Текст альманаха «Новое слово» №7 2021 год
130-летию со дня рождения Михаила Афанасьевича БУЛГАКОВА посвящается
Содержание:
Вячеслав МАКАРОВ – «Кто к нам пришел», «Кисточка»
Нина ШАМАРИНА – «Элла, Беженец и Дымка»
Роман БРЮХАНОВ – «Лунная крепость»
Дарья ЩЕДРИНА – «Хранители»
Анна ТРОФИМОВА – «Ошибка», «Кара»
Сергей ШЕЛАГИН – «Отблеск черного льда»
Резида ЗЛАТОУСТОВА – «Стать королевой»
Татьяна ДИВАКОВА – «Монологи на Патриарших»
Ирина БУБНОВА – «Опасные связи»
Николай ШОЛАСТЕР – «Три пары цифр», «От рождения до смерти»
Оксана СОБИНИНА – «Деликатес»
Ирина ЯНОВСКАЯ – «Ошибка мойры»
Светлана ГРИНЬКО – «В Заглушье»
Наталья ЗЕЛЕНИНА – «Юбилей», «Соловей», «В смысле», «Выбор» «Подиум», «Соседство»
Ирина ШИБАНОВА – «Коммуналка», «Кочетовы»
Юрий ЕГОРОВ – «Злоключения Гумбольда», «На краю земли», «Идолы Алекса», «Охотники»
Дмитрий САРВИН – «Это Питер, детка!»
Тамара СЕЛЕМЕНЕВА – «Они все-таки встретились»
Лариса КЕФФЕЛЬ – «Сон в зимнюю ночь»
Виктор КАБЛОВ – Гарбурбарам и другие рассказы
Антон ПАНФЕРОВ – «Усадьба»
Стелла СТРАННИК – «Фантасмагории бизнес-леди»
Содержание:
Вячеслав МАКАРОВ – «Кто к нам пришел», «Кисточка»
Нина ШАМАРИНА – «Элла, Беженец и Дымка»
Роман БРЮХАНОВ – «Лунная крепость»
Дарья ЩЕДРИНА – «Хранители»
Анна ТРОФИМОВА – «Ошибка», «Кара»
Сергей ШЕЛАГИН – «Отблеск черного льда»
Резида ЗЛАТОУСТОВА – «Стать королевой»
Татьяна ДИВАКОВА – «Монологи на Патриарших»
Ирина БУБНОВА – «Опасные связи»
Николай ШОЛАСТЕР – «Три пары цифр», «От рождения до смерти»
Оксана СОБИНИНА – «Деликатес»
Ирина ЯНОВСКАЯ – «Ошибка мойры»
Светлана ГРИНЬКО – «В Заглушье»
Наталья ЗЕЛЕНИНА – «Юбилей», «Соловей», «В смысле», «Выбор» «Подиум», «Соседство»
Ирина ШИБАНОВА – «Коммуналка», «Кочетовы»
Юрий ЕГОРОВ – «Злоключения Гумбольда», «На краю земли», «Идолы Алекса», «Охотники»
Дмитрий САРВИН – «Это Питер, детка!»
Тамара СЕЛЕМЕНЕВА – «Они все-таки встретились»
Лариса КЕФФЕЛЬ – «Сон в зимнюю ночь»
Виктор КАБЛОВ – Гарбурбарам и другие рассказы
Антон ПАНФЕРОВ – «Усадьба»
Стелла СТРАННИК – «Фантасмагории бизнес-леди»
Седьмой номер литературно-художественого альманаха «Новое Слово» посвящен 130-летию русского писателя Михаила Афанасьевича Булгакова. Сегодня мы собрали своеобразный «подарок» Мастеру – альманах художественной прозы, в котором каждый автор попробовал приобщиться к творчеству Михаила Булгакова и порассуждать на вечные темы. В этом номере вы прочтете рассказы Романа Брюханова, Ирины Бубновой, Светланы Гринько, Юрия Егорова, Наталья Зелениной, Резиды Златоустовой, Виктора Каблова, Ларисы Кеффель, Вячеслава Макарова (1950-1994), Антона Панферова, Дмитрия Сарвина, Тамары Селеменевой, Оксаны Собининой, Стеллы Странник, Анны Трофимовой, Нины Шамариной, Сергея Шелагина, Ирины Шибановой, Николая Шоластера, Дарьи Щедриной и Ирины Яновской. В номере также опубликованы стихи Татьяны Диваковой «Монологи на Патриарших» посвященные роману М.А.Булгакова. Открытием номера, безусловно, станут несколько картин художника Елены Шергалиной (1959-2017), посвященные великому роману «Мастер и Маргарита».
К ЮБИЛЕЮ МАСТЕРА
Собирая альманах, посвященный 130-летнему юбилею Михаила Афанасьевича Булгакова, мне часто приходилось отвечать на вопрос авторов: «Что нужно написать для этого номера альманаха?», «Какое произведение можно подать на публикацию в этом альманахе?» А ведь ответ довольно прост. Идея сборника не в том, чтобы собирать произведения в «духе» или в «стиле» великих русских писателей, – идея в том, чтобы вновь и вновь обратить внимание на величие таланта писателя, которому мы посвящаем свое собственное творчество, причем обратить внимание не только читателей, но и самих авторов на глубину художественных образов, сюжетные линии, героев произведений, язык и знаковые системы, выраженные в творчестве. А если копнуть еще глубже: обращать внимание на отношение писателей к собственному творчеству, на отношение к литературе, как к долгу, смыслу жизни. Это в некотором роде самостоятельный практически-творческий семинар, который каждый автор должен пройти лично для себя, чтобы расти, развиваться, развивать свой язык, мастерство, черпать вдохновение и силы. Ведь где еще его черпать, как не в великой русской и советской литературе?
Михаил Афанасьевич Булгаков (1891-1940) один из наиболее ярких представителей именно «русской и советской» литературы. Выросший на малоросском наречии гоголевской мистики, унаследовавший яркое сатирическое «перо» Салтыкова-Щедрина, потомок киевских духовных интеллигентов (отец его – профессор Киевской духовной академии), впитавший безумный дух начала XX века, с его стремлением к изменениям и революции (Булгаков хотел заменить «революцию» на «эволюцию») Михаил Афанасьевич промыслительно видел гораздо дальше, чем «видела» советская власть: «Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет», – писал он в своем знаменитом письме. Все его творчество – это искание Истины внутри Человека, вне политической и идеологической систем.
Сейчас Булгаков — один из самых популярных авторов XX века. Его произведения «Собачье сердце», «Мастер и Маргарита», «Белая гвардия» стали знамениты по всему миру, их ставят на большой сцене, снимают по его романам фильмы, самого Булгакова многие авторы называют своим вдохновителем, путеводной звездой. Но при жизни писателя все было по-другому: его работы запрещались, пьесы не ставились, печатались лишь некоторые рассказы. Это просто невозможно себе представить: как можно было существовать (именно «существовать») в том идеологическом литературном ваккууме, – если из 300 отзывов на его творчество, 298 – отрицательных, практически – разгромные?
Каково было работать двенадцать лет над главным романом всей своей жизни, но так и не увидеть последней редакции? «Мастер и Маргарита» стала поистине одной из центральных книг XX века, своеобразным эталоном художественной прозы. Посмертная судьба литературного наследия Михаила Булгакова сложилась довольно удачно: самый известный роман писателя, «Мастер и Маргарита», все-таки был напечатан, его пьесы вернулись на театральные сцены. Прошли годы, отгремели революции, перестройки и один за другим кризисы сменяют друг друга, но ни Истины, ни Любви внутри Человека по-прежнему нет, и их поиски продолжаются до сих пор. Именно поэтому произведения Булгакова так трогают нас, по-прежнему его книги читают и спорят над ними.
Мы собрали под этой обложкой своеобразный «подарок» Михаилу Афанасьевичу: альманах художественной прозы, в котором каждый автор попробовал поискать вместе с Мастером хотя бы крупинку той Истины, приобщиться к его творчеству, порассуждать на вечные темы. В этом номере вы прочитаете рассказы Романа Брюханова, Ирины Бубновой, Светланы Гринько, Юрия Егорова, Наталья Зелениной, Резиды Златоустовой, Виктора Каблова, Ларисы Кеффель, Вячеслава Макарова (1950-1994), Антона Панферова, Дмитрия Сарвина, Тамары Селеменевой, Оксаны Собининой, Стеллы Странник, Анны Трофимовой, Нины Шамариной, Сергея Шелагина, Ирины Шибановой, Николая Шоластера, Дарьи Щедриной и Ирины Яновской. В номере также опубликованы стихи Татьяны Диваковой «Монологи на Патриарших» посвященные роману М.А.Булгакова. И открытием номера, безусловно, станут несколько картин художника Елены Шергалиной (1959-2017), посвященные великому роману «Мастер и Маргарита».
Максим Федосов,
издатель, составитель альманаха «Новое Слово»
К ЮБИЛЕЮ МАСТЕРА
Собирая альманах, посвященный 130-летнему юбилею Михаила Афанасьевича Булгакова, мне часто приходилось отвечать на вопрос авторов: «Что нужно написать для этого номера альманаха?», «Какое произведение можно подать на публикацию в этом альманахе?» А ведь ответ довольно прост. Идея сборника не в том, чтобы собирать произведения в «духе» или в «стиле» великих русских писателей, – идея в том, чтобы вновь и вновь обратить внимание на величие таланта писателя, которому мы посвящаем свое собственное творчество, причем обратить внимание не только читателей, но и самих авторов на глубину художественных образов, сюжетные линии, героев произведений, язык и знаковые системы, выраженные в творчестве. А если копнуть еще глубже: обращать внимание на отношение писателей к собственному творчеству, на отношение к литературе, как к долгу, смыслу жизни. Это в некотором роде самостоятельный практически-творческий семинар, который каждый автор должен пройти лично для себя, чтобы расти, развиваться, развивать свой язык, мастерство, черпать вдохновение и силы. Ведь где еще его черпать, как не в великой русской и советской литературе?
Михаил Афанасьевич Булгаков (1891-1940) один из наиболее ярких представителей именно «русской и советской» литературы. Выросший на малоросском наречии гоголевской мистики, унаследовавший яркое сатирическое «перо» Салтыкова-Щедрина, потомок киевских духовных интеллигентов (отец его – профессор Киевской духовной академии), впитавший безумный дух начала XX века, с его стремлением к изменениям и революции (Булгаков хотел заменить «революцию» на «эволюцию») Михаил Афанасьевич промыслительно видел гораздо дальше, чем «видела» советская власть: «Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет», – писал он в своем знаменитом письме. Все его творчество – это искание Истины внутри Человека, вне политической и идеологической систем.
Сейчас Булгаков — один из самых популярных авторов XX века. Его произведения «Собачье сердце», «Мастер и Маргарита», «Белая гвардия» стали знамениты по всему миру, их ставят на большой сцене, снимают по его романам фильмы, самого Булгакова многие авторы называют своим вдохновителем, путеводной звездой. Но при жизни писателя все было по-другому: его работы запрещались, пьесы не ставились, печатались лишь некоторые рассказы. Это просто невозможно себе представить: как можно было существовать (именно «существовать») в том идеологическом литературном ваккууме, – если из 300 отзывов на его творчество, 298 – отрицательных, практически – разгромные?
Каково было работать двенадцать лет над главным романом всей своей жизни, но так и не увидеть последней редакции? «Мастер и Маргарита» стала поистине одной из центральных книг XX века, своеобразным эталоном художественной прозы. Посмертная судьба литературного наследия Михаила Булгакова сложилась довольно удачно: самый известный роман писателя, «Мастер и Маргарита», все-таки был напечатан, его пьесы вернулись на театральные сцены. Прошли годы, отгремели революции, перестройки и один за другим кризисы сменяют друг друга, но ни Истины, ни Любви внутри Человека по-прежнему нет, и их поиски продолжаются до сих пор. Именно поэтому произведения Булгакова так трогают нас, по-прежнему его книги читают и спорят над ними.
Мы собрали под этой обложкой своеобразный «подарок» Михаилу Афанасьевичу: альманах художественной прозы, в котором каждый автор попробовал поискать вместе с Мастером хотя бы крупинку той Истины, приобщиться к его творчеству, порассуждать на вечные темы. В этом номере вы прочитаете рассказы Романа Брюханова, Ирины Бубновой, Светланы Гринько, Юрия Егорова, Наталья Зелениной, Резиды Златоустовой, Виктора Каблова, Ларисы Кеффель, Вячеслава Макарова (1950-1994), Антона Панферова, Дмитрия Сарвина, Тамары Селеменевой, Оксаны Собининой, Стеллы Странник, Анны Трофимовой, Нины Шамариной, Сергея Шелагина, Ирины Шибановой, Николая Шоластера, Дарьи Щедриной и Ирины Яновской. В номере также опубликованы стихи Татьяны Диваковой «Монологи на Патриарших» посвященные роману М.А.Булгакова. И открытием номера, безусловно, станут несколько картин художника Елены Шергалиной (1959-2017), посвященные великому роману «Мастер и Маргарита».
Максим Федосов,
издатель, составитель альманаха «Новое Слово»
Вячеслав МАКАРОВ (1950-1994)
Вячеслав Макаров был талантливым мытищинским писателем, одним из первых лауреатов литературной премии имени Дмитрия Кедрина «Зодчий». Вячеслав Макаров стал участником ЛИТО в конце 60-х годов, еще до призыва в армию. Стихи и прозу печатал в районной газете «За коммунизм» («Родники»), в коллективных сборниках. Однотомник «Стихи и проза» был опубликован через год после гибели автора. За него Вячеславу Макарову посмертно была присуждена премия имени Дмитрия Кедрина «Зодчий».
Вячеслав Макаров был талантливым мытищинским писателем, одним из первых лауреатов литературной премии имени Дмитрия Кедрина «Зодчий». Вячеслав Макаров стал участником ЛИТО в конце 60-х годов, еще до призыва в армию. Стихи и прозу печатал в районной газете «За коммунизм» («Родники»), в коллективных сборниках. Однотомник «Стихи и проза» был опубликован через год после гибели автора. За него Вячеславу Макарову посмертно была присуждена премия имени Дмитрия Кедрина «Зодчий».
КТО К НАМ ПРИШЕЛ
«Не ищи меня среди мертвых,
И среди живых не ищи…»
Написав пару строчек, Егор Кондрашкин ненадолго задумался и, бросив авторучку, нервно заходил в поисках рифмы по тесному однокомнатному номеру гостиницы города Н., куда его пригласили как молодого, подающего надежды поэта на семинар по проблемам молодежной поэзии.
Рифму «мётлах» он отбросил сразу же, как явно не из той оперы. Помучившись со словом «перемётных», он вынужден был отказаться и от него. «Да, придется ставить что-нибудь в духе Андрюши или Рождественского», – подумал он, но, считая себя поэтом самобытным и оригинальным, решил пока отложить первую строчку и взялся за вторую. Но и с ней ничего не получалось. «Прыщи», «хвощи» не задержали его внимания, а за глагольную рифму каждый критик сразу же уцепится. «Черт возьми. Надо переходить в прозаики. Там все проще. Что думаешь, то и пишешь… А о чем я, собственно, думаю?»
Но разобраться, о чем он думает, Егор не успел – в окно постучали. Отодвинув штору, он прильнул к отсвечивающему стеклу, нечетко разбирая силуэты городских тополей, только тут с удивлением сообразив, что номер находится на третьем этаже.
– Кхе, кхе! . . – раздалось за спиной.
Посреди номера стояла немолодая женщина, полная, с уставшим лицом. В руках она держала хозяйственную сумку.
– Здрасьте, молодой человек.
– Здравствуйте, – ответил Кондрашкин, растерянно озираясь по сторонам. – А вам кого?
– Вас, молодой человек, вас.
«Почитательница?» – мелькнуло в голове Егора. – А вы не ошиблись?
– Нет, мы никогда не ошибаемся. Может, предложите мне сесть?
– Пожалуйста, пожалуйста, садитесь, – заторопился Кондрашкин, порывисто выдвигая стул.
Женщина тяжело прошла и медленно, грузно села, поставив сумку на стол.
– Стишки пишите? – кивнула она на исчерканный лист.
– Да так, работаю, – солидно ответствовал Егор, отодвигая, однако, подальше черновик от неожиданной посетительницы.
– Ну так вот, не буду вас долго задерживать, перейду сразу к делу. Я предлагаю вам вечную славу. Как вы на это смотрите?
«Шизичка», – догадался Егор, отводя взгляд, заметавшийся в поисках выхода.
– Я говорю вам вполне серьезно. И выслушайте меня внимательно. Что бы вы выбрали – минутный успех или вечную славу?
– Как это? – наконец выдавил из себя Кондрашкин, понимая, что разговор придется поддержать во избежание осложнений.
– Да так. Вам известно, что часто поэт ли, писатель при жизни совершенно неизвестен, и вот после смерти, даже через много лет все начинают говорить, что это гений…
– Это вроде как с Тютчевым?
– Ну хотя бы. И наоборот – пошумели о ком-то год-другой и забыли. Так что бы вы выбрали?
– Я пишу не ради славы! – достойно возразил Егор.
– Ну, это все так говорят. А все-таки?
«Вот привязалась! Эдак ее не вытуришь», – завозмущался Егор, однако вынужден был отвечать.
– Конечно, судьба Тютчева достойна подражания…
– Ну вот. Именно такую судьбу я и хочу вам предложить.
По спине Кондрашкина поползли муравьи.
– Я что-то вас не совсем понимаю.
– Да что ж тут не понимать! Если вы согласитесь на наши условия, то мы гарантируем вам посмертную славу. То есть откроем кому надо глаза, создадим мнение… Конечно, Тютчев – это Тютчев, с вами посложнее будет.
По спине Кондрашкина побежали тараканы.
– А условия наши такие. Желаете иметь вечную славу – сегодня же умираете.
Один из тараканов укусил Кондрашкина, отчего тот отшатнулся к стене и прижался к ней спиной.
«А вдруг у нее в сумке…»
– Да не пугайтесь вы! Ну и хлипкий народ пошел. – Женщина устало отвернулась. – Совершенно невозможно разговаривать. Не собираюсь я вас убивать. Только одно ваше чистосердечное слово «да» или «нет».
– А если «нет», что тогда? – с трудом сглотнув ком, спросил Кондрашкин, понимая, что разговор зашел слишком далеко.
– Тогда – ничего. Все остается по-прежнему. Только о славе не мечтайте. Это, – она указала на листок, – не стихи. Вам сорок лет...
– Тридцать восемь, – поправил Кондрашкин.
– Выпустили вы три жиденькие книжки, и никто-то вас не знает и не узнает, уж поверьте моему опыту. Она подняла голову и в упор посмотрела на Кондрашкина тяжелым взглядом вполне нормального, но уставшего человека.
– Подумайте, подумайте, молодой человек. Ваша судьба в ваших руках. Никто вас не неволит. И, кстати, не бойтесь смерти. Мы не злодеи. Она будет естественной и легкой.
– А вы что – оттуда? – спросил начинающий осваиваться Егор, указывая на пол.
– Какое это имеет значение? Мы – ниоткуда. Но мы – есть. И не отвлекайтесь и меня не отвлекайте. Если «нет» – я ухожу. Если «да» – уходите вы. То есть мы уходим вместе. Решайте. И учтите. Мы приходим только раз в жизни.
– А почему вы пришли именно ко мне?
– По нашим данным вы созрели для этого разговора. А клиентов у нас хватает, так что выбирайте.
Егор задумался. Может, розыгрыш? Нет! Тут он только вспомнил, что закрыл дверь изнутри. Вон и ключ торчит. А если серьезно?. . «Нет», – твердо решил он.
Вдруг в окно резко постучали.
Кондрашкин повернулся на стук, но тут же испуганно оглянулся на женщину…
В номере никого не было. Только листок с начатыми стихами медленно планировал на пол, точно сдунутый сквозняком...
Через год Егор Кондрашкин умер от запоя.
КИСТОЧКА
Никогда Косоруков не оставался один у себя дома. Так уж получилось. Приходил он с работы довольно поздно, когда и жена, и дочь давно были дома, и уходил раньше всех. Даже не бюллетенил ни разу, так что и возможности побыть одному не выпадало. Но выпала-таки. Случилось это однажды летом, когда дочка была в пионерском лагере, а жену нежданно-негаданно отправили на трехдневный семинар от работы. Наготовила она на три дня, набила продуктами холодильник, чтобы не помер с голоду любимый муж и уехала вся в слезах, будто на три года.
А Косоруков, проводив жену, вернулся с вокзала и уже по привычке руку протянул к звонку, да вовремя вспомнил, что открывать дверь самому придется. Вошел в пустую квартиру, и так ему стало неуютно, что хоть на улицу беги. Но было уже темно, и он, даже не поужинав, быстренько разделся и – в постель, от мрачных мыслей подальше. А утром – там не до мыслей, не опоздать бы. Да он и всегда-то вставал, когда и жена и дочь видели сладкие сны, так что утро было не в тягость. Вот вечером... И ведь обидно: по телевизору вовсе смотреть нечего, a raзет в понедельник нет. И стал Косоруков маяться. Взялся за пылесос, да кроме паласа и чистить нечего. Хорошей хозяйкой была у него жена – не подкопаешься. Но он все же полазил по закоулкам всяким, и вдруг – кисточка! Обычная, для акварели. Дочка, видать, затеряла. Поднял Косоруков кисточку, выключил пылесос, и странная блажь захватила его: порисовать захотелось.
Надо сказать, любил он в детстве рисовать, кисточек таких да красок уйму перевел, но то в детстве. Кто ж в детстве не рисует? Вот со школы он не держал в руках ни кисточек, ни красок. А приятно малевать на плотном альбомном листе все, что в голову придет: зверюшек там невиданных, пейзажи фантастические. Попадало ему за его фантазии от учителя. Тот терпеть не мог, когда не выполняли его заданий, и Косорукову крепко доставалось за то, что у кувшина вдруг уши вырастали. А где уши, там и глаза, и все прочее, конечно. И получалась у Косорукова вместо натюрморта хмурая рожица, очень уж на учительскую похожая. А в результате – двойка. Еe, правда, потом каким-то образом на тройку исправляли, в компанию к другим тройкам, но ясно было, что художника с такими оценками по рисованию из Косорукова не получится.
И не получилось, конечно. Стал он статистиком. Работал в статуправлении, все что-то считал. Добросовестно работал, уважали его за это, но и посмеивались: никаких закидонов, знай корпит над бумагами да клавиши на калькуляторе нажимает. Перекуры его не касаются – не курит. На женщин не заглядывается – как женился, все женщины для него существовать перестали. Если и отрывается не по делу – значит, жене на работу звонить. Такая любовь, такая любовь! Дурачок, в общем, какой-то. Ему все хлопотное подкидывали, а он – вот простотa! – вез чужой воз и ни словечка поперек. Увидели бы его с кисточкой в руках – вот было бы смеху! «А наш-то Сансаныч…»
Косоруков об этом не думал. Он вообще редко задумывался. Вот и с кисточкой это само как-то получилось: достал чистый альбом из дочкиных запасов, краски, воду в поллитровую банку налил и стал рисовать. Ох, как же это здорово: линия линию зовет, одна краска другую требует, и так-то ладно! Ярко, чисто, прозрачно – душа радуется. Косоруков и опомниться не успел – стемнело. Спать надо. Он и лег. Все как обычно: аккуратно застелив постель, зубы на ночь почистив. Но что же такое – не спится! Все рисунок перед глазами. Вот здесь бы чуточку коричневой добавить. И не смог ведь заснуть, пока не капнул коричневой по сырому, чтобы расплылось слегка. Тогда и заснул с чувством исполненного долга.
А назавтра… Нет, никогда его таким не видели на работе. То сиднем сидит часами – только бумаги шелестят, да «Тошиба» попискивает. А тут все на часы смотрит, вскочит, пронесется меж столами, опять бух! на свой стул. Сотрудники лишь вслед головами покачивают: «Что это с Сансанычем?» А стрелка до полшестого добралась – только его и видели…
В общем, жена вepнулacь – ахнула! Санечка ее – волосы всклочены, глаза горят, похудел! И с кисточкой в руках стоит. А он ее за руку цоп! – и за собой тащит, даже туфли не дал снять. Подвел он ее насмерть перепуганную к столу, а там – господи! Рехнулся на старости лет – куча рисунков, и как раз сверху лежит ее портрет. Она, конечно. Да разве такая она? Глазищи по тарелке, губы – валики диванные, но похожа… Только больно уж по-детски… Растерялась она, не знает, что и сказать, а он стоит в стороне и только глазами допытывается: «Ну как?» Посмотрела она на него и слезами залилась. Худющий-то! Или не ел ничего? Бросилась к холодильнику – полнехонек! Села за стол, голову на руки уронила и разрыдалась. Что же делать-то? Что делать?! А он тихий такой сзади стоит, грустный… Потом осторожно так волос ее коснулся, погладил. Вскочила она, бросилась ему на шею, враз рубашка промокла. «Санечка? – всхлипывает, – не надо! Ну зачем тебе этo, Санечка!» Вздохнул он тяжело-тяжело, поцеловал ее в мокрые глаза, опять погладил, как малого ребенка. «Сейчас…» – говорит. Пошел в комнату, не глядя собрал рисунки, прибрался, все на свои места уложил, а кипу корявую в мусоропровод вынес.
И зажили они, как и прежде, тихо, спокойно, и умерли в один день, как в сказках водится…
«Не ищи меня среди мертвых,
И среди живых не ищи…»
Написав пару строчек, Егор Кондрашкин ненадолго задумался и, бросив авторучку, нервно заходил в поисках рифмы по тесному однокомнатному номеру гостиницы города Н., куда его пригласили как молодого, подающего надежды поэта на семинар по проблемам молодежной поэзии.
Рифму «мётлах» он отбросил сразу же, как явно не из той оперы. Помучившись со словом «перемётных», он вынужден был отказаться и от него. «Да, придется ставить что-нибудь в духе Андрюши или Рождественского», – подумал он, но, считая себя поэтом самобытным и оригинальным, решил пока отложить первую строчку и взялся за вторую. Но и с ней ничего не получалось. «Прыщи», «хвощи» не задержали его внимания, а за глагольную рифму каждый критик сразу же уцепится. «Черт возьми. Надо переходить в прозаики. Там все проще. Что думаешь, то и пишешь… А о чем я, собственно, думаю?»
Но разобраться, о чем он думает, Егор не успел – в окно постучали. Отодвинув штору, он прильнул к отсвечивающему стеклу, нечетко разбирая силуэты городских тополей, только тут с удивлением сообразив, что номер находится на третьем этаже.
– Кхе, кхе! . . – раздалось за спиной.
Посреди номера стояла немолодая женщина, полная, с уставшим лицом. В руках она держала хозяйственную сумку.
– Здрасьте, молодой человек.
– Здравствуйте, – ответил Кондрашкин, растерянно озираясь по сторонам. – А вам кого?
– Вас, молодой человек, вас.
«Почитательница?» – мелькнуло в голове Егора. – А вы не ошиблись?
– Нет, мы никогда не ошибаемся. Может, предложите мне сесть?
– Пожалуйста, пожалуйста, садитесь, – заторопился Кондрашкин, порывисто выдвигая стул.
Женщина тяжело прошла и медленно, грузно села, поставив сумку на стол.
– Стишки пишите? – кивнула она на исчерканный лист.
– Да так, работаю, – солидно ответствовал Егор, отодвигая, однако, подальше черновик от неожиданной посетительницы.
– Ну так вот, не буду вас долго задерживать, перейду сразу к делу. Я предлагаю вам вечную славу. Как вы на это смотрите?
«Шизичка», – догадался Егор, отводя взгляд, заметавшийся в поисках выхода.
– Я говорю вам вполне серьезно. И выслушайте меня внимательно. Что бы вы выбрали – минутный успех или вечную славу?
– Как это? – наконец выдавил из себя Кондрашкин, понимая, что разговор придется поддержать во избежание осложнений.
– Да так. Вам известно, что часто поэт ли, писатель при жизни совершенно неизвестен, и вот после смерти, даже через много лет все начинают говорить, что это гений…
– Это вроде как с Тютчевым?
– Ну хотя бы. И наоборот – пошумели о ком-то год-другой и забыли. Так что бы вы выбрали?
– Я пишу не ради славы! – достойно возразил Егор.
– Ну, это все так говорят. А все-таки?
«Вот привязалась! Эдак ее не вытуришь», – завозмущался Егор, однако вынужден был отвечать.
– Конечно, судьба Тютчева достойна подражания…
– Ну вот. Именно такую судьбу я и хочу вам предложить.
По спине Кондрашкина поползли муравьи.
– Я что-то вас не совсем понимаю.
– Да что ж тут не понимать! Если вы согласитесь на наши условия, то мы гарантируем вам посмертную славу. То есть откроем кому надо глаза, создадим мнение… Конечно, Тютчев – это Тютчев, с вами посложнее будет.
По спине Кондрашкина побежали тараканы.
– А условия наши такие. Желаете иметь вечную славу – сегодня же умираете.
Один из тараканов укусил Кондрашкина, отчего тот отшатнулся к стене и прижался к ней спиной.
«А вдруг у нее в сумке…»
– Да не пугайтесь вы! Ну и хлипкий народ пошел. – Женщина устало отвернулась. – Совершенно невозможно разговаривать. Не собираюсь я вас убивать. Только одно ваше чистосердечное слово «да» или «нет».
– А если «нет», что тогда? – с трудом сглотнув ком, спросил Кондрашкин, понимая, что разговор зашел слишком далеко.
– Тогда – ничего. Все остается по-прежнему. Только о славе не мечтайте. Это, – она указала на листок, – не стихи. Вам сорок лет...
– Тридцать восемь, – поправил Кондрашкин.
– Выпустили вы три жиденькие книжки, и никто-то вас не знает и не узнает, уж поверьте моему опыту. Она подняла голову и в упор посмотрела на Кондрашкина тяжелым взглядом вполне нормального, но уставшего человека.
– Подумайте, подумайте, молодой человек. Ваша судьба в ваших руках. Никто вас не неволит. И, кстати, не бойтесь смерти. Мы не злодеи. Она будет естественной и легкой.
– А вы что – оттуда? – спросил начинающий осваиваться Егор, указывая на пол.
– Какое это имеет значение? Мы – ниоткуда. Но мы – есть. И не отвлекайтесь и меня не отвлекайте. Если «нет» – я ухожу. Если «да» – уходите вы. То есть мы уходим вместе. Решайте. И учтите. Мы приходим только раз в жизни.
– А почему вы пришли именно ко мне?
– По нашим данным вы созрели для этого разговора. А клиентов у нас хватает, так что выбирайте.
Егор задумался. Может, розыгрыш? Нет! Тут он только вспомнил, что закрыл дверь изнутри. Вон и ключ торчит. А если серьезно?. . «Нет», – твердо решил он.
Вдруг в окно резко постучали.
Кондрашкин повернулся на стук, но тут же испуганно оглянулся на женщину…
В номере никого не было. Только листок с начатыми стихами медленно планировал на пол, точно сдунутый сквозняком...
Через год Егор Кондрашкин умер от запоя.
КИСТОЧКА
Никогда Косоруков не оставался один у себя дома. Так уж получилось. Приходил он с работы довольно поздно, когда и жена, и дочь давно были дома, и уходил раньше всех. Даже не бюллетенил ни разу, так что и возможности побыть одному не выпадало. Но выпала-таки. Случилось это однажды летом, когда дочка была в пионерском лагере, а жену нежданно-негаданно отправили на трехдневный семинар от работы. Наготовила она на три дня, набила продуктами холодильник, чтобы не помер с голоду любимый муж и уехала вся в слезах, будто на три года.
А Косоруков, проводив жену, вернулся с вокзала и уже по привычке руку протянул к звонку, да вовремя вспомнил, что открывать дверь самому придется. Вошел в пустую квартиру, и так ему стало неуютно, что хоть на улицу беги. Но было уже темно, и он, даже не поужинав, быстренько разделся и – в постель, от мрачных мыслей подальше. А утром – там не до мыслей, не опоздать бы. Да он и всегда-то вставал, когда и жена и дочь видели сладкие сны, так что утро было не в тягость. Вот вечером... И ведь обидно: по телевизору вовсе смотреть нечего, a raзет в понедельник нет. И стал Косоруков маяться. Взялся за пылесос, да кроме паласа и чистить нечего. Хорошей хозяйкой была у него жена – не подкопаешься. Но он все же полазил по закоулкам всяким, и вдруг – кисточка! Обычная, для акварели. Дочка, видать, затеряла. Поднял Косоруков кисточку, выключил пылесос, и странная блажь захватила его: порисовать захотелось.
Надо сказать, любил он в детстве рисовать, кисточек таких да красок уйму перевел, но то в детстве. Кто ж в детстве не рисует? Вот со школы он не держал в руках ни кисточек, ни красок. А приятно малевать на плотном альбомном листе все, что в голову придет: зверюшек там невиданных, пейзажи фантастические. Попадало ему за его фантазии от учителя. Тот терпеть не мог, когда не выполняли его заданий, и Косорукову крепко доставалось за то, что у кувшина вдруг уши вырастали. А где уши, там и глаза, и все прочее, конечно. И получалась у Косорукова вместо натюрморта хмурая рожица, очень уж на учительскую похожая. А в результате – двойка. Еe, правда, потом каким-то образом на тройку исправляли, в компанию к другим тройкам, но ясно было, что художника с такими оценками по рисованию из Косорукова не получится.
И не получилось, конечно. Стал он статистиком. Работал в статуправлении, все что-то считал. Добросовестно работал, уважали его за это, но и посмеивались: никаких закидонов, знай корпит над бумагами да клавиши на калькуляторе нажимает. Перекуры его не касаются – не курит. На женщин не заглядывается – как женился, все женщины для него существовать перестали. Если и отрывается не по делу – значит, жене на работу звонить. Такая любовь, такая любовь! Дурачок, в общем, какой-то. Ему все хлопотное подкидывали, а он – вот простотa! – вез чужой воз и ни словечка поперек. Увидели бы его с кисточкой в руках – вот было бы смеху! «А наш-то Сансаныч…»
Косоруков об этом не думал. Он вообще редко задумывался. Вот и с кисточкой это само как-то получилось: достал чистый альбом из дочкиных запасов, краски, воду в поллитровую банку налил и стал рисовать. Ох, как же это здорово: линия линию зовет, одна краска другую требует, и так-то ладно! Ярко, чисто, прозрачно – душа радуется. Косоруков и опомниться не успел – стемнело. Спать надо. Он и лег. Все как обычно: аккуратно застелив постель, зубы на ночь почистив. Но что же такое – не спится! Все рисунок перед глазами. Вот здесь бы чуточку коричневой добавить. И не смог ведь заснуть, пока не капнул коричневой по сырому, чтобы расплылось слегка. Тогда и заснул с чувством исполненного долга.
А назавтра… Нет, никогда его таким не видели на работе. То сиднем сидит часами – только бумаги шелестят, да «Тошиба» попискивает. А тут все на часы смотрит, вскочит, пронесется меж столами, опять бух! на свой стул. Сотрудники лишь вслед головами покачивают: «Что это с Сансанычем?» А стрелка до полшестого добралась – только его и видели…
В общем, жена вepнулacь – ахнула! Санечка ее – волосы всклочены, глаза горят, похудел! И с кисточкой в руках стоит. А он ее за руку цоп! – и за собой тащит, даже туфли не дал снять. Подвел он ее насмерть перепуганную к столу, а там – господи! Рехнулся на старости лет – куча рисунков, и как раз сверху лежит ее портрет. Она, конечно. Да разве такая она? Глазищи по тарелке, губы – валики диванные, но похожа… Только больно уж по-детски… Растерялась она, не знает, что и сказать, а он стоит в стороне и только глазами допытывается: «Ну как?» Посмотрела она на него и слезами залилась. Худющий-то! Или не ел ничего? Бросилась к холодильнику – полнехонек! Села за стол, голову на руки уронила и разрыдалась. Что же делать-то? Что делать?! А он тихий такой сзади стоит, грустный… Потом осторожно так волос ее коснулся, погладил. Вскочила она, бросилась ему на шею, враз рубашка промокла. «Санечка? – всхлипывает, – не надо! Ну зачем тебе этo, Санечка!» Вздохнул он тяжело-тяжело, поцеловал ее в мокрые глаза, опять погладил, как малого ребенка. «Сейчас…» – говорит. Пошел в комнату, не глядя собрал рисунки, прибрался, все на свои места уложил, а кипу корявую в мусоропровод вынес.
И зажили они, как и прежде, тихо, спокойно, и умерли в один день, как в сказках водится…
Нина ШАМАРИНА
Родилась в подмосковной деревне, уже более 40 лет живет в Москве. Детство в деревне почти всегда присутствует в рассказах Нины, в описаниях природы, деталях и героях, даже если рассказ не о деревне.
Начала писать небольшие рассказы давно, но публиковаться стала только с 2017 года в Альманахе культурного центра «Фелисион». Вышли два сборника детских рассказов на площадке Литреса, там же опубликована повесть «Остров». Рассказ «Птица цвета метели» вошел в шорт-лист конкурса рассказов о любви на сайте «Счастье слова». В 2019 году в издательстве «Фелисион» вышла первая книга Нины Шамариной «Двадцать семнадцать».
Родилась в подмосковной деревне, уже более 40 лет живет в Москве. Детство в деревне почти всегда присутствует в рассказах Нины, в описаниях природы, деталях и героях, даже если рассказ не о деревне.
Начала писать небольшие рассказы давно, но публиковаться стала только с 2017 года в Альманахе культурного центра «Фелисион». Вышли два сборника детских рассказов на площадке Литреса, там же опубликована повесть «Остров». Рассказ «Птица цвета метели» вошел в шорт-лист конкурса рассказов о любви на сайте «Счастье слова». В 2019 году в издательстве «Фелисион» вышла первая книга Нины Шамариной «Двадцать семнадцать».
ЭЛЛА, БЕЖЕНЕЦ И ДЫМКА
Основано, увы, на реальных событиях.
Элла вышла на мёрзлое крыльцо и закурила. Только-только наступил зимний вечер, и от Эллы протянулась длинная скособоченная тень. На деревенской улице – ни души, впрочем, и не удивительно: во всей деревне пять домов. Два стоят заколоченными до весны, соседка справа – пьющая Катя неизвестного возраста – поди, спит уже; соседи слева – Коля и Маня – на работе в соседнем мясном холдинге – зарево от него на всю округу.
Элла в этой деревне жила недавно. Позвонил друг и одноклассник Антон, спросил:
– Не хочешь в деревне скрыться от короны? 200 тысяч и можно заселяться.
Двести тысяч только на взгляд казались большой суммой, к тому же половину занял тот же Антон.
Почему он сам не поехал сюда жить, Элла отчего-то не спросила, а теперь, что ж, дело сделано.
Природу Элла не любила. Как-то ей все равно, берёзка за окном рассыпает серёжки, или заполняют всё пространство асфальтовые реки. Тем более что и зима – бесснежная, клёклая, под ногами грязь. Сегодня вот подморозило – и хорошо. Жухлая прошлогодняя трава, схваченная морозом, похожа на волосы, покрытые лаком, так же неестественно держит причудливую форму.
Одно хорошо: в Москве – жёсткий карантин, на улицу нельзя, в магазин – только в маске. А здесь, как на другой планете, никто, вроде, и слыхом не слыхивал ни о каком коронавирусе, только если в новостях смотрят, как на диковину.
В доме тепло, Элла натопила. В этом доме жил и умер какой-то древний дед. Деда не было жалко, даже фотографий его не было. Остались какие-то деревянные самодельные крючки для вязания (видать, дед их и вырезал для своей бабки), да кой-какая хрустальная штампованная посуда советского производства.
Элла купила лишь роутер, чтобы выходить в интернет, но сигнал всё равно часто пропадал, и приходилось, как старухе какой, смотреть телевизор. Словом, тоска. Из всех развлечений была только собака. Породистая Катина собака хаски прибегала к Элла каждые утро и вечер.
Элла кормила её сначала тем, что ела сама, но однажды, набивая в «Ленте» автомобиль продуктами, купила специально для собаки мешок собачьего корма.
Катя не догадывалась, что собака живёт на два хозяина, и Элла, пользуясь этим, привечала собаку. По вечерам они ходили гулять к лесу – далеко – через поле едва укрытое снежком.
С собакой Элла не разговаривала – ещё чего! Только если «рядом» или «сидеть».
Команды собака откуда-то знала.
Даже ждать собаку Элла себе не разрешала, но всё равно – ждала.
Элла бросила окурок, и тотчас у калитки показался пёс, как будто был там всегда.
– Хоть часы проверяй по тебе, Беженец, – с удовольствием произнесла Элла, – давай ешь, и отправимся, а то уж темнеет.
Пёс ворвался в дом, на кухне его миска (Элла нашла среди дедовой посуды эмалированную плошку) засыпана кормом доверху. Но пёс сначала ткнулся в ладони Эллы – до чего ж деликатен! Откуда у него?
В который раз Элла задумалась о том, как попал к деревенской алкоголичке этот пёс?
Миска опустела мигом, и Элла с собакой отправились по ими же проложенной тропинке к лесу.
Беженец то убегал далеко вперёд, то возвращался обратно; зарывался по уши в неглубокий снег, фыркая и тряся мордой, шуровал под снегом.
«Мышкует», – думала Элла, хотя откуда ей было знать, что делает пёс.
Когда тот убегал слишком далеко, Элла командовала негромко: «Рядом», и пёс какое-то время плёлся с нею бок о бок, даже приваливаясь временами к ноге, но потом снова уносился вскачь. Однажды вспугнул стаю каких-то небольших птиц, с шумом вспорхнувших и напугавших Эллу до мурашек.
С тех пор Элла с опаской относилась к играм собаки, хотя ничего страшного в этих сереньких птичках не было, и напугалась Элла от неожиданности.
Вот и сейчас Элла шла по снежку, привычно окликая собаку, привычно же сетуя, что не купила какие-нибудь валенки, потому что её ботиночки Экко, очень удобные и тёплые в Москве, быстро старились от прогулок по бездорожью. Элла похлопала по карманам: всё забыла – и сигареты, и телефон. Ладно, не возвращаться же. Переживёт пару часов даже без курева, а уж тем более без телефона. Звонили ей редко, исключительно по работе.
Странный звук доносился до Эллы. Она поймала себя на том, что давно слышит его, не заостряя своего внимания. Тоже какие-нибудь птицы поют, подумала Элла, смутно припоминая из школьных уроков, что по ночам тоже могут летать и издавать какие-то звуки ночные птицы.
Но пёс, остановившись, тоже вслушивался.
– Что это, как думаешь? – спросила Элла, которая обещала себе никогда, никогда не разговаривать с собакой, как с человеком. Ещё чего не хватало!
Пёс повёл ухом в сторону Эллы – слышу, слышу – но продолжал, вытянувшись в струну, смотреть туда, откуда доносился звук, а потом потрусил туда не очень, однако, удаляясь от Эллы.
Впервые Элла пожалела, что у неё нет поводка. Самое время приструнить собаку, чтобы не остаться одной в сгущающихся сумерках.
Тоненький звук тянулся на одной ноте, замирал и возникал снова.
– Может, волк? – испугалась Элла, но тут же сама себе возразила, – Беженец к волку не побежал бы, наверное.
Проваливаясь в неглубоком снегу, Элла припустила за хаски, окликая поминутно.
В лесу было уже темно, тут и там чернели какие-то пятна, торчали палки и коряги.
Элла, чертыхаясь, продиралась через бурелом, будыльи высокой сорной травы. Собака лаяла вдалеке, но лай её уже не удалялся, стоял на месте.
На кого он лает? – думала Элла, – если б крупный кто – дрались бы. Или нет?
Господи, откуда ж Элле знать, как ведут себя собаки, встретившись с кем-то или чем-то в лесу ночной порою?!
Вдруг собака вернулась к Элле, прихватив за рукав, потянула за собой и снова скрылась за неразличимыми деревьями.
Элла незаметно для себя нащупала ногами колею, на которой даже виднелся след от протекторов, если только Элла не нафантазировала. По колее бежать было легче, и пёс, возвращаясь, как будто подбадривал Эллу – «давай-давай, немного осталось».
Боялась, а бежала, что за противоречивая натура!
Внезапно колея закончилась, уткнувшись в небольшую полянку. Пёс негромко взлаивал, подпрыгивая. Что-то темнело, сгущаясь пятном, оттуда всё тянулся тонкий вой, который теперь очень походил на заунывный плач на одной ноте. Эллу словно ударило током: у дерева стоял ребенок. Точнее, не стоял, а почти висел на верёвках, привязанный к дереву. Даже в темноте заметна бледность лица, глаза закрыты, рот завязан белой тряпкой.
Элла словно приросла к месту. Ноги не шли, глаза отказывались верить, и даже волосы под шапкой встали дыбом от ужаса. Трясущимися руками Элла стянула на подбородок ребёнка тряпку. Ничего не изменилось, он по-прежнему скулил, не открывая глаз.
Элла потрясла его за плечи, нащупала холодные, как лёд, руки. Не раздумывая, стащила свои варежки и натянула их на детские ручонки. Голыми руками стала быстро, но не сильно растирать мёрзлые щёки ребенка.
Беженец, – сюда. Ложись, – Элла, взяв собаку за шкирку, повалила её на ноги ребёнка. – Грей его. Грей.
Пёс не сопротивлялся, ткнулся носом в колени малыша, в который раз поразив Эллу своей понятливостью.
Что делать ещё, как освободить ребёнка, как его нести домой, как привести его в чувство – Элла не представляла.
– Беженец, что делать, а? – Элла говорила громко, совершенно забыв обо всех своих обещаниях не разговаривать с животным, как с человеком. Сейчас было не до того. Если б пёс вдруг ответил, а ещё лучше, сделал бы всё, что нужно, Элла была бы только рада. К ужасу от увиденного примешивался первобытный страх, мерещились в шуме леса чьи-то осторожные шаги, чудились голоса. Кто-то, кто хотел убить ребенка, сейчас вернётся, разозлившись, что Элла помешала его планам, и растерзает их обоих. Страх толкал в спину – беги, Элка – но разум восставал: не бросить же?
Кто-то внутри Эллы трусливо шептал: «Оставь, он всё равно не жилец. Сделай вид, что ничего не было. Всё равно, не спасёшь».
Но Элла, ломая ногти скрюченными от холода пальцами, теребила узел на верёвке. Узел не ослабевал, верёвка натягивалась под весом ребенка. Тогда Элла, плюхнувшись на снег, и едва не усевшись на пса (тот, взвизгнув, чуть отодвинулся, но не ушёл) прижала малыша к дереву своим телом. И, как по заказу, узел оказался совсем рядом. Теперь, когда натяжение веревок ослабло, узел стал поддаваться, пока не развязался совсем.
Элла тяжело поднялась – руки ожгло снегом, как огнём – всё ещё прижимая тельце ребенка к дереву. Растянув кольцо верёвки, стащила её вниз, и, ухватив ребёнка подмышки, выдернула из пут. Беженец, радостно залаяв, вскочил и лизнул Элле щёку.
– Всё понимаешь, ай, да пёс!
Элла, вмиг забыв о своих страхах, положила ребёнка на снег. Он, словно почувствовав свободу, только сейчас умолк, судорожно всхлипнув.
Элла прижалась ухом к его груди. Сердечко стукнулось один раз. Эллино сердце тоже замерло в тоске ожидания, но вот в грудной клетке малыша вновь слабо толкнулось сердце.
Элла подняла ребёнка на руки. Тяжёленький. Посмотрела в личико.
– А почему я решила, что это мальчик? – спросила себя.
Наверное, из-за курточки защитного цвета и серой с синими полосками шапки. Напряжённые руки Эллы дрожали, ноги подворачивались, пёс крутился рядом, того гляди, наступишь.
Элла положила ребёнка на снег.
– Не дотащим, собака! – прошептала Элла.
– Сколько мы сюда шли? Километра два?
Постояв в нерешительности, снова взяла малыша, но в этот раз прошла ещё меньше. Пёс смотрел на неё так, словно хотел сказать что-то, и Элла не выдержала, закричала:
– Что? Что смотришь и молчишь? Не донесу!
Мелькнула мысль, оставить ребенка с собакой, а самой бежать в деревню за машиной или помощью. Но эту мысль Элла отогнала: машина не проедет – низкая посадка, а помощь? От кого ждать помощи? От Кати? Если достучишься в её алкогольно-иллюзорные миры...
На Катю надеяться, как на ту же собаку, но Элла всё-таки посмотрела на деревню. Дома темнели единой громадой, ни огонька.
Элла скинула пуховик, стянула через голову худи с розовым котёнком на груди, связала рукава. Положила мальчика на это подобие тележки и поволокла по снегу. Теперь дело пошло веселее. Пёс взлаивая, трусил рядом с «тележкой».
Но вот он остановился, словно прислушиваясь, и Элла остановилась тоже.
– Ша-а-а-арик, – донеслось издалека, и пёс стремглав унёсся на этот голос, но через минуту вернулся.
Эллу пробило на истеричный смех:
– Катя тебя Шариком зовёт? – хохотала она, – хаски Шарик? Беги, беги, я уж доволоку как-нибудь.
Но пёс маятником мотался от одной к другой, и Эллу не бросал.
Элла не успела ещё поравняться с Катей, как та накинулась на неё:
– А я думаю, где мой Шарик? А его городская финтифлюшка присвоила. Ишь! Гулять они ходят! Ты чегой-то волокёшь? Я вот на тебя начальству пожалуюсь! Не работает нигде…
Катя словно споткнулась:
– Ты где ребёнка взяла, ненормальная? Он живой у тебя?
Элла, не обращая внимания, на Катину ругань, проворно тащила малыша на толстовке.
– Погодь! Стой, тебе говорю! Дай я!
Катя с не ожидаемой Эллой резвостью, схватила ребёнка, и, вскинув его на плечо, бегом припустила к деревне.
– Живой, спрашиваю? Окоченелый. Где взяла-то? – задыхающимся голосом твердила она.
– Несите ко мне его, Катя! В лесу нашла. Привязанный!
– Да как такое быть-то может! Мальца к дереву! – Катя даже остановилась, вытаращив на Эллу глаза. – Что ты заливаешь?
– Прошу, Катя! Несите ко мне. И врача, участкового – кто у вас есть – как вызвать?
– Да никак ты не вызовешь. 03 звони, в «скорую». Ох, беда! Выживет ли?
Меж тем они уже входили в дом Эллы. Она, поспешно зажигая свет на пути у Кати, кинулась к телефону, набрала 112.
Катя, уложив ребёнка на диван, расстёгивала ему куртку, пёс, поставив лапы на сиденье, лизал мальчику лицо.
– Молодец, Шарик, грей его, грей, – произнесла Катя, теми же словами, что и Элла.
– Водка есть?
Элла опешила: – «Как она может думать сейчас о водке?»
– Духи, какие, деколон…Что есть? – нетерпеливо вопрошала Катя, – Да что ты глаза пялишь, разотру его, пока скорая едет.
Элла кинулась к тумбочке, суетливо разгребая тюбики и флаконы, вытащила лосьон «Огуречный», случайно встреченный в Ашане и купленный ради смеха перед самым отъездом. Подала Кате.
Та, плеснув на ладони («Боже, руки какие!» – содрогнулась Элла: разбухшие суставы, грубая потрескавшаяся кожа) и, вдохнув с явным восторгом запах спирта, осторожно стала растирать худенькое тельце. На ручках синели кровоподтёки, на рёбрах желтели застарелые синяки.
– Его и били ещё, – странно всхлипнув, сказала Катя. – Ох-ох-ох ж, изверги! Дитёнка!
Кожа малыша под её руками чуть-чуть порозовела.
И вдруг распахнулись шоколадного цвета глаза.
– Вот и ладненько! – пропела Катя, и повернувшись к Элле, прошептала, – очнулся!
– Ты кто ж будешь? Как тебя зовут? А? Не бойся, не бойся. Я тётя хорошая, И вот тётя, тебя на санках катала, помнишь?
Слова сыпались из Кати мягонькими пряничками, но мальчик молчал, не сводя глаз с Катиного лица.
– Ой, какой хороший мальчик, – продолжала та, – давай на бочок повернёмся. Вот молодец!
Элла оторопела: жёлтые, синие, багровые полосы пересекали спину ребёнка.
– Ладно, девка, потом горевать будем. Главное, оживел, – Катя вытерла глаза.
По окну скользнул свет, загудела машина.
Элла выскочила на крыльцо.
Примерно через полчаса, после нескольких уколов малыша, так и не произнесшего ни слова, увезли. Эллу не взяли, как она ни уговаривала. И сейчас они сидели на кухне и пили водку.
Водку принесли Коля и Таня.
– Поедешь завтра на своей машинке, – говорила Катя, – если меня возьмёшь, и я с тобой прокачусь, я там всех знаю. Его в областную повезли, слыхала? Врачиха сказала, в областную. Это на Ленина, я укажу. Не реви, теперь выживет. Спасла его.
– А почему он молчит? Почему он молчит? – Элла размазывала по щекам слёзы. От водки её развезло так, что губы почти не слушались (хотя и выпили по стопочке), а ледяной ком внутри Эллы никак не таял, застилали свет испуганные шоколадные глаза.
– Напужался, а как ты думала? – успокаивал её Коля. – А может, вообще немой, у таких родителев. Или кто над им измывался?
– Следствие будет, найдут зверей этих. А ты хлопочи, усыновишь мальца, тебе отдадут. Ты герой, девка.
И пёс под столом согласно стучал хвостом по полу.
* * *
Элла с Дымкой ехали в деревню. Прошёл год с тех пор, как Элла нашла мальчика в лесу, год полный хлопот и забот. Опросы Эллы, как свидетеля, больше похожие на допросы («а зачем вы пошли в лес? А вы знаете, что след от машины похож на след от шин вашей Volkswagen Jetta?»); следственные эксперименты (Элла выходила на тропинку, собака бежала рядом, а Катя кричала издалека «Ша-а-арик!); больница, в которой нельзя было навещать спасённого малыша. Потом беготня по инстанциям, по учреждениям, в которые из-за коронавируса не так просто попасть, справки, справки, справки…О зарплате (как хорошо, что вся её зарплата – белая!), о собственности, о здоровье…
Элла вернулась в Москву, отсюда проще было участвовать во всей этой тягомотной, выворачивающей душу круговерти. И сегодня они ехали в ту деревню, где Элла купила дом, где нашла своего сына. У мальчика всё было новое: куртка, шапка, имя и фамилия, день рождения…
Этим днём Элла назначила сегодняшний день, день их встречи год назад.
Димка (Дымка, Дымок – так звала его Элла) молчал. Психологи, психотерапевты, логопед, невролог – никто не мог сказать определённо, почему он молчит. Нет, конечно, не нужно быть доктором, чтобы понимать – почему молчит. Что делать, чтобы заговорил? Вот этого никто сказать не мог. И заговорит ли вообще?
Димка заметно поправился и окреп, потихоньку уходил из его шоколадных глаз страх, но он ни к чему не проявлял никакого интереса: ел, что дают, смотрел, что показывают, слушал, что говорит и читает ему Элла, но, если она вдруг замолкала на полуслове, просто сидел без движения, вперившись взглядом в пространство.
Антон предлагал отдать его в детский дом, считая, что толку не будет.
– Не узнаю тебя, Элка, – говорил он, – никогда я в тебе любви к детям не замечал, а тут.. вцепилась…
Антон, конечно, прав, тысячу раз прав. Если копнуть глубже, Элла не только детей, она вообще никого не любила. Такая натура. Одинокий волк. Во всяком случае, так ей всегда казалось. Но в то мгновение, когда ещё безымянный малыш распахнул испуганные глаза, что-то нарушилось в Эллином организме, сдвинулось, словно прорвало плотину долго сдерживаемых чувств. Она сама себя не узнавала. И эту поездку она придумала не только для Дымки, но и для Кати, алкоголички Кати, с которой Элла сдружилась неожиданно для себя.
– Ничо, девка, заговорит. Дай ему время, обвыкнется, – убеждённо говорила Катя, и Элла ей верила.
Подъехали к дому засветло, курился дымок над трубой. Это Катя расстаралась, хотя Элла о том, что они приедут, сказала ей по телефону только вчера.
Из дома выскочил пёс, чуть не сбив Эллу с ног, подпрыгивал, радовался; следом за ним выбежала Катя:
– Шарик, угомонись, Шарик! Испужаешь гостей! Ну, – присела она на корточки перед Димкой, – малец, узнал нас? Собачку?
– Грей. Грей его, – вдруг сказал Дымка, и обхватил пса руками за шею.
Основано, увы, на реальных событиях.
Элла вышла на мёрзлое крыльцо и закурила. Только-только наступил зимний вечер, и от Эллы протянулась длинная скособоченная тень. На деревенской улице – ни души, впрочем, и не удивительно: во всей деревне пять домов. Два стоят заколоченными до весны, соседка справа – пьющая Катя неизвестного возраста – поди, спит уже; соседи слева – Коля и Маня – на работе в соседнем мясном холдинге – зарево от него на всю округу.
Элла в этой деревне жила недавно. Позвонил друг и одноклассник Антон, спросил:
– Не хочешь в деревне скрыться от короны? 200 тысяч и можно заселяться.
Двести тысяч только на взгляд казались большой суммой, к тому же половину занял тот же Антон.
Почему он сам не поехал сюда жить, Элла отчего-то не спросила, а теперь, что ж, дело сделано.
Природу Элла не любила. Как-то ей все равно, берёзка за окном рассыпает серёжки, или заполняют всё пространство асфальтовые реки. Тем более что и зима – бесснежная, клёклая, под ногами грязь. Сегодня вот подморозило – и хорошо. Жухлая прошлогодняя трава, схваченная морозом, похожа на волосы, покрытые лаком, так же неестественно держит причудливую форму.
Одно хорошо: в Москве – жёсткий карантин, на улицу нельзя, в магазин – только в маске. А здесь, как на другой планете, никто, вроде, и слыхом не слыхивал ни о каком коронавирусе, только если в новостях смотрят, как на диковину.
В доме тепло, Элла натопила. В этом доме жил и умер какой-то древний дед. Деда не было жалко, даже фотографий его не было. Остались какие-то деревянные самодельные крючки для вязания (видать, дед их и вырезал для своей бабки), да кой-какая хрустальная штампованная посуда советского производства.
Элла купила лишь роутер, чтобы выходить в интернет, но сигнал всё равно часто пропадал, и приходилось, как старухе какой, смотреть телевизор. Словом, тоска. Из всех развлечений была только собака. Породистая Катина собака хаски прибегала к Элла каждые утро и вечер.
Элла кормила её сначала тем, что ела сама, но однажды, набивая в «Ленте» автомобиль продуктами, купила специально для собаки мешок собачьего корма.
Катя не догадывалась, что собака живёт на два хозяина, и Элла, пользуясь этим, привечала собаку. По вечерам они ходили гулять к лесу – далеко – через поле едва укрытое снежком.
С собакой Элла не разговаривала – ещё чего! Только если «рядом» или «сидеть».
Команды собака откуда-то знала.
Даже ждать собаку Элла себе не разрешала, но всё равно – ждала.
Элла бросила окурок, и тотчас у калитки показался пёс, как будто был там всегда.
– Хоть часы проверяй по тебе, Беженец, – с удовольствием произнесла Элла, – давай ешь, и отправимся, а то уж темнеет.
Пёс ворвался в дом, на кухне его миска (Элла нашла среди дедовой посуды эмалированную плошку) засыпана кормом доверху. Но пёс сначала ткнулся в ладони Эллы – до чего ж деликатен! Откуда у него?
В который раз Элла задумалась о том, как попал к деревенской алкоголичке этот пёс?
Миска опустела мигом, и Элла с собакой отправились по ими же проложенной тропинке к лесу.
Беженец то убегал далеко вперёд, то возвращался обратно; зарывался по уши в неглубокий снег, фыркая и тряся мордой, шуровал под снегом.
«Мышкует», – думала Элла, хотя откуда ей было знать, что делает пёс.
Когда тот убегал слишком далеко, Элла командовала негромко: «Рядом», и пёс какое-то время плёлся с нею бок о бок, даже приваливаясь временами к ноге, но потом снова уносился вскачь. Однажды вспугнул стаю каких-то небольших птиц, с шумом вспорхнувших и напугавших Эллу до мурашек.
С тех пор Элла с опаской относилась к играм собаки, хотя ничего страшного в этих сереньких птичках не было, и напугалась Элла от неожиданности.
Вот и сейчас Элла шла по снежку, привычно окликая собаку, привычно же сетуя, что не купила какие-нибудь валенки, потому что её ботиночки Экко, очень удобные и тёплые в Москве, быстро старились от прогулок по бездорожью. Элла похлопала по карманам: всё забыла – и сигареты, и телефон. Ладно, не возвращаться же. Переживёт пару часов даже без курева, а уж тем более без телефона. Звонили ей редко, исключительно по работе.
Странный звук доносился до Эллы. Она поймала себя на том, что давно слышит его, не заостряя своего внимания. Тоже какие-нибудь птицы поют, подумала Элла, смутно припоминая из школьных уроков, что по ночам тоже могут летать и издавать какие-то звуки ночные птицы.
Но пёс, остановившись, тоже вслушивался.
– Что это, как думаешь? – спросила Элла, которая обещала себе никогда, никогда не разговаривать с собакой, как с человеком. Ещё чего не хватало!
Пёс повёл ухом в сторону Эллы – слышу, слышу – но продолжал, вытянувшись в струну, смотреть туда, откуда доносился звук, а потом потрусил туда не очень, однако, удаляясь от Эллы.
Впервые Элла пожалела, что у неё нет поводка. Самое время приструнить собаку, чтобы не остаться одной в сгущающихся сумерках.
Тоненький звук тянулся на одной ноте, замирал и возникал снова.
– Может, волк? – испугалась Элла, но тут же сама себе возразила, – Беженец к волку не побежал бы, наверное.
Проваливаясь в неглубоком снегу, Элла припустила за хаски, окликая поминутно.
В лесу было уже темно, тут и там чернели какие-то пятна, торчали палки и коряги.
Элла, чертыхаясь, продиралась через бурелом, будыльи высокой сорной травы. Собака лаяла вдалеке, но лай её уже не удалялся, стоял на месте.
На кого он лает? – думала Элла, – если б крупный кто – дрались бы. Или нет?
Господи, откуда ж Элле знать, как ведут себя собаки, встретившись с кем-то или чем-то в лесу ночной порою?!
Вдруг собака вернулась к Элле, прихватив за рукав, потянула за собой и снова скрылась за неразличимыми деревьями.
Элла незаметно для себя нащупала ногами колею, на которой даже виднелся след от протекторов, если только Элла не нафантазировала. По колее бежать было легче, и пёс, возвращаясь, как будто подбадривал Эллу – «давай-давай, немного осталось».
Боялась, а бежала, что за противоречивая натура!
Внезапно колея закончилась, уткнувшись в небольшую полянку. Пёс негромко взлаивал, подпрыгивая. Что-то темнело, сгущаясь пятном, оттуда всё тянулся тонкий вой, который теперь очень походил на заунывный плач на одной ноте. Эллу словно ударило током: у дерева стоял ребенок. Точнее, не стоял, а почти висел на верёвках, привязанный к дереву. Даже в темноте заметна бледность лица, глаза закрыты, рот завязан белой тряпкой.
Элла словно приросла к месту. Ноги не шли, глаза отказывались верить, и даже волосы под шапкой встали дыбом от ужаса. Трясущимися руками Элла стянула на подбородок ребёнка тряпку. Ничего не изменилось, он по-прежнему скулил, не открывая глаз.
Элла потрясла его за плечи, нащупала холодные, как лёд, руки. Не раздумывая, стащила свои варежки и натянула их на детские ручонки. Голыми руками стала быстро, но не сильно растирать мёрзлые щёки ребенка.
Беженец, – сюда. Ложись, – Элла, взяв собаку за шкирку, повалила её на ноги ребёнка. – Грей его. Грей.
Пёс не сопротивлялся, ткнулся носом в колени малыша, в который раз поразив Эллу своей понятливостью.
Что делать ещё, как освободить ребёнка, как его нести домой, как привести его в чувство – Элла не представляла.
– Беженец, что делать, а? – Элла говорила громко, совершенно забыв обо всех своих обещаниях не разговаривать с животным, как с человеком. Сейчас было не до того. Если б пёс вдруг ответил, а ещё лучше, сделал бы всё, что нужно, Элла была бы только рада. К ужасу от увиденного примешивался первобытный страх, мерещились в шуме леса чьи-то осторожные шаги, чудились голоса. Кто-то, кто хотел убить ребенка, сейчас вернётся, разозлившись, что Элла помешала его планам, и растерзает их обоих. Страх толкал в спину – беги, Элка – но разум восставал: не бросить же?
Кто-то внутри Эллы трусливо шептал: «Оставь, он всё равно не жилец. Сделай вид, что ничего не было. Всё равно, не спасёшь».
Но Элла, ломая ногти скрюченными от холода пальцами, теребила узел на верёвке. Узел не ослабевал, верёвка натягивалась под весом ребенка. Тогда Элла, плюхнувшись на снег, и едва не усевшись на пса (тот, взвизгнув, чуть отодвинулся, но не ушёл) прижала малыша к дереву своим телом. И, как по заказу, узел оказался совсем рядом. Теперь, когда натяжение веревок ослабло, узел стал поддаваться, пока не развязался совсем.
Элла тяжело поднялась – руки ожгло снегом, как огнём – всё ещё прижимая тельце ребенка к дереву. Растянув кольцо верёвки, стащила её вниз, и, ухватив ребёнка подмышки, выдернула из пут. Беженец, радостно залаяв, вскочил и лизнул Элле щёку.
– Всё понимаешь, ай, да пёс!
Элла, вмиг забыв о своих страхах, положила ребёнка на снег. Он, словно почувствовав свободу, только сейчас умолк, судорожно всхлипнув.
Элла прижалась ухом к его груди. Сердечко стукнулось один раз. Эллино сердце тоже замерло в тоске ожидания, но вот в грудной клетке малыша вновь слабо толкнулось сердце.
Элла подняла ребёнка на руки. Тяжёленький. Посмотрела в личико.
– А почему я решила, что это мальчик? – спросила себя.
Наверное, из-за курточки защитного цвета и серой с синими полосками шапки. Напряжённые руки Эллы дрожали, ноги подворачивались, пёс крутился рядом, того гляди, наступишь.
Элла положила ребёнка на снег.
– Не дотащим, собака! – прошептала Элла.
– Сколько мы сюда шли? Километра два?
Постояв в нерешительности, снова взяла малыша, но в этот раз прошла ещё меньше. Пёс смотрел на неё так, словно хотел сказать что-то, и Элла не выдержала, закричала:
– Что? Что смотришь и молчишь? Не донесу!
Мелькнула мысль, оставить ребенка с собакой, а самой бежать в деревню за машиной или помощью. Но эту мысль Элла отогнала: машина не проедет – низкая посадка, а помощь? От кого ждать помощи? От Кати? Если достучишься в её алкогольно-иллюзорные миры...
На Катю надеяться, как на ту же собаку, но Элла всё-таки посмотрела на деревню. Дома темнели единой громадой, ни огонька.
Элла скинула пуховик, стянула через голову худи с розовым котёнком на груди, связала рукава. Положила мальчика на это подобие тележки и поволокла по снегу. Теперь дело пошло веселее. Пёс взлаивая, трусил рядом с «тележкой».
Но вот он остановился, словно прислушиваясь, и Элла остановилась тоже.
– Ша-а-а-арик, – донеслось издалека, и пёс стремглав унёсся на этот голос, но через минуту вернулся.
Эллу пробило на истеричный смех:
– Катя тебя Шариком зовёт? – хохотала она, – хаски Шарик? Беги, беги, я уж доволоку как-нибудь.
Но пёс маятником мотался от одной к другой, и Эллу не бросал.
Элла не успела ещё поравняться с Катей, как та накинулась на неё:
– А я думаю, где мой Шарик? А его городская финтифлюшка присвоила. Ишь! Гулять они ходят! Ты чегой-то волокёшь? Я вот на тебя начальству пожалуюсь! Не работает нигде…
Катя словно споткнулась:
– Ты где ребёнка взяла, ненормальная? Он живой у тебя?
Элла, не обращая внимания, на Катину ругань, проворно тащила малыша на толстовке.
– Погодь! Стой, тебе говорю! Дай я!
Катя с не ожидаемой Эллой резвостью, схватила ребёнка, и, вскинув его на плечо, бегом припустила к деревне.
– Живой, спрашиваю? Окоченелый. Где взяла-то? – задыхающимся голосом твердила она.
– Несите ко мне его, Катя! В лесу нашла. Привязанный!
– Да как такое быть-то может! Мальца к дереву! – Катя даже остановилась, вытаращив на Эллу глаза. – Что ты заливаешь?
– Прошу, Катя! Несите ко мне. И врача, участкового – кто у вас есть – как вызвать?
– Да никак ты не вызовешь. 03 звони, в «скорую». Ох, беда! Выживет ли?
Меж тем они уже входили в дом Эллы. Она, поспешно зажигая свет на пути у Кати, кинулась к телефону, набрала 112.
Катя, уложив ребёнка на диван, расстёгивала ему куртку, пёс, поставив лапы на сиденье, лизал мальчику лицо.
– Молодец, Шарик, грей его, грей, – произнесла Катя, теми же словами, что и Элла.
– Водка есть?
Элла опешила: – «Как она может думать сейчас о водке?»
– Духи, какие, деколон…Что есть? – нетерпеливо вопрошала Катя, – Да что ты глаза пялишь, разотру его, пока скорая едет.
Элла кинулась к тумбочке, суетливо разгребая тюбики и флаконы, вытащила лосьон «Огуречный», случайно встреченный в Ашане и купленный ради смеха перед самым отъездом. Подала Кате.
Та, плеснув на ладони («Боже, руки какие!» – содрогнулась Элла: разбухшие суставы, грубая потрескавшаяся кожа) и, вдохнув с явным восторгом запах спирта, осторожно стала растирать худенькое тельце. На ручках синели кровоподтёки, на рёбрах желтели застарелые синяки.
– Его и били ещё, – странно всхлипнув, сказала Катя. – Ох-ох-ох ж, изверги! Дитёнка!
Кожа малыша под её руками чуть-чуть порозовела.
И вдруг распахнулись шоколадного цвета глаза.
– Вот и ладненько! – пропела Катя, и повернувшись к Элле, прошептала, – очнулся!
– Ты кто ж будешь? Как тебя зовут? А? Не бойся, не бойся. Я тётя хорошая, И вот тётя, тебя на санках катала, помнишь?
Слова сыпались из Кати мягонькими пряничками, но мальчик молчал, не сводя глаз с Катиного лица.
– Ой, какой хороший мальчик, – продолжала та, – давай на бочок повернёмся. Вот молодец!
Элла оторопела: жёлтые, синие, багровые полосы пересекали спину ребёнка.
– Ладно, девка, потом горевать будем. Главное, оживел, – Катя вытерла глаза.
По окну скользнул свет, загудела машина.
Элла выскочила на крыльцо.
Примерно через полчаса, после нескольких уколов малыша, так и не произнесшего ни слова, увезли. Эллу не взяли, как она ни уговаривала. И сейчас они сидели на кухне и пили водку.
Водку принесли Коля и Таня.
– Поедешь завтра на своей машинке, – говорила Катя, – если меня возьмёшь, и я с тобой прокачусь, я там всех знаю. Его в областную повезли, слыхала? Врачиха сказала, в областную. Это на Ленина, я укажу. Не реви, теперь выживет. Спасла его.
– А почему он молчит? Почему он молчит? – Элла размазывала по щекам слёзы. От водки её развезло так, что губы почти не слушались (хотя и выпили по стопочке), а ледяной ком внутри Эллы никак не таял, застилали свет испуганные шоколадные глаза.
– Напужался, а как ты думала? – успокаивал её Коля. – А может, вообще немой, у таких родителев. Или кто над им измывался?
– Следствие будет, найдут зверей этих. А ты хлопочи, усыновишь мальца, тебе отдадут. Ты герой, девка.
И пёс под столом согласно стучал хвостом по полу.
* * *
Элла с Дымкой ехали в деревню. Прошёл год с тех пор, как Элла нашла мальчика в лесу, год полный хлопот и забот. Опросы Эллы, как свидетеля, больше похожие на допросы («а зачем вы пошли в лес? А вы знаете, что след от машины похож на след от шин вашей Volkswagen Jetta?»); следственные эксперименты (Элла выходила на тропинку, собака бежала рядом, а Катя кричала издалека «Ша-а-арик!); больница, в которой нельзя было навещать спасённого малыша. Потом беготня по инстанциям, по учреждениям, в которые из-за коронавируса не так просто попасть, справки, справки, справки…О зарплате (как хорошо, что вся её зарплата – белая!), о собственности, о здоровье…
Элла вернулась в Москву, отсюда проще было участвовать во всей этой тягомотной, выворачивающей душу круговерти. И сегодня они ехали в ту деревню, где Элла купила дом, где нашла своего сына. У мальчика всё было новое: куртка, шапка, имя и фамилия, день рождения…
Этим днём Элла назначила сегодняшний день, день их встречи год назад.
Димка (Дымка, Дымок – так звала его Элла) молчал. Психологи, психотерапевты, логопед, невролог – никто не мог сказать определённо, почему он молчит. Нет, конечно, не нужно быть доктором, чтобы понимать – почему молчит. Что делать, чтобы заговорил? Вот этого никто сказать не мог. И заговорит ли вообще?
Димка заметно поправился и окреп, потихоньку уходил из его шоколадных глаз страх, но он ни к чему не проявлял никакого интереса: ел, что дают, смотрел, что показывают, слушал, что говорит и читает ему Элла, но, если она вдруг замолкала на полуслове, просто сидел без движения, вперившись взглядом в пространство.
Антон предлагал отдать его в детский дом, считая, что толку не будет.
– Не узнаю тебя, Элка, – говорил он, – никогда я в тебе любви к детям не замечал, а тут.. вцепилась…
Антон, конечно, прав, тысячу раз прав. Если копнуть глубже, Элла не только детей, она вообще никого не любила. Такая натура. Одинокий волк. Во всяком случае, так ей всегда казалось. Но в то мгновение, когда ещё безымянный малыш распахнул испуганные глаза, что-то нарушилось в Эллином организме, сдвинулось, словно прорвало плотину долго сдерживаемых чувств. Она сама себя не узнавала. И эту поездку она придумала не только для Дымки, но и для Кати, алкоголички Кати, с которой Элла сдружилась неожиданно для себя.
– Ничо, девка, заговорит. Дай ему время, обвыкнется, – убеждённо говорила Катя, и Элла ей верила.
Подъехали к дому засветло, курился дымок над трубой. Это Катя расстаралась, хотя Элла о том, что они приедут, сказала ей по телефону только вчера.
Из дома выскочил пёс, чуть не сбив Эллу с ног, подпрыгивал, радовался; следом за ним выбежала Катя:
– Шарик, угомонись, Шарик! Испужаешь гостей! Ну, – присела она на корточки перед Димкой, – малец, узнал нас? Собачку?
– Грей. Грей его, – вдруг сказал Дымка, и обхватил пса руками за шею.
Роман БРЮХАНОВ
Родился в 1982 году в Амурске – небольшом городке на реке Амур. Высшее образование получил в Хабаровске, где в конце концов и остался. Свой первый рассказ написал в 15 лет, однако всерьез за перо взялся только в студенческие годы. Вдохновение черпаю из поездок, путешествий и исследований чего-то нового. Иногда для этого не обязательно даже выбраться из квартиры, ибо я верю, что человеческая фантазия способна совершать самые потрясающие и невероятные открытия…
Родился в 1982 году в Амурске – небольшом городке на реке Амур. Высшее образование получил в Хабаровске, где в конце концов и остался. Свой первый рассказ написал в 15 лет, однако всерьез за перо взялся только в студенческие годы. Вдохновение черпаю из поездок, путешествий и исследований чего-то нового. Иногда для этого не обязательно даже выбраться из квартиры, ибо я верю, что человеческая фантазия способна совершать самые потрясающие и невероятные открытия…
ЛУННАЯ КРЕПОСТЬ
Ежегодное совещание командного состава пятой военно-космической армии Марсианского военного округа, которое по традиции проводили вечером 31 декабря, на этот раз непозволительно затянулось. Может быть, из-за слишком длинной речи нового командующего армией адмирала Сергея Лисицкого, решившего, что страна доверила ему судьбу ни много ни мало – целой галактики. А может быть, из-за присутствия генерала американских космических войск Марти Стивенса, которому коллеги из России вознамерились продемонстрировать всю мощь и величие российских вооруженных сил и потому уделили больше внимания той части совещания, где говорилось о силах и средствах.
Полковник Анатолий Терентьев, сорокалетний начальник лунной базы «Прогресс», на которой проводилось совещание, поглядывал на часы на мониторе своего планшета и понимал, что программу придется изменить. Как только вся эта скука закончится, он пригласит участников с их семьями в оранжерею, созданную заботливыми руками его жены, а запланированную прогулку по поверхности Луны, пожалуй, отменит. Терентьев вывел на экран данные с камер видеонаблюдения. На кухне роботы заканчивали нарезку салатов и принялись сервировать столы в кают-компании. Жены, устроившись на диванах в огромной гостиной, попивали мартини и о чем-то оживленно беседовали. Дети, коих было не меньше тридцати, носились по игровой площадке в северном крыле.
Стоя за кафедрой в конференц-зале, адмирал Лисицкий говорил о том, что новый 2156 год станет годом испытаний и дерзких вызовов, принесет угрозы и тревоги. Терентьеву послышались нотки надежды в голосе командующего. Казалось, адмирал жаждал подвигов, ему хотелось столкнуться с угрозами и мужественно их ликвидировать, как, наверное, всякому человеку, назначенному на новое место и считающему, что именно он справится с этими обязанностями лучше предшественника – пусть только выпадет шанс это доказать.
Когда командующий закончил, часы показывали без четверти десять. Времени на прогулку не оставалось.
Терентьев уже собирался выключить планшет, как генерал Маслов, командующий группировкой войск противоядерной обороны, навалился на стол всем телом, вонзился взглядом в генерала Стивенса и хриплым голосом спросил:
– Мистер Стивенс, не хотите сказать ответное слово? В нем можете заодно пояснить, почему вы увеличили количество пусковых установок на Венере.
Лисицкий грозно глянул на Маслова.
– Евгений Сергеевич, – сказал он, – кажется, я не давал вам слова.
Маслов ответил равнодушным взглядом. Он был самым старшим по возрасту среди присутствующих, и гневом командира его было не запугать. Стивенс замер, размышляя, может он отвечать или стоит дождаться разрешения Лисицкого.
– Но да, – обратился командующий к американцу, – Марти, почему вы усилили базу на Венере пусковыми установками?
– Я думал, мы здесь обсуждаем то, что происходит вокруг Марса, – широко улыбаясь, ответил Стивенс.
– Я знаю, какие двигатели на ваших ракетах, Стивенс, – сказал Маслов. – Мы с вами не успеем дойти до конца коридора, как они разнесут Марс на куски.
– Зачем нам это надо, мистер Маслов? – лицо американца стало серьезным. – Не поясните? На Марсе полно наших колоний.
– Я ведь образно. Для примера. Если у тебя на Венере есть ракеты класса «Интерстеллар-5» с ядерными зарядами, ты контролируешь половину солнечной системы. Вот о чем я говорю.
Стивенс уперся обеими руками в стол.
– Наверное, ваша разведка имеет те же данные, что и наша. Гватемала построила три космических корабля, и на каждом из них по двадцать пусковых шахт.
– У Гватемалы нет ядерных зарядов, – возразил глава разведуправления генерал Семёнкин. – Всё, что они могут загрузить в свои шахты – обычная баллистика, в космосе практически бесполезная, вы и без меня это знаете.
– Гватемала, – сказал Стивенс, – покупает боеголовки у Кубы, а на Кубе их собирают из частей, которые закупаются в Иране, Объединенной Корее и Турции. С тех пор, как страны третьего мира получили доступ к этим компонентам, мы уже ни в чем не уверены.
– Могли бы нас предупредить, – подытожил Лисицкий. – Чтоб и мы меры приняли.
– Гватемала вам не угрожает, – сказал американец.
– Марти, – Маслов выключил планшет и поднялся. – Это ядерное оружие в космосе. Один неудачный пуск угрожает нам всем. Давайте расходиться, Сергей Валентинович. Жрать охота. Да и жены заскучали уже.
Офицеры повставали со своих мест, загалдели.
В конференц-зал быстрым шагом вошел адъютант командующего, низенький лысоватый майор в круглых очках, и стал что-то тихо докладывать начальнику. Вид у майора был взволнованный. Терентьев напрягся. До нового года оставалось два часа.
Лисицкий отошел к окну и тронул штору. Она медленно, с легким шуршанием ушла вверх, открыв взорам присутствующих пустынный лунный пейзаж. Вдалеке между кратерами неуклюжей гусеницей полз транспортный луноход.
– Господа, – командующий развернулся к участникам совещания, – только что поступили данные: нанесен ядерный удар по Южной Африке.
– Зачем? – вполголоса, будто бы у самого себя спросил Терентьев.
– Марти, вы не охренели часом? – нахмурился Маслов.
– Это не мы! – запротестовал Стивенс. – Для чего нам бить по Африке? Это асбурд!
– Откуда нам знать, зачем? – продолжил наступление Маслов. – Зачем вы в тысяча девятьсот пятьдесят третьем во Вьетнам полезли?
– Боже мой, Евгений! – взмахнул руками американец. – Ты нашел, что вспомнить! Ещё бы Хиросиму приплел!
– Смотри у меня!
– Семёнкин! – распорядился командующий. – Павел Степанович, поставьте задачу, пусть разберутся, кто стрелял. Какие последствия, ущерб, жертвы? Господа! – сказал он так, чтобы все услышали. – Боюсь, наше празднование придется отменить. Приказываю всем вернуться в свои штабы и организовать работу по подготовке к обороне от ядерных атак. Стивенс, ваш шаттл улетел?
– К сожалению, да.
– Наши тоже. Терентьев, сколько у вас челноков?
– Десять основных и пять резервных, товарищ командующий.
– Прекрасно! Нам хватит. Стивенс, мы вас отправим.
– Благодарю.
– Анатолий Иванович, – Лисицкий подозвал к себе Терентьева. – Челноки мы заберем все. Вы останетесь с женщинами и детьми. Шаттлы за ними я пришлю. Им ни слова про удар. Вам ясно?
– Так точно, Сергей Валентинович.
– Скажите, что президент объявил срочное совещание начальников штабов... Ну, что-нибудь придумайте.
– Не волнуйтесь, товарищ командующий. У меня хорошее бомбоубежище, в крайнем случае, всех уведу туда.
– Не думаю, что возникнет необходимость. Мы быстро разберемся с этим. Думаю, какая-нибудь затрапезная африканская республика провела неудачные испытания контрафактного ядерного заряда, вот и всё. Ваши челноки вернутся в течение шести часов, не больше. Шаттл пришлю раньше. Выполняйте.
Терентьев кивнул и, пробиваясь через толпу не спеша тянущихся к выходу генералов, вышел.
Он проконтролировал убытие челноков, раздал подчиненным указания, усадил женщин с детьми за праздничный стол и проводил уходящий год глотком шампанского и ложкой оливье. Затем покинул шумную кают-компанию и принялся бродить по коридорам базы, периодически заглядывая в планшет в ожидании вестей с Земли. Новостные ресурсы все как один молчали. Ничего не говорилось даже про удар в Африке. «Может, дезинформация?» – думал полковник. Тогда скоро всё выяснится, и жизнь вернется в свое русло.
Терентьев ещё в годы учебы в военно-космическом училище писал реферат о последствиях неконтролируемого распространения ядерного оружия. Делал математические расчеты, по которым получалось, что достаточно пары часов, чтобы уничтожить Землю, если все страны, имеющие ядерное оружие, нанесут удары по своим противникам. За годы, прошедшие с его выпуска из училища, земляне освоили все соседние планеты, создали транскосмические ядерные ракеты, и теперь Луна, на темной стороне которой располагалась его небольшая база, была словно островок в огромном Тихом океане, смести который мог любой крупный шторм.
За спиной Терентьева раздались шаги.
– Пап?
Полковник обернулся. Его старший сын Марк, которому исполнилось семнадцать, был точной копией Терентьева в молодости: высокий, стройный, с острым ясным взглядом. Гроза женщин.
– Пап, что происходит? – спросил Марк.
– Ничего особенного, – ответил Терентьев. – Ты почему не со всеми?
– Там скучно. Женщины одни и малолетки.
– А дочь Егорова? Ей шестнадцать. Я думал, вы сойдетесь.
– Маринка тупая, пап. Губы дует и селфится. Хихикает, как ненормальная. Дочки генералов все такие.
– Они не всегда были генералами, – усмехнулся Терентьев.
– Пап, ты же мне сейчас зубы заговариваешь, да? – прищурился Марк.
Ничего от сына не скроешь. Проницательный, как черт.
– Всё под контролем, сын. Это пока что не твоя забота. Тебе школу окончить надо, потом уже о государственных делах думать.
– Что-то опасное?
– Марк, – полковник повысил голос, – говорю тебе, не лезь! Лучше сделай так, чтобы женщины были спокойны, займи их.
Юноша помрачнел.
– Я ведь должен знать, от чего я их защищаю.
– Кто-то неудачно испытал ядерное оружие на Земле, ясно? – сдался Терентьев. – Наши разбираются и скоро вернутся сюда. Иди.
Планшет завибрировал. Пришло оповещение о приближении шаттла. Полковник направился на посадочную площадку.
У трапа его встретил адъютант командующего.
– Толя, шеф дал команду вывезти жён и детей на «Протон».
– На Марс? – удивился полковник. – Чего так далеко? А сам он где?
– На Земле. Я не знаю ничего, и не спрашивай! – замахал руками майор. – Там суета такая, жуть! Твои челноки задержатся немного, я думаю.
– Вот засада, – почесал в затылке Терентьев. – У тебя сколько мест? Жён сотрудников захватишь?
– Да, могу. Если кто лишний есть, давай тоже заберу. Наверное, мы завтра уже вернем всех обратно. Но база «Протон» лучше укреплена, ты же знаешь. Чем черт…
– Сейчас распоряжусь!
Уже не скрывая волнения от женщин, Терентьев заставил их забрать самые необходимые вещи и рассадил в шаттле вместе с детьми. Оставив лишь дежурную смену, он объявил эвакуацию и для остального личного состава с их семьями. Сборы прошли быстро, и через сорок минут шаттл был готов к убытию.
Терентьев с адъютантом сверяли списки, когда по трапу спустился Марк.
– Пап, можно я с тобой останусь? Мама не против.
– Ты чего удумал? Вас вывозят туда, где безопасно.
– Мне с тобой безопасно. Да и тебе не так одиноко будет.
– Сын, не время перечить. У меня будет работа.
– Я помогу. Пап, пожалуйста.
– Толя, давай живее решай, – вмешался майор. – Вылетать надо.
– А, пёс с тобой, – махнул Терентьев рукой, – оставайся. Иди в мой кабинет, я сейчас.
– Спасибо, пап, – Марк убежал.
– Счастливо вам, – сказал полковник, пожимая адъютанту руку. – Скорее бы всё разрешилось.
Майор широко улыбнулся и скрылся в шаттле.
Марк сидел в кабинете за компьютером.
– В новостях ничего нет, пап, – сказал он, когда отец вошел. – Ленты не обновлялись уже два часа. Вообще ничего не пишут.
– Шут с ними. Там всё равно вранье одно.
– Много нас осталось?
– Десять человек без нас с тобой, – Терентьев тронул штору, и она плавно уползла вверх.
– Ого! Мало. Хватит столько?
– На сутки хватит. А завтра все вернутся. Ещё челноки прилетят, пилоты будут здесь. Кто сюда к нам полезет, когда на Земле заваруха?
Марк пожал плечами.
