а на шубки и ботиночки хватит… и еще останется…
– Так иди и возьми… за шабашку-то! Сидишь?.. Эээх, дубина, ты Толька, ду-би-на! – Аля досадно махнула рукой.
– А ты, лучше меня не нервируй! Они и так у меня на пределе, нервы-то! – муж привстал и сжал кулак. – Лучше следи за языком-то своим, раскудахталась... Курица!
– Ах так?!.. Курица, значит? А ты чо, петух что ли? Так иди, попетушись перед Васькой... – Аля сердито уперла руки в широкие бока. Она смело шагнула в сторону мужа, так как правда была на её стороне. Толик робко переступил с ноги на ногу и понуро плюхнулся на стул. Аля вспыхнула:
– Ты чо, опять уселся? Иди давай к Ваське, топай … – и, задумав спровоцировать мужа, въедливым голосом с издевкой ввернула: – ША-РО-МЫ-ГА!
– Ыы-аа, – зарычал Толик. Мерзкий тон Али и ненавистное с детства слово, которым бичевала его мама и о котором прекрасно знала жена, переполнили чашу терпения. Толя вскочил… открыл было рот, но не найдя слов, закрыл… снял куртку с гвоздя возле входа, саданул ногой по двери и, выходя в сени, выкрикнул:
– Ну, и пойду…
Жаркий июльский воздух придушил его легкие. В прохладе деревянного дома казалось будто на улице наступил вечерний холодок, на самом деле было не так. Толик закинул ненужную куртку на плечи и нерешительно шагнул. Однако, с каждым шагом его походка становилась тверже. «Ааа, катись-ка все к чёрту, – Толик широко замахал руками и взял уверенный курс. – Пойду-ка я к Ваське, небось, завалялось у него чего-нибудь…»
– Ну-ну, иди… – буркнула в это время дома жена себе под нос.
«Как бы не напился сдуру-то…», – раздраженно подумала Аля, отсутствующим взглядом налила на сковородку светло-желтую жидкую массу и стала проворно двигать вилкой, протыкая и переворачивая поспевающие оладьи. В комнате вкусно запахло печеным.
Жили они в небольшом, затерявшемся среди Алтайских гор и лесов, селе с тюркским названием Сентелек, возле одноименной горной речки. Однако, в деревне с таким названием осталось всего несколько тюркских семей из алтайцев и татар, основное же население было русское. Все, конечно, общались на русском, а дети обучались в русских школах. Труднопроизносимые тюркские имена естественным образом переиначивались на более привычные. Поэтому, отец семейства Туруш стал Толей, мать Алтына – Алей. Трое детей тоже получили обиходные варианты: пятнадцатилетний Белек – Бека, одиннадцатилетний Карабаш – Коля, и младшая шестилетняя дочь Сютчи – Света.
Туруш был из рода найман, входящий в состав большого рода куманды. Его соплеменники населяли несколько районов края поблизости и все были из того же рода, то есть, считались ему близкой родней. На какие-нибудь большие мероприятия сородичи приглашали и его с женой, но постоянную связь с ними Туруш не поддерживал. Куда более близкими для него и его семьи стали русские односельчане, русское имя стало более родным, а русский язык – роднее алтайского.
Толик, как и многие в деревне, хорошо владел плотницким инструментом, руки его росли откуда надо. Только две слабости мужика мешали выправиться и стать зажиточным сельчанином: он любил выпить, а после выпивки обижался и взрывался по любому поводу. По этим двум причинам наш герой часто попадал в истории, которые заканчивались потасовкой и временным содержанием под стражей в милицейском участке.
Однако, в трезвом состоянии Толька был сдержан и всегда находил заработок, которого на жизнь с женой и тремя детьми достаточно вполне, тем более Аля работала в лесхозном питомнике.
Вот и в этот раз Толька с другом, Петькой-печником, и ещё двумя молодыми ребята из села построили на заимке у Васи коровник с небольшим домиком. Нанявший их Вася, в прошлом был боксер и известный хулиган, жил в городе и был осужден за разбой. После тюрьмы он вернулся в родное село, довольно быстро «поднялся»: купил небольшой грузовичок-автолавку, открыл магазин во дворе дома, наполнил продуктами, рядами выставил большой ассортимент бутылок с крепкими и не очень напитками. Привозил из города необходимые для хозяйства товары под заказы сельчан. В общем, торговля у него шла бойкая.
Шли в деревне разговоры, что Васька мол крутит деньги с воровского «общака» и каждый месяц отстегивает «грев». В подтверждение к слухам, люди видели, как к нему приезжали на джипах крепкие парни в спортивной одежде. Долго они не задерживались, заходили в дом, а спустя часок-другой быстро удалялись на резвых машинах. Только глубокие следы от широких протекторов импортных шин оставались как память о таинственных посетителях.
Конечно, Аля жаждала, чтобы Толя скорее забрал деньги у Васи, но при этом в её душе затаилось беспокойство. В жестких серых глазах бывшего зэка чувствовалась скрытая угроза. Жители с опаской поглядывали на Васю и сторонились. Она предупреждала мужа, чтоб не связывался, но разве его удержишь…
«Зря я его накрутила-то, чёрт дернул. Лучше бы завтра сама сходила… Как бы чего не вышло…», – подумала, накрывая на стол еду детям.
Ночью Толя домой не вернулся. «Вроде, все тихо-спокойно… никто не звонил… участковый тоже... Опять что-ль в загул ударился?!. Ух я ему… устрою… пусть объявится тока!», – Аля начала нервно греметь посудой.
В обед она узнала по телефону у детей, что мужа все ещё нет. От растущего беспокойства кольнуло в сердце, присев на стул Аля решила: «Надо бы попить водички и уйти пораньше». Вернувшись домой она отправила старшего сына, Беку, на поиски. Тот выгнал велик со двора и мигом умчался.
Сын вернулся через несколько часов с недобрыми вестями:
– Папа пропал!.. В деревне говорят, что вчера они с другом Петькой-печником выпили, а потом пошли к Ваське в магазин. Папка начал с ним спорить, а потом ругаться, а потом схватил его за грудки и взял на калган*. А Васька-коммерсант вырубил отца одним ударом. А друг папин, Петька, драпанул… Папка очнулся и решил уйти, но уходя пообещал магазин и дом заодно спалить. А Васька ответил, что убьет его. С тех пор папку никто не видел... – глаза мальчика выражали растерянность и испуг.
Душу подростка ещё терзала обида: «Почему папин друг детства, дядя Петя, дал дёру?.. Папа же сам говорил, что они были горой друг за друга?..»
Аля, пытаясь осознать сказанное, села на стул и несколько минут молчала. Вообразила она, что Толя пошёл ночью к Васе с канистрой бензина, а тот с дружками подкараулил его, вывез в лес и убил. Затем губы её скривились, и сильным певучим голосом женщина запричитала:
– Уж уби-ил он, окаянны-ый, маво муженькаа! Уж поприба-авил он да мне-ка горюшкаа!.. Ой, растили мы детей тру-уда-ами, ой, да осталися типерь они сиро-отами-и…
Аля причитала так, как слышала много раз в родном селе и невольно училась этому всю жизнь, и получалось у неё совсем так же, как было принято у местных русских женщин из кержаков*.
Весь вечер и часть ночи Аля была безутешна и продолжала оплакивать без вести пропавшего мужа. Надеялась она, что все же объявится её Толя, что не так все плохо, как она представила. Однако, муж не объявлялся. Хотела было она пойти на разборки к Васе, но подумав, решила поступить по-другому. Наутро, собравшись с мыслями, села она писать заявление в милицию. Накатала целых три страницы, подробно, со всеми подозрениями и обвинениями в адрес бывшего зэка, а ныне преступного типа и потенциального убийцу – Васи-коммерсанта, и отнесла в участок.
Строгий и угрюмый сельский участковый милиционер, Степан, за принципиальность прозванный кем-то из стариков Сталиным, сидел за столом в своем кабинете. Он вскользь прочитал заявление, поморщился и попросил переписать, оставив только смысл. Но Аля категорически отказалась.
– Давай мне свои порядки здесь не устраивай! Ты имеешь представление куда пришла, а?! – рявкнул пожилой уже капитан. – Пиши, как я скажу или катись… к кузькиной матери!
Аля вылупила испуганные глаза, прижалась к стулу и с трудом выдавила:
– Ну, ладно.
Сталин сухо и четко продиктовал заявление, которое уместилось в полстраницы. Сделал запись в журнале и приступил к официальному расследованию. Опрос очевидцев вчерашнего инцидента к каким-либо обнадеживающим уликам не привёл. После злополучного вечера Толя будто исчез, из магазина Васи он ушел своими ногами в темную ночь и безвозвратно.
Собрав показания очевидцев в папку, участковый отвез дело в районный центр Чарышское, передал начальству и стал ждать, когда пришлют следователя.
Через день появился молодой следователь, улыбчивый лейтенант Сивицкий. Покрутился день, формально опросил свидетелей и потерпевших: Алю, и старшего сына, Беку. Отдельно допросил Васю. У того было железное алиби: он всю ночь работал в магазине и это подтверждали несколько свидетелей. Ничего нового не обнаружив, следователь вечером уехал. «Как-то между прочим он тут все расследовал?.. Чего они молокососа отправили-то, не нашли штоль поопытней кого?.. Надо бы при случае пожаловаться ихнему начальству…» – пришла в голову Але еще одна неоригинальная идея.
Прошла неделя. Затем вторая. Вестей из района не было. Не объявился и Толя. Аля потеряла всякую надежду, а уверенность в смерти мужа только возрастала.
В начале третьей недели участковому позвонил дежурный с районного УВД и попросил привезти родственников пропавшего Аргышева Туруша на опознание трупа.
– Ты, хозяйка, давай это… собирайся … поедем на опознание…, – угрюмо опустив голову, выдавил Сталин, зайдя в дом. – Звонили с района… Видать, не живой твой Толик-то, раз на опознание…
Хладнокровный взгляд капитана сменился на участливый, а руки были учтиво сложены по швам, готовые в любую минуту прийти хозяйке на помощь.
Глаза Али недоуменно посмотрели на участкового, затем она быстро-быстро заморгала и … полилась нескончаемая плачевная песня:
– Ой, да уж видно мине горе го-орькуюю, ой, уж видно век не дождати-исее, ой, да уж и муженька не дозвати-исее, ой, уж с тово свету бе-елогоо…
Сталин нерешительно потоптался на пороге, затем повернулся и вышел. «Пусть выплачется, так лучше будет…», – позаботился вслух капитан, зажимая губами сплющенную в двух местах гильзу папиросы. Покурив, он сел в служебный УАЗик и терпеливо замурлыкал любимую песню:
«Калина красная, калина горькая.
Опять мне выпала разлука долгая.
Разлука долгая, дорога дальняя.
Калина горькая, калина красная…»
Ждать долго не пришлось. Заплаканная Аля вышла со старшим сыном. В дороге женщина сидела тихо, уткнувшись в платок. Пятнадцатилетний Бека рассеянно смотрел в боковое окно. Первозданная красота родного края, смешанный лес, сменявший хвойные и лиственные породы деревьев, широкая темная река Чарыш, вившаяся всю дорогу то отдаляясь, то приближаясь снова, знакомые поселки вдоль дороги, с деревянными могилками на пригорках, – все это наводило сейчас тоску. Не было теперь в этом мире его единственного отца. Вспомнил он добрые глаза и крепкие руки родного человека и никак не мог осознать, что больше их не увидит.
В районном отделении милиции их ожидал все тот же молодой следователь Сивицкий. Он указал им на лавочку у стены слева. Перед лавочкой стоял массивный обшарпанный стол, справа у противоположной стены был старый темный шкаф с бумажными папками. Сивицкий сел напротив на деревянный стул со спинкой и, глядя на бумаги на столе, обыденным бесстрастным голосом начал говорить:
– В ходе предварительного следствия установить личности, причастные к пропаже вашего мужа не представилось возможным. Был допрошен круг подозреваемых лиц и свидетелей, но это не прояснило ход расследования…
Милиционер продолжал говорить, вставляя в речь много непонятных терминов и сложных выражений. Аля в это время смотрела на него и думала про себя: «Молодой, а умный, однако. Чего это я подумала, будто он дурачок?» Прежде наивное лицо молодого следователя теперь преобразилось и выражало уверенность и знание своего дела.
– Таким образом, начатое следствие по делу вашего мужа, Аргышева Туруша, было приостановлено до возникновения новых обстоятельств. И вот вчера они возникли…, – здесь чеканная речь Сивицкого на мгновение замерла, он оторвал взгляд со стола и продолжил другим, привычным житейским тоном. – В лесу, недалеко от дороги, ведущей в ваше село, пастухи обнаружили труп мужчины с признаками насильственной смерти, от ножевых ранений, по описаниям совпадающий с вашим пропавшим мужем. Документов и одежды не было… Сейчас мы поедем на опознание, но должен предупредить, что из-за жары и длительного срока труп сильно разложился. Поэтому, потребуется заключение судебной экспертизы.
Следователь привстал и начал складывать бумаги в сумку. Поглядев на мальчика, он добавил:
– Хорошо, что сына привезли, не надо будет криминалиста везти. Его ногти, волосы и анализ крови отправим в Барнаул, чтобы установить родство.
Дорога до морга при районной больнице оказалась короткой. На металлической тележке выкатили труп. Санитар в белом халате снял накрытую простыню.
При виде останков мужа у Али подкосились ноги, пришлось Беке подхватить маму под руку. Сталин, стоявший рядом, поддержал женщину с другой стороны. Лицо трупа было обезображено, вместо глаз виднелись тёмные ямы. Большие участки кожи отсутствовали, торчали только кусочки посиневшего мяса, а в некоторых местах мясо высохло так, что виднелись кости. Сейчас труп был промыт и обработан, но даже при этом чувствовался неприятный запах мертвого тела.