Полковник сделал обход базы. Люди находились на рабочих местах, спокойно исполняли свои обязанности, как в любой другой день, будто ничего не случилось.
– Что там в эфире? – спросил Терентьев связиста Богданову, единственную женщину, оставшуюся на базе.
– Тишина, товарищ полковник, – ответила Богданова, подскакивая с места. – Все каналы молчат. Ни одного сигнала.
– Присаживайтесь, Наташа. Свяжитесь с центром, уточните обстановку и получите указания.
– Я постоянно выхожу на них, Анатолий Иванович. Они не отвечают. Уже час как.
– Как час? – возмутился полковник. – Почему не доложила?
– Я дежурному доложила… – растерялась Богданова.
– Ладно, сам разберусь. Пройди ещё раз все каналы, все частоты. Разрешаю использовать зашифрованные и экстренные. Получи ответ хоть от кого-нибудь.
– Есть, товарищ полковник.
Терентьев заторопился. Дежурный был бледен и растерян. Он не мог связаться ни с одним подразделением военно-космических сил, равно как получить хоть какую-то информацию о ситуации на Земле.
– Павлов, – отчитывал он подчиненного, – после смены рапортом мне доложите, как вы тут службу несли, вам ясно? Как я должен принимать решения, если у меня нет информации? Челноки наши на связи?
– Нет, товарищ полковник.
– Да что, черт возьми… – начал закипать Терентьев.
– А, нет, нет! – воскликнул дежурный. – Вот, один на радаре появился! Летит сюда! Это сорок пятый, товарищ полковник!
– Наконец-то, – пробормотал Терентьев и убежал на посадочную площадку.
Пилот стоял у челнока. Бескровные губы его дрожали, глаза, напротив, были налиты кровью.
– Петухов! – закричал полковник. – Слава богу, ты здесь! Где остальные? Что происходит?
Петухов облизал губы и попытался что-то сказать, но вместо слов выдавил из себя лишь хрип. Расстегнул скафандр и потер шею, будто проблема была именно в ней.
– Там, – сказал он наконец, – на Земле… Ад.
– Докладывай по сути! – взбесился Терентьев.
– Война, товарищ полковник.
– Кто начал-то?
– Так и не ясно. Я едва улетел. Связи нет, все спутники сбиты.
– Где остальные челноки?
– Они не вернутся, товарищ полковник, – Петухов опустил взгляд.
– Вот чёрт.
– Пап, что там? – на площадку вбежал Марк. За ним вошли оставшиеся на базе.
– Внимание! – объявил Терентьев. – Согласно инструкции, в случае ядерной войны мы консервируем «Прогресс», забираем секретные документы и эвакуируемся на базу «Протон» на Марсе. Челнок только один, а это значит, что за раз улетят только три человека. Значит так…
– Товарищ полковник, – прервал его пилот, – мы уже не сможем эвакуироваться.
– Что ты несёшь? Инструкция четко предписывает…
– Товарищ полковник! – Петухов чуть не плакал. – Как вы не поймете?! Нам некуда эвакуироваться? Некуда!
Терентьев умолк. Что-то внутри лопнуло, и по телу разлилось парализующее чувство беспомощности. В голове понеслись мысли об отправленных на Марс женах офицеров, его собственной жене и двух младших дочерях, о том, что ему сейчас делать с горсткой людей, оставшихся с ним, и что вообще делать дальше с жизнью. И будет ли она, эта жизнь.
Дрожащими руками он достал планшет.
– Внешняя камера, – отдал голосовой приказ.
На мониторе появилось изображение. Марк приблизился к отцу и заглянул через плечо.
– Покажи Марс, – сказал полковник.
Красная планета была окутана дымом.
– Земля.
– За пределами видимости, – ответил женский голос из планшета.
– Венера.
– За пределами видимости.
– Ещё раз Марс.
Планета была похожа на клубок серой шерсти, смотанный кое-как. Из-под дымовой завесы вынырнул яркий огненный шар и, описывая дугу, устремился в ту сторону, где должна была быть Земля. Луна находилась как раз на пути ракеты. Полковник подумал, что так, наверное, чувствовали себя защитники средневековых крепостей, когда видели выпущенный катапультой снаряд и гадали, долетит он или нет.
– Вычислить траекторию, – приказал Терентьев.
– Вычисляю, – сообщил беспристрастный голос.
Полковник поднял взгляд. Его сотрудники замерли в ожидании. Шар на мониторе стремительно рос. Богданова начала беззвучно плакать. Завхоз присел на стоящие рядом ящики и закрыл лицо руками.
– Цель ракеты, – повторил Терентьев приказ.
– Вычисляю.
Полковник засомневался, хочет ли он знать ответ. Времени на то, чтобы скрыться в убежище, не осталось. Челнок стартовать не успеет. А ядерный заряд разнесет Луну на куски независимо от того, будут ли они знать об этом.
Терентьев вздохнул и взглянул в глаза сыну. Марк, даже если боялся, умело скрывал это, его глаза сохраняли остроту и ясность. Пожалуй, из него вышел бы прекрасный офицер. Анатолий Иванович крепко обнял сына и с трудом проглотил горький ком.
Затем выключил планшет, посмотрел на коллег и улыбнулся.
– Скоро узнаем, – сказал он.
Ежегодное совещание командного состава пятой военно-космической армии Марсианского военного округа, которое по традиции проводили вечером 31 декабря, на этот раз непозволительно затянулось. Может быть, из-за слишком длинной речи нового командующего армией адмирала Сергея Лисицкого, решившего, что страна доверила ему судьбу ни много ни мало – целой галактики. А может быть, из-за присутствия генерала американских космических войск Марти Стивенса, которому коллеги из России вознамерились продемонстрировать всю мощь и величие российских вооруженных сил и потому уделили больше внимания той части совещания, где говорилось о силах и средствах.
Полковник Анатолий Терентьев, сорокалетний начальник лунной базы «Прогресс», на которой проводилось совещание, поглядывал на часы на мониторе своего планшета и понимал, что программу придется изменить. Как только вся эта скука закончится, он пригласит участников с их семьями в оранжерею, созданную заботливыми руками его жены, а запланированную прогулку по поверхности Луны, пожалуй, отменит. Терентьев вывел на экран данные с камер видеонаблюдения. На кухне роботы заканчивали нарезку салатов и принялись сервировать столы в кают-компании. Жены, устроившись на диванах в огромной гостиной, попивали мартини и о чем-то оживленно беседовали. Дети, коих было не меньше тридцати, носились по игровой площадке в северном крыле.
Стоя за кафедрой в конференц-зале, адмирал Лисицкий говорил о том, что новый 2156 год станет годом испытаний и дерзких вызовов, принесет угрозы и тревоги. Терентьеву послышались нотки надежды в голосе командующего. Казалось, адмирал жаждал подвигов, ему хотелось столкнуться с угрозами и мужественно их ликвидировать, как, наверное, всякому человеку, назначенному на новое место и считающему, что именно он справится с этими обязанностями лучше предшественника – пусть только выпадет шанс это доказать.
Когда командующий закончил, часы показывали без четверти десять. Времени на прогулку не оставалось.
Терентьев уже собирался выключить планшет, как генерал Маслов, командующий группировкой войск противоядерной обороны, навалился на стол всем телом, вонзился взглядом в генерала Стивенса и хриплым голосом спросил:
– Мистер Стивенс, не хотите сказать ответное слово? В нем можете заодно пояснить, почему вы увеличили количество пусковых установок на Венере.
Лисицкий грозно глянул на Маслова.
– Евгений Сергеевич, – сказал он, – кажется, я не давал вам слова.
Маслов ответил равнодушным взглядом. Он был самым старшим по возрасту среди присутствующих, и гневом командира его было не запугать. Стивенс замер, размышляя, может он отвечать или стоит дождаться разрешения Лисицкого.
– Но да, – обратился командующий к американцу, – Марти, почему вы усилили базу на Венере пусковыми установками?
– Я думал, мы здесь обсуждаем то, что происходит вокруг Марса, – широко улыбаясь, ответил Стивенс.
– Я знаю, какие двигатели на ваших ракетах, Стивенс, – сказал Маслов. – Мы с вами не успеем дойти до конца коридора, как они разнесут Марс на куски.
– Зачем нам это надо, мистер Маслов? – лицо американца стало серьезным. – Не поясните? На Марсе полно наших колоний.
– Я ведь образно. Для примера. Если у тебя на Венере есть ракеты класса «Интерстеллар-5» с ядерными зарядами, ты контролируешь половину солнечной системы. Вот о чем я говорю.
Стивенс уперся обеими руками в стол.
– Наверное, ваша разведка имеет те же данные, что и наша. Гватемала построила три космических корабля, и на каждом из них по двадцать пусковых шахт.
– У Гватемалы нет ядерных зарядов, – возразил глава разведуправления генерал Семёнкин. – Всё, что они могут загрузить в свои шахты – обычная баллистика, в космосе практически бесполезная, вы и без меня это знаете.
– Гватемала, – сказал Стивенс, – покупает боеголовки у Кубы, а на Кубе их собирают из частей, которые закупаются в Иране, Объединенной Корее и Турции. С тех пор, как страны третьего мира получили доступ к этим компонентам, мы уже ни в чем не уверены.
– Могли бы нас предупредить, – подытожил Лисицкий. – Чтоб и мы меры приняли.
– Гватемала вам не угрожает, – сказал американец.
– Марти, – Маслов выключил планшет и поднялся. – Это ядерное оружие в космосе. Один неудачный пуск угрожает нам всем. Давайте расходиться, Сергей Валентинович. Жрать охота. Да и жены заскучали уже.
Офицеры повставали со своих мест, загалдели.
В конференц-зал быстрым шагом вошел адъютант командующего, низенький лысоватый майор в круглых очках, и стал что-то тихо докладывать начальнику. Вид у майора был взволнованный. Терентьев напрягся. До нового года оставалось два часа.
Лисицкий отошел к окну и тронул штору. Она медленно, с легким шуршанием ушла вверх, открыв взорам присутствующих пустынный лунный пейзаж. Вдалеке между кратерами неуклюжей гусеницей полз транспортный луноход.
– Господа, – командующий развернулся к участникам совещания, – только что поступили данные: нанесен ядерный удар по Южной Африке.
– Зачем? – вполголоса, будто бы у самого себя спросил Терентьев.
– Марти, вы не охренели часом? – нахмурился Маслов.
– Это не мы! – запротестовал Стивенс. – Для чего нам бить по Африке? Это асбурд!
– Откуда нам знать, зачем? – продолжил наступление Маслов. – Зачем вы в тысяча девятьсот пятьдесят третьем во Вьетнам полезли?
– Боже мой, Евгений! – взмахнул руками американец. – Ты нашел, что вспомнить! Ещё бы Хиросиму приплел!
– Смотри у меня!
– Семёнкин! – распорядился командующий. – Павел Степанович, поставьте задачу, пусть разберутся, кто стрелял. Какие последствия, ущерб, жертвы? Господа! – сказал он так, чтобы все услышали. – Боюсь, наше празднование придется отменить. Приказываю всем вернуться в свои штабы и организовать работу по подготовке к обороне от ядерных атак. Стивенс, ваш шаттл улетел?
– К сожалению, да.
– Наши тоже. Терентьев, сколько у вас челноков?
– Десять основных и пять резервных, товарищ командующий.
– Прекрасно! Нам хватит. Стивенс, мы вас отправим.
– Благодарю.
– Анатолий Иванович, – Лисицкий подозвал к себе Терентьева. – Челноки мы заберем все. Вы останетесь с женщинами и детьми. Шаттлы за ними я пришлю. Им ни слова про удар. Вам ясно?
– Так точно, Сергей Валентинович.
– Скажите, что президент объявил срочное совещание начальников штабов... Ну, что-нибудь придумайте.
– Не волнуйтесь, товарищ командующий. У меня хорошее бомбоубежище, в крайнем случае, всех уведу туда.
– Не думаю, что возникнет необходимость. Мы быстро разберемся с этим. Думаю, какая-нибудь затрапезная африканская республика провела неудачные испытания контрафактного ядерного заряда, вот и всё. Ваши челноки вернутся в течение шести часов, не больше. Шаттл пришлю раньше. Выполняйте.
Терентьев кивнул и, пробиваясь через толпу не спеша тянущихся к выходу генералов, вышел.
Он проконтролировал убытие челноков, раздал подчиненным указания, усадил женщин с детьми за праздничный стол и проводил уходящий год глотком шампанского и ложкой оливье. Затем покинул шумную кают-компанию и принялся бродить по коридорам базы, периодически заглядывая в планшет в ожидании вестей с Земли. Новостные ресурсы все как один молчали. Ничего не говорилось даже про удар в Африке. «Может, дезинформация?» – думал полковник. Тогда скоро всё выяснится, и жизнь вернется в свое русло.
Терентьев ещё в годы учебы в военно-космическом училище писал реферат о последствиях неконтролируемого распространения ядерного оружия. Делал математические расчеты, по которым получалось, что достаточно пары часов, чтобы уничтожить Землю, если все страны, имеющие ядерное оружие, нанесут удары по своим противникам. За годы, прошедшие с его выпуска из училища, земляне освоили все соседние планеты, создали транскосмические ядерные ракеты, и теперь Луна, на темной стороне которой располагалась его небольшая база, была словно островок в огромном Тихом океане, смести который мог любой крупный шторм.
За спиной Терентьева раздались шаги.
– Пап?
Полковник обернулся. Его старший сын Марк, которому исполнилось семнадцать, был точной копией Терентьева в молодости: высокий, стройный, с острым ясным взглядом. Гроза женщин.
– Пап, что происходит? – спросил Марк.
– Ничего особенного, – ответил Терентьев. – Ты почему не со всеми?
– Там скучно. Женщины одни и малолетки.
– А дочь Егорова? Ей шестнадцать. Я думал, вы сойдетесь.
– Маринка тупая, пап. Губы дует и селфится. Хихикает, как ненормальная. Дочки генералов все такие.
– Они не всегда были генералами, – усмехнулся Терентьев.
– Пап, ты же мне сейчас зубы заговариваешь, да? – прищурился Марк.
Ничего от сына не скроешь. Проницательный, как черт.
– Всё под контролем, сын. Это пока что не твоя забота. Тебе школу окончить надо, потом уже о государственных делах думать.
– Что-то опасное?
– Марк, – полковник повысил голос, – говорю тебе, не лезь! Лучше сделай так, чтобы женщины были спокойны, займи их.
Юноша помрачнел.
– Я ведь должен знать, от чего я их защищаю.
– Кто-то неудачно испытал ядерное оружие на Земле, ясно? – сдался Терентьев. – Наши разбираются и скоро вернутся сюда. Иди.
Планшет завибрировал. Пришло оповещение о приближении шаттла. Полковник направился на посадочную площадку.
У трапа его встретил адъютант командующего.
– Толя, шеф дал команду вывезти жён и детей на «Протон».
– На Марс? – удивился полковник. – Чего так далеко? А сам он где?
– На Земле. Я не знаю ничего, и не спрашивай! – замахал руками майор. – Там суета такая, жуть! Твои челноки задержатся немного, я думаю.
– Вот засада, – почесал в затылке Терентьев. – У тебя сколько мест? Жён сотрудников захватишь?
– Да, могу. Если кто лишний есть, давай тоже заберу. Наверное, мы завтра уже вернем всех обратно. Но база «Протон» лучше укреплена, ты же знаешь. Чем черт…
– Сейчас распоряжусь!
Уже не скрывая волнения от женщин, Терентьев заставил их забрать самые необходимые вещи и рассадил в шаттле вместе с детьми. Оставив лишь дежурную смену, он объявил эвакуацию и для остального личного состава с их семьями. Сборы прошли быстро, и через сорок минут шаттл был готов к убытию.
Терентьев с адъютантом сверяли списки, когда по трапу спустился Марк.
– Пап, можно я с тобой останусь? Мама не против.
– Ты чего удумал? Вас вывозят туда, где безопасно.
– Мне с тобой безопасно. Да и тебе не так одиноко будет.
– Сын, не время перечить. У меня будет работа.
– Я помогу. Пап, пожалуйста.
– Толя, давай живее решай, – вмешался майор. – Вылетать надо.
– А, пёс с тобой, – махнул Терентьев рукой, – оставайся. Иди в мой кабинет, я сейчас.
– Спасибо, пап, – Марк убежал.
– Счастливо вам, – сказал полковник, пожимая адъютанту руку. – Скорее бы всё разрешилось.
Майор широко улыбнулся и скрылся в шаттле.
Марк сидел в кабинете за компьютером.
– В новостях ничего нет, пап, – сказал он, когда отец вошел. – Ленты не обновлялись уже два часа. Вообще ничего не пишут.
– Шут с ними. Там всё равно вранье одно.
– Много нас осталось?
– Десять человек без нас с тобой, – Терентьев тронул штору, и она плавно уползла вверх.
– Ого! Мало. Хватит столько?
– На сутки хватит. А завтра все вернутся. Ещё челноки прилетят, пилоты будут здесь. Кто сюда к нам полезет, когда на Земле заваруха?
Марк пожал плечами.
Полковник сделал обход базы. Люди находились на рабочих местах, спокойно исполняли свои обязанности, как в любой другой день, будто ничего не случилось.
– Что там в эфире? – спросил Терентьев связиста Богданову, единственную женщину, оставшуюся на базе.
– Тишина, товарищ полковник, – ответила Богданова, подскакивая с места. – Все каналы молчат. Ни одного сигнала.
– Присаживайтесь, Наташа. Свяжитесь с центром, уточните обстановку и получите указания.
– Я постоянно выхожу на них, Анатолий Иванович. Они не отвечают. Уже час как.
– Как час? – возмутился полковник. – Почему не доложила?
– Я дежурному доложила… – растерялась Богданова.
– Ладно, сам разберусь. Пройди ещё раз все каналы, все частоты. Разрешаю использовать зашифрованные и экстренные. Получи ответ хоть от кого-нибудь.
– Есть, товарищ полковник.
Терентьев заторопился. Дежурный был бледен и растерян. Он не мог связаться ни с одним подразделением военно-космических сил, равно как получить хоть какую-то информацию о ситуации на Земле.
– Павлов, – отчитывал он подчиненного, – после смены рапортом мне доложите, как вы тут службу несли, вам ясно? Как я должен принимать решения, если у меня нет информации? Челноки наши на связи?
– Нет, товарищ полковник.
– Да что, черт возьми… – начал закипать Терентьев.
– А, нет, нет! – воскликнул дежурный. – Вот, один на радаре появился! Летит сюда! Это сорок пятый, товарищ полковник!
– Наконец-то, – пробормотал Терентьев и убежал на посадочную площадку.
Пилот стоял у челнока. Бескровные губы его дрожали, глаза, напротив, были налиты кровью.
– Петухов! – закричал полковник. – Слава богу, ты здесь! Где остальные? Что происходит?
Петухов облизал губы и попытался что-то сказать, но вместо слов выдавил из себя лишь хрип. Расстегнул скафандр и потер шею, будто проблема была именно в ней.
– Там, – сказал он наконец, – на Земле… Ад.
– Докладывай по сути! – взбесился Терентьев.
– Война, товарищ полковник.
– Кто начал-то?
– Так и не ясно. Я едва улетел. Связи нет, все спутники сбиты.
– Где остальные челноки?
– Они не вернутся, товарищ полковник, – Петухов опустил взгляд.
– Вот чёрт.
– Пап, что там? – на площадку вбежал Марк. За ним вошли оставшиеся на базе.
– Внимание! – объявил Терентьев. – Согласно инструкции, в случае ядерной войны мы консервируем «Прогресс», забираем секретные документы и эвакуируемся на базу «Протон» на Марсе. Челнок только один, а это значит, что за раз улетят только три человека. Значит так…
– Товарищ полковник, – прервал его пилот, – мы уже не сможем эвакуироваться.
– Что ты несёшь? Инструкция четко предписывает…
– Товарищ полковник! – Петухов чуть не плакал. – Как вы не поймете?! Нам некуда эвакуироваться? Некуда!
Терентьев умолк. Что-то внутри лопнуло, и по телу разлилось парализующее чувство беспомощности. В голове понеслись мысли об отправленных на Марс женах офицеров, его собственной жене и двух младших дочерях, о том, что ему сейчас делать с горсткой людей, оставшихся с ним, и что вообще делать дальше с жизнью. И будет ли она, эта жизнь.
Дрожащими руками он достал планшет.
– Внешняя камера, – отдал голосовой приказ.
На мониторе появилось изображение. Марк приблизился к отцу и заглянул через плечо.
– Покажи Марс, – сказал полковник.
Красная планета была окутана дымом.
– Земля.
– За пределами видимости, – ответил женский голос из планшета.
– Венера.
– За пределами видимости.
– Ещё раз Марс.
Планета была похожа на клубок серой шерсти, смотанный кое-как. Из-под дымовой завесы вынырнул яркий огненный шар и, описывая дугу, устремился в ту сторону, где должна была быть Земля. Луна находилась как раз на пути ракеты. Полковник подумал, что так, наверное, чувствовали себя защитники средневековых крепостей, когда видели выпущенный катапультой снаряд и гадали, долетит он или нет.
– Вычислить траекторию, – приказал Терентьев.
– Вычисляю, – сообщил беспристрастный голос.
Полковник поднял взгляд. Его сотрудники замерли в ожидании. Шар на мониторе стремительно рос. Богданова начала беззвучно плакать. Завхоз присел на стоящие рядом ящики и закрыл лицо руками.
– Цель ракеты, – повторил Терентьев приказ.
– Вычисляю.
Полковник засомневался, хочет ли он знать ответ. Времени на то, чтобы скрыться в убежище, не осталось. Челнок стартовать не успеет. А ядерный заряд разнесет Луну на куски независимо от того, будут ли они знать об этом.
Терентьев вздохнул и взглянул в глаза сыну. Марк, даже если боялся, умело скрывал это, его глаза сохраняли остроту и ясность. Пожалуй, из него вышел бы прекрасный офицер. Анатолий Иванович крепко обнял сына и с трудом проглотил горький ком.
Затем выключил планшет, посмотрел на коллег и улыбнулся.
– Скоро узнаем, – сказал он.
Дарья ЩЕДРИНА
Родилась в Ленинграде. Закончила в 1991 г. 1-ый ЛМИ им. И.П.Павлова, затем Санкт-Петербургский институт гештальта. По специальности врач и психолог. Работает врачом, живет в Санкт-Петербурге. Долгие годы писала «в стол», не решалась показать кому-нибудь свое творчество. В 2015 г. судьба свела Дарью с писателем, членом РСП Родченковой Е.А. Именно ей она и показала свои рассказы, которые неожиданно понравились. С тех пор – активно публикуется.
С 2017 г. является членом Союза Писателей России. За это время вышли в свет несколько книг автора: повести о любви «Звездное озеро» и «Недоразумение», роман в стиле фэнтези «Сокровище волхвов», психологические триллеры «Убить Еву» и «Черный квадрат Казимира» и два сборника рассказов.
Родилась в Ленинграде. Закончила в 1991 г. 1-ый ЛМИ им. И.П.Павлова, затем Санкт-Петербургский институт гештальта. По специальности врач и психолог. Работает врачом, живет в Санкт-Петербурге. Долгие годы писала «в стол», не решалась показать кому-нибудь свое творчество. В 2015 г. судьба свела Дарью с писателем, членом РСП Родченковой Е.А. Именно ей она и показала свои рассказы, которые неожиданно понравились. С тех пор – активно публикуется.
С 2017 г. является членом Союза Писателей России. За это время вышли в свет несколько книг автора: повести о любви «Звездное озеро» и «Недоразумение», роман в стиле фэнтези «Сокровище волхвов», психологические триллеры «Убить Еву» и «Черный квадрат Казимира» и два сборника рассказов.
ХРАНИТЕЛИ
Сан Саныч бросил взгляд на часы: пошел шестой час утра. Заканчивалось суточное дежурство, и он чувствовал всепоглощающую усталость. Он закрыл последнюю историю болезни и встал из-за стола, потянувшись налившимся усталостью телом. Кажется, в шее что-то хрустнуло. Он вышел из ординаторской и направился в реанимацию.
Полумрак, только дежурное освещение и зеленое мирное мерцание сигнальных ламп приборов, да равномерный шум аппаратов искусственной вентиляции легких. Стойкий, специфический больничный запах висел в воздухе. Зеленые кривые кардиограмм выбрасывали на мониторах равномерные всплески. Зеленый свет – это хорошо, устало подумал Сан Саныч и вздрогнул от неожиданности. Возле кровати Стекольникова кто-то стоял.
В первый момент он было возмутился: «Кто пустил постороннего в палату реанимации?! Куда делась медсестра? Вот вернется, устрою ей взбучку!» Но в следующую секунду, присмотревшись, понял кто перед ним. У изголовья кровати стояла пожилая, седовласая женщина в чем-то длинном и смотрела на больного. Ее лицо было очень старым и, одновременно, божественно прекрасным. Тихое сияние любви струилось из больших глаз. На фоне темного провала окна ее силуэт казался слишком громоздким из-за сложенных за спиной крыльев, свет уличных фонарей пронизывал ее фигуру насквозь. Повезло Стекольникову, подумал Сан Саныч, у него ангел-хранитель есть!
Сан Саныч, сорокалетний врач-реаниматолог, стал видеть тех, кто приходит в наш мир с ТОЙ стороны, примерно год назад. Что послужило толчком, он и сам не знал. Но, анализируя происходящее, отмечал, что видеть сущности (как он их называл) у него получается обычно в конце тяжелого дежурства, когда силы на исходе, а усталость валит с ног. Он видел крылатых призраков у постели больных, балансирующих на тонкой грани между жизнью и смертью, и со временем стал понимать, что эти ангелы действительно помогают своим подопечным выжить.
Будучи абсолютным материалистом, Сан Саныч никак не мог объяснить происходящее, но и отрицать очевидное было бессмысленно, и поэтому молчал, никому не говорил о том, что видел. Да и кто бы ему поверил? Визит ангела-хранителя он истолковывал как предвестник хорошего исхода с вероятностью 95%, даже если больной был крайне тяжелым и почти никто из врачей не верил в успех. Его прогнозы сбывались из раза в раз и спустя некоторое время он получил от коллег уважительно-ироничную кличку «провидец», и молодые, менее опытные коллеги даже стали обращаться к нему за советом.
Но приходили не только ангелы. Темные сущности, что были противоположными ангелам по своему назначению, иногда тоже появлялись и тогда надо было держать ухо востро и ни на секунду не расслабляться, даже если пациент был совершенно стабилен и его вот-вот собирались переводить в обычную палату. Какое-нибудь редкое и совершенно неожиданное осложнение могло возникнуть на ровном месте и, если врач не был готов, такого больного запросто можно было потерять. А потом все сидели и удивлялись, с чего вдруг так случилось?
Наблюдая за происходящим как ученый, он понял, что реанимация была сумеречной зоной, залом ожидания, из которого было два выхода: обратно в мир жизни и солнечного света или в мир вечного мрака. И не только медики боролись за своих пациентов в этой зоне, за право перетащить своего подопечного в ту или другую сторону сражались гости из невидимого для обычных людей мира.
Увидев ангела, Сан Саныч перестал беспокоиться о Стекольникове, молодом мужчине чудом выжившем в страшной автокатастрофе. Интересно, думал он, рассматривая ночную гостью, какая-нибудь бабушка так сильно любившая внука, что продолжает о нем заботиться даже с того света? А та с нежностью и любовью взирала на распростертое на кровати бессильное тело, опутанное пластиковыми трубками и проводами.
Доктор подошел к окну и посмотрел в ночь: по темным улицам огромного города были рассыпаны янтарные бусы фонарей. Город не спал даже в этот час, редкие машины проносились на большой скорости, не сдерживая мощь лошадиных сил под капотом, а на востоке неба тьма уже стала редеть, пропитываясь оттенками синего и зеленого. Вдруг за его спиной раздался тихий голос:
– Поменяй ему антибиотик!
Сан Саныч обернулся и удивленно уставился на женщину. Потянуло слабым запахом ладана. Он иногда слышал их голоса, понимал, что они говорят, но тут удивился. Не привык он, будучи опытным врачом с большим стажем, прислушиваться к советам ангелов. Неужели ангелы бывают с медицинским образованием? На него смотрели встревоженные темные глаза.
– Не вижу смысла, – вежливо и тихо, чтобы никого не разбудить, ответил он, – пока попробуем оставить прежний антибиотик, если надо будет – поменяем.
Он ушел за перегородку в другую половину палаты проверить, все ли в порядке. На подоконнике сидел странный тип в элегантном костюме-тройке и при галстуке. Надо же, подумал Сан Саныч удивленно, сегодня у нас просто проходной двор, сколько гостей набежало! Странный тип был низеньким и толстым, на доктора с интересом смотрели маленькие глазки сквозь щели век, нос был таким курносым, что смахивал на свиной пятак, крупные мясистые губы при виде доктора растянулись в улыбке от уха до уха, а вот уши были необычными, треугольными, покрытыми короткой серой шерсткой, как у волка.
– Привет, док! – радостно провозгласил гость, помахивая ногой в щегольском замшевом ботинке, и продемонстрировав в улыбке мелкие остренькие зубки.
– Тсс! – шикнул на него Сан Саныч, – люди спят.
Визитер беспечно махнул круглой ладошкой с короткими пальцами, покрытой редкими, но длинными и жесткими волосами, и погрозил доктору пальцем с вытянутым заостренным ногтем, похожим на звериный коготь.
– Да будет тебе, док, я ж по делу!
– По какому еще делу?
– Отдай мне этого клиента! – страстно зашептал толстяк, соскочив с подоконника и припав к постели больного, чью фамилию Сан Саныч никак не мог запомнить. – Для него уже давно забронировано место в нашем «санатории». Мы уже заждались, а вы его все удерживаете. Не, честно, док, мужичонка то дрянь, чего за него боретесь? – из-под век на доктора сверкнули змеиные глаза с вертикальным зрачком.
– Что значит, дрянь? – переспросил Сан Саныч.
– Разве ты не знаешь?! – толстяк изобразил на круглой физиономии такое неподдельное удивление, что доктор невольно засомневался: может, он чего-то не знает важное об этом пациенте? Пошевелив волчьими ушами, странный тип вытащил неизвестно откуда бумажный свиток, по виду напоминающий древний египетский папирус, и снова вспрыгнул на подоконник. – Ну, слушай, дохтур!
Торжественно развернув свиток, толстяк принялся читать с выражением, словно прокурор на судебном заседании:
– Во-первых, наш достопочтенный клиент – лжец и обманщик, и всю свою никчемную жизнь он врал как дышал! – стрельнув в доктора острым, как лезвие, взглядом и не заметив никакого интереса, толстяк поторопился читать дальше, – Во-вторых, беззастенчиво пользовался служебным положением и брал взятки!
Сан Саныч усмехнулся и повернулся было уходить, но чтец не унимался:
– В-третьих, однажды наш клиент бросил свою жену с малолетним ребенком и оставил их без средств к существованию, подлец! – изрек, точно припечатал, толстяк и внимательно посмотрел на доктора.
А у того перед глазами замелькал калейдоскоп картинок из его собственного детства, когда он рос безотцовщиной в бедности, граничащей с нищетой, когда мама разрывалась на трех работах, чтобы прокормить сына. Сан Саныч вздохнул и мотнул головой, отгоняя ненужные воспоминания. Что за чертовщина? Что за морок наводит на него ночной гость?
– В-четвертых, – продолжал читать волчеухий визитер с интересом поглядывая на реакцию доктора, – предавал друзей, шел по их головам, делая себе карьеру. Ну, точно, как твой Пахомов!
Сан Саныч вздрогнул: откуда эта нечисть знает про Пахомова? Серега Пахомов был его лучшим другом со студенческих лет. Они вместе учились, вместе после института работали на кафедре, занимались наукой, вместе защищали кандидатские. Он делился с Пахомовым всеми своими идеями, обсуждал все научные проблемы. А когда Сан Саныч созрел для докторской диссертации, оказалось, что старый друг уже застолбил место, воспользовавшись его идеями и разработками. При воспоминании в душе тяжко всколыхнулась старая обида. Он тогда в один день уволился с кафедры, бросил науку и совсем бы ушел из медицины, да жена удержала от импульсивного поступка. С тех пор он и работал в обычной реанимации обычной городской больницы, усилием воли заставив себя забыть бывшего друга.
– Ну, док, честно говорю, дрянной человечишко! – заискивающе глядя ему в глаза, бормотал толстяк, – Что тебе стоит отключить вот этот проводок?
Толстяк потянулся толстыми, короткими пальцами к проводам, будто собирался отключить безымянного больного от систем жизнеобеспечения. Сан Саныч знал, что ничего не случится, что для действий в физическом мире нечисти нужен помощник, но все-таки невольно дернулся вперед в предостерегающем жесте:
– С ума сошел?! Я тебе сейчас отключу проводок! – с угрозой прошептал он.
– А если бы на этой койке лежал Пахомов?.. – змеиные глаза смотрели испытующе, – Отключил бы?..
Что-то дрогнуло в груди Сан Саныча, и мутная взвесь непрощенных обид и невысказанных упреков неожиданно для него самого всплыла из темных глубин души. Заколебался доктор, засомневался на долгую-долгую, показавшуюся вечностью, секунду. Он представил себе бывшего друга лежащим на больничной кровати в белых сугробах простыней, его бессильно раскинутые руки с беспощадно впившимися в вены змеями капельниц, судорожно вздрагивающую грудь под равномерное гудение аппарата ИВЛ, бледные, потрескавшиеся губы с торчащей в углу дыхательной трубкой, смеженные мукой слабые веки с голубоватыми прожилками…Тонкая, острая игла жалости кольнула в самое сердце. Да просто попасть на эту койку – уже наказание, какого врагу не пожелаешь!
– Нет, не отключил бы! – твердо ответил он. – Я же не судья. Не мне судить кто грешник, а кто праведник. Я всего лишь врач, я лечить должен и преступников и невиновных, без разбору. Работа у меня такая. Так что, шел бы ты отсюда, не мешал работать.
Толстяк возмущенно отбросил в сторону бесполезный свиток, тот с сухим хлопком упал под кровать и закатился в угол. Змеиные глазки злобно сверкали.
Вдруг незваный гость со стоном схватился за голову волосатыми лапками, круглую физиономию исказила гримаса боли, будто кто-то вонзил ему в мозг невидимое сверло.
– У-у-у-у! – завыл он страдальчески. – Кто же за эту сволочь молитву читает? Подлец, мерзавец, злодей, клейма на нем ставить некуда! А ведь поди ж ты, все-таки нашлась добрая душа, заступается за него перед… – он оторвал правую руку от головы и потыкал волосатым пальцем с длинным когтем в потолок. – Странные вы существа, люди.
– Да, – сочувственно покачал головой Сан Саныч, – Не понять тебе людей, не понять… Иди уж, не трать время!
Толстяк злобно сверкнул на него глазами и сгруппировался на подоконнике.
– Ничего, дохтур, еще встретимся, я терпеливый и настойчивый! – проскрипел металлическим голосом толстяк и прыгнул в ночь через окно, словно там не было никакого стекла.
Утром, сдав дежурство и переодевшись, Сан Саныч вышел на улицу из здания больницы и медленно направился к автомобильной стоянке. Отступившая было на шаг зима, пропустив пару дней оттепели, вернулась снова небольшим морозцем. Из низких мохнатых туч падали редкие крупные хлопья снега, будто кто-то наверху вытряхивал пуховые перины. Идти было тяжело из-за налившихся свинцовой усталостью ног. В голове глухо и натужно гудел колокол, а веки так отяжелели, что приходилось усилием воли держать глаза открытыми. Он остановился возле своего автомобиля и вдохнул полной грудью свежий, морозный воздух, что немного взбодрило его. Старым становлюсь, плохо переношу нагрузки, грустно подумал Сан Саныч, садясь за руль и заводя мотор. Он, как большой пес, потряс головой, отгоняя сонливость и приказал себе: «До дома не расслабляться!». Предстояло еще тащиться по утренним пробкам домой, подниматься на девятый этаж, а там спать, спать, спать…
Он включил передачу и плавно нажал на педаль газа, но тут же в испуге даванул на тормоз. Машина дернулась и остановилась. Впереди, перед самым капотом, стояла седовласая женщина в чем-то длинном, огромные крылья топорщились за спиной. Она склонилась вперед, опираясь на капот машины руками, и, тревожно сверкая глазами, произнесла, в упор глядя на доктора:
– Поменяй ему антибиотик! Прошу тебя! – и с такой мольбой заглянула в самую душу Сан Санычу, что тот сглотнул застрявший в горле комок, левой рукой распустил сдавливающий удавкой шею шарф, а правой достал телефон.
– Иван Николаевич, – пробормотал он в трубку, – извини, совсем замотался, забыл, а надо бы поменять антибиотик Стекольникову.
– Чего вдруг, Александр Александрович? – растерянно поинтересовался коллега. – У него же все вроде нормально!
– Да как тебе объяснить?.. – он мучительно пытался придумать рациональное объяснение своей просьбы, но в уставшую голову ничего не лезло. – Ну, считай, что у меня предчувствие…
– … Ладно, поменяю. Вот кто бы мне другой сказал, Саныч, послал бы куда подальше! А твоим предчувствиям верю. Так что не волнуйся, все сделаю! Езжай домой, отдыхай.
Сан Саныч облегченно вздохнул и отключил телефон. Перед капотом машины никого не было. Только мягкие снежные хлопья кружили в воздухе, очень сильно смахивая на белые перья ангельских крыльев.
Доехав до дома, он поднялся на лифте на свой этаж, удовлетворенно отметив, что лифт все-таки починили, а то пришлось бы тащиться пешком, и, кто знает, вполне возможно, не дошел бы до своей квартиры, заснул бы где-то между пятым и седьмым этажами, прямо на лестнице. Но лифт работал, дверь он открывал уже на автопилоте и, скинув в прихожей ботинки и куртку, оставив их на полу, прошел прямо в гостиную и, не раздеваясь, рухнул на диван и мгновенно заснул.
Громко лязгнул в замке ключ, и в квартиру ввалилась, смеясь и болтая, ватага ребят-подростков. Первый из них, вихрастый, ясноглазый пацан, очень похожий на Сан Саныча, увидев на полу в коридоре валяющуюся куртку, вдруг резко остановился и выбросил вверх руку с вытянутым указательным пальцем.
– Тихо! – скомандовал он.
Ребята замолчали, удивленно переглядываясь.
– Ты чего, Сань? – спросил тот, что стоял за спиной Саньки.
– Отец дома, – шепотом ответил тот, – пришел с суток, наверняка спит.
– И чё?
– Не чё! Давайте-ка, подождите на улице, – и Саня стал бесцеремонно выпроваживать, выталкивать друзей за дверь.
– А как же чай с мамиными пирогами? – жалобно заныл один из компании.
– В другой раз, ребята, в другой раз. Я быстро! – и дверь за компанией закрылась, а Санька повесил отцовскую куртку на вешалку, стащил с ног кроссовки и на цыпочках прошел в комнату к спящему. Он двигался бесшумно и плавно, с легкой, природной грацией юного существа, словно кошка.
Отец спал, черты его лица во сне смягчились, разгладились, кисть правой руки устало и расслаблено свешивалась с дивана. Мальчик остановился, глядя на спящего, что-то обдумывая. Вдруг какой-то резкий звук донесся с лестницы, и Саня мгновенно напрягся, превратился в упруго сжавшуюся пружину, готовый в любой момент грудью встать на защиту спокойного сна отца. Но все стихло и сын, ступая тихо и осторожно, достал плед и бережно укрыл им спящего. Осмотревшись по сторонам, он подошел к окну и задернул шторы, и мягкий сумрак сразу заполнил комнату.
Через пару минут мальчик, прихватив спортивную сумку и потертый футбольный мяч, уже закрывал за собой дверь, стараясь поворачивать ключ в замке как можно тише. В квартире раздавалось только мерное тиканье часов.
Не успела закрыться дверь за Санькой, как сквозь закрытую балконную дверь в комнату вошел тот самый толстяк в костюме-тройке и с волчьими ушами. Он с усмешкой посмотрел на спящего доктора и, засунув руки в карманы брюк, выпятив вперед круглый живот в элегантной жилетке, отправился осматривать квартиру. Ничего особенного, обычная малогабаритная квартирка в блочном доме на окраине города, вот только запах… Толстяк заводил носом по сторонам, его ноздри шевелились, трепетали, втягивая воздух. В квартире стоял отчетливый запах любви и бережной заботы. Он был не сильный, а как бы фоновый, всепроникающий, заполняющий собой все пространство, каждый угол, каждый закуток. Круглая физиономия недовольно и брезгливо сморщилась. Вдруг он уловил тонкий, аппетитный аромат запеченной рыбы и пошел за ним, как за путеводной нитью, облизнув мясистые губы красным острым языком.
Аромат сочился из-за дверцы духового шкафа на кухне. А на кухонном столе он заметил листок бумаги, явно вырванный из школьной тетрадки по математике. Учительским четким почерком синей шариковой ручкой на листке было написано:
«Саша, дорогой мой! Суп в холодильнике, рыба в духовке. Поешь как следует. И Саньку заставь пообедать, когда придет после тренировки. Буду вечером. Целую, твоя Нина».
Толстяк хмыкнул и положил волосатую пятерню на бумажку, но тут же отдернул руку, как будто обжегся, даже подул на кончики пальцев, и криво усмехнулся.
– Вот, значит, как? Не подобраться к тебе, док. Со всех сторон защищен… Ну, и черт с тобой! Придется искать другой способ…– незваный гость зло плюнул себе под ноги, попав на носок щегольского замшевого ботинка, и еще больше разозлился. – Хранители хреновы!...
Спустя полминуты его низенькая круглая фигура растаяла, растворилась в воздухе.
А Сан Саныч медленно плыл в лодке по реке снов. Подхваченная легким течением, лодка плавно покачивалась на волнах. Он посмотрел по сторонам, чтобы разглядеть берега, но берега скрывались то ли в тумане, то ли в предрассветном сумраке. Да и были ли те берега? Может он плыл в безбрежном океане?
Перед ним в лодке сидела та самая седовласая женщина. Лицо ее было очень старым, испещренным сетью морщин, но при этом невыразимо прекрасным.
– И все-таки прошу вас, – убеждал ее Сан Саныч, – объясните мне, какой именно катастрофы мы избежали, заменив антибиотик вашему внуку? Для меня это важно, как для врача!
Но женщина молчала и улыбалась, и смотрела на него взглядом, исполненным нежности и сострадания, как смотрят на собственного ребенка, маленького, слабого, наивного и беззащитного, которому еще неведомы тайны Вселенной. И в этом взгляде была вся любовь и мудрость Мира.
За спиной женщины были видны ослепительно белые огромные крылья, казалось, что от них исходит слабое сияние. Сверкающие в сумраке перья почти касались поверхности воды. Мелкие волны, расходясь от носа лодки, беспокоили, колебали зеркальную гладь воды. И вдруг Сан Саныч испугался. Вдруг крылья намокнут и отяжелеют? Сможет ли ангел летать? А если не сможет, что же тогда будет с Мирозданием?...И мысли эти были столь важными и столь тревожными, что он беспокойно заворочался и проснулся…
Он с трудом разлепил отяжеленные сном веки и огляделся по сторонам. Сквозь шторы осторожно, крадучись просачивался дневной свет. В комнате никого не было. Только на стене негромко тикали часы. И это мерное, умиротворяющее тиканье наполняло тишину таким покоем, таким домашним уютом, что Сан Саныч улыбнулся, потянувшись упруго, сильно и молодо всем телом, и подумал: «Господи, как хорошо дома!»
Сан Саныч бросил взгляд на часы: пошел шестой час утра. Заканчивалось суточное дежурство, и он чувствовал всепоглощающую усталость. Он закрыл последнюю историю болезни и встал из-за стола, потянувшись налившимся усталостью телом. Кажется, в шее что-то хрустнуло. Он вышел из ординаторской и направился в реанимацию.
Полумрак, только дежурное освещение и зеленое мирное мерцание сигнальных ламп приборов, да равномерный шум аппаратов искусственной вентиляции легких. Стойкий, специфический больничный запах висел в воздухе. Зеленые кривые кардиограмм выбрасывали на мониторах равномерные всплески. Зеленый свет – это хорошо, устало подумал Сан Саныч и вздрогнул от неожиданности. Возле кровати Стекольникова кто-то стоял.
В первый момент он было возмутился: «Кто пустил постороннего в палату реанимации?! Куда делась медсестра? Вот вернется, устрою ей взбучку!» Но в следующую секунду, присмотревшись, понял кто перед ним. У изголовья кровати стояла пожилая, седовласая женщина в чем-то длинном и смотрела на больного. Ее лицо было очень старым и, одновременно, божественно прекрасным. Тихое сияние любви струилось из больших глаз. На фоне темного провала окна ее силуэт казался слишком громоздким из-за сложенных за спиной крыльев, свет уличных фонарей пронизывал ее фигуру насквозь. Повезло Стекольникову, подумал Сан Саныч, у него ангел-хранитель есть!
Сан Саныч, сорокалетний врач-реаниматолог, стал видеть тех, кто приходит в наш мир с ТОЙ стороны, примерно год назад. Что послужило толчком, он и сам не знал. Но, анализируя происходящее, отмечал, что видеть сущности (как он их называл) у него получается обычно в конце тяжелого дежурства, когда силы на исходе, а усталость валит с ног. Он видел крылатых призраков у постели больных, балансирующих на тонкой грани между жизнью и смертью, и со временем стал понимать, что эти ангелы действительно помогают своим подопечным выжить.
Будучи абсолютным материалистом, Сан Саныч никак не мог объяснить происходящее, но и отрицать очевидное было бессмысленно, и поэтому молчал, никому не говорил о том, что видел. Да и кто бы ему поверил? Визит ангела-хранителя он истолковывал как предвестник хорошего исхода с вероятностью 95%, даже если больной был крайне тяжелым и почти никто из врачей не верил в успех. Его прогнозы сбывались из раза в раз и спустя некоторое время он получил от коллег уважительно-ироничную кличку «провидец», и молодые, менее опытные коллеги даже стали обращаться к нему за советом.
Но приходили не только ангелы. Темные сущности, что были противоположными ангелам по своему назначению, иногда тоже появлялись и тогда надо было держать ухо востро и ни на секунду не расслабляться, даже если пациент был совершенно стабилен и его вот-вот собирались переводить в обычную палату. Какое-нибудь редкое и совершенно неожиданное осложнение могло возникнуть на ровном месте и, если врач не был готов, такого больного запросто можно было потерять. А потом все сидели и удивлялись, с чего вдруг так случилось?
Наблюдая за происходящим как ученый, он понял, что реанимация была сумеречной зоной, залом ожидания, из которого было два выхода: обратно в мир жизни и солнечного света или в мир вечного мрака. И не только медики боролись за своих пациентов в этой зоне, за право перетащить своего подопечного в ту или другую сторону сражались гости из невидимого для обычных людей мира.
Увидев ангела, Сан Саныч перестал беспокоиться о Стекольникове, молодом мужчине чудом выжившем в страшной автокатастрофе. Интересно, думал он, рассматривая ночную гостью, какая-нибудь бабушка так сильно любившая внука, что продолжает о нем заботиться даже с того света? А та с нежностью и любовью взирала на распростертое на кровати бессильное тело, опутанное пластиковыми трубками и проводами.
Доктор подошел к окну и посмотрел в ночь: по темным улицам огромного города были рассыпаны янтарные бусы фонарей. Город не спал даже в этот час, редкие машины проносились на большой скорости, не сдерживая мощь лошадиных сил под капотом, а на востоке неба тьма уже стала редеть, пропитываясь оттенками синего и зеленого. Вдруг за его спиной раздался тихий голос:
– Поменяй ему антибиотик!
Сан Саныч обернулся и удивленно уставился на женщину. Потянуло слабым запахом ладана. Он иногда слышал их голоса, понимал, что они говорят, но тут удивился. Не привык он, будучи опытным врачом с большим стажем, прислушиваться к советам ангелов. Неужели ангелы бывают с медицинским образованием? На него смотрели встревоженные темные глаза.
– Не вижу смысла, – вежливо и тихо, чтобы никого не разбудить, ответил он, – пока попробуем оставить прежний антибиотик, если надо будет – поменяем.
Он ушел за перегородку в другую половину палаты проверить, все ли в порядке. На подоконнике сидел странный тип в элегантном костюме-тройке и при галстуке. Надо же, подумал Сан Саныч удивленно, сегодня у нас просто проходной двор, сколько гостей набежало! Странный тип был низеньким и толстым, на доктора с интересом смотрели маленькие глазки сквозь щели век, нос был таким курносым, что смахивал на свиной пятак, крупные мясистые губы при виде доктора растянулись в улыбке от уха до уха, а вот уши были необычными, треугольными, покрытыми короткой серой шерсткой, как у волка.
– Привет, док! – радостно провозгласил гость, помахивая ногой в щегольском замшевом ботинке, и продемонстрировав в улыбке мелкие остренькие зубки.
– Тсс! – шикнул на него Сан Саныч, – люди спят.
Визитер беспечно махнул круглой ладошкой с короткими пальцами, покрытой редкими, но длинными и жесткими волосами, и погрозил доктору пальцем с вытянутым заостренным ногтем, похожим на звериный коготь.
– Да будет тебе, док, я ж по делу!
– По какому еще делу?
– Отдай мне этого клиента! – страстно зашептал толстяк, соскочив с подоконника и припав к постели больного, чью фамилию Сан Саныч никак не мог запомнить. – Для него уже давно забронировано место в нашем «санатории». Мы уже заждались, а вы его все удерживаете. Не, честно, док, мужичонка то дрянь, чего за него боретесь? – из-под век на доктора сверкнули змеиные глаза с вертикальным зрачком.
– Что значит, дрянь? – переспросил Сан Саныч.
– Разве ты не знаешь?! – толстяк изобразил на круглой физиономии такое неподдельное удивление, что доктор невольно засомневался: может, он чего-то не знает важное об этом пациенте? Пошевелив волчьими ушами, странный тип вытащил неизвестно откуда бумажный свиток, по виду напоминающий древний египетский папирус, и снова вспрыгнул на подоконник. – Ну, слушай, дохтур!
Торжественно развернув свиток, толстяк принялся читать с выражением, словно прокурор на судебном заседании:
– Во-первых, наш достопочтенный клиент – лжец и обманщик, и всю свою никчемную жизнь он врал как дышал! – стрельнув в доктора острым, как лезвие, взглядом и не заметив никакого интереса, толстяк поторопился читать дальше, – Во-вторых, беззастенчиво пользовался служебным положением и брал взятки!
Сан Саныч усмехнулся и повернулся было уходить, но чтец не унимался:
– В-третьих, однажды наш клиент бросил свою жену с малолетним ребенком и оставил их без средств к существованию, подлец! – изрек, точно припечатал, толстяк и внимательно посмотрел на доктора.
А у того перед глазами замелькал калейдоскоп картинок из его собственного детства, когда он рос безотцовщиной в бедности, граничащей с нищетой, когда мама разрывалась на трех работах, чтобы прокормить сына. Сан Саныч вздохнул и мотнул головой, отгоняя ненужные воспоминания. Что за чертовщина? Что за морок наводит на него ночной гость?
– В-четвертых, – продолжал читать волчеухий визитер с интересом поглядывая на реакцию доктора, – предавал друзей, шел по их головам, делая себе карьеру. Ну, точно, как твой Пахомов!
Сан Саныч вздрогнул: откуда эта нечисть знает про Пахомова? Серега Пахомов был его лучшим другом со студенческих лет. Они вместе учились, вместе после института работали на кафедре, занимались наукой, вместе защищали кандидатские. Он делился с Пахомовым всеми своими идеями, обсуждал все научные проблемы. А когда Сан Саныч созрел для докторской диссертации, оказалось, что старый друг уже застолбил место, воспользовавшись его идеями и разработками. При воспоминании в душе тяжко всколыхнулась старая обида. Он тогда в один день уволился с кафедры, бросил науку и совсем бы ушел из медицины, да жена удержала от импульсивного поступка. С тех пор он и работал в обычной реанимации обычной городской больницы, усилием воли заставив себя забыть бывшего друга.
– Ну, док, честно говорю, дрянной человечишко! – заискивающе глядя ему в глаза, бормотал толстяк, – Что тебе стоит отключить вот этот проводок?
Толстяк потянулся толстыми, короткими пальцами к проводам, будто собирался отключить безымянного больного от систем жизнеобеспечения. Сан Саныч знал, что ничего не случится, что для действий в физическом мире нечисти нужен помощник, но все-таки невольно дернулся вперед в предостерегающем жесте:
– С ума сошел?! Я тебе сейчас отключу проводок! – с угрозой прошептал он.
– А если бы на этой койке лежал Пахомов?.. – змеиные глаза смотрели испытующе, – Отключил бы?..
Что-то дрогнуло в груди Сан Саныча, и мутная взвесь непрощенных обид и невысказанных упреков неожиданно для него самого всплыла из темных глубин души. Заколебался доктор, засомневался на долгую-долгую, показавшуюся вечностью, секунду. Он представил себе бывшего друга лежащим на больничной кровати в белых сугробах простыней, его бессильно раскинутые руки с беспощадно впившимися в вены змеями капельниц, судорожно вздрагивающую грудь под равномерное гудение аппарата ИВЛ, бледные, потрескавшиеся губы с торчащей в углу дыхательной трубкой, смеженные мукой слабые веки с голубоватыми прожилками…Тонкая, острая игла жалости кольнула в самое сердце. Да просто попасть на эту койку – уже наказание, какого врагу не пожелаешь!
– Нет, не отключил бы! – твердо ответил он. – Я же не судья. Не мне судить кто грешник, а кто праведник. Я всего лишь врач, я лечить должен и преступников и невиновных, без разбору. Работа у меня такая. Так что, шел бы ты отсюда, не мешал работать.
Толстяк возмущенно отбросил в сторону бесполезный свиток, тот с сухим хлопком упал под кровать и закатился в угол. Змеиные глазки злобно сверкали.
Вдруг незваный гость со стоном схватился за голову волосатыми лапками, круглую физиономию исказила гримаса боли, будто кто-то вонзил ему в мозг невидимое сверло.
– У-у-у-у! – завыл он страдальчески. – Кто же за эту сволочь молитву читает? Подлец, мерзавец, злодей, клейма на нем ставить некуда! А ведь поди ж ты, все-таки нашлась добрая душа, заступается за него перед… – он оторвал правую руку от головы и потыкал волосатым пальцем с длинным когтем в потолок. – Странные вы существа, люди.
– Да, – сочувственно покачал головой Сан Саныч, – Не понять тебе людей, не понять… Иди уж, не трать время!
Толстяк злобно сверкнул на него глазами и сгруппировался на подоконнике.
– Ничего, дохтур, еще встретимся, я терпеливый и настойчивый! – проскрипел металлическим голосом толстяк и прыгнул в ночь через окно, словно там не было никакого стекла.
Утром, сдав дежурство и переодевшись, Сан Саныч вышел на улицу из здания больницы и медленно направился к автомобильной стоянке. Отступившая было на шаг зима, пропустив пару дней оттепели, вернулась снова небольшим морозцем. Из низких мохнатых туч падали редкие крупные хлопья снега, будто кто-то наверху вытряхивал пуховые перины. Идти было тяжело из-за налившихся свинцовой усталостью ног. В голове глухо и натужно гудел колокол, а веки так отяжелели, что приходилось усилием воли держать глаза открытыми. Он остановился возле своего автомобиля и вдохнул полной грудью свежий, морозный воздух, что немного взбодрило его. Старым становлюсь, плохо переношу нагрузки, грустно подумал Сан Саныч, садясь за руль и заводя мотор. Он, как большой пес, потряс головой, отгоняя сонливость и приказал себе: «До дома не расслабляться!». Предстояло еще тащиться по утренним пробкам домой, подниматься на девятый этаж, а там спать, спать, спать…
Он включил передачу и плавно нажал на педаль газа, но тут же в испуге даванул на тормоз. Машина дернулась и остановилась. Впереди, перед самым капотом, стояла седовласая женщина в чем-то длинном, огромные крылья топорщились за спиной. Она склонилась вперед, опираясь на капот машины руками, и, тревожно сверкая глазами, произнесла, в упор глядя на доктора:
– Поменяй ему антибиотик! Прошу тебя! – и с такой мольбой заглянула в самую душу Сан Санычу, что тот сглотнул застрявший в горле комок, левой рукой распустил сдавливающий удавкой шею шарф, а правой достал телефон.
– Иван Николаевич, – пробормотал он в трубку, – извини, совсем замотался, забыл, а надо бы поменять антибиотик Стекольникову.
– Чего вдруг, Александр Александрович? – растерянно поинтересовался коллега. – У него же все вроде нормально!
– Да как тебе объяснить?.. – он мучительно пытался придумать рациональное объяснение своей просьбы, но в уставшую голову ничего не лезло. – Ну, считай, что у меня предчувствие…
– … Ладно, поменяю. Вот кто бы мне другой сказал, Саныч, послал бы куда подальше! А твоим предчувствиям верю. Так что не волнуйся, все сделаю! Езжай домой, отдыхай.
Сан Саныч облегченно вздохнул и отключил телефон. Перед капотом машины никого не было. Только мягкие снежные хлопья кружили в воздухе, очень сильно смахивая на белые перья ангельских крыльев.
Доехав до дома, он поднялся на лифте на свой этаж, удовлетворенно отметив, что лифт все-таки починили, а то пришлось бы тащиться пешком, и, кто знает, вполне возможно, не дошел бы до своей квартиры, заснул бы где-то между пятым и седьмым этажами, прямо на лестнице. Но лифт работал, дверь он открывал уже на автопилоте и, скинув в прихожей ботинки и куртку, оставив их на полу, прошел прямо в гостиную и, не раздеваясь, рухнул на диван и мгновенно заснул.
Громко лязгнул в замке ключ, и в квартиру ввалилась, смеясь и болтая, ватага ребят-подростков. Первый из них, вихрастый, ясноглазый пацан, очень похожий на Сан Саныча, увидев на полу в коридоре валяющуюся куртку, вдруг резко остановился и выбросил вверх руку с вытянутым указательным пальцем.
– Тихо! – скомандовал он.
Ребята замолчали, удивленно переглядываясь.
– Ты чего, Сань? – спросил тот, что стоял за спиной Саньки.
– Отец дома, – шепотом ответил тот, – пришел с суток, наверняка спит.
– И чё?
– Не чё! Давайте-ка, подождите на улице, – и Саня стал бесцеремонно выпроваживать, выталкивать друзей за дверь.
– А как же чай с мамиными пирогами? – жалобно заныл один из компании.
– В другой раз, ребята, в другой раз. Я быстро! – и дверь за компанией закрылась, а Санька повесил отцовскую куртку на вешалку, стащил с ног кроссовки и на цыпочках прошел в комнату к спящему. Он двигался бесшумно и плавно, с легкой, природной грацией юного существа, словно кошка.
Отец спал, черты его лица во сне смягчились, разгладились, кисть правой руки устало и расслаблено свешивалась с дивана. Мальчик остановился, глядя на спящего, что-то обдумывая. Вдруг какой-то резкий звук донесся с лестницы, и Саня мгновенно напрягся, превратился в упруго сжавшуюся пружину, готовый в любой момент грудью встать на защиту спокойного сна отца. Но все стихло и сын, ступая тихо и осторожно, достал плед и бережно укрыл им спящего. Осмотревшись по сторонам, он подошел к окну и задернул шторы, и мягкий сумрак сразу заполнил комнату.
Через пару минут мальчик, прихватив спортивную сумку и потертый футбольный мяч, уже закрывал за собой дверь, стараясь поворачивать ключ в замке как можно тише. В квартире раздавалось только мерное тиканье часов.
Не успела закрыться дверь за Санькой, как сквозь закрытую балконную дверь в комнату вошел тот самый толстяк в костюме-тройке и с волчьими ушами. Он с усмешкой посмотрел на спящего доктора и, засунув руки в карманы брюк, выпятив вперед круглый живот в элегантной жилетке, отправился осматривать квартиру. Ничего особенного, обычная малогабаритная квартирка в блочном доме на окраине города, вот только запах… Толстяк заводил носом по сторонам, его ноздри шевелились, трепетали, втягивая воздух. В квартире стоял отчетливый запах любви и бережной заботы. Он был не сильный, а как бы фоновый, всепроникающий, заполняющий собой все пространство, каждый угол, каждый закуток. Круглая физиономия недовольно и брезгливо сморщилась. Вдруг он уловил тонкий, аппетитный аромат запеченной рыбы и пошел за ним, как за путеводной нитью, облизнув мясистые губы красным острым языком.
Аромат сочился из-за дверцы духового шкафа на кухне. А на кухонном столе он заметил листок бумаги, явно вырванный из школьной тетрадки по математике. Учительским четким почерком синей шариковой ручкой на листке было написано:
«Саша, дорогой мой! Суп в холодильнике, рыба в духовке. Поешь как следует. И Саньку заставь пообедать, когда придет после тренировки. Буду вечером. Целую, твоя Нина».
Толстяк хмыкнул и положил волосатую пятерню на бумажку, но тут же отдернул руку, как будто обжегся, даже подул на кончики пальцев, и криво усмехнулся.
– Вот, значит, как? Не подобраться к тебе, док. Со всех сторон защищен… Ну, и черт с тобой! Придется искать другой способ…– незваный гость зло плюнул себе под ноги, попав на носок щегольского замшевого ботинка, и еще больше разозлился. – Хранители хреновы!...
Спустя полминуты его низенькая круглая фигура растаяла, растворилась в воздухе.
А Сан Саныч медленно плыл в лодке по реке снов. Подхваченная легким течением, лодка плавно покачивалась на волнах. Он посмотрел по сторонам, чтобы разглядеть берега, но берега скрывались то ли в тумане, то ли в предрассветном сумраке. Да и были ли те берега? Может он плыл в безбрежном океане?
Перед ним в лодке сидела та самая седовласая женщина. Лицо ее было очень старым, испещренным сетью морщин, но при этом невыразимо прекрасным.
– И все-таки прошу вас, – убеждал ее Сан Саныч, – объясните мне, какой именно катастрофы мы избежали, заменив антибиотик вашему внуку? Для меня это важно, как для врача!
Но женщина молчала и улыбалась, и смотрела на него взглядом, исполненным нежности и сострадания, как смотрят на собственного ребенка, маленького, слабого, наивного и беззащитного, которому еще неведомы тайны Вселенной. И в этом взгляде была вся любовь и мудрость Мира.
За спиной женщины были видны ослепительно белые огромные крылья, казалось, что от них исходит слабое сияние. Сверкающие в сумраке перья почти касались поверхности воды. Мелкие волны, расходясь от носа лодки, беспокоили, колебали зеркальную гладь воды. И вдруг Сан Саныч испугался. Вдруг крылья намокнут и отяжелеют? Сможет ли ангел летать? А если не сможет, что же тогда будет с Мирозданием?...И мысли эти были столь важными и столь тревожными, что он беспокойно заворочался и проснулся…
Он с трудом разлепил отяжеленные сном веки и огляделся по сторонам. Сквозь шторы осторожно, крадучись просачивался дневной свет. В комнате никого не было. Только на стене негромко тикали часы. И это мерное, умиротворяющее тиканье наполняло тишину таким покоем, таким домашним уютом, что Сан Саныч улыбнулся, потянувшись упруго, сильно и молодо всем телом, и подумал: «Господи, как хорошо дома!»
Анна ТРОФИМОВА
Работала сценаристом на радио и телевидении, колумнистом в журналах мод и политических газетах. Пишет фантастику, фэнтези, стихи для детей. Вышло несколько книг для детей и подростков, отредактировано около 50-ти книг для них же. Среди авторов с которыми она работала как редактор: Л.Толстой, Андерсен, Ян, Обручев, Л. Измайлов, Ш. Руствелли, Дружинина, Киплинг. Но самое любимое занятие – работать с новыми авторами и наблюдать, как они становятся известными.
Работала сценаристом на радио и телевидении, колумнистом в журналах мод и политических газетах. Пишет фантастику, фэнтези, стихи для детей. Вышло несколько книг для детей и подростков, отредактировано около 50-ти книг для них же. Среди авторов с которыми она работала как редактор: Л.Толстой, Андерсен, Ян, Обручев, Л. Измайлов, Ш. Руствелли, Дружинина, Киплинг. Но самое любимое занятие – работать с новыми авторами и наблюдать, как они становятся известными.
ОШИБКА
Я люблю смотреть на проходящие мимо парочки. Мне нравится бесцельно созерцать. Сижу в парке на скамейке, потягиваю пиво и смотрю на молоденьких девочек, переминающихся с пятки на носок в ожидании своих первых мальчиков. Смотрю на мальчиков, ждущих своих первых девочек.
Забавляют меня импозантные мужчины, иногда с букетом роз, иногда с охапкой лилий. Они очень уверены в себе, в своей неотразимости, они уверены, что их присутствие в жизни любой женщины — это настоящий подарок судьбы. Смешные…
Мне интересно наблюдать за женщинами в годах, они встречаются с серыми мужичками в редко надеваемых костюмчиках, в руках мужички эти держат, как правило, три красные чахлые гвоздики. Мужички пыжатся, строят из себя что-то немыслимое.
Я просто сижу на скамейке и пью пиво, разглядывая людей. Следя за завязывающимися отношениями, за начинающимися романами. Это так трогательно.
Так я и увидел Её.
Она стояла, переминаясь с пятки на носок, и иногда робко смотрела на меня. Я улыбнулся и стал ждать, кто же к ней придёт. Прошло минут десять, никто не подходил к ней. Она прошла по дорожке и присела на край моей лавочки. На самый край, держа спину невероятно прямо.
Еще минут через пять она тихо спросила:
— Который час, простите?
— Я?— Я оцепенел, она обращалась ко мне, я посмотрел по сторонам, кроме меня действительно рядом никого не было. –Ты мне?
— Ну да… — Она посмотрела мне в глаза. — Который час?
Я рассеянно взглянул на солнце.
— Ну… приблизительно… половина второго… А сколько надо? — Я все ещё не был уверен, что она разговаривает именно со мной.
Девушка пожала плечами. Я поставил пустую пивную бутылку на землю.
— Ты ждешь кого-то?
— Думаю, да… — Она печально вздохнула. — Вы знаете, через сколько принято уходить?
— Ну, это кто как… — Я улыбнулся. В этом-то я специалист! — Кто-то уходит минут через пять. Обычно это очень красивые молодые девушки. Вообще, я заметил, что женщины не любят ждать. Мужчины ждут дольше, бывает час, но это очень-очень сильно влюбленные юноши…
— Я не об этом, — перебила она меня.
— Ты уже должна была давно уйти. — Я пожал плечами. — Ты красивая девушка.
Она посмотрела на солнце, не сощурив глаз.
— Вы всё ещё не понимаете… Я пришла за вами…
— За мной? — Я зябко поежился.
— Да, за вами. – Она подсела поближе.
— Знаешь, я не плачу за секс. – Я немного отодвинулся от неё.
— Вы подумали, что я – жрица любви? — Я кивнул, а она звонко рассмеялась. –Нет-нет! Вы глубоко заблуждаетесь!
— А я тебя нигде не видел раньше? – Я почувствовал себя глупо.
— Со мной в первый раз такое, — сказала она, потерев виски указательными пальцами.
— Какое? — Я внимательно посмотрел на девушку.
— Ну, я решила издалека… чтобы не пугать вас. — Девушка мягко улыбнулась.
Я сидел совсем не улавливая — о чем это она.
— Вы ведь здесь довольно давно? — Девушка наклонила голову набок и заглянула, как мне показалось, в душу.
— Я … — я неопределённо махнул рукой.
— А пора бы уже, — она улыбнулась.
— К-к-куда? — Я напрягся.
— Туда, туда… — она кивнула в сторону набережной. — Вас же здесь ничего не задерживает, правильная у меня информация?
— Пиво я допил. Можно и пройтись. — Я пригладил непослушные жесткие волосы ладонью.
Девушка встала, протянула мне руку.
— Пойдемте.
Как-то она изменилась. Засветилась, что ли, но я не удивился.
Мне стало легко, голова очистилась. Запахло цветами. И вдруг, сквозь туман я слышу строгий мужской голос:
— Кого ты привела?
— Кому назначено… — робко отвечал голос девушки.
— Это не он. – Девушка ахнула. — Ну, ничего… — голос потеплел. — В первый раз все-таки… Наш клиент сидел на соседней лавке. Замени…
…Я очнулся на земле рядом с лавочкой, вокруг меня собрались любопытные и дети. Передо мной на коленях стоял врач «скорой помощи».
— Что со мной?— Простонал я.
— Сердце.
Меня положили на носилки, сердце и вправду болело. Донесли до «скорой», привезли в больницу.
Ночью сон не шел ко мне, я лежал в палате и смотрел перед собой на стену, когда услышал тихие шаги. Я повернул голову. Рядом с кроватью стояла моя утренняя знакомая.
— Извините. — Тихо прошептала она. — Я перепутала… так волновалась, что перепутала… Так некрасиво получилось. — Она положила на прикроватную тумбочку сетку с апельсинами. — Это вам от меня.
Я привстал на локте. Значит, мне всё это действительно не привиделось.
— Я хочу вам сказать, чтобы вы не волновались. Сердце у вас здоровое, только вот…
— Что? — Я напрягся и привстал на локте.
— Лежите, лежите! — Она замахала на меня руками. — Перестаньте курить и пиво пить.
— Я, вообще-то не курю… — Я снова лег на подушку.
— Не курите? — Она достала из сумочки блокнот и пробежала глазами написанное там карандашом, достала ластик и что-то стерла. – Знаете, после вашего случая, я решила всё записывать чтобы больше никого не перепутать… Значит, не пейте пиво. Это вредно для почек. И будете жить — сто лет! — Она широко, но немного виновато улыбнулась.
— Ничего больше не перепутала?
— Нет, теперь точно ничего не перепутала. – Она подошла к моему соседу по комнате, покачала головой. — Скажите ему завтра, чтобы не играл больше в карты на деньги — это может для него плохо кончиться… Ну, мне пора. До свиданья!
— До свиданья? — Переспросил я.
Она кивнула и вылетела в окно.
Утром, когда нам принесли овсяную кашу, я повернулся к своему соседу по комнате и сказал, как и обещал своей ночной посетительнице:
— Ко мне тут приходили… — Сосед понимающе кивнул, кинув взгляд на прекрасные сочные апельсины. — Слушай, а ты играешь в карты? — На всякий случай решил уточнить я.
— Нет… Не повезло тебе, приятель, я не отличу даму от валета, — он рассмеялся. — А кто приходил?
– Да вот апельсинов принесли, угощайся!
КАРА
Рабочий кабинет заказчика был оформлен в готическом стиле. Все должно было производить на меня неизгладимое впечатление, угнетать и впечатлять. Я не впечатлительный.
Заказчик сидел за столом, листал папку с документами и усердно делал вид, что не замечает меня около минуты. Я кашлянул, и он сразу же поднял на меня глаза, виновато улыбнувшись.
— Значит, Вы и есть Кара? — Спросил он. Крайне неприятный тип. Этакий Санта Клаус, пухлый старичок с красным носом, благодушный с виду, но я-то знаю, что у него на уме. Я знаю это точно. Иначе бы он не обратился ко мне.
— Да, — ответил я как можно более дружелюбно.
— И сколько же вы хотите за работу? – Заказчик отложил папку с бумагами в сторону. Как же неприятно он улыбается! Помесь заискивания и брезгливости. Он думает, что я не подозреваю о его противоречивых чувствах ко мне и пытается найти во мне друга. Так, на всякий случай. Мало ли что может произойти.
— Нууу… давайте посчитаем. — Я упорно ждал, когда он предложит мне сесть, но этого почему-то не происходило. Заказчик смотрел на меня снизу вверх и ему, похоже, это доставляло удовольствие. Я сел на стул, закинул ногу на ногу, закурил. — Первое: я — Кара, это и работа, и образ жизни. – Я выдохнул облачко сизого дыма. Мы оба проследили, как оно медленно растворилось под высоким сводчатым потолком. — Второе: любая работа оплачивается. Образ жизни — нет. Вы платите только за работу. — Я улыбнулся, как можно более мило и снял шляпу.
— Не понял, — хозяин кабинета рассеяно посмотрел в мои непроницаемые, надеюсь, глаза.
— Половину. – Я рассматривал кошмарные картины на стенах, изображающие сцены из Апокалипсиса.
— От чего? – Заказчик делал вид, что не понимает меня.
— От того, что собирались заплатить, — Я демонстративно стряхнул пепел на полированный стол.
— Да?!— Он сдул пепел и улыбнулся.
— Половину. Беру только за работу. За образ жизни — нет! — Я снова стряхнул пепел на стол.
— Хорошо. — Заказчик стер пепел рукавом дорого пиджака.
— Кого надо наказать? — Я достал блокнот и простой карандаш.
— Вот фотография. — Он протянул мне выцветшее фото сухонького старичка. Сердце мое сжалось – такое случается не часто. Его глаза…такие грустные, столько в них боли. Я украдкой кинул взгляд на одно из полотен на стене. Да что-то такое в его глазах. Что-то апокалиптическое.
— За что? – Я отложил фото в сторону.
— Разбил витрину в магазине. — Заказчик покраснел, поежился в своем высоком черном кожаном кресле.
— Из-за витрины Вы вызвали Меня? – О чем он думал?
— Дорогая витрина…
— Намеренно? Разбил — намеренно? – Разговор мне стал неинтересен и даже неприятен. Я захотел уйти отсюда как можно быстрее.
— Не думаю… — Заказчик с тоской смотрел в стрельчатое окно с красно-золотым витражом на христианскую тему. Вот такие чиновники всегда и везде все портят. Без них было бы гораздо проще на земле. И не только на земле. — Он слепой. Не видел, видимо, куда шел…
— А как же поводырь? — Я для приличия делал в своем блокноте пометки.
— Сбежал. — Заказчик пожал плечами и, закатив глаза к потолку, стал рассматривать старинную лепнину.
— Значит, его и надо наказать.
— Мы думали об этом, — заказчик тяжело вздохнул, гораздо тяжелее, чем было бы уместно в данной ситуации. — Но он виноват меньше. Ему не платили.
— Слепой?
— Нет, Бюро по найму.
— Значит, надо наказать Бюро. — Решительно заявил я.
— Бюро — государственная структура, а с организациями мы не связываемся. Накажите слепого… — Заказчик поднял вверх указательный палец. Я проследил за его движением. Перст указывал на выцветшую фреску в стиле Рафаэля. Простирающая руки в пустое пространство прекрасная женщина. Она смотрела мне прямо в душу, а в её глазах был немой укор.
— Он достаточно наказан — он слепой. — Я захлопнул блокнот, облачко пыли взвилось над моими руками, заклубилось над столом у носа Заказчика. Тот чихнул.
— Распишитесь о выполненной работе… — Заказчик протянул бланк.
— Здесь? – Ох уж мне эти чиновники!
— Да… Чек или наличные?
— Наличные. — Я взял пачку денег, встал, кивнул, стряхнул пепел на полированный стол и вышел из кабинета.
Я люблю смотреть на проходящие мимо парочки. Мне нравится бесцельно созерцать. Сижу в парке на скамейке, потягиваю пиво и смотрю на молоденьких девочек, переминающихся с пятки на носок в ожидании своих первых мальчиков. Смотрю на мальчиков, ждущих своих первых девочек.
Забавляют меня импозантные мужчины, иногда с букетом роз, иногда с охапкой лилий. Они очень уверены в себе, в своей неотразимости, они уверены, что их присутствие в жизни любой женщины — это настоящий подарок судьбы. Смешные…
Мне интересно наблюдать за женщинами в годах, они встречаются с серыми мужичками в редко надеваемых костюмчиках, в руках мужички эти держат, как правило, три красные чахлые гвоздики. Мужички пыжатся, строят из себя что-то немыслимое.
Я просто сижу на скамейке и пью пиво, разглядывая людей. Следя за завязывающимися отношениями, за начинающимися романами. Это так трогательно.
Так я и увидел Её.
Она стояла, переминаясь с пятки на носок, и иногда робко смотрела на меня. Я улыбнулся и стал ждать, кто же к ней придёт. Прошло минут десять, никто не подходил к ней. Она прошла по дорожке и присела на край моей лавочки. На самый край, держа спину невероятно прямо.
Еще минут через пять она тихо спросила:
— Который час, простите?
— Я?— Я оцепенел, она обращалась ко мне, я посмотрел по сторонам, кроме меня действительно рядом никого не было. –Ты мне?
— Ну да… — Она посмотрела мне в глаза. — Который час?
Я рассеянно взглянул на солнце.
— Ну… приблизительно… половина второго… А сколько надо? — Я все ещё не был уверен, что она разговаривает именно со мной.
Девушка пожала плечами. Я поставил пустую пивную бутылку на землю.
— Ты ждешь кого-то?
— Думаю, да… — Она печально вздохнула. — Вы знаете, через сколько принято уходить?
— Ну, это кто как… — Я улыбнулся. В этом-то я специалист! — Кто-то уходит минут через пять. Обычно это очень красивые молодые девушки. Вообще, я заметил, что женщины не любят ждать. Мужчины ждут дольше, бывает час, но это очень-очень сильно влюбленные юноши…
— Я не об этом, — перебила она меня.
— Ты уже должна была давно уйти. — Я пожал плечами. — Ты красивая девушка.
Она посмотрела на солнце, не сощурив глаз.
— Вы всё ещё не понимаете… Я пришла за вами…
— За мной? — Я зябко поежился.
— Да, за вами. – Она подсела поближе.
— Знаешь, я не плачу за секс. – Я немного отодвинулся от неё.
— Вы подумали, что я – жрица любви? — Я кивнул, а она звонко рассмеялась. –Нет-нет! Вы глубоко заблуждаетесь!
— А я тебя нигде не видел раньше? – Я почувствовал себя глупо.
— Со мной в первый раз такое, — сказала она, потерев виски указательными пальцами.
— Какое? — Я внимательно посмотрел на девушку.
— Ну, я решила издалека… чтобы не пугать вас. — Девушка мягко улыбнулась.
Я сидел совсем не улавливая — о чем это она.
— Вы ведь здесь довольно давно? — Девушка наклонила голову набок и заглянула, как мне показалось, в душу.
— Я … — я неопределённо махнул рукой.
— А пора бы уже, — она улыбнулась.
— К-к-куда? — Я напрягся.
— Туда, туда… — она кивнула в сторону набережной. — Вас же здесь ничего не задерживает, правильная у меня информация?
— Пиво я допил. Можно и пройтись. — Я пригладил непослушные жесткие волосы ладонью.
Девушка встала, протянула мне руку.
— Пойдемте.
Как-то она изменилась. Засветилась, что ли, но я не удивился.
Мне стало легко, голова очистилась. Запахло цветами. И вдруг, сквозь туман я слышу строгий мужской голос:
— Кого ты привела?
— Кому назначено… — робко отвечал голос девушки.
— Это не он. – Девушка ахнула. — Ну, ничего… — голос потеплел. — В первый раз все-таки… Наш клиент сидел на соседней лавке. Замени…
…Я очнулся на земле рядом с лавочкой, вокруг меня собрались любопытные и дети. Передо мной на коленях стоял врач «скорой помощи».
— Что со мной?— Простонал я.
— Сердце.
Меня положили на носилки, сердце и вправду болело. Донесли до «скорой», привезли в больницу.
Ночью сон не шел ко мне, я лежал в палате и смотрел перед собой на стену, когда услышал тихие шаги. Я повернул голову. Рядом с кроватью стояла моя утренняя знакомая.
— Извините. — Тихо прошептала она. — Я перепутала… так волновалась, что перепутала… Так некрасиво получилось. — Она положила на прикроватную тумбочку сетку с апельсинами. — Это вам от меня.
Я привстал на локте. Значит, мне всё это действительно не привиделось.
— Я хочу вам сказать, чтобы вы не волновались. Сердце у вас здоровое, только вот…
— Что? — Я напрягся и привстал на локте.
— Лежите, лежите! — Она замахала на меня руками. — Перестаньте курить и пиво пить.
— Я, вообще-то не курю… — Я снова лег на подушку.
— Не курите? — Она достала из сумочки блокнот и пробежала глазами написанное там карандашом, достала ластик и что-то стерла. – Знаете, после вашего случая, я решила всё записывать чтобы больше никого не перепутать… Значит, не пейте пиво. Это вредно для почек. И будете жить — сто лет! — Она широко, но немного виновато улыбнулась.
— Ничего больше не перепутала?
— Нет, теперь точно ничего не перепутала. – Она подошла к моему соседу по комнате, покачала головой. — Скажите ему завтра, чтобы не играл больше в карты на деньги — это может для него плохо кончиться… Ну, мне пора. До свиданья!
— До свиданья? — Переспросил я.
Она кивнула и вылетела в окно.
Утром, когда нам принесли овсяную кашу, я повернулся к своему соседу по комнате и сказал, как и обещал своей ночной посетительнице:
— Ко мне тут приходили… — Сосед понимающе кивнул, кинув взгляд на прекрасные сочные апельсины. — Слушай, а ты играешь в карты? — На всякий случай решил уточнить я.
— Нет… Не повезло тебе, приятель, я не отличу даму от валета, — он рассмеялся. — А кто приходил?
– Да вот апельсинов принесли, угощайся!
КАРА
Рабочий кабинет заказчика был оформлен в готическом стиле. Все должно было производить на меня неизгладимое впечатление, угнетать и впечатлять. Я не впечатлительный.
Заказчик сидел за столом, листал папку с документами и усердно делал вид, что не замечает меня около минуты. Я кашлянул, и он сразу же поднял на меня глаза, виновато улыбнувшись.
— Значит, Вы и есть Кара? — Спросил он. Крайне неприятный тип. Этакий Санта Клаус, пухлый старичок с красным носом, благодушный с виду, но я-то знаю, что у него на уме. Я знаю это точно. Иначе бы он не обратился ко мне.
— Да, — ответил я как можно более дружелюбно.
— И сколько же вы хотите за работу? – Заказчик отложил папку с бумагами в сторону. Как же неприятно он улыбается! Помесь заискивания и брезгливости. Он думает, что я не подозреваю о его противоречивых чувствах ко мне и пытается найти во мне друга. Так, на всякий случай. Мало ли что может произойти.
— Нууу… давайте посчитаем. — Я упорно ждал, когда он предложит мне сесть, но этого почему-то не происходило. Заказчик смотрел на меня снизу вверх и ему, похоже, это доставляло удовольствие. Я сел на стул, закинул ногу на ногу, закурил. — Первое: я — Кара, это и работа, и образ жизни. – Я выдохнул облачко сизого дыма. Мы оба проследили, как оно медленно растворилось под высоким сводчатым потолком. — Второе: любая работа оплачивается. Образ жизни — нет. Вы платите только за работу. — Я улыбнулся, как можно более мило и снял шляпу.
— Не понял, — хозяин кабинета рассеяно посмотрел в мои непроницаемые, надеюсь, глаза.
— Половину. – Я рассматривал кошмарные картины на стенах, изображающие сцены из Апокалипсиса.
— От чего? – Заказчик делал вид, что не понимает меня.
— От того, что собирались заплатить, — Я демонстративно стряхнул пепел на полированный стол.
— Да?!— Он сдул пепел и улыбнулся.
— Половину. Беру только за работу. За образ жизни — нет! — Я снова стряхнул пепел на стол.
— Хорошо. — Заказчик стер пепел рукавом дорого пиджака.
— Кого надо наказать? — Я достал блокнот и простой карандаш.
— Вот фотография. — Он протянул мне выцветшее фото сухонького старичка. Сердце мое сжалось – такое случается не часто. Его глаза…такие грустные, столько в них боли. Я украдкой кинул взгляд на одно из полотен на стене. Да что-то такое в его глазах. Что-то апокалиптическое.
— За что? – Я отложил фото в сторону.
— Разбил витрину в магазине. — Заказчик покраснел, поежился в своем высоком черном кожаном кресле.
— Из-за витрины Вы вызвали Меня? – О чем он думал?
— Дорогая витрина…
— Намеренно? Разбил — намеренно? – Разговор мне стал неинтересен и даже неприятен. Я захотел уйти отсюда как можно быстрее.
— Не думаю… — Заказчик с тоской смотрел в стрельчатое окно с красно-золотым витражом на христианскую тему. Вот такие чиновники всегда и везде все портят. Без них было бы гораздо проще на земле. И не только на земле. — Он слепой. Не видел, видимо, куда шел…
— А как же поводырь? — Я для приличия делал в своем блокноте пометки.
— Сбежал. — Заказчик пожал плечами и, закатив глаза к потолку, стал рассматривать старинную лепнину.
— Значит, его и надо наказать.
— Мы думали об этом, — заказчик тяжело вздохнул, гораздо тяжелее, чем было бы уместно в данной ситуации. — Но он виноват меньше. Ему не платили.
— Слепой?
— Нет, Бюро по найму.
— Значит, надо наказать Бюро. — Решительно заявил я.
— Бюро — государственная структура, а с организациями мы не связываемся. Накажите слепого… — Заказчик поднял вверх указательный палец. Я проследил за его движением. Перст указывал на выцветшую фреску в стиле Рафаэля. Простирающая руки в пустое пространство прекрасная женщина. Она смотрела мне прямо в душу, а в её глазах был немой укор.
— Он достаточно наказан — он слепой. — Я захлопнул блокнот, облачко пыли взвилось над моими руками, заклубилось над столом у носа Заказчика. Тот чихнул.
— Распишитесь о выполненной работе… — Заказчик протянул бланк.
— Здесь? – Ох уж мне эти чиновники!
— Да… Чек или наличные?
— Наличные. — Я взял пачку денег, встал, кивнул, стряхнул пепел на полированный стол и вышел из кабинета.
Сергей ШЕЛАГИН
Родился в 1960 году в Москве. Закончил Московский радиомеханический техникум (МРМТ) по специальности «оптико-электронные приборы». После демобилизации из рядов Советской Армии поступил на вечернее отделение Московского государственного института электроники и математики (МГИЭМ).
Прошло уже больше десяти лет, как наша семья переехала из Москвы в Санкт-Петербург. Какие достижения я считаю самыми значительными? Не мои - это точно. Скорее достижения моих детей, которые, словно сговорившись, подарили мне после переезда в Санкт-Петербург шесть внуков. Всё по-честному. Три мальчика и три девочки… А в свободное от работы и внуков время как раз и пишу рассказы и стихи - как для взрослых, так и для детей.
Родился в 1960 году в Москве. Закончил Московский радиомеханический техникум (МРМТ) по специальности «оптико-электронные приборы». После демобилизации из рядов Советской Армии поступил на вечернее отделение Московского государственного института электроники и математики (МГИЭМ).
Прошло уже больше десяти лет, как наша семья переехала из Москвы в Санкт-Петербург. Какие достижения я считаю самыми значительными? Не мои - это точно. Скорее достижения моих детей, которые, словно сговорившись, подарили мне после переезда в Санкт-Петербург шесть внуков. Всё по-честному. Три мальчика и три девочки… А в свободное от работы и внуков время как раз и пишу рассказы и стихи - как для взрослых, так и для детей.
ОТБЛЕСК ЧЕРНОГО ЛЬДА
Он привычно сел на кровати под бездушный сигнал будильника. Такая вот была у него привычка – сначала оторваться от подушки, а потом уже просыпаться... Открывая непослушные глаза, сфокусировать взгляд на очертаниях предметов в тёмной комнате. Две-три секунды, не больше... Готово. Будильник жалобно пискнул под тяжёлой рукой – и замолк. Он встал, медленно потянулся – и резко опустил руки, пытаясь стряхнуть с себя остатки сна.
Ещё одна привычка – выглянуть с утра в окно. Ну, что там сегодня с погодой? Красная полоска на термометре за окном замерла чуть выше нуля, на четвёртом штрихе. Плюс четыре. Нормально. Четвертое октября, четыре часа утра, плюс четыре градуса. Можно ехать. Светать начнет часа через три, а к тому времени Он уже будет подъезжать к Великому Новгороду, миновав неизбежные утренние пробки на выезде из большого города.
Из Санкт-Петербурга в Москву и обратно Он уже ездил бессчётное количество раз. Ездил днём, ездил ночью, ездил летом и осенью, зимой и весной, по сухому асфальту и по занесённой снегами трассе, сквозь густые осенние туманы и под проливными дождями. Выезжать всегда старался пораньше – как сейчас, или поздним вечером – чтобы не стоять в сумеречных пробках. Что в Москве, что в Санкт-Петербурге – пробки давно уже стали неотъемлемой частью двух столиц, и не было никакого желания терять время в потоках уныло ползущего транспорта.
Однако, пора собираться… Холодная вода окончательно прогнала сон – или то, что от него ещё оставалось. Он смотрел в зеркало, разглаживая ладонью по щетине пушистую пену для бритья. Но ежеутренний мужской обряд внезапно прервался.
– А может, вчера вечером стоило выехать? Сейчас бы уже на месте был, – вкрадчиво прошептало сквозь белую пену его собственное отражение в слегка запотевшем зеркале.
– Да ладно, ерунда какая! – ответил Он сам себе, – всю ночь не спать как-то совсем не хочется…
– Ну да, ну да, – вздохнуло зеркало, – поспать ты любишь… А вчерашний вечер в любом случае не вернёшь… Брейся давай!
Через полчаса, завершив водные процедуры, проглотив бутерброд с куском «докторской» и запив нехитрый завтрак максимально возможным количеством крепкого кофе, Он был готов к выходу. Кроссовки, джинсы, тонкий бадлон, короткая замшевая куртка с искусственным мехом на внутренней стороне. Осень всё-таки… На спине – чёрный рюкзак. В многочисленных дальних поездках со временем сложилось жёсткое правило – всё необходимое нужно всегда держать в одном месте. Ключи от квартиры, паспорт, права, документы на машину, страховку, бумажник, двойной запас сигарет, запасную зажигалку, бутылку с водой, таблетки от головы и неожиданных проблем с желудком, перекись водорода, йод, бинты, медицинский пластырь, швейцарский нож с набором инструментов и фонарик со свежей батарейкой. Да, и карту автомобильных дорог. Зонт не нужен – в машине не промокнешь. Исключением для содержимого рюкзака был только телефон. Случиться в дороге может всякое, а средство связи должно быть всегда под рукой – в левом нагрудном кармане замшевой куртки.
* * *
Тёмно-синий пикап шустро мчался по гладкому ещё асфальту. Дорогу на кольцевой и на съезде на Московское шоссе подсвечивали фонари на мачтах освещения, и ехать пока было достаточно комфортно. Он не стал включать музыку – этим ранним утром ему было достаточно той негромкой песенки, что ритмично напевал под капотом дизельный двигатель. Он любил эту машину. Любил за покладистый характер, за кроткий нрав, за приветливую внешность, за уютную атмосферу, в которой оказывался каждый раз, когда садился за руль. Зелёная подсветка панели приборов не раздражала глаза в темноте, а в салоне всё было под рукой, на своём месте. А справа от приборной панели сидел возле ветрового стекла талисман этой славной машинки – плюшевый весёлый щенок, которого подарила ему дочь.
Этот внедорожник словно был создан для поездок на дальние расстояния. Тяжёлому пикапу всё было нипочём – пожалуй, кроме одного. Ну, вот не нравились ему откровенные неровности на грунтовых дорогах. Приходилось прилично сбавлять скорость на ямках и кочках, чтобы не взбрыкивал необъезженной лошадью кузов, закреплённый на жёстких рессорах.
Где-то за Шушарами мачты с приветливыми фонарями остались позади, и тёмно-синий силуэт пикапа слился с темнотой, стремящейся поглотить всё, что находилось в пределах её досягаемости. Машин в это время на трассе было немного, и рука невидимого с дороги водителя периодически щёлкала рычажком переключателя, меняя ближний свет на дальний и наоборот.
Но фонари на трассе всё-таки появлялись. Островки жёлтого света выплывали из тьмы возле населённых пунктов. Ям-Ижора, Красный Бор, Ульяновка… Минут через двадцать фары выловили из мрака дорожный указатель: «Москва, Новолисино, Тосно. 300 метров». Буквы вспыхнули белым отблеском и остались позади, как и всё в этой жизни.
– А может, через Тосно проехать? – подумал Он вдруг.
И тут же ответил сам себе: «С чего бы это? Можно, конечно. Но обычно в областных городках хороший асфальт на дорогах не валяется. Хотя… Повернуть? Или нет?».
Поздно. На слове «или» машина проехала и второй указатель, и сам поворот.
– Долго думал! – вкрадчиво шепнул ему кто-то в правое ухо.
Он оглянулся удивлённо: «Это ещё кто тут объявился? Ладно, дома – там домовой шуршит по ночам. А в поездах – вагонный. С проводницами шалит да по сумкам шарится. А в машине кто может быть? Машинный? Нет, не машинный… Багажный? Да нет же, дорожный! Как-то так…Да, дорожный! Так, не спать за рулём!»
– Да какая разница… – вздохнув, процедил он затем сквозь зубы. А через несколько секунд машина уже ехала по объездной дороге, плотно прикрытой с обеих сторон тёмным смешанным лесом.
* * *
С этим участком дороги протяжённостью в двадцать километров Он был знаком уже давно. В каждом направлении – две полосы движения и широкая обочина, а сами направления разделены металлическим отбойником. В отбойник были вмонтированы отражатели, мерцающие в темноте волчьими глазами под светом автомобильных фар. Вот и сейчас стелется ласково под колёсами асфальт чёрной лентой, а по левому борту хищно мелькают красные огоньки. В общем, всё как всегда…
Внезапно внимание водителя переключилось с трассы М-10 на её обочины. Да. Всё как всегда. Кроме одного… С левой стороны трассы, за отбойником и обочиной, в высокой траве лежал перевёрнутый внедорожник. Крыша вдавлена, переднее стекло разбито. Вокруг машины стояли с растерянным видом двое мужчин. Через сто метров – ещё одна машина. На этот раз грузовичок. Лежит на боку. Там же, слева. Тент размазало по обочине, капот возмущённо открыт, стёкол нет. Людей тоже. Ещё двести метров – на этот раз в канаве за правой обочиной лежала тёмная легковушка с перекошенным кузовом. Мужчина возле машины успокаивал женщину, закрывшую руками лицо. И снова – слева. И опять – справа. И снова… Полтора десятка разбившихся машин по обеим сторонам дороги…
«Что за… Как они умудрились? Плохо, что трасса не освещена. Нет тут фонарей, а жаль. И на рассвет не приходится полагаться – до него ещё часа полтора. А что со спидометром? Восемьдесят… Нормально».
Он ехал дальше. Свет фар резал темноту уходящей ночи, а по обочинам возле кромки тёмного леса клочьями скомканной бумаги, застрявшей в высокой траве, лежали разбившиеся машины. Возле машин были люди: «Слава Богу! Вроде все живы. Но что происходит?»
Чёрный асфальт продолжал нырять под машину. Свет фар выхватывал из темноты сплошную белую линию на правой обочине. За ней – полоса асфальта и тонкая полоска грунта. Затем – уходящий вниз откос, покрытый зелёной ещё травой. За откосом – канава, за канавой – кустарник и массив тёмного леса. Он заметил, что большинство машин, слетевших с трассы, заканчивали свой полёт в канаве – в нижней точке обочины. Но были и такие, которые перелетали через канаву и оказывались на самой границе леса. А лес тем временем словно двигался вместе с машиной, только в другом направлении – деревья за окном убегали назад, в сторону Питера. В темноте уходящей ночи ему казалось, что этот лес совсем не одинок. Белые силуэты берёз и мрачные фигуры разлапистых елей старательно создавали иллюзию движения. Внезапно за тёмными елями мелькнула изогнутая белая ветка.
«Ветка? Но это же не ветка… Это коса, которую держит невидимая в темноте рука. А прямо под косой – бледное лицо с пустыми глазницами… Что за бред? ОНО улыбается? Действительно, бред… Не выспался, парень? Спать надо было раньше ложиться, а не думы думать в полночь! Просто это ветер развлекается. Не лицо это – белый пакет застрял на берёзе. Вон, сколько мусора по сторонам… На дорогу смотри, водила хренов!»
Он действительно плохо понимал, что происходит. Сколько раз Он ездил в ночное время? Разве сосчитаешь? Питер, Москва, Калязин, Самара, Архангельск, Каргополь, Финляндия, Норвегия, Бельгия, Франция, Голландия… А если брать в расчёт не только гражданскую часть его жизни – то как минимум, и половина Дальнего Востока была отмечена колёсами машин, которыми ему доводилось управлять. При этом треть дальнобойных маршрутов проходила сквозь ночь. Лёд, сугробы, снег и дожди. Ремонт двигателя на трассе в минус двадцать семь под пронизывающим ветром, когда мороз за полтора часа начисто слизал шершавым языком кожу с его лица… Чёрные машины, пытавшиеся его подрезать на ночных дорогах – такое тоже случалось. Только не тут-то было! Стаж вождения у него брал отсчёт с 1979 года. В этом году – ровно тридцать лет. И после армейской школы сопливых сосунков на крутых тачках в девяностые Он обставлял на раз. Можно сказать, что Он видел всё. Или почти всё. Но Он никогда не видел того, что происходило на трассе сейчас.
* * *
Череда аварий вроде бы закончилась. Уже почти с километр Он не видел ни одной вылетевшей с дороги машины. Ну, да. И встречных нет. Он включил дальний свет, заставивший блеснуть синий прямоугольник с цифрами 59, сразу же исчезнувший в темноте за машиной. Внезапно фары поймали в темноте какой-то предмет. Лопнувшая покрышка от фуры лежала на краю полосы, лишь слегка касаясь изуродованным протектором белой сплошной линии.
«Ну что за люди? Нельзя было на полтора метра в сторону оттащить? Ладно, сейчас объедем и остановимся, уберем этот нежданчик с дороги.»
Сзади никого не было. Он плавно повернул руль влево, слегка нажав на педаль газа. Машина послушно обошла брошенную на дороге покрышку.
«Вот тааак, теперь обратно…» – и Он повернул рулевое колесо в обратную сторону, завершая несложный манёвр. Не тут-то было… Внедорожник продолжал двигаться в заданном ему секундой раньше направлении, при этом кузов пикапа всё больше и больше заносило в правую сторону. Проигнорировав последнее движение руля, машина неслась прямо на отбойник.
«Что за чёрт?! Откуда занос?» – его правая нога машинально ослабила давление на педаль газа. В это утро на машине был включен только задний привод, и действовать надо было соответственно. Руль в сторону заноса! Но он уже повёрнут… Тогда снова – слегка влево, и опять вправо! Газ сброшен, правая нога уже притормаживает: «Полегче, полегче, не надо сильно давить на тормоз…»
Бесполезно! Машина продолжала лететь по касательной навстречу волчьим глазам на отбойнике. Такое с ним уже было. Москва, март, Лефортово. Небольшая улочка, спускавшаяся к Яузе. То, что улочка сверху донизу была покрыта слоем ледяного панциря, Он увидел уже тогда, когда на неё свернул. И что Он только тогда не делал… Крутил рулём во все стороны, жал на тормоз, прибавлял газу, включал ручник, тормозил двигателем… За пару сотен метров, по всей длине уютной московской улочки, Он тогда сделал множество совершенно бесполезных движений. Старенький жигуль, за рулём которого Он тогда сидел, плевать хотел на все его старания. Как ребёнок на санках на накатанной ледяной дорожке, ржавая тарантайка неслась вниз, не пытаясь ни на один сантиметр отклониться от выбранной ей на самом верху улочки траектории. А ему оставалось только рассчитывать конечную точку выбранного машиной маршрута… Тогда всё кончилось хорошо. Прямо перед самым перекрёстком красный жигуль мягко въехал в плотный мартовский сугроб – в одном метре от бетонного фонарного столба.
Но сейчас всё было по-другому. Да, машина неслась в заносе... Но Он не видел этого грёбаного льда!
«Нельзя в отбойник… Нельзя! Машина мигом окажется в кювете, а вот что там её остановит – ещё неизвестно…» – и Он снова влево и вправо двинул рулём, на этот раз с немного большей амплитудой. Зад кузова замер, а затем стал уходить влево, к отбойнику. Одновременно капот машины стал поворачиваться к обочине. Всё происходило невероятно быстро, в какие-то доли секунды. А ему казалось, что времени больше не существует. Что оно исчезло, нырнув от испуга на обочину и спрятавшись в бесконечной придорожной мгле. «Так, выходим из заноса… Держать! Руль теперь влево, газ сбросить, держать машину!» – и Он пытался удержать тяжёлый пикап изо всех своих сил.
Машина снова вильнула… И снова понеслась к отбойнику. Он не давал ей этого сделать, снова и снова пытаясь направить внедорожник к обочине. Там, за белой сплошной линией, за тёмным асфальтом, светлела спасительная полоска грунта. «Зацепиться бы за эту грунтовочку колёсами… Правым колесом, ну хотя бы одним – должны тормоза сработать! Если и есть тут невидимый лёд, то на грунте его точно нет!» – и пикап продолжал метаться между кровавыми огнями отбойника и спасительным краем дороги.
Заносило машину мгновенно. Он не успевал поймать тот момент, когда пикап вставал в нужное положение, чтобы убрать занос. Руль постоянно запаздывал с корректирующими движениями, и машину швыряло из стороны в сторону. Он никак не мог попасть на спасительную ниточку-полоску грунта – машину словно кто-то отталкивал от обочины, словно невесомый воздушный шарик… Тормоза не помогали, скорее наоборот – стрелка спидометра уже твёрдо стояла на цифре 90. Он коротко выжал сцепление и с силой перевёл рычаг переключения передач на третью скорость. Двигатель недовольно взвыл, машина слегка дёрнулась – но зелёная стрелка оставалась всё на той же отметке. «Давай на вторую, чего сидишь? Тормози двигателем!» – рука снова взялась за рычаг…
Поздно. Вот они, волчьи глаза. Прямо перед капотом. Надо уходить. Руль вправо. Да, так. Ещё чуть левее – и снова вправо! Если не выровнять машину, то хотя бы нырнуть на узкую полоску щебёнки за белой линией. Но машина, уже давно подвластная не ему, а кому-то другому, неожиданно с визгом сделала полный оборот на пустынной ночной дороге. Не получится по касательной вырулить на грунтовочку…
Потом Он долго пытался понять, что же в тот момент сделал. А тогда руки просто крутанули баранку влево, а нога резко нажала на тормоз. Всё, что Он после этого помнил, были его собственные слова: «Да хрен тебе!»
Странно… Странно именно то, как доли секунд, сами секунды и минуты могут растягиваться. Растягиваться до неприличия, а потом вдруг лопнуть, как мыльный пузырь, и вновь вернуться в предначертанное им сжатое состояние. Ещё до того, как его внедорожник оторвал левые колеса от дорожного покрытия, Он уже знал, что сейчас произойдёт. Правой рукой Он крепко схватил рюкзак, лежащий на соседнем кресле. И уже после этого увидел, как машина накренилась на правый бок. Левая пара колёс оторвалась от дороги. Огромный кусок металла массой в две тонны, словно взбесившаяся лошадь, встал на два колеса – и с грохотом рухнул на правый борт.
По щеке резко ударили осколки. Боковое зеркало, прижатое всей массой машины к асфальту, выдавило стекло на правой передней двери. Раздался скрежет металла, на скорости в девяносто километров в час несущегося по асфальту. Из-под машины снопом брызнули искры. Пока Он видел только одно – пикап, упав на бок, летел в строго заданном направлении, точно по разделительной линии между двумя полосами. Впереди показались опоры какого-то моста. Раненый внедорожник пролетел под мостом, постепенно замедляя скорость. Сила трения делала своё дело. Медленно, но делала. Метров через сто несущаяся в темноте машина перестала извергать снопы искр, а ещё через пятьдесят метров она остановилась.
Тишина ударила по ушам. Её слегка нарушал ритмичный шум дизельного двигателя. Странно было слышать привычный шум мотора в перевёрнутом автомобиле. «Двигатель… Надо выключить», – Он потянулся к ключу. Мотор послушно замолк, и тишина окончательно укутала всё вокруг.
«Как же неудобно…» – Он висел в повёрнутом положении, прижатым к спинке водительского кресла ремнём безопасности. Ремень туго давил на правый бок. Он нажал на красную кнопку, чтобы отстегнуть ремень. Не тут-то было. Ремень натянулся под весом его тела и не хотел отпускать на свободу. Тогда Он упёрся ногами в центральную консоль, пытаясь принять максимально возможное вертикальное положение. Ремень немного ослаб. Красная кнопка наконец-то вдавилась вниз, и ремень выскочил из замка. Он схватился за подголовник – и наконец-то принял вертикальное положение. Прямо над согнутой головой – передняя дверь. Теперь – словно люк в танке. Отключив центральный замок, Он потянул за ручку двери и с силой надавил на дверь плечом, пытаясь открыть. Ставшая словно чугунной, дверь медленно поддалась, и наконец распахнулась. Засунув ключи от машины в карман куртки и схватив чёрный рюкзак, Он кое-как выбрался наверх. Свесил ноги вниз и спрыгнул.
Ноги в кроссовках опустились на асфальт – и тут же резко взлетели вверх. Со всего маху Он грохнулся на дорогу. И замер от удивления. Чёрный асфальт был покрыт плотным слоем гладкого льда. Ровного, словно зеркало, и прозрачного, как оптическое стекло. Так вот он где, этот грёбаный лёд! Там, где и должен быть – на дороге. И вот почему Он его не видел… Благодаря своей прозрачности, слой льда просто растворялся в черноте дорожного покрытия. Даже фары не могли подсветить этот адский каток – свет их стелился над трассой, касаясь дорожного полотна уже далеко впереди… Там, где ледяной отблеск сливался со светом фар, растворяясь в бегущей навстречу машине картинке. Лёд, который невозможно заметить в темноте уходящей ночи. Неустранимое препятствие… Стояли бы на дороге мачты освещения – Он бы наверняка смог увидеть зловещий ледяной отблеск. Как много может значить свет на ночной дороге… А ещё больше – угол, под которым этот свет падает на дорожное полотно.
Он медленно поднялся. Ноги скользили на чёрном катке. Стараясь снова не грохнуться, Он оценил ситуацию. Надо спешить. Машина лежала ровно на середине дороги, прямо на разделительной полосе. И это значило только одно – обе полосы были перекрыты его внедорожником. Если через пару минут на трассе появится другая машина – ей или придётся уйти в кювет, или со всего маху влететь в кузов пикапа. «И тогда… Да хрен с ней, с машиной! Но могут погибнуть люди…»
Рюкзак! Как хорошо, что всё нужное было в одном месте! Он сдёрнул рюкзак со спины и достал из переднего отделения фонарь. Нажал на круглую кнопку – яркие светодиоды вспыхнули белым светом. Он выставил яркость на максимальную, забросил рюкзак за спину и достал из кармана телефон. Разблокировал, вошёл в меню вызовов и набрал нужный номер, тыкая указательным пальцем в экран. «Один. Один. Два. Давай же, отвечай!» – после третьего гудка на другом конце линии раздался женский голос.
Он привычно сел на кровати под бездушный сигнал будильника. Такая вот была у него привычка – сначала оторваться от подушки, а потом уже просыпаться... Открывая непослушные глаза, сфокусировать взгляд на очертаниях предметов в тёмной комнате. Две-три секунды, не больше... Готово. Будильник жалобно пискнул под тяжёлой рукой – и замолк. Он встал, медленно потянулся – и резко опустил руки, пытаясь стряхнуть с себя остатки сна.
Ещё одна привычка – выглянуть с утра в окно. Ну, что там сегодня с погодой? Красная полоска на термометре за окном замерла чуть выше нуля, на четвёртом штрихе. Плюс четыре. Нормально. Четвертое октября, четыре часа утра, плюс четыре градуса. Можно ехать. Светать начнет часа через три, а к тому времени Он уже будет подъезжать к Великому Новгороду, миновав неизбежные утренние пробки на выезде из большого города.
Из Санкт-Петербурга в Москву и обратно Он уже ездил бессчётное количество раз. Ездил днём, ездил ночью, ездил летом и осенью, зимой и весной, по сухому асфальту и по занесённой снегами трассе, сквозь густые осенние туманы и под проливными дождями. Выезжать всегда старался пораньше – как сейчас, или поздним вечером – чтобы не стоять в сумеречных пробках. Что в Москве, что в Санкт-Петербурге – пробки давно уже стали неотъемлемой частью двух столиц, и не было никакого желания терять время в потоках уныло ползущего транспорта.
Однако, пора собираться… Холодная вода окончательно прогнала сон – или то, что от него ещё оставалось. Он смотрел в зеркало, разглаживая ладонью по щетине пушистую пену для бритья. Но ежеутренний мужской обряд внезапно прервался.
– А может, вчера вечером стоило выехать? Сейчас бы уже на месте был, – вкрадчиво прошептало сквозь белую пену его собственное отражение в слегка запотевшем зеркале.
– Да ладно, ерунда какая! – ответил Он сам себе, – всю ночь не спать как-то совсем не хочется…
– Ну да, ну да, – вздохнуло зеркало, – поспать ты любишь… А вчерашний вечер в любом случае не вернёшь… Брейся давай!
Через полчаса, завершив водные процедуры, проглотив бутерброд с куском «докторской» и запив нехитрый завтрак максимально возможным количеством крепкого кофе, Он был готов к выходу. Кроссовки, джинсы, тонкий бадлон, короткая замшевая куртка с искусственным мехом на внутренней стороне. Осень всё-таки… На спине – чёрный рюкзак. В многочисленных дальних поездках со временем сложилось жёсткое правило – всё необходимое нужно всегда держать в одном месте. Ключи от квартиры, паспорт, права, документы на машину, страховку, бумажник, двойной запас сигарет, запасную зажигалку, бутылку с водой, таблетки от головы и неожиданных проблем с желудком, перекись водорода, йод, бинты, медицинский пластырь, швейцарский нож с набором инструментов и фонарик со свежей батарейкой. Да, и карту автомобильных дорог. Зонт не нужен – в машине не промокнешь. Исключением для содержимого рюкзака был только телефон. Случиться в дороге может всякое, а средство связи должно быть всегда под рукой – в левом нагрудном кармане замшевой куртки.
* * *
Тёмно-синий пикап шустро мчался по гладкому ещё асфальту. Дорогу на кольцевой и на съезде на Московское шоссе подсвечивали фонари на мачтах освещения, и ехать пока было достаточно комфортно. Он не стал включать музыку – этим ранним утром ему было достаточно той негромкой песенки, что ритмично напевал под капотом дизельный двигатель. Он любил эту машину. Любил за покладистый характер, за кроткий нрав, за приветливую внешность, за уютную атмосферу, в которой оказывался каждый раз, когда садился за руль. Зелёная подсветка панели приборов не раздражала глаза в темноте, а в салоне всё было под рукой, на своём месте. А справа от приборной панели сидел возле ветрового стекла талисман этой славной машинки – плюшевый весёлый щенок, которого подарила ему дочь.
Этот внедорожник словно был создан для поездок на дальние расстояния. Тяжёлому пикапу всё было нипочём – пожалуй, кроме одного. Ну, вот не нравились ему откровенные неровности на грунтовых дорогах. Приходилось прилично сбавлять скорость на ямках и кочках, чтобы не взбрыкивал необъезженной лошадью кузов, закреплённый на жёстких рессорах.
Где-то за Шушарами мачты с приветливыми фонарями остались позади, и тёмно-синий силуэт пикапа слился с темнотой, стремящейся поглотить всё, что находилось в пределах её досягаемости. Машин в это время на трассе было немного, и рука невидимого с дороги водителя периодически щёлкала рычажком переключателя, меняя ближний свет на дальний и наоборот.
Но фонари на трассе всё-таки появлялись. Островки жёлтого света выплывали из тьмы возле населённых пунктов. Ям-Ижора, Красный Бор, Ульяновка… Минут через двадцать фары выловили из мрака дорожный указатель: «Москва, Новолисино, Тосно. 300 метров». Буквы вспыхнули белым отблеском и остались позади, как и всё в этой жизни.
– А может, через Тосно проехать? – подумал Он вдруг.
И тут же ответил сам себе: «С чего бы это? Можно, конечно. Но обычно в областных городках хороший асфальт на дорогах не валяется. Хотя… Повернуть? Или нет?».
Поздно. На слове «или» машина проехала и второй указатель, и сам поворот.
– Долго думал! – вкрадчиво шепнул ему кто-то в правое ухо.
Он оглянулся удивлённо: «Это ещё кто тут объявился? Ладно, дома – там домовой шуршит по ночам. А в поездах – вагонный. С проводницами шалит да по сумкам шарится. А в машине кто может быть? Машинный? Нет, не машинный… Багажный? Да нет же, дорожный! Как-то так…Да, дорожный! Так, не спать за рулём!»
– Да какая разница… – вздохнув, процедил он затем сквозь зубы. А через несколько секунд машина уже ехала по объездной дороге, плотно прикрытой с обеих сторон тёмным смешанным лесом.
* * *
С этим участком дороги протяжённостью в двадцать километров Он был знаком уже давно. В каждом направлении – две полосы движения и широкая обочина, а сами направления разделены металлическим отбойником. В отбойник были вмонтированы отражатели, мерцающие в темноте волчьими глазами под светом автомобильных фар. Вот и сейчас стелется ласково под колёсами асфальт чёрной лентой, а по левому борту хищно мелькают красные огоньки. В общем, всё как всегда…
Внезапно внимание водителя переключилось с трассы М-10 на её обочины. Да. Всё как всегда. Кроме одного… С левой стороны трассы, за отбойником и обочиной, в высокой траве лежал перевёрнутый внедорожник. Крыша вдавлена, переднее стекло разбито. Вокруг машины стояли с растерянным видом двое мужчин. Через сто метров – ещё одна машина. На этот раз грузовичок. Лежит на боку. Там же, слева. Тент размазало по обочине, капот возмущённо открыт, стёкол нет. Людей тоже. Ещё двести метров – на этот раз в канаве за правой обочиной лежала тёмная легковушка с перекошенным кузовом. Мужчина возле машины успокаивал женщину, закрывшую руками лицо. И снова – слева. И опять – справа. И снова… Полтора десятка разбившихся машин по обеим сторонам дороги…
«Что за… Как они умудрились? Плохо, что трасса не освещена. Нет тут фонарей, а жаль. И на рассвет не приходится полагаться – до него ещё часа полтора. А что со спидометром? Восемьдесят… Нормально».
Он ехал дальше. Свет фар резал темноту уходящей ночи, а по обочинам возле кромки тёмного леса клочьями скомканной бумаги, застрявшей в высокой траве, лежали разбившиеся машины. Возле машин были люди: «Слава Богу! Вроде все живы. Но что происходит?»
Чёрный асфальт продолжал нырять под машину. Свет фар выхватывал из темноты сплошную белую линию на правой обочине. За ней – полоса асфальта и тонкая полоска грунта. Затем – уходящий вниз откос, покрытый зелёной ещё травой. За откосом – канава, за канавой – кустарник и массив тёмного леса. Он заметил, что большинство машин, слетевших с трассы, заканчивали свой полёт в канаве – в нижней точке обочины. Но были и такие, которые перелетали через канаву и оказывались на самой границе леса. А лес тем временем словно двигался вместе с машиной, только в другом направлении – деревья за окном убегали назад, в сторону Питера. В темноте уходящей ночи ему казалось, что этот лес совсем не одинок. Белые силуэты берёз и мрачные фигуры разлапистых елей старательно создавали иллюзию движения. Внезапно за тёмными елями мелькнула изогнутая белая ветка.
«Ветка? Но это же не ветка… Это коса, которую держит невидимая в темноте рука. А прямо под косой – бледное лицо с пустыми глазницами… Что за бред? ОНО улыбается? Действительно, бред… Не выспался, парень? Спать надо было раньше ложиться, а не думы думать в полночь! Просто это ветер развлекается. Не лицо это – белый пакет застрял на берёзе. Вон, сколько мусора по сторонам… На дорогу смотри, водила хренов!»
Он действительно плохо понимал, что происходит. Сколько раз Он ездил в ночное время? Разве сосчитаешь? Питер, Москва, Калязин, Самара, Архангельск, Каргополь, Финляндия, Норвегия, Бельгия, Франция, Голландия… А если брать в расчёт не только гражданскую часть его жизни – то как минимум, и половина Дальнего Востока была отмечена колёсами машин, которыми ему доводилось управлять. При этом треть дальнобойных маршрутов проходила сквозь ночь. Лёд, сугробы, снег и дожди. Ремонт двигателя на трассе в минус двадцать семь под пронизывающим ветром, когда мороз за полтора часа начисто слизал шершавым языком кожу с его лица… Чёрные машины, пытавшиеся его подрезать на ночных дорогах – такое тоже случалось. Только не тут-то было! Стаж вождения у него брал отсчёт с 1979 года. В этом году – ровно тридцать лет. И после армейской школы сопливых сосунков на крутых тачках в девяностые Он обставлял на раз. Можно сказать, что Он видел всё. Или почти всё. Но Он никогда не видел того, что происходило на трассе сейчас.
* * *
Череда аварий вроде бы закончилась. Уже почти с километр Он не видел ни одной вылетевшей с дороги машины. Ну, да. И встречных нет. Он включил дальний свет, заставивший блеснуть синий прямоугольник с цифрами 59, сразу же исчезнувший в темноте за машиной. Внезапно фары поймали в темноте какой-то предмет. Лопнувшая покрышка от фуры лежала на краю полосы, лишь слегка касаясь изуродованным протектором белой сплошной линии.
«Ну что за люди? Нельзя было на полтора метра в сторону оттащить? Ладно, сейчас объедем и остановимся, уберем этот нежданчик с дороги.»
Сзади никого не было. Он плавно повернул руль влево, слегка нажав на педаль газа. Машина послушно обошла брошенную на дороге покрышку.
«Вот тааак, теперь обратно…» – и Он повернул рулевое колесо в обратную сторону, завершая несложный манёвр. Не тут-то было… Внедорожник продолжал двигаться в заданном ему секундой раньше направлении, при этом кузов пикапа всё больше и больше заносило в правую сторону. Проигнорировав последнее движение руля, машина неслась прямо на отбойник.
«Что за чёрт?! Откуда занос?» – его правая нога машинально ослабила давление на педаль газа. В это утро на машине был включен только задний привод, и действовать надо было соответственно. Руль в сторону заноса! Но он уже повёрнут… Тогда снова – слегка влево, и опять вправо! Газ сброшен, правая нога уже притормаживает: «Полегче, полегче, не надо сильно давить на тормоз…»
Бесполезно! Машина продолжала лететь по касательной навстречу волчьим глазам на отбойнике. Такое с ним уже было. Москва, март, Лефортово. Небольшая улочка, спускавшаяся к Яузе. То, что улочка сверху донизу была покрыта слоем ледяного панциря, Он увидел уже тогда, когда на неё свернул. И что Он только тогда не делал… Крутил рулём во все стороны, жал на тормоз, прибавлял газу, включал ручник, тормозил двигателем… За пару сотен метров, по всей длине уютной московской улочки, Он тогда сделал множество совершенно бесполезных движений. Старенький жигуль, за рулём которого Он тогда сидел, плевать хотел на все его старания. Как ребёнок на санках на накатанной ледяной дорожке, ржавая тарантайка неслась вниз, не пытаясь ни на один сантиметр отклониться от выбранной ей на самом верху улочки траектории. А ему оставалось только рассчитывать конечную точку выбранного машиной маршрута… Тогда всё кончилось хорошо. Прямо перед самым перекрёстком красный жигуль мягко въехал в плотный мартовский сугроб – в одном метре от бетонного фонарного столба.
Но сейчас всё было по-другому. Да, машина неслась в заносе... Но Он не видел этого грёбаного льда!
«Нельзя в отбойник… Нельзя! Машина мигом окажется в кювете, а вот что там её остановит – ещё неизвестно…» – и Он снова влево и вправо двинул рулём, на этот раз с немного большей амплитудой. Зад кузова замер, а затем стал уходить влево, к отбойнику. Одновременно капот машины стал поворачиваться к обочине. Всё происходило невероятно быстро, в какие-то доли секунды. А ему казалось, что времени больше не существует. Что оно исчезло, нырнув от испуга на обочину и спрятавшись в бесконечной придорожной мгле. «Так, выходим из заноса… Держать! Руль теперь влево, газ сбросить, держать машину!» – и Он пытался удержать тяжёлый пикап изо всех своих сил.
Машина снова вильнула… И снова понеслась к отбойнику. Он не давал ей этого сделать, снова и снова пытаясь направить внедорожник к обочине. Там, за белой сплошной линией, за тёмным асфальтом, светлела спасительная полоска грунта. «Зацепиться бы за эту грунтовочку колёсами… Правым колесом, ну хотя бы одним – должны тормоза сработать! Если и есть тут невидимый лёд, то на грунте его точно нет!» – и пикап продолжал метаться между кровавыми огнями отбойника и спасительным краем дороги.
Заносило машину мгновенно. Он не успевал поймать тот момент, когда пикап вставал в нужное положение, чтобы убрать занос. Руль постоянно запаздывал с корректирующими движениями, и машину швыряло из стороны в сторону. Он никак не мог попасть на спасительную ниточку-полоску грунта – машину словно кто-то отталкивал от обочины, словно невесомый воздушный шарик… Тормоза не помогали, скорее наоборот – стрелка спидометра уже твёрдо стояла на цифре 90. Он коротко выжал сцепление и с силой перевёл рычаг переключения передач на третью скорость. Двигатель недовольно взвыл, машина слегка дёрнулась – но зелёная стрелка оставалась всё на той же отметке. «Давай на вторую, чего сидишь? Тормози двигателем!» – рука снова взялась за рычаг…
Поздно. Вот они, волчьи глаза. Прямо перед капотом. Надо уходить. Руль вправо. Да, так. Ещё чуть левее – и снова вправо! Если не выровнять машину, то хотя бы нырнуть на узкую полоску щебёнки за белой линией. Но машина, уже давно подвластная не ему, а кому-то другому, неожиданно с визгом сделала полный оборот на пустынной ночной дороге. Не получится по касательной вырулить на грунтовочку…
Потом Он долго пытался понять, что же в тот момент сделал. А тогда руки просто крутанули баранку влево, а нога резко нажала на тормоз. Всё, что Он после этого помнил, были его собственные слова: «Да хрен тебе!»
Странно… Странно именно то, как доли секунд, сами секунды и минуты могут растягиваться. Растягиваться до неприличия, а потом вдруг лопнуть, как мыльный пузырь, и вновь вернуться в предначертанное им сжатое состояние. Ещё до того, как его внедорожник оторвал левые колеса от дорожного покрытия, Он уже знал, что сейчас произойдёт. Правой рукой Он крепко схватил рюкзак, лежащий на соседнем кресле. И уже после этого увидел, как машина накренилась на правый бок. Левая пара колёс оторвалась от дороги. Огромный кусок металла массой в две тонны, словно взбесившаяся лошадь, встал на два колеса – и с грохотом рухнул на правый борт.
По щеке резко ударили осколки. Боковое зеркало, прижатое всей массой машины к асфальту, выдавило стекло на правой передней двери. Раздался скрежет металла, на скорости в девяносто километров в час несущегося по асфальту. Из-под машины снопом брызнули искры. Пока Он видел только одно – пикап, упав на бок, летел в строго заданном направлении, точно по разделительной линии между двумя полосами. Впереди показались опоры какого-то моста. Раненый внедорожник пролетел под мостом, постепенно замедляя скорость. Сила трения делала своё дело. Медленно, но делала. Метров через сто несущаяся в темноте машина перестала извергать снопы искр, а ещё через пятьдесят метров она остановилась.
Тишина ударила по ушам. Её слегка нарушал ритмичный шум дизельного двигателя. Странно было слышать привычный шум мотора в перевёрнутом автомобиле. «Двигатель… Надо выключить», – Он потянулся к ключу. Мотор послушно замолк, и тишина окончательно укутала всё вокруг.
«Как же неудобно…» – Он висел в повёрнутом положении, прижатым к спинке водительского кресла ремнём безопасности. Ремень туго давил на правый бок. Он нажал на красную кнопку, чтобы отстегнуть ремень. Не тут-то было. Ремень натянулся под весом его тела и не хотел отпускать на свободу. Тогда Он упёрся ногами в центральную консоль, пытаясь принять максимально возможное вертикальное положение. Ремень немного ослаб. Красная кнопка наконец-то вдавилась вниз, и ремень выскочил из замка. Он схватился за подголовник – и наконец-то принял вертикальное положение. Прямо над согнутой головой – передняя дверь. Теперь – словно люк в танке. Отключив центральный замок, Он потянул за ручку двери и с силой надавил на дверь плечом, пытаясь открыть. Ставшая словно чугунной, дверь медленно поддалась, и наконец распахнулась. Засунув ключи от машины в карман куртки и схватив чёрный рюкзак, Он кое-как выбрался наверх. Свесил ноги вниз и спрыгнул.
Ноги в кроссовках опустились на асфальт – и тут же резко взлетели вверх. Со всего маху Он грохнулся на дорогу. И замер от удивления. Чёрный асфальт был покрыт плотным слоем гладкого льда. Ровного, словно зеркало, и прозрачного, как оптическое стекло. Так вот он где, этот грёбаный лёд! Там, где и должен быть – на дороге. И вот почему Он его не видел… Благодаря своей прозрачности, слой льда просто растворялся в черноте дорожного покрытия. Даже фары не могли подсветить этот адский каток – свет их стелился над трассой, касаясь дорожного полотна уже далеко впереди… Там, где ледяной отблеск сливался со светом фар, растворяясь в бегущей навстречу машине картинке. Лёд, который невозможно заметить в темноте уходящей ночи. Неустранимое препятствие… Стояли бы на дороге мачты освещения – Он бы наверняка смог увидеть зловещий ледяной отблеск. Как много может значить свет на ночной дороге… А ещё больше – угол, под которым этот свет падает на дорожное полотно.
Он медленно поднялся. Ноги скользили на чёрном катке. Стараясь снова не грохнуться, Он оценил ситуацию. Надо спешить. Машина лежала ровно на середине дороги, прямо на разделительной полосе. И это значило только одно – обе полосы были перекрыты его внедорожником. Если через пару минут на трассе появится другая машина – ей или придётся уйти в кювет, или со всего маху влететь в кузов пикапа. «И тогда… Да хрен с ней, с машиной! Но могут погибнуть люди…»
Рюкзак! Как хорошо, что всё нужное было в одном месте! Он сдёрнул рюкзак со спины и достал из переднего отделения фонарь. Нажал на круглую кнопку – яркие светодиоды вспыхнули белым светом. Он выставил яркость на максимальную, забросил рюкзак за спину и достал из кармана телефон. Разблокировал, вошёл в меню вызовов и набрал нужный номер, тыкая указательным пальцем в экран. «Один. Один. Два. Давай же, отвечай!» – после третьего гудка на другом конце линии раздался женский голос.
– Здравствуйте. Слушаю Вас. Что у Вас произошло?
– Авария на дороге. Перевернулась машина. Медпомощь не требуется. Но машина заняла две полосы из двух, и убрать её с дороги своими силами не представляется возможным. Срочно требуется помощь. Здесь темно, и если в машину кто-нибудь врежется, могут погибнуть люди! Моё местонахождение – трасса М-10, объездная дорога вокруг Тосно, направление от Санкт-Петербурга к Москве, конец пятьдесят девятого километра, сразу за автомобильным мостом.
– Передаю Ваш запрос в соответствующие службы. Ждите, к Вам приедут.
Всё. Отбой. «К вам приедут…» – передразнил Он оператора. «Откуда они приедут? Из Тосно? Из Питера? Те, кто едут сейчас по этой трассе вслед за мной, приедут намного быстрее…» – Он посмотрел на часы. «Сколько прошло времени после остановки? Четыре минуты. Не успеют они приехать. Была бы лебёдка, ещё можно было бы что-то придумать. А руками двигать эту махину бесполезно. Это не «Ока» – табуретка на колёсах, которую одному можно легко убрать с дороги…»
Шум на трассе. Он посмотрел сквозь мост, под которым факелом пролетел его пикап. Пусто, не видно огней. Он оглянулся. По встречной, в левом ряду, в сторону Питера двигалась белая легковушка с мигающими проблесковыми маячками. «Неужели?!» – никогда ещё «люстра» на крыше автомобиля ДПС не радовала его так, как сейчас. Он подбежал вплотную к отбойнику, поднял вверх руки и стал размахивать и руками, и фонарём. Машинка с красно-синими маяками на крыше два раза мигнула в ответ фарами и пронеслась мимо. «Неужели увидели?» – Он посмотрел вслед проехавшему экипажу. На машине вспыхнули стоп-сигналы, а затем замигал левый поворотник. «Там же за мостом есть технический проезд!» – надежда на лучшее внезапно возвратилась.
Машина развернулась и подъехала, остановившись рядом с пикапом. Из машины вышли два офицера дорожно-патрульной службы.
– Инспектор … Что у Вас случилось?
– Лёд на дороге. Ушёл в занос.
– Медицинская помощь требуется?
– Нет, со мной всё в порядке.
– Вы уверены? У Вас кровь на щеке.
– Да ерунда. Стекло боковое разбилось. Аптечка в машине, потом обработаю. Товарищ инспектор, сейчас машину с дороги нужно убрать. Неудачно я как-то приземлился, всю дорогу перегородил.
– Да, вижу. Не Вы первый. И с Вашей проблемой тоже разберёмся. Вы, вот что – не стойте рядом с машиной, отойдите на обочину. Ваш фонарик мы заметили, но можете мне поверить – те, кто поедут по трассе, его не увидят, хоть выше головы прыгайте. Вернее, увидят – но уже тогда, когда тормозить будет поздно. Идите на обочину, успокойтесь. Теперь это наша работа.
– Да, я понял. Я спокоен, капитан. Всё в порядке.
Он выключил фонарь и пошёл к обочине. Сделав несколько скользящих шагов, остановился на той самой спасительной полоске светлого грунта, на которую ещё несколько минут назад пытался направить свою машину. Хлопнул себя по левому карману замшевой куртки. Достал пачку сигарет, откинул пальцем картонную крышечку. Перевернул пачку и постучал по дну пальцем, вытряхнув белую сигарету на ладонь. Сунул пачку в карман, размял пальцами сигарету и поднёс к губам. Потом достал из того же кармана зажигалку и чиркнул колёсиком. Жадно затянувшись, медленно выдохнул дым. Слетая с губ тонкой струйкой, дым поднимался вверх, причудливо клубясь на фоне тёмного леса. Вот белёсое кольцо тает медленно в воздухе, за ним ещё одно, и ещё… Там, в лесу, несколько разлапистых елей. И вдруг на фоне тёмных ветвей в плывущих клубах сигаретного дыма проявилось лицо с пустыми глазницами. Лицо улыбалось насмешливо, а глазницы смотрели прямо на него. Дрожь прошла по спине… Сегодня он уже это видел. Видел? Да, видел. Тогда это был пакет для мусора. А сейчас? Нет никаких пакетов! Крепко сжимая сигарету двумя пальцами, Он снова затянулся – и резко выдохнул. Дым вылетел изо рта, и клубясь в утренней темноте, стёр этот странный портрет.
Он ещё не успел докурить сигарету, когда на трассе показались далёкие огни.
– Перекрывай движение! Останавливай всех. Если фуры подойдут – собирай сюда водителей! – крикнул капитан второму офицеру.
– Понял, сейчас всё будет, – ответил ему старлей. Затем быстро запрыгнул в машину и дал задний ход. Остановилась машина ДПС метров через сто, сразу за автомобильным мостом. Старший лейтенант вышел из машины на обочину и поднял вверх полосатый жезл.
Транспорт, идущий по трассе, начал останавливаться. Теперь уже можно было рассмотреть, что это как раз и были дальнобойные фуры, везущие груз из Санкт-Петербурга. Капитан включил рацию.
– Так, давай сюда две фуры. Пусть подойдут ко мне и заблокируют дорогу на каждой полосе.
– Понял, – с шипением, преодолевая частотные помехи, ответил капитану голос за мостом.
Минуты через три, после коротких переговоров с инспектором ДПС, фуры подъехали и остановились в двадцати метрах от перевёрнутого пикапа. Капитан подошёл к дальнобойщикам.
– Мужики, надо машину с дороги убрать. Можете тросом зацепить? Есть трос?
– Да трос есть, только как её на колёса поставить?
– Давайте, дёрните. Может, получится.
– Сейчас посмотрим.
Из дальнобойного глобика – «Вольво» с надписью Globetrotter над кабиной, вышел крепкий мужчина. Подойдя к пикапу, дальнобойщик спросил: «Не повезло? Бывает… Где у тебя зацепиться можно?»
– Ну, смотри. Точка для троса тут только одна – под передним бампером. Вот здесь, внизу. Других нет. Её на колёса поставить надо, понимаешь? Тросом не получится – она просто потащится за тобой по льду, и всё. Что от троса толку? Точки опоры здесь нет, лёд сплошной. До Москвы её так тянуть будешь.
– Ладно. Погоди, сейчас разберёмся.
Подошёл капитан: «Ну, что тут у вас?»
– Слушай, давай я ребят позову. Там вроде ещё фуры подъехали. Тросом мы её на колёса не поставим, – ответил инспектору водитель.
– Думаешь, не получится?
– Думаю, что нет. Если бы она поперёк дороги лежала, тогда можно было бы дёрнуть. А так только за собой потащим, да и объезжать её замучаюсь. Давай, я ребят соберу? Толкнём хорошенько, первый раз что ли? Никуда не денется, пойдёт в раскачку.
– Ладно, давай.
Водитель «Вольво» вернулся к своей фуре. Залез в кабину и включил рацию: «Мужики! Санёк на связи. Все, кто стоит за мной перед мостом, давайте подходите сюда. Надо перевёртыш с дороги убрать, помощь нужна. А то ещё долго так стоять будем. Слышно меня?»
«Слышим тебя, Санёк! Сейчас подойдём!» – хрипло ответила рация.
Санёк спустился на дорогу. За ним вылез из кабины и встал рядом его сменщик. Через пару минут стали подходить другие водители. Всего набралось четырнадцать человек. Санёк что-то им стал объяснять, показывая рукой на пикап. Затем все подошли к перевёрнутому внедорожнику. Из группы поддержки вперёд вышел седой мужчина. Подойдя, обошёл вокруг пикапа, внимательно его осмотрев.
– Так, давайте шесть человек сюда, – Седой махнул рукой в сторону крыши. – Ещё по одному – у капота и сзади. Хотя… У кузова и двоим можно встать. Схватиться есть за что.
– Да тут хрен устоишь, – ответил Седому один из водил, мелко семеня подошвами по льду.
– Да вижу я. Поэтому остальные на подстраховке. – Ну, встаём?
– А может, у днища ещё встать? Вон, за колёса можно схватиться, – спросил один из парней.
– Можно то оно можно, да кому это нужно… За какое место тебя тащить прикажешь, когда машина валиться начнёт? – ответил Седой. – Поскользнёшься, там и останешься… Нет, ребята. От днища все отходим!
Парни зашевелились. Осторожно перебирая ногами по льду, постепенно окружили машину. Каждый встал на своё место.
– Так, готовы? Давай на раз, толкайте по команде. Приготовились!
Все крепко ухватились за кузов, стараясь поудобнее поставить ноги.
– И… Раз! – машина чуть дёрнулась.
– Навались! – крикнул Седой. – В раскачку давай! И… Раз! Толкайте! И… Раз!
Мужики старались поймать нужный ритм, крепко упираясь ногами в асфальт.
- И… Раз! И… Раз! – внедорожник слегка качнулся.
- Давай, сейчас пойдёт! – подбадривал ребят Санёк.
- И… Раз! И… Раз! И… Раз! – давал рукой отмашку Седой.
Машина качнулась ещё… И ещё… Амплитуда становилась всё больше. Вошедшие в ритм водители, почувствовав, как пикап стал двигаться, удвоили усилия. Наконец, после очередного толчка внедорожник замер на двух колёсах, поймав точку равновесия.
– Толкай! – крикнул Седой. И машина пошла вниз, стремительно набирая скорость.
– Отходи! – заорал Санёк.
Внедорожник тяжело упал на дорогу. Левая сторона машины подпрыгнула три раза – и пикап замер. Затем, неожиданно для всех, заскользил по гладкому льду к обочине, постепенно набирая скорость.
«Да, блин!» – ругнулся Он и рванул к машине. Открыв переднюю дверь, встал ногой на порожек и запрыгнул в кабину. Вынул из правого кармана куртки ключ и вставил в замок зажигания. Отжав сцепление, повернул ключ в замке. Двигатель послушно откликнулся. Машина ожила. Он вывел пикап на спасительную обочину и остановился, поставив машину на ручной тормоз.
– Ничего себе! – удивлённо воскликнул один из водителей. – Это она чё, вот просто завелась и поехала?!
– А ты как думал? – ответил ему Седой. – Это тебе не абы что… Тут понимать надо! Япона мать! Вещь, одним словом…
Он вышел из машины: – Спасибо, мужики! Выручили!
– Да не за что, – произнёс Санёк. – Мы и себя выручили, ехать-то надо…
Подошёл Седой: – Да, дела… Больше тридцати лет баранку кручу, а такое нечасто видел. Вроде и мороза нет, а дождь ночью прошёл – и всё. Считай, капут! Асфальт ночью всегда холоднее воздуха, а если ещё и ветерок… Замерзает на раз. Чёрный лёд!
Вслед за Седым к пикапу подошёл инспектор ДПС.
– Ну, как Вы? Всё в порядке?
– Да, вроде всё нормально.
– Вам какие-нибудь бумаги надо оформлять? Каско заполнять нужно? У нас просто сто семнадцатый вызов уже.
– А у меня какой был?
– У Вас? Сто двенадцатый.
– Понятно… Нет, не нужно ничего оформлять. Спасибо Вам огромное!
– Да не за что. Значит, смотрите. Ребята сейчас поедут. Если машина на ходу, давайте сразу за ними. А мы дорогу откроем.
Инспектор повернулся к Седому с Саньком: – Значит, так. Вы оба пойдёте впереди. Каждый на своей полосе. Пока лёд не кончится, скорость держите не больше сорока. Всё ясно?
– Сделаем, – кивнул Седой.
– Вот и отлично, – капитан повернулся и направился к патрульной машине.
* * *
Пока все готовились к движению, Он решил осмотреть машину.
«Так… Правое стекло разбито, но это мы уже знаем… Зеркала бокового нет, срезало начисто. Накладка пластиковая на правом крыле потёрта. Да и само крыло. Краска на обоих дверях стёрта до металла. На передней – больше, на задней – меньше. Что ещё? Рейлинг вдоль правого борта кузова. Хорошо его помяло. Только получается, что он-то как раз весь кузов и спас, даже краска не поцарапана. А ещё что? Неужели всё? Даже не повело ничего? Фантастика! Вот уж действительно, япона мать…» – Он достал сигарету из пачки. Машинально размял пальцами табак. Вынул из кармана зажигалку и отвернулся от ветра в сторону леса, чтобы прикурить.
От испуга сигарета выпала из пальцев. Там, под покровом еловых ветвей, сидела на земле старуха. Её чёрное одеяние сливалось с темнотой ночи. На фоне тёмного леса выделялись только белые кисти рук, держащие лежащую на коленях косу, и туманное лицо с пустыми глазницами. Отблеск чёрного льда отразился от длинного лезвия холодным пламенем…
– Курить вредно, если ты не в курсе, – раздался скрипучий голос. – Что смотришь? Рисковый ты парень, как я посмотрю. Решил машину положить, чтобы остановить меня? Ну, что же… Поздравляю! Тебе это удалось… Как ни старалась я оттолкнуть тебя от обочины, а ты меня всё-таки переиграл. Вот уж не думала, что ты способен пожертвовать ферзём.
Он вздрогнул от испуга и неожиданности. Затем, медленно приходя в себя и смотря в пустые глаза старухи, жёстко произнёс: – Любишь в шахматы играть? Ты хотя бы назови себя для начала. У нас в городе бомжи на Петроградке воспитаннее, чем ты.
– Что?!!! Да как ты смеешь?!
– А ты?! То появляешься, то исчезаешь, то насмехаешься… То мусором на ветках прикинешься, то ещё чем… Да ещё и тыкаешь незнакомому человеку!
– Ах, так ты думал, это мусор на деревьях болтается? Вот уж не предполагала, что меня можно с чем-то спутать. Неужели я похожа на какой-то пакет? Или на призрачный дым от твоих сигарет? – хрипло рассмеялась старуха.
– Нет, конечно. Сейчас ты похожа на ту, кто ты есть на самом деле. А до этого – да, на мусор… Ты уж извини. Просто в темноте не всё можно разглядеть – и многое можно перепутать.
– Можно. Особенно тогда, когда не желаешь видеть истинное положение вещей.
– А какое оно, это положение? Как можно увидеть истину? Да ещё в темноте?
– Никак. Нельзя увидеть. Можно только почувствовать.
– Не все это могут – чувствовать.
– Ошибаешься. Все. И ты тоже. Просто кто-то раньше, а кто-то позже. Ты же сейчас меня почувствовал?
– Да. Но зачем ты здесь? Там, на трассе – перевёрнутые машины. Это ты сделала?
– Да, я.
– Тогда я не пойму. Машины перевёрнуты, но люди, которые в них ехали, живы. Или всё-таки кто-то погиб?
– Нет… Никто сегодня на этой дороге не ушёл со мной.
– Тогда зачем???
– Ну, знаешь ли… Мне тоже иногда бывает скучно! – снова рассмеялась старуха надрывным скрипящим смехом.
– А я тебе не верю!
– Что? Как ты смел! Ты! Ты не веришь мне?!
– Нет. И не надо кричать. Исходя из твоего предназначения, человек ты… Прошу прощения… Существо ты довольно ответственное, и вряд ли будешь заниматься такими дешёвыми развлечениями. Но тогда… Тогда зачем ты это делала?
– Ну, ладно… К твоему сведению, я никогда сама ничего не делаю. По вашим общественным понятиям, я всего лишь отношусь к исполнительной власти, и не более того. Кого мне увести с собой в другой мир – решает власть законодательная. Ты понимаешь, о чём я?
– То есть… Решаешь не ты? А кто? Неужели ОН?
– Не совсем. Не забывай, их двое. Решают ОНИ.
– Они… Да, я понимаю. Но если ты ничего не решаешь, а все, кто попал в аварию этим утром, остались живы, то зачем были отданы эти приказы?
– Зачем? Ты же просил тебе не тыкать? Так вот… Понимаете, юноша, не всё в этом мире так просто и очевидно, как кажется… Как Вам сказать… Вы же помните перевёрнутую чёрную машину в канаве, а рядом – плачущую женщину, которую успокаивал её муж?
– Да, помню.
– Ну так вот… Если бы они продолжили движение, то через какое-то время в их автомобиль врезался бы грузовик с нетрезвым водителем – вот тогда они бы непременно погибли.
– То есть, как? Вы хотите сказать…
– Я уже всё сказала. Ещё раз – я не принимаю решений, я их выполняю. И предназначение моё состоит не только в том, чтобы уводить подобных тебе в другие миры, но и следить за тем, чтобы всё происходило вовремя. Всё должно исполняться строго в назначенный срок. А кому какой срок будет отмерен от роду – решать не мне. К тому же и сроки могут меняться – каждому воздаётся сверху по делам его. Вот только демоны то и дело пытаются эти сроки изменить, вот и приходится вмешиваться.
– Демоны? Они существуют?
– Да, существуют. Ты разве не знал? Демоны – это люди, которые ими становятся.
– Люди?
– Ну да. Странно, что ты не знаешь. Рождаетесь вы все одинаковыми, но с течением времени начинаете меняться. Кому-то суждено стать ангелом, а кому-то демоном. Всё просто.
– Ты хочешь сказать, что со временем у нас на плечах остаются либо ангелы, либо бесы?
– Да. Примерно так, молодой человек.
– Но разве не может быть так, что они оба могут оставаться на шее, пока ты не придёшь исполнить приказ?
– Может. Всё в этом мире возможно.
– И что тогда будет?
– Ничего… До назначенного таким людям срока они будут крайне чувствительны к разного рода житейским мелочам, но когда я приду – им в любом случае придётся сделать свой выбор.
– А если человек их обоих сбросит со своих плеч? Такое бывает?
– Конечно. Я только что сказала, что в этом мире ничьи возможности не ограничены. Другой вопрос – процент вероятности такого развития событий. Не такой уж он большой, но тем не менее… Всякое бывает.
– Ты говоришь, бывает? А что происходит с такими людьми? Если их перестают контролировать, они получают неограниченные возможности?
– Можно сказать и так. Знаешь, в психиатрических больницах, в которые попадают люди, освободившиеся от контроля, возможности для полёта мысли действительно ничем не ограничены. Тело – да, есть смирительная рубашка. Но смирительную рубашку для мозга люди ещё не изобрели. Лекарства лишь как-то меняют процессы мысленной активности, но остановить их они не могут.
– Значит, так всё и работает…
– Да, так. В общих чертах, конечно.
– А все остальные машины… Они тоже сошли с трассы из-за того, что кому-то грозила опасность?
– Да. Грозила. В той или иной мере.
– А тогда почему такое количество аварий случилось именно сегодня? Не вчера, не неделю назад или ещё когда-нибудь?
– Любопытный ты, как я посмотрю! Меньше знаешь – лучше спишь, не так ли? Нет тут никакого секрета. Ты хоть представляешь, какой у меня объем работы? Я в отпуске последний раз была триста лет назад, да и то всего одну неделю. Так что мне гораздо проще собрать всех в одном месте, чем разыскивать по одному. Оптимальная организация рабочего процесса, как у вас сейчас любят говорить…
– Понятно… А я? Мне тоже что-то грозило?
– Тебе? Ну, что ты… Нет, ты тут совсем ни при чём. А я тем более. Можешь сказать спасибо растяпе-дальнобойщику, который забыл убрать пробитое колесо с дороги. Я сама до сих пор не пойму, как ты оказался в этом месте. Ты ещё вчера вечером должен был здесь проехать, откуда ты сейчас тут взялся? И вообще, ты задаёшь слишком много вопросов, тебе не кажется?
– Ты первая со мной заговорила, поэтому и спрашиваю. Если ты говоришь именно со мной, хотя здесь сейчас полно народу, то зачем-то тебе это надо?
– Затем, что если бы не ты и твои выкрутасы, я бы сегодня спокойно завершила всё намеченное. А теперь ищи остальных непонятно где, и ещё неизвестно, кто до них быстрее доберётся – я или демоны.
– Ты хочешь сказать, что я помешал тебе работать?
– Да!!! Наконец-то дошло. Какие же вы всё-таки бестолковые…
– Извини… Не сердись. Я не нарочно.
– Я не сержусь. С чего ты взял? Я никогда не сержусь. Моё время никуда не исчезает, в отличие от вашего. Оно бесконечно, и мне некуда торопиться. Поэтому я не умею сердиться. К тому же я никогда – слышишь, никогда! Никогда не ухожу с пустыми руками.
– Но ты же сказала, что никого сегодня не забрала…
– Я говорила про людей.
– Тогда что у тебя в руках?
– В руке, – старуха медленно отвела руку от пояса и вытянула вперёд. Костлявые пальцы крепко сжимали плюшевого щенка, которого когда-то подарила ему дочь.
– Отдай!!!
– Ещё никто не смог вернуть себе то, что я забирала! Смирись с его потерей. Кто-то ведь должен был погибнуть в этой аварии. Или ты, или он. Больше никого в твоей машине не было. Можешь считать этого щенка компенсацией за нанесённый ущерб. В конце концов, он мне просто понравился…
– Ладно, если ты такая несговорчивая. Хоть кто-то с тобой будет рядом в холодную ночь. Но я всё равно не понимаю… Ты решила со мной заговорить. Заговорить с тем, кто помешал тебе сделать работу и всё испортил. Ты забрала моего щенка, а после этого так вот просто сидишь – и всего лишь болтаешь со мной? Ты владеешь силой и могуществом, неужели ты не станешь меня наказывать?
–Ты боишься???
– Нет. Просто спрашиваю.
– Тогда могу сказать, что ты меня плохо слушал. Я всего лишь исполняю приказы. Моё время не ограниченно, и я всегда могу наверстать упущенное. И, да – есть существа, намного могущественнее, чем я. Кстати, как раз сейчас одно из них сидит на твоём правом плече – и просто угорает от хохота… Имей ввиду – если этот рыжий ангел начнёт размахивать крыльями – он просто свалится! Тогда буду смеяться я…
Он оглянулся испуганно, тронув себя за плечо… Деревья шелохнулись на самом краю леса под внезапным порывом ветра…
– Не задерживай движение! – раздался из леса хриплый голос, – Нашими разговорами мы всех задерживаем, а разве тебя не учили ценить чужое время? И не переживай за машину – ремонт обойдётся в копейки. Подумаешь, шестьдесят тысяч по нынешним временам за ремонт брутального внедорожника… И позаботься о том, кто у тебя сейчас на правом плече… Иногда ему тоже нужна поддержка.
Он смотрел на то место, где только что сидела старуха. Пусто. Никого. Только эхо скрипучего голоса звенит в ушах… Дважды просигналила фура – из окна «глобика» ему махнули рукой. «Ладно. Курить вредно. Потом покурю…» – и Он сел в машину. Подумав, включил полный привод: «Знать бы раньше, где соломки подстелить…»
Фуры тронулись. Он пристроился за ними вслед, а за ним выстроилась и вся остальная колонна. Где-то минут через сорок фуры протяжно просигналили. Затем фургон на правой полосе увеличил скорость – вторая машина встала следом, освободив левый ряд. Чёрная полоса льда закончилась.
К вечеру Он добрался до Москвы. Поставил машину в гараж к знакомому. Знакомый пенсионер недавно продал старенькую машинку, и гараж пока пустовал.
– Ох, как ты её покоцал-то, – покачал головой шустренький старичок, увидев разбитую машину. – Надолго оставить хочешь?
– Да не знаю пока. Запчасти только завтра поеду заказывать. Месяца на три, может на четыре.
– Ну так что ж… Всё равно до лета пустой простоит. Оставляй. Три тыщи в месяц, по знакомству? Пойдёт?
– Пойдёт… – Вздохнув, Он достал бумажник. – Держи за месяц. Остальные завтра вечером занесу.
На следующий день Он был в автосалоне. Ему нужны были только повреждённые детали – боковое зеркало, разбитое стекло и помятый рейлинг. Поменять их ему помогут. Где покрасить истёртые до металла двери, Он тоже знал.
– Да, заказать можно, – ответил ему менеджер. – Срок поставки полтора – два месяца. Общая стоимость запчастей составит тридцать шесть тысяч двести семнадцать рублей ноль ноль копеек.
– Хорошо, – ответил Он менеджеру.
Возвращаясь из автосалона, Он вспомнил странный разговор возле тёмного леса: «Старуха ведь озвучила тогда стоимость ремонта… Что она тогда сказала? Шестьдесят тысяч? Ошиблась, старая! Хотя, стоп… Поставит он запчасти сам, а плата за гараж и стоимость покраски дверей? Гараж – двенадцать, и по четыре тысячи за покраску элемента кузова… Крыло и две двери. Рейлинг не в счёт – договорюсь, возьмут бонусом. Итого… Шестьдесят тысяч??? И двести семнадцать рублей… Как она узнала?»
Он сидел в вагоне бесконечной московской подземки. В самом хвосте вагона, прислонившись плечом к стене. Колёса постукивали на стыках рельсов, отмеряя бегущее время по своим, подземным часам… «Надо же… У каждого свои часы, а время – одно для всех… Да? Или нет? Или у каждого из нас – своё время, данное только ему? Нас всех действительно контролируют? Или нет? Всё предопределено? И все всё знают, кроме нас самих… Вот уж нет!!!» – ответил Он сам себе. «Что там было? Там, где была эта старуха? Лёд. Там был лёд. Чёрный лёд… Лёд? Всего лишь вода – только в твёрдом агрегатном состоянии. И как умело она её использовала… Если уж простая вода может нарушить равновесие хрупкой жизни, то о чём тут вообще говорить…
Хотя… Не совсем так. Не такая она и простая. Чёрный лёд? В одной из самых распространённых моделей цветов – RGB, использующей для обозначения любого оттенка интенсивность трёх основных цветов – красного, зелёного и синего, код чёрного цвета – шесть нулей. Отсутствие красок. Отсутствие жизни. Абсолютная пустота… Хештег шесть нулей. Отблеск чёрного льда…
Этот зловещий отблеск может проявиться где угодно. На любой дороге. Над любым городом. Над любой страной. Над любым континентом. Надо всем миром, в конце концов… Никого ведь не удивляют затмения солнца? Чёрный лёд может устроить хорошую встряску... И тряхнуть может так, что не только машины слетят с дорог, но и все мы содрогнёмся, потеряв то, что дано нам было от рождения свыше. Не дай Бог, такое случится… Но в любом случае – мы просто не имеем права этого потерять. Каждый из нас сам должен выбрать, с кем ему оставаться…»
Он положил свою левую ладонь на правое плечо, пытаясь его согреть – и устало закрыл глаза.
– Авария на дороге. Перевернулась машина. Медпомощь не требуется. Но машина заняла две полосы из двух, и убрать её с дороги своими силами не представляется возможным. Срочно требуется помощь. Здесь темно, и если в машину кто-нибудь врежется, могут погибнуть люди! Моё местонахождение – трасса М-10, объездная дорога вокруг Тосно, направление от Санкт-Петербурга к Москве, конец пятьдесят девятого километра, сразу за автомобильным мостом.
– Передаю Ваш запрос в соответствующие службы. Ждите, к Вам приедут.
Всё. Отбой. «К вам приедут…» – передразнил Он оператора. «Откуда они приедут? Из Тосно? Из Питера? Те, кто едут сейчас по этой трассе вслед за мной, приедут намного быстрее…» – Он посмотрел на часы. «Сколько прошло времени после остановки? Четыре минуты. Не успеют они приехать. Была бы лебёдка, ещё можно было бы что-то придумать. А руками двигать эту махину бесполезно. Это не «Ока» – табуретка на колёсах, которую одному можно легко убрать с дороги…»
Шум на трассе. Он посмотрел сквозь мост, под которым факелом пролетел его пикап. Пусто, не видно огней. Он оглянулся. По встречной, в левом ряду, в сторону Питера двигалась белая легковушка с мигающими проблесковыми маячками. «Неужели?!» – никогда ещё «люстра» на крыше автомобиля ДПС не радовала его так, как сейчас. Он подбежал вплотную к отбойнику, поднял вверх руки и стал размахивать и руками, и фонарём. Машинка с красно-синими маяками на крыше два раза мигнула в ответ фарами и пронеслась мимо. «Неужели увидели?» – Он посмотрел вслед проехавшему экипажу. На машине вспыхнули стоп-сигналы, а затем замигал левый поворотник. «Там же за мостом есть технический проезд!» – надежда на лучшее внезапно возвратилась.
Машина развернулась и подъехала, остановившись рядом с пикапом. Из машины вышли два офицера дорожно-патрульной службы.
– Инспектор … Что у Вас случилось?
– Лёд на дороге. Ушёл в занос.
– Медицинская помощь требуется?
– Нет, со мной всё в порядке.
– Вы уверены? У Вас кровь на щеке.
– Да ерунда. Стекло боковое разбилось. Аптечка в машине, потом обработаю. Товарищ инспектор, сейчас машину с дороги нужно убрать. Неудачно я как-то приземлился, всю дорогу перегородил.
– Да, вижу. Не Вы первый. И с Вашей проблемой тоже разберёмся. Вы, вот что – не стойте рядом с машиной, отойдите на обочину. Ваш фонарик мы заметили, но можете мне поверить – те, кто поедут по трассе, его не увидят, хоть выше головы прыгайте. Вернее, увидят – но уже тогда, когда тормозить будет поздно. Идите на обочину, успокойтесь. Теперь это наша работа.
– Да, я понял. Я спокоен, капитан. Всё в порядке.
Он выключил фонарь и пошёл к обочине. Сделав несколько скользящих шагов, остановился на той самой спасительной полоске светлого грунта, на которую ещё несколько минут назад пытался направить свою машину. Хлопнул себя по левому карману замшевой куртки. Достал пачку сигарет, откинул пальцем картонную крышечку. Перевернул пачку и постучал по дну пальцем, вытряхнув белую сигарету на ладонь. Сунул пачку в карман, размял пальцами сигарету и поднёс к губам. Потом достал из того же кармана зажигалку и чиркнул колёсиком. Жадно затянувшись, медленно выдохнул дым. Слетая с губ тонкой струйкой, дым поднимался вверх, причудливо клубясь на фоне тёмного леса. Вот белёсое кольцо тает медленно в воздухе, за ним ещё одно, и ещё… Там, в лесу, несколько разлапистых елей. И вдруг на фоне тёмных ветвей в плывущих клубах сигаретного дыма проявилось лицо с пустыми глазницами. Лицо улыбалось насмешливо, а глазницы смотрели прямо на него. Дрожь прошла по спине… Сегодня он уже это видел. Видел? Да, видел. Тогда это был пакет для мусора. А сейчас? Нет никаких пакетов! Крепко сжимая сигарету двумя пальцами, Он снова затянулся – и резко выдохнул. Дым вылетел изо рта, и клубясь в утренней темноте, стёр этот странный портрет.
Он ещё не успел докурить сигарету, когда на трассе показались далёкие огни.
– Перекрывай движение! Останавливай всех. Если фуры подойдут – собирай сюда водителей! – крикнул капитан второму офицеру.
– Понял, сейчас всё будет, – ответил ему старлей. Затем быстро запрыгнул в машину и дал задний ход. Остановилась машина ДПС метров через сто, сразу за автомобильным мостом. Старший лейтенант вышел из машины на обочину и поднял вверх полосатый жезл.
Транспорт, идущий по трассе, начал останавливаться. Теперь уже можно было рассмотреть, что это как раз и были дальнобойные фуры, везущие груз из Санкт-Петербурга. Капитан включил рацию.
– Так, давай сюда две фуры. Пусть подойдут ко мне и заблокируют дорогу на каждой полосе.
– Понял, – с шипением, преодолевая частотные помехи, ответил капитану голос за мостом.
Минуты через три, после коротких переговоров с инспектором ДПС, фуры подъехали и остановились в двадцати метрах от перевёрнутого пикапа. Капитан подошёл к дальнобойщикам.
– Мужики, надо машину с дороги убрать. Можете тросом зацепить? Есть трос?
– Да трос есть, только как её на колёса поставить?
– Давайте, дёрните. Может, получится.
– Сейчас посмотрим.
Из дальнобойного глобика – «Вольво» с надписью Globetrotter над кабиной, вышел крепкий мужчина. Подойдя к пикапу, дальнобойщик спросил: «Не повезло? Бывает… Где у тебя зацепиться можно?»
– Ну, смотри. Точка для троса тут только одна – под передним бампером. Вот здесь, внизу. Других нет. Её на колёса поставить надо, понимаешь? Тросом не получится – она просто потащится за тобой по льду, и всё. Что от троса толку? Точки опоры здесь нет, лёд сплошной. До Москвы её так тянуть будешь.
– Ладно. Погоди, сейчас разберёмся.
Подошёл капитан: «Ну, что тут у вас?»
– Слушай, давай я ребят позову. Там вроде ещё фуры подъехали. Тросом мы её на колёса не поставим, – ответил инспектору водитель.
– Думаешь, не получится?
– Думаю, что нет. Если бы она поперёк дороги лежала, тогда можно было бы дёрнуть. А так только за собой потащим, да и объезжать её замучаюсь. Давай, я ребят соберу? Толкнём хорошенько, первый раз что ли? Никуда не денется, пойдёт в раскачку.
– Ладно, давай.
Водитель «Вольво» вернулся к своей фуре. Залез в кабину и включил рацию: «Мужики! Санёк на связи. Все, кто стоит за мной перед мостом, давайте подходите сюда. Надо перевёртыш с дороги убрать, помощь нужна. А то ещё долго так стоять будем. Слышно меня?»
«Слышим тебя, Санёк! Сейчас подойдём!» – хрипло ответила рация.
Санёк спустился на дорогу. За ним вылез из кабины и встал рядом его сменщик. Через пару минут стали подходить другие водители. Всего набралось четырнадцать человек. Санёк что-то им стал объяснять, показывая рукой на пикап. Затем все подошли к перевёрнутому внедорожнику. Из группы поддержки вперёд вышел седой мужчина. Подойдя, обошёл вокруг пикапа, внимательно его осмотрев.
– Так, давайте шесть человек сюда, – Седой махнул рукой в сторону крыши. – Ещё по одному – у капота и сзади. Хотя… У кузова и двоим можно встать. Схватиться есть за что.
– Да тут хрен устоишь, – ответил Седому один из водил, мелко семеня подошвами по льду.
– Да вижу я. Поэтому остальные на подстраховке. – Ну, встаём?
– А может, у днища ещё встать? Вон, за колёса можно схватиться, – спросил один из парней.
– Можно то оно можно, да кому это нужно… За какое место тебя тащить прикажешь, когда машина валиться начнёт? – ответил Седой. – Поскользнёшься, там и останешься… Нет, ребята. От днища все отходим!
Парни зашевелились. Осторожно перебирая ногами по льду, постепенно окружили машину. Каждый встал на своё место.
– Так, готовы? Давай на раз, толкайте по команде. Приготовились!
Все крепко ухватились за кузов, стараясь поудобнее поставить ноги.
– И… Раз! – машина чуть дёрнулась.
– Навались! – крикнул Седой. – В раскачку давай! И… Раз! Толкайте! И… Раз!
Мужики старались поймать нужный ритм, крепко упираясь ногами в асфальт.
- И… Раз! И… Раз! – внедорожник слегка качнулся.
- Давай, сейчас пойдёт! – подбадривал ребят Санёк.
- И… Раз! И… Раз! И… Раз! – давал рукой отмашку Седой.
Машина качнулась ещё… И ещё… Амплитуда становилась всё больше. Вошедшие в ритм водители, почувствовав, как пикап стал двигаться, удвоили усилия. Наконец, после очередного толчка внедорожник замер на двух колёсах, поймав точку равновесия.
– Толкай! – крикнул Седой. И машина пошла вниз, стремительно набирая скорость.
– Отходи! – заорал Санёк.
Внедорожник тяжело упал на дорогу. Левая сторона машины подпрыгнула три раза – и пикап замер. Затем, неожиданно для всех, заскользил по гладкому льду к обочине, постепенно набирая скорость.
«Да, блин!» – ругнулся Он и рванул к машине. Открыв переднюю дверь, встал ногой на порожек и запрыгнул в кабину. Вынул из правого кармана куртки ключ и вставил в замок зажигания. Отжав сцепление, повернул ключ в замке. Двигатель послушно откликнулся. Машина ожила. Он вывел пикап на спасительную обочину и остановился, поставив машину на ручной тормоз.
– Ничего себе! – удивлённо воскликнул один из водителей. – Это она чё, вот просто завелась и поехала?!
– А ты как думал? – ответил ему Седой. – Это тебе не абы что… Тут понимать надо! Япона мать! Вещь, одним словом…
Он вышел из машины: – Спасибо, мужики! Выручили!
– Да не за что, – произнёс Санёк. – Мы и себя выручили, ехать-то надо…
Подошёл Седой: – Да, дела… Больше тридцати лет баранку кручу, а такое нечасто видел. Вроде и мороза нет, а дождь ночью прошёл – и всё. Считай, капут! Асфальт ночью всегда холоднее воздуха, а если ещё и ветерок… Замерзает на раз. Чёрный лёд!
Вслед за Седым к пикапу подошёл инспектор ДПС.
– Ну, как Вы? Всё в порядке?
– Да, вроде всё нормально.
– Вам какие-нибудь бумаги надо оформлять? Каско заполнять нужно? У нас просто сто семнадцатый вызов уже.
– А у меня какой был?
– У Вас? Сто двенадцатый.
– Понятно… Нет, не нужно ничего оформлять. Спасибо Вам огромное!
– Да не за что. Значит, смотрите. Ребята сейчас поедут. Если машина на ходу, давайте сразу за ними. А мы дорогу откроем.
Инспектор повернулся к Седому с Саньком: – Значит, так. Вы оба пойдёте впереди. Каждый на своей полосе. Пока лёд не кончится, скорость держите не больше сорока. Всё ясно?
– Сделаем, – кивнул Седой.
– Вот и отлично, – капитан повернулся и направился к патрульной машине.
* * *
Пока все готовились к движению, Он решил осмотреть машину.
«Так… Правое стекло разбито, но это мы уже знаем… Зеркала бокового нет, срезало начисто. Накладка пластиковая на правом крыле потёрта. Да и само крыло. Краска на обоих дверях стёрта до металла. На передней – больше, на задней – меньше. Что ещё? Рейлинг вдоль правого борта кузова. Хорошо его помяло. Только получается, что он-то как раз весь кузов и спас, даже краска не поцарапана. А ещё что? Неужели всё? Даже не повело ничего? Фантастика! Вот уж действительно, япона мать…» – Он достал сигарету из пачки. Машинально размял пальцами табак. Вынул из кармана зажигалку и отвернулся от ветра в сторону леса, чтобы прикурить.
От испуга сигарета выпала из пальцев. Там, под покровом еловых ветвей, сидела на земле старуха. Её чёрное одеяние сливалось с темнотой ночи. На фоне тёмного леса выделялись только белые кисти рук, держащие лежащую на коленях косу, и туманное лицо с пустыми глазницами. Отблеск чёрного льда отразился от длинного лезвия холодным пламенем…
– Курить вредно, если ты не в курсе, – раздался скрипучий голос. – Что смотришь? Рисковый ты парень, как я посмотрю. Решил машину положить, чтобы остановить меня? Ну, что же… Поздравляю! Тебе это удалось… Как ни старалась я оттолкнуть тебя от обочины, а ты меня всё-таки переиграл. Вот уж не думала, что ты способен пожертвовать ферзём.
Он вздрогнул от испуга и неожиданности. Затем, медленно приходя в себя и смотря в пустые глаза старухи, жёстко произнёс: – Любишь в шахматы играть? Ты хотя бы назови себя для начала. У нас в городе бомжи на Петроградке воспитаннее, чем ты.
– Что?!!! Да как ты смеешь?!
– А ты?! То появляешься, то исчезаешь, то насмехаешься… То мусором на ветках прикинешься, то ещё чем… Да ещё и тыкаешь незнакомому человеку!
– Ах, так ты думал, это мусор на деревьях болтается? Вот уж не предполагала, что меня можно с чем-то спутать. Неужели я похожа на какой-то пакет? Или на призрачный дым от твоих сигарет? – хрипло рассмеялась старуха.
– Нет, конечно. Сейчас ты похожа на ту, кто ты есть на самом деле. А до этого – да, на мусор… Ты уж извини. Просто в темноте не всё можно разглядеть – и многое можно перепутать.
– Можно. Особенно тогда, когда не желаешь видеть истинное положение вещей.
– А какое оно, это положение? Как можно увидеть истину? Да ещё в темноте?
– Никак. Нельзя увидеть. Можно только почувствовать.
– Не все это могут – чувствовать.
– Ошибаешься. Все. И ты тоже. Просто кто-то раньше, а кто-то позже. Ты же сейчас меня почувствовал?
– Да. Но зачем ты здесь? Там, на трассе – перевёрнутые машины. Это ты сделала?
– Да, я.
– Тогда я не пойму. Машины перевёрнуты, но люди, которые в них ехали, живы. Или всё-таки кто-то погиб?
– Нет… Никто сегодня на этой дороге не ушёл со мной.
– Тогда зачем???
– Ну, знаешь ли… Мне тоже иногда бывает скучно! – снова рассмеялась старуха надрывным скрипящим смехом.
– А я тебе не верю!
– Что? Как ты смел! Ты! Ты не веришь мне?!
– Нет. И не надо кричать. Исходя из твоего предназначения, человек ты… Прошу прощения… Существо ты довольно ответственное, и вряд ли будешь заниматься такими дешёвыми развлечениями. Но тогда… Тогда зачем ты это делала?
– Ну, ладно… К твоему сведению, я никогда сама ничего не делаю. По вашим общественным понятиям, я всего лишь отношусь к исполнительной власти, и не более того. Кого мне увести с собой в другой мир – решает власть законодательная. Ты понимаешь, о чём я?
– То есть… Решаешь не ты? А кто? Неужели ОН?
– Не совсем. Не забывай, их двое. Решают ОНИ.
– Они… Да, я понимаю. Но если ты ничего не решаешь, а все, кто попал в аварию этим утром, остались живы, то зачем были отданы эти приказы?
– Зачем? Ты же просил тебе не тыкать? Так вот… Понимаете, юноша, не всё в этом мире так просто и очевидно, как кажется… Как Вам сказать… Вы же помните перевёрнутую чёрную машину в канаве, а рядом – плачущую женщину, которую успокаивал её муж?
– Да, помню.
– Ну так вот… Если бы они продолжили движение, то через какое-то время в их автомобиль врезался бы грузовик с нетрезвым водителем – вот тогда они бы непременно погибли.
– То есть, как? Вы хотите сказать…
– Я уже всё сказала. Ещё раз – я не принимаю решений, я их выполняю. И предназначение моё состоит не только в том, чтобы уводить подобных тебе в другие миры, но и следить за тем, чтобы всё происходило вовремя. Всё должно исполняться строго в назначенный срок. А кому какой срок будет отмерен от роду – решать не мне. К тому же и сроки могут меняться – каждому воздаётся сверху по делам его. Вот только демоны то и дело пытаются эти сроки изменить, вот и приходится вмешиваться.
– Демоны? Они существуют?
– Да, существуют. Ты разве не знал? Демоны – это люди, которые ими становятся.
– Люди?
– Ну да. Странно, что ты не знаешь. Рождаетесь вы все одинаковыми, но с течением времени начинаете меняться. Кому-то суждено стать ангелом, а кому-то демоном. Всё просто.
– Ты хочешь сказать, что со временем у нас на плечах остаются либо ангелы, либо бесы?
– Да. Примерно так, молодой человек.
– Но разве не может быть так, что они оба могут оставаться на шее, пока ты не придёшь исполнить приказ?
– Может. Всё в этом мире возможно.
– И что тогда будет?
– Ничего… До назначенного таким людям срока они будут крайне чувствительны к разного рода житейским мелочам, но когда я приду – им в любом случае придётся сделать свой выбор.
– А если человек их обоих сбросит со своих плеч? Такое бывает?
– Конечно. Я только что сказала, что в этом мире ничьи возможности не ограничены. Другой вопрос – процент вероятности такого развития событий. Не такой уж он большой, но тем не менее… Всякое бывает.
– Ты говоришь, бывает? А что происходит с такими людьми? Если их перестают контролировать, они получают неограниченные возможности?
– Можно сказать и так. Знаешь, в психиатрических больницах, в которые попадают люди, освободившиеся от контроля, возможности для полёта мысли действительно ничем не ограничены. Тело – да, есть смирительная рубашка. Но смирительную рубашку для мозга люди ещё не изобрели. Лекарства лишь как-то меняют процессы мысленной активности, но остановить их они не могут.
– Значит, так всё и работает…
– Да, так. В общих чертах, конечно.
– А все остальные машины… Они тоже сошли с трассы из-за того, что кому-то грозила опасность?
– Да. Грозила. В той или иной мере.
– А тогда почему такое количество аварий случилось именно сегодня? Не вчера, не неделю назад или ещё когда-нибудь?
– Любопытный ты, как я посмотрю! Меньше знаешь – лучше спишь, не так ли? Нет тут никакого секрета. Ты хоть представляешь, какой у меня объем работы? Я в отпуске последний раз была триста лет назад, да и то всего одну неделю. Так что мне гораздо проще собрать всех в одном месте, чем разыскивать по одному. Оптимальная организация рабочего процесса, как у вас сейчас любят говорить…
– Понятно… А я? Мне тоже что-то грозило?
– Тебе? Ну, что ты… Нет, ты тут совсем ни при чём. А я тем более. Можешь сказать спасибо растяпе-дальнобойщику, который забыл убрать пробитое колесо с дороги. Я сама до сих пор не пойму, как ты оказался в этом месте. Ты ещё вчера вечером должен был здесь проехать, откуда ты сейчас тут взялся? И вообще, ты задаёшь слишком много вопросов, тебе не кажется?
– Ты первая со мной заговорила, поэтому и спрашиваю. Если ты говоришь именно со мной, хотя здесь сейчас полно народу, то зачем-то тебе это надо?
– Затем, что если бы не ты и твои выкрутасы, я бы сегодня спокойно завершила всё намеченное. А теперь ищи остальных непонятно где, и ещё неизвестно, кто до них быстрее доберётся – я или демоны.
– Ты хочешь сказать, что я помешал тебе работать?
– Да!!! Наконец-то дошло. Какие же вы всё-таки бестолковые…
– Извини… Не сердись. Я не нарочно.
– Я не сержусь. С чего ты взял? Я никогда не сержусь. Моё время никуда не исчезает, в отличие от вашего. Оно бесконечно, и мне некуда торопиться. Поэтому я не умею сердиться. К тому же я никогда – слышишь, никогда! Никогда не ухожу с пустыми руками.
– Но ты же сказала, что никого сегодня не забрала…
– Я говорила про людей.
– Тогда что у тебя в руках?
– В руке, – старуха медленно отвела руку от пояса и вытянула вперёд. Костлявые пальцы крепко сжимали плюшевого щенка, которого когда-то подарила ему дочь.
– Отдай!!!
– Ещё никто не смог вернуть себе то, что я забирала! Смирись с его потерей. Кто-то ведь должен был погибнуть в этой аварии. Или ты, или он. Больше никого в твоей машине не было. Можешь считать этого щенка компенсацией за нанесённый ущерб. В конце концов, он мне просто понравился…
– Ладно, если ты такая несговорчивая. Хоть кто-то с тобой будет рядом в холодную ночь. Но я всё равно не понимаю… Ты решила со мной заговорить. Заговорить с тем, кто помешал тебе сделать работу и всё испортил. Ты забрала моего щенка, а после этого так вот просто сидишь – и всего лишь болтаешь со мной? Ты владеешь силой и могуществом, неужели ты не станешь меня наказывать?
–Ты боишься???
– Нет. Просто спрашиваю.
– Тогда могу сказать, что ты меня плохо слушал. Я всего лишь исполняю приказы. Моё время не ограниченно, и я всегда могу наверстать упущенное. И, да – есть существа, намного могущественнее, чем я. Кстати, как раз сейчас одно из них сидит на твоём правом плече – и просто угорает от хохота… Имей ввиду – если этот рыжий ангел начнёт размахивать крыльями – он просто свалится! Тогда буду смеяться я…
Он оглянулся испуганно, тронув себя за плечо… Деревья шелохнулись на самом краю леса под внезапным порывом ветра…
– Не задерживай движение! – раздался из леса хриплый голос, – Нашими разговорами мы всех задерживаем, а разве тебя не учили ценить чужое время? И не переживай за машину – ремонт обойдётся в копейки. Подумаешь, шестьдесят тысяч по нынешним временам за ремонт брутального внедорожника… И позаботься о том, кто у тебя сейчас на правом плече… Иногда ему тоже нужна поддержка.
Он смотрел на то место, где только что сидела старуха. Пусто. Никого. Только эхо скрипучего голоса звенит в ушах… Дважды просигналила фура – из окна «глобика» ему махнули рукой. «Ладно. Курить вредно. Потом покурю…» – и Он сел в машину. Подумав, включил полный привод: «Знать бы раньше, где соломки подстелить…»
Фуры тронулись. Он пристроился за ними вслед, а за ним выстроилась и вся остальная колонна. Где-то минут через сорок фуры протяжно просигналили. Затем фургон на правой полосе увеличил скорость – вторая машина встала следом, освободив левый ряд. Чёрная полоса льда закончилась.