* * *
Заключение судмедэкспертов пришло через неделю. Сталин привез копию домой к Аргышевым. В нём значилось, что данные экспертизы с вероятностью 93,1% подтверждают идентичность трупа с образцами анализа Аргышева Белека. В доме были морально готовы к такому повороту событий и покорно приняли вердикт.
Покойного привезли домой. Вызвали родственников Толи. Приехал старший брат с Горно-Алтайска. Он и взял все хлопоты с похоронами на себя. Лицо погибшего решили не показывать, обернули его в белый саван и положили в украшенный синим бархатом гроб головой к окну, а ногами ко входу. По алтайским обычаям зажгли в комнате большую керосиновую лампу, которая горела все время, пока приходили люди, чтобы попрощаться с умершим. День и ночь рядом с покойником поочередно дежурили его друзья, а также бывшие одноклассники, некоторые из них приехали издалека.
Аля сидела в соседней комнате и при каждом выражении соболезнования причитала громко и навзрыд. Всякий раз находились у неё новые слова для оплакивания любимого мужа. Откуда они брались, она уже не понимала, происходящее плыло перед ней будто во сне, а в голове стоял туман и безразличная тупость.
Похоронили Толика по всем смешанным христианско-алтайским обычаям, выработанным несколькими последними веками соседства с русским народом, значительную роль в которых составляли старообрядческие традиции переселенцев. Поминали умершего хорошим словом и выпивали за упокой его души. Собралось много народу, пришлось накрывать несколько длинных столов во дворе.
Вася-коммерсант принял активное участие в похоронах. В начале он выплатил семье заработанное Толей, а перед похоронами бесплатно привёз спиртное, напитки и конфеты. Следствие его полностью оправдало, но Вася всем своим видом и поведением демонстрировал раскаяние и сожаление, будто безмолвно показывал этим свою непричастность к смерти хозяина дома.
Денег, что принесли на похороны родственники и друзья, хватило на всё, даже осталось на поминки в седьмой день. Брат и родственники заказали в городе памятник, установили по алтайскому обычаю в сорок девятый день и помянули вновь по-русски.