К вечеру Он добрался до Москвы. Поставил машину в гараж к знакомому. Знакомый пенсионер недавно продал старенькую машинку, и гараж пока пустовал.
– Ох, как ты её покоцал-то, – покачал головой шустренький старичок, увидев разбитую машину. – Надолго оставить хочешь?
– Да не знаю пока. Запчасти только завтра поеду заказывать. Месяца на три, может на четыре.
– Ну так что ж… Всё равно до лета пустой простоит. Оставляй. Три тыщи в месяц, по знакомству? Пойдёт?
– Пойдёт… – Вздохнув, Он достал бумажник. – Держи за месяц. Остальные завтра вечером занесу.
На следующий день Он был в автосалоне. Ему нужны были только повреждённые детали – боковое зеркало, разбитое стекло и помятый рейлинг. Поменять их ему помогут. Где покрасить истёртые до металла двери, Он тоже знал.
– Да, заказать можно, – ответил ему менеджер. – Срок поставки полтора – два месяца. Общая стоимость запчастей составит тридцать шесть тысяч двести семнадцать рублей ноль ноль копеек.
– Хорошо, – ответил Он менеджеру.
Возвращаясь из автосалона, Он вспомнил странный разговор возле тёмного леса: «Старуха ведь озвучила тогда стоимость ремонта… Что она тогда сказала? Шестьдесят тысяч? Ошиблась, старая! Хотя, стоп… Поставит он запчасти сам, а плата за гараж и стоимость покраски дверей? Гараж – двенадцать, и по четыре тысячи за покраску элемента кузова… Крыло и две двери. Рейлинг не в счёт – договорюсь, возьмут бонусом. Итого… Шестьдесят тысяч??? И двести семнадцать рублей… Как она узнала?»
Он сидел в вагоне бесконечной московской подземки. В самом хвосте вагона, прислонившись плечом к стене. Колёса постукивали на стыках рельсов, отмеряя бегущее время по своим, подземным часам… «Надо же… У каждого свои часы, а время – одно для всех… Да? Или нет? Или у каждого из нас – своё время, данное только ему? Нас всех действительно контролируют? Или нет? Всё предопределено? И все всё знают, кроме нас самих… Вот уж нет!!!» – ответил Он сам себе. «Что там было? Там, где была эта старуха? Лёд. Там был лёд. Чёрный лёд… Лёд? Всего лишь вода – только в твёрдом агрегатном состоянии. И как умело она её использовала… Если уж простая вода может нарушить равновесие хрупкой жизни, то о чём тут вообще говорить…
Хотя… Не совсем так. Не такая она и простая. Чёрный лёд? В одной из самых распространённых моделей цветов – RGB, использующей для обозначения любого оттенка интенсивность трёх основных цветов – красного, зелёного и синего, код чёрного цвета – шесть нулей. Отсутствие красок. Отсутствие жизни. Абсолютная пустота… Хештег шесть нулей. Отблеск чёрного льда…
Этот зловещий отблеск может проявиться где угодно. На любой дороге. Над любым городом. Над любой страной. Над любым континентом. Надо всем миром, в конце концов… Никого ведь не удивляют затмения солнца? Чёрный лёд может устроить хорошую встряску... И тряхнуть может так, что не только машины слетят с дорог, но и все мы содрогнёмся, потеряв то, что дано нам было от рождения свыше. Не дай Бог, такое случится… Но в любом случае – мы просто не имеем права этого потерять. Каждый из нас сам должен выбрать, с кем ему оставаться…»
Он положил свою левую ладонь на правое плечо, пытаясь его согреть – и устало закрыл глаза.
Резида ЗЛАТОУСТОВА
Живу в прекрасном городе с богатой историей – Казань, и это оказывает влияние на мое творчество. В этом сказочном городе хочется писать книги и рассказы.
Пишу в жанрах: Нон-фикшн, Проза, Юмористические рассказы, Фантастика, Фэнтези.
Публикуюсь начиная с 2020 года. Скоро в издательстве «Кубик» увидит свет моя повесть «Осколки Веры» в жанре «Современный роман, драма». Приглашаю вас, читатели, в мой теплый блог https://www.instagram.com/rezidazlatoustova, где выкладываю свои рассказы, стихи и заметки.
Живу в прекрасном городе с богатой историей – Казань, и это оказывает влияние на мое творчество. В этом сказочном городе хочется писать книги и рассказы.
Пишу в жанрах: Нон-фикшн, Проза, Юмористические рассказы, Фантастика, Фэнтези.
Публикуюсь начиная с 2020 года. Скоро в издательстве «Кубик» увидит свет моя повесть «Осколки Веры» в жанре «Современный роман, драма». Приглашаю вас, читатели, в мой теплый блог https://www.instagram.com/rezidazlatoustova, где выкладываю свои рассказы, стихи и заметки.
СТАТЬ КОРОЛЕВОЙ
Дормидонтов явился глубокой ночью. Долго скребся во входную дверь особняка. Ольга поглядела на антикварные часы на стене. Третий час ночи.
«Снова по девкам своим шлялся, козел старый»! – подумала она. Ольга встала и закутавшись в шаль ручной работы поверх пеньюара, подошла к двери.
– Кто?
– Я, я, Оленька! Дормидонтик твой.
– Куда ключи дел?
– Оленька, детка! Открой и я все расскажу!
Из под двери потянуло предутренним холодком, и Ольга озябла. Пальцы ног, облаченные в тонкие атласные тапочки, сжались.
– Где ключи?
– В озере. В машине.
Ольга удивилась и распахнула дверь.
Паша, не снимая туфель, прошел в гостиную. За ним оставались мокрые следы и местами тянулась тина. Тяжело присел на роскошный диванчик XIX века и расплакался. Ольга замерла в шоке, предчувствуя пятно на диване. «Чем я его выведу?»
– Где машина, Паша?
– В озере, Оля. И я в озере.
– Ты здесь, Паша, не неси чушь.
– Я умер, Оленька. Сегодня в 2:00 в озере Чумском, гражданин Дормидонтов П.А. 1972 г.р. на высокой скорости, не справившись с управлением автомобиля, марки Porsche Cayenne Turbo, гос. номер РА666Й, съехал с моста в озеро. Все это ты прочтешь завтра в сводках утренних новостей.
– Допился ты, Дормидонтов, до белой горячки! Все! Я звоню Иванову, пусть с капельницей приезжает и выводит тебя из запоя.
– Дура, ты, Оленька! Как была дурой из Калачева, так и осталась. Я же сказал — я умер. Как он мне капельницу поставит? Я есмь дух.
– Идиот. Сиди уже. Спи. Я за машиной. Пусть поднимут ее, если не врешь.
Ольга вызвала водителя и они поехали на место, куда указал Дормидонтов.
В предрассветной дымке, с первыми лучами солнца, Порше, который достали из воды, засиял чистенькими, новенькими боками. Ольга схватилась одной рукой за область сердца, другой вцепилась в водителя. За рулем машины, свесив голову на руль, лежал Дормидонтов.
Ольга не проронила ни слова по дороге домой.
Зашла в дом. Дормидонтов ел евро. На блюде лежали веером евро достоинством в двести каждая. Паша неторопливо наливал кетчуп, сбрызгивал горчицей, аккуратно нанизывал на вилку и задумчиво жевал.
Ольга присела рядом.
– Из сейфа? Которые на Сейшелы были?
– Сейшелы-Мейшелы. Ешь, давай. Оевривайся. – подтвердил Паша и запил банкноту марочным коньяком.
Оля, ничего не соображая, приняла от мужа банкноту на вилке и начала жевать. По щекам лились слезы. Ей вдруг привиделся молодой Паша Дормидонтов. И она была другая. Юная Оленька из Калачева. Они сидят в придорожном кафе, где Оля работает официанткой, ее смена закончилась. Паша привез ей букет полевых ромашек.
– Жуй, Пашка, оромашкивайся! – подначивает его Оля и заливисто смеется.
– А и съем. – Паша шутливо раскладывает ромашки веером на тарелке и заливая кетчупом, начинает жевать. – Пойдешь за меня замуж?
– Как не пойти? Пойду!
Ольга очнулась и посмотрела вокруг. Паша-дух шумно, с придыханием, спал, прикрыв лицо веером банкнот. Кого из них хоронить? – отупело размышляла Ольга. Того из озера или этого, который здесь, но он бодр и даже спит с дыханием?
На каминной полке расположился кот. Он улыбался. Наглый, рыжий, огромный котяра.
– Дау-у-у пожра-ать? – проголосил кот.
Ольга даже не удивилась.
– Чтоу-у тебе-е? – в тон ему пропела она.
Кот на удивление легко спрыгнул с полки и присел на стул по-человечески.
Ольга принесла тарелку и приборы. И всю еду из холодильника. Кот долго ел. Ольга тихо сидела рядом.
Кот вытер усы салфеткой и повернулся к Ольге.
– Уговор был с мужем твоим. Он отдал тебя. Взамен – ему жизнь в образе духа.
– Душу отдал?
– Ты плохо слышишь? Кому твоя душа нужна? Тебя в обмен на ту оболочку, что спит сейчас. И кот шумно дунул в сторону Паши. Банкноты разлетелись в разные стороны.
– Зачем? – удивилась Ольга.
– Ты совершенная дурочка. Правильно муж твой сказал. Собирайся.
Ольга зашла в спальню и подошла к огромному старинному зеркалу. К ступне прилипла одна из банкнот, вся комната была усыпана ими. Она так чахла всю сознательную жизнь над этими купюрами. Так стремилась к роскоши и великолепию. И что в итоге?
Кот открыл зеркальный слой, как дверь.
– Прошу!
Ольга сделала вид, что собирается войти, удачно сделала подсечку коту, подхватила его и заслонила себя им. Нож она приставила к горлу кота. Рыжий не ожидал такой прыти от робкой с виду Ольги и молча висел в ее руке.
– Выходите! Кто там! Иначе ему будет больно.
Из угла зеркала вылетела темная тень, превратившись в огромную сову, она присела на край зеркала и прошелестела:
– Ну здравствуй, дорогая королева! Долго ждали, когда проявится твоя сущность! А нужно было всего лишь сделать пару многоходовок и готово!
– О чем вы?
– А ты думала деньги и власть сами текут к тебе в руки? С животными разговариваешь?
– Пойми наконец не муж играет решающую роль, а ты – королева! Глубоко внутри себя, ты давно догадалась, но запрещала себе даже подумать об этом. Разреши себе быть собой...
Ольга от удивления расслабила руку, чем воспользовался рыжий и выскользнул.
– Мау-у-глость какая! – промяукал кот. – Ей помочь хочешь, а в ответ кинжа-у у моего нежного горла! Ваша честь, к ответу ее!
– Я сейчас всем отвечу! Я вам еще задам жару! – взбесилась Ольга и смело вошла в зеркало, пригнув голову. Зеркальный слой захлопнулся. Ольга оглянулась. Дормидонтов сквозь слои зеркала, был слегка искажен, но по-прежнему спал.
Кот тут же исчез, Ольга упала коленями на холодный пол. Она сидела в темной зале, сзади осталось зеркало.
– К ответу, говоришь? – прошелестело что-то над ней.
Ольга пыталась разглядеть сущность, но было темно. Холодок прошел по спине. Ей стало страшно.
«Вот дура то! Как всегда, не могла сдержаться и промолчать», – думала она.
– Да, как всегда, не смогла сдержаться и промолчать. – сущность процитировала ее мысли. – А теперь скажи? Как смеешь ты, с твоими талантами, так бездарно проводить жизнь? Что хорошего ты сделала за отведенное тебе время? Кому было тепло рядом с тобой? О чем ты мечтала? Сколько раз мы посылали к тебе наших гонцов, чтобы поговорить? В образе бездомного сколько раз подходили? А кошки и собаки на улицах? Птицы бились к тебе в окна. Все просили о помощи. Что ты делала?
– Я отворачивалась...
– Отворачивалась и делала вид, что не слышишь. Ты думала «Вот еще тоже мне дар! Дар для нищебродов разговаривать с этой грязью!» Не отворачивайся! Я все равно считываю все, что творится в твоей голове. Когда антикварная мебель и посуда стала важнее всего для тебя? Зачем тебе столько денег? Куда ты копишь? Зачем тебе десятки квартир по всему миру? Кому они останутся после тебя? И главный вопрос, где твои дети? Помнишь ты так хотела мальчика и девочку? Сколько раз ты говорила мужу, что еще не готова. – «Давай поживем для себя».
Ольга закрыла лицо руками. Перед ней ясно возникла картина – она и Паша, совсем юные, взявшись за руки, смеются и говорят о большой дружной семье.
– Ты так хотела все и сразу, так давила на него, что супруг твой «сломался» и загулял. Вот кто охотно пошел на сделку с нами.
Мы оказались в нужное время рядом с ним, когда он умирал. Если ты откажешься быть с нами – он исчезнет. Ты конечно хочешь узнать зачем ты нам? Ты по рождению из нашего мира теней. Случилась темная история. Тебя выкрали и мы долгое время искали тебя. Нашли, но ты все забыла, на гонцов не реагировала. От наших знаков отворачивалась.
– Что теперь будет со мной?
– Это ты и должна сказать сама. Что ты выбираешь? Остаться там? Или пойти к нам и стать той, кто ты по праву рождения. Иди и думай.
Ольга выбралась назад.
В комнате все было, как и прежде. Паша спал. Пробили старинные часы.
«Да как провела жизнь? Никак! Все этого с бесконечной работы ждала, да деньги зачем-то копила» – Ольга начала злится на мужа.
Дормидонтов открыл глаза.
– Что смотришь, Оленька? Всю жизнь мне испортила, и сидишь тут живая. А я умер! Умер!
– Ах, это я все тебе испортила? – Ольга схватила чашку со стола и швырнула в Пашу, тот увернулся, но странный злой блеск появился в его глазах. Она ясно увидела, что это уже не Паша, а нечто потустороннее. И осознала, что ее жизнь проиграна. Он подлетел к ней и начал душить.
– Я не живу и тебе не дам!
Когда туман начал застилать глаза и она поняла, что умирает, она выбрала «Не сдаваться», нащупала нож на столе под собой и ударила. Горло освободилось. Дальше Ольга ничего не помнила. Очнулась и сначала не могла сообразить кто она и где. Осмотрела руку – мужская. Подползла к зеркалу – на нее смотрел Паша, ее муж.
Ей казалось – это дурной сон.
В зеркальной глади отражалась сзади она, Ольга. Неподвижно лежащая на диване. Рядом был нож.
Странно, но по отношению к той, лежащей Ольге она не испытывала никаких эмоций.
В последний раз окинула взглядом комнату, свое мертвое тело и вошла в гладь зеркала.
– Вернулась? – прошелестела сущность.
– Вы сделали все для этого. Партия мной проиграна. Игра окончена, мой король повержен. Я только сейчас поняла, что любовь была самым главным в моей жизни. А я ее и не заметила. Каждый день там был любовью ко мне. Каждое мгновенье человеческой жизни – любовь. А я не ценила. Теперь все неважно. Забирайте и это тело.
– Как скажешь, моя Королева! Вот теперь я вижу – ты готова к своим обязанностям.
Ольга увидела, что у нее больше нет тела. Она ощутила небывалую легкость и взлетела под потолок залы.
– Добро пожаловать в наш мир, Королева! – услышала Ольга со всех сторон.
Дормидонтов явился глубокой ночью. Долго скребся во входную дверь особняка. Ольга поглядела на антикварные часы на стене. Третий час ночи.
«Снова по девкам своим шлялся, козел старый»! – подумала она. Ольга встала и закутавшись в шаль ручной работы поверх пеньюара, подошла к двери.
– Кто?
– Я, я, Оленька! Дормидонтик твой.
– Куда ключи дел?
– Оленька, детка! Открой и я все расскажу!
Из под двери потянуло предутренним холодком, и Ольга озябла. Пальцы ног, облаченные в тонкие атласные тапочки, сжались.
– Где ключи?
– В озере. В машине.
Ольга удивилась и распахнула дверь.
Паша, не снимая туфель, прошел в гостиную. За ним оставались мокрые следы и местами тянулась тина. Тяжело присел на роскошный диванчик XIX века и расплакался. Ольга замерла в шоке, предчувствуя пятно на диване. «Чем я его выведу?»
– Где машина, Паша?
– В озере, Оля. И я в озере.
– Ты здесь, Паша, не неси чушь.
– Я умер, Оленька. Сегодня в 2:00 в озере Чумском, гражданин Дормидонтов П.А. 1972 г.р. на высокой скорости, не справившись с управлением автомобиля, марки Porsche Cayenne Turbo, гос. номер РА666Й, съехал с моста в озеро. Все это ты прочтешь завтра в сводках утренних новостей.
– Допился ты, Дормидонтов, до белой горячки! Все! Я звоню Иванову, пусть с капельницей приезжает и выводит тебя из запоя.
– Дура, ты, Оленька! Как была дурой из Калачева, так и осталась. Я же сказал — я умер. Как он мне капельницу поставит? Я есмь дух.
– Идиот. Сиди уже. Спи. Я за машиной. Пусть поднимут ее, если не врешь.
Ольга вызвала водителя и они поехали на место, куда указал Дормидонтов.
В предрассветной дымке, с первыми лучами солнца, Порше, который достали из воды, засиял чистенькими, новенькими боками. Ольга схватилась одной рукой за область сердца, другой вцепилась в водителя. За рулем машины, свесив голову на руль, лежал Дормидонтов.
Ольга не проронила ни слова по дороге домой.
Зашла в дом. Дормидонтов ел евро. На блюде лежали веером евро достоинством в двести каждая. Паша неторопливо наливал кетчуп, сбрызгивал горчицей, аккуратно нанизывал на вилку и задумчиво жевал.
Ольга присела рядом.
– Из сейфа? Которые на Сейшелы были?
– Сейшелы-Мейшелы. Ешь, давай. Оевривайся. – подтвердил Паша и запил банкноту марочным коньяком.
Оля, ничего не соображая, приняла от мужа банкноту на вилке и начала жевать. По щекам лились слезы. Ей вдруг привиделся молодой Паша Дормидонтов. И она была другая. Юная Оленька из Калачева. Они сидят в придорожном кафе, где Оля работает официанткой, ее смена закончилась. Паша привез ей букет полевых ромашек.
– Жуй, Пашка, оромашкивайся! – подначивает его Оля и заливисто смеется.
– А и съем. – Паша шутливо раскладывает ромашки веером на тарелке и заливая кетчупом, начинает жевать. – Пойдешь за меня замуж?
– Как не пойти? Пойду!
Ольга очнулась и посмотрела вокруг. Паша-дух шумно, с придыханием, спал, прикрыв лицо веером банкнот. Кого из них хоронить? – отупело размышляла Ольга. Того из озера или этого, который здесь, но он бодр и даже спит с дыханием?
На каминной полке расположился кот. Он улыбался. Наглый, рыжий, огромный котяра.
– Дау-у-у пожра-ать? – проголосил кот.
Ольга даже не удивилась.
– Чтоу-у тебе-е? – в тон ему пропела она.
Кот на удивление легко спрыгнул с полки и присел на стул по-человечески.
Ольга принесла тарелку и приборы. И всю еду из холодильника. Кот долго ел. Ольга тихо сидела рядом.
Кот вытер усы салфеткой и повернулся к Ольге.
– Уговор был с мужем твоим. Он отдал тебя. Взамен – ему жизнь в образе духа.
– Душу отдал?
– Ты плохо слышишь? Кому твоя душа нужна? Тебя в обмен на ту оболочку, что спит сейчас. И кот шумно дунул в сторону Паши. Банкноты разлетелись в разные стороны.
– Зачем? – удивилась Ольга.
– Ты совершенная дурочка. Правильно муж твой сказал. Собирайся.
Ольга зашла в спальню и подошла к огромному старинному зеркалу. К ступне прилипла одна из банкнот, вся комната была усыпана ими. Она так чахла всю сознательную жизнь над этими купюрами. Так стремилась к роскоши и великолепию. И что в итоге?
Кот открыл зеркальный слой, как дверь.
– Прошу!
Ольга сделала вид, что собирается войти, удачно сделала подсечку коту, подхватила его и заслонила себя им. Нож она приставила к горлу кота. Рыжий не ожидал такой прыти от робкой с виду Ольги и молча висел в ее руке.
– Выходите! Кто там! Иначе ему будет больно.
Из угла зеркала вылетела темная тень, превратившись в огромную сову, она присела на край зеркала и прошелестела:
– Ну здравствуй, дорогая королева! Долго ждали, когда проявится твоя сущность! А нужно было всего лишь сделать пару многоходовок и готово!
– О чем вы?
– А ты думала деньги и власть сами текут к тебе в руки? С животными разговариваешь?
– Пойми наконец не муж играет решающую роль, а ты – королева! Глубоко внутри себя, ты давно догадалась, но запрещала себе даже подумать об этом. Разреши себе быть собой...
Ольга от удивления расслабила руку, чем воспользовался рыжий и выскользнул.
– Мау-у-глость какая! – промяукал кот. – Ей помочь хочешь, а в ответ кинжа-у у моего нежного горла! Ваша честь, к ответу ее!
– Я сейчас всем отвечу! Я вам еще задам жару! – взбесилась Ольга и смело вошла в зеркало, пригнув голову. Зеркальный слой захлопнулся. Ольга оглянулась. Дормидонтов сквозь слои зеркала, был слегка искажен, но по-прежнему спал.
Кот тут же исчез, Ольга упала коленями на холодный пол. Она сидела в темной зале, сзади осталось зеркало.
– К ответу, говоришь? – прошелестело что-то над ней.
Ольга пыталась разглядеть сущность, но было темно. Холодок прошел по спине. Ей стало страшно.
«Вот дура то! Как всегда, не могла сдержаться и промолчать», – думала она.
– Да, как всегда, не смогла сдержаться и промолчать. – сущность процитировала ее мысли. – А теперь скажи? Как смеешь ты, с твоими талантами, так бездарно проводить жизнь? Что хорошего ты сделала за отведенное тебе время? Кому было тепло рядом с тобой? О чем ты мечтала? Сколько раз мы посылали к тебе наших гонцов, чтобы поговорить? В образе бездомного сколько раз подходили? А кошки и собаки на улицах? Птицы бились к тебе в окна. Все просили о помощи. Что ты делала?
– Я отворачивалась...
– Отворачивалась и делала вид, что не слышишь. Ты думала «Вот еще тоже мне дар! Дар для нищебродов разговаривать с этой грязью!» Не отворачивайся! Я все равно считываю все, что творится в твоей голове. Когда антикварная мебель и посуда стала важнее всего для тебя? Зачем тебе столько денег? Куда ты копишь? Зачем тебе десятки квартир по всему миру? Кому они останутся после тебя? И главный вопрос, где твои дети? Помнишь ты так хотела мальчика и девочку? Сколько раз ты говорила мужу, что еще не готова. – «Давай поживем для себя».
Ольга закрыла лицо руками. Перед ней ясно возникла картина – она и Паша, совсем юные, взявшись за руки, смеются и говорят о большой дружной семье.
– Ты так хотела все и сразу, так давила на него, что супруг твой «сломался» и загулял. Вот кто охотно пошел на сделку с нами.
Мы оказались в нужное время рядом с ним, когда он умирал. Если ты откажешься быть с нами – он исчезнет. Ты конечно хочешь узнать зачем ты нам? Ты по рождению из нашего мира теней. Случилась темная история. Тебя выкрали и мы долгое время искали тебя. Нашли, но ты все забыла, на гонцов не реагировала. От наших знаков отворачивалась.
– Что теперь будет со мной?
– Это ты и должна сказать сама. Что ты выбираешь? Остаться там? Или пойти к нам и стать той, кто ты по праву рождения. Иди и думай.
Ольга выбралась назад.
В комнате все было, как и прежде. Паша спал. Пробили старинные часы.
«Да как провела жизнь? Никак! Все этого с бесконечной работы ждала, да деньги зачем-то копила» – Ольга начала злится на мужа.
Дормидонтов открыл глаза.
– Что смотришь, Оленька? Всю жизнь мне испортила, и сидишь тут живая. А я умер! Умер!
– Ах, это я все тебе испортила? – Ольга схватила чашку со стола и швырнула в Пашу, тот увернулся, но странный злой блеск появился в его глазах. Она ясно увидела, что это уже не Паша, а нечто потустороннее. И осознала, что ее жизнь проиграна. Он подлетел к ней и начал душить.
– Я не живу и тебе не дам!
Когда туман начал застилать глаза и она поняла, что умирает, она выбрала «Не сдаваться», нащупала нож на столе под собой и ударила. Горло освободилось. Дальше Ольга ничего не помнила. Очнулась и сначала не могла сообразить кто она и где. Осмотрела руку – мужская. Подползла к зеркалу – на нее смотрел Паша, ее муж.
Ей казалось – это дурной сон.
В зеркальной глади отражалась сзади она, Ольга. Неподвижно лежащая на диване. Рядом был нож.
Странно, но по отношению к той, лежащей Ольге она не испытывала никаких эмоций.
В последний раз окинула взглядом комнату, свое мертвое тело и вошла в гладь зеркала.
– Вернулась? – прошелестела сущность.
– Вы сделали все для этого. Партия мной проиграна. Игра окончена, мой король повержен. Я только сейчас поняла, что любовь была самым главным в моей жизни. А я ее и не заметила. Каждый день там был любовью ко мне. Каждое мгновенье человеческой жизни – любовь. А я не ценила. Теперь все неважно. Забирайте и это тело.
– Как скажешь, моя Королева! Вот теперь я вижу – ты готова к своим обязанностям.
Ольга увидела, что у нее больше нет тела. Она ощутила небывалую легкость и взлетела под потолок залы.
– Добро пожаловать в наш мир, Королева! – услышала Ольга со всех сторон.
Татьяна ДИВАКОВА
Член МГО Союза писателей России, певица-виртуоз, лауреат международных конкурсов, солистка «Москонцерта» и «Divakonsert». Публиковалась в альманахах «Горю Поэзии огнём» к 140-летию А. Блока, «Москва Поэтическая», «Выше забвения» к 150-летию И.Бунина, сборниках современной поэзии «Поэтический мотив», «Серебро слов», «Когда расцветёт весна», журналах «Джин», «Литературный движ» и др. По её сценариям на сцене «Мос-концерта» были осуществлены следующие театральные постановки: «Тайна сарсуэлы», «Мария из Буэнос-Айреса», «Вальсирующий кот», «Viva la Diva!». Основатель международного фестиваля искусств «Галантное барокко», в программы которого включена музыка XVII-XVIII веков и поэтическое слово. Живет в Москве.
Член МГО Союза писателей России, певица-виртуоз, лауреат международных конкурсов, солистка «Москонцерта» и «Divakonsert». Публиковалась в альманахах «Горю Поэзии огнём» к 140-летию А. Блока, «Москва Поэтическая», «Выше забвения» к 150-летию И.Бунина, сборниках современной поэзии «Поэтический мотив», «Серебро слов», «Когда расцветёт весна», журналах «Джин», «Литературный движ» и др. По её сценариям на сцене «Мос-концерта» были осуществлены следующие театральные постановки: «Тайна сарсуэлы», «Мария из Буэнос-Айреса», «Вальсирующий кот», «Viva la Diva!». Основатель международного фестиваля искусств «Галантное барокко», в программы которого включена музыка XVII-XVIII веков и поэтическое слово. Живет в Москве.
МОНОЛОГИ НА ПАТРИАРШИХ
вспоминая роман М. Булгакова
«Мастер и Маргарита»
I. ПРОЛОГ
Всё будет правильно — на этом
построен мир
Глава 32. Прощение и вечный приют
Что-то не заладилось в природе!
Кто её, капризную, поймёт?
День за днём упрямо сумасбродит:
то теплом, то холодом проймёт,
то нашлёт грозу, когда все сроки
для забавы этой истекли,
вскользь припомнив прошлого уроки,
те, что мы не сразу извлекли.
А сегодня, подражая трюкам
времени – о шаткий циферблат!
обнулилась, и в фантомном круге –
Мастер, Маргарита и Пилат.
II. ПРОХОЖИЙ
Язык может скрыть правду, а глаза – никогда!
Глава 15. Сон Никанора Ивановича
Я на Патриарших – те же липы,
ветви чертят в прошлое портал,
на скамейке, лентой перевитой –
позабытый глянцевый журнал…
Мир безлюден, не до лиц сегодня –
пандемия, что за горький год!
Бесприютно жмётся в подворотне
онемевший от озноба кот.
Странное, лохматое явленье…
Эй, чернявый! Сгинешь ни за грош!
Взгляд – великолепное презренье,
тайное орудие вельмож.
Ты не тот ли, из известной свиты?
Миру не забыть ни ваш вояж,
ни чудес! Ужели Маргариту
ищут вновь в неласковых краях?
Или, затеватель катавасий,
ты, как ненавистник-графоман,
к нам подослан, чтобы новый Мастер
сжёг свой недописанный роман?
Не удастся! Неподвластен гений
безрассудству, хоть нелёгок путь
в «дивном» мире кибер-измерений.
Ну, иди, иди ж… куда-нибудь!
Слышишь – разгрозилось, чем не повод
скрыться восвояси нам двоим?
Вновь ненастье поглотило город,
как когда-то тьма – Ершалаим.
Вновь ожесточённо по балконам
хлещут струи вечного бича,
и огнём к земле несутся кони,
все живое на пути топча.
III. ИВАН БЕЗДОМНЫЙ
– А вам, что же, мои стихи не нравятся?
Глава 13. Явление героя
Я сочинил, согласно всем канонам,
стихи о вероломности Луны
«Щербатый вор». Взобравшись по балкону,
она ко мне проникла незаконно,
но с умыслом вполне определённым –
мои похитить сны…
Шаг от бедра – не Голливуд, но дива,
на вид, возможно, двадцать полных лет.
И так ясна знакомства перспектива
в тот вечер очумительно-игривый..
Я поднял тост: – За Вас, ночное диво!
Она : – Да Вы – поэт!
Бокалов звон.
– За Ваш талант! Источник
его, возможно, в северной весне?
– О, я первопроходец-одиночник.
– Герой пера! Гомер!
– Многостаночник…
– Но Ваш секрет, мой скромный полуночник,
сокрыт…
– Секрет – во сне.
– Ах, вот как! Это, право, даже мило!
Во сне и…всё? Какой Вы интриган! –
Тут гостья на глазах преобразилась:
фантом ли, призрак? Вся зафосфорилась,
повиснув в воздухе, но в спешке обронила
припрятанный наган.
Меня пронзило: ведьма, за наживой!
Я – хвать бутылку! (жутко самому
ударить… эту), но она брезгливо
меня приобняла, сказав лениво:
– А ну, гоните сны, парниша, живо!
Они вам ни к чему…
IV. МАРГАРИТА
И вслед ей полетел совершенно
обезумевший вальс.
Глава 20. Крем Азазелло
Счастлива, счастлива! Сладкий пожар изнутри!
Ах, Вальтцер Вальсович – танец, движенье на три,
празднество-таинство – не горевать, танцевать –
как же изящно ты переродился на пять!
Звуки квинтолями – каждый в процесс вовлечен,
а траекторией, нет, продолженьем времён –
крыши московские; может для нас, Маргарит,
гений Чайковского создал тебя не на три,
а на волшебные пять, и поди разберись,
как по карнизам гулять…Ну же, Вальтцер-каприс,
взвейся в судьбе, я же, выпив пространства нектар –
в выси, к звезде!
Да исчезнет Земли жалкий шар!
V. МАСТЕР
– Откуда вы сейчас?
– Из дома скорби.
Я – душевнобольной.
Глава 24. Извлечение мастера
Потерянный… Мне жизнь закрыли! – двери
и окна зарешечены в момент,
намеренно. Неделя за неделей я –
сто восемнадцатый, безвестный пациент.
Затёрты адрес, имя, группа крови,
дотлел роман, реакцией на мир –
моё молчание, для эры пустословия
и пресмыкательства моих коллег-проныр –
обычный случай, ветх как лодка Ноя.
Московских хроник бывший фигурант,
я предпочту навеки быть с изгоями,
умалишёнными, но не менять талант
на горсть монет – о, караван историй,
от свету к мраку плавный градиент!
Я – Мастер. Мастер? Нет, я тот, кто болен, я –
сто восемнадцатый. Забытый. Пациент.
VI. ПОНТИЙ ПИЛАТ
– Тесно мне, – вымолвил Пилат, –
тесно мне!
Глава 2. Понтий Пилат
Мой пёс, мой друг, о, не виляй хвостом,
не в духе я сегодня – дел насущных
стал узником и в мире правовом
впервые не пойму исход грядущих
решений. Дело, собственно, врача
или философа, но не убийцы, право!
Что? Отпустить? Но, за спиной шепча,
грозят первосвященники расправой
мне самому, мол, я – не друг тогда
Тиверию, ведь кесарь недоверчив
до судорог, и не спасти хребта
изменнику: донос – и вмиг заверчен
Фемиды жернов: перемелет жизнь,
оставив горсть трухи… Да ты зеваешь!
А если всё же Он – пророк, скажи?
Назареянин? Пышным урожаем
пожну тогда я недовольства бунт!
О, лучше яду, чем восстанье черни!
Презрению потомки предадут
Пилата, ох, недаром на коленях
жена меня молила: «Ничего
не делай Иешуа, слышишь? Много
во сне я пострадала за него».
О Боги, как извилиста дорога
докучной истины. Ужель их две?
Что ни решишь – любое дело скверно.
О, как же нестерпимо в голове
огонь пульсирует! К грозе, наверно…
VII. ФАГОТ
– Какой интересный город, не правда ли?
– Мессир, мне больше нравится Рим!
– Да, это дело вкуса.
Глава 29. Судьба мастера и Маргариты предопределена
О, как докучлив московитов мир!
И мне милее пыльный Рим, Мессир!
Там радуга – цветной Аркобалено
в ленивом Тибре вязнет по колено;
меж стройных пиний – игрища дриад
да торжество барочных анфилад…
А вот в Москву, клянусь, я – ни ногой!
Пусть попотеет кто-нибудь другой!
Я в хор вернусь – я музыкант бывалый,
хоть басом, хоть альтино-запевалой,
а то в трудах лукавых пребывав,
забудешь напрочь радости октав!
Давно спросить пытаюсь: в чём резон
дразнить меня «Фаготом»? Я – «Бассон»!
Из благородных, знаете, династий!
Да, многих я смешней и выкрутастей,
но полумаска, острое словцо –
всего лишь краска, ложное лицо.
Язык мой – враг мой! Просьба извинить:
теряю в спешке красноречья нить,
за дерзость не попало б на орехи!
Сменю одежды – где мои доспехи
да шлем-челата? Будет голова
целее, право!
Что ж, прощай, Москва!
VIII. ЭПИЛОГ
О, какой страшный месяц нисан в этом году!
Глава 2 .Понтий Пилат
Весна, начало звонкого апреля.
Поймав в ладони солнца юркий луч,
я размышляю об иной неделе,
о пятнице, четырнадцатом… Веришь,
мой беззаботный спутник кибер-эры? –
я вспоминаю вновь роман… И туч
нашествие – свинцовую армаду –
рисует память: не свести к числу
дробивших исступлённо по фасадам
тяжелых капель; грозовым разрядом
оглушена и ужасом прижата
собака прокуратора в углу.
А твой хозяин, милосердный Банга,
там, на террасе, вглядываясь в даль,
сжимает пальцы в кровь, хрустят фаланги…
«За трусость мне воздастся – бумерангом
возмездие настигнет, спозаранку
паду к Богам – и жертву на алтарь!
Гнилой народец этот, что тут скажешь,
Я ж – чист пред небом, я персты омыл
прилюдно! Неподсуден! Был улажен
конфликт, и скоро станет днём вчерашним
их приговор, но бьётся мысль: о важном
я с тем, распятым, не договорил.
Гроза уходит…» В параллельном мире
Ночь расстилает черное сукно.
Рассеиваясь в сладостном эфире,
скользящий свет от скачущих валькирий
дарует час военных перемирий.
И вот – число героев сочтено!
Но вижу я иных коней движенье,
агатовых – стремительный вулкан,
на водах не дающий отраженья,
да всадников – тартарово творенье.
Нелепое, пустое наважденье,
когда бы не булгаковский роман…
вспоминая роман М. Булгакова
«Мастер и Маргарита»
I. ПРОЛОГ
Всё будет правильно — на этом
построен мир
Глава 32. Прощение и вечный приют
Что-то не заладилось в природе!
Кто её, капризную, поймёт?
День за днём упрямо сумасбродит:
то теплом, то холодом проймёт,
то нашлёт грозу, когда все сроки
для забавы этой истекли,
вскользь припомнив прошлого уроки,
те, что мы не сразу извлекли.
А сегодня, подражая трюкам
времени – о шаткий циферблат!
обнулилась, и в фантомном круге –
Мастер, Маргарита и Пилат.
II. ПРОХОЖИЙ
Язык может скрыть правду, а глаза – никогда!
Глава 15. Сон Никанора Ивановича
Я на Патриарших – те же липы,
ветви чертят в прошлое портал,
на скамейке, лентой перевитой –
позабытый глянцевый журнал…
Мир безлюден, не до лиц сегодня –
пандемия, что за горький год!
Бесприютно жмётся в подворотне
онемевший от озноба кот.
Странное, лохматое явленье…
Эй, чернявый! Сгинешь ни за грош!
Взгляд – великолепное презренье,
тайное орудие вельмож.
Ты не тот ли, из известной свиты?
Миру не забыть ни ваш вояж,
ни чудес! Ужели Маргариту
ищут вновь в неласковых краях?
Или, затеватель катавасий,
ты, как ненавистник-графоман,
к нам подослан, чтобы новый Мастер
сжёг свой недописанный роман?
Не удастся! Неподвластен гений
безрассудству, хоть нелёгок путь
в «дивном» мире кибер-измерений.
Ну, иди, иди ж… куда-нибудь!
Слышишь – разгрозилось, чем не повод
скрыться восвояси нам двоим?
Вновь ненастье поглотило город,
как когда-то тьма – Ершалаим.
Вновь ожесточённо по балконам
хлещут струи вечного бича,
и огнём к земле несутся кони,
все живое на пути топча.
III. ИВАН БЕЗДОМНЫЙ
– А вам, что же, мои стихи не нравятся?
Глава 13. Явление героя
Я сочинил, согласно всем канонам,
стихи о вероломности Луны
«Щербатый вор». Взобравшись по балкону,
она ко мне проникла незаконно,
но с умыслом вполне определённым –
мои похитить сны…
Шаг от бедра – не Голливуд, но дива,
на вид, возможно, двадцать полных лет.
И так ясна знакомства перспектива
в тот вечер очумительно-игривый..
Я поднял тост: – За Вас, ночное диво!
Она : – Да Вы – поэт!
Бокалов звон.
– За Ваш талант! Источник
его, возможно, в северной весне?
– О, я первопроходец-одиночник.
– Герой пера! Гомер!
– Многостаночник…
– Но Ваш секрет, мой скромный полуночник,
сокрыт…
– Секрет – во сне.
– Ах, вот как! Это, право, даже мило!
Во сне и…всё? Какой Вы интриган! –
Тут гостья на глазах преобразилась:
фантом ли, призрак? Вся зафосфорилась,
повиснув в воздухе, но в спешке обронила
припрятанный наган.
Меня пронзило: ведьма, за наживой!
Я – хвать бутылку! (жутко самому
ударить… эту), но она брезгливо
меня приобняла, сказав лениво:
– А ну, гоните сны, парниша, живо!
Они вам ни к чему…
IV. МАРГАРИТА
И вслед ей полетел совершенно
обезумевший вальс.
Глава 20. Крем Азазелло
Счастлива, счастлива! Сладкий пожар изнутри!
Ах, Вальтцер Вальсович – танец, движенье на три,
празднество-таинство – не горевать, танцевать –
как же изящно ты переродился на пять!
Звуки квинтолями – каждый в процесс вовлечен,
а траекторией, нет, продолженьем времён –
крыши московские; может для нас, Маргарит,
гений Чайковского создал тебя не на три,
а на волшебные пять, и поди разберись,
как по карнизам гулять…Ну же, Вальтцер-каприс,
взвейся в судьбе, я же, выпив пространства нектар –
в выси, к звезде!
Да исчезнет Земли жалкий шар!
V. МАСТЕР
– Откуда вы сейчас?
– Из дома скорби.
Я – душевнобольной.
Глава 24. Извлечение мастера
Потерянный… Мне жизнь закрыли! – двери
и окна зарешечены в момент,
намеренно. Неделя за неделей я –
сто восемнадцатый, безвестный пациент.
Затёрты адрес, имя, группа крови,
дотлел роман, реакцией на мир –
моё молчание, для эры пустословия
и пресмыкательства моих коллег-проныр –
обычный случай, ветх как лодка Ноя.
Московских хроник бывший фигурант,
я предпочту навеки быть с изгоями,
умалишёнными, но не менять талант
на горсть монет – о, караван историй,
от свету к мраку плавный градиент!
Я – Мастер. Мастер? Нет, я тот, кто болен, я –
сто восемнадцатый. Забытый. Пациент.
VI. ПОНТИЙ ПИЛАТ
– Тесно мне, – вымолвил Пилат, –
тесно мне!
Глава 2. Понтий Пилат
Мой пёс, мой друг, о, не виляй хвостом,
не в духе я сегодня – дел насущных
стал узником и в мире правовом
впервые не пойму исход грядущих
решений. Дело, собственно, врача
или философа, но не убийцы, право!
Что? Отпустить? Но, за спиной шепча,
грозят первосвященники расправой
мне самому, мол, я – не друг тогда
Тиверию, ведь кесарь недоверчив
до судорог, и не спасти хребта
изменнику: донос – и вмиг заверчен
Фемиды жернов: перемелет жизнь,
оставив горсть трухи… Да ты зеваешь!
А если всё же Он – пророк, скажи?
Назареянин? Пышным урожаем
пожну тогда я недовольства бунт!
О, лучше яду, чем восстанье черни!
Презрению потомки предадут
Пилата, ох, недаром на коленях
жена меня молила: «Ничего
не делай Иешуа, слышишь? Много
во сне я пострадала за него».
О Боги, как извилиста дорога
докучной истины. Ужель их две?
Что ни решишь – любое дело скверно.
О, как же нестерпимо в голове
огонь пульсирует! К грозе, наверно…
VII. ФАГОТ
– Какой интересный город, не правда ли?
– Мессир, мне больше нравится Рим!
– Да, это дело вкуса.
Глава 29. Судьба мастера и Маргариты предопределена
О, как докучлив московитов мир!
И мне милее пыльный Рим, Мессир!
Там радуга – цветной Аркобалено
в ленивом Тибре вязнет по колено;
меж стройных пиний – игрища дриад
да торжество барочных анфилад…
А вот в Москву, клянусь, я – ни ногой!
Пусть попотеет кто-нибудь другой!
Я в хор вернусь – я музыкант бывалый,
хоть басом, хоть альтино-запевалой,
а то в трудах лукавых пребывав,
забудешь напрочь радости октав!
Давно спросить пытаюсь: в чём резон
дразнить меня «Фаготом»? Я – «Бассон»!
Из благородных, знаете, династий!
Да, многих я смешней и выкрутастей,
но полумаска, острое словцо –
всего лишь краска, ложное лицо.
Язык мой – враг мой! Просьба извинить:
теряю в спешке красноречья нить,
за дерзость не попало б на орехи!
Сменю одежды – где мои доспехи
да шлем-челата? Будет голова
целее, право!
Что ж, прощай, Москва!
VIII. ЭПИЛОГ
О, какой страшный месяц нисан в этом году!
Глава 2 .Понтий Пилат
Весна, начало звонкого апреля.
Поймав в ладони солнца юркий луч,
я размышляю об иной неделе,
о пятнице, четырнадцатом… Веришь,
мой беззаботный спутник кибер-эры? –
я вспоминаю вновь роман… И туч
нашествие – свинцовую армаду –
рисует память: не свести к числу
дробивших исступлённо по фасадам
тяжелых капель; грозовым разрядом
оглушена и ужасом прижата
собака прокуратора в углу.
А твой хозяин, милосердный Банга,
там, на террасе, вглядываясь в даль,
сжимает пальцы в кровь, хрустят фаланги…
«За трусость мне воздастся – бумерангом
возмездие настигнет, спозаранку
паду к Богам – и жертву на алтарь!
Гнилой народец этот, что тут скажешь,
Я ж – чист пред небом, я персты омыл
прилюдно! Неподсуден! Был улажен
конфликт, и скоро станет днём вчерашним
их приговор, но бьётся мысль: о важном
я с тем, распятым, не договорил.
Гроза уходит…» В параллельном мире
Ночь расстилает черное сукно.
Рассеиваясь в сладостном эфире,
скользящий свет от скачущих валькирий
дарует час военных перемирий.
И вот – число героев сочтено!
Но вижу я иных коней движенье,
агатовых – стремительный вулкан,
на водах не дающий отраженья,
да всадников – тартарово творенье.
Нелепое, пустое наважденье,
когда бы не булгаковский роман…
Ирина БУБНОВА
Родилась в Донецке в конце шестидесятых под шум нарастающих производственных мощностей и открытия памятника Ленину.
В школе любила сочинять истории, примеряя литературных героев на своих одноклассников и получила «скучную» профессию – бухгалтер.
Скажете, мне сто лет и я из другого мира. Отчасти это так, но я здесь, с вами и начинать никогда не поздно. Люблю море и горы, рок-музыку и Вербера, кошек и посиделки с друзьями. Вернулась к текстам год назад. Мои герои живут рядом со мной, хотя географически чаще далеко, ведь из-за войны на родине семь лет живу в Грузии, вдали от них.
Родилась в Донецке в конце шестидесятых под шум нарастающих производственных мощностей и открытия памятника Ленину.
В школе любила сочинять истории, примеряя литературных героев на своих одноклассников и получила «скучную» профессию – бухгалтер.
Скажете, мне сто лет и я из другого мира. Отчасти это так, но я здесь, с вами и начинать никогда не поздно. Люблю море и горы, рок-музыку и Вербера, кошек и посиделки с друзьями. Вернулась к текстам год назад. Мои герои живут рядом со мной, хотя географически чаще далеко, ведь из-за войны на родине семь лет живу в Грузии, вдали от них.
ОПАСНЫЕ СВЯЗИ
Тучи медленно накрывали Киев долгожданной прохладой. Ольга вышла на балкон просторной квартиры недавно отреставрированного дома №15 Андреевского спуска, вдохнула свежий воздух и задумчиво смотрела, как табун темных туч, словно орда, несся по небу, цепляясь за крест Андреевской церкви. «Вот бы улететь в эту темноту и раствориться там навсегда» – думала она.
Телефонный звонок вернул на землю, и секретарь мужа Таня напомнила о благотворительном вечере в Мариинском дворце для сбора средств украинской армии. Едва заметная морщина на миг пролегла между карих уставших глаз. «Ненавижу политику – лицемерие и грязь, – но надо идти».
Ольга прошла в гардеробную и остановилась возле зеркала, придирчиво рассматривая лицо, фигуру, руки. «Еще молода и красива. Что дальше? Зачем я здесь?». Жизнь, впрочем, вполне устраивала, муж служащий в аппарате президента ни в чем не ограничивал, но вопросы, на которые не было ответов, угнетали. Ольга не могла дождаться, когда закончится ремонт в их новой квартире, и вот, чудо случилось. Дом располагался у подножья горы Воздыхательницы с легендами и приведениями, ошеломлял видом на Подол, летящий вверх Андреевский спуск с церковью, домом Булгакова и постоянными вернисажами художников всевозможных мастей вдохновляли на жизнь и чудеса.
Она надела черное платье в пол, бросила последний взгляд в зеркало и вышла в гостиную, где уже ждал муж, спокойный, уверенный, с жестким взглядом стальных глаз.
– Ты моя королева, – сказал он и спешно поцеловал в щеку – Поторопимся.
Они спустились вниз. Водитель открыл дверь машины. Ольга села на заднее сидение и посмотрела на небо. Тучи еще ниже опустились на город, но гроза еще не началась, будто ожидая побольше зрителей.
Белый зал Мариинского дворца сиял бриллиантами и хрусталем. Муж сразу после официальных приветствий оставил Ольгу, и она с бокалом шампанского, прошлась по залу, поговорила со знакомыми гостями и подошла к сводчатому окну.
– Да, Вы правы, здесь мало кого интересуют украинские солдаты. У каждого собственная цель, обычное дело на таких раутах.
Ольга обернулась и встретилась взглядом с молодым мужчиной с проседью в волосах и ироничной улыбкой.
– Какова ваша цель? – спросила она, и маленькие морщинки у глаз ласково улыбнулись.
– Моя цель на этом празднике жизни является весьма прозаичной. Я Антон – журналист и должен описать для народа гармонию и единство в нашем Королевстве кривых зеркал.
– Я – Ольга. И каково оно писать о том, чего нет?
– Журналистика мой хлеб, к тому же я – писатель и фантазировать умею.
– О же чем Вы пишете?
– Работаю над своей единственной книгой о Степане Разине.
– Господи, почему об этом? Войны, смуты, революции. Люди устали от этого. Разве нет?
– Готов с Вами поспорить, в неофициальной обстановке.
– Хорошо, готова продолжить наш диспут, – неожиданно легко согласилась она. Приходите завтра в пять вечера к дому 15 на Андреевском спуске, там с крыши такой сумасшедший вид на город и прекрасное мест для споров.
– Вы там живете, в замке Ричарда? Обязательно приду. До встречи.
Они обменялись номерами телефонов, Антон взял ненадолго ее руку в ладонь, легонько пожал и ушел быстрым шагом.
Ольга нашла мужа, сказала, что едет домой, незаметно вышла из дворца, села в машину и только сейчас заметила, что вся дрожит. Ей не было холодно, это каждая клеточка внутри, зашкаливая, била током и заставляла быстрей бежать кровь по венам.
Дома, приняла горячую ванну, легла в постель и сразу уснула. Во сне она летала на метле голая над Киевом и дико хохотала от восторга. Утром легкой походкой, едва касаясь пола, она подбежала к окну и с шумом распахнула его. Запах весны и жизни ворвался в старинную квартиру.
День тянулся медленно, словно, давая ей время подготовиться к чему-то важному и неотвратимому. Часы в гостиной грозно пробили пять раз, и одновременно с последним ударом зазвонил телефон.
Ольга выбежала на улицу, увидела Антона. Он шел навстречу, и электричество внутри включило ее, как гирлянду на новогодней елке.
– Привет, ну что идем на крышу? – искрясь, спросила она.
– Привет, конечно. Только вперед!
Она взяла его за руку, пуская ток в его вены, и повела по лабиринтам старинного дома. Вскоре они уже любовались видами с крыши пятиэтажного бывшего доходного дома, который в народе называют замком Ричарда. Дом располагался на горе и открывал красоту старого Киева. Город тяжело вздыхал предгрозовой духотой и предупреждал о непогоде. Вчерашние тучи налетели без всякой романтики, едва дождались главных зрителей, грянула молния, и пошел ливень. Ольга с Антоном долго стояли обнявшись под грохочущие аплодисменты неба.
Дни стремительно летели, сменяли друг друга без оглядки. Она ездила к нему в однокомнатную квартиру на Троенщине. Они подолгу гуляли, разговаривали, смеялись и спорили, прорастая и сплетаясь корнями друг в друге.
Однажды, вечером она вернулась домой и увидела мужа, который нервно ходил по комнате с небрежно распахнутым воротом рубашки. Левая скула подергивалась, ладони сжались в кулаки.
– Проходи, Оля. Нам надо поговорить. Твое поведение недопустимо. Ты прекрасно понимаешь о чем я.
– Отпусти меня, Коля. Давай разведемся. Ты найдешь женщину, которая будет тебя любить, наполнит дом теплом и уютом.
– Ты сошла с ума. Какой развод?! Через месяц выборы и мне нужна жена, нужна ты. Мы с тобой давно обо всем договорились. Мне не нравится, что тебя видят с этим журналистом. Ты должна порвать с ним, если он тебе дорог. Я надеюсь на твое благоразумие.
Он резко развернулся и ушел в свой кабинет, дверь с шумом захлопнулась за ним.
Она долго стояла на месте, затем пошла в свою комнату, включила ноутбук и просидела за ним до утра.
Сразу, как только муж уехал на работу, Ольга позвонила Антону и рассказала о разговоре с мужем.
– Да, меня уже шеф утром тоже вызывал по этому поводу и потребовал прекратить наши отношения. Прям как в романе «Опасные связи». Циник!
– Нам надо срочно уехать пока не захлопнулась мышеловка. Я смотрела ночью расписание самолетов, есть билеты на сегодня в Эр-Рияд. Там можно затеряться на какое-то время, а затем переберемся на какой-нибудь остров. Я неплохо знаю английский и французский, и могу работать переводчиком. Ты будешь писать книгу. Мы спрячемся от мира и будем счастливы.
Повисла тишина и она уже испугалась, что он откажется от нее.
– Да, любимая, давай уедем. Через час заеду за тобой на такси. Билеты купим в аэропорту и там переждем до посадки. Не бойся, я не отдам и не откажусь от тебя.
Мучительные часы ожидания рейса в Борисполе длились бесконечно. Они сидели молча, держали друг друга за руки и ждали. Наконец объявили посадку, они встали и побежали к стойке регистрации.
В салон зашли как в крепость, где им ничто не угрожает. Самолет загудел, разогнался и оторвался от земли. Уставшие и счастливые, они заснули не разрывая рук.
Николай сидел в кабинете и работал с бумагами, когда в дверь постучала секретарь Таня, подошла к столу, взяла пульт и включила телевизор. «Сегодня в 20.00 по местному времени авиалайнер Boeing 737-800 авиакомпании «Международные авиалинии Украины», выполнявший международный рейс PS-758, разбился под Тегераном. На его борту находились 176 человек — 167 пассажиров и 9 членов экипажа, все они погибли..».
Николай вопросительно посмотрел на Таню.
– Ваша жена в списке пассажиров...
Через три дня власти Ирана признали, что самолет был случайно сбит силами ПВО в результате «человеческой ошибки».
Николай переехал с Андреевского спуска в пригород и отказался от участия в выборах. Дальнейшая судьба его неизвестна.
Тучи медленно накрывали Киев долгожданной прохладой. Ольга вышла на балкон просторной квартиры недавно отреставрированного дома №15 Андреевского спуска, вдохнула свежий воздух и задумчиво смотрела, как табун темных туч, словно орда, несся по небу, цепляясь за крест Андреевской церкви. «Вот бы улететь в эту темноту и раствориться там навсегда» – думала она.
Телефонный звонок вернул на землю, и секретарь мужа Таня напомнила о благотворительном вечере в Мариинском дворце для сбора средств украинской армии. Едва заметная морщина на миг пролегла между карих уставших глаз. «Ненавижу политику – лицемерие и грязь, – но надо идти».
Ольга прошла в гардеробную и остановилась возле зеркала, придирчиво рассматривая лицо, фигуру, руки. «Еще молода и красива. Что дальше? Зачем я здесь?». Жизнь, впрочем, вполне устраивала, муж служащий в аппарате президента ни в чем не ограничивал, но вопросы, на которые не было ответов, угнетали. Ольга не могла дождаться, когда закончится ремонт в их новой квартире, и вот, чудо случилось. Дом располагался у подножья горы Воздыхательницы с легендами и приведениями, ошеломлял видом на Подол, летящий вверх Андреевский спуск с церковью, домом Булгакова и постоянными вернисажами художников всевозможных мастей вдохновляли на жизнь и чудеса.
Она надела черное платье в пол, бросила последний взгляд в зеркало и вышла в гостиную, где уже ждал муж, спокойный, уверенный, с жестким взглядом стальных глаз.
– Ты моя королева, – сказал он и спешно поцеловал в щеку – Поторопимся.
Они спустились вниз. Водитель открыл дверь машины. Ольга села на заднее сидение и посмотрела на небо. Тучи еще ниже опустились на город, но гроза еще не началась, будто ожидая побольше зрителей.
Белый зал Мариинского дворца сиял бриллиантами и хрусталем. Муж сразу после официальных приветствий оставил Ольгу, и она с бокалом шампанского, прошлась по залу, поговорила со знакомыми гостями и подошла к сводчатому окну.
– Да, Вы правы, здесь мало кого интересуют украинские солдаты. У каждого собственная цель, обычное дело на таких раутах.
Ольга обернулась и встретилась взглядом с молодым мужчиной с проседью в волосах и ироничной улыбкой.
– Какова ваша цель? – спросила она, и маленькие морщинки у глаз ласково улыбнулись.
– Моя цель на этом празднике жизни является весьма прозаичной. Я Антон – журналист и должен описать для народа гармонию и единство в нашем Королевстве кривых зеркал.
– Я – Ольга. И каково оно писать о том, чего нет?
– Журналистика мой хлеб, к тому же я – писатель и фантазировать умею.
– О же чем Вы пишете?
– Работаю над своей единственной книгой о Степане Разине.
– Господи, почему об этом? Войны, смуты, революции. Люди устали от этого. Разве нет?
– Готов с Вами поспорить, в неофициальной обстановке.
– Хорошо, готова продолжить наш диспут, – неожиданно легко согласилась она. Приходите завтра в пять вечера к дому 15 на Андреевском спуске, там с крыши такой сумасшедший вид на город и прекрасное мест для споров.
– Вы там живете, в замке Ричарда? Обязательно приду. До встречи.
Они обменялись номерами телефонов, Антон взял ненадолго ее руку в ладонь, легонько пожал и ушел быстрым шагом.
Ольга нашла мужа, сказала, что едет домой, незаметно вышла из дворца, села в машину и только сейчас заметила, что вся дрожит. Ей не было холодно, это каждая клеточка внутри, зашкаливая, била током и заставляла быстрей бежать кровь по венам.
Дома, приняла горячую ванну, легла в постель и сразу уснула. Во сне она летала на метле голая над Киевом и дико хохотала от восторга. Утром легкой походкой, едва касаясь пола, она подбежала к окну и с шумом распахнула его. Запах весны и жизни ворвался в старинную квартиру.
День тянулся медленно, словно, давая ей время подготовиться к чему-то важному и неотвратимому. Часы в гостиной грозно пробили пять раз, и одновременно с последним ударом зазвонил телефон.
Ольга выбежала на улицу, увидела Антона. Он шел навстречу, и электричество внутри включило ее, как гирлянду на новогодней елке.
– Привет, ну что идем на крышу? – искрясь, спросила она.
– Привет, конечно. Только вперед!
Она взяла его за руку, пуская ток в его вены, и повела по лабиринтам старинного дома. Вскоре они уже любовались видами с крыши пятиэтажного бывшего доходного дома, который в народе называют замком Ричарда. Дом располагался на горе и открывал красоту старого Киева. Город тяжело вздыхал предгрозовой духотой и предупреждал о непогоде. Вчерашние тучи налетели без всякой романтики, едва дождались главных зрителей, грянула молния, и пошел ливень. Ольга с Антоном долго стояли обнявшись под грохочущие аплодисменты неба.
Дни стремительно летели, сменяли друг друга без оглядки. Она ездила к нему в однокомнатную квартиру на Троенщине. Они подолгу гуляли, разговаривали, смеялись и спорили, прорастая и сплетаясь корнями друг в друге.
Однажды, вечером она вернулась домой и увидела мужа, который нервно ходил по комнате с небрежно распахнутым воротом рубашки. Левая скула подергивалась, ладони сжались в кулаки.
– Проходи, Оля. Нам надо поговорить. Твое поведение недопустимо. Ты прекрасно понимаешь о чем я.
– Отпусти меня, Коля. Давай разведемся. Ты найдешь женщину, которая будет тебя любить, наполнит дом теплом и уютом.
– Ты сошла с ума. Какой развод?! Через месяц выборы и мне нужна жена, нужна ты. Мы с тобой давно обо всем договорились. Мне не нравится, что тебя видят с этим журналистом. Ты должна порвать с ним, если он тебе дорог. Я надеюсь на твое благоразумие.
Он резко развернулся и ушел в свой кабинет, дверь с шумом захлопнулась за ним.
Она долго стояла на месте, затем пошла в свою комнату, включила ноутбук и просидела за ним до утра.
Сразу, как только муж уехал на работу, Ольга позвонила Антону и рассказала о разговоре с мужем.
– Да, меня уже шеф утром тоже вызывал по этому поводу и потребовал прекратить наши отношения. Прям как в романе «Опасные связи». Циник!
– Нам надо срочно уехать пока не захлопнулась мышеловка. Я смотрела ночью расписание самолетов, есть билеты на сегодня в Эр-Рияд. Там можно затеряться на какое-то время, а затем переберемся на какой-нибудь остров. Я неплохо знаю английский и французский, и могу работать переводчиком. Ты будешь писать книгу. Мы спрячемся от мира и будем счастливы.
Повисла тишина и она уже испугалась, что он откажется от нее.
– Да, любимая, давай уедем. Через час заеду за тобой на такси. Билеты купим в аэропорту и там переждем до посадки. Не бойся, я не отдам и не откажусь от тебя.
Мучительные часы ожидания рейса в Борисполе длились бесконечно. Они сидели молча, держали друг друга за руки и ждали. Наконец объявили посадку, они встали и побежали к стойке регистрации.
В салон зашли как в крепость, где им ничто не угрожает. Самолет загудел, разогнался и оторвался от земли. Уставшие и счастливые, они заснули не разрывая рук.
Николай сидел в кабинете и работал с бумагами, когда в дверь постучала секретарь Таня, подошла к столу, взяла пульт и включила телевизор. «Сегодня в 20.00 по местному времени авиалайнер Boeing 737-800 авиакомпании «Международные авиалинии Украины», выполнявший международный рейс PS-758, разбился под Тегераном. На его борту находились 176 человек — 167 пассажиров и 9 членов экипажа, все они погибли..».
Николай вопросительно посмотрел на Таню.
– Ваша жена в списке пассажиров...
Через три дня власти Ирана признали, что самолет был случайно сбит силами ПВО в результате «человеческой ошибки».
Николай переехал с Андреевского спуска в пригород и отказался от участия в выборах. Дальнейшая судьба его неизвестна.
Николай ШОЛАСТЕР
Родился в 1955 году в г. Армавир. С 1960 года живет в подмосковной Коломне. В 1972 году окончил среднюю школу и поступил в педагогический институт, который окончил в 1976 году. Но учителем работал не долго, вскоре, начал искать себя в других профессиях, что, наконец, в 1993 году, привело к профессии монтера пути на железной дороге. Но на протяжении всей жизни, тяготея к творчеству, постоянно предпринимал попытки продвинуться в этом направлении. Играл на гитаре и сочинял музыку, конечно, не профессионально, но с завидным упорством.
В 2014 году освободившись от занимаемой должности, в связи с уходом на пенсию, решил удовлетворить, давно терзающий душу творческий «зуд» и покусился на написание рассказов.
Родился в 1955 году в г. Армавир. С 1960 года живет в подмосковной Коломне. В 1972 году окончил среднюю школу и поступил в педагогический институт, который окончил в 1976 году. Но учителем работал не долго, вскоре, начал искать себя в других профессиях, что, наконец, в 1993 году, привело к профессии монтера пути на железной дороге. Но на протяжении всей жизни, тяготея к творчеству, постоянно предпринимал попытки продвинуться в этом направлении. Играл на гитаре и сочинял музыку, конечно, не профессионально, но с завидным упорством.
В 2014 году освободившись от занимаемой должности, в связи с уходом на пенсию, решил удовлетворить, давно терзающий душу творческий «зуд» и покусился на написание рассказов.
ТРИ ПАРЫ ЦИФР
Эти цифры возникли в моей голове совершенно самостоятельно и уж точно я их в таком вот порядке не придумывал. Просто, осознав себя заново рожденным, по случаю чудесного прохождения смерти мимо, я вдруг, решил определить свое расположение во времени на тот скорбный момент.
Две тройки – мой возраст на тот момент, две пятерки – пятое мая и две восьмерки, соответственно год. Итак, 33, 55 и 88, три пары цифр смотрели на меня из ошеломленного сознания, поражая своей раздвоенностью и как бы говоря о преднамеренности своего появления. И что же мне с ними делать? Зачем они пришли в мою испуганную голову? Интересный вопрос! Сам не зная почему, решил сложить их по парам: 3+3; 5+5; 8+8. Получил соответственно – 6, 10 и 16, если расположить их без пробелов получится 61016, этакая симметрия! Упал с шестерки, стукнулся об ноль и «отрикошетил» обратно!
Очень удивился…, потом подумал – это все продукт моих вычислений, отягощенных бредовым мистическим воображением. Дело в том, что я тогда был увлечен и безмерно поглощен всевозможными философскими течениями, занимался Йогой и каратэ, читал много книг мистического содержания. Это было занятием вполне обычным для представителя той прослойки общества, к которой я тогда относился. Да, подумал я, однако дочитался, в любых цифрах мистика так и мерещится! Внимательно проследил «дорожку» своих умозаключений. Нет, все произошло спонтанно, явившись мне в уже готовом виде. Мозг лишь выполнил предложенные вычисления.
Ну, да Бог с ними, главное живой, радуюсь солнечной майской погоде, такой замечательной, внушающей спокойствие и оптимизм. Пусть ноги дрожат и подкашиваются от страха, так все уже прошло мимо. Стало просто увлекательной историей из жизни, которая началась, впрочем, вполне банально.
Я тогда работал на заводе в маленькой «Виброакустической» лаборатории. Мы занимались стандартными испытаниями по проверке качества изготовленных дизелей и диагностики их неисправностей посредством измерения вибрации, тут работа шла по «накатанной дорожке» и все было отработано до мелочей (какой длины кабель брать, куда датчик крепить, как расположить приборы и себя родимого).
Но вот нарисовалась проблема чуть не союзного масштаба – станок для расточки блоков стал гнать брак! Ах, какое событие! Но это был немецкий станок! Мог ли он вообще в принципе заниматься нехарактерным для своего статуса грязным делом – гнать брак? Сразу был объявлен всеобщий аврал, созвали «Совет мудрейших»! И тут в умные головы некоторых руководителей стали приходить замечательные идеи! Кто-то предположил, что виной всему вибрация от станков соседнего цеха, они, мол, дурно влияют на нежное немецкое высокоточное создание! Вообще, есть мнение, что вибрация это такая мистическая тварь, которая всегда во всем виновата!
В итоге высокое начальство постановило провести испытания данного станка на предмет вибрации. Николай Федорович, начальник нашей лаборатории, (между нами просто – «Федырыч»), замечательный опытный босс, как мог, сопротивлялся. Во-первых, еще не факт, что виновата вибрация, во-вторых, каким же образом это будет выявлено! Ну, измерили вибрацию… и что? С чем-то это можно сравнить? Но сверху твердили, как мантру – проведите измерения, а там разберемся. Понятно, нужно было просто изобразить движение!
Итак, «взяв под козырек», мы провели рекогносцировку «поля битвы» и стали готовить приборы. Но как оказалось, далеко не все мы предусмотрели, поскольку подобными испытаниями никогда не занимались. Я, например, и не подумал о том, что стружка, отпорхнув от резца, может ужалить руку. Надо было всего-то рукавичку надеть! Что провод от датчика надо придерживать от попадания под резец – это мы все понимали, а вот что стружка «кусачая» забыли!
Галя с Андрюхой расположились у приборов, а я переставлял датчик на станке и держал проводок. Все шло гладко и монотонно, я, избавленный от напряженного созерцания приборных стрелок и лампочек, довольный жизнью, напевал песенку под рычание станка. И тут… в руку, отскочив от резца, кольнула стружка. И не сильно вовсе, можно было бы и стерпеть, но от неожиданности я отдернул руку и провод прямиком полетел под резец!
Датчик, оторвавшись от поверхности железного зверя, стал совершать круговые движения, норовя влепить мне жуткую затрещину. Другой конец провода рывком скинул приборы со стола. Андрей закричал:
– Коля, ты что там творишь! Зачем провод дергаешь!?
Но слова его звучали где-то далеко, а рядом возник совершенно другой голос:
– Ты не волнуйся, сядь на корточки и закрой голову руками. Так, чтобы локти закрывали голову, а кисти позвоночник, и жди, когда все закончится, это будет недолго, – такая непоколебимая уверенность была в нем, словно наставник объясняет ученику очередное несложное упражнение.
Голос был ничей, но в то же время очень знакомый, спокойный и доброжелательный, звучал где-то внутри, но это был точно не мой голос. В тот момент было не до анализа происходящего, так что мое отношение к «голосу» и полезному содержанию его слов сложилось несколько позже.
Датчик, оторвавшись теперь уже и от провода, грохотал по периметру п-образной рамы обрамляющей станок, а я сидел на корточках и спокойно ожидал концовку события. Мне казалось, это длилось довольно долго, хотя на самом деле продолжалось всего несколько напряженных секунд. Ровно столько, сколько потребовалось Андрею подбежать к оператору и убедить его выключить станок.
Уже в тиши нашей лаборатории, когда отгремели баталии по поводу «приведения дорогостоящей импортной аппаратуры в негодность в результате легкомысленного отношения!», когда нарастающий страх возможного ухода в небытие достиг своего апогея и пошел уже на спад, я приступил к осмыслению своих приключений и выполнению арифметических действий, внезапно предложенных воспаленным умом. Поделился своими слуховыми галлюцинациями и вычислениями с Николаем Федоровичем. Несмотря на предпенсионный уже возраст, он был молод духом и наши увлечения жизнесозерцанием и психоанализом совпадали.
После долгих рассуждений типа – «Помню со мной тоже случилось…» или «В одной умной книжке как-то читал…», мы пришли к общему мнению, что это был точно знак! Но знак чего? Может быть, меня оставили здесь для выполнения какой-то важной миссии? Я даже как-то преобразился и стал искать у себя «сверх способности»! Но никаких подсказок на этот счет не возникло. Ни через день, ни через месяц, ни через годы! Как я ни пыжился, как ни смотрел в небо, никто мне даже не подмигнул. Может это действительно был знак, допустим, обычный дорожный знак, только я о нем ничего не знал, поскольку не мне он предназначался. Я его случайно увидел, наткнувшись на что-то такое, что мне не дано оценить!
– Ну и ладно! Живу, значит так мне пока предписано в небесной канцелярии! – подумал я и ненароком глянул в окно.
Там в оранжевом небе мирно плыли желтые облака и белые коровки махали своими мощными длинными крылами… Так что, все оставалось по-прежнему мирно, тепло и весело! Я облегченно вздохнул…
ОТ РОЖДЕНИЯ ДО СМЕРТИ
Наверно это и есть истинная свобода! Я совершаю свой плавный полет по тихим прозрачным волнам непостижимого и огромного пространства, полного покоя и забвения. Лечу без напряжения и нервозности тревожных раздумий, у меня нет ни размера, ни формы. Среда, услужливо даровавшая свои фантастические просторы под мое плавное, «свободно поступательное» передвижение, совершенно прозрачна и чиста, да настолько, что я даже и не ощущаю ровным счетом ничего, кроме плавности самого полета. Лишь ярко – белоснежные облачка встречаются по пути движения, они слега задевают меня своими нежнейшими прикосновениями, возможно, они имеют чуть большую плотность, чем у всего остального, из чего и соткано это великое пространство.
Я совсем ничего не помню, о своем прежнем существовании, но лишь от одной попытки, что-либо подобное себе представить, на меня наваливается такое уныние и тяжесть, что вся моя сущность напрягается в дикой судороге. Видно там, где я когда-то обитал, непременно требовалось напряжение по любым, даже самым незначительным поводам. Но, оставив все неприятное за скобками своей утонченной реальности, я продолжаю двигаться дальше по бескрайнему теплому морю безмолвия и покоя, где нет ни времени, ни направления.
И тут, какая-то грубая сила вероломно вмешивается в мой мирный полет и куда-то тянет меня. И тянет, намеренно знакомя с понятиями, как раз таки, сил и направлений. Появляются ужасные звуки, наполненные возмущением и отчаянным протестом.
– Эй, куда вы меня тянете, вашу мааа…!
Я еще не понимаю, что это мой собственный крик, истошный, но вовсе бессильный в своей обреченности. На меня внезапно набрасывается яркий свет и жуткий холод. Мое существо втискивается в жесткую оболочку и мне теперь постоянно надо делать усилие, чтобы не задохнуться. Да, мой полет прекращен! Всеми силами пытаюсь двигаться дальше, но эта грубая нелепая оболочка мешает движению, в результате получаются лишь беспорядочные нервные подергивания отдельными ее частями. Ужас и отчаянье охватывает меня по мере осознания своего положения, которое состоит в перманентной борьбе за жизнь и здоровье стен этой пресловутой оболочки, ставшей теперь моей тюремной камерой.
И вдруг, во всем этом безобразии я чувствую нежное прикосновение, подобное облачному, оно согревает меня и успокаивает, очень бережно обволакивая мягкой, но надежной защитой. На какое-то время я от этого затихаю, даже как бы возвращаюсь к своему прежнему состоянию мирного свободного полета. Но теперь это, увы, лишь временная иллюзия, и я снова и снова оказываюсь во враждебной и опасной среде, где состояние жестокой борьбы это норма.
Со временем приходит осознание себя как физического субъекта. Ну, что за дурь! Во мне постоянно происходят какие-то процессы, причем нередко одновременно, и я должен на них быстро реагировать! Ох уж эта постоянная обязанность все держать под контролем, балансировать на тонкой границе между «да» и «нет», между «больно» и «хорошо»! Раньше было так просто – я летел без направлений и намерений, и не надо было решительно ничего осмыслять и контролировать. А теперь я, как джинн, втиснутый в сосуд, лишь снаружи чудеса творящий. И животный страх переполняет всю мою сущность при одной мысли покинуть его! Мой же безмятежный полет, растворяясь в прошлом, становится сладкой грезой, миражом или сказкой для объятого истерикой существа.
Итак, я теперь человек – физическое существо в материальном мире, где полно таких же страдальцев, обреченных быть послушными рабами своего тела. Наше состояние называется жизнью, а все вокруг миром, и данные о других мирах весьма туманны и подвержены сомнению. Два огненных змея – Страх и Боль, угрюмо рыча, стоят на страже догматических утверждений о незыблемости этого мира и невероятности существования других.
– Мама, а можно я… – вопрошаю я самого мягкого из своих наставников и проводников по этому миру.
– Нельзя, сынок, нельзя…
Слышу, полный сожаления, но неумолимый по строгости ответ. Тогда иду к папе – другому наставнику, наивно надеясь на его неосведомленность….
Но они будто сговорились!
– Тебе же мама сказала – «нельзя», думаешь, я по-другому скажу?
– Ну почему все, что мне хочется, то и нельзя?
– Да потому, что так устроен мир! Если все будут делать, что им хочется, то все непременно и рухнет!
Раздражение переполняет все мое существо. Отчаянье и безысходность быстро перетекают в истерику! Я начинаю капризничать – плакать, орать и топать ногами (а что я еще могу?), папа дает понять, что сей же час он готов предпринять целый ряд агрессивных мер, направленных против меня, а мама нежно обнимает и говорит:
– Не плачь, вся наша жизнь – сплошное испытание, но главное в ней, это смирение! Пока ты мал, мы тебя учим смирению и оберегаем от возмездия со стороны жизни, наши наказания и запреты вовсе не такие ужасные, как у нее! Папа прав, хотя вокруг полно ограничений и запретов, но не соблюдать их очень опасно. Смирись!
Поначалу, я думал, что именно родители (наставники-проводники), как раз и являются причиной и источником запретов, но по мере продвижения по ухабам своего пути, понял, это совсем не так. Они предупреждали и часто спасали свободолюбивое мое существо от настоящих жизненных коллизий. К сожалению, их влияние стало постепенно уменьшаться, по мере увядания их физических тел. У меня же появлялись свои воспитанники, добавляя целый ворох новых забот, сверх суровой необходимости, теперь уже все решать и делать самому.
Сколько же пинков, затрещин и других, куда более жестоких наказаний получил я за все свои неизбежные ошибки, не имея больше родительской подстраховки с их нудными надоедливыми наставлениями. Незавидный удел, погрязать в этом грязном болоте скучных бытовых проблем, где все в конечном итоге сводится к смертельной битве за благополучие своего физического тела! Оно постоянно хочет жрать и пить, требует комфорта и здоровья, оно постоянно болит и хочет больше, чем у него уже есть. Разбить бы его о стенку, да это будет еще больнее и страшнее, ведь огненные стражи не спят на посту!
Однако, не все так уж трагично в этой жизни, ты начинаешь привыкать радоваться тому, что имеешь – солнечному свету, теплу, дождю, ветру и еще своим маленьким победам. А еще приходит ночь, освобождая нас от суеты тревожных дней, приходят сны, и воображение рисует чудеса! И вот уже грезится полет свободный, что почти забыт. Тут есть понятие души, все так и говорят, мол – «сделан от души» или – «сделан для души», что по смыслу очень близко, ибо человек, ею не обладающий, ничего не сделает ни для нее, ни от ее имени. И, если ты находишь в себе силы для чего-то большего, чем забота о бренном чреве, есть надежда воплотить в эту жизнь хоть малую толику своего свободного полета.
По счастью, для этого здесь средства есть. И, главное, душа, живущая во всех физических телах, свободна, но будучи не силах их покинуть, она творит свой вольный виртуальный мир посредством грубых инструментов. Пусть не найти ни слов тут и ни красок, ни движений, что были бы способны точно передать, что чувствует она, о чем желает петь! Так можно смысл жизни находить в старательных попытках, как раз, приблизить это к совершенству! И сразу боль, да глупое топтание вокруг банальных всяких дел уходит очень далеко, становится лишь слабым фоном твоих далеких интересов.
Но, жизнь любая неумолимо движется к концу, и тело превращается в песок. И мысли о «высоком» уступают место хронической усталости от этой постоянной суеты, а боль становится такой невыносимой, что тело уже и не в силах удержать в себе душу. Ну, вот и все, устал я контролировать процесс течения этой беспокойной жизни. Боль и страх – два жалких тощих червяка уж больше не страшат – боялось их лишь мое тело, но умерло оно. И вот уже оттолкнувшись от тверди, я возношусь в пространство безмятежного полета, я возвращаюсь домой. И взгляд прощальный бросаю вниз.
– Да не печальтесь вы, родные, надеюсь, я достойно прошел этот путь, и от себя на память что-нибудь оставил!
По мертвому лицу пробежала светлая улыбка, будто хмурые серые тучи раздвинулись и осветили сумрак Земли. Зачем я здесь был, чем провинился? Нет, не наказание это за какую-то провинность, это крест свободной души – врываясь в мир грубой материи, осенять его свободным полетом высоких раздумий. Не все же ей дремать в блаженстве, отдохнула, понежилась и – на работу!
А пока я лечу по прозрачным тихим волнам без времен и направлений, без раздумий и намерений…
Эти цифры возникли в моей голове совершенно самостоятельно и уж точно я их в таком вот порядке не придумывал. Просто, осознав себя заново рожденным, по случаю чудесного прохождения смерти мимо, я вдруг, решил определить свое расположение во времени на тот скорбный момент.
Две тройки – мой возраст на тот момент, две пятерки – пятое мая и две восьмерки, соответственно год. Итак, 33, 55 и 88, три пары цифр смотрели на меня из ошеломленного сознания, поражая своей раздвоенностью и как бы говоря о преднамеренности своего появления. И что же мне с ними делать? Зачем они пришли в мою испуганную голову? Интересный вопрос! Сам не зная почему, решил сложить их по парам: 3+3; 5+5; 8+8. Получил соответственно – 6, 10 и 16, если расположить их без пробелов получится 61016, этакая симметрия! Упал с шестерки, стукнулся об ноль и «отрикошетил» обратно!
Очень удивился…, потом подумал – это все продукт моих вычислений, отягощенных бредовым мистическим воображением. Дело в том, что я тогда был увлечен и безмерно поглощен всевозможными философскими течениями, занимался Йогой и каратэ, читал много книг мистического содержания. Это было занятием вполне обычным для представителя той прослойки общества, к которой я тогда относился. Да, подумал я, однако дочитался, в любых цифрах мистика так и мерещится! Внимательно проследил «дорожку» своих умозаключений. Нет, все произошло спонтанно, явившись мне в уже готовом виде. Мозг лишь выполнил предложенные вычисления.
Ну, да Бог с ними, главное живой, радуюсь солнечной майской погоде, такой замечательной, внушающей спокойствие и оптимизм. Пусть ноги дрожат и подкашиваются от страха, так все уже прошло мимо. Стало просто увлекательной историей из жизни, которая началась, впрочем, вполне банально.
Я тогда работал на заводе в маленькой «Виброакустической» лаборатории. Мы занимались стандартными испытаниями по проверке качества изготовленных дизелей и диагностики их неисправностей посредством измерения вибрации, тут работа шла по «накатанной дорожке» и все было отработано до мелочей (какой длины кабель брать, куда датчик крепить, как расположить приборы и себя родимого).
Но вот нарисовалась проблема чуть не союзного масштаба – станок для расточки блоков стал гнать брак! Ах, какое событие! Но это был немецкий станок! Мог ли он вообще в принципе заниматься нехарактерным для своего статуса грязным делом – гнать брак? Сразу был объявлен всеобщий аврал, созвали «Совет мудрейших»! И тут в умные головы некоторых руководителей стали приходить замечательные идеи! Кто-то предположил, что виной всему вибрация от станков соседнего цеха, они, мол, дурно влияют на нежное немецкое высокоточное создание! Вообще, есть мнение, что вибрация это такая мистическая тварь, которая всегда во всем виновата!
В итоге высокое начальство постановило провести испытания данного станка на предмет вибрации. Николай Федорович, начальник нашей лаборатории, (между нами просто – «Федырыч»), замечательный опытный босс, как мог, сопротивлялся. Во-первых, еще не факт, что виновата вибрация, во-вторых, каким же образом это будет выявлено! Ну, измерили вибрацию… и что? С чем-то это можно сравнить? Но сверху твердили, как мантру – проведите измерения, а там разберемся. Понятно, нужно было просто изобразить движение!
Итак, «взяв под козырек», мы провели рекогносцировку «поля битвы» и стали готовить приборы. Но как оказалось, далеко не все мы предусмотрели, поскольку подобными испытаниями никогда не занимались. Я, например, и не подумал о том, что стружка, отпорхнув от резца, может ужалить руку. Надо было всего-то рукавичку надеть! Что провод от датчика надо придерживать от попадания под резец – это мы все понимали, а вот что стружка «кусачая» забыли!
Галя с Андрюхой расположились у приборов, а я переставлял датчик на станке и держал проводок. Все шло гладко и монотонно, я, избавленный от напряженного созерцания приборных стрелок и лампочек, довольный жизнью, напевал песенку под рычание станка. И тут… в руку, отскочив от резца, кольнула стружка. И не сильно вовсе, можно было бы и стерпеть, но от неожиданности я отдернул руку и провод прямиком полетел под резец!
Датчик, оторвавшись от поверхности железного зверя, стал совершать круговые движения, норовя влепить мне жуткую затрещину. Другой конец провода рывком скинул приборы со стола. Андрей закричал:
– Коля, ты что там творишь! Зачем провод дергаешь!?
Но слова его звучали где-то далеко, а рядом возник совершенно другой голос:
– Ты не волнуйся, сядь на корточки и закрой голову руками. Так, чтобы локти закрывали голову, а кисти позвоночник, и жди, когда все закончится, это будет недолго, – такая непоколебимая уверенность была в нем, словно наставник объясняет ученику очередное несложное упражнение.
Голос был ничей, но в то же время очень знакомый, спокойный и доброжелательный, звучал где-то внутри, но это был точно не мой голос. В тот момент было не до анализа происходящего, так что мое отношение к «голосу» и полезному содержанию его слов сложилось несколько позже.
Датчик, оторвавшись теперь уже и от провода, грохотал по периметру п-образной рамы обрамляющей станок, а я сидел на корточках и спокойно ожидал концовку события. Мне казалось, это длилось довольно долго, хотя на самом деле продолжалось всего несколько напряженных секунд. Ровно столько, сколько потребовалось Андрею подбежать к оператору и убедить его выключить станок.
Уже в тиши нашей лаборатории, когда отгремели баталии по поводу «приведения дорогостоящей импортной аппаратуры в негодность в результате легкомысленного отношения!», когда нарастающий страх возможного ухода в небытие достиг своего апогея и пошел уже на спад, я приступил к осмыслению своих приключений и выполнению арифметических действий, внезапно предложенных воспаленным умом. Поделился своими слуховыми галлюцинациями и вычислениями с Николаем Федоровичем. Несмотря на предпенсионный уже возраст, он был молод духом и наши увлечения жизнесозерцанием и психоанализом совпадали.
После долгих рассуждений типа – «Помню со мной тоже случилось…» или «В одной умной книжке как-то читал…», мы пришли к общему мнению, что это был точно знак! Но знак чего? Может быть, меня оставили здесь для выполнения какой-то важной миссии? Я даже как-то преобразился и стал искать у себя «сверх способности»! Но никаких подсказок на этот счет не возникло. Ни через день, ни через месяц, ни через годы! Как я ни пыжился, как ни смотрел в небо, никто мне даже не подмигнул. Может это действительно был знак, допустим, обычный дорожный знак, только я о нем ничего не знал, поскольку не мне он предназначался. Я его случайно увидел, наткнувшись на что-то такое, что мне не дано оценить!
– Ну и ладно! Живу, значит так мне пока предписано в небесной канцелярии! – подумал я и ненароком глянул в окно.
Там в оранжевом небе мирно плыли желтые облака и белые коровки махали своими мощными длинными крылами… Так что, все оставалось по-прежнему мирно, тепло и весело! Я облегченно вздохнул…
ОТ РОЖДЕНИЯ ДО СМЕРТИ
Наверно это и есть истинная свобода! Я совершаю свой плавный полет по тихим прозрачным волнам непостижимого и огромного пространства, полного покоя и забвения. Лечу без напряжения и нервозности тревожных раздумий, у меня нет ни размера, ни формы. Среда, услужливо даровавшая свои фантастические просторы под мое плавное, «свободно поступательное» передвижение, совершенно прозрачна и чиста, да настолько, что я даже и не ощущаю ровным счетом ничего, кроме плавности самого полета. Лишь ярко – белоснежные облачка встречаются по пути движения, они слега задевают меня своими нежнейшими прикосновениями, возможно, они имеют чуть большую плотность, чем у всего остального, из чего и соткано это великое пространство.
Я совсем ничего не помню, о своем прежнем существовании, но лишь от одной попытки, что-либо подобное себе представить, на меня наваливается такое уныние и тяжесть, что вся моя сущность напрягается в дикой судороге. Видно там, где я когда-то обитал, непременно требовалось напряжение по любым, даже самым незначительным поводам. Но, оставив все неприятное за скобками своей утонченной реальности, я продолжаю двигаться дальше по бескрайнему теплому морю безмолвия и покоя, где нет ни времени, ни направления.
И тут, какая-то грубая сила вероломно вмешивается в мой мирный полет и куда-то тянет меня. И тянет, намеренно знакомя с понятиями, как раз таки, сил и направлений. Появляются ужасные звуки, наполненные возмущением и отчаянным протестом.
– Эй, куда вы меня тянете, вашу мааа…!
Я еще не понимаю, что это мой собственный крик, истошный, но вовсе бессильный в своей обреченности. На меня внезапно набрасывается яркий свет и жуткий холод. Мое существо втискивается в жесткую оболочку и мне теперь постоянно надо делать усилие, чтобы не задохнуться. Да, мой полет прекращен! Всеми силами пытаюсь двигаться дальше, но эта грубая нелепая оболочка мешает движению, в результате получаются лишь беспорядочные нервные подергивания отдельными ее частями. Ужас и отчаянье охватывает меня по мере осознания своего положения, которое состоит в перманентной борьбе за жизнь и здоровье стен этой пресловутой оболочки, ставшей теперь моей тюремной камерой.
И вдруг, во всем этом безобразии я чувствую нежное прикосновение, подобное облачному, оно согревает меня и успокаивает, очень бережно обволакивая мягкой, но надежной защитой. На какое-то время я от этого затихаю, даже как бы возвращаюсь к своему прежнему состоянию мирного свободного полета. Но теперь это, увы, лишь временная иллюзия, и я снова и снова оказываюсь во враждебной и опасной среде, где состояние жестокой борьбы это норма.
Со временем приходит осознание себя как физического субъекта. Ну, что за дурь! Во мне постоянно происходят какие-то процессы, причем нередко одновременно, и я должен на них быстро реагировать! Ох уж эта постоянная обязанность все держать под контролем, балансировать на тонкой границе между «да» и «нет», между «больно» и «хорошо»! Раньше было так просто – я летел без направлений и намерений, и не надо было решительно ничего осмыслять и контролировать. А теперь я, как джинн, втиснутый в сосуд, лишь снаружи чудеса творящий. И животный страх переполняет всю мою сущность при одной мысли покинуть его! Мой же безмятежный полет, растворяясь в прошлом, становится сладкой грезой, миражом или сказкой для объятого истерикой существа.
Итак, я теперь человек – физическое существо в материальном мире, где полно таких же страдальцев, обреченных быть послушными рабами своего тела. Наше состояние называется жизнью, а все вокруг миром, и данные о других мирах весьма туманны и подвержены сомнению. Два огненных змея – Страх и Боль, угрюмо рыча, стоят на страже догматических утверждений о незыблемости этого мира и невероятности существования других.
– Мама, а можно я… – вопрошаю я самого мягкого из своих наставников и проводников по этому миру.
– Нельзя, сынок, нельзя…
Слышу, полный сожаления, но неумолимый по строгости ответ. Тогда иду к папе – другому наставнику, наивно надеясь на его неосведомленность….
Но они будто сговорились!
– Тебе же мама сказала – «нельзя», думаешь, я по-другому скажу?
– Ну почему все, что мне хочется, то и нельзя?
– Да потому, что так устроен мир! Если все будут делать, что им хочется, то все непременно и рухнет!
Раздражение переполняет все мое существо. Отчаянье и безысходность быстро перетекают в истерику! Я начинаю капризничать – плакать, орать и топать ногами (а что я еще могу?), папа дает понять, что сей же час он готов предпринять целый ряд агрессивных мер, направленных против меня, а мама нежно обнимает и говорит:
– Не плачь, вся наша жизнь – сплошное испытание, но главное в ней, это смирение! Пока ты мал, мы тебя учим смирению и оберегаем от возмездия со стороны жизни, наши наказания и запреты вовсе не такие ужасные, как у нее! Папа прав, хотя вокруг полно ограничений и запретов, но не соблюдать их очень опасно. Смирись!
Поначалу, я думал, что именно родители (наставники-проводники), как раз и являются причиной и источником запретов, но по мере продвижения по ухабам своего пути, понял, это совсем не так. Они предупреждали и часто спасали свободолюбивое мое существо от настоящих жизненных коллизий. К сожалению, их влияние стало постепенно уменьшаться, по мере увядания их физических тел. У меня же появлялись свои воспитанники, добавляя целый ворох новых забот, сверх суровой необходимости, теперь уже все решать и делать самому.
Сколько же пинков, затрещин и других, куда более жестоких наказаний получил я за все свои неизбежные ошибки, не имея больше родительской подстраховки с их нудными надоедливыми наставлениями. Незавидный удел, погрязать в этом грязном болоте скучных бытовых проблем, где все в конечном итоге сводится к смертельной битве за благополучие своего физического тела! Оно постоянно хочет жрать и пить, требует комфорта и здоровья, оно постоянно болит и хочет больше, чем у него уже есть. Разбить бы его о стенку, да это будет еще больнее и страшнее, ведь огненные стражи не спят на посту!
Однако, не все так уж трагично в этой жизни, ты начинаешь привыкать радоваться тому, что имеешь – солнечному свету, теплу, дождю, ветру и еще своим маленьким победам. А еще приходит ночь, освобождая нас от суеты тревожных дней, приходят сны, и воображение рисует чудеса! И вот уже грезится полет свободный, что почти забыт. Тут есть понятие души, все так и говорят, мол – «сделан от души» или – «сделан для души», что по смыслу очень близко, ибо человек, ею не обладающий, ничего не сделает ни для нее, ни от ее имени. И, если ты находишь в себе силы для чего-то большего, чем забота о бренном чреве, есть надежда воплотить в эту жизнь хоть малую толику своего свободного полета.
По счастью, для этого здесь средства есть. И, главное, душа, живущая во всех физических телах, свободна, но будучи не силах их покинуть, она творит свой вольный виртуальный мир посредством грубых инструментов. Пусть не найти ни слов тут и ни красок, ни движений, что были бы способны точно передать, что чувствует она, о чем желает петь! Так можно смысл жизни находить в старательных попытках, как раз, приблизить это к совершенству! И сразу боль, да глупое топтание вокруг банальных всяких дел уходит очень далеко, становится лишь слабым фоном твоих далеких интересов.
Но, жизнь любая неумолимо движется к концу, и тело превращается в песок. И мысли о «высоком» уступают место хронической усталости от этой постоянной суеты, а боль становится такой невыносимой, что тело уже и не в силах удержать в себе душу. Ну, вот и все, устал я контролировать процесс течения этой беспокойной жизни. Боль и страх – два жалких тощих червяка уж больше не страшат – боялось их лишь мое тело, но умерло оно. И вот уже оттолкнувшись от тверди, я возношусь в пространство безмятежного полета, я возвращаюсь домой. И взгляд прощальный бросаю вниз.
– Да не печальтесь вы, родные, надеюсь, я достойно прошел этот путь, и от себя на память что-нибудь оставил!
По мертвому лицу пробежала светлая улыбка, будто хмурые серые тучи раздвинулись и осветили сумрак Земли. Зачем я здесь был, чем провинился? Нет, не наказание это за какую-то провинность, это крест свободной души – врываясь в мир грубой материи, осенять его свободным полетом высоких раздумий. Не все же ей дремать в блаженстве, отдохнула, понежилась и – на работу!
А пока я лечу по прозрачным тихим волнам без времен и направлений, без раздумий и намерений…
Оксана СОБИНИНА
Родилась в г. Мурманск, педагог-мультипликатор, писатель, призер X Форума-фестиваля «Капитан Грэй-2020» регионального этапа Всероссийского литературного форума «Осиянное слово». Лауреат IX Форума-фестиваля «Капитан Грэй-2019» регионального этапа Всероссийского литературного форума «Осиянное слово».
Финалист Международного конкурса «Славянское слово 2019», премия им. Василия Шукшина. Финалист литературной премии «Мурманский берег – 2018».
Участник III Всероссийского книжного питчинга в рамках 31-й Московской международной книжной выставки-ярмарки (2018).
Победитель конкурса рассказов на портале Sweek (2018).
Финалист международного конкурса «Мой 2018» на портале Sweek (2018).
Родилась в г. Мурманск, педагог-мультипликатор, писатель, призер X Форума-фестиваля «Капитан Грэй-2020» регионального этапа Всероссийского литературного форума «Осиянное слово». Лауреат IX Форума-фестиваля «Капитан Грэй-2019» регионального этапа Всероссийского литературного форума «Осиянное слово».
Финалист Международного конкурса «Славянское слово 2019», премия им. Василия Шукшина. Финалист литературной премии «Мурманский берег – 2018».
Участник III Всероссийского книжного питчинга в рамках 31-й Московской международной книжной выставки-ярмарки (2018).
Победитель конкурса рассказов на портале Sweek (2018).
Финалист международного конкурса «Мой 2018» на портале Sweek (2018).
ДЕЛИКАТЕС
Основано на реальных событиях.
Все имена вымышленные.
Иннокентий Петрович складывал в портфель сероватые папки с бумагами. Можно, конечно, оставить их в конторе: секретной информации в них нет. Но как-то привык он носить всё с собой.
Председатель встал, задвинул стул под деревянный, слегка потертый стол, и только собрался закрыть дверь, как зазвонил телефон.
«Не к добру», – почему-то подумалось Иннокентию Петровичу.
Он вернулся в кабинет и подошел к аппарату.
Сквозь занавески в помещение пробивались лучи вечернего солнца. Из окна открывался привычный, такой знакомый с детства, вид: золотистые просторы песчаных пляжей, кое-где поросших ивняком, и синяя гладь быстротечной северной реки. На крутом правом берегу раскинулся густой лес, а за ним, на острове, пастбища и сенокосы колхоза «Восход Севера».
Иннокентий Петрович помнил, как после ледохода их, еще школьников, на небольшом катерке возили на этот безымянный остров собирать нанесенный в паводок хлам. Сучья, ветки, палки складывали они в аккуратные кучи. А к осени на этом острове жители ставили десятки ароматных, до головокружения, стогов сена.
– Кеша? Кеша, прием! Слышь меня? – раздался в трубке голос секретаря Райисполкома.
– Иннокентий Петрович на связи!
– Хорошо, что застал тебя, Кеша. К нам тут делегация иностранная едет, – судя по звукам, Иван Сергеевич закурил. – Так вот, они к тебе на деревню хотят. Удои у вас больно хорошие.
– Стараемся, Иван Сергеевич, на благо Родины!
– Дык это понятно. Ты, само того, доярку-то лучшую найди, пусть завтра покажет дело свое.
– Будет сделано, – кивал головой невидимому собеседнику Иннокентий Петрович.
– И про стол не забудь. Накройте там: картошечки, молочка, чтоб вкусно им было, делегации ентой.
На миг председатель даже задумался: кого выбрать. В его деревне у каждой доярки показатели высокие. Ничего удивительного: коровы у них всегда накормлены и ухожены, вот и молока дают по 6-7 тысяч литров в год. Не зря «Восход Севера» присоединили к районной опытной станции. Теперь будут проводить «научные исследования в области животноводства и кормопроизводства на Европейском Севере», как значилось в докладе съезда.
«Не посрамим родной колхоз!» – лозунгом пронеслось в голове Иннокентия Петровича. Он снял трубку телефонного аппарата и набрал знакомый номер.
– Михалыч, ты?
– Я, Иннокентий Петрович, я, – директор магазина, кажется, вообще не покидал своего рабочего кабинета.
– Рыба есть у тебя?
– Есть.
– А мойва?
– И мойва.
– Ну, толи так, неси ко мне домой килограммов пять.
Уже поздно вечером, часов в десять, в кабинете Алексея Михайловича, директора магазина, вновь раздался звонок.
– Михалыч! А еще мойва есть?
– Есть, Иннокентий Петрович.
– Раз так, принеси еще килограммов пять. Можешь и шесть, ежели найдется.
– Найдется, Иннокентий Петрович. У меня всё найдется.
Тамара Федоровна надела свой лучший передник и праздничную косынку в мелкий цветочек. Не каждый день тебе приходится показывать колхоз заморской делегации. Мужчины в добротных костюмах всё утро ходили за ней и председателем. Деловито осматривали хозяйство, заглядывали под коров, пробовали молоко на вкус, нюхали сорванную траву и одобрительно кивали друг другу, повторяя неизменное «Йес».
Незаметно подоспело время обеда. Тамара Федоровна разволновалась еще больше: ведь иностранных гостей пригласили в ее дом. С самого раннего утра она крутилась у печки. Наварила рассыпчатой картошки, достала из погреба соленых рыжиков, принесла с грядки свежих огурчиков. Как раз к сроку подоспели: темно-зеленые, хрустящие, с еще колючей кожицей.
Гости, дружно наклонившись, чтобы не расшибить свои умные лбы о низкий дверной проем, вошли в светлую комнату с белоснежной русской печкой. К ним тут же подбежала девчушка лет десяти с красными бантиками в тугих косичках, подала расшитое полотенце и указала на рукомойник.
В середине комнаты стоял стол, накрытый праздничной льняной скатертью. Ее хранили как приданное Машке, но сегодня достали из шкафа по такому особому случаю.
Запах еды дразнил иностранные носы и желудки. В большом чугунке дымилась ароматная картошка, заправленная сливочным маслом и присыпанная укропом. Свежие огурцы, редис, домашние соленые грибочки, толстые ломти черного хлеба манили проголодавшихся гостей.
– Угощайтесь, товарищи, – сладко заговорил Иннокентий Петрович.
Мужчины переглядывались и театрально округляли глаза от удивления. В самом центре стола, между тарелками, стаканами и кружками, возвышался большой тазик... черной икры, с небрежно воткнутой в горку деликатеса ложкой.
– Вот наша простая советская семья. Муж – бригадир. Жена – доярка. Дети... – председатель погладил по голове мальчонку. – Дети, пионеры, отличники, спортсмены. На столе – наша простая деревенская еда.
– Ноу, ноу, сэнкью, – затрясли головами иностранцы и, пятясь назад словно раки, вылетели из дома.
– Иннокентий Петрович, а чего это они? – удивлялась Тамара Федоровна, пока заморская делегация рассаживалась по автомобилям.
– Да кто ж этих туземцев разберет.
– Кеша! Вот ты черт окаянный! – ревел в трубку секретарь Райисполкома. – Ты где икру раздобыл-то? В магазинах нет – мы её уж сколько не видывали. А ты целый таз выкатил!
Переведя дух, он продолжил:
– Делехация теперь удивляется: простой советский колхозник икру черную ложками есть! Нигде такого они не видели, а тут – на тебе. Ну-ка, Иннокентий, признавайся!
– Так порадовать гостей хотел, Иван Сергеевич. Кто ж знал-то, кто ж знал.
– Икра откуда? – не унимался секретарь.
– Да не икра это вовсе. Целую ночь всей семьей глазки из мойвы выковыривали. Директор магазина ко мне два раза прибегал. Килограмм десять точно ушло. Думал, жена из дому выгонит, умотал ее. А они ж на икру похожи, посолить, так и не отличишь, ежели под магарыч еще...
Последние слова Иван Сергеевич уже не слышал: смеялся так громко, что переполошил всю контору.
– Ну, Кеша, ну уморил! – вытирая слезы с небритых щек, прохрипел секретарь и повесил трубку.
– А я чё? Я ничё... – Иннокентий Петрович озадаченно почесал затылок и пошел по своим колхозным делам дальше.
Основано на реальных событиях.
Все имена вымышленные.
Иннокентий Петрович складывал в портфель сероватые папки с бумагами. Можно, конечно, оставить их в конторе: секретной информации в них нет. Но как-то привык он носить всё с собой.
Председатель встал, задвинул стул под деревянный, слегка потертый стол, и только собрался закрыть дверь, как зазвонил телефон.
«Не к добру», – почему-то подумалось Иннокентию Петровичу.
Он вернулся в кабинет и подошел к аппарату.
Сквозь занавески в помещение пробивались лучи вечернего солнца. Из окна открывался привычный, такой знакомый с детства, вид: золотистые просторы песчаных пляжей, кое-где поросших ивняком, и синяя гладь быстротечной северной реки. На крутом правом берегу раскинулся густой лес, а за ним, на острове, пастбища и сенокосы колхоза «Восход Севера».
Иннокентий Петрович помнил, как после ледохода их, еще школьников, на небольшом катерке возили на этот безымянный остров собирать нанесенный в паводок хлам. Сучья, ветки, палки складывали они в аккуратные кучи. А к осени на этом острове жители ставили десятки ароматных, до головокружения, стогов сена.
– Кеша? Кеша, прием! Слышь меня? – раздался в трубке голос секретаря Райисполкома.
– Иннокентий Петрович на связи!
– Хорошо, что застал тебя, Кеша. К нам тут делегация иностранная едет, – судя по звукам, Иван Сергеевич закурил. – Так вот, они к тебе на деревню хотят. Удои у вас больно хорошие.
– Стараемся, Иван Сергеевич, на благо Родины!
– Дык это понятно. Ты, само того, доярку-то лучшую найди, пусть завтра покажет дело свое.
– Будет сделано, – кивал головой невидимому собеседнику Иннокентий Петрович.
– И про стол не забудь. Накройте там: картошечки, молочка, чтоб вкусно им было, делегации ентой.
На миг председатель даже задумался: кого выбрать. В его деревне у каждой доярки показатели высокие. Ничего удивительного: коровы у них всегда накормлены и ухожены, вот и молока дают по 6-7 тысяч литров в год. Не зря «Восход Севера» присоединили к районной опытной станции. Теперь будут проводить «научные исследования в области животноводства и кормопроизводства на Европейском Севере», как значилось в докладе съезда.
«Не посрамим родной колхоз!» – лозунгом пронеслось в голове Иннокентия Петровича. Он снял трубку телефонного аппарата и набрал знакомый номер.
– Михалыч, ты?
– Я, Иннокентий Петрович, я, – директор магазина, кажется, вообще не покидал своего рабочего кабинета.
– Рыба есть у тебя?
– Есть.
– А мойва?
– И мойва.
– Ну, толи так, неси ко мне домой килограммов пять.
Уже поздно вечером, часов в десять, в кабинете Алексея Михайловича, директора магазина, вновь раздался звонок.
– Михалыч! А еще мойва есть?
– Есть, Иннокентий Петрович.
– Раз так, принеси еще килограммов пять. Можешь и шесть, ежели найдется.
– Найдется, Иннокентий Петрович. У меня всё найдется.
Тамара Федоровна надела свой лучший передник и праздничную косынку в мелкий цветочек. Не каждый день тебе приходится показывать колхоз заморской делегации. Мужчины в добротных костюмах всё утро ходили за ней и председателем. Деловито осматривали хозяйство, заглядывали под коров, пробовали молоко на вкус, нюхали сорванную траву и одобрительно кивали друг другу, повторяя неизменное «Йес».
Незаметно подоспело время обеда. Тамара Федоровна разволновалась еще больше: ведь иностранных гостей пригласили в ее дом. С самого раннего утра она крутилась у печки. Наварила рассыпчатой картошки, достала из погреба соленых рыжиков, принесла с грядки свежих огурчиков. Как раз к сроку подоспели: темно-зеленые, хрустящие, с еще колючей кожицей.
Гости, дружно наклонившись, чтобы не расшибить свои умные лбы о низкий дверной проем, вошли в светлую комнату с белоснежной русской печкой. К ним тут же подбежала девчушка лет десяти с красными бантиками в тугих косичках, подала расшитое полотенце и указала на рукомойник.
В середине комнаты стоял стол, накрытый праздничной льняной скатертью. Ее хранили как приданное Машке, но сегодня достали из шкафа по такому особому случаю.
Запах еды дразнил иностранные носы и желудки. В большом чугунке дымилась ароматная картошка, заправленная сливочным маслом и присыпанная укропом. Свежие огурцы, редис, домашние соленые грибочки, толстые ломти черного хлеба манили проголодавшихся гостей.
– Угощайтесь, товарищи, – сладко заговорил Иннокентий Петрович.
Мужчины переглядывались и театрально округляли глаза от удивления. В самом центре стола, между тарелками, стаканами и кружками, возвышался большой тазик... черной икры, с небрежно воткнутой в горку деликатеса ложкой.
– Вот наша простая советская семья. Муж – бригадир. Жена – доярка. Дети... – председатель погладил по голове мальчонку. – Дети, пионеры, отличники, спортсмены. На столе – наша простая деревенская еда.
– Ноу, ноу, сэнкью, – затрясли головами иностранцы и, пятясь назад словно раки, вылетели из дома.
– Иннокентий Петрович, а чего это они? – удивлялась Тамара Федоровна, пока заморская делегация рассаживалась по автомобилям.
– Да кто ж этих туземцев разберет.
– Кеша! Вот ты черт окаянный! – ревел в трубку секретарь Райисполкома. – Ты где икру раздобыл-то? В магазинах нет – мы её уж сколько не видывали. А ты целый таз выкатил!
Переведя дух, он продолжил:
– Делехация теперь удивляется: простой советский колхозник икру черную ложками есть! Нигде такого они не видели, а тут – на тебе. Ну-ка, Иннокентий, признавайся!
– Так порадовать гостей хотел, Иван Сергеевич. Кто ж знал-то, кто ж знал.
– Икра откуда? – не унимался секретарь.
– Да не икра это вовсе. Целую ночь всей семьей глазки из мойвы выковыривали. Директор магазина ко мне два раза прибегал. Килограмм десять точно ушло. Думал, жена из дому выгонит, умотал ее. А они ж на икру похожи, посолить, так и не отличишь, ежели под магарыч еще...
Последние слова Иван Сергеевич уже не слышал: смеялся так громко, что переполошил всю контору.
– Ну, Кеша, ну уморил! – вытирая слезы с небритых щек, прохрипел секретарь и повесил трубку.
– А я чё? Я ничё... – Иннокентий Петрович озадаченно почесал затылок и пошел по своим колхозным делам дальше.
Ирина ЯНОВСКАЯ
Родилась в 1972 году в Москве. Закончила Московский Государственный Университет Культуры и Искусств, кафедра «Режиссура театрализованных представлений». 15 лет работала режиссером-постановщиком Театра Иллюзий. В данный момент являюсь руководителем детской театральной студии «Ирбис». Учусь в Литературном Институте им. Горького на Высших Литературных Курсах. Пишу сценарии, пьесы, сказки и психологические рассказы.
Родилась в 1972 году в Москве. Закончила Московский Государственный Университет Культуры и Искусств, кафедра «Режиссура театрализованных представлений». 15 лет работала режиссером-постановщиком Театра Иллюзий. В данный момент являюсь руководителем детской театральной студии «Ирбис». Учусь в Литературном Институте им. Горького на Высших Литературных Курсах. Пишу сценарии, пьесы, сказки и психологические рассказы.
ОШИБКА МОЙРЫ
Век у всякого человека складывается особенным образом, не похожим на других. Двух одинаковых судеб, как известно, не бывает. За этим строго следят три богини Судьбы – Мойры.
Сестры Мойры каждому отмеряют удачи, взлеты и падения, радость и горе. И никто не может получить больше, чем ему предназначено судьбой. Несмотря на разные обязанности, сестры всегда едины в своем деле. По сути, в их деятельности заключалась вся человеческая жизнь.
Если первая Мойра Клото находила нить и давала ей жизнь, то вторая Лахесис, определяла случаи, что должны произойти. В ее воле было сплетение нитей между собой, что связывало людей в одно целое. У одного она могла завязать множество узелков – значит жди испытаний; другому вплести предзнаменования и приметы; третьему - даровать препятствия или, наоборот, благополучие. Кого-то ввергнуть в пучину отчаяния, а потом щедрой рукой подарить счастливый случай. И все эти хитросплетения и эксперименты она придумывала с одной лишь целью, чтобы люди не думали, что утратили свободу воли, чтобы верили, что они могут сами вершить свои судьбы. А когда, отведенное человеку время на земле подходило к концу, третья сестра Атропос, словно опытная пряха, отрезала нить, прекращая его жизнь.
Из-за того, что они были всегда сосредоточены и суровы, и улыбка никогда не касалась их губ, а в волосах их заблудилась звездная пыль, окрашивая волосы в белый цвет, выглядели они, как старухи. Было еще одно обстоятельство – сестры были слепы. И, соответственно, вели свою работу вслепую. Ясно, что у слепых прях невозможно попросить улучшить судьбу, не помогут ни мольбы, ни щедрые дары. То есть изменить ничего нельзя, можно только подслушать судьбу по шелесту и натяжению нити.
Оставим пока богинь за их никогда не прекращающейся работой и посмотрим, как все это воплощается на земле.
* * *
В городе Сочи тем временем проходил большой кулинарный фестиваль. На него со всех уголков страны съехались все те, кто был причастен к модному и доходному бизнесу.
«Более трех тысяч участников из более 15 стран», «Старые знакомые и новые полезные встречи», «80 топ-спикеров и звездных шеф-поваров» – гласили вывески, баннеры и информационные щиты, развешанные по всему городу. Среди гостей этого грандиозного слета рестораторов оказались двое уже немолодых, но не лишенных амбиций на успешное будущее своего бизнеса, мужчин.
Один был из Красноярска, другой – из Нижнего Новгорода. После сложного и насыщенного дня они прогуливались по красиво оформленной веранде на берегу моря, где устроители слета закатили прощальный фуршет его участникам.
Взяв бокал холодного шампанского, Казусов искал свободное место, чтобы присесть. Ноги его гудели от усталости, голова была тяжела, видно опять подскочило давление. Эффектная дама в вечернем пурпурном платье, с невообразимой конструкцией на голове в качестве прически, зазывно махнула ему рукой, приглашая присесть к ней. Не раздумывая, он тут же метнулся в ее сторону.
Тяжело опустившись около нее на диван, он глубоко вздохнул.
«Надо срочно худеть, разъелся, как свин, давление, одышка… так и до инфаркта докатиться можно», – подумал Казусов, доставая из кармана пиджака отглаженный заботливой женой платок.
Промокнув красное от жары лицо и убрав пот с толстой шеи, Казусов залпом выпил свой бокал холодного игристого, и задержался в нерешительности - пойти за вторым или остаться на диване, дабы не потерять место. Покрутив головой, он увидел, что все диваны заняты, а поблизости нет ни одного официанта.
Тем временем, женщина активно пыталась завести с ним разговор, непрерывно щебеча и неприкрыто флиртуя. Казусов рассеянно и невпопад отвечал на ее вопросы, а думал о своем. В этот вечер ему было не до нее. В голове, после трех дней слета, крутились новые планы и бизнес-проекты. Он отстраненно кивал и иногда вяло улыбался. В другой раз он непременно бы завел с ней более тесное знакомство. Казусов был по части женщин ходок. Но сегодня вечером мысли его были далеки от этих плотских дел. Дама это почувствовала и быстро охладела к своей идее заполучить его в качестве кавалера, и, едва завидев в толпе гостей новую жертву, стремительно бросилась к барной стойке.
Освободившиеся место рядом тут же занял мужчина в белых льняных брюках и в такой же белой свободной рубашке. Ее фасон немного скрывал его излишнюю полноту, но, как известно, белый цвет полнит, поэтому он казался очень крупным, если не сказать – толстым.
– Добрый вечер, – пробасил он. – Солнце почти село, а духота не спадает.
– Это не духота, это здешний климат. Влажность, – не поздоровавшись поддержал разговор Казусов, и опять протер мокрое лицо платком.
– Давайте знакомиться, Сенотрусов Савелий, из Нижнего Новгорода, – представился мужчина и протянул руку для приветствия.
Казусов не без брезгливости вложил в потную красную ладонь Сенотрусова свою руку и тоже представился:
– Петр Ильич, – и через паузу добавил – из Красноярска мы. Их потные руки слиплись. Обоим стало одновременно за это неудобно. В такой неловкости двое полных мужчин сидели на красном диване на берегу Черного моря и не знали, как выйти из этой ситуации.
Первым решился отлипнуть Казусов. Он с трудом оторвал пухлую ладонь от ладони Сенотрусова и, вытирая ее о тот же платок, спросил:
– Как вам слёт? Приобрели что-то полезное? Может из поставщиков кого приглядели?
– Очень даже информативно, все организовано по высшему разряду. Приеду в Нижний, введу пару конструктивных изменений в свой ресторан «Беспечный едок».
– Как? «Беспечный едок»? – опешил Казусов и икнул.
– Пить хочется, я схожу за выпивкой, не пускайте пока никого на мое место!
Петр Ильич с трудом отодрал прилипшие к кожаному дивану брюки и направился к столику, стоящему неподалёку, за новой порцией шампанского.
Выбирая к холодному брюту канапе, Казусов думал о том, что этот новый знакомый кого-то ему очень напоминает. Но вспомнить, кого именно, никак не мог.
«И название моего ресторана спёр. Как будто мало других, именно это ему понадобилось», – обвинял он мысленно Сенотрусова, кладя на тарелку три канапе с красной икрой. Пузырьки шампанского в бокале, играя с кусочками прозрачного льда, весело лопались. Петр Ильич уже предвкушал удовольствие от выпивки и трапезы. Он понял, что проголодался. Поэтому плотно уложил на небольшую тарелку еще штук пять канапе с икрой и довольный направился обратно. Шампанское «Брют» и икра были его любимым вкусовым сочетанием.
Сенотрусов жадно взглянул на бокал и тарелку, потом на Казусова, и спросил жалобным голосом:
– Можно я у вас украду одну тарталетку? – и быстро добавил, запуская свои пальцы в тарелку Казусова, - очень уж я люблю Брют с красной икоркой.
Смотря, как Сенотрусов отправляет икру в рот, у Петра Ильича внутри все клокотало от возмущения.
«Мало того, что присвоил своему ресторану такое же название, как у него, так он еще имеет наглость таскать его любимые канапе!»
Но будучи воспитанным человеком, он сдержанно улыбнулся и сказал:
– Ах, да, угощайтесь!
Аппетитно жуя и даже немного причмокивая от удовольствия, Сенотрусов продолжил разговор:
– Петр Ильич, вы знаете, пока вы ходили за едой, я все пытался вспомнить… А мы с вами раньше нигде не встречались? Вы кажетесь мне очень знакомым.
– Я тоже об этом подумал, – ответил Казусов, беря последнюю тарталетку.
– Значит точно виделись. Обоим казаться такие вещи не могут.
Слово за слово, дальше они выяснили буквально следующее…
Родились они в один год, месяц, число и время. Женились, развелись, и снова женились в одни и те же годы. Открыли ресторанный бизнес, родили по паре детей и назвали их одинаковыми именами. Совпадения сыпались и сыпались на их ничего не понимающее сознание.
Они оба раскраснелись пуще прежнего, перешли с шампанского на коньяк, попеременно бегая к месту разлива, чтобы не потерять место на диванчике. Уже давно перейдя на «ты», то смеялись одинаково громко басистым смехом, то от неожиданности услышанного хватались за голову, и все время повторяли на разный манер фразы: «Не может быть» и «Ты меня разыгрываешь». Со стороны их беседа походила на разговор двух старых приятелей.
Через час обсуждения одинаковых подробностей своих жизней, и, порядком набравшись коньяка, Сенотрусов произнёс:
– Петь, так не бывает! Но не бывает таких точных совпадений, что-то у нас в жизни разное должно быть? Давай еще что-нибудь вспомним!
После этого вопроса, они оба замолчали. Казусов распластался на диване, вытянув вперед ноги и запрокинул голову в темное Сочинское небо. Сенотрусов же, наоборот, сгруппировался, сложил руки крестом на груди, сконцентрировался, весь поддался вперед и выдал:
— Вот я, например, в прошлом году катался на горных лыжах и сломал лодыжку. Ты ломал лодыжку в прошлом году, ответь… ломал или нет? – с надеждой на отрицательный ответ спросил Сенотрусов.
Петр устало вздохнул и, по-прежнему, глядя на звездное небо, сказал бесцветным тоном:
– Ломал, с лестницы на даче оступился, да так неудачно, вес этот еще… нелепо… в общем сломал, и именно лодыжку…
– Нет, но это невозможно… – прямо-таки взвыл Сенотрусов и вскочил с дивана, – мы как будто проживаем одну жизнь на двоих. Вот дела, и ведь если бы не встретились здесь сегодня, то и не узнали ничего…
У меня от всего этого голова кругом идёт, – еле проговорил заплетающимся языком Петр, – а может это от коньяка или от шампанского…
– Давай пойдем к морю, прогуляемся, – дружески предложил Сенотрусов.
– Пойдем, только еще кое-что проверим…
– Мне нравятся умные и красивые женщины! А тебе какие?
– Странный вопрос, всем нравятся умные и красивые.
– Тогда проще сделаем. Выбери здесь одну, кто тебе больше всех приглянется, и я выберу. По идее нам должна понравится одна и та же.
Они минут десять сидели молча, напряженно вглядываясь в каждую даму, посетившую сегодняшнее мероприятие. Красивых женщин в этот вечер было много.
– Я выбрал, - наконец сказал Петр и улыбнулся.
– И я! Для чистоты эксперимента давай каждый подойдет к своему выбору.
Они одновременно подскочили, и в состоянии нарастающего азарта уверенно двинулись в сторону бара.
Там на высоком барном стуле сидела стройная брюнетка с модной короткой стрижкой, в эффектном серебряном комбинезоне, а рядом с ней стояла и о чем-то оживленно разговаривала по телефону женщина в черном платье с глубоким декольте, из которого немного виднелись упругие большие груди. Белые волосы были уложены в высокий объемный пучок, открывая длинную немного крупную шею.
Сенотрусов и Казусов одновременно подошли к блондинке и встали по обе стороны за ее спиной.
Переглянувшись, они громко рассмеялись. Блондинка от неожиданности выронила телефон.
– Мужчины, а в чем дело? – спросила она, наклоняясь и поднимая телефон, – что за странное поведение?
– Пардон, мадам, – заливаясь смехом ответил Савелий, – проводим следственный эксперимент.
– Вы очаровательны! – добавил Петр, и галантно поцеловал ей ручку.
Женщина недоуменно пожала плечами и поспешила от них отойти.
А Петр Ильич и Савелий отправились на берег моря.
Там, сев прямо на влажную гальку, они больше не сравнивали свои жизни, а молча смотрели на набегающую волну. Обоим уже было понятно, что по каким-то причинам их судьбы удивительным образом складывались одинаково.
– Я понял на кого ты похож! – вдруг закричал Сенотрусов.
– На Аль Пачино? – решил пошутить Казусов.
– Нет, какой из тебя Пачино, ты похож на меня, то есть я похож на тебя, фу, короче, мы похожи!
Петр Ильич удивленно посмотрел на своего визави и неуверенно прошептал:
– Очень может быть, может быть…
– Послушай, Петь, какая моя идея насчет всего этого, – спешил поделиться Сенотрусов, анализируя всю информацию. А что если нам с ней поиграть?
– С кем с ней? Савелий, да ты поди сегодня явно перегрелся, заговариваешься…
– С ней, я имею ввиду с судьбой. Похоже она предоставила нам какой-то уникальный ресурс, а мы прожили уже полжизни и не поимели с этого ни копейки.
– А разве судьба не предопределена?
– Возможно, но не в нашем случае… мы должны придумать как это использовать в нашу пользу…
К примеру, я возьму в банке кредит, значит и у тебя появятся бабки.
– Не пойдет, кредит — это не твои деньги, а банка, ты их все равно будешь им должен. И при таком раскладе у меня вместо денег только долг появиться.
Думая, Сенотрусов из камешков стал выстраивать башенку, Казусов подключился к нему, и теперь они поочередно клали камешки друг на друга. Когда их постройка стала довольно высока, Петр Ильич сказал:
– Я квартиру собираюсь покупать через месяц, а ты случаем о покупке недвижимости не задумывался?
– В прошлом году еще задумался, вложил деньги в строящийся дом, через месяц ключи должны получить.
– Савелий, тогда ведь если у тебя через месяц будет новая квартира, то и у меня в любом случае должна быть!
– И что? – не догонял мысль Казусова Савелий.
– А то! Зачем мне вкладывать деньги, когда я, к примеру, могу просто купить билет жилищной лотереи и выиграю… ну… должен выиграть…
– Слушай, ты гений! – азартно воскликнул Сенотрусов. – Потом можно будет и другие схемы придумать – где один платит, а второй получает даром!
Казусов в ажиотаже резко вскочил, задев верхний камушек их постройки рукой. Башенка рассыпалась, и камешки заняли свои привычные места на берегу.
* * *
А тем временем на светлом Олимпе разгоралась небывалая ссора. Богини пытались выяснить по чьей вине двум разным людям было выдано два одинаковых жребия, и сплетено совершенно два одинаковых ковра судьбы. Перепалка шла нешуточная. Потому что в той бесконечности, в которой прибывали богини, такого никогда еще не случалось. Как будто произошел сбой в ксероксе и, вместо одной заказанной копии, он выдал две. Вторая была явно лишняя.
Но богини на то и богини, что могут в любой момент, и, главное, быстро и безотлагательно исправить любой промах или ошибку. Поэтому, пока Клото и Лахесис выясняли степень своей вины, Атропос с какой-то легкостью и даже изяществом, взяла в руки ножницы и занесла их над одной из ниток…
И тут же на земле, под черным звездным, сочинским небом раздался вой сирены «Скорой помощи».
Век у всякого человека складывается особенным образом, не похожим на других. Двух одинаковых судеб, как известно, не бывает. За этим строго следят три богини Судьбы – Мойры.
Сестры Мойры каждому отмеряют удачи, взлеты и падения, радость и горе. И никто не может получить больше, чем ему предназначено судьбой. Несмотря на разные обязанности, сестры всегда едины в своем деле. По сути, в их деятельности заключалась вся человеческая жизнь.
Если первая Мойра Клото находила нить и давала ей жизнь, то вторая Лахесис, определяла случаи, что должны произойти. В ее воле было сплетение нитей между собой, что связывало людей в одно целое. У одного она могла завязать множество узелков – значит жди испытаний; другому вплести предзнаменования и приметы; третьему - даровать препятствия или, наоборот, благополучие. Кого-то ввергнуть в пучину отчаяния, а потом щедрой рукой подарить счастливый случай. И все эти хитросплетения и эксперименты она придумывала с одной лишь целью, чтобы люди не думали, что утратили свободу воли, чтобы верили, что они могут сами вершить свои судьбы. А когда, отведенное человеку время на земле подходило к концу, третья сестра Атропос, словно опытная пряха, отрезала нить, прекращая его жизнь.
Из-за того, что они были всегда сосредоточены и суровы, и улыбка никогда не касалась их губ, а в волосах их заблудилась звездная пыль, окрашивая волосы в белый цвет, выглядели они, как старухи. Было еще одно обстоятельство – сестры были слепы. И, соответственно, вели свою работу вслепую. Ясно, что у слепых прях невозможно попросить улучшить судьбу, не помогут ни мольбы, ни щедрые дары. То есть изменить ничего нельзя, можно только подслушать судьбу по шелесту и натяжению нити.
Оставим пока богинь за их никогда не прекращающейся работой и посмотрим, как все это воплощается на земле.
* * *
В городе Сочи тем временем проходил большой кулинарный фестиваль. На него со всех уголков страны съехались все те, кто был причастен к модному и доходному бизнесу.
«Более трех тысяч участников из более 15 стран», «Старые знакомые и новые полезные встречи», «80 топ-спикеров и звездных шеф-поваров» – гласили вывески, баннеры и информационные щиты, развешанные по всему городу. Среди гостей этого грандиозного слета рестораторов оказались двое уже немолодых, но не лишенных амбиций на успешное будущее своего бизнеса, мужчин.
Один был из Красноярска, другой – из Нижнего Новгорода. После сложного и насыщенного дня они прогуливались по красиво оформленной веранде на берегу моря, где устроители слета закатили прощальный фуршет его участникам.
Взяв бокал холодного шампанского, Казусов искал свободное место, чтобы присесть. Ноги его гудели от усталости, голова была тяжела, видно опять подскочило давление. Эффектная дама в вечернем пурпурном платье, с невообразимой конструкцией на голове в качестве прически, зазывно махнула ему рукой, приглашая присесть к ней. Не раздумывая, он тут же метнулся в ее сторону.
Тяжело опустившись около нее на диван, он глубоко вздохнул.
«Надо срочно худеть, разъелся, как свин, давление, одышка… так и до инфаркта докатиться можно», – подумал Казусов, доставая из кармана пиджака отглаженный заботливой женой платок.
Промокнув красное от жары лицо и убрав пот с толстой шеи, Казусов залпом выпил свой бокал холодного игристого, и задержался в нерешительности - пойти за вторым или остаться на диване, дабы не потерять место. Покрутив головой, он увидел, что все диваны заняты, а поблизости нет ни одного официанта.
Тем временем, женщина активно пыталась завести с ним разговор, непрерывно щебеча и неприкрыто флиртуя. Казусов рассеянно и невпопад отвечал на ее вопросы, а думал о своем. В этот вечер ему было не до нее. В голове, после трех дней слета, крутились новые планы и бизнес-проекты. Он отстраненно кивал и иногда вяло улыбался. В другой раз он непременно бы завел с ней более тесное знакомство. Казусов был по части женщин ходок. Но сегодня вечером мысли его были далеки от этих плотских дел. Дама это почувствовала и быстро охладела к своей идее заполучить его в качестве кавалера, и, едва завидев в толпе гостей новую жертву, стремительно бросилась к барной стойке.
Освободившиеся место рядом тут же занял мужчина в белых льняных брюках и в такой же белой свободной рубашке. Ее фасон немного скрывал его излишнюю полноту, но, как известно, белый цвет полнит, поэтому он казался очень крупным, если не сказать – толстым.
– Добрый вечер, – пробасил он. – Солнце почти село, а духота не спадает.
– Это не духота, это здешний климат. Влажность, – не поздоровавшись поддержал разговор Казусов, и опять протер мокрое лицо платком.
– Давайте знакомиться, Сенотрусов Савелий, из Нижнего Новгорода, – представился мужчина и протянул руку для приветствия.
Казусов не без брезгливости вложил в потную красную ладонь Сенотрусова свою руку и тоже представился:
– Петр Ильич, – и через паузу добавил – из Красноярска мы. Их потные руки слиплись. Обоим стало одновременно за это неудобно. В такой неловкости двое полных мужчин сидели на красном диване на берегу Черного моря и не знали, как выйти из этой ситуации.
Первым решился отлипнуть Казусов. Он с трудом оторвал пухлую ладонь от ладони Сенотрусова и, вытирая ее о тот же платок, спросил:
– Как вам слёт? Приобрели что-то полезное? Может из поставщиков кого приглядели?
– Очень даже информативно, все организовано по высшему разряду. Приеду в Нижний, введу пару конструктивных изменений в свой ресторан «Беспечный едок».
– Как? «Беспечный едок»? – опешил Казусов и икнул.
– Пить хочется, я схожу за выпивкой, не пускайте пока никого на мое место!
Петр Ильич с трудом отодрал прилипшие к кожаному дивану брюки и направился к столику, стоящему неподалёку, за новой порцией шампанского.
Выбирая к холодному брюту канапе, Казусов думал о том, что этот новый знакомый кого-то ему очень напоминает. Но вспомнить, кого именно, никак не мог.
«И название моего ресторана спёр. Как будто мало других, именно это ему понадобилось», – обвинял он мысленно Сенотрусова, кладя на тарелку три канапе с красной икрой. Пузырьки шампанского в бокале, играя с кусочками прозрачного льда, весело лопались. Петр Ильич уже предвкушал удовольствие от выпивки и трапезы. Он понял, что проголодался. Поэтому плотно уложил на небольшую тарелку еще штук пять канапе с икрой и довольный направился обратно. Шампанское «Брют» и икра были его любимым вкусовым сочетанием.
Сенотрусов жадно взглянул на бокал и тарелку, потом на Казусова, и спросил жалобным голосом:
– Можно я у вас украду одну тарталетку? – и быстро добавил, запуская свои пальцы в тарелку Казусова, - очень уж я люблю Брют с красной икоркой.
Смотря, как Сенотрусов отправляет икру в рот, у Петра Ильича внутри все клокотало от возмущения.
«Мало того, что присвоил своему ресторану такое же название, как у него, так он еще имеет наглость таскать его любимые канапе!»
Но будучи воспитанным человеком, он сдержанно улыбнулся и сказал:
– Ах, да, угощайтесь!
Аппетитно жуя и даже немного причмокивая от удовольствия, Сенотрусов продолжил разговор:
– Петр Ильич, вы знаете, пока вы ходили за едой, я все пытался вспомнить… А мы с вами раньше нигде не встречались? Вы кажетесь мне очень знакомым.
– Я тоже об этом подумал, – ответил Казусов, беря последнюю тарталетку.
– Значит точно виделись. Обоим казаться такие вещи не могут.
Слово за слово, дальше они выяснили буквально следующее…
Родились они в один год, месяц, число и время. Женились, развелись, и снова женились в одни и те же годы. Открыли ресторанный бизнес, родили по паре детей и назвали их одинаковыми именами. Совпадения сыпались и сыпались на их ничего не понимающее сознание.
Они оба раскраснелись пуще прежнего, перешли с шампанского на коньяк, попеременно бегая к месту разлива, чтобы не потерять место на диванчике. Уже давно перейдя на «ты», то смеялись одинаково громко басистым смехом, то от неожиданности услышанного хватались за голову, и все время повторяли на разный манер фразы: «Не может быть» и «Ты меня разыгрываешь». Со стороны их беседа походила на разговор двух старых приятелей.
Через час обсуждения одинаковых подробностей своих жизней, и, порядком набравшись коньяка, Сенотрусов произнёс:
– Петь, так не бывает! Но не бывает таких точных совпадений, что-то у нас в жизни разное должно быть? Давай еще что-нибудь вспомним!
После этого вопроса, они оба замолчали. Казусов распластался на диване, вытянув вперед ноги и запрокинул голову в темное Сочинское небо. Сенотрусов же, наоборот, сгруппировался, сложил руки крестом на груди, сконцентрировался, весь поддался вперед и выдал:
— Вот я, например, в прошлом году катался на горных лыжах и сломал лодыжку. Ты ломал лодыжку в прошлом году, ответь… ломал или нет? – с надеждой на отрицательный ответ спросил Сенотрусов.
Петр устало вздохнул и, по-прежнему, глядя на звездное небо, сказал бесцветным тоном:
– Ломал, с лестницы на даче оступился, да так неудачно, вес этот еще… нелепо… в общем сломал, и именно лодыжку…
– Нет, но это невозможно… – прямо-таки взвыл Сенотрусов и вскочил с дивана, – мы как будто проживаем одну жизнь на двоих. Вот дела, и ведь если бы не встретились здесь сегодня, то и не узнали ничего…
У меня от всего этого голова кругом идёт, – еле проговорил заплетающимся языком Петр, – а может это от коньяка или от шампанского…
– Давай пойдем к морю, прогуляемся, – дружески предложил Сенотрусов.
– Пойдем, только еще кое-что проверим…
– Мне нравятся умные и красивые женщины! А тебе какие?
– Странный вопрос, всем нравятся умные и красивые.
– Тогда проще сделаем. Выбери здесь одну, кто тебе больше всех приглянется, и я выберу. По идее нам должна понравится одна и та же.
Они минут десять сидели молча, напряженно вглядываясь в каждую даму, посетившую сегодняшнее мероприятие. Красивых женщин в этот вечер было много.
– Я выбрал, - наконец сказал Петр и улыбнулся.
– И я! Для чистоты эксперимента давай каждый подойдет к своему выбору.
Они одновременно подскочили, и в состоянии нарастающего азарта уверенно двинулись в сторону бара.
Там на высоком барном стуле сидела стройная брюнетка с модной короткой стрижкой, в эффектном серебряном комбинезоне, а рядом с ней стояла и о чем-то оживленно разговаривала по телефону женщина в черном платье с глубоким декольте, из которого немного виднелись упругие большие груди. Белые волосы были уложены в высокий объемный пучок, открывая длинную немного крупную шею.
Сенотрусов и Казусов одновременно подошли к блондинке и встали по обе стороны за ее спиной.
Переглянувшись, они громко рассмеялись. Блондинка от неожиданности выронила телефон.
– Мужчины, а в чем дело? – спросила она, наклоняясь и поднимая телефон, – что за странное поведение?
– Пардон, мадам, – заливаясь смехом ответил Савелий, – проводим следственный эксперимент.
– Вы очаровательны! – добавил Петр, и галантно поцеловал ей ручку.
Женщина недоуменно пожала плечами и поспешила от них отойти.
А Петр Ильич и Савелий отправились на берег моря.
Там, сев прямо на влажную гальку, они больше не сравнивали свои жизни, а молча смотрели на набегающую волну. Обоим уже было понятно, что по каким-то причинам их судьбы удивительным образом складывались одинаково.
– Я понял на кого ты похож! – вдруг закричал Сенотрусов.
– На Аль Пачино? – решил пошутить Казусов.
– Нет, какой из тебя Пачино, ты похож на меня, то есть я похож на тебя, фу, короче, мы похожи!
Петр Ильич удивленно посмотрел на своего визави и неуверенно прошептал:
– Очень может быть, может быть…
– Послушай, Петь, какая моя идея насчет всего этого, – спешил поделиться Сенотрусов, анализируя всю информацию. А что если нам с ней поиграть?
– С кем с ней? Савелий, да ты поди сегодня явно перегрелся, заговариваешься…
– С ней, я имею ввиду с судьбой. Похоже она предоставила нам какой-то уникальный ресурс, а мы прожили уже полжизни и не поимели с этого ни копейки.
– А разве судьба не предопределена?
– Возможно, но не в нашем случае… мы должны придумать как это использовать в нашу пользу…
К примеру, я возьму в банке кредит, значит и у тебя появятся бабки.
– Не пойдет, кредит — это не твои деньги, а банка, ты их все равно будешь им должен. И при таком раскладе у меня вместо денег только долг появиться.
Думая, Сенотрусов из камешков стал выстраивать башенку, Казусов подключился к нему, и теперь они поочередно клали камешки друг на друга. Когда их постройка стала довольно высока, Петр Ильич сказал:
– Я квартиру собираюсь покупать через месяц, а ты случаем о покупке недвижимости не задумывался?
– В прошлом году еще задумался, вложил деньги в строящийся дом, через месяц ключи должны получить.
– Савелий, тогда ведь если у тебя через месяц будет новая квартира, то и у меня в любом случае должна быть!
– И что? – не догонял мысль Казусова Савелий.
– А то! Зачем мне вкладывать деньги, когда я, к примеру, могу просто купить билет жилищной лотереи и выиграю… ну… должен выиграть…
– Слушай, ты гений! – азартно воскликнул Сенотрусов. – Потом можно будет и другие схемы придумать – где один платит, а второй получает даром!
Казусов в ажиотаже резко вскочил, задев верхний камушек их постройки рукой. Башенка рассыпалась, и камешки заняли свои привычные места на берегу.
* * *
А тем временем на светлом Олимпе разгоралась небывалая ссора. Богини пытались выяснить по чьей вине двум разным людям было выдано два одинаковых жребия, и сплетено совершенно два одинаковых ковра судьбы. Перепалка шла нешуточная. Потому что в той бесконечности, в которой прибывали богини, такого никогда еще не случалось. Как будто произошел сбой в ксероксе и, вместо одной заказанной копии, он выдал две. Вторая была явно лишняя.
Но богини на то и богини, что могут в любой момент, и, главное, быстро и безотлагательно исправить любой промах или ошибку. Поэтому, пока Клото и Лахесис выясняли степень своей вины, Атропос с какой-то легкостью и даже изяществом, взяла в руки ножницы и занесла их над одной из ниток…
И тут же на земле, под черным звездным, сочинским небом раздался вой сирены «Скорой помощи».
Светлана ГРИНЬКО
Родилась в Волгоградской области, в г. Ленинск. Обучалась в ДХШ г. Знаменск. С 1985-1989 гг. училась в Астраханском художественном училище им. П.А.Власова на
художественно-оформительском отделении. Защитила диплом по теме «Художественное оформление интерьера». Получив квалификацию художника-оформителя, работала в различных предприятиях и учреждениях.
В 2018-2019 гг. обучалась в Литературном институте им. А.М.Горького в Москве, на курсах литературного мастерства под руководством писателя А. Ю. Сегеня.
Страница автора на сайте издательства: https://almanah.novslovo.ru/grinko
Родилась в Волгоградской области, в г. Ленинск. Обучалась в ДХШ г. Знаменск. С 1985-1989 гг. училась в Астраханском художественном училище им. П.А.Власова на
художественно-оформительском отделении. Защитила диплом по теме «Художественное оформление интерьера». Получив квалификацию художника-оформителя, работала в различных предприятиях и учреждениях.
В 2018-2019 гг. обучалась в Литературном институте им. А.М.Горького в Москве, на курсах литературного мастерства под руководством писателя А. Ю. Сегеня.
Страница автора на сайте издательства: https://almanah.novslovo.ru/grinko
В ЗАГЛУШЬЕ
Тебе знакомо состояние, когда спешишь убежать от чего-то неведомого, некой силы, тянущей тебя назад? И вот ты уже ускользаешь от неё, ещё миг и ты, кажется, вырываешься из чьих-то ухватистых лап, какой-то магнитной тяги, пытаешься отдалиться и буксуешь, чувствуя спиной и затылком знобящую опасность. На секунду оглядываешься и тебя пронизывает страх – ведь там, позади, ничего и никого нет! Что это? Ты, не чуя себя, мчишься дальше. Стоп! В этот момент ты будто вязнешь в чём-то нереальном. Что с тобой? Беги же! Это твоё решение. Отталкивайся скорее. Ну же!..
Наш пляж ещё в давние времена выделялся среди разных модных тенденций. Что там нудистские в Европе, ерунда. Тут, у нас, простые нимфы, так себе, естественным образом созерцали мир. Иная из них, при входе в этот рай, стояла в тени ветвистоой шелковицы с занесенными за голову руками, словно сокрушаясь, доверяла свои прелести игривому солнцу и всеобщему обозрению. Великолепное озеро таинственно поблескивало божественным светом. Все загорающие безмятежно млели на травяном ковре.
Ленка, наша отличница, всегда чем-то выделялась здесь. После недолгого отсутствия она явилась на пляж сразу с морей, как заявило об этом её тело. И едва расстегнув купальник, Ленка ослепила собой весь берег и, кажется, само озеро. И легко плывя мимо местного пацана Виталия, случайно скользнула по нему взглядом. И Виталя сошёл с ума!.. Сквозь призрачную вуаль озёрной пелены Ленкины персиковые уста манили чрезвычайной сладостью , ожерелье из родинок завораживало, шикарные грудь и лоно восхищали цветением! А эти абрикосовые ногти!.. Эх, Виталя!..
– Не пойму, кто это около нашего Витальки красуется? – сострила подошедшая баба Зина в небывалом купальнике. – Он же у нас крышка для другой банки, – с сарказмом оповестила она пляж и транзитом понесла к озеру свой пухлый груз. Но никто не слышал бабу Зину – ни чародейка Ленка, ни пляжники, ни Виталя, да и сама баба Зина, как мне представилось. Ленка заслонила собой весь свет! Бесподобно!!!
Я спешила уже домой, чувствуя, что там что-то происходило... Поэтому не оборачивалась назад, только долетел до меня напоследок довольный кряк бабы Зины, окунувшейся в студёное озеро.
Приближаясь к городку, я замечаю какие-то необычные изменения на улице вокруг домов и на деревьях, но не могу понять что это. Никак съёмки какого-то фильма? Вот и дождались мы перемен! А в недавней памяти ещё таинственно поблёскивает наше озеро и, издавая щекот, квакают зеленоглазые красавицы – лягушки. И чудится, что вот-вот всплывёт что-то неведомое из недр этой обители...
Но что это? На моей, некогда солнечной улице, теперь тьма... Я осматриваю всё вокруг и не вижу наших царственных цветов в клумбах, они исчезли. Вокруг, на меня смотрит только пугающий лес, без пения птиц и странный полумрак, и непонятные очертания домов. Где-то здесь, среди этих миражей и мой дом, но его пока не видно.
Вдруг, в моей корзине что-то зашевелилось. Тревога ледяной волной прошлась по мне. Откуда эта корзина и почему она у меня? И кто это, чьи глаза уставились на меня из неё? Один глаз закрылся, а второй остался прищуренным. Боже! Это кошка.
– Чья ты, лапа? – спрашиваю в пустоте и в ответ слышу мягкое мурчание. Ну вот, теперь я не одна.
Но где же мой дом? Загадочная смута окутала чей-то двор. Как-то тесно, и – ни души. Спасибо, что у меня есть кошка! Хочу погладить её, опускаю руку в корзину, а там пусто! Не верю сама себе, пытаюсь заглянуть, только во что? Корзины тоже нет! Господи! Как страшно!
– Дочка, постой! – чей-то осипший голос пугает меня.
Присматриваюсь, в доме напротив, из окна первого этажа появилась плохонькая, деревянная лесенка. Её держат руки старика. Он осторожно спускается по ней и, едва ступив на землю, неуклюжими шажками приближается ко мне.
– Ой, Никитич! – вскрикиваю от неожиданности. – Как же ты постарел.
– Ну чего ты тут делаешь? – настороженно произносит Никитич. – Не сидится тебе дома. По нынешним временам-то опасно стало. – Никитич прикурил трубку и она внезапно вспыхнула синим огнём, источая немыслимую вонь. Я отвернулась, закрыв нос рукой.
– Тебе лучше всего, на последнем этаже, продукты получать с вертолёта же удобнее, чем мне тут. – Никитич, как-то неестественно быстро откурился и сплюнул.
– С какого вертолёта, какие продукты, Никитич? – ужасаюсь услышанному.
– Вот послушай, что я тебе расскажу, – таинственно прошептал Никитич. – Помнишь, жили у нас в городке Сотые?
– Нет, Никитич, забыла всех почти. – удивляю я старика.
– Вот слушай что с ними сталось, – Никитич осёкся, вздрогнул. Из-за соседнего дома повеяло чем-то. Вмиг потемнело и что-то стало надвигаться по небу.
– Опять. Давай – ка, быстро по домам. – Никитич, бурча, уже забрался по трескучей лестнице в своё окно.
Я метнулась к чьему-то подъезду, но дверь не открывалась. Мой ключ не подходил, будто его срок истёк. Домофон молчал.
– Ну чего ты там возишься, убегай скорее, – зашумел Никитич.
– Не могу открыть, Никитич, – обречённо отвечаю ему.
– Давай сюда, ко мне, – Никитич мгновенно выбросил лестницу из окна. Я быстрыми прыжками оказалась у его дома, а как забралась по расшатанной старенькой лесенке Никитича, уже не помню от испуга.
Едва Никитич успел захлопнуть окно, как весь двор поглотил мрак. Никитич нервно задёрнул шторы и зажёг свечу.
– Свет нельзя включать, – тихо прошептал он. – Кто его знает, что там такое.
– Никитич, что происходит? – я удивлённо смотрю на него и понимаю, что вижу его впервые. Он ещё не так стар, некогда крепкий, как Добрыня из сказки. Вся его жизнь прошла на военной службе. Про детей и жену ничего не знаю, спрашивать неловко. – Я ничего не понимаю, Никитич.
– Нечего тут понимать, – тихо произносит Никитич мне в ухо и мы проваливаемся с ним куда-то.
Как раз, тот самый, один из незначительных шансов – внезапно возрос, наполнился оттенками призраков смысла и лопнул. Нет же! Обретая значение, взорвался разлетающимися надеждами, заматываясь в клубок сомнений. Куда-то прочь понеслись отголоски отчаяния. Обволакивающая пустоту тоска поглотила отца семейства пчёл Соты-Х.
– Ж-ж-ж-что же это? – Соты-Й жалостливо размышлял о своём существовании.
– Я ж-ж-же , ведь, поставил свою жирную точку над И! – совсем недавно, так ему почудилось.
Дальнейшая судьба предопределялась счастливейшими моментами долгожданного наслаждения, оказавшегося в итоге иллюзией. «Как же так? Почему?» – кричала его душа, разрывающаяся потоками противоречивых мыслей о единственной избраннице его мечты – Жосе.
«Как ж-ж-же красиво всё начиналось! Наша встреча!.. Ведь уже вскоре, когда всё свершилось, я возводил свой дом! Шестиугольные соты постепенно обрастали жизнью. Медовые и расплодные ячейки сотов наполнялись содержанием биологического всплеска. Если бы не я, тогда соты оставались бы сушью, ждущей своего применения», – безжалостно жалил он сам себя.
Но миропорядок иной. Не Соты-Й распоряжается всем. И не он строил всё это. И не ему обладать этим. Таково существование пчёл.
Сквозь тягучий слой липкого наваждения Соты-Й ощутил жар – изнутри и снаружи, будто вспыхнуло всё вокруг. Это маленькие пчелята беспросветно обсыпали его жгучим разнообразием чувств.
– Папа, папа, ж-ж-желаем на прогулку, – резвился детский рой.
– Ж-ж-жрать хочу, – жужжал шустрый Жёжик в папино ухо и не дожидаясь ответа, плюнул каплю мёда в него. – Блям-с!
– Жёжик, не ругайся! – спохватился Соты-Й. – Папа дома!
– Ну, па! – расталкивая собратьев, Жёжик ползал по папиной шее, щекоча и больно кусаясь.
– Вырастешь, тогда сколько угодно! – разозлённый Соты-Й отдирал от щеки цепкого Жёжика.
Внезапная полоска света из открывающейся двери мгновенно увлекла всю детвору на улицу. В проёме яркого, янтарного сотового свода появился сосед – старый шмель Антоныч. Сбиваемый с ног улетающими пчелятами и рассерженный поведением хулиганистого Жёжика, Антоныч явился с жалобой.
– Послуш-шай меня, Сот-ты-Й, – шепелявя и заикаясь, щекастый шмель начал разговор с другого…
– Катюша, Катя, – слышу я сквозь какой-то сон осторожный голос Никитича. – Отойду ненадолго.
– Куда ты, Никитич? – волнуясь, шумлю ему. – Ты обещал рассказать про Соты-Х.
Я уже снова летела в неизвестность.
– Где это я? Всё непонятно.
Передо мной возникла старинная резная этажерка, прислонившаяся к стене у закрытого тёмным бархатом окна. Я, кончиками пальцев, прикоснулась к удивительно мягкому, воздушному материалу, словно к крылышку бабочки и заглянула за штору. Да, это окно Никитича. Но, откуда у него такая роскошь? В самом окне ничего нет. Там, за стеклом – смута. Вдруг, я ощутила чьё-то присутствие за спиной. Со страхом обернулась – никого нет!
Снова подхожу к этажерке. Сколько же тут всего! Малюсенькие скульптурки ютятся вдоль тёмных полок. Рядом с ними – сувенирчики, похожие на те, что стояли и у нас дома. Чёрные котики, кажется из замши, играющие на оранжевых гитарах. Интересно, какую мелодию они исполняют? Я аккуратно переворачиваю одну фигурку и на крошечном донышке вижу стёршуюся цену и обрывок пары цифр – это год выпуска, кажется шестьдесят четвёртый. Господи! А рядом – чайка на бирюзовой волне. Такая тоже была у нас. Лёгкая и прозрачная, пластмассовая гладь волны, а на самом её гребне – разметав крылья, парит белая чайка. Кто-то уронил её тогда и чайка откололась от волны. И не нашлось такого клея, чтобы белокрылая птица снова крепко держалась на волне. Я тихонечко дотронулась до чайки и она упала с этажерки на пёстрый ковёр. Подняв её, я разрыдалась.
Неожиданно, что-то заскребло совсем рядом. Смотрю ниже – и не верю своим глазам. Это же наш графин! Да, хрустальный, с чёрным чёртиком внутри. Чёрт – регулировщик! Как же смешно и интересно прошлое. Тогда мне казалось, что открыв графин, можно услышать песню. Теперь графин молчал. Шуршание усилилось. Я стала искать таинственный шорох на полке этой волшебной этажерки. И чудо прояснилось. Это же та корзина с кошкой, только миниатюрная! Да, на меня смотрел всё так же прищуренный глаз. Я уже побоялась погладить странную кошку. Но, она не исчезла, а внезапно вышла из корзины и мелькнув между сувенирами, залезла под обложку книги, на самой нижней полке. Я успела разглядеть, что кошка с тремя лапами, а на жгуче-чёрной шерсти где шея – белое пятнышко. Я опустилась на колени и раскрыла потрёпанную книгу. Кошку я там не нашла. Но эта книга!.. Судьба её сложна, не разгадана. Я уверена, что она символ чего-то. В то время я не понимала автора, не догадывалась, о чём он повествовал. Я не люблю мистику, поэтому и не слышу миссии всеми признанного писателя. Меня поразил запах книги, какой – то шафрановый. Надо же! Даже графин ничем не пах. И всё-таки, почему шафран? Сколько чудес в этой комнате... На стене двигались какие-то тени, от догорающей свечи, зажжёной Никитичем.
– Где же ты, Никитич? – спросила я в пустоту. Ответа нет. Мне стало ещё страшнее, чем там, на улице. Я раздвинула шторы. За окном прежняя мгла. Зато в комнате обнаружилось необычное свечение, исходящее от огромного зеркала, стоящего между окнами. В зеркале, будто на экране, залитая солнцем тропинка тянулась в лес. Крайние берёзки ярко белели на тёмном фоне изумрудных елей. А слева от леса синела красивая река с чудным мостом, наполненным людьми. Они смотрели на реку и не разговаривали. Оттуда доносится лишь плеск волн и крик чаек. А с самого края моста на меня глядит Никитич. Я позвала его, но он не ответил. Я настолько увлеклась этим неведомым мне зрелищем, что не почувствовала как кто-то следит за мной из лесной гущи. Моя душа давно уже опустошена так, что впервые я перестала бояться. Некая сила заставила меня увидеть нечто отталкивающе-уродливое, такого я не представляла никогда. Какие-то гигантские рога, много рогов, сцепленные друг с другом на чьей-то голове, а на них ещё что-то окровавленное. Я уже без страха всматривалась в эту жуть, пытаясь хоть что-то понять. Это же.., двуглавый олень! Да! Это он! Олень – победитель, на его рогах – оторванная голова другого оленя. Внезапно ветви-рога развернулись и пошли навстречу мне. Голова оленя выглядела чудовищной.
– Так вот ты какой, победитель! – с сожалением произношу про себя. – Что же ты наделал. Ты не сможешь больше драться.
– Я знаю, ты вышел ко мне за помощью, – беззвучно говорю всё это чудищу. Он же молча внимает моим мыслям... В этот миг догорела свеча Никитича и всё погрузилось в темноту.
Кажется, это приснилось не только мне. Но этого не узнать теперь. А моя мечта приветливо встретила меня, услышала и подарила долгожданное счастье! Я рада! Несмотря, что прошла череда целых поколений, я бесконечно счастлива! И на моей книжной полке есть та книга с автографом Никитича: «Ты просто живи, но не пиши, в этом хаосе всё-равно никто ничего не поймёт!..»
Спустя годы, я заезжала в местную церковь, на родительскую субботу, поставить свечи...
У входа в храм молился прилично одетый бомж , с лицом, словно искусанным пчёлами и стоя на коленях, он целовал ступени. Мне вспомнился тот давний пляж, ключевое озеро и местный парень..
О – о – ох, Виталя..
Тебе знакомо состояние, когда спешишь убежать от чего-то неведомого, некой силы, тянущей тебя назад? И вот ты уже ускользаешь от неё, ещё миг и ты, кажется, вырываешься из чьих-то ухватистых лап, какой-то магнитной тяги, пытаешься отдалиться и буксуешь, чувствуя спиной и затылком знобящую опасность. На секунду оглядываешься и тебя пронизывает страх – ведь там, позади, ничего и никого нет! Что это? Ты, не чуя себя, мчишься дальше. Стоп! В этот момент ты будто вязнешь в чём-то нереальном. Что с тобой? Беги же! Это твоё решение. Отталкивайся скорее. Ну же!..
Наш пляж ещё в давние времена выделялся среди разных модных тенденций. Что там нудистские в Европе, ерунда. Тут, у нас, простые нимфы, так себе, естественным образом созерцали мир. Иная из них, при входе в этот рай, стояла в тени ветвистоой шелковицы с занесенными за голову руками, словно сокрушаясь, доверяла свои прелести игривому солнцу и всеобщему обозрению. Великолепное озеро таинственно поблескивало божественным светом. Все загорающие безмятежно млели на травяном ковре.
Ленка, наша отличница, всегда чем-то выделялась здесь. После недолгого отсутствия она явилась на пляж сразу с морей, как заявило об этом её тело. И едва расстегнув купальник, Ленка ослепила собой весь берег и, кажется, само озеро. И легко плывя мимо местного пацана Виталия, случайно скользнула по нему взглядом. И Виталя сошёл с ума!.. Сквозь призрачную вуаль озёрной пелены Ленкины персиковые уста манили чрезвычайной сладостью , ожерелье из родинок завораживало, шикарные грудь и лоно восхищали цветением! А эти абрикосовые ногти!.. Эх, Виталя!..
– Не пойму, кто это около нашего Витальки красуется? – сострила подошедшая баба Зина в небывалом купальнике. – Он же у нас крышка для другой банки, – с сарказмом оповестила она пляж и транзитом понесла к озеру свой пухлый груз. Но никто не слышал бабу Зину – ни чародейка Ленка, ни пляжники, ни Виталя, да и сама баба Зина, как мне представилось. Ленка заслонила собой весь свет! Бесподобно!!!
Я спешила уже домой, чувствуя, что там что-то происходило... Поэтому не оборачивалась назад, только долетел до меня напоследок довольный кряк бабы Зины, окунувшейся в студёное озеро.
Приближаясь к городку, я замечаю какие-то необычные изменения на улице вокруг домов и на деревьях, но не могу понять что это. Никак съёмки какого-то фильма? Вот и дождались мы перемен! А в недавней памяти ещё таинственно поблёскивает наше озеро и, издавая щекот, квакают зеленоглазые красавицы – лягушки. И чудится, что вот-вот всплывёт что-то неведомое из недр этой обители...
Но что это? На моей, некогда солнечной улице, теперь тьма... Я осматриваю всё вокруг и не вижу наших царственных цветов в клумбах, они исчезли. Вокруг, на меня смотрит только пугающий лес, без пения птиц и странный полумрак, и непонятные очертания домов. Где-то здесь, среди этих миражей и мой дом, но его пока не видно.
Вдруг, в моей корзине что-то зашевелилось. Тревога ледяной волной прошлась по мне. Откуда эта корзина и почему она у меня? И кто это, чьи глаза уставились на меня из неё? Один глаз закрылся, а второй остался прищуренным. Боже! Это кошка.
– Чья ты, лапа? – спрашиваю в пустоте и в ответ слышу мягкое мурчание. Ну вот, теперь я не одна.
Но где же мой дом? Загадочная смута окутала чей-то двор. Как-то тесно, и – ни души. Спасибо, что у меня есть кошка! Хочу погладить её, опускаю руку в корзину, а там пусто! Не верю сама себе, пытаюсь заглянуть, только во что? Корзины тоже нет! Господи! Как страшно!
– Дочка, постой! – чей-то осипший голос пугает меня.
Присматриваюсь, в доме напротив, из окна первого этажа появилась плохонькая, деревянная лесенка. Её держат руки старика. Он осторожно спускается по ней и, едва ступив на землю, неуклюжими шажками приближается ко мне.
– Ой, Никитич! – вскрикиваю от неожиданности. – Как же ты постарел.
– Ну чего ты тут делаешь? – настороженно произносит Никитич. – Не сидится тебе дома. По нынешним временам-то опасно стало. – Никитич прикурил трубку и она внезапно вспыхнула синим огнём, источая немыслимую вонь. Я отвернулась, закрыв нос рукой.
– Тебе лучше всего, на последнем этаже, продукты получать с вертолёта же удобнее, чем мне тут. – Никитич, как-то неестественно быстро откурился и сплюнул.
– С какого вертолёта, какие продукты, Никитич? – ужасаюсь услышанному.
– Вот послушай, что я тебе расскажу, – таинственно прошептал Никитич. – Помнишь, жили у нас в городке Сотые?
– Нет, Никитич, забыла всех почти. – удивляю я старика.
– Вот слушай что с ними сталось, – Никитич осёкся, вздрогнул. Из-за соседнего дома повеяло чем-то. Вмиг потемнело и что-то стало надвигаться по небу.
– Опять. Давай – ка, быстро по домам. – Никитич, бурча, уже забрался по трескучей лестнице в своё окно.
Я метнулась к чьему-то подъезду, но дверь не открывалась. Мой ключ не подходил, будто его срок истёк. Домофон молчал.
– Ну чего ты там возишься, убегай скорее, – зашумел Никитич.
– Не могу открыть, Никитич, – обречённо отвечаю ему.
– Давай сюда, ко мне, – Никитич мгновенно выбросил лестницу из окна. Я быстрыми прыжками оказалась у его дома, а как забралась по расшатанной старенькой лесенке Никитича, уже не помню от испуга.
Едва Никитич успел захлопнуть окно, как весь двор поглотил мрак. Никитич нервно задёрнул шторы и зажёг свечу.
– Свет нельзя включать, – тихо прошептал он. – Кто его знает, что там такое.
– Никитич, что происходит? – я удивлённо смотрю на него и понимаю, что вижу его впервые. Он ещё не так стар, некогда крепкий, как Добрыня из сказки. Вся его жизнь прошла на военной службе. Про детей и жену ничего не знаю, спрашивать неловко. – Я ничего не понимаю, Никитич.
– Нечего тут понимать, – тихо произносит Никитич мне в ухо и мы проваливаемся с ним куда-то.
Как раз, тот самый, один из незначительных шансов – внезапно возрос, наполнился оттенками призраков смысла и лопнул. Нет же! Обретая значение, взорвался разлетающимися надеждами, заматываясь в клубок сомнений. Куда-то прочь понеслись отголоски отчаяния. Обволакивающая пустоту тоска поглотила отца семейства пчёл Соты-Х.
– Ж-ж-ж-что же это? – Соты-Й жалостливо размышлял о своём существовании.
– Я ж-ж-же , ведь, поставил свою жирную точку над И! – совсем недавно, так ему почудилось.
Дальнейшая судьба предопределялась счастливейшими моментами долгожданного наслаждения, оказавшегося в итоге иллюзией. «Как же так? Почему?» – кричала его душа, разрывающаяся потоками противоречивых мыслей о единственной избраннице его мечты – Жосе.
«Как ж-ж-же красиво всё начиналось! Наша встреча!.. Ведь уже вскоре, когда всё свершилось, я возводил свой дом! Шестиугольные соты постепенно обрастали жизнью. Медовые и расплодные ячейки сотов наполнялись содержанием биологического всплеска. Если бы не я, тогда соты оставались бы сушью, ждущей своего применения», – безжалостно жалил он сам себя.
Но миропорядок иной. Не Соты-Й распоряжается всем. И не он строил всё это. И не ему обладать этим. Таково существование пчёл.
Сквозь тягучий слой липкого наваждения Соты-Й ощутил жар – изнутри и снаружи, будто вспыхнуло всё вокруг. Это маленькие пчелята беспросветно обсыпали его жгучим разнообразием чувств.
– Папа, папа, ж-ж-желаем на прогулку, – резвился детский рой.
– Ж-ж-жрать хочу, – жужжал шустрый Жёжик в папино ухо и не дожидаясь ответа, плюнул каплю мёда в него. – Блям-с!
– Жёжик, не ругайся! – спохватился Соты-Й. – Папа дома!
– Ну, па! – расталкивая собратьев, Жёжик ползал по папиной шее, щекоча и больно кусаясь.
– Вырастешь, тогда сколько угодно! – разозлённый Соты-Й отдирал от щеки цепкого Жёжика.
Внезапная полоска света из открывающейся двери мгновенно увлекла всю детвору на улицу. В проёме яркого, янтарного сотового свода появился сосед – старый шмель Антоныч. Сбиваемый с ног улетающими пчелятами и рассерженный поведением хулиганистого Жёжика, Антоныч явился с жалобой.
– Послуш-шай меня, Сот-ты-Й, – шепелявя и заикаясь, щекастый шмель начал разговор с другого…
– Катюша, Катя, – слышу я сквозь какой-то сон осторожный голос Никитича. – Отойду ненадолго.
– Куда ты, Никитич? – волнуясь, шумлю ему. – Ты обещал рассказать про Соты-Х.
Я уже снова летела в неизвестность.
– Где это я? Всё непонятно.
Передо мной возникла старинная резная этажерка, прислонившаяся к стене у закрытого тёмным бархатом окна. Я, кончиками пальцев, прикоснулась к удивительно мягкому, воздушному материалу, словно к крылышку бабочки и заглянула за штору. Да, это окно Никитича. Но, откуда у него такая роскошь? В самом окне ничего нет. Там, за стеклом – смута. Вдруг, я ощутила чьё-то присутствие за спиной. Со страхом обернулась – никого нет!
Снова подхожу к этажерке. Сколько же тут всего! Малюсенькие скульптурки ютятся вдоль тёмных полок. Рядом с ними – сувенирчики, похожие на те, что стояли и у нас дома. Чёрные котики, кажется из замши, играющие на оранжевых гитарах. Интересно, какую мелодию они исполняют? Я аккуратно переворачиваю одну фигурку и на крошечном донышке вижу стёршуюся цену и обрывок пары цифр – это год выпуска, кажется шестьдесят четвёртый. Господи! А рядом – чайка на бирюзовой волне. Такая тоже была у нас. Лёгкая и прозрачная, пластмассовая гладь волны, а на самом её гребне – разметав крылья, парит белая чайка. Кто-то уронил её тогда и чайка откололась от волны. И не нашлось такого клея, чтобы белокрылая птица снова крепко держалась на волне. Я тихонечко дотронулась до чайки и она упала с этажерки на пёстрый ковёр. Подняв её, я разрыдалась.
Неожиданно, что-то заскребло совсем рядом. Смотрю ниже – и не верю своим глазам. Это же наш графин! Да, хрустальный, с чёрным чёртиком внутри. Чёрт – регулировщик! Как же смешно и интересно прошлое. Тогда мне казалось, что открыв графин, можно услышать песню. Теперь графин молчал. Шуршание усилилось. Я стала искать таинственный шорох на полке этой волшебной этажерки. И чудо прояснилось. Это же та корзина с кошкой, только миниатюрная! Да, на меня смотрел всё так же прищуренный глаз. Я уже побоялась погладить странную кошку. Но, она не исчезла, а внезапно вышла из корзины и мелькнув между сувенирами, залезла под обложку книги, на самой нижней полке. Я успела разглядеть, что кошка с тремя лапами, а на жгуче-чёрной шерсти где шея – белое пятнышко. Я опустилась на колени и раскрыла потрёпанную книгу. Кошку я там не нашла. Но эта книга!.. Судьба её сложна, не разгадана. Я уверена, что она символ чего-то. В то время я не понимала автора, не догадывалась, о чём он повествовал. Я не люблю мистику, поэтому и не слышу миссии всеми признанного писателя. Меня поразил запах книги, какой – то шафрановый. Надо же! Даже графин ничем не пах. И всё-таки, почему шафран? Сколько чудес в этой комнате... На стене двигались какие-то тени, от догорающей свечи, зажжёной Никитичем.
– Где же ты, Никитич? – спросила я в пустоту. Ответа нет. Мне стало ещё страшнее, чем там, на улице. Я раздвинула шторы. За окном прежняя мгла. Зато в комнате обнаружилось необычное свечение, исходящее от огромного зеркала, стоящего между окнами. В зеркале, будто на экране, залитая солнцем тропинка тянулась в лес. Крайние берёзки ярко белели на тёмном фоне изумрудных елей. А слева от леса синела красивая река с чудным мостом, наполненным людьми. Они смотрели на реку и не разговаривали. Оттуда доносится лишь плеск волн и крик чаек. А с самого края моста на меня глядит Никитич. Я позвала его, но он не ответил. Я настолько увлеклась этим неведомым мне зрелищем, что не почувствовала как кто-то следит за мной из лесной гущи. Моя душа давно уже опустошена так, что впервые я перестала бояться. Некая сила заставила меня увидеть нечто отталкивающе-уродливое, такого я не представляла никогда. Какие-то гигантские рога, много рогов, сцепленные друг с другом на чьей-то голове, а на них ещё что-то окровавленное. Я уже без страха всматривалась в эту жуть, пытаясь хоть что-то понять. Это же.., двуглавый олень! Да! Это он! Олень – победитель, на его рогах – оторванная голова другого оленя. Внезапно ветви-рога развернулись и пошли навстречу мне. Голова оленя выглядела чудовищной.
– Так вот ты какой, победитель! – с сожалением произношу про себя. – Что же ты наделал. Ты не сможешь больше драться.
– Я знаю, ты вышел ко мне за помощью, – беззвучно говорю всё это чудищу. Он же молча внимает моим мыслям... В этот миг догорела свеча Никитича и всё погрузилось в темноту.
Кажется, это приснилось не только мне. Но этого не узнать теперь. А моя мечта приветливо встретила меня, услышала и подарила долгожданное счастье! Я рада! Несмотря, что прошла череда целых поколений, я бесконечно счастлива! И на моей книжной полке есть та книга с автографом Никитича: «Ты просто живи, но не пиши, в этом хаосе всё-равно никто ничего не поймёт!..»
Спустя годы, я заезжала в местную церковь, на родительскую субботу, поставить свечи...
У входа в храм молился прилично одетый бомж , с лицом, словно искусанным пчёлами и стоя на коленях, он целовал ступени. Мне вспомнился тот давний пляж, ключевое озеро и местный парень..
О – о – ох, Виталя..
Наталья ЗЕЛЕНИНА
В 2018 году закончила «Курсы литературного мастерства» Литературного института им. Горького. Преподаватель – писатель и сценарист Сегень А.Ю.
В 2019 году закончила «Курсы литературного мастерства» под руководством Воронцова А.В., писателя, педагога, секретаря Правления Союза писателей России.
Есть опыт работы в редакции и книготорговле. Публиковалась в культурно-просветительском журнале «Studio Д Антураж» и в российском литературном портале «Проза.ру».
В 2018 году закончила «Курсы литературного мастерства» Литературного института им. Горького. Преподаватель – писатель и сценарист Сегень А.Ю.
В 2019 году закончила «Курсы литературного мастерства» под руководством Воронцова А.В., писателя, педагога, секретаря Правления Союза писателей России.
Есть опыт работы в редакции и книготорговле. Публиковалась в культурно-просветительском журнале «Studio Д Антураж» и в российском литературном портале «Проза.ру».
ЮБИЛЕЙ
– Привет! – окликнула меня подруга. – Надо же, в этом «Мираже» почти все столики заняты, – удивилась она, присаживаясь напротив. – Чудесное место! Интерьер аккомпанирует названию: песочного цвета диваны с подушками-барханами; гобелен с абстрактной фата-морганой на горизонте пустыни; состаренные зеркала с патиной... Завораживает! Как думаешь, что там на горизонте?
– Наверное, желаемое. Похоже на дворец. А что видишь ты? – поинтересовалась я.
– Полагаю, что в воздушных сгустках кроется вдохновение! – певуче протянула Аня и, заметив мою ироничную улыбку, добавила, – тебе не понять. Давай в выходные сходим на выставку Дали, – предложила она.
– Не знаю. Созвонимся в пятницу вечером. Ань, хочу обсудить с тобой банкет.
– Не рановато ли начала подготовку? – улыбаясь, спросила она, – до конца апреля больше двух месяцев.
Я открыла заметки в телефоне.
– Вот список тех, кого хочу или должна пригласить. Под списком примерная сумма. По ресторану еще не определилась, но в фаворе «Tempora» на Трехгорке. Стиль лофт, шеф-повар из высшей лиги, в средний банкетный счет вписываюсь. Что думаешь?
– «Времена»? Интересно. «Времена меняются, и мы меняемся с ними»… В списке, кроме меня, вероятно, твои коллеги?
– Коллеги… Я бы сказала бизнес-гаджеты совета директоров. Вымуштрованные корпоративным кодексом, прагматичные существа в дорогих костюмах.
Меня прервал официант. Мы заказали десерты, чай, кофе, после чего я продолжила.
– Все мои дни рождения на этой работе, – я ухмыльнулась, – как клоны. Заранее знаю, кто и что скажет и как все пройдет. Поздравят сухо. Пожелают достижений на работе и благосостояния. Предстоящий банкет будет похож на совещание с ужином, по окончании которого произойдет технический обмен финансами. Мои расходы на торжество компенсируют конвертом с бонусом.
– Не с теми справляешь, – перебила меня подруга, – или мало наливаешь. Улыбаясь, она приподняла и опустила брови.
– Ань, я раньше обходилась полянами-фуршетами в офисе, а сейчас… Видишь ли, дела в компании идут плохо и этот ужин в ресторане мне нужен для неформальной встречи кое с кем.
– Повторите, пожалуйста, чай, – попросила Аня официанта, который подошел к соседнему столику.
– И принесите сразу счет, – добавила я. – Итак, двадцать пятого апреля в восемнадцать ноль-ноль. Приглашения разошлю в начале марта.
Затем, еще немного поболтав, мы оделись и вышли на освещенную фонарями заснеженную улицу.
– Дорогая Анастасия Николаевна, – генеральный директор поднял тамблер с виски, – мы с супругой поздравляем тебя с днем рождения, с юбилеем.
К нему подошла жена, наклонилась и помахала мне.
– Спасибо, – не монотонно, как в офисе, а просто и душевно продолжил он, – что много лет ты обеспечивала нашей компании финансовый тыл. Мне повезло с таким замом, и если бы не известные тебе обстоятельства, то «ТСНова»… Прости, по привычке заносит, – он улыбнулся, – Настя! Желаю тебе здоровья, счастья и любви! – и, сделав глоток, продолжил, – а сейчас для тебя музыкальный подарок.
Он взял гитару, попросил всех отключить микрофоны и виртуозно исполнил «Полет шмеля». Я приблизилась к экрану ноутбука. Надо же, вот уж не ожидала!
Следующий тост произносил зам по работе с филиалами Дмитрий.
– Времена… – Дима загадочно улыбнулся. – Кто бы мог подумать, что буду тусить онлайн?! Насть, рад видеть тебя и всех. Всем здравствуйте! Веду трансляцию с загородного дома, – камера задрожала, и на экране появился бильярдный стол, дверь, замелькала лестница на верхний этаж. Дима показал нам гостиную, кабинет, потом махнул рукой и спустился, вероятно, опять в бильярдную, так как за ним висели кии. – Все вроде есть, – он обвел взглядом комнату, – но нет радости. Пустота. Густая, липкая пустота… Простите, я немного выпил.
– Анастасия, – он подошел к полкам с бутылками и что-то налил в бокал, – желаю тебе, Анастасия Николаевна, счастья в личной жизни и… хорошего им-мунитета! Но! – он поднял палец вверх, – за здоровье не пьют. За него молятся. С юбилеем тебя, дорогая!
– Правильно, – сразу подхватила тетя из Ростова, – Настенька, девочка моя, желаю тебе создать хорошую семью. Семья, это главное, а детский смех это самая большая радость…
Тетя говорила долго и эмоционально, и никто не решался ее перебить, пока к звонку не присоединилась однокурсница из Сербии.
Сначала Лена показывала и комментировала подборку студенческих фотографий наших дней рождений. Потом знакомила с семьей мужа и переводила их поздравления на русский…
Поверх окон с беседами на экране появилось сообщение: «Света, ты?!» и следующее «Да, ладно!».
– Насть, не поверишь, – от смеха голос Оли зазвучал по-детски – ты несколько лет работала вместе с моей сестрой Светой!
Вот это да! Светлана Анатольевна, с которой мы почти не общались, – старшая сестра моей подруги детства. Да…
Картинки на экране попеременно менялись. Поздравления, пожелания, признания... Истосковавшись по общению за два прошедших месяца изоляции и напуганные страшной неизвестностью, мы ликовали от встречи. Поочередно и хором пели, читали стихи, рассказывали друг другу о планах, предлагали помощь. Наши психологические панцири пробил какой-то микроскопический вирус, а души, долго находившиеся взаперти, вырвались наружу и закружили…
Онлайн – торжество не заканчивалось. Мы говорили и говорили…
Первыми отключились родные из Владивостока, затем по мере наступления ночи вышли сибиряки. К двум часам скайп покинули все.
Я еще долго сидела перед погасшим экраном…
На следующее утро, деньги, отложенные на юбилей, отправила сестре. Она тут же перезвонила, сказав, что я ошиблась платежом.
– Нет, Кристин, не ошиблась. Максима, как узнала вчера, с марта, отправили за свой счет. У вас три школьника, и как я помню, один компьютер на всех, так что пригодятся.
– Твоя помощь, конечно, очень кстати, но как же ты? – спросила сестра. У тебя же ипотека.
– Ерунда, кредит почти погасила. К тому же веду две удаленки. Недавно разговаривала с генеральным, о возможности открытии нового бизнеса социальной направленности. Так что, все будет хорошо. Кристин, когда закончится изоляция, давай встретимся у родителей. Так хочется всех вас обнять! Вчера утром разговаривала с ними и чуть не плакала оттого, что видимся редко. Представляешь, они предложили мне помощь, если вдруг будет плохо с деньгами. Они – мне! Лапочки мои! Как же я их люблю! Не помню, когда говорила им об этом... А может, вы все ко мне приедете? Места много, сами увидите.