* * *
Прошло три месяца. Наступил морозный ноябрь. Быстроводная река Сентелек спряталась подо льдом и толстым слоем снега. Березы, осины и тополя в деревне и вокруг стояли голые, а на склонах гор темнел хвойный лес, одетый в снежные шапки на макушках кедров и елей.
Обыденная жизнь таежного села текла своим чередом, только в доме у Аргышевых все еще чувствовалась невосполнимая пустота. Однако, смерть мужа сыграла положительную роль в жизни Али. Подруга уговорила её посещать самодеятельный ансамбль в клубе. У Али оказался редкий низкий грудной контральто и даже присутствовал музыкальный слух. Она сама была удивлена! Руководитель ансамбля, Иннокентий Ипполитович, разводил руки, манерно складывал ладонями друг к другу и восторженно вился вокруг новоявленной солистки.
Выступления на сцене раскрепостили её сознание, теперь она отважилась вставать на защиту работников на собраниях, не стеснялась выражать мнение своё и народа, устраивала вылазки коллектива на природу, по случаю праздников собирала деньги и людей для дружных посиделок, – в общем, житьё-бытьё Али стало насыщеннее. При всем при этом, она успевала следить за домашним хозяйством и детьми.
Новая жизнь женщины положительно сказалась на здоровье: она заметно похудела, перестала жаловаться на недомогания, вытащила старые платья, которые стали снова ей впору, – будто помолодела на десяток лет.
Сыновья неожиданно повзрослели, стали внимательнее к маме, во всём помогали ей: посуду помыть, постирать белье, корову подоить, за скотиной следить, дрова и воду натаскать, – в общем, многие домашние заботы взяли на себя. Семья старалась реже вспоминать об отце, только у младшей дочери иногда вырывалось заветное «папа», но обрывалось на полуслове под грозными взглядами братьев. Аля нежно брала Свету на руки и долго прижимала её к себе. А девочка всякий раз твердила маме: «Не умер наш папа, а живой. Видела я во сне старца в белой одежде, приходил он ко мне и говорил: «Нет твоего папы среди мёртвых. Вернется еще, жди!»».
Однажды, ворвалась в контору лесхоза соседка Али, Люся с вылупленными глазами и с порога истошно, будто резали её, закричала:
– Аляя! Только што своими глазами видела Толика тваво, как живово! Идёт весь в новом, сверкает, сапоги блястят, как на параде. Издале-ече кричит: «Как дела, соседка?». Неушто, думаю, воскрес, али сам чёрт привиделся?.. Свят-свят-свят, господи, убереги от окаянного! – трижды перекрестилась Люся. – Я как увидала яго, так к тебе сразу прибёгла.
– Чо ты городишь-то, Люся. Бога побойся! Сама же видала, как похоронили мы Тольку-то моего!
– Дак, видать-то видала, а этот – ОН!, один в один Толька. Иди вон, сама погляди, – Люся вытянула руку с сторону окна. Аля накинула пальто, застегиваться не стала, а опрометью выскочила на улицу. Шаг её все убыстрялся и постепенно перешёл на бег, большие пимы* на ногах не стали тут помехой, высоко поднимая ноги неслась она домой, как будто вернулась былая девичья лёгкость. Ворвалась она в дом: глаза большие, пальто нараспашку, красный платок на шее, однотонное розовое платье с разрезом, грудь высоко и часто поднимается от бега, пимы в снегу, щеки раскраснелись, – будто с картины художника сошла.
Толик сидел за столом, на коленях у него разместилась дочь, пацаны стояли рядом и улыбались во весь рот. Лицо мужа было посвежевшее, помолодевшее даже, глаза сияли величественно и радостно, вырядился, действительно, – как на парад.
– Аля!.. – вскрикнул он, увидев её, привстал, поставил дочь на пол. Затем немного откинулся назад и изумленно посмотрел на жену, – ты ли это?
– Мама, говорила я тебе, что папа наш живой! – лепеча скороговоркой подбежала к ней дочка.
От увиденного ли, от быстрого бега ли, но голова Али стала тяжелеть, в глазах потемнело и зарябило, Толя и дети начали как будто отдаляться и уходить куда-то вдаль, сознание её стало проваливаться в пустоту и… наступила безмятежность.
Пришла в себя она довольно быстро и почувствовала в голове ясность и бодрость, как будто ради этого и надо было упасть в обморок. Она лежала на диване, муж стоял на коленях возле неё и целовал её руки, лоб, глаза. Аля обхватила руками крепкую шею Толика, судорожно, еще сильнее прижалась к нему, прижимая голову его к груди. Она вновь обрела потерянную ценность и не хотела терять снова.
После некоторого замешательства семья Аргышевых успокоилась. Аля выслушала сбивчивый рассказ мужа: как в ту ночь, отчаявшись выбежал он из деревни на трассу, и бежал без оглядки, злой на неё, на Васю, на всю деревню и на весь мир. Бежал долго, выбился из сил, а тут проезжала машина и притормозила. Оказалось, с соседнего Казахстана закупщики скота решили помочь заблудившемуся человеку.
Сел он к ним в грузовик и попросил довезти попутно до райцентра, чтобы утром на автобусе вернуться домой. В машине разговорились, подружились. Нормальные оказались ребята, казахи…
– Рассказал я им о себе, а они – о себе. У нас в России коней никто не ценит так, как у их – в Казахстане. Известно дело, конина – это деликатес казахам. Поэтому, и цена их там выше… – в который раз рассказывал Толя свою историю вновь прибывавшим друзьям сельчанам и соседям.
Никто не хотел поначалу верить, подозрительно косились на хозяина, но потом заражались всеобщим праздником, улыбались, слушая рассказ Толи, и садились тут же со всеми за стол. Аля быстро приготовила что-то, накрыла, вытащила соленья из погреба, конфеты и спиртное из сундука. Люся-соседка тоже принесла заначку. Наступил и у Аргышевых в доме праздник!
– Предложили они ехать с ими в Семипалатинск, это недалеко от кордона-то, сразу за Рубцовском. Скотники у их в дефиците, а я чо, чем не чабан? Ха-ха-ха! Скотину знаю, пасти могу!.. Вот и попал я таким макаром на джайляу! Пожил малость, почабанил, кумыс научился пить, мясо три раза в день кушал. Вон како пузо наел, – Толя вставал и хлопал в этом месте себя по округлившемуся животу и громко гоготал, все поддерживали его тем же. – Хотелось, конечно, позвонить домой…, но какой там телефон в горах-то, да и страна другая… А, когда зима пришла, повезли мы лошадей в город и па-ашла тут торговля-я. Вмиг разбогатели ребятки-то. Да, и мне заплатили как уговор был. В обчем, не жалуюсь, на следуший год опять можно поехать.
– Дааа, хорошо сидим, весело. Рады мы тебе Толик, рады, шо живой вернулся – сказал, почёсывая подбородок Петька-печник. И после непродолжительной паузы вопросил, высоко подняв брови. – ... А кого-же мы хоронили-то?
Сельчане недоумённо посмотрели друг на друга. На радостях все забыли про покойника.
Аля в образовавшейся паузе вмиг вспомнила прошлое: как пропал её муж, как нашли его труп, как ездила она на опознание с сыном, как жутко было смотреть на искаженный труп мужа, как привезли его домой и хоронили, вспомнила выплаканные слёзы и сорванный до хрипоты голос от беспрерывного причитания…
Хлопнула она звонко ладонью по столу и громким низким голосом провозгласила:
– Всё! Завтра иду в милицию писать заявление на експертов этих окаянных! Где это 93% моего Толика они опознали, а!? Засужу их, пусь теперь они поплачут!
Толик размашисто хлопнул рюмку, закусил огурчиком, сладко поморщил нос, и зажмурив счастливо глаза, откинулся на стуле: «Не зря я все-таки смылся-то… Хорошо!.. А она мне шаромыга-шыромыга… Вот тебе и «шаромыга»!!!


Ирина КОСТИНА

Родилась в г. Харькове. Живет в г. Лесной Свердловской области. Закончила Уральский государственный университет им. А.М. Горького в 1993 г. по специальности «Русский язык и литература». В 1999 г. окончила Уральский государственный профессионально-педагогический университет по специальности «Социальная педагогика» и магистратуру при нем. Тридцать лет проработала в школе, преподает психологию в ВУЗе.
Литературным творчеством занимается одновременно с преподаванием. Печатные издания: книга «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…», сборник рассказов (2016); повесть «Селфи с улыбкой» (2018). Есть публикации в журнале «Аргументы времени» и в литературном приложении к нему «Ритмы жизни», №№ 1-6, 2017-2018 гг.
Является членом Российского союза писателей с 2018 года.


НОМЕР

В маленьком тесном гостиничном номере в провинциальном городке за столом плакала женщина. Напротив сидел мужчина и равнодушно смотрел в сторону. Трехнедельный дождь отсек их от города и от всего мира. Он был сер, тих, глух к чужой жизни и слезам. Как был глух мужчина к слезам собеседницы. Из небольшого окна был виден дворик с невероятной высоты блестящими тополями, не срезавшимися со дня посадки. И когда слезы подходили к горлу, женщина делала глубокий вдох и переводила взгляд на тополя. Ее мысли были о нем, а он думал о другой. И о том, как бы поскорее выбраться из этого до отвращения неуютного номера и самого города советского образца. Он говорил, говорил о своих семейных проблемах, о похоронах, – беде, которая привела его в некогда родной город. Не останавливаясь, надо было говорить, чтоб не дать ей возможности перевести разговор на тему, которая волновала ее. Не дать ей вставить слово. Хотя знал, что придется что-то сказать о том, почему прошли чувства. Он не снимал верхнюю одежду, потому что чувствовал себя неважно от сырости и неуюта, высоко температурил, и оттого, чтоб еще хоть так, дополнительно защититься от нее, не дать прикоснуться к себе.
Все прошло год назад. Только как сказать это ей, он не знал. Жизнь крутанула неожиданно и резко. Бесприютность, отчаяние, безвыходность свою, которая навалилась, он переживал тяжело. И снова, как уже было однажды, решил проблему привычно, не понимая, что это, в конце концов, снова тоже окажется тупиком. Как и в прошлый раз.. Как и несколько лет назад. Снова и снова он выбирал не чувства, а… выгоду для себя на какое-то время. Только в прошлые разы он не знал, что она любит всю жизнь… А сейчас… Зная, что к нему стремятся, пытаются поменять ради него жизнь, что его любят безумно… В это время он искал Другую… И выбор был сделан, и его поменять нельзя. Поэтому в глаза ей он не смотрел и чувствовал себя мерзко.
Она хотела прижать его к себе, обнять, пожалеть – за его боль, все переживания последних полутора лет, за его же предательство по отношению к ней, которое она простила ему сразу, как поняла, что с ним произошло там, в далеком городе. Она не могла его осуждать. Только все время хотелось спрашивать: «За что? За что?? За что ты так со мной? Когда я ТАК тебя любила и верила, ты полюбил другую! И дал ей полюбить себя!.. Я уже планировала наше совместное будущее, а ты снова выбрал НЕ МЕНЯ! За что ты убиваешь меня?»
От ее вопросов он уходил. Тема была неприятная для него. Говорить на любую из тем, но не об этом. Он оберегал свою любимую женщину и свои новые чувства от этих чужих вопросов, от нее, не отвечая ни на один. Она еще пыталась шутить и поддерживать нейтральные темы. Каждую попытку вернуть его к вопросу о НИХ, он изящно отбивал. Изматывающий двухчасовой разговор ни о чем походил на игру в пинг-понг, когда два опытных игрока не дают уронить мячик. И игра затягивается, становится нудной и неинтересной. Каждый игрок ждет, когда устанет противник.
Женщина видела, как он убирает руки, не дает ей обнять его. А она... готова была раствориться в его глазах, волосах, щеках, губах. Она встала, обняла его голову, провела по поседевшим волосам, по морщинкам у глаз. Она целовала, целовала его глаза, нос, щеки, лоб, губы, которые он предусмотрительно убирал.
ЕЕ сердце стукнуло где-то у желудка: он не мог целовать ее! Верный признак умершей любви!.. Обратного хода нет. Когда человек не хочет целовать другого, надежды на возврат нет.
Она сняла черное бархатное платье, так невыносимо хотелось прижаться телом к его коже. Просто нежить его, ласкать. Ей не нужно было ничего больше... только чувствовать телом его тело. И не было никого любимее во всем мире, чем этот равнодушный человек с остывшим, пустым уже сердцем!!
– Нет.. нет... Не надо. Я не могу, – тихо проговорил он.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, милый мой, любимый мой, хороший, единственный мой... разреши мне. Мне ничего ведь не надо, только целовать тебя! Позволь мне выплеснуть всю Нежность, которая накопилась за это время. Мне только запомнить тебя. Вкус, запах кожи. – Она дотронулась губами до его губ, они были сумасшедше мягкими и теплыми. Сердце от нежности останавливалось.
– Нет... Оденься. Я не могу… – тихо проговорил он.
– Ну , что со мной не так? Что?? Я постарела? Я совсем некрасивая?.. Мне же ничего не надо.. У меня больше нет другого времени! Не будет! Дай мне запомнить тебя. Неужели не боишься прожить оставшуюся жизнь вот так, без любви?
Она рыдала, не останавливаясь уже, забыв про то, что обещала себе не проронить ни единой слезинки, и все гладила, гладила, гладила его волосы и лицо. Сердце разрывалось от безысходного горя. Беда была так велика, что она боялась умереть прямо здесь, стоя в холодном гостиничном номере.
– Я не могу, – он аккуратно, как чужую, обнял ее за талию, опустив голову, уткнулся носом в ее загорелую грудь в красном бюстгальтере, чтоб не встречаться с ней глазами.
Она взяла с кровати платье, прикрывшись им, вышла из комнаты, чтоб одеться не при нем. Вернулась, надела жемчужные бусы, медленно достала из сумочки косметичку, поправить размытый, словно акварель, макияж. Руки дрожали, она не попадала карандашом ни по глазам, ни по губам.
В дверях она обняла его. И вдруг он наклонился и поцеловал ласково ее губы. Раз. Еще. Еще.
– Ты самая замечательная из всех на свете. Самая нежная. Самая светлая.
– Запомни, что бы ни случилось. Как бы я себя ни вела. Что бы ни говорила. Не верь ни одному моему слову. Я всегда буду любить и ждать тебя. До последнего моего дня. Дай мне шанс. Не говори, что все безнадежно. Подожди еще немного. Я смогу вырваться и сделать так, чтоб мы были вместе. Я знаю, что ты уже не любишь меня. У меня много сил только для одной моей любви. Ее хватит на двоих! Ты нужен мне всегда, любой. С работой и без. Здоровый и больной. С квартирой и без. Мне нужен только Ты. Помни это. Любовь к тебе суть и смысл моей жизни. Так случилось. Я люблю тебя! Я люблю тебя!

«Я люблю тебя..», – шептала она, уходя из мертвой нежилой гостиницы тому, кому давно была не нужна.

Светлана ФИЛОНЕНКО

Родилась в Москве. В 2004 году окончила юридический факультет Института международного права и экономики им. А.С.Грибоедова. Начала писать детские стихи в 2000 году, позже стала появляться лирика более серьезная и даже... проза.
Участвует в работе литературного объединения им. Дм. Кедрина (Мытищи, Московской области). Занимается психологическим консультированием, рисунком и дизайном в издательстве, версткой книг и воспитывает дочку.
ГДЕ РОЖДАЮТСЯ КАМНИ