– Приедем! Соскучилась по тебе. Встретимся, как только разрешат выезжать из региона. Спасибо дорогая!
Откуда-то появилось чувство легкости и свободы.
Поговорив, я нашла в папке фотографий телефона родные лица. Потом достала из шкафа коробку с альбомами. Странно, что давно сюда не заглядывала.
Яркие лучи солнца и птичий гомон приглашали к прогулке. Решила пройтись до ближайшего магазина и обратно. На малолюдной улице, радуя и восхищая, торжествовала весна. Жаль, что нельзя сходить даже в ближайший сквер…
– Добрый день! – услышала я голос Ани, нажав на кнопку приема звонка. – Как ты? Грандиозный юбилей! А какие замечательные поздравления! Настя, твои гаджеты оказались одушевленными и очень милыми!
– Привет, дорогая! Да, многих изменили эти два месяца.
– Настя, – в голосе Ани чувствовалась радость, – интересно, что сейчас бы ты увидела на горизонте пустыни…
СОЛОВЕЙ
– Привет, – услышала голос подруги. – Представляешь, «Соловей» сносят!
– Привет. Знаю, подписывала петицию против этого. Вместе с ним снесут и часть моего прошлого, – вздохнула я.
– Гостиницу на его месте построят. Непонятно кому это нужно? Этот киноцентр был самым посещаемым культурным объектом города. Сколько там залов, двадцать? – спросила Марина.
– Двадцать четыре. В нем можно было провести весь день, переходя из одного зала в другой… Помню, как вместе с тобой мы примчались на премьеру фильма «Красотка». Помнишь, в начале девяностых? А примерно через год, с Сергеем, я смотрела «Телохранитель». Спустя месяц поженились. Даже в день развода, я пришла в «Соловей».
Тогда из огромного репертуара выбрала «Женщины на грани нервного срыва»... Сколько воспоминаний… В мой последний визит, примерно за месяц до его закрытия, на входе и возле касс висели объявления о последнем дне работы. Как грустно…
– А что ты смотрела?
– Оскаровский фильм «Паразиты».
В СМЫСЛЕ
– С Кристиной мы давно вместе. Теперь она будет жить у нас, – заявил сын.
– Ты любишь ее? – спросил отец.
– В смысле? – сын с недоумением посмотрел на родителей.
ВЫБОР
Спустя месяц после вступления в силу Закона о гендерном равенстве.
– Родители, ставлю вас в известность, что я принял решение жениться!
– На ком? – родители привстали. Испуганно-вопросительное выражение застыло на их лицах.
– На девушке! – торжественно сообщил сын.
Родители радостно одобрили его выбор.
ПОДИУМ
Накрыв голову пакетом и глядя под ноги, чтобы не наступить в быстро растущие лужи, она добежала до ближайшего магазина и рывком открыла дверь. Отряхнув от дождя пакет, осмотрелась. В большом светлом помещении на вертикальных стойках пестрели ткани: атлас, ажурное кружево, габардин, вельвет, бархат… В прозрачных витринах манекены демонстрировали одежду модных цветов и фасонов. Вдоль стен стояли стеллажи с костюмными, плащевыми и пальтовыми отрезами, а также пристеночные стеклянные витрины с фурнитурой.
– Красивые, – она переводила взгляд с одной материи на другую. Девушка подошла к шелковым и шифоновым тканям и теперь уже не только разглядывала, но и ощупывала нежную гладь полотен. Медленно, переходя от одной стойки к другой, вдруг оказалась у зеркала.
– Ничего, – взглянув на себя, подумала она. Серая бейсболка, с длинным дугообразным козырьком, наполовину закрывающим лицо. Поверх темно-серой толстовки, черная дутая безрукавка. Черные джинсы, кроссовки, рюкзак.
Чуть наклонив голову вправо, девушка задумчиво всмотрелась в свое изображение и увидела себя в длинном платье из понравившейся трикотажной ткани кобальтового цвета. Потом в шелковой тунике с восточным узором, потом… В отражении, в зазеркалье, она ходила по подиуму, появляясь в разных нарядах и образах. Струящиеся ткани, облегая ее стройную фигуру, стекали фалдами вниз. Красивая прическа, макияж, украшения. Туфли на каблуках…
– Трип?.. Нет. Это я! Я! Красивая. На подиуме! Да!
– Могу ли я вам помочь? – вывела ее из иллюзий консультант-продавец. Вопрос, сказанный безразличным тоном, должен был подтолкнуть случайную посетительницу к выходу.
– Можете, – девушка доброжелательно улыбнулась. – У вас есть каталоги или журналы мод?
СОСЕДСТВО
По обе стороны от вино-водочного магазина «Кристалл» располагались ломбарды. Слева ломбард «Надежда», справа ломбард «Мечта».
– Привет! – окликнула меня подруга. – Надо же, в этом «Мираже» почти все столики заняты, – удивилась она, присаживаясь напротив. – Чудесное место! Интерьер аккомпанирует названию: песочного цвета диваны с подушками-барханами; гобелен с абстрактной фата-морганой на горизонте пустыни; состаренные зеркала с патиной... Завораживает! Как думаешь, что там на горизонте?
– Наверное, желаемое. Похоже на дворец. А что видишь ты? – поинтересовалась я.
– Полагаю, что в воздушных сгустках кроется вдохновение! – певуче протянула Аня и, заметив мою ироничную улыбку, добавила, – тебе не понять. Давай в выходные сходим на выставку Дали, – предложила она.
– Не знаю. Созвонимся в пятницу вечером. Ань, хочу обсудить с тобой банкет.
– Не рановато ли начала подготовку? – улыбаясь, спросила она, – до конца апреля больше двух месяцев.
Я открыла заметки в телефоне.
– Вот список тех, кого хочу или должна пригласить. Под списком примерная сумма. По ресторану еще не определилась, но в фаворе «Tempora» на Трехгорке. Стиль лофт, шеф-повар из высшей лиги, в средний банкетный счет вписываюсь. Что думаешь?
– «Времена»? Интересно. «Времена меняются, и мы меняемся с ними»… В списке, кроме меня, вероятно, твои коллеги?
– Коллеги… Я бы сказала бизнес-гаджеты совета директоров. Вымуштрованные корпоративным кодексом, прагматичные существа в дорогих костюмах.
Меня прервал официант. Мы заказали десерты, чай, кофе, после чего я продолжила.
– Все мои дни рождения на этой работе, – я ухмыльнулась, – как клоны. Заранее знаю, кто и что скажет и как все пройдет. Поздравят сухо. Пожелают достижений на работе и благосостояния. Предстоящий банкет будет похож на совещание с ужином, по окончании которого произойдет технический обмен финансами. Мои расходы на торжество компенсируют конвертом с бонусом.
– Не с теми справляешь, – перебила меня подруга, – или мало наливаешь. Улыбаясь, она приподняла и опустила брови.
– Ань, я раньше обходилась полянами-фуршетами в офисе, а сейчас… Видишь ли, дела в компании идут плохо и этот ужин в ресторане мне нужен для неформальной встречи кое с кем.
– Повторите, пожалуйста, чай, – попросила Аня официанта, который подошел к соседнему столику.
– И принесите сразу счет, – добавила я. – Итак, двадцать пятого апреля в восемнадцать ноль-ноль. Приглашения разошлю в начале марта.
Затем, еще немного поболтав, мы оделись и вышли на освещенную фонарями заснеженную улицу.
– Дорогая Анастасия Николаевна, – генеральный директор поднял тамблер с виски, – мы с супругой поздравляем тебя с днем рождения, с юбилеем.
К нему подошла жена, наклонилась и помахала мне.
– Спасибо, – не монотонно, как в офисе, а просто и душевно продолжил он, – что много лет ты обеспечивала нашей компании финансовый тыл. Мне повезло с таким замом, и если бы не известные тебе обстоятельства, то «ТСНова»… Прости, по привычке заносит, – он улыбнулся, – Настя! Желаю тебе здоровья, счастья и любви! – и, сделав глоток, продолжил, – а сейчас для тебя музыкальный подарок.
Он взял гитару, попросил всех отключить микрофоны и виртуозно исполнил «Полет шмеля». Я приблизилась к экрану ноутбука. Надо же, вот уж не ожидала!
Следующий тост произносил зам по работе с филиалами Дмитрий.
– Времена… – Дима загадочно улыбнулся. – Кто бы мог подумать, что буду тусить онлайн?! Насть, рад видеть тебя и всех. Всем здравствуйте! Веду трансляцию с загородного дома, – камера задрожала, и на экране появился бильярдный стол, дверь, замелькала лестница на верхний этаж. Дима показал нам гостиную, кабинет, потом махнул рукой и спустился, вероятно, опять в бильярдную, так как за ним висели кии. – Все вроде есть, – он обвел взглядом комнату, – но нет радости. Пустота. Густая, липкая пустота… Простите, я немного выпил.
– Анастасия, – он подошел к полкам с бутылками и что-то налил в бокал, – желаю тебе, Анастасия Николаевна, счастья в личной жизни и… хорошего им-мунитета! Но! – он поднял палец вверх, – за здоровье не пьют. За него молятся. С юбилеем тебя, дорогая!
– Правильно, – сразу подхватила тетя из Ростова, – Настенька, девочка моя, желаю тебе создать хорошую семью. Семья, это главное, а детский смех это самая большая радость…
Тетя говорила долго и эмоционально, и никто не решался ее перебить, пока к звонку не присоединилась однокурсница из Сербии.
Сначала Лена показывала и комментировала подборку студенческих фотографий наших дней рождений. Потом знакомила с семьей мужа и переводила их поздравления на русский…
Поверх окон с беседами на экране появилось сообщение: «Света, ты?!» и следующее «Да, ладно!».
– Насть, не поверишь, – от смеха голос Оли зазвучал по-детски – ты несколько лет работала вместе с моей сестрой Светой!
Вот это да! Светлана Анатольевна, с которой мы почти не общались, – старшая сестра моей подруги детства. Да…
Картинки на экране попеременно менялись. Поздравления, пожелания, признания... Истосковавшись по общению за два прошедших месяца изоляции и напуганные страшной неизвестностью, мы ликовали от встречи. Поочередно и хором пели, читали стихи, рассказывали друг другу о планах, предлагали помощь. Наши психологические панцири пробил какой-то микроскопический вирус, а души, долго находившиеся взаперти, вырвались наружу и закружили…
Онлайн – торжество не заканчивалось. Мы говорили и говорили…
Первыми отключились родные из Владивостока, затем по мере наступления ночи вышли сибиряки. К двум часам скайп покинули все.
Я еще долго сидела перед погасшим экраном…
На следующее утро, деньги, отложенные на юбилей, отправила сестре. Она тут же перезвонила, сказав, что я ошиблась платежом.
– Нет, Кристин, не ошиблась. Максима, как узнала вчера, с марта, отправили за свой счет. У вас три школьника, и как я помню, один компьютер на всех, так что пригодятся.
– Твоя помощь, конечно, очень кстати, но как же ты? – спросила сестра. У тебя же ипотека.
– Ерунда, кредит почти погасила. К тому же веду две удаленки. Недавно разговаривала с генеральным, о возможности открытии нового бизнеса социальной направленности. Так что, все будет хорошо. Кристин, когда закончится изоляция, давай встретимся у родителей. Так хочется всех вас обнять! Вчера утром разговаривала с ними и чуть не плакала оттого, что видимся редко. Представляешь, они предложили мне помощь, если вдруг будет плохо с деньгами. Они – мне! Лапочки мои! Как же я их люблю! Не помню, когда говорила им об этом... А может, вы все ко мне приедете? Места много, сами увидите.
– Приедем! Соскучилась по тебе. Встретимся, как только разрешат выезжать из региона. Спасибо дорогая!
Откуда-то появилось чувство легкости и свободы.
Поговорив, я нашла в папке фотографий телефона родные лица. Потом достала из шкафа коробку с альбомами. Странно, что давно сюда не заглядывала.
Яркие лучи солнца и птичий гомон приглашали к прогулке. Решила пройтись до ближайшего магазина и обратно. На малолюдной улице, радуя и восхищая, торжествовала весна. Жаль, что нельзя сходить даже в ближайший сквер…
– Добрый день! – услышала я голос Ани, нажав на кнопку приема звонка. – Как ты? Грандиозный юбилей! А какие замечательные поздравления! Настя, твои гаджеты оказались одушевленными и очень милыми!
– Привет, дорогая! Да, многих изменили эти два месяца.
– Настя, – в голосе Ани чувствовалась радость, – интересно, что сейчас бы ты увидела на горизонте пустыни…
СОЛОВЕЙ
– Привет, – услышала голос подруги. – Представляешь, «Соловей» сносят!
– Привет. Знаю, подписывала петицию против этого. Вместе с ним снесут и часть моего прошлого, – вздохнула я.
– Гостиницу на его месте построят. Непонятно кому это нужно? Этот киноцентр был самым посещаемым культурным объектом города. Сколько там залов, двадцать? – спросила Марина.
– Двадцать четыре. В нем можно было провести весь день, переходя из одного зала в другой… Помню, как вместе с тобой мы примчались на премьеру фильма «Красотка». Помнишь, в начале девяностых? А примерно через год, с Сергеем, я смотрела «Телохранитель». Спустя месяц поженились. Даже в день развода, я пришла в «Соловей».
Тогда из огромного репертуара выбрала «Женщины на грани нервного срыва»... Сколько воспоминаний… В мой последний визит, примерно за месяц до его закрытия, на входе и возле касс висели объявления о последнем дне работы. Как грустно…
– А что ты смотрела?
– Оскаровский фильм «Паразиты».
В СМЫСЛЕ
– С Кристиной мы давно вместе. Теперь она будет жить у нас, – заявил сын.
– Ты любишь ее? – спросил отец.
– В смысле? – сын с недоумением посмотрел на родителей.
ВЫБОР
Спустя месяц после вступления в силу Закона о гендерном равенстве.
– Родители, ставлю вас в известность, что я принял решение жениться!
– На ком? – родители привстали. Испуганно-вопросительное выражение застыло на их лицах.
– На девушке! – торжественно сообщил сын.
Родители радостно одобрили его выбор.
ПОДИУМ
Накрыв голову пакетом и глядя под ноги, чтобы не наступить в быстро растущие лужи, она добежала до ближайшего магазина и рывком открыла дверь. Отряхнув от дождя пакет, осмотрелась. В большом светлом помещении на вертикальных стойках пестрели ткани: атлас, ажурное кружево, габардин, вельвет, бархат… В прозрачных витринах манекены демонстрировали одежду модных цветов и фасонов. Вдоль стен стояли стеллажи с костюмными, плащевыми и пальтовыми отрезами, а также пристеночные стеклянные витрины с фурнитурой.
– Красивые, – она переводила взгляд с одной материи на другую. Девушка подошла к шелковым и шифоновым тканям и теперь уже не только разглядывала, но и ощупывала нежную гладь полотен. Медленно, переходя от одной стойки к другой, вдруг оказалась у зеркала.
– Ничего, – взглянув на себя, подумала она. Серая бейсболка, с длинным дугообразным козырьком, наполовину закрывающим лицо. Поверх темно-серой толстовки, черная дутая безрукавка. Черные джинсы, кроссовки, рюкзак.
Чуть наклонив голову вправо, девушка задумчиво всмотрелась в свое изображение и увидела себя в длинном платье из понравившейся трикотажной ткани кобальтового цвета. Потом в шелковой тунике с восточным узором, потом… В отражении, в зазеркалье, она ходила по подиуму, появляясь в разных нарядах и образах. Струящиеся ткани, облегая ее стройную фигуру, стекали фалдами вниз. Красивая прическа, макияж, украшения. Туфли на каблуках…
– Трип?.. Нет. Это я! Я! Красивая. На подиуме! Да!
– Могу ли я вам помочь? – вывела ее из иллюзий консультант-продавец. Вопрос, сказанный безразличным тоном, должен был подтолкнуть случайную посетительницу к выходу.
– Можете, – девушка доброжелательно улыбнулась. – У вас есть каталоги или журналы мод?
СОСЕДСТВО
По обе стороны от вино-водочного магазина «Кристалл» располагались ломбарды. Слева ломбард «Надежда», справа ломбард «Мечта».
Ирина ШИБАНОВА
Родилась в г.Пушкино Московской области. Закончила Московский Библиотечный техникум в 1992 году. и в 2006 году -Московский Государственный Институт Культуры. Проработав несколько лет в библиотеке МГУ, пришла в Центральную библиотеку ВАО Москвы, носящую имя М.А.Шолохова,где и работаю в настоящее время. В последние несколько лет увлеклась литературным творчеством. Пока в копилке три повести, полтора десятка рассказов и миниатюр, а так же стихи. На данный момент публикую свои произведения на сайте “Проза.ру” и “Стихи.ру” под творческим псевдонимом Ирина Демьяненко.
Родилась в г.Пушкино Московской области. Закончила Московский Библиотечный техникум в 1992 году. и в 2006 году -Московский Государственный Институт Культуры. Проработав несколько лет в библиотеке МГУ, пришла в Центральную библиотеку ВАО Москвы, носящую имя М.А.Шолохова,где и работаю в настоящее время. В последние несколько лет увлеклась литературным творчеством. Пока в копилке три повести, полтора десятка рассказов и миниатюр, а так же стихи. На данный момент публикую свои произведения на сайте “Проза.ру” и “Стихи.ру” под творческим псевдонимом Ирина Демьяненко.
КОММУНАЛКА
Коммунальные квартиры. Сейчас их почти не осталось. Не осталось в таком количестве, в котором они были ранее. Какие-то расселили, а дома снесли. Какие-то выкупили, сделали достойный ремонт, сделали офисы или снова превратили в жилой фонд. Я предлагаю перенестись на несколько десятилетий назад, в одну из старых коммунальных квартир Москвы. Здесь, под одной крышей, волей судеб, оказались разные люди. У всех своя жизнь, своя судьба. Свои горести и радости, своя история. Вообще коммунальная квартира – это особый мир. Каждый эпизод рассказа посвящен жизни живущих тут людей, или какому-то событию из истории отдельно взятой семьи.
КОЧЕТОВЫ
– Прасковь Ванна!!
Зинаида устало поправила рукой в хлопьях мыльной пены то и дело спадавший на лицо влажный непослушный локон – «Прасковь Ванна!! Ну вы будете уже за щами-то смотреть??
– «Ой бегу, милок!» – из коридора суетливо зашаркали мелкие шажочки, и на пороге кухни появилась маленькая согбенная фигурка. Зина проводила ее глазами. На плите фырчала, недовольно брызгая во все стороны содержимым, небольшая кастрюля.
«Ведь когда-нибудь зальет газ. Глаз да глаз за Прасковьей нужен. Ну как ребенок малый!» – Зинаида вновь принялась за стирку. Тем временем Прасковья Ивановна выключила газ, торопливо сняла кастрюльку с плиты и стала вытирать начавшие уже пригорать брызги на плите.
Зина, поджав губы, исподтишка наблюдала за старушкой. Внутри постепенно нарастало раздражение. Раздражало все: и как Прасковья, подслеповато щурясь, вытирала следы щей, и вот это жевание губами, и шарканье, и даже брусничный цвет байкового халата… Зина даже не могла понять, откуда это раздражение. Прасковья Ивановна никогда не была замечена в коммунальных соседских разборках, ни в мелких, а тем более в крупных коммунальных пакостях. Ну вот разве что щи упустит или радио громко слушает. Ну еще, может быть, пропустит дежурство по уборке ванной комнаты и туалета. Так все же возраст, ясно, что уже ей тяжело шваброй-то махать. Да и Ольга всегда за Прасковью вымоет. Зина криво усмехнулась. Вот тоже бессребреница Ольга эта. И тому поможет и этому, и все со смехом, шутками. Все с улыбкой.. А чему улыбаться-то? Что двоих мальчишек без отца поднимает? Что иной раз на картошке неделю сидят ? Что иной раз в праздник и надеть-то нечего? Зинаида подхватила таз и пошла в ванную вылить мыльную воду. При свете подслеповатой лампочки она прополоскала и выжала белье. Стирать в ванной было невозможно. Стоило только расположиться, сразу как по команде начинали подходить жильцы их большой, в семь комнат, коммуналки. И начиналось: некоторым срочно, а некоторым еще более срочно надо было посетить ванную. Поэтому стирали всегда на кухне. Благо размеры помещения позволяли. Зина часто думала о том, как здесь жили прежние хозяева. В ТЕ времена. Когда им принадлежала вся эта огромная квартира. Семь комнат с высокими потолками, украшенными лепниной. Это уже потом некоторые жильцы поставили перегородки в самых больших залах, сделав себе из одной комнаты две. Огромная кухня. С небольшой комнатушкой без окон, видно для прислуги. Там сейчас было навалено всякое барахло и стояла старая кровать с пружинным матрасом. Так называемая гостевая каморка. Сюда укладывали спать внезапно приехавших гостей или родственников, если не хватало спальных мест в комнате. В кухне была дверь черного хода. Им пользовались редко. Уж больно непрезентабельны были его лестницы – темные и неуютные. А уж после того, как там пырнули ножом Лильку с третьего этажа, то и вовсе ходить стало боязно. Тем более и Нетка Савина и Мироновна, соседка из квартиры напротив, часто захаживающая в гости к Прасковье Ивановне, говорили , что слышали там Лилькины вздохи и бормотание, хоть прошло уже и девять и сорок дней. Так что на черную лестницу Зинка теперь ни ногой. И часто ночами, когда вставала и шла по нужде, то потом заворачивала на кухню и проверяла тяжелую щеколду на двери – заперто ли.. И несколько раз ей казалось, что с той стороны раздавалось еле слышное шуршание, будто кто то или что то, проходя мимо двери, задевало или специально проводило по ней.
«Зинк, да нечистой силе-то все равно!» – зубоскалил Танин муж Федор, когда Зинаида, услышав первый раз такое шуршание, собрала поутру соседок в кружок и отчаянно жестикулируя, рассказывала о ночном страхе. «Если покойнице надо, она и на дверь не посмотрит! В окно влетит, прямо в саване!»
«Тьфу ты, ирод!» – плюнула в сердцах старая Мироновна, – «Вот мелет и мелет! Танька, а ты чего смеешься?» – она обернулась в сторону смеющейся девушки – «Грешно над покойниками смеяться-то! Вот придет – при этих словах Мироновна торопливо осенила себя крестом – и за собой позовет, тогда вспомните меня. Да поздно будет!»
«Да ладно, теть Глаш», – Татьяна примирительно приобняла встревоженную старушку – «Не верю я ни в Бога, ни в черта, ни в жизнь после смерти. Знаешь, КАК я молилась, чтоб Нина выкарабкалась, а оно вон как вышло. Не верю теперь я ни во что. В себя только верю». Таня взяла вскипевший чайник и вышла из кухни. За ней вышел и притихший Федор. Все стоящие в кухне опустили глаза. Еще не сгладились горечь и драматизм случившегося полтора года назад.
Нина Кочетова была родной сестрой Федора, и работала вместе с ним на стройке. Недалеко от их дома снесли три старых барака и возводили новый красавец дом. В одно из своих дежурств приболел Тимофеич, ночной сторож. Да так его скрутило, что пришлось вызвать неотложку. Федор должен был менять Тимофеича после суток, но ввиду сложившейся ситуации, начальство попросило подежурить его и в эту ночь. Как раз накануне завезли новую партию стройматериалов, и оставлять все это совсем без присмотра было неразумно. Федор в тот день быстро собрался и ушел на работу, не успев собрать себе нехитрый «тормозок» на предстоящее двухсуточное дежурство. Татьяна, придя вечером с работы, на скорую руку все приготовила и попросила Нину добежать до Федора – отдать ему сверток, благо стройка находилась в паре кварталов от их дома. Домой Нина не вернулась. Сначала Татьяна не придала значения тому, что девушки нет уже более полутора часов. «Небось заболталась с братом», – подумала Таня. И не удивительно. Они одни остались друг у друга из всей большой семьи, которая занимала две комнаты из семи в этой квартире. Вслед за отцом и матерью как-то быстро ушел старший брат, через год – сестра. Нина была удивительно похожа на свою мать в молодости: казалось, подобрала все до мельчайшей черточки. Необыкновенная нежность к сестре у Федора еще вероятно объяснялась и тем, что он смотрел на сестренку и видел свою мать, еще молодую и беспечную. Такую, какой он ее помнил из детских воспоминаний.
Прошел еще час. Нина не появлялась. Татьяна уже начала беспокоиться. Когда время подошло к половине двенадцатого ночи, она, накинув на плечи шаль, выбежала из дома и пошла до Федора. Муж удивился и нахмурился. Да, Нина заходила, посидела минут пятнадцать и засобиралась домой. По времени выходило, что девушка должна была быть дома уже пару часов назад. До утра Татьяна не спала и мерила шагами комнату. Ходя от окна к двери.. туда сюда.. десять шагов туда.. десять обратно.
Над крышами занимался золотисто-розоватый восход. Постепенно рассеивались недовольные сумерки, уступая место первым лучам солнца. Из подъезда вышла, позевывая, дворничиха Антонина, или, как ее здесь все звали, Тоська. Правда только за глаза. «Нечего меня кошачьим прозвищем называть!» – осадила она несколько раз пытавшихся к ней так обратиться. Женщина направилась в дальний угол двора, к небольшому сарайчику, где держала свой хозяйственный инвентарь. Достав увесистую связку ключей не глядя выбрала самый большой, с заметной на ощупь щербинкой. Привычным движением вытянула левую руку, чтобы взяться за замок. Замка не было. Вернее он беспомощно валялся на земле, сбитый чем-то тяжелым: скорее всего булыжником, который валялся неподалеку. Чертыхаясь и проклиная «треклятых иродов», Антонина рванула на себя дверь, уже готовясь лицезреть как минимум ополовиненную коллекцию своих лопат и метелок. Но то, что предстало перед ее глазами, она была совсем не готова увидеть. На дощатом полу, среди поваленного инвентаря лежала какая то темная громоздкая куча. Изначально у Антонины мелькнула мысль, что кто то кинул сюда старое пальто или что-то в этом роде. По мере того, как глаза привыкали к полумраку внутри сараюшки, она с ужасом начинала понимать, что это совсем не пальто.
Тишину начинающегося летнего утра прорезал истошный женский крик. Татьяна, все так же продолжая монотонно шагать по комнате вздрогнула. Еще не зная, кто это кричит и почему, она ощутила, где то глубоко внутри, возникшую волну страха, даже не страха, а отчаянного ужаса. Эта волна, этот девятый вал, неумолимо набирал силу и заполнял собой все хрупкое девичье тело, доходя до кончиков пальцев, и, отталкиваясь от них, возвращался назад. Татьяна не помнила, как выскочила из квартиры, как бежала вниз по ступенькам лестницы, как отворила тяжелую подъездную дверь, сдерживаемую тугой толстой пружиной и как очутилась возле уже начинающей подвывать Антонины. Поскольку было раннее утро и остальные жильцы еще спали, им, чтобы спуститься во двор требовалось еще, как минимум, одеться или по крайней мере, что-то на себя накинуть. Поэтому Татьяна оказалась на улице первая. Антонина каким то отрешенно-затравленным взглядом посмотрела на девушку, продолжая указывать дрожащей рукой куда то внутрь сараюшки. Татьяна на негнущихся ногах подошла, посмотрела туда, куда указывала дворничиха,и осела на землю.
Даже сейчас, вспоминая о событиях того дня, Татьяна не могла сдержать начинавший бить ее колючий озноб. Когда Нину обнаружили, она была еще жива. Но, забиравший ее врач с вызванной скорой помощи сказал, что надежды на благоприятный исход практически нет. Это один шанс из ста. И вот тогда Татьяна, атеистка Татьяна, стала молиться. Она не умела этого делать. Она просто повторяла как заклинание – живи, Ниночка, пожалуйста, живи!! Господи, пусть она останется жива. Татьяна смотрела невидящими глазами куда то в потолок и видела купол неба. Там, за проплывающими облаками был Он , всемогущий и вездесущий, который должен был помочь, но…
«Господь упокоил, отмучилась дитя.. а ты поплачь, поплачь, Танечка». – Сухая невесомая ладошка Прасковьи Ивановны погладила ее по волосам..
«Ну почему, теть Паш? Ну почему она? За что?» – Татьяна вопросительно подняла глаза и встретилась с взглядом пожилой женщины.
«Детка, пойми, Господь все видит.. он мудрый.. как бы она смогла жить? Такой… Теперь ей не больно.. ей хорошо.»
Это был несчастный случай. Нелепый несчастный случай. Роковое стечение обстоятельств. Виновного нашли быстро. Да он и не прятался. Пришел сам на следующий день.
Нина, отдав сверток с едой брату и посидев с ним минут пятнадцать, заторопилась домой, чтоб Татьяна не волновалась. К дому можно было дойти двумя путями: длинным – по основной широкой улице и коротким – срезав угол через яблоневый сад, оставшийся рядом со снесенным частным домом, и потом через небольшой пустырь. Собственно, это только слово такое «пустырь». Там всегда было многолюдно, особенно в теплое время года. Гоняли в футбол ребятишки, на принесенных бревнах сидела молодежь. Да и учитывая, что через пустырь проходила тропинка, сокращающая путь, то безлюдно там не бывало. Поэтому Нина, не раздумывая, решила пойти короткой дорогой. К брату-то она шла другим путем: Татьяна, провожая, стояла у окна и могла увидеть, что девушка побежала бы не в ту сторону. Пустырь-то ей не внушал опасений, а вот сад, запущенный и заросший был неуютным. Но как оказалось, надо было бояться не сада и не пустыря.
Уже подходя к дому, Нина услышала какую то возню в стороне Тоськиной сараюшки. Он стоял немного в отдалении, скрытый кустами сирени. –«Небось мальчишки озорничают», – подумала девушка. – «Забыла наверно Тоня сарай свой закрыть, сейчас растащат сорванцы ведра да лопаты, поди потом ищи их». Осторожно, стараясь не шуметь, она подкралась к кустам: хотела застать маленьких воришек врасплох. Но это были не мальчишки. У открытой двери сарайчика стоял, покачиваясь, Глеб Анохин. Они с Ниной учились в одной школе, только Глеб был старше на несколько лет. Поскольку в квартале друг о друге знали почти все, то Нине было известно, что Глеб, отучившись после школы в училище и получив специальность, проработал пару лет на Белорусском вокзале, но из-за любви к зеленому змию с молодым специалистом предпочли расстаться. С тех пор он перебивался случайными заработками: как-то грузчиком в местном продуктовом или разнорабочим на стройке, но долго на одном месте не задерживался. И все быстрее скатывался в пропасть. Вот и сейчас, сбив замок с развалюхи, хотел разжиться нехитрым имуществом Антонины.
«Глеб, ну как тебе не стыдно», – Нина сердито посмотрела на него. «Положи на место все, и я никому ничего не скажу»
Глеб пьяно ухмыльнулся:
«Да кто ты такая? Мать, жена? Чего указываешь? Ступай, куда шла. А расскажешь кому – шею сверну. Как куренку!» – При этих словах Глеб сплюнул тягучей слюной и пьяно икнул.
«Когда ты уже за ум то возьмешься, Глеб!» – укоризненно произнесла девушка. «Иди домой от греха».
Глеб исподлобья зло посмотрел на Нину:
«Да что вы меня все учите! Дома мать зудит, бабка туда же.. и ты еще!» – Он протянул руку и схватил Нину за волосы. Девушка ойкнула и зажмурилась. Глеб с силой толкнул ее в глубину сарая:
«Вот посиди тут, может поумнеешь!», и с силой хлопнул дверью.
Нина, попав каблучком в щель между досками пола, упала навзничь, больно ударившись головой о лежавший на полу старый железный примус, сильно рассекла голову и потеряла сознание. На беду, падая, девушка задела что то из инвентаря, что в свою очередь упало и разбило большую стеклянную бутыль с кислотой, стоявшую у стенки. Кислота потекла под лежавшую без сознания Нину.
Воспользовавшись возникшей паузой, женщины стали расходиться.Только Зина стояла на месте, всплескивала руками и повторяла:
«Ну уж нет, теперь я на черную лестницу не ходок!...
«Освятить бы...» – задумчиво пожевала губами старая Мироновна. «Да куда там, позору не оберешься, вон в церквах и клубы устраивают с танцульками, и прочую срамоту...эх!»
Горестно вздохнув, старушка отправилась в свою комнату. Зинаида осталась на огромной кухне одна. Осторожно выглянув в коридор, и убедившись, что поблизости никого нет, она взяла чью-то вилку, шмыгнула к двери черного хода и быстро нацарапала на белой краске в верхнем углу тоненький незаметный крестик.
Коммунальные квартиры. Сейчас их почти не осталось. Не осталось в таком количестве, в котором они были ранее. Какие-то расселили, а дома снесли. Какие-то выкупили, сделали достойный ремонт, сделали офисы или снова превратили в жилой фонд. Я предлагаю перенестись на несколько десятилетий назад, в одну из старых коммунальных квартир Москвы. Здесь, под одной крышей, волей судеб, оказались разные люди. У всех своя жизнь, своя судьба. Свои горести и радости, своя история. Вообще коммунальная квартира – это особый мир. Каждый эпизод рассказа посвящен жизни живущих тут людей, или какому-то событию из истории отдельно взятой семьи.
КОЧЕТОВЫ
– Прасковь Ванна!!
Зинаида устало поправила рукой в хлопьях мыльной пены то и дело спадавший на лицо влажный непослушный локон – «Прасковь Ванна!! Ну вы будете уже за щами-то смотреть??
– «Ой бегу, милок!» – из коридора суетливо зашаркали мелкие шажочки, и на пороге кухни появилась маленькая согбенная фигурка. Зина проводила ее глазами. На плите фырчала, недовольно брызгая во все стороны содержимым, небольшая кастрюля.
«Ведь когда-нибудь зальет газ. Глаз да глаз за Прасковьей нужен. Ну как ребенок малый!» – Зинаида вновь принялась за стирку. Тем временем Прасковья Ивановна выключила газ, торопливо сняла кастрюльку с плиты и стала вытирать начавшие уже пригорать брызги на плите.
Зина, поджав губы, исподтишка наблюдала за старушкой. Внутри постепенно нарастало раздражение. Раздражало все: и как Прасковья, подслеповато щурясь, вытирала следы щей, и вот это жевание губами, и шарканье, и даже брусничный цвет байкового халата… Зина даже не могла понять, откуда это раздражение. Прасковья Ивановна никогда не была замечена в коммунальных соседских разборках, ни в мелких, а тем более в крупных коммунальных пакостях. Ну вот разве что щи упустит или радио громко слушает. Ну еще, может быть, пропустит дежурство по уборке ванной комнаты и туалета. Так все же возраст, ясно, что уже ей тяжело шваброй-то махать. Да и Ольга всегда за Прасковью вымоет. Зина криво усмехнулась. Вот тоже бессребреница Ольга эта. И тому поможет и этому, и все со смехом, шутками. Все с улыбкой.. А чему улыбаться-то? Что двоих мальчишек без отца поднимает? Что иной раз на картошке неделю сидят ? Что иной раз в праздник и надеть-то нечего? Зинаида подхватила таз и пошла в ванную вылить мыльную воду. При свете подслеповатой лампочки она прополоскала и выжала белье. Стирать в ванной было невозможно. Стоило только расположиться, сразу как по команде начинали подходить жильцы их большой, в семь комнат, коммуналки. И начиналось: некоторым срочно, а некоторым еще более срочно надо было посетить ванную. Поэтому стирали всегда на кухне. Благо размеры помещения позволяли. Зина часто думала о том, как здесь жили прежние хозяева. В ТЕ времена. Когда им принадлежала вся эта огромная квартира. Семь комнат с высокими потолками, украшенными лепниной. Это уже потом некоторые жильцы поставили перегородки в самых больших залах, сделав себе из одной комнаты две. Огромная кухня. С небольшой комнатушкой без окон, видно для прислуги. Там сейчас было навалено всякое барахло и стояла старая кровать с пружинным матрасом. Так называемая гостевая каморка. Сюда укладывали спать внезапно приехавших гостей или родственников, если не хватало спальных мест в комнате. В кухне была дверь черного хода. Им пользовались редко. Уж больно непрезентабельны были его лестницы – темные и неуютные. А уж после того, как там пырнули ножом Лильку с третьего этажа, то и вовсе ходить стало боязно. Тем более и Нетка Савина и Мироновна, соседка из квартиры напротив, часто захаживающая в гости к Прасковье Ивановне, говорили , что слышали там Лилькины вздохи и бормотание, хоть прошло уже и девять и сорок дней. Так что на черную лестницу Зинка теперь ни ногой. И часто ночами, когда вставала и шла по нужде, то потом заворачивала на кухню и проверяла тяжелую щеколду на двери – заперто ли.. И несколько раз ей казалось, что с той стороны раздавалось еле слышное шуршание, будто кто то или что то, проходя мимо двери, задевало или специально проводило по ней.
«Зинк, да нечистой силе-то все равно!» – зубоскалил Танин муж Федор, когда Зинаида, услышав первый раз такое шуршание, собрала поутру соседок в кружок и отчаянно жестикулируя, рассказывала о ночном страхе. «Если покойнице надо, она и на дверь не посмотрит! В окно влетит, прямо в саване!»
«Тьфу ты, ирод!» – плюнула в сердцах старая Мироновна, – «Вот мелет и мелет! Танька, а ты чего смеешься?» – она обернулась в сторону смеющейся девушки – «Грешно над покойниками смеяться-то! Вот придет – при этих словах Мироновна торопливо осенила себя крестом – и за собой позовет, тогда вспомните меня. Да поздно будет!»
«Да ладно, теть Глаш», – Татьяна примирительно приобняла встревоженную старушку – «Не верю я ни в Бога, ни в черта, ни в жизнь после смерти. Знаешь, КАК я молилась, чтоб Нина выкарабкалась, а оно вон как вышло. Не верю теперь я ни во что. В себя только верю». Таня взяла вскипевший чайник и вышла из кухни. За ней вышел и притихший Федор. Все стоящие в кухне опустили глаза. Еще не сгладились горечь и драматизм случившегося полтора года назад.
Нина Кочетова была родной сестрой Федора, и работала вместе с ним на стройке. Недалеко от их дома снесли три старых барака и возводили новый красавец дом. В одно из своих дежурств приболел Тимофеич, ночной сторож. Да так его скрутило, что пришлось вызвать неотложку. Федор должен был менять Тимофеича после суток, но ввиду сложившейся ситуации, начальство попросило подежурить его и в эту ночь. Как раз накануне завезли новую партию стройматериалов, и оставлять все это совсем без присмотра было неразумно. Федор в тот день быстро собрался и ушел на работу, не успев собрать себе нехитрый «тормозок» на предстоящее двухсуточное дежурство. Татьяна, придя вечером с работы, на скорую руку все приготовила и попросила Нину добежать до Федора – отдать ему сверток, благо стройка находилась в паре кварталов от их дома. Домой Нина не вернулась. Сначала Татьяна не придала значения тому, что девушки нет уже более полутора часов. «Небось заболталась с братом», – подумала Таня. И не удивительно. Они одни остались друг у друга из всей большой семьи, которая занимала две комнаты из семи в этой квартире. Вслед за отцом и матерью как-то быстро ушел старший брат, через год – сестра. Нина была удивительно похожа на свою мать в молодости: казалось, подобрала все до мельчайшей черточки. Необыкновенная нежность к сестре у Федора еще вероятно объяснялась и тем, что он смотрел на сестренку и видел свою мать, еще молодую и беспечную. Такую, какой он ее помнил из детских воспоминаний.
Прошел еще час. Нина не появлялась. Татьяна уже начала беспокоиться. Когда время подошло к половине двенадцатого ночи, она, накинув на плечи шаль, выбежала из дома и пошла до Федора. Муж удивился и нахмурился. Да, Нина заходила, посидела минут пятнадцать и засобиралась домой. По времени выходило, что девушка должна была быть дома уже пару часов назад. До утра Татьяна не спала и мерила шагами комнату. Ходя от окна к двери.. туда сюда.. десять шагов туда.. десять обратно.
Над крышами занимался золотисто-розоватый восход. Постепенно рассеивались недовольные сумерки, уступая место первым лучам солнца. Из подъезда вышла, позевывая, дворничиха Антонина, или, как ее здесь все звали, Тоська. Правда только за глаза. «Нечего меня кошачьим прозвищем называть!» – осадила она несколько раз пытавшихся к ней так обратиться. Женщина направилась в дальний угол двора, к небольшому сарайчику, где держала свой хозяйственный инвентарь. Достав увесистую связку ключей не глядя выбрала самый большой, с заметной на ощупь щербинкой. Привычным движением вытянула левую руку, чтобы взяться за замок. Замка не было. Вернее он беспомощно валялся на земле, сбитый чем-то тяжелым: скорее всего булыжником, который валялся неподалеку. Чертыхаясь и проклиная «треклятых иродов», Антонина рванула на себя дверь, уже готовясь лицезреть как минимум ополовиненную коллекцию своих лопат и метелок. Но то, что предстало перед ее глазами, она была совсем не готова увидеть. На дощатом полу, среди поваленного инвентаря лежала какая то темная громоздкая куча. Изначально у Антонины мелькнула мысль, что кто то кинул сюда старое пальто или что-то в этом роде. По мере того, как глаза привыкали к полумраку внутри сараюшки, она с ужасом начинала понимать, что это совсем не пальто.
Тишину начинающегося летнего утра прорезал истошный женский крик. Татьяна, все так же продолжая монотонно шагать по комнате вздрогнула. Еще не зная, кто это кричит и почему, она ощутила, где то глубоко внутри, возникшую волну страха, даже не страха, а отчаянного ужаса. Эта волна, этот девятый вал, неумолимо набирал силу и заполнял собой все хрупкое девичье тело, доходя до кончиков пальцев, и, отталкиваясь от них, возвращался назад. Татьяна не помнила, как выскочила из квартиры, как бежала вниз по ступенькам лестницы, как отворила тяжелую подъездную дверь, сдерживаемую тугой толстой пружиной и как очутилась возле уже начинающей подвывать Антонины. Поскольку было раннее утро и остальные жильцы еще спали, им, чтобы спуститься во двор требовалось еще, как минимум, одеться или по крайней мере, что-то на себя накинуть. Поэтому Татьяна оказалась на улице первая. Антонина каким то отрешенно-затравленным взглядом посмотрела на девушку, продолжая указывать дрожащей рукой куда то внутрь сараюшки. Татьяна на негнущихся ногах подошла, посмотрела туда, куда указывала дворничиха,и осела на землю.
Даже сейчас, вспоминая о событиях того дня, Татьяна не могла сдержать начинавший бить ее колючий озноб. Когда Нину обнаружили, она была еще жива. Но, забиравший ее врач с вызванной скорой помощи сказал, что надежды на благоприятный исход практически нет. Это один шанс из ста. И вот тогда Татьяна, атеистка Татьяна, стала молиться. Она не умела этого делать. Она просто повторяла как заклинание – живи, Ниночка, пожалуйста, живи!! Господи, пусть она останется жива. Татьяна смотрела невидящими глазами куда то в потолок и видела купол неба. Там, за проплывающими облаками был Он , всемогущий и вездесущий, который должен был помочь, но…
«Господь упокоил, отмучилась дитя.. а ты поплачь, поплачь, Танечка». – Сухая невесомая ладошка Прасковьи Ивановны погладила ее по волосам..
«Ну почему, теть Паш? Ну почему она? За что?» – Татьяна вопросительно подняла глаза и встретилась с взглядом пожилой женщины.
«Детка, пойми, Господь все видит.. он мудрый.. как бы она смогла жить? Такой… Теперь ей не больно.. ей хорошо.»
Это был несчастный случай. Нелепый несчастный случай. Роковое стечение обстоятельств. Виновного нашли быстро. Да он и не прятался. Пришел сам на следующий день.
Нина, отдав сверток с едой брату и посидев с ним минут пятнадцать, заторопилась домой, чтоб Татьяна не волновалась. К дому можно было дойти двумя путями: длинным – по основной широкой улице и коротким – срезав угол через яблоневый сад, оставшийся рядом со снесенным частным домом, и потом через небольшой пустырь. Собственно, это только слово такое «пустырь». Там всегда было многолюдно, особенно в теплое время года. Гоняли в футбол ребятишки, на принесенных бревнах сидела молодежь. Да и учитывая, что через пустырь проходила тропинка, сокращающая путь, то безлюдно там не бывало. Поэтому Нина, не раздумывая, решила пойти короткой дорогой. К брату-то она шла другим путем: Татьяна, провожая, стояла у окна и могла увидеть, что девушка побежала бы не в ту сторону. Пустырь-то ей не внушал опасений, а вот сад, запущенный и заросший был неуютным. Но как оказалось, надо было бояться не сада и не пустыря.
Уже подходя к дому, Нина услышала какую то возню в стороне Тоськиной сараюшки. Он стоял немного в отдалении, скрытый кустами сирени. –«Небось мальчишки озорничают», – подумала девушка. – «Забыла наверно Тоня сарай свой закрыть, сейчас растащат сорванцы ведра да лопаты, поди потом ищи их». Осторожно, стараясь не шуметь, она подкралась к кустам: хотела застать маленьких воришек врасплох. Но это были не мальчишки. У открытой двери сарайчика стоял, покачиваясь, Глеб Анохин. Они с Ниной учились в одной школе, только Глеб был старше на несколько лет. Поскольку в квартале друг о друге знали почти все, то Нине было известно, что Глеб, отучившись после школы в училище и получив специальность, проработал пару лет на Белорусском вокзале, но из-за любви к зеленому змию с молодым специалистом предпочли расстаться. С тех пор он перебивался случайными заработками: как-то грузчиком в местном продуктовом или разнорабочим на стройке, но долго на одном месте не задерживался. И все быстрее скатывался в пропасть. Вот и сейчас, сбив замок с развалюхи, хотел разжиться нехитрым имуществом Антонины.
«Глеб, ну как тебе не стыдно», – Нина сердито посмотрела на него. «Положи на место все, и я никому ничего не скажу»
Глеб пьяно ухмыльнулся:
«Да кто ты такая? Мать, жена? Чего указываешь? Ступай, куда шла. А расскажешь кому – шею сверну. Как куренку!» – При этих словах Глеб сплюнул тягучей слюной и пьяно икнул.
«Когда ты уже за ум то возьмешься, Глеб!» – укоризненно произнесла девушка. «Иди домой от греха».
Глеб исподлобья зло посмотрел на Нину:
«Да что вы меня все учите! Дома мать зудит, бабка туда же.. и ты еще!» – Он протянул руку и схватил Нину за волосы. Девушка ойкнула и зажмурилась. Глеб с силой толкнул ее в глубину сарая:
«Вот посиди тут, может поумнеешь!», и с силой хлопнул дверью.
Нина, попав каблучком в щель между досками пола, упала навзничь, больно ударившись головой о лежавший на полу старый железный примус, сильно рассекла голову и потеряла сознание. На беду, падая, девушка задела что то из инвентаря, что в свою очередь упало и разбило большую стеклянную бутыль с кислотой, стоявшую у стенки. Кислота потекла под лежавшую без сознания Нину.
Воспользовавшись возникшей паузой, женщины стали расходиться.Только Зина стояла на месте, всплескивала руками и повторяла:
«Ну уж нет, теперь я на черную лестницу не ходок!...
«Освятить бы...» – задумчиво пожевала губами старая Мироновна. «Да куда там, позору не оберешься, вон в церквах и клубы устраивают с танцульками, и прочую срамоту...эх!»
Горестно вздохнув, старушка отправилась в свою комнату. Зинаида осталась на огромной кухне одна. Осторожно выглянув в коридор, и убедившись, что поблизости никого нет, она взяла чью-то вилку, шмыгнула к двери черного хода и быстро нацарапала на белой краске в верхнем углу тоненький незаметный крестик.
Юрий ЕГОРОВ
Родился в 1960 году в г.Баку. Проживает в Московской области.
Победитель 6-го международного конкурса «Сказка сегодня» (Германия-Россия)(2018). Лауреат III и дипломант IV международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман» (номинация «Проза сказочная»)(2018,2019).
Финалист национальной литературной премии «Писатель года» в номинации «Детская литература» (2017, 2018, 2019, 2020).
Призёр международного литературного конкурса «Ключи от счастья» (Самара, 2019).
Специальный диплом за лучшую книгу сказок международного конкурса «Созвездие Духовности 2018», Серебряный призёр в номинации «Сказки» (2020) (Киев, Украина).
Дипломант Московской областной литературной премии имени М.М.Пришвина(номинация «Художественные произведения»)(2018,2019). Профессор, доктор экономических наук.
Родился в 1960 году в г.Баку. Проживает в Московской области.
Победитель 6-го международного конкурса «Сказка сегодня» (Германия-Россия)(2018). Лауреат III и дипломант IV международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман» (номинация «Проза сказочная»)(2018,2019).
Финалист национальной литературной премии «Писатель года» в номинации «Детская литература» (2017, 2018, 2019, 2020).
Призёр международного литературного конкурса «Ключи от счастья» (Самара, 2019).
Специальный диплом за лучшую книгу сказок международного конкурса «Созвездие Духовности 2018», Серебряный призёр в номинации «Сказки» (2020) (Киев, Украина).
Дипломант Московской областной литературной премии имени М.М.Пришвина(номинация «Художественные произведения»)(2018,2019). Профессор, доктор экономических наук.
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ГУМБОЛЬДА
Случилось это с научной экспедицией Карла Гумбольда в центральной Африке в районе Конго. После месяца блуждания по болотистой местности стала очевидной ошибка с маршрутом. Отряд совершенно выбился из сил. Забрались настолько глубоко, что никто уже не помнил о целях экспедиции. Через несколько дней, как покинули Лебанго, последнее поселение на пути, сбежали все сопровождавшие. С предателями-носильщиками исчезла большая часть багажа – продукты и медикаменты. Незаметно отстал мистер Хитер, казначей экспедиции. Последнее время мошенник всё более скептически оценивал перспективы научного предприятия. Все решили, что казначей заблудился в зарослях. В результате, экспедиция осталась без денег. Только что они могли значить, когда на кону стояла жизнь оставшихся участников?
Кругом оказались болота и кишащие тварями джунгли. Учёные забрели в непроходимые места, куда ещё не ступала нога человека. Были потеряны все ориентиры. Вокруг – ни селений, ни нормальной еды, ни питьевой воды. Большая часть отряда страдала дизентерией. Несколько человек подхватили лихорадку. Больше всех страдал профессор Сабтл, немолодой рафинированный человечек, мучившийся отсутствием возможности наслаждаться по утрам ароматным кофе.
Нанятый на побережье Габона проводник Калу, чья смуглая тощая фигура маячила впереди, с каждым днём вел себя всё неуверенней. Этот «знаток местности» умудрился затащить экспедицию в самый жуткий район, из которого, казалось, нет выхода.
А ведь как всё красиво начиналось! Под аплодисменты Географического общества и софиты киношников, в окружении прессы и восторженной публики. Намеревались открыть новые рубежи. Мистер Хитер рассуждал об огромном резонансе. Заявлялись на Нобелевскую премию. На презентации проекта шампанское лилось рекой – предвкушали грандиозный научный успех. Профессор Сабтл источал оптимизм: «Экспедиция предстоит интересная и сложная, но мы всё учли!» Доктор Алекс раздавал автографы. Академик Фулиш с высоко поднятой головой провозгласил тост: «Мы стоим на пороге потрясающих событий. Выпьем за разворот науки!» Кричали «ура!»…
А что сейчас?
– Ничего, ничего. Это всё временно, – подбадривал всех Гумбольд. – С таким проводником, как Калу, нам ничего не грозит! Он опытен и знает. К тому же, самое трудное позади. Осталось ещё немножко потерпеть и перед нами откроются грандиозные просторы…
– А кем этот Калу работал прежде? – поинтересовался у молодого коллеги – доктора Алекса профессор Сабтл.
– Кажется швейцаром в отеле. Таскал чемоданы. Только это ничего не значит. Гумбольд считает, что Калу отличается невероятной прозорливостью.
Днём отряд с трудом переправился через приток Конго. Калу предположил, что это река Санга, где по преданиям люди обречены на погибель.Сразу после этого какие-то неизвестные звери, напав из густых зарослей, покусали доктора Алекса – «весельчака» Алекса, как его когда-то называли. Учёный не дрогнул и старался сохранять бодрость духа.
– Если что, доктор Пауль нас спасёт, у него амулет! – попытался шутить доктор Алекс.
Доктор Пауль, самый неуклюжий и совершенно не приспособленный к походной жизни, всё чаще вспоминал о гостинице в Либревиле и жалобно призывал повернуть назад. Знать бы – куда? Про себя он проклинал академика Фулиша, который всех подбивал на этот безнадёжный поход, только сам остался дома. Правильно, обрюзгший авантюрист всегда бросал в болота других, за которых потом получал награды и звания. Лицо доктора Пауля покрывали раны от малярийных укусов. В правой руке он сжимал амулет, напоминавший маленькую складную иконку – единственную надежду на спасение. Спрашивается: какая такая нужда потащила его в эти дебри? Хотел прикоснуться к лаврам Нобелевского лауреата? Получить членкора?
– Да, да, надежда только на амулет, – подтвердил доктор Винтер, держа наготове огромную дубину.
– Тут, наверное, воинственные племена, – предположил испуганный доктор Пауль.
– Это лучшее из возможных бед. Не забывайте, что вокруг – дикие звери. Они не знают пощады. В нашем положении ни на секунду не следует терять бдительности, – доктор Винтер заметно нервничал.
Наступила кромешная ночь. Гумбольд понял, что отряду ещё долго не выбраться из джунглей и дал команду обустраивать стоянку прямо посреди непролазных зарослей. Измождённые путешественники из последних сил стали сооружать подобие навеса. Пока работали, над учеными кружили какие-то неестественно большие, как птицы, совершенно безобразные насекомые чёрно-красного цвета, с выставленными вперед жалами. Вдобавок ко всему, эти твари источали мерзкие, напоминавшие трупные, запахи.
– Вы же энтомолог. Скажите, кто они? – глядя на профессора Сабтла спросил Гумбольд.
– Послушайте, но таких не бывает, – профессор Сабтл нечаянно споткнулся и едва не упал лицом в грязь.
– Тогда я рад за Вас, мой друг! Вы на пороге большого научного открытия! – поддержал своего коллегу Гумбольд. – Значит всё же не зря мы здесь!
– Вы даже не представляете мой восторг! – совершенно подавленным голосом согласился профессор Сабтл.
Едва пришли в себя, как Виолетта, юная спутница Гумбольда, опрометчиво наступила на огромную ядовитую змею. Гадина готова была сожрать девушку, но вмешался доктор Винтер со своей дубиной. С жутким шипением змея отползла в сторону.
После этого профессор Сабтл вспомнил о международных спасателях.
– Как Вы думаете, – с надеждой посмотрел он на доктора Алекса, – нас уже ищут?
Неожиданно где-то наверху, в кронах деревьев, раздался шум – затрещали ветки. Мощный и пронзительный звериный крик в тысячу глоток заставил Гумбольда и весь его отряд содрогнуться. Все переглянулись.
– Это дикие шимпанзе, – объяснил проводник Калу. В его глазах читался ужас. – Мы забрели на их землю.
– Что-то их очень много, – доктора Пауля бил озноб.
– Нет, нет. Обезьяны не могут так… Мы же – ученые! – запротестовал профессор Сабтл.
– Постарайся объяснить это проклятым приматам, – саркастически пошутил доктор Алекс.
– Они будут атаковать нас со всех сторон, – предположил Гумбольд.
– Я им не дамся! – Виолетта бесстрашно посмотрела в темноту…
Следующим утром они с трудом выбрались из джунглей. За ночь потеряли половину отряда. Беззащитного доктора Пауля шимпанзе на глазах у всех разорвали в клочья. В числе нападавших приматов кто-то разглядел одного, сильно напоминавшего мистера Хитера. Во время битвы исчез доктор Винтер. С профессора Сабтла обезьяны едва не сняли скальп – но каким-то чудесным образом ему все же удалось отбиться. Проводник Калу в самый драматический момент попытался покинуть отряд и на глазах у всех утонул в болоте. Учёные с ужасом наблюдали, как он медленно погружался в грязную жижу. Несколько пузырьков над вонючей трясиной – это было его последнее послание миру…
Профессор Саблт встал на колени. Рядом на носилках лежало окровавленное тело доктора Алекса.
– Следующей атаки я не выдержу, – «весельчак» едва шевелил губами. Голова его стала дергаться – начиналась агония.
– Ничего-ничего, – попытался подбодрить всех Гумбольд. – Самое страшное позади…
– Что-то не верится, – подал негромкий голос профессор Саблт.
– Уверяю вас! – Гумбольд оглядывался по сторонам, словно ожидал новых испытаний.
В оборванном платье к нему прижалась Виолетта. Она плакала…
НА КРАЮ ЗЕМЛИ
Здесь, в северных краях, где маленькие посёлки прижаты горами к берегу моря, холодно и мало солнца. Поэтому места безлюдные. Лишь раз в неделю «Луиза» – скромный тихоходный баркас связывает нашу Фортику с Виской – уездным центром, городком, немногим больше и таким же – полуживым. Каждый раз туда кто-то уезжает и уже не возвращается.
Удивляться нечему, поскольку в Фортике ничего интересного нет. Вот и школа здесь – старая деревянная, построенная лет сто назад. Учеников мало. Так Артуру ещё не повезло в классе с девчонками. Уже в первом классе так получилось, что на пятерых ребят пришлось две девочки и одна из них через три года уехала с родителями на материк. Осталась только Маша. Тут выбирать не приходилось. Все мальчишки в классе были в неё влюблены.
Фортика считается странным посёлком. В давние времена в этом месте жили сколты – особенный народ, похожий не то на русских, не то на викингов. Здесь они основали что-то вроде своей крепости. До сих пор на окраине посёлка сохранились какие-то глыбы, да пара покрытых плесенью каменных столбов, возле которых сколты молились странным богам, нам непонятным. Потом уже в начале семнадцатого века беглые монахи-расстриги построили у кромки моря деревянную церквушку, но её быстро уничтожил пожар. Остался лишь остов. Во времена русских царей в Фортику ссылали ссыльных революционеров, а после при коммунистах открыли большую пересыльную тюрьму. Ржавая колючая проволока с того времени до сих пор валяется по всему поселку. Тогда же заключенные построили узкоколейку, которая вела неизвестно куда и обрывалась километрах в тридцати от посёлка.
В те времена сюда нагнали эстонцев. Один из них – пастор Михкель – Михаил, как его звали на русский манер, незаметно обратил всех жителей Фортики в христианство. От эстонцев осталась мода на необычные имена. Брата Артура звали Геркой, при русских родителях при рождении ему было дано имя Геральд. Именно его любила Маша. Он был на два года старше Артура. Так что пятерым мальчишкам из класса оставалось жевать сопли.
Всё смешалось в этом посёлке: эпохи и люди. Теперь Фортика жила за счёт рыболовецкой артели, метеостанции да маяка. Впрочем, ещё есть порт, где пережидают непогоду редкие в этих местах корабли и откуда каждую неделю на материк идёт пассажирский катерок.
Если где-то есть столица скуки – так это Фортика. Молодёжи тут совсем нечего делать. Когда-то был клуб, но лет десять назад его закрыли и сейчас это полуразвалившийся деревянный барак. Есть еще малюсенькая кафешка…
Неудивительно, что, окончив школу, все отсюда уезжают. Гера, который ходит в тельняшке и капитанской фуражке давно мечтает уйти во флот. Петер-Пётр, одноклассник и закадычный друг Артура, после школы собирается перебираться к своему дяде, который живёт где-то на большой земле в районе Африканды. Хотя трудно представить, что в ней будет делать. Едва ли там лучше. Она только побольше, но такой же депрессняк. Для Петера главное – уехать, куда – неважно.
В классе ещё трое мальчиков. Ваня, сын местного священника – отца Сильвестра, собирается в семинарию. Местные зовут священника «капитаном Сильвером», хотя он совершенно на него не похож. Маленький и щуплый с длиннющей седой бородой. Попугая у него нет, зато есть маленькая собачонка – Шавка. А других собак здесь и нет – все беспородные.
Ян, единственный на всю школу настоящий эстонец, мечтает вернуться на родину предков.
Самый хулиганистый в классе мальчик без имени. В поселке зовут его «Отдаем». Будучи еще карапузом он у окружающих всё отнимал со словами: «Отдай!». По мере того, как рос, эта привычка укоренилась, как и прозвище. Так, что даже учителя в школе звали его этим именем, а настоящего никто и не знал.
Везде свои забавы. В Виске лет десять назад появились энтузиасты рэндзё, старинной не то японской, а может, китайской игры. Наподобие крестиков-ноликов на бесконечной плоскости. Теперь в это рэндзё там играет поголовно всё население. Недавно там даже провели чемпионат мира. В наш забытый Богом край съехались игроки со всего мира. В городок, где нет даже гостиницы!
В Фортике гоняли на мотоциклах. Их тут много самых разных. Пошло всё с войны. Первые две машины бросили финны, когда недолго хозяйничали здесь на побережье. Потом ещё одну, трофейного латанного-перелатанного «немца» – чёрную зверюгу BMW привёз дед Артура. Другой фашистский подарок – «Сахару» откопали на болотах. К ним добавились «Уралы». Вот на этом всём металлоломе и летают парни. Герка в числе самых безголовых. Маша благодаря ему тоже пристрастилась к этому безумию – мчаться на бешеной скорости по каменистому извилистому побережью. Каску не одевала. Это считалось особым шиком. И смотрелась эффектно – с развивающимися на ветру длинными русыми волосами.
Может эта отчаянная страсть их и сблизила. Ходили вдвоём как приклеенные. Вероятно, именно Маша удерживала Герку в Фортике. Дожидался когда она окончит школу чтобы уехать вместе на большую землю. Набили себе на предплечье одинаковое тату – ястреба и голубку с буквами «G» и «M». Клялись во взаимной вечной любви…
Только судьба имела на них свои планы. За месяц до получения аттестата зрелости Маша разбилась на немецкой «Сахаре» 745 кубиков. Их обеих: мотоцикл и девушку собирали по частям. Она так и не закончила школу. Месяц провела в окружном госпитале в коме с переломанным позвоночником. Никто не верил, что выживет. И всё же здоровьем и характером оказалась крепкой – отделалась частичным параличом. Через год вернулась домой в корсете и на костылях.
Герка этого дожидаться не стал – уехал из Фортики, как и мечтал. Выкрав у матери деньги и назанимав у знакомых. Вестей от него семья не получала. Как воду канул. Потом пошёл слух, что кто-то видел его в областном центре в большом торговом центре, где он работает охранником вместе с «Отдаем».
Пока Маша вся в бинтах обездвиженная лежала в госпитале, Артур несколько раз навещал её. Передавал привет от брата, рассказывал, что тот хочет приехать, но не может. Маша понимающе мигала глазами. Артур врал. Как-то весной принес ей букетик ландышей. На каталке возил девушку по парку. Про Герку к этому времени они уже не говорили…
Спустя месяц после возвращения Маши в Фортику он сделал предложение. По этому поводу дома у Артура случился ураган.
– Мало, что нас бросил твой старший брат, так ещё и ты приготовил такой сюрприз. Она же – инвалид! Он неё не то что детей не будет, за ней самой надо как за маленькой ходить. Беспомощная! Ей нужен не мужчина, а сиделка.
А сама Маша, казалось, ничуть не удивилась. Только спросила: «Разве ты меня любишь?»
Он промолчал. Может поэтому, к радости его родителей, Маша отказала.
Так и жили они в посёлке бок о бок – дома на одной улице разделяет пять минут ходьбы.
Маша большую часть времени проводила дома. Артур устроился работать в портовую мастерскую. По всему побережью собирал металл для переработки. Собственноручно уничтожил ту самую «Сахару» и вообще больше на мотоцикл не садился. Из уважения к Маше.
Спустя два года она вышла замуж. Был у нас здесь один. Тоже инвалид, немолодой. Физически здоровый, но псих. Страшное дело когда случались припадки. Казалось, что они друг друга хорошо дополняли. У Маши после аварии весь огонь потух. Спокойной стала, а терпения на десятерых хватит.
Вот и Артур женился после этого. Его избранница – Аня, отличная девчонка. И семья её – одна из самых уважаемых в Фортике. Отец – школьный учитель. Нельзя сказать, что их ничего не смущало. Да разве в наших краях приходится выбирать? Вот и Ян уехал искать свои корни в Эстонию. Ваня одно время поглядывал на Аню, но какая она попадья? Весёлая и несерьёзная. Ничего религиозного в ней нет. А с Артуром они действительно подходят друг другу. Вот и решились.
Как и полагается, не прошло и года, как Артур стал отцом. Мальчонка получился отличным. Радовался весь посёлок. Теперь у нас редко дети рождаются.
Маша тоже приходила посмотреть. Подарила распашонку с красивым рисунком. Сама вышивала.
Но вот у самой жизнь так и не наладилась. Мужу при его болезни пить никак нельзя, а он как с цепи сорвался. И сделать ничего нельзя. Несколько раз бил жену, это при её недугах! Один раз соседи еле оттащили. Спросу с него никакого. Он и без хмеля бывает ничего не соображает, а уж если выпьет…
В общем, снова Маша одна осталась. К родителям не пошла. Стала жить сама по себе, благо пустых домов – половина посёлка.
Вот и стал Артур к ней ходить. Нет, ничего такого не было. Да и какая она женщина? Впрочем, не буду говорить, чего не знаю. Да и не моё это дело...
Ане тяжело было это принять. В Фортике только и разговоров об этом. И Артур ничего не скрывал. Когда Маша выходила на улицу – кричали в её адрес неприятное.
Вначале она огрызалась. Отвечала, что он сам к ней ходит. Выгоняла. Говорила, что никто ей не нужен, а потом махнула рукой и смирилась.
Родители законных супругов протестовали как могли. Совестили ребёнком. Пошли с ультиматумом к «капитану Сильверу». В этом была и своя хитрость, раз прежде Ваня поглядывал на Аню, но получил отворот из-за этого дурня. Стали требовать от священника чтобы вмешался и отлучил, хотя и без этого Артура никто прежде в храме не видел. Даже обиделись на отца Сильвестра, когда он на проповеди вместо проклятия стал говорить об искуплении. А в один из дней, повстречав Артура, настоятель открыто пожал ему руки и пригласил на службу.
Родители требовали от Ани прогнать непутёвого супруга. Она плакала. Хорошая Аня женщина…
Приняла всё как есть. А Артур так и стал жить на две семьи. Трудно сказать, какая из них для него главная. Маша ведь его тоже стала своим мужем называть. Только что не расписаны. Да это и не важно…
Так всё и продолжается. Чему удивляться: в наших краях не такое случается. Здесь, на самом краю земли. Где так холодно и мало солнца.
ИДОЛЫ АЛЕКСА
С этого холодного клочка земли посреди северного моря всех гражданских вывезли лет тридцать назад. Потом какое-то время спустя остров оставили и военные. И вот только Алекс непонятным образом застрял там – на никчёмной метеорологической станции. Связь с большой землёй поддерживала маленькая ржавая посудина, «Африканская галера», ведомая суровым капитаном Якобом, которая раз в полгода заходила на остров, доставляя Алексу необходимую провизию и редкую почту.
Каждое утро одинокий островитянин отправлял погодные сводки, всегда неблагоприятные, непонятно кому и зачем, а потом весь день бродил по пустынному острову, на котором кроме камней и снега ничего не имелось. Жены и друзей Алекс отродясь не имел, да и откуда им здесь взяться? Как-то приезжала к нему одна, которую, как болтали длинные языки, Алекс отыскал по переписке, но быстро убежала с холодного острова. Не смогла так жить.
И вот однажды Алекс выбрался на материк в близлежащий городок. Что-то потребовалось купить. Островитянина сразу и не признали. Заросший, с густой длинной бородой и заметной проседью – точно йети. Он долго ходил по городку, с любопытством заглядывая в магазины, а потом вдруг остановился возле большой витрины универмага – словно что-то высмотрел важное. Рядом с манекенами были разложены разные товары. Алекс о чём-то спросил торговца – весельчака Петура, а тот, засмеявшись, ответил: «Тебе, дружище, надо в сексшоп. У них именно то, что не достаёт на твоем острове! Только в нашем городке такого магазина нет. Но это несложно выписать из столицы по почте. Там большой выбор. На любой вкус. Можешь даже заказать нескольких». О чем спрашивал нелюдимый метеоролог, Петур, как честный торговец, соблюдавший правила, сохранил в тайне…
После этого к Алексу на остров стали приходить довольно объёмные посылки из столицы. Отправителями значились фирмы со странными названиями. Кто-то предположил, что они каким-то образом связаны с интимными услугами. Ещё Алекс стал заказывать недорогую женскую одежду разных фасонов и размеров. Всё это стало предметом пересудов.
– Что там происходит на острове у этого ненормального? – досаждали вопросами капитана Якоба сгораемые от любопытства жители городка. Но Якоб был ещё тот чудак, ничуть не меньший, чем Алекс. Из него лишнего слова не вытянешь.
– Он там не один. Это как остров Пасхи! – невразумительно бурчал капитан Якоб.
В общем, никто ничего не понимал… Однажды рыбаки, возвращаясь с промысла, заметили в море недалеко от острова Алекса что-то яркое, напоминавшее утонувшего человека. К счастью, оказалось, что это силиконовая секс-кукла. Только как она могла оказаться здесь в море среди безлюдных островов? Кто-то вспомнил про Алекса и пошутил на его счёт.
Прошло время и странное происшествие забылось. Как-то у рыбачьего баркаса стал барахлить мотор, и моряки повернули на починку к острову Алекса. Уже издалека им показалось нечто странное среди черных камней и белого снега. По мере приближения к острову удивление усиливалось.
На берегу моряки увидели много пластиковых женщин в ярких одеждах. Они смотрели на море словно идолы острова Пасхи.
Среди этих красочных манекенов стоял счастливый Алекс.
ОХОТНИКИ
Группа выступила ночью, часа за три до рассвета. У леса встали на лыжи. Прежде, чем двинуться дальше, решили перекурить. Участковый Портков раскрыл портсигар и предложил остальным угоститься. Попутчики решили не отказываться и потянулись за папиросами.
– Его надо брать пока темно, – объяснил Портков. – Когда спит, иначе не подпустит. Видит плохо, зато звериным слухом учует нас, как только появимся в его угодьях. Лишь бы не ошибиться. По следам он всё поймёт.
– И что из этого? – полусонный Десятников мотал головой, из-за шапки напоминавшую медвежью. – Пока зима и холод, ему на новое место не перебраться. Не для того он так капитально тут залёг.
– Год назад летом пытались взять – не получилось. Три дня кружил нас по дебрям, отгоняя от своего места. Теперь мы учёные. Правда, Козлов? Вот ты – бывший лесник, каждую веточку должен знать, каждую зверюгу понимать. А тогда тоже промахнулся…
– Хитрый он. А что я? Раньше, правда, всё здесь знал. Только лесничество закрыли. В лес теперь не зайти, сплошной бурелом. Реки бобры запрудили, так что кругом болота и бурьян. Всё изменилось. Ещё хорошо, что он нас тогда не погубил. А мог. Затащил бы на трясину или в овраг, где бери нас как на ладони…
– Ничего. Зато теперь ему не уйти, – успокоил участковый. – Зима.
– Он начнёт обороняться, – предположил Десятников. – Тогда смотри, ещё нас завалит. Отступать ему некуда.
– Раз так, пусть пощады не ждёт. – Козлов посмотрел на двух парней – Михаила и Алексея. – Поэтому вас и берём. Чтобы наверняка. Понятно?
– Зверь – он и есть зверь, – Десятников передёрнул затвор новенького карабина. – Весь район в страхе держит. Люди за ягодами и грибами боятся ходить. И откуда только в наших краях объявился? А вы, парни, не трусьте. Считайте, на охоту идём.
– А что, нам бояться какого-то бродягу, – ответил Михаил. – Прежде я его в лесу встречал. Сигаретами угощал.
– И что, он тебя не укокошил? – удивился Десятников.
– Мы не убивать его идём? – стало заметно, что второй паренёк, Алексей, слегка дрожал.
– Ты это что? От холода? – спросил его участковый.
– Нам пора. Я его тоже как-то видел…, – Козлов махнул рукой в сторону леса и кампания тронулась в путь. – Выглядит сурово. Заросший весь. Злой на весь мир. А вообще, обычный старик. Ему бы на печи лежать, а он шастает по лесам: зверей и людей пугает.
Нет, убивать не станем.
– Это как придётся. Не такой он старый, как ты говоришь. В любом случае, теперь всё это прекратим, – бросил на ходу участковый, выдыхая пар.
– Холодно сегодня,– произнёс Алексей...
До урочища добежали довольно быстро. Когда проходили мимо остова старинной церквушки, Портков перекрестился.
– Ты, что? – спросил его Десятников. – Это же развалины.
– Всё равно – святое место. Бог нам в помощь! С такого дела живыми бы вернуться! На зверя идём. Вы бы тоже помолились, – посоветовал участковый.
– Может лучше глотнём? От холода. А то молодой совсем озяб, – Козлов достал флягу.
– Убери... Когда закончим... Я вам про святое..., – укорил Портков.
За урочищем попали в бурелом и от лыж пришлось отказаться. Дальше вглубь чащобы пробирались по пояс в снегу, натыкаясь в темноте на острые ветки. Десятников чуть не лишился глаза и сильно ругался, а Козлов поранил ногу, разорвал штанину.
– Ещё немного, – тихо предупредил Портков. – Теперь молчок! Зверь где-то рядом.
А ещё метров через двести они увидели крошечную лесную избушку...
Всю свою жизнь Полина проводила в одиночестве. И разве удивительно? После того, как работы в деревне не стало, все толковые и сильные ушли отсюда. Она вот не смогла, ухаживала за родителями, пока были живы, а после идти было незачем и некуда. Мужчины в деревне на перечёт и такие, что лучше без них. Думала даже с соседкой сходиться, плевать, что стали бы осуждать. Да у той далёкие родственники нашлись где-то на юге. Укатила к ним приживалкой...
А тут повадился этот. Первое время незаметно. Один раз поутру нашла на крыльце лукошко с ягодами. Удивилась, кто-бы мог оставить. Чужие в деревню не приходили. Потом ещё раз. А когда услышала разговор, что в лесу отшельник поселился – догадалась. Вот тогда оставила на том месте пару коробков спичек и пачку соли. Забрал. С тех пор стали так общаться. Грибы и ягоды Полине не нужны – своё девать некуда, но приятно, что кому-то она нужна. Пусть даже так. А потом и повидались...
Женщину распирало любопытство: кто он? Вот и поджидала не одну ночь. А когда пришёл, набралась храбрости и выскочила на крыльцо. Он больше испугался, отпрянул. В темноте и рассмотреть не удалось как следует. Немолодой, заросший. Видно, что немытый, неухоженный. Однако, поблагодарил. Спросил, может из лесу принести чего-нибудь: пичугу какую, корягу или хворост. Она удивилась. Потом лишь поняла, что больше ему предложить нечего.
На следующий раз Полина пригласила его в дом, только отшельник категорически отказался и быстро засобирался обратно в лес.
Спросила его имя. Он не ответил...
Дальше показалось, стал её избегать. Осенью, когда похолодало, Полина положила на крыльцо старое тёплое одеяло, тулуп и валенки, а ещё инструмент. Тогда он впервые оставил записку на куске дерева, кривыми буквами: “Спасибо”. А инструмент вернул через месяц.
В деревне что только про него не говорили: и что беглый уголовник, и девок в лесу своём караулит (какие у нас девки!), что вор и браконьер...
Как-то Полина возвращалась из соседнего посёлка, да увязался за ней один местный, из блаженных. Пристал – не отцепишься. Хватать стал ручищами за разные места. Можно подумать: она молодая, хотя вроде и не старая тоже. И тут выскочил этот отшельник из леса. Отпугнул приставалу. Такого действительно испугаешься.
– Иди домой, не бойся. Я прослежу, что бы этот больше за тобой не ходил..., – успокоил он.
– А ты сам? Не хочешь? – смело спросила она.
– Что? – удивленные карие глаза смотрели из копны спутанных волос.
– Домой. Вместе, – никогда Полина не думала, что решится на такое.
– Нет, – глаза вмиг стали грустными.
– Ты, правда, беглый?
– От кого мне бегать…
И больше ничего не говоря, он вернулся в свой лес.
– Эй, как тебя? – несколько раз позвала его Полина. Но отшельник не ответил.
Женщина махнула рукой и пошла домой.
Больше его не видела...
Вечером к тётке Полине заглянул Алексей. Редкий гость. Да с чего бы ему ходить к этой женщине. Вот она и удивилась.
– Попрощаться зашел. Всё же в одной деревне жили. Уезжаю в город. Не хочу больше здесь.
– Понимаю, работы нет.
– Работы тоже нет, – повторил парень. – Убили мы... Портков с мужиками. Я с Михаилом просто стоял... Холодно нам было...
– Ты про что? – спросила она и тут же поняла, от испуга прикрыв от испуга рот ладошкой. – За что же?
– У него даже ружья не было. Бросили там как собаку. После всю дорогу шли и смеялись. Хвастались друг перед другом. Думал, хоть у церкви, что на урочище, остановятся...
– Они Бога не знают, – согласилась она.
Алексей покачал головой. Женщина отвернулась.
– Вот я говорю, замёрз сильно. Может выпить что у тебя есть?
...Когда он ушёл, Полина села на крыльцо и заплакала...
Случилось это с научной экспедицией Карла Гумбольда в центральной Африке в районе Конго. После месяца блуждания по болотистой местности стала очевидной ошибка с маршрутом. Отряд совершенно выбился из сил. Забрались настолько глубоко, что никто уже не помнил о целях экспедиции. Через несколько дней, как покинули Лебанго, последнее поселение на пути, сбежали все сопровождавшие. С предателями-носильщиками исчезла большая часть багажа – продукты и медикаменты. Незаметно отстал мистер Хитер, казначей экспедиции. Последнее время мошенник всё более скептически оценивал перспективы научного предприятия. Все решили, что казначей заблудился в зарослях. В результате, экспедиция осталась без денег. Только что они могли значить, когда на кону стояла жизнь оставшихся участников?
Кругом оказались болота и кишащие тварями джунгли. Учёные забрели в непроходимые места, куда ещё не ступала нога человека. Были потеряны все ориентиры. Вокруг – ни селений, ни нормальной еды, ни питьевой воды. Большая часть отряда страдала дизентерией. Несколько человек подхватили лихорадку. Больше всех страдал профессор Сабтл, немолодой рафинированный человечек, мучившийся отсутствием возможности наслаждаться по утрам ароматным кофе.
Нанятый на побережье Габона проводник Калу, чья смуглая тощая фигура маячила впереди, с каждым днём вел себя всё неуверенней. Этот «знаток местности» умудрился затащить экспедицию в самый жуткий район, из которого, казалось, нет выхода.
А ведь как всё красиво начиналось! Под аплодисменты Географического общества и софиты киношников, в окружении прессы и восторженной публики. Намеревались открыть новые рубежи. Мистер Хитер рассуждал об огромном резонансе. Заявлялись на Нобелевскую премию. На презентации проекта шампанское лилось рекой – предвкушали грандиозный научный успех. Профессор Сабтл источал оптимизм: «Экспедиция предстоит интересная и сложная, но мы всё учли!» Доктор Алекс раздавал автографы. Академик Фулиш с высоко поднятой головой провозгласил тост: «Мы стоим на пороге потрясающих событий. Выпьем за разворот науки!» Кричали «ура!»…
А что сейчас?
– Ничего, ничего. Это всё временно, – подбадривал всех Гумбольд. – С таким проводником, как Калу, нам ничего не грозит! Он опытен и знает. К тому же, самое трудное позади. Осталось ещё немножко потерпеть и перед нами откроются грандиозные просторы…
– А кем этот Калу работал прежде? – поинтересовался у молодого коллеги – доктора Алекса профессор Сабтл.
– Кажется швейцаром в отеле. Таскал чемоданы. Только это ничего не значит. Гумбольд считает, что Калу отличается невероятной прозорливостью.
Днём отряд с трудом переправился через приток Конго. Калу предположил, что это река Санга, где по преданиям люди обречены на погибель.Сразу после этого какие-то неизвестные звери, напав из густых зарослей, покусали доктора Алекса – «весельчака» Алекса, как его когда-то называли. Учёный не дрогнул и старался сохранять бодрость духа.
– Если что, доктор Пауль нас спасёт, у него амулет! – попытался шутить доктор Алекс.
Доктор Пауль, самый неуклюжий и совершенно не приспособленный к походной жизни, всё чаще вспоминал о гостинице в Либревиле и жалобно призывал повернуть назад. Знать бы – куда? Про себя он проклинал академика Фулиша, который всех подбивал на этот безнадёжный поход, только сам остался дома. Правильно, обрюзгший авантюрист всегда бросал в болота других, за которых потом получал награды и звания. Лицо доктора Пауля покрывали раны от малярийных укусов. В правой руке он сжимал амулет, напоминавший маленькую складную иконку – единственную надежду на спасение. Спрашивается: какая такая нужда потащила его в эти дебри? Хотел прикоснуться к лаврам Нобелевского лауреата? Получить членкора?
– Да, да, надежда только на амулет, – подтвердил доктор Винтер, держа наготове огромную дубину.
– Тут, наверное, воинственные племена, – предположил испуганный доктор Пауль.
– Это лучшее из возможных бед. Не забывайте, что вокруг – дикие звери. Они не знают пощады. В нашем положении ни на секунду не следует терять бдительности, – доктор Винтер заметно нервничал.
Наступила кромешная ночь. Гумбольд понял, что отряду ещё долго не выбраться из джунглей и дал команду обустраивать стоянку прямо посреди непролазных зарослей. Измождённые путешественники из последних сил стали сооружать подобие навеса. Пока работали, над учеными кружили какие-то неестественно большие, как птицы, совершенно безобразные насекомые чёрно-красного цвета, с выставленными вперед жалами. Вдобавок ко всему, эти твари источали мерзкие, напоминавшие трупные, запахи.
– Вы же энтомолог. Скажите, кто они? – глядя на профессора Сабтла спросил Гумбольд.
– Послушайте, но таких не бывает, – профессор Сабтл нечаянно споткнулся и едва не упал лицом в грязь.
– Тогда я рад за Вас, мой друг! Вы на пороге большого научного открытия! – поддержал своего коллегу Гумбольд. – Значит всё же не зря мы здесь!
– Вы даже не представляете мой восторг! – совершенно подавленным голосом согласился профессор Сабтл.
Едва пришли в себя, как Виолетта, юная спутница Гумбольда, опрометчиво наступила на огромную ядовитую змею. Гадина готова была сожрать девушку, но вмешался доктор Винтер со своей дубиной. С жутким шипением змея отползла в сторону.
После этого профессор Сабтл вспомнил о международных спасателях.
– Как Вы думаете, – с надеждой посмотрел он на доктора Алекса, – нас уже ищут?
Неожиданно где-то наверху, в кронах деревьев, раздался шум – затрещали ветки. Мощный и пронзительный звериный крик в тысячу глоток заставил Гумбольда и весь его отряд содрогнуться. Все переглянулись.
– Это дикие шимпанзе, – объяснил проводник Калу. В его глазах читался ужас. – Мы забрели на их землю.
– Что-то их очень много, – доктора Пауля бил озноб.
– Нет, нет. Обезьяны не могут так… Мы же – ученые! – запротестовал профессор Сабтл.
– Постарайся объяснить это проклятым приматам, – саркастически пошутил доктор Алекс.
– Они будут атаковать нас со всех сторон, – предположил Гумбольд.
– Я им не дамся! – Виолетта бесстрашно посмотрела в темноту…
Следующим утром они с трудом выбрались из джунглей. За ночь потеряли половину отряда. Беззащитного доктора Пауля шимпанзе на глазах у всех разорвали в клочья. В числе нападавших приматов кто-то разглядел одного, сильно напоминавшего мистера Хитера. Во время битвы исчез доктор Винтер. С профессора Сабтла обезьяны едва не сняли скальп – но каким-то чудесным образом ему все же удалось отбиться. Проводник Калу в самый драматический момент попытался покинуть отряд и на глазах у всех утонул в болоте. Учёные с ужасом наблюдали, как он медленно погружался в грязную жижу. Несколько пузырьков над вонючей трясиной – это было его последнее послание миру…
Профессор Саблт встал на колени. Рядом на носилках лежало окровавленное тело доктора Алекса.
– Следующей атаки я не выдержу, – «весельчак» едва шевелил губами. Голова его стала дергаться – начиналась агония.
– Ничего-ничего, – попытался подбодрить всех Гумбольд. – Самое страшное позади…
– Что-то не верится, – подал негромкий голос профессор Саблт.
– Уверяю вас! – Гумбольд оглядывался по сторонам, словно ожидал новых испытаний.
В оборванном платье к нему прижалась Виолетта. Она плакала…
НА КРАЮ ЗЕМЛИ
Здесь, в северных краях, где маленькие посёлки прижаты горами к берегу моря, холодно и мало солнца. Поэтому места безлюдные. Лишь раз в неделю «Луиза» – скромный тихоходный баркас связывает нашу Фортику с Виской – уездным центром, городком, немногим больше и таким же – полуживым. Каждый раз туда кто-то уезжает и уже не возвращается.
Удивляться нечему, поскольку в Фортике ничего интересного нет. Вот и школа здесь – старая деревянная, построенная лет сто назад. Учеников мало. Так Артуру ещё не повезло в классе с девчонками. Уже в первом классе так получилось, что на пятерых ребят пришлось две девочки и одна из них через три года уехала с родителями на материк. Осталась только Маша. Тут выбирать не приходилось. Все мальчишки в классе были в неё влюблены.
Фортика считается странным посёлком. В давние времена в этом месте жили сколты – особенный народ, похожий не то на русских, не то на викингов. Здесь они основали что-то вроде своей крепости. До сих пор на окраине посёлка сохранились какие-то глыбы, да пара покрытых плесенью каменных столбов, возле которых сколты молились странным богам, нам непонятным. Потом уже в начале семнадцатого века беглые монахи-расстриги построили у кромки моря деревянную церквушку, но её быстро уничтожил пожар. Остался лишь остов. Во времена русских царей в Фортику ссылали ссыльных революционеров, а после при коммунистах открыли большую пересыльную тюрьму. Ржавая колючая проволока с того времени до сих пор валяется по всему поселку. Тогда же заключенные построили узкоколейку, которая вела неизвестно куда и обрывалась километрах в тридцати от посёлка.
В те времена сюда нагнали эстонцев. Один из них – пастор Михкель – Михаил, как его звали на русский манер, незаметно обратил всех жителей Фортики в христианство. От эстонцев осталась мода на необычные имена. Брата Артура звали Геркой, при русских родителях при рождении ему было дано имя Геральд. Именно его любила Маша. Он был на два года старше Артура. Так что пятерым мальчишкам из класса оставалось жевать сопли.
Всё смешалось в этом посёлке: эпохи и люди. Теперь Фортика жила за счёт рыболовецкой артели, метеостанции да маяка. Впрочем, ещё есть порт, где пережидают непогоду редкие в этих местах корабли и откуда каждую неделю на материк идёт пассажирский катерок.
Если где-то есть столица скуки – так это Фортика. Молодёжи тут совсем нечего делать. Когда-то был клуб, но лет десять назад его закрыли и сейчас это полуразвалившийся деревянный барак. Есть еще малюсенькая кафешка…
Неудивительно, что, окончив школу, все отсюда уезжают. Гера, который ходит в тельняшке и капитанской фуражке давно мечтает уйти во флот. Петер-Пётр, одноклассник и закадычный друг Артура, после школы собирается перебираться к своему дяде, который живёт где-то на большой земле в районе Африканды. Хотя трудно представить, что в ней будет делать. Едва ли там лучше. Она только побольше, но такой же депрессняк. Для Петера главное – уехать, куда – неважно.