Я сидела на вершине горы. Тёплый морской ветер ласково перебирал мои волосы своей невидимой лёгкой рукой. Ощущение радости, которое зарождалось внутри меня, постепенно распространялось по всему телу. Я чувствовала себя неотъемлемой частью этого мира. Хотелось парить над этой красотой, резвясь как ребёнок в потоках солнечного ветра. Море сверкало и играло своими волнистыми гранями, приглашая заскользить по этой солёной глади. Я ощутила необыкновенную лёгкость, поймала себя на мысли, что я наконец-то свободна. То, что меня тревожило, – растворилось, не оставив следов. Я наслаждалась этим ощущением, запоминая его и смакуя. Затвор фотоаппарата щёлкнул, и я уносила эту свободу на маленьком кусочке флешки с собой в бурлящий поток повседневности.
Спуск давался легко, передо мной убегала вниз горная тропа. Постепенно она расширялась и вскоре плавно втекла в тротуарную плитку. Отель, в котором мы остановились, был у подножья горы. Это было очень удобно, и при всякой возможности мы вместе, или, бывало, по одному уходили насладиться этими вершинами и той безмятежностью, которой так щедро нас одаривала природа.
Отель ещё спал. Я не стала заходить в номер, а присела в кресло на террасе. Передо мной был вид на море и пляж. Несмотря на то, что было ещё очень рано, на пляже было многолюдно. Море волновалось. Волны играли с купающимися, завлекая и увлекая в глубину.
Я услышала, как сзади кто-то подошёл, это оказался наш сосед из номера напротив.
– Доброе утро! – И я всеми фибрами души чувствовала сладость этих слов и делилась ими.
– … утро добрым не бывает, – откашлявшись, сказал сосед, присев напротив меня.
– Утро всегда доброе, – не согласилась я.
– Даже утро понедельника? – Спросил он. В его взгляде так и читалось недоверие.
– А в чём разница? – Искренне спросила я. – Наша жизнь не зависит от дня недели. По крайней мере моя точно, – добавила я с твердой убежденностью.
Он удивлённо на меня посмотрел. Потом, как бы стряхивая с себя слова, повернулся к морю и сказал:
– На море сегодня волны, неприятно в таком плавать. Я решил не ходить.
– Волны? Так это прекрасно. Будем с дочкой резвиться на волнах!
– Нырять под волны!? – Полу-утвердительно, полу-вопросительно спросил он.
– Нет, прыгать на волнах. – Моя довольная улыбка говорила сама за себя. Я уже чувствовала эту радость.
– Но вы же не ребёнок? – Его взгляд красноречиво передавал все мысли, которые роились у него в голове.
Я засмеялась от нелепости этих слов.
– И кто это мне может помешать прыгать на волнах? – Спросила я сквозь улыбку.
Он удивлённо на меня посмотрел, явно не ожидая такого ответа. После минутного замешательства он встал, отступил к деревянным перилам террасы, как бы ища у них опоры. Ему показалось этого мало. Его тело напряглось, как перед броском. Сквозь загар стало видно, что кровь прилила к его лицу, глаза колко, с прищуром, посмотрели на меня. Рот кривой тонкой линией выражал крайнее недовольство. Он уже хотел что-то сказать, но ему помешала супруга, которая вплыла в балахонистом одеянии на террасу.
– А, вот ты где? Пойдём завтракать, нечего здесь швыряться своим настроением.
Он явно хотел ей возразить, но слова так и не слетели с его губ. Он развернулся и с напряжёнными плечами понес себя по ступеням вниз. Супруга еле поспевала за ним, полы ее балахона цеплялись за кусты роз. Она ругаясь то и дело отдирала себя от них. Со стороны казалось, что розы таким образом, говорили ей, что не надо идти за этим человеком.
От этих мыслей меня отвлек голос дочери.
– Мам, ну ты где?
– Иду, солнышко. В номере было по-домашнему уютно. Такое нечасто встречается в отелях. Но по всему оте­лю была видна рука его хозяйки. Забота была в каждой детали, в каждом цветке и деревце. Не раз ловила себя на мысли, что в следующем году обязательно сюда вернусь.
Мы неспеша собирались на завтрак. Утренняя встреча никак не отразилась на моём настроении, и мне это нравилось. Значит, я на правильном пути. Весело напевая детскую песенку и держась за руки, мы с дочкой спускались по крутому спуску к морю и к рядам приветливых кафешек. Мы приняли решение пойти в очень уютное кафе, оформленное в морском стиле. Оно находилось дальше всех, но это нас не останавливало. Навстречу нам брела толпа ещё непроснувшихся отдыхающих. И только дети с мощной внутренней «батарейкой», тащили своих родителей за собой. Не всем это нравилось. И то и дело было слышно, как некоторые недовольные родители отчитывали своих чад.
Мы весело и с песней дошли до кафе. Расположившись за круглым стеклянным столиком с видом на море, мы погрузились в изучение меню. Привычных блюд для завтрака мне не хотелось, и я заказала свой любимый салат цезарь с креветками и свежесваренный кофе. Когда официант удалился, мы принялись обсуждать наши планы на сегодняшний день. Было единогласно решено провести его весело. Чтобы потом дождливыми осенними днями было что вспомнить и согреться теми фотографиями, на которых запечатлеем эти солнечные дни отдыха у моря.
Запах свежесваренного кофе отвлёк нас с мужем от разговора, и мы замерли, как гончие, учуяв запах добычи. Следом за кофе принесли наш заказ, и мы с приятным предвкушением взялись за приборы.
Мой салат выглядел прекрасно, чего не скажешь о вкусе. Я с удивлением на лице повернулась к мужу. Он оторвался от поглощения глазуньи и спросил:
– Что?
– Кажется мой день будет богат на испытания, – при этом моё лицо светилось от радости.
– С чего ты взяла?
– ... В моём салате один песок.
– Ну так поменяй его. И почему это тебя так радует?
– Помнишь я тебе рассказывала, про своё утро? Так вот это продолжение. Понимаешь, ну поменяю я салат. Во-первых, никто не знает, может там опять будет песок, меньше, но будет. Это как все время убегать от проблем, неприятных ситуаций и т.п. Ну, а во-вторых, смысл возможно, совсем в ином. Это моя проверка, и от того как я ее пройду, будет зависеть, что будет дальше меня ждать. Этот песок выступает как внешний раздражитель, как наш сосед. Не дождётесь, я на это не поведусь. Вся наша жизнь учит нас правильно реагировать на то, что происходит с нами. И поэтому, я приняла решение. Я его съем, с удовольствием и благодарностью за происходящее.
Сказано – сделано. Я съела всё. Только хвостики от креветок и смятая салфетка натюрмортом лежали на моей тарелке.
Муж только удивленно качнул головой.
– Я бы не стал есть. Но мне даже интересно, что будет дальше.
А дальше день прошёл просто восхитительно. Мы вернулись в номер, переоделись в пляжную одежду, взяли наш плавательный пончик (надувной круг в виде надкушенного пончика), и отправились покорять волны.
Волны стали ещё больше, купающихся стало меньше, но смельчаки были. Среди них были и мы. Вода, несмотря на волны, была тёплой. Я запрыгнула на пончик, и помогая себе руками, протащила себя равномерно, чтобы меня не опрокинуло. Мощными гребками я отдалилась от берега. Волны поднимали меня на свои вершины. У меня захватывало дух как на качелях. Я визжала от радости. Волны то накрывали меня с головой, то поднимали над собой, я как будто летела. Перевернувшись на пончике на спину, я позвала дочку, которая ныряла в волнах как дельфинчик. Втащив ее и посадив перед собой, мы гребли подальше от берега. И уже нас двоих волны то накрывали, то несли с волны на волну. А третья волна оказывалась выше двух предыдущих, и мы радостно визжали. Муж нас фотографировал с берега. И мы радостной точкой остановили мгновение в кадре. Время незаметно подходило к обеду. Мы довольные вернулись в номер, приняв душ и переодевшись, вышли с дочкой на террасу. Усидеть на месте она не могла, радость бурлила в ней, теплый ветерок раздувал ее сарафанчик, и мне казалось, ещё немного, и она, широко размахивая руками, взлетит как ласточка над разогретой летним солнцем землёй. Подбежав к перилам, она радостно замахала рукой своей подружке:
– Даша, подожди меня!
Повернувшись ко мне, она радостно выпалила:
– Мам, там Дашка, я побегу к ней, хорошо?
Я с теплой улыбкой кивком головы отпустила её к подружке. Она перепрыгивая через ступеньки, заливисто смеясь неслась навстречу своим приключениям. А я сидела и смотрела на море. Вскоре появились и наши соседи. У Виктора Петровича на правой стороне щеки алели свежие отметины. На лбу красовалась огромная шишка с царапинами. Локти ободраны, как будто тормозил ими по асфальту. Прихрамывая, он плюхнулся на соседнее кресло.
– Вот, понырял. Результат, как говорится… на лице. Встретился в воде с камнями, и они расписались на моём лице. Не надо было ходить на море. День как-то с утра не задался. Я же вам говорил, что утро добрым не бывает, особенно утро понедельника.
Переубеждать его было бесполезно. Он все равно не поймет, что те камни, которые оставили свой след на его лице, забудутся. А вот те, камни, которые он носит в себе, тяжелой ношей будут повсюду с ним.

Анна ТРОФИМОВА

Автор стихов и сказок, сценарист и редактор. На данный момент напечатано десять взрослых и детских книг. Родилась на Алтае, получила режиссерское образование. Работала в «серьезных» проектах на радио и телевидении, но почти всегда умудрялась вносить в них немного хулиганства и улыбки, смещая акцент на позитив. Сейчас работает в издательстве, выпускающем книги для детей и подростков.



НА БЛАГО ВСЕЛЕННОЙ

…Даже когда я раньше смотрел на звезды, то всегда думал о существах, живущих на других планетах. Представлял себе: какие они? Как мы? Или отличаются? А если отличаются… то чем?..