В классе ещё трое мальчиков. Ваня, сын местного священника – отца Сильвестра, собирается в семинарию. Местные зовут священника «капитаном Сильвером», хотя он совершенно на него не похож. Маленький и щуплый с длиннющей седой бородой. Попугая у него нет, зато есть маленькая собачонка – Шавка. А других собак здесь и нет – все беспородные.
Ян, единственный на всю школу настоящий эстонец, мечтает вернуться на родину предков.
Самый хулиганистый в классе мальчик без имени. В поселке зовут его «Отдаем». Будучи еще карапузом он у окружающих всё отнимал со словами: «Отдай!». По мере того, как рос, эта привычка укоренилась, как и прозвище. Так, что даже учителя в школе звали его этим именем, а настоящего никто и не знал.
Везде свои забавы. В Виске лет десять назад появились энтузиасты рэндзё, старинной не то японской, а может, китайской игры. Наподобие крестиков-ноликов на бесконечной плоскости. Теперь в это рэндзё там играет поголовно всё население. Недавно там даже провели чемпионат мира. В наш забытый Богом край съехались игроки со всего мира. В городок, где нет даже гостиницы!
В Фортике гоняли на мотоциклах. Их тут много самых разных. Пошло всё с войны. Первые две машины бросили финны, когда недолго хозяйничали здесь на побережье. Потом ещё одну, трофейного латанного-перелатанного «немца» – чёрную зверюгу BMW привёз дед Артура. Другой фашистский подарок – «Сахару» откопали на болотах. К ним добавились «Уралы». Вот на этом всём металлоломе и летают парни. Герка в числе самых безголовых. Маша благодаря ему тоже пристрастилась к этому безумию – мчаться на бешеной скорости по каменистому извилистому побережью. Каску не одевала. Это считалось особым шиком. И смотрелась эффектно – с развивающимися на ветру длинными русыми волосами.
Может эта отчаянная страсть их и сблизила. Ходили вдвоём как приклеенные. Вероятно, именно Маша удерживала Герку в Фортике. Дожидался когда она окончит школу чтобы уехать вместе на большую землю. Набили себе на предплечье одинаковое тату – ястреба и голубку с буквами «G» и «M». Клялись во взаимной вечной любви…
Только судьба имела на них свои планы. За месяц до получения аттестата зрелости Маша разбилась на немецкой «Сахаре» 745 кубиков. Их обеих: мотоцикл и девушку собирали по частям. Она так и не закончила школу. Месяц провела в окружном госпитале в коме с переломанным позвоночником. Никто не верил, что выживет. И всё же здоровьем и характером оказалась крепкой – отделалась частичным параличом. Через год вернулась домой в корсете и на костылях.
Герка этого дожидаться не стал – уехал из Фортики, как и мечтал. Выкрав у матери деньги и назанимав у знакомых. Вестей от него семья не получала. Как воду канул. Потом пошёл слух, что кто-то видел его в областном центре в большом торговом центре, где он работает охранником вместе с «Отдаем».
Пока Маша вся в бинтах обездвиженная лежала в госпитале, Артур несколько раз навещал её. Передавал привет от брата, рассказывал, что тот хочет приехать, но не может. Маша понимающе мигала глазами. Артур врал. Как-то весной принес ей букетик ландышей. На каталке возил девушку по парку. Про Герку к этому времени они уже не говорили…
Спустя месяц после возвращения Маши в Фортику он сделал предложение. По этому поводу дома у Артура случился ураган.
– Мало, что нас бросил твой старший брат, так ещё и ты приготовил такой сюрприз. Она же – инвалид! Он неё не то что детей не будет, за ней самой надо как за маленькой ходить. Беспомощная! Ей нужен не мужчина, а сиделка.
А сама Маша, казалось, ничуть не удивилась. Только спросила: «Разве ты меня любишь?»
Он промолчал. Может поэтому, к радости его родителей, Маша отказала.
Так и жили они в посёлке бок о бок – дома на одной улице разделяет пять минут ходьбы.
Маша большую часть времени проводила дома. Артур устроился работать в портовую мастерскую. По всему побережью собирал металл для переработки. Собственноручно уничтожил ту самую «Сахару» и вообще больше на мотоцикл не садился. Из уважения к Маше.
Спустя два года она вышла замуж. Был у нас здесь один. Тоже инвалид, немолодой. Физически здоровый, но псих. Страшное дело когда случались припадки. Казалось, что они друг друга хорошо дополняли. У Маши после аварии весь огонь потух. Спокойной стала, а терпения на десятерых хватит.
Вот и Артур женился после этого. Его избранница – Аня, отличная девчонка. И семья её – одна из самых уважаемых в Фортике. Отец – школьный учитель. Нельзя сказать, что их ничего не смущало. Да разве в наших краях приходится выбирать? Вот и Ян уехал искать свои корни в Эстонию. Ваня одно время поглядывал на Аню, но какая она попадья? Весёлая и несерьёзная. Ничего религиозного в ней нет. А с Артуром они действительно подходят друг другу. Вот и решились.
Как и полагается, не прошло и года, как Артур стал отцом. Мальчонка получился отличным. Радовался весь посёлок. Теперь у нас редко дети рождаются.
Маша тоже приходила посмотреть. Подарила распашонку с красивым рисунком. Сама вышивала.
Но вот у самой жизнь так и не наладилась. Мужу при его болезни пить никак нельзя, а он как с цепи сорвался. И сделать ничего нельзя. Несколько раз бил жену, это при её недугах! Один раз соседи еле оттащили. Спросу с него никакого. Он и без хмеля бывает ничего не соображает, а уж если выпьет…
В общем, снова Маша одна осталась. К родителям не пошла. Стала жить сама по себе, благо пустых домов – половина посёлка.
Вот и стал Артур к ней ходить. Нет, ничего такого не было. Да и какая она женщина? Впрочем, не буду говорить, чего не знаю. Да и не моё это дело...
Ане тяжело было это принять. В Фортике только и разговоров об этом. И Артур ничего не скрывал. Когда Маша выходила на улицу – кричали в её адрес неприятное.
Вначале она огрызалась. Отвечала, что он сам к ней ходит. Выгоняла. Говорила, что никто ей не нужен, а потом махнула рукой и смирилась.
Родители законных супругов протестовали как могли. Совестили ребёнком. Пошли с ультиматумом к «капитану Сильверу». В этом была и своя хитрость, раз прежде Ваня поглядывал на Аню, но получил отворот из-за этого дурня. Стали требовать от священника чтобы вмешался и отлучил, хотя и без этого Артура никто прежде в храме не видел. Даже обиделись на отца Сильвестра, когда он на проповеди вместо проклятия стал говорить об искуплении. А в один из дней, повстречав Артура, настоятель открыто пожал ему руки и пригласил на службу.
Родители требовали от Ани прогнать непутёвого супруга. Она плакала. Хорошая Аня женщина…
Приняла всё как есть. А Артур так и стал жить на две семьи. Трудно сказать, какая из них для него главная. Маша ведь его тоже стала своим мужем называть. Только что не расписаны. Да это и не важно…
Так всё и продолжается. Чему удивляться: в наших краях не такое случается. Здесь, на самом краю земли. Где так холодно и мало солнца.
ИДОЛЫ АЛЕКСА
С этого холодного клочка земли посреди северного моря всех гражданских вывезли лет тридцать назад. Потом какое-то время спустя остров оставили и военные. И вот только Алекс непонятным образом застрял там – на никчёмной метеорологической станции. Связь с большой землёй поддерживала маленькая ржавая посудина, «Африканская галера», ведомая суровым капитаном Якобом, которая раз в полгода заходила на остров, доставляя Алексу необходимую провизию и редкую почту.
Каждое утро одинокий островитянин отправлял погодные сводки, всегда неблагоприятные, непонятно кому и зачем, а потом весь день бродил по пустынному острову, на котором кроме камней и снега ничего не имелось. Жены и друзей Алекс отродясь не имел, да и откуда им здесь взяться? Как-то приезжала к нему одна, которую, как болтали длинные языки, Алекс отыскал по переписке, но быстро убежала с холодного острова. Не смогла так жить.
И вот однажды Алекс выбрался на материк в близлежащий городок. Что-то потребовалось купить. Островитянина сразу и не признали. Заросший, с густой длинной бородой и заметной проседью – точно йети. Он долго ходил по городку, с любопытством заглядывая в магазины, а потом вдруг остановился возле большой витрины универмага – словно что-то высмотрел важное. Рядом с манекенами были разложены разные товары. Алекс о чём-то спросил торговца – весельчака Петура, а тот, засмеявшись, ответил: «Тебе, дружище, надо в сексшоп. У них именно то, что не достаёт на твоем острове! Только в нашем городке такого магазина нет. Но это несложно выписать из столицы по почте. Там большой выбор. На любой вкус. Можешь даже заказать нескольких». О чем спрашивал нелюдимый метеоролог, Петур, как честный торговец, соблюдавший правила, сохранил в тайне…
После этого к Алексу на остров стали приходить довольно объёмные посылки из столицы. Отправителями значились фирмы со странными названиями. Кто-то предположил, что они каким-то образом связаны с интимными услугами. Ещё Алекс стал заказывать недорогую женскую одежду разных фасонов и размеров. Всё это стало предметом пересудов.
– Что там происходит на острове у этого ненормального? – досаждали вопросами капитана Якоба сгораемые от любопытства жители городка. Но Якоб был ещё тот чудак, ничуть не меньший, чем Алекс. Из него лишнего слова не вытянешь.
– Он там не один. Это как остров Пасхи! – невразумительно бурчал капитан Якоб.
В общем, никто ничего не понимал… Однажды рыбаки, возвращаясь с промысла, заметили в море недалеко от острова Алекса что-то яркое, напоминавшее утонувшего человека. К счастью, оказалось, что это силиконовая секс-кукла. Только как она могла оказаться здесь в море среди безлюдных островов? Кто-то вспомнил про Алекса и пошутил на его счёт.
Прошло время и странное происшествие забылось. Как-то у рыбачьего баркаса стал барахлить мотор, и моряки повернули на починку к острову Алекса. Уже издалека им показалось нечто странное среди черных камней и белого снега. По мере приближения к острову удивление усиливалось.
На берегу моряки увидели много пластиковых женщин в ярких одеждах. Они смотрели на море словно идолы острова Пасхи.
Среди этих красочных манекенов стоял счастливый Алекс.
ОХОТНИКИ
Группа выступила ночью, часа за три до рассвета. У леса встали на лыжи. Прежде, чем двинуться дальше, решили перекурить. Участковый Портков раскрыл портсигар и предложил остальным угоститься. Попутчики решили не отказываться и потянулись за папиросами.
– Его надо брать пока темно, – объяснил Портков. – Когда спит, иначе не подпустит. Видит плохо, зато звериным слухом учует нас, как только появимся в его угодьях. Лишь бы не ошибиться. По следам он всё поймёт.
– И что из этого? – полусонный Десятников мотал головой, из-за шапки напоминавшую медвежью. – Пока зима и холод, ему на новое место не перебраться. Не для того он так капитально тут залёг.
– Год назад летом пытались взять – не получилось. Три дня кружил нас по дебрям, отгоняя от своего места. Теперь мы учёные. Правда, Козлов? Вот ты – бывший лесник, каждую веточку должен знать, каждую зверюгу понимать. А тогда тоже промахнулся…
– Хитрый он. А что я? Раньше, правда, всё здесь знал. Только лесничество закрыли. В лес теперь не зайти, сплошной бурелом. Реки бобры запрудили, так что кругом болота и бурьян. Всё изменилось. Ещё хорошо, что он нас тогда не погубил. А мог. Затащил бы на трясину или в овраг, где бери нас как на ладони…
– Ничего. Зато теперь ему не уйти, – успокоил участковый. – Зима.
– Он начнёт обороняться, – предположил Десятников. – Тогда смотри, ещё нас завалит. Отступать ему некуда.
– Раз так, пусть пощады не ждёт. – Козлов посмотрел на двух парней – Михаила и Алексея. – Поэтому вас и берём. Чтобы наверняка. Понятно?
– Зверь – он и есть зверь, – Десятников передёрнул затвор новенького карабина. – Весь район в страхе держит. Люди за ягодами и грибами боятся ходить. И откуда только в наших краях объявился? А вы, парни, не трусьте. Считайте, на охоту идём.
– А что, нам бояться какого-то бродягу, – ответил Михаил. – Прежде я его в лесу встречал. Сигаретами угощал.
– И что, он тебя не укокошил? – удивился Десятников.
– Мы не убивать его идём? – стало заметно, что второй паренёк, Алексей, слегка дрожал.
– Ты это что? От холода? – спросил его участковый.
– Нам пора. Я его тоже как-то видел…, – Козлов махнул рукой в сторону леса и кампания тронулась в путь. – Выглядит сурово. Заросший весь. Злой на весь мир. А вообще, обычный старик. Ему бы на печи лежать, а он шастает по лесам: зверей и людей пугает.
Нет, убивать не станем.
– Это как придётся. Не такой он старый, как ты говоришь. В любом случае, теперь всё это прекратим, – бросил на ходу участковый, выдыхая пар.
– Холодно сегодня,– произнёс Алексей...
До урочища добежали довольно быстро. Когда проходили мимо остова старинной церквушки, Портков перекрестился.
– Ты, что? – спросил его Десятников. – Это же развалины.
– Всё равно – святое место. Бог нам в помощь! С такого дела живыми бы вернуться! На зверя идём. Вы бы тоже помолились, – посоветовал участковый.
– Может лучше глотнём? От холода. А то молодой совсем озяб, – Козлов достал флягу.
– Убери... Когда закончим... Я вам про святое..., – укорил Портков.
За урочищем попали в бурелом и от лыж пришлось отказаться. Дальше вглубь чащобы пробирались по пояс в снегу, натыкаясь в темноте на острые ветки. Десятников чуть не лишился глаза и сильно ругался, а Козлов поранил ногу, разорвал штанину.
– Ещё немного, – тихо предупредил Портков. – Теперь молчок! Зверь где-то рядом.
А ещё метров через двести они увидели крошечную лесную избушку...
Всю свою жизнь Полина проводила в одиночестве. И разве удивительно? После того, как работы в деревне не стало, все толковые и сильные ушли отсюда. Она вот не смогла, ухаживала за родителями, пока были живы, а после идти было незачем и некуда. Мужчины в деревне на перечёт и такие, что лучше без них. Думала даже с соседкой сходиться, плевать, что стали бы осуждать. Да у той далёкие родственники нашлись где-то на юге. Укатила к ним приживалкой...
А тут повадился этот. Первое время незаметно. Один раз поутру нашла на крыльце лукошко с ягодами. Удивилась, кто-бы мог оставить. Чужие в деревню не приходили. Потом ещё раз. А когда услышала разговор, что в лесу отшельник поселился – догадалась. Вот тогда оставила на том месте пару коробков спичек и пачку соли. Забрал. С тех пор стали так общаться. Грибы и ягоды Полине не нужны – своё девать некуда, но приятно, что кому-то она нужна. Пусть даже так. А потом и повидались...
Женщину распирало любопытство: кто он? Вот и поджидала не одну ночь. А когда пришёл, набралась храбрости и выскочила на крыльцо. Он больше испугался, отпрянул. В темноте и рассмотреть не удалось как следует. Немолодой, заросший. Видно, что немытый, неухоженный. Однако, поблагодарил. Спросил, может из лесу принести чего-нибудь: пичугу какую, корягу или хворост. Она удивилась. Потом лишь поняла, что больше ему предложить нечего.
На следующий раз Полина пригласила его в дом, только отшельник категорически отказался и быстро засобирался обратно в лес.
Спросила его имя. Он не ответил...
Дальше показалось, стал её избегать. Осенью, когда похолодало, Полина положила на крыльцо старое тёплое одеяло, тулуп и валенки, а ещё инструмент. Тогда он впервые оставил записку на куске дерева, кривыми буквами: “Спасибо”. А инструмент вернул через месяц.
В деревне что только про него не говорили: и что беглый уголовник, и девок в лесу своём караулит (какие у нас девки!), что вор и браконьер...
Как-то Полина возвращалась из соседнего посёлка, да увязался за ней один местный, из блаженных. Пристал – не отцепишься. Хватать стал ручищами за разные места. Можно подумать: она молодая, хотя вроде и не старая тоже. И тут выскочил этот отшельник из леса. Отпугнул приставалу. Такого действительно испугаешься.
– Иди домой, не бойся. Я прослежу, что бы этот больше за тобой не ходил..., – успокоил он.
– А ты сам? Не хочешь? – смело спросила она.
– Что? – удивленные карие глаза смотрели из копны спутанных волос.
– Домой. Вместе, – никогда Полина не думала, что решится на такое.
– Нет, – глаза вмиг стали грустными.
– Ты, правда, беглый?
– От кого мне бегать…
И больше ничего не говоря, он вернулся в свой лес.
– Эй, как тебя? – несколько раз позвала его Полина. Но отшельник не ответил.
Женщина махнула рукой и пошла домой.
Больше его не видела...
Вечером к тётке Полине заглянул Алексей. Редкий гость. Да с чего бы ему ходить к этой женщине. Вот она и удивилась.
– Попрощаться зашел. Всё же в одной деревне жили. Уезжаю в город. Не хочу больше здесь.
– Понимаю, работы нет.
– Работы тоже нет, – повторил парень. – Убили мы... Портков с мужиками. Я с Михаилом просто стоял... Холодно нам было...
– Ты про что? – спросила она и тут же поняла, от испуга прикрыв от испуга рот ладошкой. – За что же?
– У него даже ружья не было. Бросили там как собаку. После всю дорогу шли и смеялись. Хвастались друг перед другом. Думал, хоть у церкви, что на урочище, остановятся...
– Они Бога не знают, – согласилась она.
Алексей покачал головой. Женщина отвернулась.
– Вот я говорю, замёрз сильно. Может выпить что у тебя есть?
...Когда он ушёл, Полина села на крыльцо и заплакала...
Дмитрий САРВИН
Режиссер, художник-постановщик, актер, писатель. Родился в 1975 году в городе Тула. Закончил Санкт-Петербургскую Государственную Академию Театрального Искусства: Мастерская профессора И. А. Богданова. Специальность – режиссура.
Режиссер-постановщик, художник-постановщик музыкального спектакля «Мертвые души» по одноименному произведению Н.В. Гоголя. (Театр «Камерная сцена», Москва). Спектакль получил Гран-при на международном ХХIV молодежном театральном фестивале «Русская классика» 2019 год в Москве. Произведения опубликованы в сборнике «Писатели детям», в журнале «Проза и публицистика», в сборнике «Гражданам детям», журнале «Страна Озарение» в сборнике «Страшные сказки». Победитель в литературном конкурсе «Байки из логова» и «Новые истории про Вини Пуха» Дарвинский музей (2019 г.) Номинант на Литературную премию «Ясная Поляна» (Литературный журнал «Союз писателей» № 1).
Режиссер, художник-постановщик, актер, писатель. Родился в 1975 году в городе Тула. Закончил Санкт-Петербургскую Государственную Академию Театрального Искусства: Мастерская профессора И. А. Богданова. Специальность – режиссура.
Режиссер-постановщик, художник-постановщик музыкального спектакля «Мертвые души» по одноименному произведению Н.В. Гоголя. (Театр «Камерная сцена», Москва). Спектакль получил Гран-при на международном ХХIV молодежном театральном фестивале «Русская классика» 2019 год в Москве. Произведения опубликованы в сборнике «Писатели детям», в журнале «Проза и публицистика», в сборнике «Гражданам детям», журнале «Страна Озарение» в сборнике «Страшные сказки». Победитель в литературном конкурсе «Байки из логова» и «Новые истории про Вини Пуха» Дарвинский музей (2019 г.) Номинант на Литературную премию «Ясная Поляна» (Литературный журнал «Союз писателей» № 1).
ЭТО ПИТЕР, ДЕТКА!
– Где вы были в пятницу в промежутке с десяти до двенадцати ночи?
– В пятницу?
– Да.
– С десяти до двенадцати?
– Да.
– Ночи?
– Ночи.
– Где я был?
– Вы все будете переспрашивать?
– Я был в уборной.
– Что вы там делали?
– В уборной?
– Да.
– Читал книгу Достоевского.
– Все два часа?
– На одном дыхании...
– Кто это может подтвердить?
– Только если Фёдор Михайлович...
– Как с ним связаться?
– Можно через медиума.
– Через кого?
– Медиум... (Делает пасы руками)
– Понял... кличка. Диктуйте адрес.
– Фёдора Михайловича или Медиума?
– Обоих...
– Записывайте: Петербург, кузнечный переулок, дом пять. С фасадной части здания будут каменные ступеньки ведущие вниз, как спуститесь по ним, сразу позвоните в звоночек...
– Это Медиум?
– Это Фёдор Михайлович...
– Где проживает Медиум?
– Пёс его знает!
– Пёс это тоже кличка?
– Пёс это собака, а какая у неё кличка я не знаю. Можно и Медиумом обозвать...
– Так Медиум это собака?
– И такое бывает... Если помните, то был такой осьминог Пауль, предсказывал футбольные матчи...
– Что?
– Осьминог Пауль Уэймут, в Германии его называли «Осьминог-оракул». Получил известность благодаря предполагаемой способности угадывать исходы матчей с участием футбольной сборной Германии. Обитал в океанариуме «Центр морской жизни» в Оберхаузене. После ошибки в предсказании, 20 января 2011 года, был съеден, а останки захоронены на территории океанариума. Сейчас его поклонники добиваются, что бы он был реабилитирован, а на территории океанариума был поставлен памятник в его честь.
– Осьминогу?
– Осьминогу – оракулу!
– Давайте вернёмся к вам.
– Давайте.
– Что читали?
– «Тупой полицейский».
– Что?
– Фёдор Михайлович Достоевский «Тупой полицейский». Смотрите сами, вот книга.
– Она без обложки. И титульного листа нет... и похоже из неё периодически вырывали листы...
– А что вы хотите?..
– Я хочу знать где вы были!
– Где я только не был... Кстати в Шлиссельбурге мне не понравилось...
– В пятницу с десяти до двенадцати ночи!
– В Шлиссельбурге?
– Нет, здесь, в Петербурге!
– В Петербурге!?
– Да.
– В пятницу ночью?
– Да.
– С десяти до двенадцати?
– Да.
– Да!
– Что «ДА»?
– Да – был в Питере, да в уборной, да читал книгу, да ночью с десяти до двенадцати...
– У Достоевского нет книги с названием «Тупой полицейский».
– Вы держите её в руках.
– Это «Преступление и наказание»!
– Почему вы так решили?
– Гражданин Дрожачих, хватит валять дурака, вас видели ночью в женской бане.
– Я Бэтмен...
– Кто?
– Я человек--летучая мышь.
– Как?
– Я супергерой и я хотел выпустить голых баб на волю!..
– Бред какой-то!
– Пустая баня охладила моё воспаленное воображение...
– Так значит вы признаете, что совершили несанкционированное проникновение в женскую баню.
– Что говорить, и Бэтмен иногда ошибается...
– Гражданин Дрожачих, вы арестованы за взлом и проникновение на частную территорию. Пройдемте со мной.
– Можно я забегу в уборную, с утра по глупости выпил кружку молока, а от молока я всегда...
– Избавьте меня от подробностей. Идите.
– О, благодарю! Джеймс, можно я книжечку свою у вас возьму?
– Как вы меня назвали?
– Джеймс Гордон. Теперь только вы знаете кто скрывается под маской Бэтмана.
– Идите вы уже куда шли.
– Спокойно, Джеймс, я тебя не выдам. Начинаем операцию под кодовым названием «Крыса в подполье»...
– Так, гражданин Дрожачих, давайте уже ничего не начинать, вы и так покуролесили вчера достаточно.
– Понял (подмигивает полицейскому), иду в ватерклозет и обещаю не смываться как в тот раз...
– Какой раз? Куда смываться?
– Тот раз и туда...
– Всё, хватит! Идите в уборную и далее я отведу вас в участок.
Дрожачих заговорщически подмигивает и уходит. В туалете раздается крик:
– Веронима! (и сразу звук спускаемой воды)
Полицейский инспектор ждёт. Потом намекающе легонько пинает дверь. Тишина в туалетной комнате начинает его раздражать и вдруг почуяв что-то неладное он резко распахивает дверь и забегает в уборную, но там никого нет. Лишь на холодным кафельном полу лежит книга без обложки и лёгкий сквозняк играет её страницами.
– Жёваный ты ж сахар! Как же так?! Как же он ушёл? Неужели смылся через...
Полицейский, не зная что делать, крутится на месте, трогает унитаз, простукивает стены, в надежде обнаружить тайник. Ничего не найдя, взволнованно выбегает на лестничную клетку, сбегает по ступеням вниз и выскочив на улицу видит, как от парадной с пронзительным визгом шин уносится в серый сумрак Питерского утра черный бэтмобиль.
– Где вы были в пятницу в промежутке с десяти до двенадцати ночи?
– В пятницу?
– Да.
– С десяти до двенадцати?
– Да.
– Ночи?
– Ночи.
– Где я был?
– Вы все будете переспрашивать?
– Я был в уборной.
– Что вы там делали?
– В уборной?
– Да.
– Читал книгу Достоевского.
– Все два часа?
– На одном дыхании...
– Кто это может подтвердить?
– Только если Фёдор Михайлович...
– Как с ним связаться?
– Можно через медиума.
– Через кого?
– Медиум... (Делает пасы руками)
– Понял... кличка. Диктуйте адрес.
– Фёдора Михайловича или Медиума?
– Обоих...
– Записывайте: Петербург, кузнечный переулок, дом пять. С фасадной части здания будут каменные ступеньки ведущие вниз, как спуститесь по ним, сразу позвоните в звоночек...
– Это Медиум?
– Это Фёдор Михайлович...
– Где проживает Медиум?
– Пёс его знает!
– Пёс это тоже кличка?
– Пёс это собака, а какая у неё кличка я не знаю. Можно и Медиумом обозвать...
– Так Медиум это собака?
– И такое бывает... Если помните, то был такой осьминог Пауль, предсказывал футбольные матчи...
– Что?
– Осьминог Пауль Уэймут, в Германии его называли «Осьминог-оракул». Получил известность благодаря предполагаемой способности угадывать исходы матчей с участием футбольной сборной Германии. Обитал в океанариуме «Центр морской жизни» в Оберхаузене. После ошибки в предсказании, 20 января 2011 года, был съеден, а останки захоронены на территории океанариума. Сейчас его поклонники добиваются, что бы он был реабилитирован, а на территории океанариума был поставлен памятник в его честь.
– Осьминогу?
– Осьминогу – оракулу!
– Давайте вернёмся к вам.
– Давайте.
– Что читали?
– «Тупой полицейский».
– Что?
– Фёдор Михайлович Достоевский «Тупой полицейский». Смотрите сами, вот книга.
– Она без обложки. И титульного листа нет... и похоже из неё периодически вырывали листы...
– А что вы хотите?..
– Я хочу знать где вы были!
– Где я только не был... Кстати в Шлиссельбурге мне не понравилось...
– В пятницу с десяти до двенадцати ночи!
– В Шлиссельбурге?
– Нет, здесь, в Петербурге!
– В Петербурге!?
– Да.
– В пятницу ночью?
– Да.
– С десяти до двенадцати?
– Да.
– Да!
– Что «ДА»?
– Да – был в Питере, да в уборной, да читал книгу, да ночью с десяти до двенадцати...
– У Достоевского нет книги с названием «Тупой полицейский».
– Вы держите её в руках.
– Это «Преступление и наказание»!
– Почему вы так решили?
– Гражданин Дрожачих, хватит валять дурака, вас видели ночью в женской бане.
– Я Бэтмен...
– Кто?
– Я человек--летучая мышь.
– Как?
– Я супергерой и я хотел выпустить голых баб на волю!..
– Бред какой-то!
– Пустая баня охладила моё воспаленное воображение...
– Так значит вы признаете, что совершили несанкционированное проникновение в женскую баню.
– Что говорить, и Бэтмен иногда ошибается...
– Гражданин Дрожачих, вы арестованы за взлом и проникновение на частную территорию. Пройдемте со мной.
– Можно я забегу в уборную, с утра по глупости выпил кружку молока, а от молока я всегда...
– Избавьте меня от подробностей. Идите.
– О, благодарю! Джеймс, можно я книжечку свою у вас возьму?
– Как вы меня назвали?
– Джеймс Гордон. Теперь только вы знаете кто скрывается под маской Бэтмана.
– Идите вы уже куда шли.
– Спокойно, Джеймс, я тебя не выдам. Начинаем операцию под кодовым названием «Крыса в подполье»...
– Так, гражданин Дрожачих, давайте уже ничего не начинать, вы и так покуролесили вчера достаточно.
– Понял (подмигивает полицейскому), иду в ватерклозет и обещаю не смываться как в тот раз...
– Какой раз? Куда смываться?
– Тот раз и туда...
– Всё, хватит! Идите в уборную и далее я отведу вас в участок.
Дрожачих заговорщически подмигивает и уходит. В туалете раздается крик:
– Веронима! (и сразу звук спускаемой воды)
Полицейский инспектор ждёт. Потом намекающе легонько пинает дверь. Тишина в туалетной комнате начинает его раздражать и вдруг почуяв что-то неладное он резко распахивает дверь и забегает в уборную, но там никого нет. Лишь на холодным кафельном полу лежит книга без обложки и лёгкий сквозняк играет её страницами.
– Жёваный ты ж сахар! Как же так?! Как же он ушёл? Неужели смылся через...
Полицейский, не зная что делать, крутится на месте, трогает унитаз, простукивает стены, в надежде обнаружить тайник. Ничего не найдя, взволнованно выбегает на лестничную клетку, сбегает по ступеням вниз и выскочив на улицу видит, как от парадной с пронзительным визгом шин уносится в серый сумрак Питерского утра черный бэтмобиль.
Тамара СЕЛЕМЕНЕВА
Родилась в ст. Брюховецкой Краснодарского края. Член СП России, литературных объединений им. Ф. Шкулёва (г.Видное) и «Рифма+» (пос. Развилка), участник литературной лаборатории «Красная строка» (Москва). Автор поэтического сборника «Из детства я храню любовь к земле» (2018) и малой прозы «Ах, эти домашние питомцы» (2020).
Лауреат конкурса Фонда «Великий Странник - Молодым» за рассказы «О братьях наших меньших»; бронзовый призёр Международного творческого конкурса «Гомер 2019» в номинации поэтический перевод стихов Уильяма Блейка; лауреат II Всероссийского литературного конкурса «Рядом» о животных, финалист литературной премии им. Сергея Есенина «Русь моя» за 2020 год, номинант премии «Писатель года 2020», Лауреат I и II Международного литературного фестиваля и другие. Награждена медалью «Сергей Есенин 125 лет».
Родилась в ст. Брюховецкой Краснодарского края. Член СП России, литературных объединений им. Ф. Шкулёва (г.Видное) и «Рифма+» (пос. Развилка), участник литературной лаборатории «Красная строка» (Москва). Автор поэтического сборника «Из детства я храню любовь к земле» (2018) и малой прозы «Ах, эти домашние питомцы» (2020).
Лауреат конкурса Фонда «Великий Странник - Молодым» за рассказы «О братьях наших меньших»; бронзовый призёр Международного творческого конкурса «Гомер 2019» в номинации поэтический перевод стихов Уильяма Блейка; лауреат II Всероссийского литературного конкурса «Рядом» о животных, финалист литературной премии им. Сергея Есенина «Русь моя» за 2020 год, номинант премии «Писатель года 2020», Лауреат I и II Международного литературного фестиваля и другие. Награждена медалью «Сергей Есенин 125 лет».
ОНИ ВСЁ-ТАКИ ВСТРЕТИЛИСЬ
Такой ранней и холодной зимы в Подмосковье не помнили. С первой декады ноября установились крепкие морозы. Люди стряхивали с обуви и одежды снег и спешили поскорее зайти в помещение, в тепло. У входа в торговый центр под навесом уже долгое время стоял чёрный пёс. И хотя на нём был ошейник, заметно, что он успел побродяжничать: всклокоченная немытая шерсть, впалый живот и растерянный взгляд. На вид собаке не было ещё и года. Тело напряжено, он дрожал, тянул нос к каждому новому посетителю и поворачивал морду вслед всем выходящим, пытался заглянуть в глаза. Казалось, весь его облик кричал : «Ну где же ты? Я скучаю! Я жду и так хочу домой!»
Две девочки – подростка остановились, стали гладить пса.
– Пёсик, хороший... – Он доверчиво жался к ним, принимая ласки, и, казалось, думал:
– Я очень хороший, послушный и добрый. Ну почему меня не ищет мой хозяин, и я никому не нужен? Я голоден, устал и замёрз. Возьмите меня!
Люся, симпатичная, с очень добрыми глазами, женщина примерно пятидесяти лет, заприметила собаку, как только пришла за покупками. Прошло не менее получаса, а пёс всё ещё стоял и чего-то ждал.
– Это ваша? – спросила она девочек.
– Нет, она, наверное, потерялась. Смотрите, какая хорошая, ласковая. Лабрадор, похоже. Может быть, Вы возьмёте?
Вздохнув, Люся покачала отрицательно головой и уехала домой. Она не могла взять собаку. Её Джой, старенький пинчер, поймёт, что ему нашли замену, будет ревновать и даже болеть. Кроме того, на небольшой жилплощади проживает большая семья, двое детишек...
Собака не выходила из головы, и через несколько часов Люся не выдержала и вновь отправилась к магазину. Понурый чёрный силуэт был виден издалека. Пёс всё также с надеждой в глазах встречал и провожал покупателей, высматривал, может кому-то окажется нужен. Люся поняла, что уже не уйдёт. А он словно только её и ждал, по первому зову вскочил в багажник машины.
Странно, предложенную кашу собака понюхала, но есть не стала. А вот сухой корм съела с удовольствием. Это ещё раз подтвердило, что раньше пёс имел хозяев, жил в хороших условиях, скорее всего в доме. «Значит, потерялся», – подумала Люся. И начались поиски. Во всех социальных сетях были размещены объявления, фото и видео. Пса по его реакции на разные клички решили звать Рэем. Он охотно и с готовностью садился, ложился, приносил предметы по команде апорт и даже полз!
– Чудо, а не пёс, – неоднократно хвалила Люся. – Жаль, у меня нет возможности оставить его себе. А с другой стороны, ведь плохо не только собаке. Где-то есть любящий хозяин или хозяйка, которые тоже страдают и, наверное, ищут её.
Наконец позвонил мужчина, представился Александром, подробно и с волнением в голосе расспрашивал: есть ли небольшой шрам под правой задней лапой, маленькое уплотнение на ухе, стерилизован ли ... Попросил поднести телефон к уху собаки. Услыхав его голос, пёс встрепенулся, радостно залаял и даже потрогал телефон лапой.
– Всё сходится, – заключил Александр. Со слов, у него были два годовалых лабрадора. Он ходил с ними на площадку, тренировал, обучал командам. И вот Лада осталась, а Рэй, именно так зовут его пса, потерялся, убежал на вечерней прогулке, испугавшись запущенных поблизости петард. Договорились о встрече у Люсиного дома.
Время шло, Александр не приехал ни в этот день, ни на другой и, странно, даже не позвонил. Собака тоже резко стала вести себя необычно: нервничала, подвывала, норовила выскочить за калитку. Её поведение как бы говорило: «Где хозяин? Ему плохо! Не случилось ли с ним чего?»
Александр так и не появился, на звонки, CMC не отвечал. Рэй загрустил и, словно понимая, что никому не нужен, целыми днями лежал у калитки и терпеливо ждал. На прогулках он оборачивался на всех проходящих мужчин. В ушах звучал голос хозяина, он помнил его такой родной запах, игры и работу на спортплощадке над командами. Ему очень нравились эти тренировки и он ждал их, с удовольствием подчиняясь командам главного в его жизни человека, друга, вожака их стаи! Пёс даже представлял, как хозяин приведёт его домой, как весело им будет с подружкой Ладой, они снова отправятся все вместе на охоту... Он даже выл от тоски.
Люся не бросила его и возобновила поиски. Через какое-то время позвонила женщина, сказала, что они с мужем хотят взять собаку и именно лабрадора. Когда они приехали, Люся пригласила соседку, заядлую собачницу, присутствовать при разговоре. Что-то их обеих настораживало. Что – понять не могли.
Марина, очень миловидная молодая, лет 25-ти, женщина, со вкусом и опрятно одетая. Муж, примерно вдвое старше неё, в каких-то не по сезону и не по возрасту несерьёзных, явно отрезанных от старых джинсов, бриджах. Работает таксистом. Собака понравилась. Марина настойчиво твердила:
– Всё, берём.
Роман просил ещё раз серьёзно подумать.
– Ведь ты не рынке и это не игрушка, живая душа, – повторял он. – Я целыми днями на работе. Все заботы, гуляния лягут на твои плечи.
Люся поставила обязательное условие созвонов и даже возможности посещения, хотела быть уверенной , что с Рэем всё в порядке. Наконец пара повела пса к машине. Обычно послушный, он упирался, пытался вырваться, растерянно оглядывался.
На следующий день новая хозяйка сообщила, что Рэю купили новый ошейник, поводок, и у них всё хорошо. Через несколько дней Люсей овладело неясное беспокойство. Марина отвечала как-то невпопад, заплетающимся языком убеждала, что всё у них нормально. Даже прислала по ватсапу фото собаки. Уткнувшись мордой в дверь пёс явно просился гулять, а может и совсем из этого дома. Люся интуитивно почувствовала, что Рэю там совсем не хорошо, и не всё в порядке.
Она связалась с Романом. Мужчина собирался звонить ей сам и огорошил признанием, что никакие они не муж и жена, вместе всего три месяца, квартиру снимают. Марина ведёт себя несерьёзно, ветрено, под разными предлогами периодически исчезает на 3-4 дня. Он согласился взять собаку, думал это сделает её более ответственной. А вчера вдруг узнал, что она наркоманка со стажем... плотно сидит на какой-то дряни. Он просит забрать собаку, так как намерен серьёзно заняться лечением Марины. Её все бросили, и если он не поможет, просто погибнет.
– Вот Вы даже собаку не бросили! А здесь – молодая жизнь, которая может оборваться в любой момент. Как только Вы заберёте пса, я определю Марину на лечение и обязательно вырву из этого болота!
Расстроенная сообщением Романа, переживая и за сбившуюся с пути молодую женщину, и за собаку Люся в тот же день, взяв с собой взрослую дочь, приехала к дому и попросила Марину выйти во двор. Еле держась на ногах, та присела на лавочку. Рэй вырвался с поводка и бросился к Ане, дочери Люси.
– Прости, видишь, это настоящая хозяйка нашлась. Я не могла ей отказать, – пояснила Люся, смущаясь от того, что приходится говорить неправду.
Марина сидела на лавочке с безучастным выражением на лице. Было понятно, что ей сейчас совсем не до собаки: «Заберёте, ну и ладно».
А в Люсином дворе вновь слышались команды и лай Рэя. Для него построили тёплую будку, Люся выводила его на прогулки и уже свыклась с тем, что собака останется у неё. Правда, держать его в доме она не могла. Как только Рэй входил, маленький Джой начинал трястись, забивался под диван, жалобно тявкал. Весь его вид кричал: «Уберите, я его боюсь, он меня съест!»
Примерно через месяц вдруг раздался звонок по домофону. Люся увидела незнакомого мужчину.
– Я Александр. Простите, что не приехал тогда. У меня был инфаркт. Телефон потерялся, позвонить тоже не мог. Но мысль, что Рэй нашёлся и мечты о встрече давали мне силы, помогли выздороветь, – сказал он, пытаясь заглянуть во двор, где у калитки стоял на задних лапах и нетерпеливо рвался на улицу Рэй.
– Хорошо, что Вы так подробно объяснили тогда, как Вас найти. Вот я и приехал. Пожалуйста, покажите мне собаку. Я так боялся, что Вы успеете его кому – нибудь отдать!
Люся открыла калитку и пёс вылетел, запрыгал, завертелся вокруг Александра. Он лизал его руки, мокрое от слёз лицо... Потом подбежал к своей спасительнице, опять к хозяину, стал нарезать вокруг них круги, демонстрируя, как он счастлив. Пёс улыбался, торжествовал: его хозяин нашёлся!
– Они всё-таки встретились! Это настоящий подарок и для них, и для меня! – подумала Люся. –Теперь всё будет хорошо!
Александр с Люсей периодически созваниваются, вместе радуются успехам Рэя на тренировках. На комиссии по итогам занятий пёс получил высокую для юниора оценку «Высокая перспектива.»
В феврале Люся была в Москве по делам и заказала такси для поездки домой за город. Подъехала машина, она села на заднее сидение, и, вот уж правду говорят, что «мир тесен»: водителем оказался Роман. Он сообщил, что Марина пролечилась, пересмотрела поведение, привезла своего ребёнка от мамы, о котором он раньше даже не знал.
И всё у них сейчас прекрасно. Скоро они исполнят свою общую мечту и возьмут щенка лабрадора.
Такой ранней и холодной зимы в Подмосковье не помнили. С первой декады ноября установились крепкие морозы. Люди стряхивали с обуви и одежды снег и спешили поскорее зайти в помещение, в тепло. У входа в торговый центр под навесом уже долгое время стоял чёрный пёс. И хотя на нём был ошейник, заметно, что он успел побродяжничать: всклокоченная немытая шерсть, впалый живот и растерянный взгляд. На вид собаке не было ещё и года. Тело напряжено, он дрожал, тянул нос к каждому новому посетителю и поворачивал морду вслед всем выходящим, пытался заглянуть в глаза. Казалось, весь его облик кричал : «Ну где же ты? Я скучаю! Я жду и так хочу домой!»
Две девочки – подростка остановились, стали гладить пса.
– Пёсик, хороший... – Он доверчиво жался к ним, принимая ласки, и, казалось, думал:
– Я очень хороший, послушный и добрый. Ну почему меня не ищет мой хозяин, и я никому не нужен? Я голоден, устал и замёрз. Возьмите меня!
Люся, симпатичная, с очень добрыми глазами, женщина примерно пятидесяти лет, заприметила собаку, как только пришла за покупками. Прошло не менее получаса, а пёс всё ещё стоял и чего-то ждал.
– Это ваша? – спросила она девочек.
– Нет, она, наверное, потерялась. Смотрите, какая хорошая, ласковая. Лабрадор, похоже. Может быть, Вы возьмёте?
Вздохнув, Люся покачала отрицательно головой и уехала домой. Она не могла взять собаку. Её Джой, старенький пинчер, поймёт, что ему нашли замену, будет ревновать и даже болеть. Кроме того, на небольшой жилплощади проживает большая семья, двое детишек...
Собака не выходила из головы, и через несколько часов Люся не выдержала и вновь отправилась к магазину. Понурый чёрный силуэт был виден издалека. Пёс всё также с надеждой в глазах встречал и провожал покупателей, высматривал, может кому-то окажется нужен. Люся поняла, что уже не уйдёт. А он словно только её и ждал, по первому зову вскочил в багажник машины.
Странно, предложенную кашу собака понюхала, но есть не стала. А вот сухой корм съела с удовольствием. Это ещё раз подтвердило, что раньше пёс имел хозяев, жил в хороших условиях, скорее всего в доме. «Значит, потерялся», – подумала Люся. И начались поиски. Во всех социальных сетях были размещены объявления, фото и видео. Пса по его реакции на разные клички решили звать Рэем. Он охотно и с готовностью садился, ложился, приносил предметы по команде апорт и даже полз!
– Чудо, а не пёс, – неоднократно хвалила Люся. – Жаль, у меня нет возможности оставить его себе. А с другой стороны, ведь плохо не только собаке. Где-то есть любящий хозяин или хозяйка, которые тоже страдают и, наверное, ищут её.
Наконец позвонил мужчина, представился Александром, подробно и с волнением в голосе расспрашивал: есть ли небольшой шрам под правой задней лапой, маленькое уплотнение на ухе, стерилизован ли ... Попросил поднести телефон к уху собаки. Услыхав его голос, пёс встрепенулся, радостно залаял и даже потрогал телефон лапой.
– Всё сходится, – заключил Александр. Со слов, у него были два годовалых лабрадора. Он ходил с ними на площадку, тренировал, обучал командам. И вот Лада осталась, а Рэй, именно так зовут его пса, потерялся, убежал на вечерней прогулке, испугавшись запущенных поблизости петард. Договорились о встрече у Люсиного дома.
Время шло, Александр не приехал ни в этот день, ни на другой и, странно, даже не позвонил. Собака тоже резко стала вести себя необычно: нервничала, подвывала, норовила выскочить за калитку. Её поведение как бы говорило: «Где хозяин? Ему плохо! Не случилось ли с ним чего?»
Александр так и не появился, на звонки, CMC не отвечал. Рэй загрустил и, словно понимая, что никому не нужен, целыми днями лежал у калитки и терпеливо ждал. На прогулках он оборачивался на всех проходящих мужчин. В ушах звучал голос хозяина, он помнил его такой родной запах, игры и работу на спортплощадке над командами. Ему очень нравились эти тренировки и он ждал их, с удовольствием подчиняясь командам главного в его жизни человека, друга, вожака их стаи! Пёс даже представлял, как хозяин приведёт его домой, как весело им будет с подружкой Ладой, они снова отправятся все вместе на охоту... Он даже выл от тоски.
Люся не бросила его и возобновила поиски. Через какое-то время позвонила женщина, сказала, что они с мужем хотят взять собаку и именно лабрадора. Когда они приехали, Люся пригласила соседку, заядлую собачницу, присутствовать при разговоре. Что-то их обеих настораживало. Что – понять не могли.
Марина, очень миловидная молодая, лет 25-ти, женщина, со вкусом и опрятно одетая. Муж, примерно вдвое старше неё, в каких-то не по сезону и не по возрасту несерьёзных, явно отрезанных от старых джинсов, бриджах. Работает таксистом. Собака понравилась. Марина настойчиво твердила:
– Всё, берём.
Роман просил ещё раз серьёзно подумать.
– Ведь ты не рынке и это не игрушка, живая душа, – повторял он. – Я целыми днями на работе. Все заботы, гуляния лягут на твои плечи.
Люся поставила обязательное условие созвонов и даже возможности посещения, хотела быть уверенной , что с Рэем всё в порядке. Наконец пара повела пса к машине. Обычно послушный, он упирался, пытался вырваться, растерянно оглядывался.
На следующий день новая хозяйка сообщила, что Рэю купили новый ошейник, поводок, и у них всё хорошо. Через несколько дней Люсей овладело неясное беспокойство. Марина отвечала как-то невпопад, заплетающимся языком убеждала, что всё у них нормально. Даже прислала по ватсапу фото собаки. Уткнувшись мордой в дверь пёс явно просился гулять, а может и совсем из этого дома. Люся интуитивно почувствовала, что Рэю там совсем не хорошо, и не всё в порядке.
Она связалась с Романом. Мужчина собирался звонить ей сам и огорошил признанием, что никакие они не муж и жена, вместе всего три месяца, квартиру снимают. Марина ведёт себя несерьёзно, ветрено, под разными предлогами периодически исчезает на 3-4 дня. Он согласился взять собаку, думал это сделает её более ответственной. А вчера вдруг узнал, что она наркоманка со стажем... плотно сидит на какой-то дряни. Он просит забрать собаку, так как намерен серьёзно заняться лечением Марины. Её все бросили, и если он не поможет, просто погибнет.
– Вот Вы даже собаку не бросили! А здесь – молодая жизнь, которая может оборваться в любой момент. Как только Вы заберёте пса, я определю Марину на лечение и обязательно вырву из этого болота!
Расстроенная сообщением Романа, переживая и за сбившуюся с пути молодую женщину, и за собаку Люся в тот же день, взяв с собой взрослую дочь, приехала к дому и попросила Марину выйти во двор. Еле держась на ногах, та присела на лавочку. Рэй вырвался с поводка и бросился к Ане, дочери Люси.
– Прости, видишь, это настоящая хозяйка нашлась. Я не могла ей отказать, – пояснила Люся, смущаясь от того, что приходится говорить неправду.
Марина сидела на лавочке с безучастным выражением на лице. Было понятно, что ей сейчас совсем не до собаки: «Заберёте, ну и ладно».
А в Люсином дворе вновь слышались команды и лай Рэя. Для него построили тёплую будку, Люся выводила его на прогулки и уже свыклась с тем, что собака останется у неё. Правда, держать его в доме она не могла. Как только Рэй входил, маленький Джой начинал трястись, забивался под диван, жалобно тявкал. Весь его вид кричал: «Уберите, я его боюсь, он меня съест!»
Примерно через месяц вдруг раздался звонок по домофону. Люся увидела незнакомого мужчину.
– Я Александр. Простите, что не приехал тогда. У меня был инфаркт. Телефон потерялся, позвонить тоже не мог. Но мысль, что Рэй нашёлся и мечты о встрече давали мне силы, помогли выздороветь, – сказал он, пытаясь заглянуть во двор, где у калитки стоял на задних лапах и нетерпеливо рвался на улицу Рэй.
– Хорошо, что Вы так подробно объяснили тогда, как Вас найти. Вот я и приехал. Пожалуйста, покажите мне собаку. Я так боялся, что Вы успеете его кому – нибудь отдать!
Люся открыла калитку и пёс вылетел, запрыгал, завертелся вокруг Александра. Он лизал его руки, мокрое от слёз лицо... Потом подбежал к своей спасительнице, опять к хозяину, стал нарезать вокруг них круги, демонстрируя, как он счастлив. Пёс улыбался, торжествовал: его хозяин нашёлся!
– Они всё-таки встретились! Это настоящий подарок и для них, и для меня! – подумала Люся. –Теперь всё будет хорошо!
Александр с Люсей периодически созваниваются, вместе радуются успехам Рэя на тренировках. На комиссии по итогам занятий пёс получил высокую для юниора оценку «Высокая перспектива.»
В феврале Люся была в Москве по делам и заказала такси для поездки домой за город. Подъехала машина, она села на заднее сидение, и, вот уж правду говорят, что «мир тесен»: водителем оказался Роман. Он сообщил, что Марина пролечилась, пересмотрела поведение, привезла своего ребёнка от мамы, о котором он раньше даже не знал.
И всё у них сейчас прекрасно. Скоро они исполнят свою общую мечту и возьмут щенка лабрадора.
Лариса КЕФФЕЛЬ
Родилась и выросла в Москве. Училась в музыкальной школе имени
М. Ростроповича. После средней школы окончила Московский Библиотечный техникум и, далее, Московский Государственный институт Культуры по специализации «Художественная литература и искусство».
Профессия - библиограф. С 1986 года работала в Тимирязевской библиотечной системе г. Москвы, затем перешла на работу зав. сектором чит. зала в Университет Дружбы народов им. П.Лумумбы. В 1993 году вышла замуж и уехала в Германию.
Разведена. Живу уже около 20 лет в г. Майнц. Работала в научной библиотеке Высшей Католической школы Майнца. (Земля Райнланд - Пфальц) на Юго-Западе Германии. Хорошо владею немецким, но пишу только на русском. Писала стихи с юности. Готовы к публикации два романа, несколько рассказов. Люблю театр, живопись, книги.
Родилась и выросла в Москве. Училась в музыкальной школе имени
М. Ростроповича. После средней школы окончила Московский Библиотечный техникум и, далее, Московский Государственный институт Культуры по специализации «Художественная литература и искусство».
Профессия - библиограф. С 1986 года работала в Тимирязевской библиотечной системе г. Москвы, затем перешла на работу зав. сектором чит. зала в Университет Дружбы народов им. П.Лумумбы. В 1993 году вышла замуж и уехала в Германию.
Разведена. Живу уже около 20 лет в г. Майнц. Работала в научной библиотеке Высшей Католической школы Майнца. (Земля Райнланд - Пфальц) на Юго-Западе Германии. Хорошо владею немецким, но пишу только на русском. Писала стихи с юности. Готовы к публикации два романа, несколько рассказов. Люблю театр, живопись, книги.
СОН В ЗИМНЮЮ НОЧЬ
Рассказ-антиутопия
Юстус час назад ввалился домой из горнолыжного рая. В Шамбери утром был сильный туман. Думали, что задержат рейс. Пронесло. Распогодилось.
Он бесцельно щелкал пультом от телевизора, удобно вытянув ноги на мягком диване. Политические каналы пролистывал не задерживаясь, вот уже несколько лет они вещали одно и то же. Оно и понятно. Кто платит девушку, тот ее и танцует. Танцевал девушку, то есть страну, с недавнего времени, разумеется, Свальный — лидер Партии Любителей Свобод, сокращенно ПЛюС. ПлюСовцам власть в руки упала, как говорится, нежданно-негаданно. Когда мировой либерал-интернационал, поднатужившись, сковырнул Трампа, российскому президенту выставили ультиматум: гражданская война или «почетная» отставка. Он выбрал отставку.
Вот тут мировые властители и вытащили из нафталина Свального с его ПЛюСом. И Россия погрузилась в глубины свобод.
Ох как они ликовали, но, как выяснилось, и царствовать тоже надо уметь. Начались «продвинутые реформы» по-ПЛюСовски — Содом и Гоморра по сравнению с ними покажутся захудалыми пуританскими деревушками, весьма отсталыми в своих фантазиях.
Видимо, от долгого «сидения» этих радетелей за свободы прорывало во все возможные, иногда — прямо противоположные стороны. Один указ отменял другой или противоречил предыдущему. Политическая жизнь стала непредсказуемой. Такая внезапность и противоречивость будоражила, не успевали вводить и запрещать. В Думе было тоже «нарядно». На ее трибуне не утихали громогласные речи, наполненные призывами и взаимными обвинениями. Социалистов было еще многовато. Коалиция у Свального с «зелеными» не вытанцовывалась. Левые, которые раньше с пеной у рта кричали с трибуны о пустой казне сменили в одно мгновенье приоритеты, чудесным образом закричали оттуда же о православии, исконности-пасконности, русском менталитете, не приемлющем мужеложство, о гражданской войне, о конце света не забыли. И Сталина вспоминали, и тут же, еще не успев сойти с трибуны, торопливо осеняли себя крестом. Призывали на свою сторону действующих архимандритов, владык и игуменов. Владыки приезжали в Думу, переполошив всех клобуками и рясами, печально по дороге благословляя желающих, поднимались на трибуну, долго, проникновенно увещевали, кару Божью подтверждали. Ничего не отрицали. И обещали молиться о России. А что еще они могли сделать?
ПЛюСовцы в долгу не оставались. Свобода личности превыше всего! Отвоеванные в «боях» завоевания они отдавать не собирались и наслаждались истерикой беспомощной оппозиции и привилегиями правящей партии.
Стало модным принадлежать к сексуальным меньшинствам, которые быстренько превратили в большинства. Партия Любителей Свобод ввела разнообразные свободы: от обязательного гомофильства до зоофильства и допустимости педофилии. «Нарядная» Дума денно и нощно исправно принимала законы, правовые акты. С высунутыми языками бегали «наверх» — советоваться. Свальный и его присные одобряли. Подмахивали, не читая, важно насупившись.
Россия — не та страна, которая, как говорится, «с чувством глубокого удовлетворения» принимала эти, всех цветов и оттенков, трансгендерные пертурбации. Собирались недовольные. Поджигали все, что под руку попадалось. А попадались на каждом шагу их клубы; на массажных салонах и магазинах появились вывески: «Обслуживаем только…», оттуда вываливались бесстыдно целующиеся парочки. Их бил пролетариат, которому, как, впрочем, и всегда, нечего было терять, кроме оков. Там и тут слышались взрывы и стрельба.
Как известно, плоха та революция, которая не может себя защитить. ПЛюСовцы, которые раньше кричали: «Человеческая жизнь священна! Не вы дали, не вам и отнимать!», мыслили, как и все, кто хоть раз делал революции, поэтому пошли дальше западной либерастии и, неожиданно для всех, и для западных шефов тоже, ввели смертную казнь. Было сказано, что это временно. Пока не расчистят авгиевы конюшни — не расправятся с патриотами-сопротивленцами и сомневающимися, не утихомирят это «быдло тупое», которым ПЛюСовцы всегда считали народ. Шефы легко согласились, и мировые СМИ вещали двадцать четыре часа в сутки, что так, мол, для дела надо. Революционная ситуация. Как всех утихомирят — отменят. «Подмогнуть» России было милым делом, тем более денег они для этого не просили.
Юс неплохо знал историю, поэтому опасался, что это навсегда, ибо наше на всех этапах коллабирующее прошлое позволяло делать неутешительные прогнозы развития дальнейшей ситуации — нет ничего более постоянного, чем временные меры.
Он устало отшвырнул пульт в сторону. Дикторы в стиле унисекс раздражали, невозможно было понять, где она, а где он. ОНО! Приказано было слово «мама» не употреблять. «Родитель один», «родитель два». Детей в школе с третьего класса вызывали к директору и требовали определиться с ориентацией. Строго следили, чтобы они пили гормоны и превращались в «иное». За ослушание и несоблюдение новых порядков грозили штрафы и даже тюремные сроки.
Юс опять потянулся за пультом. Ткнул наугад. На экране засветился логотип с косыми штрихами. Теперь он стал главным. Первым. Канал «Ливень» передавал репортаж. В объектив камеры масляно облизывался… палач, оказавшийся при ближайшем рассмотрении среднестатистическим, законопослушным гражданином, в простонародье именуемым «Васей Пупкиным». Юс удрученно покачивал головой. Все-таки ПЛюСовцам надо отдать должное в области мерзкой изобретательности. Они не просто транслировали казни в СМИ, они еще и палача выбирали из народа. Этакую лотерею изобрели с сомнительным кровавым призом.
Да, видимо, денег у любителей сдачи Ленинграда и баварского пива все же не хватало, потому что профессию палача они возобновлять не стали, а решили, как с судом присяжных, — присылать письма людям. Ты должен совершить смертную казнь, иначе тебя самого того…
Хотят всех повязать. Чтоб не отмыться!
Так ничего и не найдя в «ящике», Юс потянулся к телефону.
Для него подруга Мара, успешная журналистка, всегда откладывала все свои дела. Узнав, что Юс вернулся, она налетела, словно вихрь, поставив его холостяцкую квартиру на дыбы, перевернув все вверх дном. Лишь через пару часов они добрались до ресторана. Похмелье нагло расползалось по его организму. Он злился, что так вчера набрался. А всё Мара! Надо было пить мужской, классический напиток — водку! А они пили то кальвадос, как Ремарк, то, вспомнив Хемингуэя, заказывали ледяной мартини, то прикладывались к граппе, как Тонино Гуэрра. У него в глазах до сих пор пульсировал этот писательский беспредел. Он-то тут при чем? Вот если бы от выпитого писать начать, как Хэм… Юс страдальчески застонал, потер виски, пытаясь заставить себя встать.
Юс собирался уходить, когда на глаза ему попалась кипа рекламы и неразобранной почты. Он поморщился от головной боли и принялся перебирать. Рекламу сбрасывал на пол, письма закидывал в портфель, можно и в конторе прочитать. Извещение… Что еще за извещение? Надо бы сегодня заехать, получить на почте, вдруг новое дело наклюнется? Он щелкнул замочком портфеля и заученно повторил выходную мантру: ключи, очки, мобильный, портмоне. Всё, пошел!
Он толкнул дверь, на которой сияла золотая табличка с гравировкой:
«Адвокатская контора.
Матвей Моисеевич Гельман.
Юстус Юзефович Варсава».
В конторе он начал рассказывать Матвею, с которым они были совладельцами, как проводил время в Куршавелях, но тот слушал вполуха. Собирался на суд.
— Смотри, Марка узнает, получишь удар в причинное место, — ржал Мася. «Масенький» — так называла его супруга, с завидным постоянством по двадцать раз на дню названивающая в офис и доканывающая его по громкой связи долгими душещипательными беседами, развлекая сотрудников и заставляя клиентов впадать в истерику от невозможности прекратить этот поток сознания и приступить наконец к делу. И все хихикали. А «Масенького» сократили до «Маси».
— Чего гогочете, идиоты? Это она нежно, — пытался объяснить Матвей, а потом махнул рукой на двусмысленные намеки персонала. Он быстро отходил. Быстро прощал. Быстро забывал подлости коллег.
— Мотя, ты что, не видишь, что этот перец в Dolce&Gabbana у тебя дело перехватил? Дело было на одну трубку. А ты?
— А что, теперь ему морду бить или что?
— Или что!
Юсу было жалко Масю. Рохля, подкаблучник, преданный друг — что еще надо человеку, чтобы выглядеть посмешищем? Матвей напоминал героев Чехова, нескладных, застенчивых и гениальных. Внешне и внутренне они были абсолютными антиподами. Юс — высокий, спортивный, со щеткой густых, коротко стриженных, красиво седеющих волос, с ярко выраженной харизмой лидера. Он поражал собеседника широкой эрудицией, ярким остроумием, переходящим, если того требовали обстоятельства, в ядовитый сарказм. Тембр голоса Юса волшебным образом воздействовал не только на прекрасную половину человечества, но и неизменно обезоруживал судей и прокуроров, вне зависимости от их гендерной принадлежности. Мася же, напротив, был небольшого роста, кругленький, как колобок, с добродушной физиономией и наивным детским взглядом голубых глаз, что было иллюзией, потому что хитрее и мудрее Маси надо было еще поискать.
Закон он знал как свои пять пальцев и в полнейшем хаосе «поплывшего» либерального законодательства вдохновенно и изобретательно выискивал прорехи для своих подопечных, чем и заслужил авторитет у сильных мира сего и славу победителя во всех делах, за которые брался. Спрос на него у воротил отечественного бизнеса превышал предложение. Иногда от особо назойливых клиентов было бы неплохо отстреливаться. Колоритную внешность его, как вишенку на торте, довершала блестящая лысина, похожая на цезуру католического монаха. На переговорах он часто полировал свое сокровище платком и при этом виновато улыбался.
Мася наконец отсмеялся, вытирая слезы и сморкаясь. Вдруг о чем-то вспомнил. Ужас отразился в его по-винни-пуховски округлившихся глазах. Схватив портфель, он зажал его подбородком, на ходу надевая пальто, влез в рукав, крутясь волчком, не попадая в другой, и выбежал.
— Я в суд. Буду завтра.
— Хорошо, что не через десять лет, — пошутил Юстус, пытаясь разорвать следующее письмо. — Где-то мой нож для разрезания писем? Неделю меня не было, а уже полный бардак.
Оглядев пустую контору, Юс вздохнул. Эх, жаль, что Мася улизнул! Только он один и мог оценить всю прелесть последних сплетен о российской элите. Все убежали. Обед. Даже рассказать некому. С каким удовольствием еще пару дней назад он разрезал лыжные альпийские склоны! До чего ж было хорошо! И никаких тебе клиентов, мандантов, фигурантов. В какой-то момент среди этого праздника жизни поймал себя на мысли, что все, что он делает, — делает из-за денег. Он давно уже потерял это чувство полета, отвоеванной справедливости, чему на семинарах их учил профессор права — седовласый интеллигент с заплатками на локтях видавшего виды пиджака. Старая гвардия, таких сейчас не делают. Его поколение — все зубастые, палец в рот не клади, руку откусят, один галстук стоит с центровой пентхаус, но подзабыли первое и главное, что должно являться их высшим предназначением, призванием, — служение Истине. Звучит по нынешним временам высокопарно, но это так.
Когда он прилетел, как раз все бурно обсуждали происшествие, взорвавшее весь курорт. Два дня назад модельку одну нашли убитой на склоне. Эскортница. Звали ее то ли Рыбка, то ли Птичка. Красивые девки, а ума нет. Всё хотят сразу, вот дяденьки-толстосумы и режут их почем зря. Поучиться в университете переломятся. Не понимают, что чем ты независимей, тем привлекательней для мужиков.
Интересно, его тоже расстреляют, этого Бервегова, или они неприкасаемые у нас? Типа «у вас своя свадьба, а у нас своя». Зря они. Всё в один момент может измениться. Кто был никем, тот станет всем.
Юс отстегнул лыжи. Мимо пробежала компания из четырех девчонок, на ходу кидая на него одобрительно-оценивающие взгляды. Он нахмурился. «Удостоился. За олигарха, небось, приняли. Видно, еще неопытные».
Темный, будто энергетически вбирающий собеседника, взгляд, сухощавое телосложение марафонца и великолепное владение горными лыжами снискали ему расположение персонала отеля — ну и постояльцев, особенно женского пола. Да и какой он адвокат, если не умеет влезть в душу? С ним с удовольствием заговаривали, выбалтывали секреты, делились свежими сплетнями, так что время в Куршавелях он провел с пользой, но вот эта заноза в сердце… Истина. Никак не мог забыть фото этой девчонки, от которой рябило в глазах во всех новостных ресурсах Интернета. Красивая красотой молодой пантеры, охотницы, а лет-то ей сколько? За шмотки, за «Периньон» в бокале, развлекуху с папиком на шелковых простынях положила жизнь свою. Не прожила ее, и парня-то хорошего не встретила, молодой сильной любви не испытала. Ребенок был бы у нее красивый. Глазастая. Все тыркалась с этими… И оплакивать ее некому, кроме матери из какого-нибудь забытого богом провинциального городка с одним обнищавшим градообразующим заводом.
Юс понял, что начинает хандрить. Когнитивный диссонанс разъедал все внутренности. Что это с ним? У него самого карьера идет в гору. Дела он берет только выигрышные, клиенты все — те же папики. Платят — грех жаловаться. О чем бишь он? Ах, да! Истина… Профессор в потертом пиджаке. Тот часто повторял им – молодым студентам: «В ваших руках жизнь человека — вашего подзащитного. Вам дан механизм права, выработанный веками. Используйте его по назначению». Он любил цитировать великого Руссо: «Тысячи путей ведут к заблуждению. К истине — только один». Его «Исповедь». Равенство граждан перед законом — как основа общества. А скольких толстосумов, откровенно циничных подонков, он вытаскивал, отмазывал от «десятки», и скольких девчонок, таких вот, как эта, оставлял на обочине, валял в грязи, доказывая виновность невиновной в погоне за известностью, за деньгами! Мысли, мысли… Откуда ни возьмись накатившее чувство вины. Момент истины? Как не вовремя! Витаминчиков, что ли, попить? Да какие тут, к шутам, витаминчики помогут?
Да… Не так он хотел провести здесь отпуск.
Рассказ-антиутопия
Юстус час назад ввалился домой из горнолыжного рая. В Шамбери утром был сильный туман. Думали, что задержат рейс. Пронесло. Распогодилось.
Он бесцельно щелкал пультом от телевизора, удобно вытянув ноги на мягком диване. Политические каналы пролистывал не задерживаясь, вот уже несколько лет они вещали одно и то же. Оно и понятно. Кто платит девушку, тот ее и танцует. Танцевал девушку, то есть страну, с недавнего времени, разумеется, Свальный — лидер Партии Любителей Свобод, сокращенно ПЛюС. ПлюСовцам власть в руки упала, как говорится, нежданно-негаданно. Когда мировой либерал-интернационал, поднатужившись, сковырнул Трампа, российскому президенту выставили ультиматум: гражданская война или «почетная» отставка. Он выбрал отставку.
Вот тут мировые властители и вытащили из нафталина Свального с его ПЛюСом. И Россия погрузилась в глубины свобод.
Ох как они ликовали, но, как выяснилось, и царствовать тоже надо уметь. Начались «продвинутые реформы» по-ПЛюСовски — Содом и Гоморра по сравнению с ними покажутся захудалыми пуританскими деревушками, весьма отсталыми в своих фантазиях.
Видимо, от долгого «сидения» этих радетелей за свободы прорывало во все возможные, иногда — прямо противоположные стороны. Один указ отменял другой или противоречил предыдущему. Политическая жизнь стала непредсказуемой. Такая внезапность и противоречивость будоражила, не успевали вводить и запрещать. В Думе было тоже «нарядно». На ее трибуне не утихали громогласные речи, наполненные призывами и взаимными обвинениями. Социалистов было еще многовато. Коалиция у Свального с «зелеными» не вытанцовывалась. Левые, которые раньше с пеной у рта кричали с трибуны о пустой казне сменили в одно мгновенье приоритеты, чудесным образом закричали оттуда же о православии, исконности-пасконности, русском менталитете, не приемлющем мужеложство, о гражданской войне, о конце света не забыли. И Сталина вспоминали, и тут же, еще не успев сойти с трибуны, торопливо осеняли себя крестом. Призывали на свою сторону действующих архимандритов, владык и игуменов. Владыки приезжали в Думу, переполошив всех клобуками и рясами, печально по дороге благословляя желающих, поднимались на трибуну, долго, проникновенно увещевали, кару Божью подтверждали. Ничего не отрицали. И обещали молиться о России. А что еще они могли сделать?
ПЛюСовцы в долгу не оставались. Свобода личности превыше всего! Отвоеванные в «боях» завоевания они отдавать не собирались и наслаждались истерикой беспомощной оппозиции и привилегиями правящей партии.
Стало модным принадлежать к сексуальным меньшинствам, которые быстренько превратили в большинства. Партия Любителей Свобод ввела разнообразные свободы: от обязательного гомофильства до зоофильства и допустимости педофилии. «Нарядная» Дума денно и нощно исправно принимала законы, правовые акты. С высунутыми языками бегали «наверх» — советоваться. Свальный и его присные одобряли. Подмахивали, не читая, важно насупившись.
Россия — не та страна, которая, как говорится, «с чувством глубокого удовлетворения» принимала эти, всех цветов и оттенков, трансгендерные пертурбации. Собирались недовольные. Поджигали все, что под руку попадалось. А попадались на каждом шагу их клубы; на массажных салонах и магазинах появились вывески: «Обслуживаем только…», оттуда вываливались бесстыдно целующиеся парочки. Их бил пролетариат, которому, как, впрочем, и всегда, нечего было терять, кроме оков. Там и тут слышались взрывы и стрельба.
Как известно, плоха та революция, которая не может себя защитить. ПЛюСовцы, которые раньше кричали: «Человеческая жизнь священна! Не вы дали, не вам и отнимать!», мыслили, как и все, кто хоть раз делал революции, поэтому пошли дальше западной либерастии и, неожиданно для всех, и для западных шефов тоже, ввели смертную казнь. Было сказано, что это временно. Пока не расчистят авгиевы конюшни — не расправятся с патриотами-сопротивленцами и сомневающимися, не утихомирят это «быдло тупое», которым ПЛюСовцы всегда считали народ. Шефы легко согласились, и мировые СМИ вещали двадцать четыре часа в сутки, что так, мол, для дела надо. Революционная ситуация. Как всех утихомирят — отменят. «Подмогнуть» России было милым делом, тем более денег они для этого не просили.
Юс неплохо знал историю, поэтому опасался, что это навсегда, ибо наше на всех этапах коллабирующее прошлое позволяло делать неутешительные прогнозы развития дальнейшей ситуации — нет ничего более постоянного, чем временные меры.
Он устало отшвырнул пульт в сторону. Дикторы в стиле унисекс раздражали, невозможно было понять, где она, а где он. ОНО! Приказано было слово «мама» не употреблять. «Родитель один», «родитель два». Детей в школе с третьего класса вызывали к директору и требовали определиться с ориентацией. Строго следили, чтобы они пили гормоны и превращались в «иное». За ослушание и несоблюдение новых порядков грозили штрафы и даже тюремные сроки.
Юс опять потянулся за пультом. Ткнул наугад. На экране засветился логотип с косыми штрихами. Теперь он стал главным. Первым. Канал «Ливень» передавал репортаж. В объектив камеры масляно облизывался… палач, оказавшийся при ближайшем рассмотрении среднестатистическим, законопослушным гражданином, в простонародье именуемым «Васей Пупкиным». Юс удрученно покачивал головой. Все-таки ПЛюСовцам надо отдать должное в области мерзкой изобретательности. Они не просто транслировали казни в СМИ, они еще и палача выбирали из народа. Этакую лотерею изобрели с сомнительным кровавым призом.
Да, видимо, денег у любителей сдачи Ленинграда и баварского пива все же не хватало, потому что профессию палача они возобновлять не стали, а решили, как с судом присяжных, — присылать письма людям. Ты должен совершить смертную казнь, иначе тебя самого того…
Хотят всех повязать. Чтоб не отмыться!
Так ничего и не найдя в «ящике», Юс потянулся к телефону.
Для него подруга Мара, успешная журналистка, всегда откладывала все свои дела. Узнав, что Юс вернулся, она налетела, словно вихрь, поставив его холостяцкую квартиру на дыбы, перевернув все вверх дном. Лишь через пару часов они добрались до ресторана. Похмелье нагло расползалось по его организму. Он злился, что так вчера набрался. А всё Мара! Надо было пить мужской, классический напиток — водку! А они пили то кальвадос, как Ремарк, то, вспомнив Хемингуэя, заказывали ледяной мартини, то прикладывались к граппе, как Тонино Гуэрра. У него в глазах до сих пор пульсировал этот писательский беспредел. Он-то тут при чем? Вот если бы от выпитого писать начать, как Хэм… Юс страдальчески застонал, потер виски, пытаясь заставить себя встать.
Юс собирался уходить, когда на глаза ему попалась кипа рекламы и неразобранной почты. Он поморщился от головной боли и принялся перебирать. Рекламу сбрасывал на пол, письма закидывал в портфель, можно и в конторе прочитать. Извещение… Что еще за извещение? Надо бы сегодня заехать, получить на почте, вдруг новое дело наклюнется? Он щелкнул замочком портфеля и заученно повторил выходную мантру: ключи, очки, мобильный, портмоне. Всё, пошел!
Он толкнул дверь, на которой сияла золотая табличка с гравировкой:
«Адвокатская контора.
Матвей Моисеевич Гельман.
Юстус Юзефович Варсава».
В конторе он начал рассказывать Матвею, с которым они были совладельцами, как проводил время в Куршавелях, но тот слушал вполуха. Собирался на суд.
— Смотри, Марка узнает, получишь удар в причинное место, — ржал Мася. «Масенький» — так называла его супруга, с завидным постоянством по двадцать раз на дню названивающая в офис и доканывающая его по громкой связи долгими душещипательными беседами, развлекая сотрудников и заставляя клиентов впадать в истерику от невозможности прекратить этот поток сознания и приступить наконец к делу. И все хихикали. А «Масенького» сократили до «Маси».
— Чего гогочете, идиоты? Это она нежно, — пытался объяснить Матвей, а потом махнул рукой на двусмысленные намеки персонала. Он быстро отходил. Быстро прощал. Быстро забывал подлости коллег.
— Мотя, ты что, не видишь, что этот перец в Dolce&Gabbana у тебя дело перехватил? Дело было на одну трубку. А ты?
— А что, теперь ему морду бить или что?
— Или что!
Юсу было жалко Масю. Рохля, подкаблучник, преданный друг — что еще надо человеку, чтобы выглядеть посмешищем? Матвей напоминал героев Чехова, нескладных, застенчивых и гениальных. Внешне и внутренне они были абсолютными антиподами. Юс — высокий, спортивный, со щеткой густых, коротко стриженных, красиво седеющих волос, с ярко выраженной харизмой лидера. Он поражал собеседника широкой эрудицией, ярким остроумием, переходящим, если того требовали обстоятельства, в ядовитый сарказм. Тембр голоса Юса волшебным образом воздействовал не только на прекрасную половину человечества, но и неизменно обезоруживал судей и прокуроров, вне зависимости от их гендерной принадлежности. Мася же, напротив, был небольшого роста, кругленький, как колобок, с добродушной физиономией и наивным детским взглядом голубых глаз, что было иллюзией, потому что хитрее и мудрее Маси надо было еще поискать.
Закон он знал как свои пять пальцев и в полнейшем хаосе «поплывшего» либерального законодательства вдохновенно и изобретательно выискивал прорехи для своих подопечных, чем и заслужил авторитет у сильных мира сего и славу победителя во всех делах, за которые брался. Спрос на него у воротил отечественного бизнеса превышал предложение. Иногда от особо назойливых клиентов было бы неплохо отстреливаться. Колоритную внешность его, как вишенку на торте, довершала блестящая лысина, похожая на цезуру католического монаха. На переговорах он часто полировал свое сокровище платком и при этом виновато улыбался.
Мася наконец отсмеялся, вытирая слезы и сморкаясь. Вдруг о чем-то вспомнил. Ужас отразился в его по-винни-пуховски округлившихся глазах. Схватив портфель, он зажал его подбородком, на ходу надевая пальто, влез в рукав, крутясь волчком, не попадая в другой, и выбежал.
— Я в суд. Буду завтра.
— Хорошо, что не через десять лет, — пошутил Юстус, пытаясь разорвать следующее письмо. — Где-то мой нож для разрезания писем? Неделю меня не было, а уже полный бардак.
Оглядев пустую контору, Юс вздохнул. Эх, жаль, что Мася улизнул! Только он один и мог оценить всю прелесть последних сплетен о российской элите. Все убежали. Обед. Даже рассказать некому. С каким удовольствием еще пару дней назад он разрезал лыжные альпийские склоны! До чего ж было хорошо! И никаких тебе клиентов, мандантов, фигурантов. В какой-то момент среди этого праздника жизни поймал себя на мысли, что все, что он делает, — делает из-за денег. Он давно уже потерял это чувство полета, отвоеванной справедливости, чему на семинарах их учил профессор права — седовласый интеллигент с заплатками на локтях видавшего виды пиджака. Старая гвардия, таких сейчас не делают. Его поколение — все зубастые, палец в рот не клади, руку откусят, один галстук стоит с центровой пентхаус, но подзабыли первое и главное, что должно являться их высшим предназначением, призванием, — служение Истине. Звучит по нынешним временам высокопарно, но это так.
Когда он прилетел, как раз все бурно обсуждали происшествие, взорвавшее весь курорт. Два дня назад модельку одну нашли убитой на склоне. Эскортница. Звали ее то ли Рыбка, то ли Птичка. Красивые девки, а ума нет. Всё хотят сразу, вот дяденьки-толстосумы и режут их почем зря. Поучиться в университете переломятся. Не понимают, что чем ты независимей, тем привлекательней для мужиков.
Интересно, его тоже расстреляют, этого Бервегова, или они неприкасаемые у нас? Типа «у вас своя свадьба, а у нас своя». Зря они. Всё в один момент может измениться. Кто был никем, тот станет всем.
Юс отстегнул лыжи. Мимо пробежала компания из четырех девчонок, на ходу кидая на него одобрительно-оценивающие взгляды. Он нахмурился. «Удостоился. За олигарха, небось, приняли. Видно, еще неопытные».
Темный, будто энергетически вбирающий собеседника, взгляд, сухощавое телосложение марафонца и великолепное владение горными лыжами снискали ему расположение персонала отеля — ну и постояльцев, особенно женского пола. Да и какой он адвокат, если не умеет влезть в душу? С ним с удовольствием заговаривали, выбалтывали секреты, делились свежими сплетнями, так что время в Куршавелях он провел с пользой, но вот эта заноза в сердце… Истина. Никак не мог забыть фото этой девчонки, от которой рябило в глазах во всех новостных ресурсах Интернета. Красивая красотой молодой пантеры, охотницы, а лет-то ей сколько? За шмотки, за «Периньон» в бокале, развлекуху с папиком на шелковых простынях положила жизнь свою. Не прожила ее, и парня-то хорошего не встретила, молодой сильной любви не испытала. Ребенок был бы у нее красивый. Глазастая. Все тыркалась с этими… И оплакивать ее некому, кроме матери из какого-нибудь забытого богом провинциального городка с одним обнищавшим градообразующим заводом.
Юс понял, что начинает хандрить. Когнитивный диссонанс разъедал все внутренности. Что это с ним? У него самого карьера идет в гору. Дела он берет только выигрышные, клиенты все — те же папики. Платят — грех жаловаться. О чем бишь он? Ах, да! Истина… Профессор в потертом пиджаке. Тот часто повторял им – молодым студентам: «В ваших руках жизнь человека — вашего подзащитного. Вам дан механизм права, выработанный веками. Используйте его по назначению». Он любил цитировать великого Руссо: «Тысячи путей ведут к заблуждению. К истине — только один». Его «Исповедь». Равенство граждан перед законом — как основа общества. А скольких толстосумов, откровенно циничных подонков, он вытаскивал, отмазывал от «десятки», и скольких девчонок, таких вот, как эта, оставлял на обочине, валял в грязи, доказывая виновность невиновной в погоне за известностью, за деньгами! Мысли, мысли… Откуда ни возьмись накатившее чувство вины. Момент истины? Как не вовремя! Витаминчиков, что ли, попить? Да какие тут, к шутам, витаминчики помогут?
Да… Не так он хотел провести здесь отпуск.
Он все еще пытался хорохориться. Это все зимняя депрессуха. Пройдет. Ему хотелось позлословить с Масей и сотрудницами о безобразиях новых русских, но, как назло, рассказывать было некому. Он насмотрелся таких заоблачных вывертов, а еще больше наслушался от барменов. Горнолыжный курорт — это способ получения информации. Не надо «спящих» никуда засылать. Эти вообще не спят. Неспящие всегда одни и те же: бармены, портье, горничные, швейцары. Доложат обо всем в лучшем виде. Другими мыслями, посетившими его за облаками, он, разумеется, не собирался ни с кем делиться, оставив их для личного употребления.
Отыскав наконец нож, Юс стал разрезать следующий конверт. Письмо. «Вас выбрали… исполнить приговор смертной казни. Отказ карается по закону».
— Оля! — почему-то заорал он, зовя секретаршу, от неожиданного совпадения куршавельских мыслей и реальности.
«Ах, да, — вспомнил Юс, — у всех обед». Он никак не мог прийти в себя.
Юстус перечитал письмо. Его выбрали, чтобы убить человека. Убить по закону. Суд уже был. Кто это? Что это за человек? Да как они посмели! Уроды гендерные! В голове всплыло немецкое «Arschloch» — «жопа».
Он схватил мобильный и набрал номер.
— Мася? Ты где?
— Подъезжаю к суду.
— Ты мне нужен.
— А Оленька для этого дела не подойдет? — съязвил недовольный Мася. — Золотенький, ты вгоняешь меня в краску!
— Трепло! — шутки Маси сейчас только разозлили его.
— Что-то серьезное? — насторожился Мася. Слышно было даже по мобильному, как он лихорадочно соображал, что на него наваливается.
— Меня выбрали, чтобы убить человека!
— Что-о-о?
— Я держу в руках письмо.
— Быстро же они! — заценил Мася, сопя в трубку. — Подъезжай через час к суду. Я тут уже постараюсь закончить. Пообедаем. Обмозгуем.
Они сидели в тихом ресторанчике. Очень голодный Мася уплетал стейк. Он всегда был голодный. Возмещение работы мозга и безрукая жена-интеллектуалка с книжкой на диване.
Юс раздраженно ждал. Мася рассказывал, как он разделал под орех противоположную сторону. Брызги от жующего и объясняющего Маси долетали до Юстуса.
— Ты меня не слушаешь! — Мася вытер рот. — Прости, пытался тебя отвлечь. Давай твое письмо.
Простой конверт. Печать. Письмо из Управления по исполнению судебных решений.
— Я не буду этого делать, — сказал Юстус.
Мася заломил руки, как третьеразрядный актер провинциального театра.
— Так нельзя! Сейчас? На этой волне? — Мася покрутил головой, ослабляя галстук. — Отказ пахнет конфискацией, отдадут под суд. Загремишь под фанфары, бедовая твоя голова!
Помолчали.
— Слушай, Матвей! — Юс редко называл его так. — Не в службу, а в дружбу, узнай, когда рассматривали дело? Как шло обсуждение в суде присяжных? Что за состав? Ты можешь мне достать материалы уголовного дела?
— Куда ты лезешь? Зачем это тебе? Лучше не знать! — заныл Мася и, как баба, пригорюнился, подперев щеку.
— Достанешь или нет?
— Ну что мне с тобой делать? Баран ты упертый! — Мася задумчиво комкал салфетку, как бы прикидывая, кого можно задействовать. — Конечно, достану, только что это даст? — Мася округлил глаза, с каким-то страхом глядя на Юса. — Да, брат, ты попал!
Юстус шел пыльными коридорами за человеком в штатском. Человек завел его в какую-то комнату. Принесли дело.
— Сколько у меня времени?
— Как закончите — позвоните! — сотрудник показал на звонок.
— Хорошо. Камеры отключены?
— Обижаете!
— Спасибо.
Он сел, посмотрел. Вытащил мобильник. Положил рядом. Надел очки. Что же это за человек, для которого он должен стать палачом?
Юс открыл дело. На него с фотографии смотрело смутно знакомое лицо. Парень. Постойте… Это же Владик! Сосед по подъезду в спальном районе, где была у него раньше квартира. Пару лет назад он купил себе студию в центре и забыл, как страшный сон, безликие многоэтажки, вечно грохочущее вагоны проходящей мимо электрички. Владик?! Расстрел? А что он сделал? Хороший был мальчишка. Всегда здоровался, с пацаньем у подъезда не болтался. Что он мог сделать?
Что?! Убил отца?! Что за чушь!
Юстус сосредоточился и начал читать.
Рассмотрел фотографии. Нож со следами крови. Прочитал показания свидетелей. Главных свидетелей было двое. Женщина, которая, утверждала, что видела убийство сквозь окна проходящего поезда, и старик-сосед. А, этот старый брюзга! Юс его знал. Вечно совал свой нос в чужие дела, на всех жаловался, участвовал в любой подъездной склоке.
Посмотрел, как была выстроена линия защиты. Никак не выстроена. Одни прорехи. Адвокату было фиолетово. Госзащита! По теперешним временам надо бы платить в адвокатский фонд, как в пенсионный, тогда, по крайней мере, случись что — защита еще почешется. Деньги — это тоже аргумент. Деньги… Юс задумался. Человеческая жизнь и сребреники. А как это еще назвать? Твоя неквалифицированная, можно сказать — никакая защита, и парень погиб. Как мы спокойно спим со всем этим? Ну, если картина ясна и мы имеем дело с кровожадным маньяком, волчарой, взалкавшим крови и бешено режущим всех подряд в своем беге, тогда без вопросов. Бешеной собаке семь верст не крюк и семьдесят семь человек уконтрапупить — только начать, разжечь аппетит. Он их и не видит в своем затуманенном сознании. Но мальчик восемнадцати лет? Нормальный парень. Кажется, он учился музыке, ходил с чехлом, Юс не помнил — гитара или виолончель? Велосипед сам ремонтировал, даже Юсу помог один раз подтянуть цепь. Не ботаник, но и не дворовый тип. Сам по себе.
«Если у вас возникнет сомнение в виновности обвиняемого, то вы должны вынести вердикт “невиновен”. Если сомнений нет, тогда вы с чистой совестью признаете его виновным» — это Юс помнил еще с лекций в университете.
Присяжные… Что присяжные? Как шло обсуждение? Обсуждали долго. Надо же! Четыре часа. Значит, были сомнения. Кто был против? Мася узнает. У него связи. У него везде связи. Еще бы ему характера, позиции, твердости.
Юстус сфотографировал нужные листы, улики, оперативные фото с места преступления, сделанные прибывшими по вызову сыскарями.
Так, что мы имеем в сухом остатке? Мальчик невиновен. Это Юс мог сказать с полной определенностью. Отца его он знал плохо, но видел иногда, как они шли откуда-то. Отец что-то выговаривал ему, а Влад молча кивал. Мать, как он узнал от соседей, умерла, когда Владу не было и девяти.
Вредный дед, который что-то там услышал, жил прямо под ними. В чем он там клятвенно заверял судью? Вот с него и начнем.
Потом женщина. Что ее заставило солгать? Желание хоть на день стать интересной персоной? Чтобы ее показывали в прайм-тайм все каналы? Дура. Как они все лезут в телевизор — от простушек до всех этих «звезд» шоу бизнеса и кино! Информационный повод, все равно какой. За минуту славы или позора готовы отдать Царствие Небесное! Дал же Господь работенку… Лучше камни таскать!