…Я сидел на крылечке и курил папироску. Старуха моя, Авдотья, кормила кур или что там у неё ещё водится? Не слежу я за этим. Моё дело – дрова.
Слышу вдруг с заднего двора орёт бабка дурным голосом. Не иначе как корова опоросилась или куры в дальние края полетели. Нехотя я встал и, держась за бок и кряхтя, направился к ней. Жена всё-таки: почти полсотни лет вместе прожили.
Смотрю: стоит она, да руками машет, да голосит не переставая.
– Ты чего? – спрашиваю.
А она только охает и ахает, да пальцем в угол двора тычет. Повернул я голову и чуть сам не упал. Возле курятника стоит тарелка серебристая, точно такая, как в новостях давеча показывали, только поменьше. Одноместная, должно быть. Отщёлкнулась верхняя крышка и выпрыгнул из самого её нутра гуманоид.
– Здрасьте, – говорит. – Я к вам с миром. Зовите меня Вася, чтобы вам было проще произносить. А то имя моё на вашем языке звучит не вполне прилично и пристойно.
Жена моя, как гуманоида этого увидала, так и хлопнулась в обморок со всего размаху. Ну а я держусь, марку не теряю, планету не позорю обморочными состояниями перед инопланетянскими посетителями. Просто дар речи потерял.
Гуманоид этот отряхнул коленки свои обратновыгнутые, оправил гидрокостюм свой али скафандер, смотрит на меня и вроде как улыбается. Похож он на человека, ничего не скажешь, только зелёный весь и глаза большие, грустные.
Подошёл он ко мне и спрашивает:
– Чем вам глобальным помочь, дядя Егор?
Ну я не удивился, конечно, что по имени меня назвал, понимаю: телекинез, телепортация, гипноз. Чай, не в кромешной глухомани-то живём, телевизор, поди, регулярно просматриваем, особливо научно-познавательные и новостийные программы.
Подумал я и ответил:
– Вась, так по хозяйству разве что…
Чего тушеваться-то, раз помощь гуманитарную в рамках межпланетных предлагают?
Он кивнул и помог. Забор поправил, крышу починил, пряжу спрял бабкину, животину нашу покормил и заготовку сена на зиму произвёл в полном объёме. И ладно так у него всё выходит, быстро, споро! Любо-дорого смотреть!
– Ещё что сделать? – снова спрашивает, улыбается.
– Не устал ли? Может отдохнёшь? Чаю с баранками, может, откушаешь? – жаль паренька, некрупный он, щуплый, можно сказать.
– Да мне не в тягость, дядя Егор, – отвечает. – А баранки ваши я очень даже люблю и уважаю, но не до них сейчас. Сперва – дело делать надо. Есть что ещё?
– Так бабка моя… вот… – показываю на Авдотью, лежащую в глубоком беспамятстве в окружении верных курей и развожу руками: восстанавливай, мол.
– Понял!
Но понял-то он по-своему, по-инопланетному. Подошёл к телу почти что бездыханному неподъёмному, пошевелил пальцами над ней, свет голубой запустил в живот. Гляжу: девка молодая посреди двора лежит. Стала она такая, какой я её полвека назад в жёны брал.
– Так вот… – слова-то пропали у меня из лексикону. Только эмоции и жестикуляция остались после такого серпантину куражистого. – Я ж тоже!..
Слов у меня не хватило, ну а Вася, головастый, всё и без слов понял. Поводил надо мной руками, омолодил, так сказать, меня со всеми органами внутренними и наружными в придачу, и говорит:
– Если ничего более не надобно, дядя Егор, пойду я. Задание домашнее вроде как выполнил. Да и домой пора, родичи к ночи волноваться будут. – И к тарелке своей – прыг!
– Вась, а как насчёт?.. – и я покрутил пальцем у виска.
– Понял! Сделано! – Вася помахал рукой и улетел.
Бабка моя очнулась девицей-раскрасавицей. Да и я теперь молодец-молодцом. Живём мы с ней там же, только бережнее стали друг к другу относиться что ли, трепетнее, можно сказать…
И ещё… Ругаться я с тех пор перестал, документы в университет столичный подал на факультет фундаментальной физико-химической инженерии, правда заочно… Идеи всякие в голове бродят насчёт нового типа двигателя для межгалактических сообщений и выемке энергии напрямую из подпространства.
И вот теперь, когда смотрю я на звёзды знаю точно: где-то там живёт наш Вася и трудится на благо Вселенной и Галактики…


Андрей ЖЕРЕБНЕВ

«Считаю Усть-Каменогорск своим родным городом, хотя я уже давно живу в Калининграде. В 1987 году поехал за романтикой в морские дали. Но я прекрасно понимаю, что свет родной земли светит маяком все эти годы». Автор нескольких изданных книг «Пожар Латинского проспекта», «Крутой ченч», «Белый» и др. Номинант премии «Писатель года 2017».

СИЛЬНЕЙШИЙ УДАР

– Юрик, накати!.. Накати, Юри-ик!
Это уже потом, лет тридцать спустя, мы «накатывали» с Юрой совсем по другой лавочке, под накатывавшие воспоминания и накатившиеся слезы на глаза. Вспоминая в тайне друг от друга одну и ту же кареглазую… А сейчас – в памяти моей – я, футбольная звезда нашего класса, набегаю, накатываюсь неукротимо всей своей мощью на штрафную площадь соперника.
– Отбрось, Юра, отбрось!
Я – футбольная звезда второй величины. Первыми являются «Семён» – Семенов Игорёха – с желтым, от курева, лицом, и сладкий «Дюша» – Сахаров Андрей. Они первые во всем спортивном – в своем мальчишеском составе – нашем классе: в футболе, в хоккее, в баскетболе и в волейболе (только Вовка Охрименко режется лучше их в настольный теннис). Главное дело, они чемпионы в кулачных боях с правилами (лежачего не бить!), что регулярно, для обновления рейтинга, случаются в парке за нашей школой. Поэтому мяч им – в какой бы то ни было игре – желательно отдавать, не дожидаясь команды. Что я, как «диспетчер», постоянно и делаю – в интересах игры, конечно!
– Мне нравится, как играет Андрюха! – говорит на досуге вечерних посиделок с гитарой старшему брату его не разлей вода друг. – Бегает, бегает – орет, орет!
Колхоз «Победа»! Обязанность такая футбольного диспетчера – команды (ну, и передачи по случаю) другим раздавать!
– Андрюха у вас будущий Пеле?
– Андрюха у нас будущий Блохин, – ерничает брат.
Блохин – левша, а я с обеих ног луплю – будь здоров! Научился в футбольной секции городской удару «прямой подъем». Хоть с нашего поселка добираться до стадиона приходится на трех «перекладных» автобусах. Но, люблю я футбол! Почти также сильно, как девочку с удивительными, умными карими глазами, что появилась однажды в нашем классе… Правда, об этой любви, в отличие от любви к футболу, не знает никто.
– Юрик!..
А влюблены в нее повально все, кроме, быть может, Дюши, что за своей красотой вниманием девчонок, конечно, избалован. А «задружил» с кареглазой Юрик. Он добросовестно выстаивал дни напролет в любую погоду под ее окном, и чистое девичье сердце, конечно, дрогнуло в его сторону.
А я решал себе верно, что когда-то она заметит и мою любовь. Заметит, и оценит меня, наконец. Пусть, я молчу о том и Ей самой, но, да ведь: «О любви не говори!». Остается лишь ждать… И кричать сейчас Юрику:
– Отдай, Юрик, отдай!
Как-то в самый ответственный момент матча на первенстве района мы заработали важный штрафной. Играли с Черемшанкой – командой сильной из большого поселка: был у них, в отличие от нашего, выбор игроков. Второй тайм уже бодались «по нулям». Вот тут-то и выпал нам штрафной. И тогда Вовка Охрименко, часто и тяжело уже дыша, притиснулся к одной нашей «звезде», намеревавшейся удар исполнить.
– Семён! Пусть Андрей пробьет – он, все-таки, на футбол ходит!
Крученый мой удар прошел чуточку выше перекладины – чуть-чуть «недокрутил» – полуметром бы пониже. Точно также, как и Семен, что через несколько минут пробил точно такой же штрафной с другой стороны. Но победный гол мы забили – Игореха Семенов, конечно, с моего второго паса, которые получались у меня все-таки явно лучше диспетчерских указаний.
Но сейчас мы играем рядовой, товарищеский матч с классом помладше: таких матчей на футбольном поле у школы может быть сыграно до дюжины в день.
– Откати, Юрик!
Юра, безуспешно мельтешащий перед частоколом ног соперников, что немалым числом обороняют подступы к воротам, даже обрадовался такому продолжению атаки – своих вариантов у него нет. Потому с готовностью отбрасывает мяч под удар и благоразумно смещается в сторону от обстрела: всем ясно, что приложусь я сходу своей колотушкой. Сжимаются оттого инстинктивно и защитники.
Но Юра смещается не в ту сторону…
Могуче замахнувшись, бью от души самым, что ни на есть, прямым подъемом. Только не совсем прямо мяч летит – не добежал горлопан чуть, не дотянулся до мяча, как следует. Не в «девятку» футбольных ворот, но в пятую точку Юрика, что согнулся, отвернулся, присел даже, сокрушительный приходится – точнехонько!
Пинок черной неблагодарности потрясает Юрика… Он содрогается всем телом под громкий хохот схватившихся за животы соперников, что позабыли на миг и об обороне своих ворот. Действительно – отплатил товарищу достойным образом за мягкую, выверенную, своевременную передачу! Вдвойне смешно защитникам: Юра находится уже далеко в стороне от створа ворот, но нашел-таки его мячом снайпер!
Впрочем, в следующее мгновение Юра смеется уже сам. В отличие от меня, надменного: помешал, блин, гол забить, встал на пути мяча! И рикошетом мяч толково переправить не может!..
Мы с Юрой еще не знаем, что через несколько недель наш класс опустеет, затихнет, замрет без той удивительной, любимой нами девочки, которая вернется в ту самую школу в другом конце города, откуда однажды и пришла. Балагур Юрик замолчит глухо. А для меня этот удар станет самым сильным потрясением юности.
Прости за тот удар, Юра, честно – срезался мяч, просто!
И ты прости, кареглазая: должен был бы я однажды не то, что на другой конец города на четырех «перекладных» автобусах приехать – на край света к Тебе прийти …


ЛЬВИНЫЙ ХРАП ИЛИ ВАГОННЫЕ СТРАДАНИЯ

Вряд ли вы когда-нибудь повстречаетесь с ним в пути. Но если все же увидите этого немолодого, неприметного в общем человека с слегка печальным, словно заранее за что-то перед вами извиняющимся взглядом умных глаз, то уж конечно не забудете никогда…
Рыков все еще любил утреннее пробуждение в поезде. Тот рассветный час, когда зеленовато-серое вагонное окно начинало светлеть, и можно, то ли тихонечко соскользнув с верхней полки, то ли поднявшись с нижней, по-быстрому «сполоснуть рожу» и набрать кипятку. Чтоб спокойно уже усевшись поближе к окну и растворив-размешав бесшумно пакетик кофе в кружке, неспешно смаковать рождение неповторимого утра: не прозевал!
И оранжевый свет все больше разливался по небу, и светлели поля и перелески, и такое же блаженное умиротворение воцарялись в этот час в вагоне: все прочие пассажиры наконец-то проваливались в сладкий, долгожданный сон.
Проснется большинство попутчиков – знал Рыков – теперь уже поздним утром, а кто-то очухается ото сна и далеко за полдень. И Рыкову опять придется опускать и отводить глаза и даже выслушивать быть может «сердешное» от какой-нибудь простодушной бабушки: «Ну вы и храпите!». А ему, как всегда, останется лишь развести руками и с партизанской стойкостью промолчать – не врать уже о сломанном на боксерском ринге носе, или обгоревшей в пожаре подбитого танка гортани.
Слава Богу – от локальных конфликтов и войн судьба Рыкова уберегла, а на боксерском ринге он за всю свою жизнь провел один-единственный бой. А вот храпел Рыков всегда – безбожно!
Храпел Рыков, сколько себя помнил. Помнил еще и храпящего деда, наслушался сполна и храпа брата. Мать утешала Борю в детстве: «Человек храпит тогда, когда он спит на спине… И пьяный – тоже всегда храпит». Ерунда! Рыков храпел в любом положении – сколько не ворочали его с бока на бок терпеливая жена, или отчаявшиеся заснуть попутчики: все напрасно. А уж если спьяну!..
Храпел у Рыкова и сын. Но, со здоровым, присущим нынешнему молодому поколению эгоизмом, резонно рассуждал юнец: «Да, я храплю во сне. Но, папа, согласись: это ведь не мои проблемы, а того, кому мешает».
Верно, в общем – не поспоришь!
Но Рыков, воспитанный еще в те времена коллективизма, когда человек человеку провозглашался другом, товарищем и братом, сильно переживал на свой счет. В потомственном храпе он переплюнул всех своих родственников – на него, смело можно сказать, пришелся пик родовой силы. Причем, храп его по своей природе был не поступательно ровным, пусть и то потихоньку угасающим, то внезапно подскакивающим до свистящих фуг. Нет: в воцарившейся ненадолго тишине Рыков вдруг издавал душераздирающий, по-настоящему львиный рык, от которого подскакивали домашние с коек и попутчики с вагонных полок.
Воистину: фамилии на Руси зря не давались!
И как с этим было жить? Он помнил, как рассказывал какой-то работяга во время давнего перекура: «Была одна старуха, так она так храпела, что ей, по советским временам, отдельную квартиру дали: во как!».
Рыков со своей семьей жил в двухкомнатной квартире. С женой они спали валетом – чтоб не храпел он любимой прямо в голову. Соседи, конечно, слышали могучего храпуна тоже, но пока ничего не предъявляли. Супруга все не оставляла мечты купить угловой диванчик на кухню – чтоб иной раз переселять на каких-то полночи Рыкова туда. Но, и жена, и сын Рыкова очень любили, а потому притерпелись более-менее. Сынуля, правда, заснял однажды на камеру айфона особо выдающиеся сонные завывания отца после прихода того из пивбара, но в ютуб не выложил, ограничившись утренним герою видео показом.
В море, в которое Рыков ходил всю свою жизнь, он тоже теперь старался выгадать отдельную каюту, дабы не спать с несчастным товарищем попеременно. Впрочем, храп слышали и за соседними переборками. Но кто-то утешал («Ты же не на ухо мне храпишь!»), а подчиненные теперь, когда дорос Рыков уже до шеф-повара, даже извлекал из того выгоду: можно было спокойно верховодить на камбузе, оставшемся на время без начальственного ока.
Настоящая же беда начиналась для Рыкова и его попутчиков в плацкартном вагоне. Ездить к старушке матери на другой конец страны приходилось каждый год: самолетом, за дороговизной, не больно налетаешься, да и билетов в сезон частенько не бывало. Как не высыпался Рыков впрок, как не держался стоически первые сутки, сон все-таки морил его убаюкивающим вагонным перестуком. И тогда, хоть и пытался Рыков контролировать дрему поминутным открытием смыкающихся век, через четверть часа его уже начинали толкать, дергать за ногу, гневно выговаривая в сердцах: «Весь вагон из-за него не спит!».
Да, подождали бы чуть: может, похрапит он для начала, а потом уснет беззвучно, как младенец – бывает ведь и так!
И разве Рыков был виноват?.. Разве, нетерпимое к нему человечество, со всеми нанотехнологиями своими, изобрело за все тысячи лет хоть единое средство против простого, банального храпа? Микстуру, капли, какой-нибудь гермошлем с глушителем по типу оружейного. Чтоб выпил ложечку, закапал в нос или горло, всунул голову по шею в шапку-неслышимку – да и спи себе спокойно! Проваливайся в сладчайший сон, наслаждайся этой радостью жизни, отсыпайся в дороге!
А Рыков, в очередной раз потревоженный в ночи каким-то злым попутчиком, бесполезно переворачивался на другой бок и некоторое время таращился в ночную полутьму вагона, вполне серьезно размышлял в эти минуты об уходе из этого мира. Ну, а как прикажете жить, если боишься заснуть, а заснув, невольно причиняешь страдания тем, кто рядом!.. Как существовать, только бодрствуя? Как сделать бессонными тело и разум?.. Где найти ту келью с толщиной стены средневекового замка, что сокроет проклятый его храп под покровом любой ночи?
Кстати, о камере – думал Рыков: хоть от тюрьмы на Руси никогда не зарекаются, но не дай Бог ему туда угодить – задушат, ведь, безжалостные сокамерники в первую же ночь!
Вот таким вагонным изгоем Рыков и ездил. И почти всегда теперь, уже проснувшись, он какое-то время еще лежал с закрытыми глазами: реабилитировался жалко. Мол, спит он, и спит – засвидетельствуйте! – совершенно без храпа – может, как видите, он и так! Как будто таким образом получалось разбавлять время храпения «сном» беззвучным, мнимым.
Что же делать, коль природа храпа такова: почему-то человек не слышит собственного свистящего, завывающего, громоподобного храпа. Удивительно даже! Напротив – знал Рыков, – самый сладкий храп приходит с самым сладким сном.
А еще и выпить в дороге теперь из-за того было нельзя!.. Иногда Рыков все-таки «отлетал по беспределу», не особо скупясь в вагоне-ресторане. Чтоб не маяться грядущей ночью искренними переживаниями и совершенно напрасными стараниями сдерживания храпа. Он заваливался тогда на свою полку замертво и без оглядки: гори оно все огнем – нехай слушают!
Выручали Рыкова порой другие «сверчки» – иногда их было несколько по вагону, но тогда уже какая-нибудь бессонная тетя негодовала прямо в ночи: «Ну, невозможно же спать – и оттуда храпят, и оттуда!»
Как-то так: правдами – неправдами, перегонами – полустанками… Да, не позабыть бы: стоянок поезда – особенно долгих – Рыков боялся особенно. Во внезапно выдававшейся тишине могучий храп слышался отчетливейшим образом, и каждый проходящий по вагону подышать – покурить мог в глаза увидать злостного нарушителя общественного сна.
В общем, тяжко было Рыкову ездить теперь: в молодости-то не особо он своим недостатком морочился.
Но в конце пути, когда поезд, весело поспешая, несся уже по родимой стороне, и в вагонном окне мелькали знакомые местечки, леса и поля, Рыков все же неизменно принимал решение ж и т ь. Жить, работать, творить, любить! Пить горячий, в самый спозаранок, кофе в спящем вагоне, предвкушая уже залитый солнцем перрон и скорое свидание с родными – наконец-то он увидит их лица после трехнедельной разлуки! И в трудах и заботах нового дня, и всех дней будущих, которые щедро дарует ему всепрощающее Небо, заочно искупать невольный грех бессонных ночей, что доставил он в этом пути добрым людям…
Люди! Ездите смело на поездах РЖД – безопасном и удобном виде транспорта: вероятность попадания в один вагон с Рыковым так ничтожно мала, что не поддается никакому исчислению!

Евгений ПОЦЕЛУЙКИН

Родился в 1988 году в городе Михайловке, Волгоградской области, там же окончил школу, технологический техникум, строительный университет.
В 2013 году переехал в г. Санкт-Петербург. Рабочая деятельность связана со строительством жилой недвижимости. Наклонность к поэтическому творчеству проявилась в 14 лет. Проба пера в прозаической форме состоялась в 2014 году с произведения «Пластилин». Плоды собственного творчества размещает на странице: https://proza.ru/avtor/pticafenix
ПЛАСТИЛИН

Он не грустил от одиночества, он был другой. Обычно дети, что не находят понимания, углубляются в полупрозрачную материю собственного «Я», что, к слову сказать, свойственно и взрослым. Однако его погружение всегда происходило до самой глубокой отметки, самой крайней точки. И многие, кто побывал там, уже не возвращались обратно, превращаясь в говорящий овощ.
Время «по ту сторону» можно провести по-разному: размышляя, производя заключение из обдуманного, воссоздавая пробелы недопонятого или же просто «провести», словно спрятавшись под одеялом.
Однажды, перед Его глазами, на расстоянии вытянутой руки, оказалась целая коробка с пластилином. Не раздумывая ни мгновения, наш юный мыслитель принялся распечатывать упаковку и пачкать руки поддающейся лепке смесью.
Состав явно был пригоден к лепке из него поделок, однако строптивый пластилин медленно шёл на уступки и лишь после тщательного нагрева его в ладонях.
После тщетных попыток вылепить что-нибудь интересное, пальцы непроизвольно сотворили пятиконечную звезду. Так же обнаружилось, что при сведении её двух концов к середине, получается вполне сносная фигурка маленького человечка. Восторгу мальчика не было предела. За долю мгновения, фантазия ощутила представившийся потенциал данного открытия.
В ближайшие пару часов были воссозданы соседи по лестничной клетке и их заводная такса, прохожие на улице и медвежонок из зоопарка, старушка-консьерж и куча народа. Несмотря на свой возраст, парнишка уже был достаточно внимателен и старался лепить каждую фигурку из разного цвета, выделяя её особенности и отличия. Однако, как Он ни старался, цветов недоставало. Впереди же намечалось воссоздание или, правильнее было бы сказать, – плановое строительство целого мини-городка с собственными жителями.
Наш герой старался как мог индивидуализировать всех своих персонажей. К образу каждого Он подходил обдуманно. Директор макаронной фабрики обрёл чёрный цвет. Очертания фигурки приняли форму костюма, положение подчёркивал миниатюрный галстук. А его умная голова (голова директора просто обязана быть умной, как считают все дети его возраста) была немного увеличена и слеплена из жёлтого цвета. Лесоруб получился зелёным, учительница в серых тонах. Так вымышленный город наполнялся одинаковыми по форме фигурками, вылепленными из одного материала. Однако их цвет принципиально отличался друг от друга, как характер и продолжительность существования.
Парень не остановился на макетировании проекта. Он живо производил циркуляцию материала. Его творения, как и настоящие люди, погибали, разбивались, кончали жизнь самоубийством или попросту умирали от старости. Тогда же архитектор и создатель выдуманного мирка, либо смешивал, либо расчленял массу на детали и воссоздавал новые элементы для новых жителей.
Мальчик, хоть и выделялся среди сверстников, но и для его фантазии существовал предел. Образы стали заканчиваться, имена – повторяться. Жители города различались по возрасту и внешности, но оказались копиями друг друга. Тогда в его голову пришло решение: рождаясь абсолютно одинаковыми, в процессе существования фигурки смогли выбирать разные варианты исхода событий, меняя тем самым свой срок пребывания или же внешность. Как известно, даже морщинки на лице принимают форму грустного, строгого или добродушного смайлика, в зависимости от того, какую жизнь вёл обладатель. Подобный нюанс объяснял случайную схожесть и вопиющие различия, определял совпадения и утверждал закономерности.
По сути, фигурки, полноценно проживающие в мини-мирке, сталкивались друг с другом. Они не могли и догадываться, что временами говорят самими с собой, периодически вздорят и улыбаются своей же копии, живущей немного дольше или только начинающей свой путь.
Казалось бы, знай они о подобном сценарии, то непременно улучшили бы свой мир. Ведь нет проще занятия, чем обходить острые углы, узнав о их существовании и месторасположении от своего старшего «Я».
Так или иначе, Создатель заметил, что общая масса, да и в конечном итоге уже все жители, приобрели одинаковую гамму. Хоть их по-прежнему и различали индивидуальные особенности, было не разобрать, кто дровосек, а кто – инженер. Конечно, если не знаешь, какое место было отведено данной фигурке изначально. Придуманная игра, превращаясь в однообразный круговорот, прискучила молодому и жаждущему новых открытий организму. Он с такой резвостью забыл про неё, с какой несколько часов назад увлёкся коробочкой с загадочным содержимым внутри.

После ухода Творца, мир ещё некоторое время пребывал в той же позе, как его и оставили. Творения окончательно остывали от прикосновений тёплых ручонок. Но только семенящий топот скрылся за плотно закрытой дверью, спящие жители мини-городка начали пробуждаться и воссоздавать привычный ритм движений.
Время повторения фигурками процессов, заложенных Создателем – неизвестно. Однако, в какой-то из циклов, нечто, не уловимое взглядом, изменилось в общем построении. Что-то неимоверно незначительное, не опознаваемое вниманием простого наблюдателя изменило заданную траекторию.
Маленькие человечки, заселяющие городок, понемногу начали обретать осознанность собственного проявления.
Лесоруб заметил отсутствие различий между жителями, а также неравномерное распределение обязанностей и благ. А так как осознанность только начинала зарождаться в односложной материи, то данное различие лесоруб наделил первым озарившим его чувством – несправедливостью. Это, совершенно не обременённое здравым смыслом умозаключение, зародило сомнение о правильности происходящего.
Вскоре, высеченная из неотёсанного камня премудрости, мысль, будто капля яда, стала отравлять организм. Попав в кровеносную магистраль, своими свойствами она полностью лишила своего обладателя аппетита и сна. Лесоруб не мог далее выносить подобной концентрации, идейной формы в себе. Он решил поделиться с учительницей. Учительница поделилась с консьержкой, консьержка – с уборщиком. Спустя непродолжительное время, сторонников лесоруба набралось достаточное количество. И прежнюю идею поглотила более безумная, родившаяся от слияния негодования и силы возникшей вокруг. Его топор перестал служить своему первозданному значение и перевоплотился в «оружие возмездия», в «пламя справедливости». Это перерождение стало обжигать каждого, кто по той или иной причине считался притеснителем. Зачинщики идеи перераспределения функционала призывали своих сторонников уже не робким умозаключением, а гневным кличем: «Создатель сотворил всех равными!»
И можете себе представить, что началось?! Насилие и убийства захлестнули детскую комнату. Не осталось ни единого места, где бы пластилин не был размазан с особой жестокостью. Гонимых фигурок становилось всё меньше. И вариантов в исходе происходящего уже не осталось. Жителей мини-мирка, всех без исключения, окутало безумие. Кого-то оно застало во время бегства, кого в момент преследования. Они уже не походили на слаженный организм, циркулирующий жизнь, созданный Творцом. Они являлись разрушающей силой, предрекающей погибель.
Семенящих шагов никто не услышал. Дверь распахнулась, и комнату залило неестественно ярким, слепящим светом энергосберегающих ламп.
Перед малышом явилась картина. Глаза отказывались верить в представшее перед ними. Оцепенение и страх охватило дрожащее тело. Холодное безумие передалось от творений – Создателю. И тот, в безудержном порыве, беспощадно начал хватать, некогда полюбившихся пластилиновых человечков и скатывать в единый комок.
Эта история произошла в одной из детских комнат. Было ли то фрагментом детской фантазии или чем-то иным, – нам не дано узнать. А в неопределённой реальности, комок пластилина нёсся по мусоропроводу, становясь частью совершенно иного мира.
Made on
Tilda