Хорошо бы поговорить с мальчиком. Как это можно сделать? Надо как-то его подбодрить. Кассацию можно подавать только при очень определенных недоделках. Ну что же. Послужим этой самой Истине. Он вспомнил молодость, риск, азарт ищейки, идущей по следу. Надо ему было в операх остаться!
Придется пролезать в игольное ушко. Он представил нескончаемые лабиринты коридоров в Судебной коллегии по уголовным делам, сопротивление Фемиды, уже начавшей переваривать деликатес — а тут надо выплюнуть, — кислые мины многочисленных судей и важных чиновников, головную боль от многочасовых препирательств в Минюсте. Человеческая жизнь стоит того. А жизнь этого мальчика даже не совсем ему чужая. Все-таки сосед.
— Матюша! Слушай, мне нужно поговорить с мальчиком. Где он?
— Где-где? Не в санатории, конечно. В «Матросской». В одиночке.
— Как выбить свидание?
— No pasaran! Ты что, думаешь, что я — Господь Бог?
— Но все же и не последний в коллегии. Тряхни связями!
— Я и так уже трясу всем, чем можно!
Юстус предъявил удостоверение.
— Он же осужден? — удивился дежурный.
— Мы подали кассацию, — Юс протянул разрешение на свидание.
— А! — дежурный открыл решетку. — Отца прибил, а вы с ним возитесь.
Щелкнул автоматический замок. Юс вошел в комнату для свиданий адвокатов с сидельцами.
Вынул фотокопии дела. Положил на стол. Мобильник. Ручка. Лязгнула дверь камеры.
Осужденного отцеубийцу ввели с опущенной головой, руки сзади сковывали наручники.
— Снимите!
— У вас полчаса. — Дежурный щелкнул дверью.
Юс вынул булку с котлетой. Колу. Парень посмотрел на него, не понимая. Узнал. Тихо сел.
— Здравствуйте. А я вас знаю. Вы…
— Ш-ш-ш! — Юстус приставил палец к губам. — Я один из адвокатов, которые будут вести твое дело.
— Какое дело? Меня же осудили?
— Мы подали кассационную жалобу. — Юс смотрел на своего новоиспеченного подзащитного, жадно заглатывающего большие куски. — Не подавись. Запивай!
— Угу! — Парень хлебнул из банки.
Какое-то время Юс молчал, давая парню поесть. Осунувшееся бледное лицо, желтые следы сошедших синяков под правым глазом и на запястьях.
— Тебя били? — спросил Юс.
Парнишка еле заметно кивнул, опасливо покосившись на дверь.
— Священник к тебе приходит? — Вопрос заставил парня перестать вгрызаться в булку и внимательнее присмотреться к сидящему напротив.
— Приходил один раз. — Парень удивленно ждал, что спросят дальше.
— Библию оставил?
— Нет.
— Попроси, пусть оставит тебе Библию, и читай. Ни о чем не думай.
Он знал отца Александра много лет. Надо поговорить с ним. Пусть поддержит парня, пока будет длиться эта бодяга.
— Он только сказал, что родителей убивать нельзя.
— Никого убивать нельзя. — Юстус погладил его по шершавой руке, в которой тот еще держал остатки булки. — А ты и не убивал, — утвердительно произнес Юс.
— Нет, не убивал! — мальчишка пытался крепиться, но слезы лились прямо в набитый котлетой рот.
— Ну, ну! Не плачь! Все будет хорошо!
Парень быстро проглотил остатки котлеты, запил колой. Юстус улыбнулся.
— Наелся? — Юс протянул ему салфетку.
Парень вытер руки.
— Спасибо.
— Кто убил — знаешь?
— Знаю.
— А почему на суде молчал?
— Мне бы не поверили.
— Больно много ты понимаешь! Следствие проверило бы эту версию. Может, и вырулили бы на нее. Ведь это она? — Юстус вынул из папки фото.
— Она там с кем-то, с ментами, то есть… Я хотел сказать, а они меня — бить.
— Ладно. Пошерстим их осиное гнездо.
— Она нашу квартиру хотела купить. К отцу приставала. С придачей. У нас же большая. Еще с мамой получали.
— А отец?
— Ни в какую!
— Ясно. Скажи мне, она носит очки?
— Да.
— А на суде адвокат твой… — Юс заглянул в дело, — Коровкин… Что же он ничего не сказал?
Парень пожал плечами.
— К присяге ее без очков привели?
— Без очков.
— Ясно.
Юстус остановил свой спортивный «мерс» у двери УВД. Под стеклом оставил записку: «Спутниковое слежение. Видеорегистратор». Замкнул руль, включил сирену. Только капкана не хватает. Предосторожности были не лишними. Районец был еще тот. Бронкс отдыхает. Машину местные умельцы могли раздеть за секунды.
Вошел. Спросил участкового. Дожевывая что-то, вышел, обтянутый тесным кителем уполномоченный. По меткому выражению классика, «упасть может — отжаться никогда».
— Вы с участка Владислава Берестова?
— Это который отца убил?
Юс не отвечал, вопросительно глядя. Перед ним во всей красе, судя по всему, стоял один из подельников дамочки в очках. Как там у великих? «Если уж взял паузу, то держи ее».
— Мой участок, — стражу порядка было неуютно от странного, темного взгляда незнакомца.
— Квартира опечатана?
— А вы кто такой?
— Представитель наследников.
— У него нет наследников! — заволновался почему-то полицейский.
— Откуда вы знаете?
Участковый поперхнулся.
Для начала Юс навестил того самого вредного деда, который, увидев Юса и услышав про Влада, почему-то шарахнулся от двери и быстро начал путанно и нескладно каяться. Так что заставить его подписать показания, оправдывающие подзащитного, оказалось делом несложным. Уже спускаясь по лестнице, мельком взглянул на дверь своей бывшей квартиры, обитой ободранным, порыжевшим от времени дермантином, и, стараясь глубоко не вдыхать кислый запах чего-то съестного, стоящий на лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, сбежал вниз и облегченно выскочил из подъезда. Перешел через железнодорожные пути. Ругаться он не любил, да и не изменишь ничего. Человека убить — что курицу зарезать! Ведь вот подонки! Как они квартиру собирались заполучить? Нотариус? Шайка-лейка!
Открыла ему дверь помятая, со следами возлияний, женщина. Она придерживала рукой расходящийся несвежий халат, под которым ничего не наблюдалось. Выглядит на все свои сорок пять. Хотя… На ней было то, что нужно, чтобы возбудить Юса. На ней были очки.
— Вы кто?
— Дед Пихто! — он толкнул ее легонько назад в квартиру.
— Помогите! — пискнула она, готовясь уже завизжать. Даже широко раскрыла рот. Но пока соображала. Попятилась. Споткнулась. Тапки слетели.
— Тихо! Ну-ка, сядь!
Она опасливо присела на край стула, не сводя с него лихорадочного взгляда:
— Чего вам?
Судя по всему, «девушка» участвовала во многих передрягах и сейчас, бегая глазами, прикидывала, от кого на этот раз по ее душу прибыл посланец.
— Хату снимаешь? Риелтор?
— А твое какое собачье дело?
— Есть дело, раз спрашиваю. — Юс огляделся, бросил взгляд из окна. Действительно близко. — Значит, так. Ты сейчас мне напишешь, что оговорила парня. Ты не видела, что он убивал отца, потому что ты была без очков.
— Не буду!
— Будешь, — Юс помолчал, подготавливая удар. — Да! И не забудь написать, кто убивал! В тюрьме тебе будет спокойнее, иначе жизни тебе — пока я иду вниз по лестнице.
— Ты, что ли, пристрелишь? — женщина в ужасе смотрела на него. — Ты кто?
— Какая разница? Ты не обо мне, а о подельнике своем из отделения напротив думай. Он, поди, уже с братвой созванивается.
Женщина стала белой как мел и схватилась за голову. Халат распахнулся.
— Да прикройся ты! — Юс положил перед ней ручку, бумагу. — Давай! Не тяни!
— «Чистуху» оформишь?
Она дописала. Юс еще читал сей опус, когда раздались настойчивые трели звонка, а затем послышались тяжелые, повторяющиеся удары. Дверь затрещала.
— Это они! — она вцепилась ему в руку.
— А? Жить хочешь? — он усмехнулся. — Сказал бы я тебе… Бога благодари!
В комнату, шумно топоча, ворвались опера. Следом вошел Мася.
Серега Бовчаров, старший опергруппы, покрутил головой и одобрительно ухмыльнулся. Спрятал пистолет, протягивая руку.
— ЗдорОво, Юс! Всё не угомонишься!
— Наша служба и опасна, и трудна! — пропел Юс. — Присмотрите за участковым. Думаю, нотариус, юридическая крыша у них какая-то должна быть, ну и братва местная. — Юс подумал. — Пощупать бы этого Коровкина. Может, и ему чего заплатили.
— Когда-нибудь его пристрелят, — резюмировал Мася, кивая с усмешкой, выдающей восхищение другом, на Юстуса.
— Типун тебе на язык! — отмахнулся Юс.
Садясь в «мерс», заметил про себя: «Не раздели. Жить становится лучше».
Парень вышел из ворот, щурясь на яркий зимний день и неуверенно озираясь.
— Влад! — крикнул Юс. Подошел. — Здорово! — похлопал по плечу. — Ну! Вдохни воздух свободы. Как? — сам вдохнул, подавая пример. — Это же чистый кислород!
«Матросская тишина» находилась совсем не в экологичном месте, но свобода лучше кислорода.
Парень посмотрел на него, желваки ходили.
— Ну-ну. Всё уже позади. — Юс обнял его за плечи и повел к машине, стоящей в нескольких метрах.
Дома он накормил его омлетом из десяти яиц. Роясь на столе, что-то ища, наткнулся на бумажку.
«Вас выбрали… Исполнить приговор смертной казни. Отказ карается по закону».
Юс искоса посмотрел на парня. Влад наворачивал имбирные пряники, прихлебывая из кружки Юса. Бросил скомканную бумажку в помойное ведро. Присел за стол:
— Вкусно?
— Угу!
— Ну, ешь. Я пойду мусор выброшу.
…Прошел год. Юстус стал уже забывать случившееся, как страшный сон. Кино жизни закрутилось дальше, как написанный на коленке второсортный сериал: текущие раскадровки с наплывающими друг на друга крупными и общими планами, уходящим светом, натурой, бездарными диалогами, в мелькании которых не оставалось места и времени для стойких чувств и воспоминаний. Для рефлексии. Ее заменяло снотворное на ночь. И опять: новые дела, клиенты. Свистопляска на политическом Олимпе. Только успевай разевать рот в немом ужасе!
Давно стемнело, хотя был только шестой час. Юс ввалился в подъезд, оставляя на ухоженных коврах холла мокрые следы. Вахтер с профессиональной радостью махнул рукой из-за конторки. Мол, узнал. Здрасьте! Юс вильнул в сторону скоростных лифтов, предвкушая радость от вечернего чая и романа Даррелла, но тормознул, вернулся, с ненавистью глядя на почтовый ящик. Надо выбросить, напихали за неделю. Вытащил ворох рекламы. На плиточный пол подъезда выпало извещение. Сердце почему-то подскочило к самому горлу.
На почте он показал паспорт. Ему отдали письмо. Синий штамп «Управление по исполнению судебных решений» вместо адреса отправителя. Открыл… Руки предательски тряслись, строчки прыгали, выплясывая дьявольский танец: «…новая возможность… исполнить гражданский долг… Вы должны…» В глазах у него потемнело. Он покачнулся.
— Вам плохо? — испугалась большеглазая девушка в окошке. Вскочила. — Дать вам воды?
— Спасибо, не надо. Сейчас пройдет, — пробормотал он.
Юс повернулся и побрел к выходу. С трудом толкнул тяжелую дверь. Вышел в темноту улицы. Была зима. Как тогда. В лицо ему ударил ледяной порыв ветра, обжигая колким снегом.
Некоторые пояснения к рассказу,
или Послесловие от автора
Я слышала разные мнения об этой моей попытке показать ожидающее нас при определенных обстоятельствах, возможное будущее. Хочу кое-что прояснить любителям строгой, действующей на сегодняшний день законности. Мой рассказ — антиутопия! Антиутопия — это изображение деградации социальных и законодательных функций государства. Некий форс-мажор, чрезвычайная ситуация, военное положение, при котором все действующие законы перестают работать. Легко предположить, что последователи Свального — скорее дилетанты-революционеры, чем профессионалы-государственники. Действия подобных натур эмоциональны и противоречивы, и таким же является их законотворчество. Оно скорее прецедентное, чем юридически доктринированное. В описанных мною событиях возможного будущего правила выбора палача из народа работали без сбоев, пока вдруг не попался опытный адвокат. Вот он и нашел одну дыру в законодательстве «времени перемен». Нет в описываемом мною обществе никаких «законных сил», не надо применять к ним наше действующее законодательство, ибо это — сплошной волюнтаризм. Свальный и его свита вполне могли по логике сюжета и до расстрельных «троек» времен военного коммунизма докатиться. А что? Ради либеральной свободы можно пойти и на любые притеснения.
Что касается личности моего главного героя — «адвоката дьявола»… Юс — адвокат. Натура прагматичная и даже циничная — профессия обязывает, — а он бесплатно пошел вытаскивать парня, по сути, рискуя карьерой. Мог бы сходить и стрельнуть, подумаешь… Налицо явная смена характера героя, его ценностных принципов. Видимо, не все добрые душевные начала он растерял за годы своей беспринципной работы, сохранил что-то хорошее… Я хочу верить в такого утопического адвоката и хотела бы, чтобы и мой читатель тоже поверил. Сначала ужаснулся, а затем с облегчением и надеждой вздохнул.
Отыскав наконец нож, Юс стал разрезать следующий конверт. Письмо. «Вас выбрали… исполнить приговор смертной казни. Отказ карается по закону».
— Оля! — почему-то заорал он, зовя секретаршу, от неожиданного совпадения куршавельских мыслей и реальности.
«Ах, да, — вспомнил Юс, — у всех обед». Он никак не мог прийти в себя.
Юстус перечитал письмо. Его выбрали, чтобы убить человека. Убить по закону. Суд уже был. Кто это? Что это за человек? Да как они посмели! Уроды гендерные! В голове всплыло немецкое «Arschloch» — «жопа».
Он схватил мобильный и набрал номер.
— Мася? Ты где?
— Подъезжаю к суду.
— Ты мне нужен.
— А Оленька для этого дела не подойдет? — съязвил недовольный Мася. — Золотенький, ты вгоняешь меня в краску!
— Трепло! — шутки Маси сейчас только разозлили его.
— Что-то серьезное? — насторожился Мася. Слышно было даже по мобильному, как он лихорадочно соображал, что на него наваливается.
— Меня выбрали, чтобы убить человека!
— Что-о-о?
— Я держу в руках письмо.
— Быстро же они! — заценил Мася, сопя в трубку. — Подъезжай через час к суду. Я тут уже постараюсь закончить. Пообедаем. Обмозгуем.
Они сидели в тихом ресторанчике. Очень голодный Мася уплетал стейк. Он всегда был голодный. Возмещение работы мозга и безрукая жена-интеллектуалка с книжкой на диване.
Юс раздраженно ждал. Мася рассказывал, как он разделал под орех противоположную сторону. Брызги от жующего и объясняющего Маси долетали до Юстуса.
— Ты меня не слушаешь! — Мася вытер рот. — Прости, пытался тебя отвлечь. Давай твое письмо.
Простой конверт. Печать. Письмо из Управления по исполнению судебных решений.
— Я не буду этого делать, — сказал Юстус.
Мася заломил руки, как третьеразрядный актер провинциального театра.
— Так нельзя! Сейчас? На этой волне? — Мася покрутил головой, ослабляя галстук. — Отказ пахнет конфискацией, отдадут под суд. Загремишь под фанфары, бедовая твоя голова!
Помолчали.
— Слушай, Матвей! — Юс редко называл его так. — Не в службу, а в дружбу, узнай, когда рассматривали дело? Как шло обсуждение в суде присяжных? Что за состав? Ты можешь мне достать материалы уголовного дела?
— Куда ты лезешь? Зачем это тебе? Лучше не знать! — заныл Мася и, как баба, пригорюнился, подперев щеку.
— Достанешь или нет?
— Ну что мне с тобой делать? Баран ты упертый! — Мася задумчиво комкал салфетку, как бы прикидывая, кого можно задействовать. — Конечно, достану, только что это даст? — Мася округлил глаза, с каким-то страхом глядя на Юса. — Да, брат, ты попал!
Юстус шел пыльными коридорами за человеком в штатском. Человек завел его в какую-то комнату. Принесли дело.
— Сколько у меня времени?
— Как закончите — позвоните! — сотрудник показал на звонок.
— Хорошо. Камеры отключены?
— Обижаете!
— Спасибо.
Он сел, посмотрел. Вытащил мобильник. Положил рядом. Надел очки. Что же это за человек, для которого он должен стать палачом?
Юс открыл дело. На него с фотографии смотрело смутно знакомое лицо. Парень. Постойте… Это же Владик! Сосед по подъезду в спальном районе, где была у него раньше квартира. Пару лет назад он купил себе студию в центре и забыл, как страшный сон, безликие многоэтажки, вечно грохочущее вагоны проходящей мимо электрички. Владик?! Расстрел? А что он сделал? Хороший был мальчишка. Всегда здоровался, с пацаньем у подъезда не болтался. Что он мог сделать?
Что?! Убил отца?! Что за чушь!
Юстус сосредоточился и начал читать.
Рассмотрел фотографии. Нож со следами крови. Прочитал показания свидетелей. Главных свидетелей было двое. Женщина, которая, утверждала, что видела убийство сквозь окна проходящего поезда, и старик-сосед. А, этот старый брюзга! Юс его знал. Вечно совал свой нос в чужие дела, на всех жаловался, участвовал в любой подъездной склоке.
Посмотрел, как была выстроена линия защиты. Никак не выстроена. Одни прорехи. Адвокату было фиолетово. Госзащита! По теперешним временам надо бы платить в адвокатский фонд, как в пенсионный, тогда, по крайней мере, случись что — защита еще почешется. Деньги — это тоже аргумент. Деньги… Юс задумался. Человеческая жизнь и сребреники. А как это еще назвать? Твоя неквалифицированная, можно сказать — никакая защита, и парень погиб. Как мы спокойно спим со всем этим? Ну, если картина ясна и мы имеем дело с кровожадным маньяком, волчарой, взалкавшим крови и бешено режущим всех подряд в своем беге, тогда без вопросов. Бешеной собаке семь верст не крюк и семьдесят семь человек уконтрапупить — только начать, разжечь аппетит. Он их и не видит в своем затуманенном сознании. Но мальчик восемнадцати лет? Нормальный парень. Кажется, он учился музыке, ходил с чехлом, Юс не помнил — гитара или виолончель? Велосипед сам ремонтировал, даже Юсу помог один раз подтянуть цепь. Не ботаник, но и не дворовый тип. Сам по себе.
«Если у вас возникнет сомнение в виновности обвиняемого, то вы должны вынести вердикт “невиновен”. Если сомнений нет, тогда вы с чистой совестью признаете его виновным» — это Юс помнил еще с лекций в университете.
Присяжные… Что присяжные? Как шло обсуждение? Обсуждали долго. Надо же! Четыре часа. Значит, были сомнения. Кто был против? Мася узнает. У него связи. У него везде связи. Еще бы ему характера, позиции, твердости.
Юстус сфотографировал нужные листы, улики, оперативные фото с места преступления, сделанные прибывшими по вызову сыскарями.
Так, что мы имеем в сухом остатке? Мальчик невиновен. Это Юс мог сказать с полной определенностью. Отца его он знал плохо, но видел иногда, как они шли откуда-то. Отец что-то выговаривал ему, а Влад молча кивал. Мать, как он узнал от соседей, умерла, когда Владу не было и девяти.
Вредный дед, который что-то там услышал, жил прямо под ними. В чем он там клятвенно заверял судью? Вот с него и начнем.
Потом женщина. Что ее заставило солгать? Желание хоть на день стать интересной персоной? Чтобы ее показывали в прайм-тайм все каналы? Дура. Как они все лезут в телевизор — от простушек до всех этих «звезд» шоу бизнеса и кино! Информационный повод, все равно какой. За минуту славы или позора готовы отдать Царствие Небесное! Дал же Господь работенку… Лучше камни таскать!
Хорошо бы поговорить с мальчиком. Как это можно сделать? Надо как-то его подбодрить. Кассацию можно подавать только при очень определенных недоделках. Ну что же. Послужим этой самой Истине. Он вспомнил молодость, риск, азарт ищейки, идущей по следу. Надо ему было в операх остаться!
Придется пролезать в игольное ушко. Он представил нескончаемые лабиринты коридоров в Судебной коллегии по уголовным делам, сопротивление Фемиды, уже начавшей переваривать деликатес — а тут надо выплюнуть, — кислые мины многочисленных судей и важных чиновников, головную боль от многочасовых препирательств в Минюсте. Человеческая жизнь стоит того. А жизнь этого мальчика даже не совсем ему чужая. Все-таки сосед.
— Матюша! Слушай, мне нужно поговорить с мальчиком. Где он?
— Где-где? Не в санатории, конечно. В «Матросской». В одиночке.
— Как выбить свидание?
— No pasaran! Ты что, думаешь, что я — Господь Бог?
— Но все же и не последний в коллегии. Тряхни связями!
— Я и так уже трясу всем, чем можно!
Юстус предъявил удостоверение.
— Он же осужден? — удивился дежурный.
— Мы подали кассацию, — Юс протянул разрешение на свидание.
— А! — дежурный открыл решетку. — Отца прибил, а вы с ним возитесь.
Щелкнул автоматический замок. Юс вошел в комнату для свиданий адвокатов с сидельцами.
Вынул фотокопии дела. Положил на стол. Мобильник. Ручка. Лязгнула дверь камеры.
Осужденного отцеубийцу ввели с опущенной головой, руки сзади сковывали наручники.
— Снимите!
— У вас полчаса. — Дежурный щелкнул дверью.
Юс вынул булку с котлетой. Колу. Парень посмотрел на него, не понимая. Узнал. Тихо сел.
— Здравствуйте. А я вас знаю. Вы…
— Ш-ш-ш! — Юстус приставил палец к губам. — Я один из адвокатов, которые будут вести твое дело.
— Какое дело? Меня же осудили?
— Мы подали кассационную жалобу. — Юс смотрел на своего новоиспеченного подзащитного, жадно заглатывающего большие куски. — Не подавись. Запивай!
— Угу! — Парень хлебнул из банки.
Какое-то время Юс молчал, давая парню поесть. Осунувшееся бледное лицо, желтые следы сошедших синяков под правым глазом и на запястьях.
— Тебя били? — спросил Юс.
Парнишка еле заметно кивнул, опасливо покосившись на дверь.
— Священник к тебе приходит? — Вопрос заставил парня перестать вгрызаться в булку и внимательнее присмотреться к сидящему напротив.
— Приходил один раз. — Парень удивленно ждал, что спросят дальше.
— Библию оставил?
— Нет.
— Попроси, пусть оставит тебе Библию, и читай. Ни о чем не думай.
Он знал отца Александра много лет. Надо поговорить с ним. Пусть поддержит парня, пока будет длиться эта бодяга.
— Он только сказал, что родителей убивать нельзя.
— Никого убивать нельзя. — Юстус погладил его по шершавой руке, в которой тот еще держал остатки булки. — А ты и не убивал, — утвердительно произнес Юс.
— Нет, не убивал! — мальчишка пытался крепиться, но слезы лились прямо в набитый котлетой рот.
— Ну, ну! Не плачь! Все будет хорошо!
Парень быстро проглотил остатки котлеты, запил колой. Юстус улыбнулся.
— Наелся? — Юс протянул ему салфетку.
Парень вытер руки.
— Спасибо.
— Кто убил — знаешь?
— Знаю.
— А почему на суде молчал?
— Мне бы не поверили.
— Больно много ты понимаешь! Следствие проверило бы эту версию. Может, и вырулили бы на нее. Ведь это она? — Юстус вынул из папки фото.
— Она там с кем-то, с ментами, то есть… Я хотел сказать, а они меня — бить.
— Ладно. Пошерстим их осиное гнездо.
— Она нашу квартиру хотела купить. К отцу приставала. С придачей. У нас же большая. Еще с мамой получали.
— А отец?
— Ни в какую!
— Ясно. Скажи мне, она носит очки?
— Да.
— А на суде адвокат твой… — Юс заглянул в дело, — Коровкин… Что же он ничего не сказал?
Парень пожал плечами.
— К присяге ее без очков привели?
— Без очков.
— Ясно.
Юстус остановил свой спортивный «мерс» у двери УВД. Под стеклом оставил записку: «Спутниковое слежение. Видеорегистратор». Замкнул руль, включил сирену. Только капкана не хватает. Предосторожности были не лишними. Районец был еще тот. Бронкс отдыхает. Машину местные умельцы могли раздеть за секунды.
Вошел. Спросил участкового. Дожевывая что-то, вышел, обтянутый тесным кителем уполномоченный. По меткому выражению классика, «упасть может — отжаться никогда».
— Вы с участка Владислава Берестова?
— Это который отца убил?
Юс не отвечал, вопросительно глядя. Перед ним во всей красе, судя по всему, стоял один из подельников дамочки в очках. Как там у великих? «Если уж взял паузу, то держи ее».
— Мой участок, — стражу порядка было неуютно от странного, темного взгляда незнакомца.
— Квартира опечатана?
— А вы кто такой?
— Представитель наследников.
— У него нет наследников! — заволновался почему-то полицейский.
— Откуда вы знаете?
Участковый поперхнулся.
Для начала Юс навестил того самого вредного деда, который, увидев Юса и услышав про Влада, почему-то шарахнулся от двери и быстро начал путанно и нескладно каяться. Так что заставить его подписать показания, оправдывающие подзащитного, оказалось делом несложным. Уже спускаясь по лестнице, мельком взглянул на дверь своей бывшей квартиры, обитой ободранным, порыжевшим от времени дермантином, и, стараясь глубоко не вдыхать кислый запах чего-то съестного, стоящий на лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, сбежал вниз и облегченно выскочил из подъезда. Перешел через железнодорожные пути. Ругаться он не любил, да и не изменишь ничего. Человека убить — что курицу зарезать! Ведь вот подонки! Как они квартиру собирались заполучить? Нотариус? Шайка-лейка!
Открыла ему дверь помятая, со следами возлияний, женщина. Она придерживала рукой расходящийся несвежий халат, под которым ничего не наблюдалось. Выглядит на все свои сорок пять. Хотя… На ней было то, что нужно, чтобы возбудить Юса. На ней были очки.
— Вы кто?
— Дед Пихто! — он толкнул ее легонько назад в квартиру.
— Помогите! — пискнула она, готовясь уже завизжать. Даже широко раскрыла рот. Но пока соображала. Попятилась. Споткнулась. Тапки слетели.
— Тихо! Ну-ка, сядь!
Она опасливо присела на край стула, не сводя с него лихорадочного взгляда:
— Чего вам?
Судя по всему, «девушка» участвовала во многих передрягах и сейчас, бегая глазами, прикидывала, от кого на этот раз по ее душу прибыл посланец.
— Хату снимаешь? Риелтор?
— А твое какое собачье дело?
— Есть дело, раз спрашиваю. — Юс огляделся, бросил взгляд из окна. Действительно близко. — Значит, так. Ты сейчас мне напишешь, что оговорила парня. Ты не видела, что он убивал отца, потому что ты была без очков.
— Не буду!
— Будешь, — Юс помолчал, подготавливая удар. — Да! И не забудь написать, кто убивал! В тюрьме тебе будет спокойнее, иначе жизни тебе — пока я иду вниз по лестнице.
— Ты, что ли, пристрелишь? — женщина в ужасе смотрела на него. — Ты кто?
— Какая разница? Ты не обо мне, а о подельнике своем из отделения напротив думай. Он, поди, уже с братвой созванивается.
Женщина стала белой как мел и схватилась за голову. Халат распахнулся.
— Да прикройся ты! — Юс положил перед ней ручку, бумагу. — Давай! Не тяни!
— «Чистуху» оформишь?
Она дописала. Юс еще читал сей опус, когда раздались настойчивые трели звонка, а затем послышались тяжелые, повторяющиеся удары. Дверь затрещала.
— Это они! — она вцепилась ему в руку.
— А? Жить хочешь? — он усмехнулся. — Сказал бы я тебе… Бога благодари!
В комнату, шумно топоча, ворвались опера. Следом вошел Мася.
Серега Бовчаров, старший опергруппы, покрутил головой и одобрительно ухмыльнулся. Спрятал пистолет, протягивая руку.
— ЗдорОво, Юс! Всё не угомонишься!
— Наша служба и опасна, и трудна! — пропел Юс. — Присмотрите за участковым. Думаю, нотариус, юридическая крыша у них какая-то должна быть, ну и братва местная. — Юс подумал. — Пощупать бы этого Коровкина. Может, и ему чего заплатили.
— Когда-нибудь его пристрелят, — резюмировал Мася, кивая с усмешкой, выдающей восхищение другом, на Юстуса.
— Типун тебе на язык! — отмахнулся Юс.
Садясь в «мерс», заметил про себя: «Не раздели. Жить становится лучше».
Парень вышел из ворот, щурясь на яркий зимний день и неуверенно озираясь.
— Влад! — крикнул Юс. Подошел. — Здорово! — похлопал по плечу. — Ну! Вдохни воздух свободы. Как? — сам вдохнул, подавая пример. — Это же чистый кислород!
«Матросская тишина» находилась совсем не в экологичном месте, но свобода лучше кислорода.
Парень посмотрел на него, желваки ходили.
— Ну-ну. Всё уже позади. — Юс обнял его за плечи и повел к машине, стоящей в нескольких метрах.
Дома он накормил его омлетом из десяти яиц. Роясь на столе, что-то ища, наткнулся на бумажку.
«Вас выбрали… Исполнить приговор смертной казни. Отказ карается по закону».
Юс искоса посмотрел на парня. Влад наворачивал имбирные пряники, прихлебывая из кружки Юса. Бросил скомканную бумажку в помойное ведро. Присел за стол:
— Вкусно?
— Угу!
— Ну, ешь. Я пойду мусор выброшу.
…Прошел год. Юстус стал уже забывать случившееся, как страшный сон. Кино жизни закрутилось дальше, как написанный на коленке второсортный сериал: текущие раскадровки с наплывающими друг на друга крупными и общими планами, уходящим светом, натурой, бездарными диалогами, в мелькании которых не оставалось места и времени для стойких чувств и воспоминаний. Для рефлексии. Ее заменяло снотворное на ночь. И опять: новые дела, клиенты. Свистопляска на политическом Олимпе. Только успевай разевать рот в немом ужасе!
Давно стемнело, хотя был только шестой час. Юс ввалился в подъезд, оставляя на ухоженных коврах холла мокрые следы. Вахтер с профессиональной радостью махнул рукой из-за конторки. Мол, узнал. Здрасьте! Юс вильнул в сторону скоростных лифтов, предвкушая радость от вечернего чая и романа Даррелла, но тормознул, вернулся, с ненавистью глядя на почтовый ящик. Надо выбросить, напихали за неделю. Вытащил ворох рекламы. На плиточный пол подъезда выпало извещение. Сердце почему-то подскочило к самому горлу.
На почте он показал паспорт. Ему отдали письмо. Синий штамп «Управление по исполнению судебных решений» вместо адреса отправителя. Открыл… Руки предательски тряслись, строчки прыгали, выплясывая дьявольский танец: «…новая возможность… исполнить гражданский долг… Вы должны…» В глазах у него потемнело. Он покачнулся.
— Вам плохо? — испугалась большеглазая девушка в окошке. Вскочила. — Дать вам воды?
— Спасибо, не надо. Сейчас пройдет, — пробормотал он.
Юс повернулся и побрел к выходу. С трудом толкнул тяжелую дверь. Вышел в темноту улицы. Была зима. Как тогда. В лицо ему ударил ледяной порыв ветра, обжигая колким снегом.
Некоторые пояснения к рассказу,
или Послесловие от автора
Я слышала разные мнения об этой моей попытке показать ожидающее нас при определенных обстоятельствах, возможное будущее. Хочу кое-что прояснить любителям строгой, действующей на сегодняшний день законности. Мой рассказ — антиутопия! Антиутопия — это изображение деградации социальных и законодательных функций государства. Некий форс-мажор, чрезвычайная ситуация, военное положение, при котором все действующие законы перестают работать. Легко предположить, что последователи Свального — скорее дилетанты-революционеры, чем профессионалы-государственники. Действия подобных натур эмоциональны и противоречивы, и таким же является их законотворчество. Оно скорее прецедентное, чем юридически доктринированное. В описанных мною событиях возможного будущего правила выбора палача из народа работали без сбоев, пока вдруг не попался опытный адвокат. Вот он и нашел одну дыру в законодательстве «времени перемен». Нет в описываемом мною обществе никаких «законных сил», не надо применять к ним наше действующее законодательство, ибо это — сплошной волюнтаризм. Свальный и его свита вполне могли по логике сюжета и до расстрельных «троек» времен военного коммунизма докатиться. А что? Ради либеральной свободы можно пойти и на любые притеснения.
Что касается личности моего главного героя — «адвоката дьявола»… Юс — адвокат. Натура прагматичная и даже циничная — профессия обязывает, — а он бесплатно пошел вытаскивать парня, по сути, рискуя карьерой. Мог бы сходить и стрельнуть, подумаешь… Налицо явная смена характера героя, его ценностных принципов. Видимо, не все добрые душевные начала он растерял за годы своей беспринципной работы, сохранил что-то хорошее… Я хочу верить в такого утопического адвоката и хотела бы, чтобы и мой читатель тоже поверил. Сначала ужаснулся, а затем с облегчением и надеждой вздохнул.
Виктор КАБЛОВ
Российский ученый, доктор технических наук, профессор, «Заслуженный работник высшей школы РФ». Родился в 1948г. в селе Ленинское Куршабского района Ошской области Киргизской ССР. В 1971 г. закончил химико-технологический факультет Волгоградского государственного технического университета (ВолгГТУ). Работал на заводе, большая часть жизни работа в ВолгГТУ, преподавателем, директором Волжского политехнического института (филиала) ВолгГТУ, заведующим кафедрой «Химическая технология полимеров и промышленная экология». Стихи и проза опубликованы на порталах stihi.ru и proza.ru, в альманахе «Волгоградские зарницы» (Волгоград, 2007), книги стихов и прозы «Желание полета», «Постижение» (ВолгГТУ, 2018), «Явление гор» (2020). Ряд произведений опубликован в альманахе «Современная литература Кыргыстана».
Российский ученый, доктор технических наук, профессор, «Заслуженный работник высшей школы РФ». Родился в 1948г. в селе Ленинское Куршабского района Ошской области Киргизской ССР. В 1971 г. закончил химико-технологический факультет Волгоградского государственного технического университета (ВолгГТУ). Работал на заводе, большая часть жизни работа в ВолгГТУ, преподавателем, директором Волжского политехнического института (филиала) ВолгГТУ, заведующим кафедрой «Химическая технология полимеров и промышленная экология». Стихи и проза опубликованы на порталах stihi.ru и proza.ru, в альманахе «Волгоградские зарницы» (Волгоград, 2007), книги стихов и прозы «Желание полета», «Постижение» (ВолгГТУ, 2018), «Явление гор» (2020). Ряд произведений опубликован в альманахе «Современная литература Кыргыстана».
ГАРБУРБАРАМ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
Предисловие
Этот необычный персонаж возник во мне неожиданно, одновременно во сне и наяву. Он мог быть одновременно в нескольких местах, во мне и рядом, приходить в гости или пролетать мимо. Скорее всего он был какой-то частью моей души, но не только.
Некоторые встречи были странные, как это бывает во сне. Таковы же были и другие персонажи этих рассказов. Но все это было добрым и радостным. От ощущения этой радости я почти не спал две недели и находился в ауре этих персонажей, пока все это записывал…
Удивительно, но у меня вдруг появилась способность писать простым и, надеюсь, красивым и легким языком – раньше я писал трудно... Были годы так называемого застоя и публиковать это было немыслимо. Может, душа так обретала свободу… Уже прошло много лет, но наваждение от этой встречи никак не проходит. Может, это феномен субличности, или даже нескольких субличностей, живущих в нас.
От автора
Не написать о Гарбурбараме я не мог.
Его необычное существование и таинственное присутствие во мне нарушали сухую рационалистичность жизни. Было в нем что-то, что вызывало раскованность, пробуждало в душе нечто неизвестное, иногда, темное, но никогда не злое. Несмотря на свою необычность, на его непрерывную изменчивость и неуловимость его сущности, он был, что называется «просматриваемым» насквозь. Он был чрезвычайно прост, но не простотой и однозначностью логического построения, а простотой общего замысла… Так, как простым является понятие «множество». Оно так просто, что математики не могут дать не тавтологического определения этого понятия. Они просто иллюстрируют его путем перечисления ряда примеров.
Нечто похожее пришлось сделать и мне – я добросовестно описал ряд случаев из жизни Гарбурбарама. Наверно, каждый по своему «определит» что такое Гарбурбарам.
Каждое наше знакомство с другим человеком является случайным, а поэтому – необычным. Как приятно думать, что впереди у нас множество знакомств с людьми, которых мы еще не знаем. Иногда, испытываешь неодолимое желание познакомиться с каким-нибудь приглянувшимся тебе человеком. Ты знакомишься с ним и как-будто входишь в новый прекрасный мир. Как хороши люди в первые минуты знакомства! В это время словно общечеловеческая, мировая душа вселяется в них. Но в какой-то последующий миг эта душа, покидает людей. Они перестают «проникать» и пристально вглядываться друг в друга. Возбуждение знакомства спадает, телепатия объявляется несуществующей. В друзьях и любимых мы видим то, что нам хотелось бы видеть. Мы оставляем за ними право сохранять в тайне от нас некоторые уголки души. Но есть люди, с которыми наше знакомство растягивается на очень долгое время. Мы непрерывно познаем их. Мы не можем отрешиться от этого познания, мы не можем довести его до конца. Мы чувствуем необходимость углубления в души таких людей. Это что-то вроде утоления голода. Лучшим из познанного мы укрепляем и обновляем свою душу.
Так у меня было с Гарбурбарамом?
Так ли будет у вас?
Лес
Впервые я познакомился с Гарбурбарамом в лесу. ...
Сосны шумели над нами. Четыре человека – я, женщина, генерал Бастьянов и Гарбурбарам стояли на поляне, задрав головы вверх. Женщина сказала: «Там, на соснах, растет виноград. Очень хочу винограда». Я живо вскарабкался на нижние ветви и, качаясь на их концах, среди тяжелой пахучей хвои, начал искать виноград. Его не было. Но мне понравилось качаться на ветвях; прыгая, как белка, я носился среди ветвей, высоко подбрасываемый их упругой силой.
Женщина и Бастьянов тоже полезли на дерево, и вскоре мы забрались очень высоко и обнаружили площадку, сплетенную из оранжевых ветвей, засыпанную хвоей и землей. По площадке можно было ходить, как по большому балкону. Повсюду горели оранжевые сосновые стволы, воздух был бодряще свеж, на сто километров вокруг синели леса. Бастьянов довольно крякал.
Вдруг я увидел торчащую из земли подушку. Это удивило всех, но каков был наш ужас, когда чуть дальше мы увидели целую постель и лежащий на ней спиной к нам труп человека!
А человек вдруг повернул к нам голову, и мы увидели звонко хохочущее лицо Гарбурбарама. Как он оказался на соснах? Он же был с нами внизу…
Но что-то теплое поднялось во мне, я смотрел на его румяное кавказское лицо и начинал его любить.
Такова была моя первая встреча с Гарбурбарамом. В лесу… Или во сне?
Бумеранги
Гарбурбарам неожиданно для себя увлекся бумерангами. Первый бумеранг, который он сделал, был уродлив и груб, это было просто кривое полено. Бумеранг этот, однако, был полон самомнения, всем своим видом он говорил, что это лучший бумеранг на свете по своим летным качествам, его надо просто посильнее кинуть. Гарбурбарам кинул его в сторону дома и перебил все стекла.
Остальные бумеранги были удачнее. Радостно они вылетали из рук Гарбурбарама и летали по двору, как голуби. Все бумеранги были покрашены в белую краску. Гарбурбарам кидал их сразу по несколько штук и они стаей летали между деревьев. Было радостно и тревожно за них. Бумеранги подлетали к Гарбурбараму и сыпались ему под ноги. Дело происходило в конце августа, стояла тихая солнечная погода, слышалось жужжание пчел на цветах.
Скоро все привыкли к бумерангам, не было случая, чтобы они кого-нибудь задели.
Гарбурбарам сделал еще и черный бумеранг. Когда он запустил его в сторону дома, то бумеранг подлетел к самым окнам и долго летал, то опускаясь, то поднимаясь вдоль стены. Затем он подлетел к Гарбурбараму и, трепеща закрылками, мягко сел ему на руки.
Закрылки Гарбурбарам сделал ему резиновые, а по передней кромке провел белую полосу. Бумеранг казался очень красивым. Подлетая к Гарбурбараму, он долго кружился вокруг него и садился всегда ему на руки. Гарбарбарам держал его и смотрел как бумеранг подрагивал закрылками. Казалось, что он гладил Гарбурбараму руки и будил воспоминания о почти забытом. Гарбурбарам снова запускал черный бумеранг, тот снова кружился перед окнами, заглядывал в них и все искал какое-то одному ему известное окно, потом подлетал к Гарбурбараму, зависал у него перед грудью и снова летел к окнам.
Налетавшись вдоволь, бумеранг садился Гарбурбараму на руки и долго не мог успокоиться ...
Вертолет
Случилось это за городом, на даче. Стоя на краю оврага, Гарбурбарам увидел, как на другой его стороне опускается вертолет. Вертолет был до странности длинным, серебристо-серого цвета. Винты его крутились, но шума, не было. Гар, как зачарованный смотрел на вертолет. Неожиданность и необычность появления вертолета сразу наполнила Гара радостью, он пришел в возбужденное состояние. Как только вертолет сел на траву, из него посыпалось десятка два разноцветно одетых людей и выскочила одна светложелтая лошадь. Люди были самого разного возраста: от стариков до детей. Они напоминали цыганский табор.
Гара вдруг повлекло к ним неудержимой силой. Он кинулся вниз по склону оврага, а табор катился вниз по противоположному склону. Когда Гар стал карабкаться вверх, то перед собой он увидел смеющуюся девушку в спортивном костюме, сидящую на шпагате. Остальные кувыркались по склону, поросшему шелковистой зеленой травой и веселились вовсю.
Гара тоже захватило их веселье, все его существо как будто вихрем затягивало внутрь необычайно усиливающейся радости. Он чувствовал, как внутри его расслаблялись все его «зажатости», как становилось легко и свободно. Мир представал перед ним в его мгновенно изменившемся видении отчетливо ясным, как будто сам Гарбурбарам его великолепно создал.
Гар чувствовал, как мощно он захвачен в психосиловое поле табора. Таборяне помоложе бегали по склону, старики сидели на траве и разговаривали друг с другом, звонко смеясь. Они дружелюбно смотрели на Гара как на что-то удивительное. Лошадь веселилась со всеми. Все вокруг было ясным, понятным, отчетливым и совершенно новым.
Гар как-будто впервые видел и сам овраг, и траву, и желтую глину в промоинах на склонах. Даже воздух, казалось, изменился – он струился вокруг, как живое существо, голубое и упругое. Воздух разряжался в легких бодрящими зарядами. Гар почувствовал необыкновенную силу своего тела и души. И когда лошадь свалилась с небольшого обрыва, вызвав глиняную осыпь, Гар прыгнул к ней, подлез под нее и, толкая ее в грудь руками, помог ей выбраться наверх. При этом оба они, Гар и лошадь, разговаривали и шутили, и Гар не удивился, что лошадь говорит с ним. Потом он скакал на ней по дну оврага, вызывая лихой скачкой восторги таборян и дачников, собравшихся на краю оврага.
Но вот табор стал собираться к отлету. Гар прощался с ними, обнимал лошадь и чувствовал, что сейчас произойдет непоправимое.
Вертолет легко воспарил над землей. На миг Гару показалось, что он видит себя в этом вертолете. Но это было не так. Гарбурбарам, как нашкодившая собака, стал подниматься к смотревшим на него твердыми глазами дачникам, которые уже собрались на краю оврага.
Пена морская
Гар лежал на берегу моря и смотрел на полосу прибоя: волны косо набегали на берег и, казалось, вдоль берега неслась пенистая река. Она опадала, гасла, уходила в песок и камни и возникала снова и снова. Шипящая, разлетающаяся пузырями и брызгами о берег живущая секунды, пена морская была долговечнее людского рода.
Волны возникали далеко в море. Они неслись к берегу плавными валами, изгибались на отмели и, накренившись вперед, неслись в атаку на упрямые лбы камней. Смерть их была прекрасной – их душа превращалась в миллиарды пузырьков и улетала вверх, растворяясь в воздухе.
Гремела грозно-веселая музыка прибоя, музыка соединения стихий – воды с воздухом. Воздух – вот всемирная душа! Эта беспокойная душа заставляла волноваться море, гнала водяные валы к берегу, рождала, пену и брызги прибоя. Воздух вбирал в себя запахи, краски, звуки, да, наверно, и мысли. Так, казалось, во всяком случае, Гару.
Он чувствовал, что когда он был один, то воздух плотно был набит душами окружающих вещей: деревьев, камней, травы. Все как-будто вот-вот готово было высказаться, тайны окружающего мира начинали приоткрываться, появлялось предчувствие возникновения нового видения, сквозь голову проносились невыразимые слова истины. А когда появлялись люди – их мысли вытесняли робкие души вещей, голова начинала работать словами.
Становилось спокойнее от включения в людскую мыслительную цепь, появляющуюся в воздухе. Беспокойство одиночества исчезало. Познающее «Я», которое подходило к самой коже и почти сливалось с окружающей природой, вбивало ее через огромные воронки глаз, снова сжималось в точку где-то в середине мозга и занимало круговую оборону.
Гар вспомнил, как недавно приехал сюда, как стоял у самой воды. Сзади неслись поезда. Они, вопя, вылетали из тоннеля, из черноты, оттуда, откуда появился и Гар. Впереди колыхалась прозрачная голубая вода, позади была чернота бесконечного тоннеля, желтых огней, лязга буферов, а еще раньше – что-то раздраженное, дробящееся на множество осколков. Все это превращалось в отвратительное, черно-желтое, глупое и злое существо, которое тоже пыталось вылезти из тоннеля, а может уже и вылезло, может уже стояло огромное за спиной и кричало гоголевским Вием: «Ну, посмотри на меня! Ну, посмотри!»...
Но Гар прыгнул в воду, он слышал только всплеск своего тела, чувствовал как вдоль него восхитительно заструились голубые струйки воды. Он погружался в новую, плотно охватывающую его среду. Ах, только при встрече и расставании мы любим!
Огромная энергия освобождалась в Гаре, энергия запасенная при сверхсжатии в том черно-желтом мире. И он несся под водой с поражающей его скоростью. Солнце пронзало всю толщу воды. Выскакивая иногда из воды, чтобы глотнуть воздуха, Гар видел переливающееся миллионами бликов лазурное море, зеленые горы, пляжи с сотнями людей, круговерть ярких красок, веселые корабли.
Была бы такая жизнь – как эта ясная, упруго сопротивляющаяся вода, нестись бы яростно и весело растрачивая энергию сквозь такую жизнь!
Появившиеся рядом с Гаром дельфины с любопытством глядели на него. Одна из дельфиних поплыла рядом с Гаром, то и дело касаясь его своей гладкой скользкой кожей. Она проскальзывала снизу, сверху, сбоку. Это была явно любовная ласка, и Гару было приятно не столько от прикосновений, сколько от самого факта, что его ласкают. Только вот смущали другие дельфины. Он видел вокруг себя живые, веселые глаза дельфинов, чувствовал их молниеносное мышление. Они пытались понять его, радовались ему. Гару было стыдно от того, что он вызывает эту непонятную ему радость у дельфинов, что одна из них ласкает его на глазах у всех. Несясь в дельфиньей стае, Гар забыл, что были обиды, злые слова, забыл как лязгало, лягалось и жалило происходящее. Он сам смотрел на дельфинов с обожанием, как всегда, смотрят на них люди.
Увидев, что Гар спокоен и радостен, дельфины вдруг куда-то исчезли. Они ушли в море, не получив от него ничего, ушли, верные своему великому принципу дельфиньей морали: «Дружба без вознаграждения».
Потом Гарбурбарам лежал на горячей гальке пляжа, дремал, в мозгу крутился, оседал, какой-то мусор. Из тоннеля вылетали поезда. Они стучали: «Гар-бур-барам-, Гар-бур-барам-, Гар-бур-барам...» Гарбурбарам слышал в сложной ритмике стука колёс не только свое имя. Он слышал целые рассказы поездов. Пассажирские выстукивали историю о брошенных женщинах, о взаимоотношениях на службе, о распределении жилья, о попытках стать талантливым, о детских болезнях, приводящих в отчаяние. Товарные солидно толковали о тяжелой индустрии, о необходимости сокращения встречных перевозок. Электрички, перескакивая с одного на другое, несли какую-то дребедень о мимолетных связях и курортной любви.
Странно было вспоминать о том первом дне. Тоннели, поезда с их рассказами не мешали сейчас Гару околдовываться творящимся перед ним.
Рождалась у берега пена, морская. Она освобождалась из сокрытого состояния на какой-то миг прекрасной жизни между двух стихий. А для природы разве мы все появляемся не на миг, высвобождая своим пониманием красоту, не существующую без нас? И в этот миг, наполняя мир красотой, разве не успеваем мы с бесконечным удивлением и неожиданной любовью глянуть в чьи-то глаза, так, как глянули дельфины на Гара!
Предисловие
Этот необычный персонаж возник во мне неожиданно, одновременно во сне и наяву. Он мог быть одновременно в нескольких местах, во мне и рядом, приходить в гости или пролетать мимо. Скорее всего он был какой-то частью моей души, но не только.
Некоторые встречи были странные, как это бывает во сне. Таковы же были и другие персонажи этих рассказов. Но все это было добрым и радостным. От ощущения этой радости я почти не спал две недели и находился в ауре этих персонажей, пока все это записывал…
Удивительно, но у меня вдруг появилась способность писать простым и, надеюсь, красивым и легким языком – раньше я писал трудно... Были годы так называемого застоя и публиковать это было немыслимо. Может, душа так обретала свободу… Уже прошло много лет, но наваждение от этой встречи никак не проходит. Может, это феномен субличности, или даже нескольких субличностей, живущих в нас.
От автора
Не написать о Гарбурбараме я не мог.
Его необычное существование и таинственное присутствие во мне нарушали сухую рационалистичность жизни. Было в нем что-то, что вызывало раскованность, пробуждало в душе нечто неизвестное, иногда, темное, но никогда не злое. Несмотря на свою необычность, на его непрерывную изменчивость и неуловимость его сущности, он был, что называется «просматриваемым» насквозь. Он был чрезвычайно прост, но не простотой и однозначностью логического построения, а простотой общего замысла… Так, как простым является понятие «множество». Оно так просто, что математики не могут дать не тавтологического определения этого понятия. Они просто иллюстрируют его путем перечисления ряда примеров.
Нечто похожее пришлось сделать и мне – я добросовестно описал ряд случаев из жизни Гарбурбарама. Наверно, каждый по своему «определит» что такое Гарбурбарам.
Каждое наше знакомство с другим человеком является случайным, а поэтому – необычным. Как приятно думать, что впереди у нас множество знакомств с людьми, которых мы еще не знаем. Иногда, испытываешь неодолимое желание познакомиться с каким-нибудь приглянувшимся тебе человеком. Ты знакомишься с ним и как-будто входишь в новый прекрасный мир. Как хороши люди в первые минуты знакомства! В это время словно общечеловеческая, мировая душа вселяется в них. Но в какой-то последующий миг эта душа, покидает людей. Они перестают «проникать» и пристально вглядываться друг в друга. Возбуждение знакомства спадает, телепатия объявляется несуществующей. В друзьях и любимых мы видим то, что нам хотелось бы видеть. Мы оставляем за ними право сохранять в тайне от нас некоторые уголки души. Но есть люди, с которыми наше знакомство растягивается на очень долгое время. Мы непрерывно познаем их. Мы не можем отрешиться от этого познания, мы не можем довести его до конца. Мы чувствуем необходимость углубления в души таких людей. Это что-то вроде утоления голода. Лучшим из познанного мы укрепляем и обновляем свою душу.
Так у меня было с Гарбурбарамом?
Так ли будет у вас?
Лес
Впервые я познакомился с Гарбурбарамом в лесу. ...
Сосны шумели над нами. Четыре человека – я, женщина, генерал Бастьянов и Гарбурбарам стояли на поляне, задрав головы вверх. Женщина сказала: «Там, на соснах, растет виноград. Очень хочу винограда». Я живо вскарабкался на нижние ветви и, качаясь на их концах, среди тяжелой пахучей хвои, начал искать виноград. Его не было. Но мне понравилось качаться на ветвях; прыгая, как белка, я носился среди ветвей, высоко подбрасываемый их упругой силой.
Женщина и Бастьянов тоже полезли на дерево, и вскоре мы забрались очень высоко и обнаружили площадку, сплетенную из оранжевых ветвей, засыпанную хвоей и землей. По площадке можно было ходить, как по большому балкону. Повсюду горели оранжевые сосновые стволы, воздух был бодряще свеж, на сто километров вокруг синели леса. Бастьянов довольно крякал.
Вдруг я увидел торчащую из земли подушку. Это удивило всех, но каков был наш ужас, когда чуть дальше мы увидели целую постель и лежащий на ней спиной к нам труп человека!
А человек вдруг повернул к нам голову, и мы увидели звонко хохочущее лицо Гарбурбарама. Как он оказался на соснах? Он же был с нами внизу…
Но что-то теплое поднялось во мне, я смотрел на его румяное кавказское лицо и начинал его любить.
Такова была моя первая встреча с Гарбурбарамом. В лесу… Или во сне?
Бумеранги
Гарбурбарам неожиданно для себя увлекся бумерангами. Первый бумеранг, который он сделал, был уродлив и груб, это было просто кривое полено. Бумеранг этот, однако, был полон самомнения, всем своим видом он говорил, что это лучший бумеранг на свете по своим летным качествам, его надо просто посильнее кинуть. Гарбурбарам кинул его в сторону дома и перебил все стекла.
Остальные бумеранги были удачнее. Радостно они вылетали из рук Гарбурбарама и летали по двору, как голуби. Все бумеранги были покрашены в белую краску. Гарбурбарам кидал их сразу по несколько штук и они стаей летали между деревьев. Было радостно и тревожно за них. Бумеранги подлетали к Гарбурбараму и сыпались ему под ноги. Дело происходило в конце августа, стояла тихая солнечная погода, слышалось жужжание пчел на цветах.
Скоро все привыкли к бумерангам, не было случая, чтобы они кого-нибудь задели.
Гарбурбарам сделал еще и черный бумеранг. Когда он запустил его в сторону дома, то бумеранг подлетел к самым окнам и долго летал, то опускаясь, то поднимаясь вдоль стены. Затем он подлетел к Гарбурбараму и, трепеща закрылками, мягко сел ему на руки.
Закрылки Гарбурбарам сделал ему резиновые, а по передней кромке провел белую полосу. Бумеранг казался очень красивым. Подлетая к Гарбурбараму, он долго кружился вокруг него и садился всегда ему на руки. Гарбарбарам держал его и смотрел как бумеранг подрагивал закрылками. Казалось, что он гладил Гарбурбараму руки и будил воспоминания о почти забытом. Гарбурбарам снова запускал черный бумеранг, тот снова кружился перед окнами, заглядывал в них и все искал какое-то одному ему известное окно, потом подлетал к Гарбурбараму, зависал у него перед грудью и снова летел к окнам.
Налетавшись вдоволь, бумеранг садился Гарбурбараму на руки и долго не мог успокоиться ...
Вертолет
Случилось это за городом, на даче. Стоя на краю оврага, Гарбурбарам увидел, как на другой его стороне опускается вертолет. Вертолет был до странности длинным, серебристо-серого цвета. Винты его крутились, но шума, не было. Гар, как зачарованный смотрел на вертолет. Неожиданность и необычность появления вертолета сразу наполнила Гара радостью, он пришел в возбужденное состояние. Как только вертолет сел на траву, из него посыпалось десятка два разноцветно одетых людей и выскочила одна светложелтая лошадь. Люди были самого разного возраста: от стариков до детей. Они напоминали цыганский табор.
Гара вдруг повлекло к ним неудержимой силой. Он кинулся вниз по склону оврага, а табор катился вниз по противоположному склону. Когда Гар стал карабкаться вверх, то перед собой он увидел смеющуюся девушку в спортивном костюме, сидящую на шпагате. Остальные кувыркались по склону, поросшему шелковистой зеленой травой и веселились вовсю.
Гара тоже захватило их веселье, все его существо как будто вихрем затягивало внутрь необычайно усиливающейся радости. Он чувствовал, как внутри его расслаблялись все его «зажатости», как становилось легко и свободно. Мир представал перед ним в его мгновенно изменившемся видении отчетливо ясным, как будто сам Гарбурбарам его великолепно создал.
Гар чувствовал, как мощно он захвачен в психосиловое поле табора. Таборяне помоложе бегали по склону, старики сидели на траве и разговаривали друг с другом, звонко смеясь. Они дружелюбно смотрели на Гара как на что-то удивительное. Лошадь веселилась со всеми. Все вокруг было ясным, понятным, отчетливым и совершенно новым.
Гар как-будто впервые видел и сам овраг, и траву, и желтую глину в промоинах на склонах. Даже воздух, казалось, изменился – он струился вокруг, как живое существо, голубое и упругое. Воздух разряжался в легких бодрящими зарядами. Гар почувствовал необыкновенную силу своего тела и души. И когда лошадь свалилась с небольшого обрыва, вызвав глиняную осыпь, Гар прыгнул к ней, подлез под нее и, толкая ее в грудь руками, помог ей выбраться наверх. При этом оба они, Гар и лошадь, разговаривали и шутили, и Гар не удивился, что лошадь говорит с ним. Потом он скакал на ней по дну оврага, вызывая лихой скачкой восторги таборян и дачников, собравшихся на краю оврага.
Но вот табор стал собираться к отлету. Гар прощался с ними, обнимал лошадь и чувствовал, что сейчас произойдет непоправимое.
Вертолет легко воспарил над землей. На миг Гару показалось, что он видит себя в этом вертолете. Но это было не так. Гарбурбарам, как нашкодившая собака, стал подниматься к смотревшим на него твердыми глазами дачникам, которые уже собрались на краю оврага.
Пена морская
Гар лежал на берегу моря и смотрел на полосу прибоя: волны косо набегали на берег и, казалось, вдоль берега неслась пенистая река. Она опадала, гасла, уходила в песок и камни и возникала снова и снова. Шипящая, разлетающаяся пузырями и брызгами о берег живущая секунды, пена морская была долговечнее людского рода.
Волны возникали далеко в море. Они неслись к берегу плавными валами, изгибались на отмели и, накренившись вперед, неслись в атаку на упрямые лбы камней. Смерть их была прекрасной – их душа превращалась в миллиарды пузырьков и улетала вверх, растворяясь в воздухе.
Гремела грозно-веселая музыка прибоя, музыка соединения стихий – воды с воздухом. Воздух – вот всемирная душа! Эта беспокойная душа заставляла волноваться море, гнала водяные валы к берегу, рождала, пену и брызги прибоя. Воздух вбирал в себя запахи, краски, звуки, да, наверно, и мысли. Так, казалось, во всяком случае, Гару.
Он чувствовал, что когда он был один, то воздух плотно был набит душами окружающих вещей: деревьев, камней, травы. Все как-будто вот-вот готово было высказаться, тайны окружающего мира начинали приоткрываться, появлялось предчувствие возникновения нового видения, сквозь голову проносились невыразимые слова истины. А когда появлялись люди – их мысли вытесняли робкие души вещей, голова начинала работать словами.
Становилось спокойнее от включения в людскую мыслительную цепь, появляющуюся в воздухе. Беспокойство одиночества исчезало. Познающее «Я», которое подходило к самой коже и почти сливалось с окружающей природой, вбивало ее через огромные воронки глаз, снова сжималось в точку где-то в середине мозга и занимало круговую оборону.
Гар вспомнил, как недавно приехал сюда, как стоял у самой воды. Сзади неслись поезда. Они, вопя, вылетали из тоннеля, из черноты, оттуда, откуда появился и Гар. Впереди колыхалась прозрачная голубая вода, позади была чернота бесконечного тоннеля, желтых огней, лязга буферов, а еще раньше – что-то раздраженное, дробящееся на множество осколков. Все это превращалось в отвратительное, черно-желтое, глупое и злое существо, которое тоже пыталось вылезти из тоннеля, а может уже и вылезло, может уже стояло огромное за спиной и кричало гоголевским Вием: «Ну, посмотри на меня! Ну, посмотри!»...
Но Гар прыгнул в воду, он слышал только всплеск своего тела, чувствовал как вдоль него восхитительно заструились голубые струйки воды. Он погружался в новую, плотно охватывающую его среду. Ах, только при встрече и расставании мы любим!
Огромная энергия освобождалась в Гаре, энергия запасенная при сверхсжатии в том черно-желтом мире. И он несся под водой с поражающей его скоростью. Солнце пронзало всю толщу воды. Выскакивая иногда из воды, чтобы глотнуть воздуха, Гар видел переливающееся миллионами бликов лазурное море, зеленые горы, пляжи с сотнями людей, круговерть ярких красок, веселые корабли.
Была бы такая жизнь – как эта ясная, упруго сопротивляющаяся вода, нестись бы яростно и весело растрачивая энергию сквозь такую жизнь!
Появившиеся рядом с Гаром дельфины с любопытством глядели на него. Одна из дельфиних поплыла рядом с Гаром, то и дело касаясь его своей гладкой скользкой кожей. Она проскальзывала снизу, сверху, сбоку. Это была явно любовная ласка, и Гару было приятно не столько от прикосновений, сколько от самого факта, что его ласкают. Только вот смущали другие дельфины. Он видел вокруг себя живые, веселые глаза дельфинов, чувствовал их молниеносное мышление. Они пытались понять его, радовались ему. Гару было стыдно от того, что он вызывает эту непонятную ему радость у дельфинов, что одна из них ласкает его на глазах у всех. Несясь в дельфиньей стае, Гар забыл, что были обиды, злые слова, забыл как лязгало, лягалось и жалило происходящее. Он сам смотрел на дельфинов с обожанием, как всегда, смотрят на них люди.
Увидев, что Гар спокоен и радостен, дельфины вдруг куда-то исчезли. Они ушли в море, не получив от него ничего, ушли, верные своему великому принципу дельфиньей морали: «Дружба без вознаграждения».
Потом Гарбурбарам лежал на горячей гальке пляжа, дремал, в мозгу крутился, оседал, какой-то мусор. Из тоннеля вылетали поезда. Они стучали: «Гар-бур-барам-, Гар-бур-барам-, Гар-бур-барам...» Гарбурбарам слышал в сложной ритмике стука колёс не только свое имя. Он слышал целые рассказы поездов. Пассажирские выстукивали историю о брошенных женщинах, о взаимоотношениях на службе, о распределении жилья, о попытках стать талантливым, о детских болезнях, приводящих в отчаяние. Товарные солидно толковали о тяжелой индустрии, о необходимости сокращения встречных перевозок. Электрички, перескакивая с одного на другое, несли какую-то дребедень о мимолетных связях и курортной любви.
Странно было вспоминать о том первом дне. Тоннели, поезда с их рассказами не мешали сейчас Гару околдовываться творящимся перед ним.
Рождалась у берега пена, морская. Она освобождалась из сокрытого состояния на какой-то миг прекрасной жизни между двух стихий. А для природы разве мы все появляемся не на миг, высвобождая своим пониманием красоту, не существующую без нас? И в этот миг, наполняя мир красотой, разве не успеваем мы с бесконечным удивлением и неожиданной любовью глянуть в чьи-то глаза, так, как глянули дельфины на Гара!
Полеты Гарбурбарама
В коридоре никого не было, все были на собрании в институтском актовом зале. Гар сильно толкнулся, прыгнув вперед, вытянулся в струнку, медленно и тяжело полетел над самым полом. Но вот полет стал легче, он свободно поднялся к потолку и полетел под самым потолком вниз спиной, сделав таким образом полупетлю – так это, кажется, называется в высшем пилотаже. Потом Гар, летя под потолком, перевернулся вдоль оси и полетел уже вниз лицом, набирая скорость. В конце коридора он сделал размашистый поворот, свернув за угол и полетел над ступеньками на второй этаж. Эта спираль наверх сопровождалась вращением вокруг оси, лихими поворотами – Гар входил во вкус, ему становилось весело. Все получалось хорошо, и на душе было легко.
В фойе перед актовым залом Гар сделал «бочку» между колоннами, потом «мертвую петлю», на большой скорости влетел в отрытую дверь актового зала и по прямой полетел к большой люстре в центре потолка. Сбросив скорость в последний момент, он ловко уселся на краешек одного из ярусов люстры. Гару показалось, что его не видно за хрустальными подвесками, тем более, что зал внимательно слушал докладчика.. Но вдруг Гар увидел, как от пола оторвались два человека и полетели прямо к нему. Они летели, сидя на стульях. Один из них был старик с большой белой развивающейся бородой, второй – молодой черноволосый крепыш. Гар подождал, пока они стали сбрасывать скорость, подлетая к люстре, и только тогда резко рванул к форточке.
Пулей вылетев из форточки, Гар сразу взлетел вверх и, обогнув крышу, бросился вниз, оказавшись с другой стороны здания. Спрятавшись под самой кроной дерева, Гар сквозь листья смотрел вверх за маневрами своих последователей. Они действовали умно. Пока крепыш на бешеной скорости носился между зданиями в поисках Тара, старик, взвившись на большую высоту, завис над институтом. Он сидел на стуле и корректировал поиски крепыша. Гар чувствовал, что сейчас старик догадается, что Гар находится под деревом. И точно: старик направил указующий перст на дерево. Через секунду из-за института вылетел крепыш и, со свистом разрезая воздух, понесся к дереву. Гар сорвался с ветки и, пролетев метров двадцать, влетел в окно небольшого здания напротив института. Оказавшись в большой комнате, Гар сделал мертвую петлю и опять вылетел в окно.
Пока он разворачивался, крепыш влетел в окно, а так как его скорость была очень большой, то он довольно долго маневрировал в комнате, прежде чем из нее вылететь. Именно на это и рассчитывал Гар. Мысленно похвалив себя, он свечой пошел вверх. Мимо него проскочил старик. Гар врезался в небо. Город оказался далеко внизу. Вокруг Гара увеличивалось голубое пространство. Он летел вверх, к сгущающейся синеве. Метрах в ста ниже его летели старик с крепышом. Гар чувствовал, что они не могут его догнать, но и не отстанут. От всё увеличивающейся высоты холодело внутри, но солнечные лучи становились все теплее и теплее. Лицо, вся кожа, сладко горели от этого солнечного тепла....
Крыши домов – красные, зеленые, серые – начинали затягиваться голубым. Высота становилась все больше и больше. Гар раньше никогда так высоко не летал. Пока он наслаждался полетом и расслабился, старик с крепышом стали его нагонять. Гар не стал увеличивать скорость, а, сделав горку, в пике устремился вниз. Преследователи опять не предугадали его маневра. Гар пикировал до самых деревьев, потом перешел в горизонтальный полет. Он до тех пор маневрировал между деревьями, пока совершенно не оторвался от своих преследователей. Мягко погасив скорость, Гар опустился на вершину высокой насыпи, поросшей травой.
Через минуту на насыпь приземлились старик с крепышом. Тогда Гар пошел на хитрость: он бросился на землю и покатился вниз по насыпи. Старик с крепышом тоже, как бревна, покатились вниз. Но Гар тут же вскочил на ноги и, хохоча, смотрел на своих преследователей. Они докатились до самого низа, встали и полезли к Гару. Гар обнял их за плечи, и они все вместе неудержимо захохотали. От смеха ноги у Гара подкосились, и он повалился на зеленый подорожник, восторженно лезущий из земли.
Гар лежал на земле и, смеясь, смотрел вверх. Небо кружилось, вернее земля. Да, земля. Гар чувствовал, что он лежит на легко и бесшумно вращающейся земле. Было счастливо от только что совершенного полета, от того, что рядом новые друзья, видевшие мир так же, как и он, так хорошо поддержавшие его игру, от того, что вокруг такая же зеленая и веселая трава. Сотни травинок держали Гара на своих маленьких упругих плечах, не ощущая его тяжести.
Пространство не было пустым.
У Гены Растерялова
Когда Гарбурбарам пришел, то оказался, что Гены дома еще не было. Дверь открыла женщина в красном халатике, которая назвалась Гениной женой. Звали ее Лена. Она провела Гара в комнату, где не было никакой мебели, кроме детской кроватки в нише стены. Весь пол был застелен чудесным голубым ковром. Лена посадила Гара на пол и ушла на кухню.
Около Гара стояла какая-то своеобразная кукла на манер неваляшки, сделанная из кочана капусты. Гар лег на спину, взял в руки куклу и стал ее рассматривать. Кочан был надрезан так, что капустные листья образовывали несколько одежд, одетых одна, на другую. Листья были раскрашены в разные цвета. Кукла была очень оригинальная, ни на что не похожая. Гар рассматривал ее очень долго и все больше и больше удивлялся необычности куклы, своеобразности одежд и их раскраски. Кукла напоминала, и многостраничную книгу, и головоломку, и черт знает что такое еще. Она была почти что живым существом, если бы не возмутительно небрежно сделанная голова. Да и головы-то, по сути дела, не было – вместо нее в кочан была воткнута бумажка, с нарисованными красным карандашом глазами и криво улыбающимся ртом. Самое главное, что в кукле чувствовалось живое существо, и чем дольше Гар держал куклу в руках, тем сильнее он чувствовал, что между ним и куклой начинала возникать духовная связь. Как будто духовная сущность самого Гара переходила в куклу. Кукла была недвижной, но Гар уже был не один в комнате. Так иногда мы чувствуем в темной комнате присутствие другого человека.
Лена, вскоре пришла и прилегла рядом. Они довольно долго разговаривали, шутили, ели сочные груши и ждали Гену. Наконец Гена пришел. Из-за жары он сразу снял рубашку и, голый по пояс, лег в дальнем углу комнаты. Гена был загорелый, мускулистый, но какой-то угловатый, жесткий, начисто лишенный пластики. Он всегда был бодр и весел и производил впечатление человека, лишенного каких бы то не было мыслей, хотя это было совсем не так.
Полежав немного и поговорив с Гаром, Гена крикнул: «Таня! Вставай!». В кроватке что-то зашевелилось, и из нее стала вылезать девушка, довольно рослая и красивая. Халат на ней был едва застегнут, задирался и распахивался. Видны были крутые, сильно загорелые бедра, большая грудь распирала голубой лифчик. Гар невольно поежился и отвел глаза. Девушка засмеялась и прошла мимо, выставляя из распахнутого халата упругие сверкающие глянцем ноги.
«Это моя сестра», – пояснил Гена. «Она спит в этой комнате, а как умещается в кроватке – ума не приложу». Гару было ясно, что Таня не спит в кроватке, а что она в ней возникает каждый раз заново.
Едва Гарбурбарам пришел в себя, как Лена, выкинула шутку еще похлеще. Она села перед Гарбурбарамом и положила ему ноги на плечи, демонстрируя удивительную гибкость в суставах и трусики в оборочках. Гена покатывался от хохота...
Гар чуть было не задохнулся от неожиданности и стыда, а оказалось, что и Гена, и Лена, и Таня и кукла, были просто искусными муляжами. Их создатель, Гена Растерялов вошел в комнату, одетый в строгий серый костюм. Вид он имел слегка удрученный, хотя и победный – муляжи действовали! Но вот вели себя неприлично. Гена, извинился за них, а Гарбурбараму вдруг показалось, что он, Гарбурбарам, тоже муляж. Гару стало не по себе от того, когда он представил, какие штуки его муляж может выкинуть. Хотя может быть и стоило стравить в муляжи всю внутреннюю нечисть, и пусть они бесчинствуют. Но едва он так подумал, как тут же не согласился сам с собой. Отделить от души ее темные стороны, вычистить подсознание – не кастрация ли это?
Гар обнял Гену, который уже очистился в свой муляж, и стал как тест читать ему стихи. Гена, этот тонкий любитель поэзии, ничего уже не понимал.
Подсолнухи
Гарбурбарам любил приподнимать тяжелые диски подсолнухов. «Этим я пытаюсь хоть ненадолго дать растению передохнуть от тяжести собственной головы. И мне самому делается легче».
Я видел, как Гарбурбарам внимательно и с обожанием смотрел в лицо подсолнуху. Подсолнух, улыбаясь до ушей, смотрел в глаза Гарбурбараму. Я готов был поклясться, что за несколько секунд Гар и подсолнух поведали друг другу многое, хотя и стояли безмолвно.
Чепуха, что растению нечего рассказать. Из маленького семечка, погребенного чернотой земли возникло дивное могучее растение с завораживающе лучистой головой. Неужели это бурное извержение жизни от семечка, к сверкающей золотом красоте – не изумительнейшая книга радостей? Неужели предстоящая скорая гибель растения не драма? Ведь умрет не только подсолнух, когда, он умрет, что-то умрет и в нас, умрет время, когда существовали мы вместе с подсолнухом.
Гар отпустил подсолнух. Подсолнух горестно качнул тяжелой головой, глядя в землю. Гар шел прямо на меня, взгляд его темных глаз был обращен внутрь. Я не успел посторониться. На миг он вошел в меня, я сразу ощутил внутри себя тихо гудящую огромную черноту Вселенной с кружащимися в ней мириадами маленьких сверкающих звезд. Но Гар тотчас вышел у меня из спины. Когда, я обернулся, он был уже далеко и, исчезая, одиноко шел по полю.
Я долго стоял рядом с понурившимся подсолнухом, не в силах оставить подсолнух одного.
Верховая прогулка
В середине сентября Гарбурбарам сел на лошадь и поехал на верховую прогулку. Скоро он оказался за городом (он жил тогда в Вязниках). Слегка всхолмленная местность, золото осеннего леса, просторные зеленые поляны, прозрачность и свежесть осеннего воздуха, заливающий все солнечный свет, пьянило Гара. Он таял, как сахар, растворяясь в этом окружающем его светло-грустном осеннем очаровании.
Сквозь нежно желтые листья ясеней, их легкую узорчатую крону синел воздух, тяжелым золотом сверкали клены, краснели калины, не щадили глаз волшебством красок. Легкие белые стволы берез уходили высоко вверх, мелкие желтые листочки, как новая мелочь, пересыпались и дрожали на ветерке. Березы подчеркивали синеву воздуха и формировали живое, переливающееся, струящееся и играющее красками пространство. Гару казалось, что деревья до каждой своей тоненькой веточки являются его органами чувств, все вокруг является продолжением его самого.
Гар в восторге скакал в этом живом и одухотворенном мире. Он временами бросал поводья и, широко раскинув руки, пытался охватить весь надвигающийся на него мир, пытался вдохнуть весь этот живительный воздух. Сам себе он представлялся сделанным из разноцветных искр, из непрерывных электрических разрядов, эфемерным, но насквозь пропитанным энергией.
Он гладил лошадиную шею по шелковой шерсти, он ощущал идущую от лошади необыкновеннейшую доброту, доброту не людскую, а темную, непонятную, огромную лошадиную доброту и доверчивую покорность. Это ощущение передавалось ему через резкий, но приятный запах лошадиного пота, через теплоту лошадиного тела, через слаженную работу огромных мышц. Гара охватил новый восторг – ему впервые пришла в голову мысль, что лошадь, как и он, видит весь этот мир, но от того, как видит мир всадник, зависит и душевное состояние лошади.
Ритмичные толчки размашистой рыси создавали новый энергичный ритм во всем теле Гара. С трудом сдерживая рвущийся из горла радостный крик, Гар привстал в седле. Лошадь звонко заржала и пошла галопом. Замелькали деревья, понеслась под копыта, изумрудная трава, солнце запрыгало перед самым лицом. Проскакав через все поле, Гар врезался в березовый лес. Зазвенели, вздымаясь фонтанами из под копыт, опавшие листья, их пряный запах прошил Гара насквозь. Белые стволы, как легконогие девушки, бежали ему навстречу, а перед самым столкновением разбегались в стороны.
Выскочив из леса, Гар оказался на краю широкой долины. Внизу голубым зеркалом сверкала река.
От реки шло молчание, спокойствие и неодолимая сила. Гар видел не реку. Гар видел как текло, текло само Время, плавно текли секунды, минуты, часы... Время текло мимо Гара, он чувствовал, что он тоже питает эту реку маленьким временем своей жизни.
И все вокруг своими временами вливалось в эту реку. И короткие секунды падающего осеннего листа, и долгие тягучие десятилетия сумрачной ели. Скрипя, отдавали свое время из бесчисленных своих тысячелетий огромные валуны. Они уже отдали столько, что жизнь почти не существовала в этих камнях. Поэтому сухая их материя отдавала время расчетливо скупо. Свое, почти мертвое существование, камни собирались продлить надолго.
Зато бурно хлестало время из самого Гара, из лошади, из изумрудной луговой травы, из других, пропитанных водой и солнечной энергией организмов, образующих лес, поле, теплую живую почву под ногами.
Гар тронул коня. Назад пути не было, впереди была река Времени, и в нее нужно было войти. Гар засмеялся: время боролось с красотой и радостью, уносило их в небытие, но этот прекрасный миг в осеннем лесу был неуничтожим.
Гар взял стесняющуюся лошадь на руки и вошел в реку...
Генерал Бастьянов
Мы с капитаном Мендельэлем шли по улице Горького. Около телеграфа, мы встретили генерала Бастьянова. Генерал-лейтенант бронетанковых войск Бастьянов преподавал в военных академиях генеральных штабов нескольких стран – одновременно. В виду важности читаемого им курса, ему выделили специальный самолет. За один день, бывало, он успевал прочитать лекции в разных странах. Генерал читал курс «Формы и методы разоружения и предотвращения ядерной войны». Курс читался по решению ООН.
Генералу было сорок лет. Он был одет в светло-кремовую форму: брюки и рубашку с короткими рукавами. На плечах были плетеные кожаные погоны коричневого цвета, хотя и без знаков отличия, но необычно-красивые и удобные.
Мы влюблено смотрели на Бастьянова. Он начинал командиром взвода, прошел тяжелую строевую службу, руководил крупными учениями, был выдающимся спортсменом. Он написал несколько книг и множество статей. От генерала исходила спокойная энергия, незамутненность мышления, ясность. Все, кто с ним общался, неизбежно поддавались его обаянию. Говорил он необыкновенно убедительно, правильным красивым языком. Но главное – все чувствовали в нем сильную, волевую и светлую личность, чувствовали, что он знает единственно правильное решение. Многими своими поступками он заставил себя уважать, на его стороне было бесспорное моральное превосходство. Бастьянов жил и работал легко, без натуги, без усталости, происходящей от неорганизованности, спокойно переходя от одного дела, к другому. Его все интересовало. Сейчас он с увлечением занимался луговым мотыльком. Это был его досуг. Но его уже знали энтомологи всего мира… Танки и мотыльки, стадионы и полигоны перетекали друг в друга, у Бастьянова. Он знал тайну единого.
Генерал жил в двухкомнатной квартире с женой, пятилетней дочкой, тещей и тестем. Генерал стоял на очереди на кооперативную квартиру уже пять лет, но в академии было плохо с жильем, очередь почти не двигалась (был тогда 1983г.). А жить вместе с тестем и тещей Бастьянову было тяжело – были они людьми грубыми, Бастьянова не любили, да к тому же непрерывно своими хамскими поступками выводили его из себя. Так, когда Бастьянов смотрел телевизор, теща, могла, подойти и, ни слова не говоря, выключить его. Тесть, налившись вином, любил подойти сзади и схватить Бастьянова за волосы и, таская за них больно и обидно, говорить: «Ну, малыш, как дела?» (Бастьянов был маленького роста, но никто этого, кроме тестя, почему-то не замечал). Бастьянов молча и, не оборачиваясь, бил тестя локтем в живот, тот от резкого удара вскрикивал, бросая Бастьянова и, шипя, уходил в свою комнату. А Максим Бастьянов, не замечая выступивших слез от резкой боли слез, сосредоточенно тер себе лоб, вспоминая то, о чем он думал до появления тестя.
Между прочим, Бастьянов знал, что он жил вовсе не с настоящими тестем или тещей. Настоящих похитила, одна вражеская разведка и заменила, их своими агентами. Бастьянова, однако, попросили пока, делать вид, что он ничего не заметил. «Игра» шла уже три года…
И вот мы стояли с Бастьяновым (Мендельэль был его старый знакомый) и разговаривали с ним о его недавнем полете в космос в качестве эксперта ООН, о проблемах лугового мотылька. Неожиданно около нас на тротуар опустился вертолет. Генерал попрощался с нами и легко вскочил в открытую дверь. Вертолет беззвучно взмыл вверх и исчез за громадными домами. Мы потрясли головами. Был ли генерал?
На том месте, где стоял Бастьянов, еще долго светился еле видимый бледно-розовый «плазменный» столб. Прохожие расшибали о него лбы и, почесываясь, шли дальше. Их осеняли какие-то догадки, они удивлялись происходящему в них на миг просветлению. Мы с Мендельэлем смеялись над ними и тоже стукались о плазму лбами. Для собственной пользы.
И тут меня тоже осенило: да, ведь генерал был как-то связан с Гарбурбарамом, а может был даже его частным случаем!
Последняя встреча с Гарбурбарамом
Я ехал в поезде. Уже час я стоял у окна, в пустом коридоре. Был конец мая. Глаза еще не привыкли к зелени деревьев, травы, к золотым россыпям одуванчиков. Утренняя прохлада и тишина… Я несся великим наблюдателем через весь этот зеленый мир. Мелькали у самого окна столбы, плавно неслись деревья, неслышно вращались поля. Постепенно, загипнотизированный меняющимся пейзажем, я впал в отрешенное состояние, свойственное каждому наблюдателю. Я уже не видел проносящейся мимо меня пейзаж, он мне снился, я его создавал.
И вот тогда я увидел с той стороны окна Гарбурбарама... Его лицо было всего в метре от стекла. Казалось, он лежал на верхней полке невидимого поезда, идущего параллельно нашему. Он внимательно и печально смотрел на меня, подперев подбородок рукой. Я с испугом подумал, что сейчас он боком ударится о стоящий у пути столб, но столб промелькнул сквозь Гарбурбарама, как сквозь тень. Гар ничего не говорил, он только смотрел и смотрел на меня.
Потом он стал отходить от поезда, поднимаясь все выше и выше. Я видел как его фигура, уменьшаясь, летела над четырехэтажными домами поселка… Вот на его пути оказался десятиэтажный дом. Гар легко прошел сквозь него. Он все время смотрел на меня, и я, как-будто не было расстояния, видел его глаза. Когда, он проходил сквозь дом, я увидел кухню, женщину в ней, готовящую еду, девочку в пионерском галстуке, сидящую за уроками в соседней комнате.
Но вот он резко пошел в высоту и стал исчезать в голубом небе. Там высоко и неслышно летел длинный серебристый вертолет. Гар влетел в открытую для него дверь. Вертолет весь многоцветно вспыхнул. Было ясно, что внутри вертолета бушует радостная встреча. Какая-то маленькая жилка лопнула во мне.
Через несколько часов я сошел на перрон столичного города. Среди тысяч людей, идущих мимо меня, я видел и не видел Гарбурбарама.
И снова от автора
Я рассказал несколько историй про Гарбурбарама. При этом я не играл в талантливость. Все, о чем я рассказал просто на миг промелькнуло во мне, да и нелепое имя Гарбурбарам, кажется, просто послышалось. Я как-будто увидел отражение в воде: колеблющееся, исчезающее от легкого дуновения ветерка, но тем не менее полное красок и подробностей. За этим изображением виделось много-много чего-то еще важного для меня. Это выходило за пределы образа Гарбурбарама, не было ему тождественно. Так иногда, за одним словом мы видим очень многое, но понятное, увы, только нам. Предвижу, что у некоторых людей такое ощущение было и при чтении о Гарбурбараме. С горечью, однако, сознаешь, что многие близкие тебе люди не видят за этими же символами такого же синтетического видения мира, какое возникает у тебя. Видеть одни и те же истины разными глазами, в разном свете, но сходиться в признании одних и тех же ценностей, любить этих людей, но не иметь с ними невидимых связей в Зазеркалье – что это: несчастье или возможность взаимообогащения? Ведь существует же миг подлинного взаимочувствования, миг раскрепощенного полета, разных душ друг к другу!
Мы все, как корабли, выходим в море. Из чего же состоит океан, который соединяет нас?
В атомном ядре есть, так называемые обменные взаимодействия, которые удерживают частицы ядра друг с другом. Эти взаимодействия осуществляются с помощью других частиц. Как нужны такие обменные «частицы» и нам! Я рад, что Гарбурбарам свяжет меня с одними людьми, но я боюсь, что он оттолкнет меня от других. Ну, пусть не оттолкнет, но не поможет прорвать отчуждения. В этом случае я буду надеяться на других пассажиров вертолета. Они ведь такие же разные, как и я.
В коридоре никого не было, все были на собрании в институтском актовом зале. Гар сильно толкнулся, прыгнув вперед, вытянулся в струнку, медленно и тяжело полетел над самым полом. Но вот полет стал легче, он свободно поднялся к потолку и полетел под самым потолком вниз спиной, сделав таким образом полупетлю – так это, кажется, называется в высшем пилотаже. Потом Гар, летя под потолком, перевернулся вдоль оси и полетел уже вниз лицом, набирая скорость. В конце коридора он сделал размашистый поворот, свернув за угол и полетел над ступеньками на второй этаж. Эта спираль наверх сопровождалась вращением вокруг оси, лихими поворотами – Гар входил во вкус, ему становилось весело. Все получалось хорошо, и на душе было легко.
В фойе перед актовым залом Гар сделал «бочку» между колоннами, потом «мертвую петлю», на большой скорости влетел в отрытую дверь актового зала и по прямой полетел к большой люстре в центре потолка. Сбросив скорость в последний момент, он ловко уселся на краешек одного из ярусов люстры. Гару показалось, что его не видно за хрустальными подвесками, тем более, что зал внимательно слушал докладчика.. Но вдруг Гар увидел, как от пола оторвались два человека и полетели прямо к нему. Они летели, сидя на стульях. Один из них был старик с большой белой развивающейся бородой, второй – молодой черноволосый крепыш. Гар подождал, пока они стали сбрасывать скорость, подлетая к люстре, и только тогда резко рванул к форточке.
Пулей вылетев из форточки, Гар сразу взлетел вверх и, обогнув крышу, бросился вниз, оказавшись с другой стороны здания. Спрятавшись под самой кроной дерева, Гар сквозь листья смотрел вверх за маневрами своих последователей. Они действовали умно. Пока крепыш на бешеной скорости носился между зданиями в поисках Тара, старик, взвившись на большую высоту, завис над институтом. Он сидел на стуле и корректировал поиски крепыша. Гар чувствовал, что сейчас старик догадается, что Гар находится под деревом. И точно: старик направил указующий перст на дерево. Через секунду из-за института вылетел крепыш и, со свистом разрезая воздух, понесся к дереву. Гар сорвался с ветки и, пролетев метров двадцать, влетел в окно небольшого здания напротив института. Оказавшись в большой комнате, Гар сделал мертвую петлю и опять вылетел в окно.
Пока он разворачивался, крепыш влетел в окно, а так как его скорость была очень большой, то он довольно долго маневрировал в комнате, прежде чем из нее вылететь. Именно на это и рассчитывал Гар. Мысленно похвалив себя, он свечой пошел вверх. Мимо него проскочил старик. Гар врезался в небо. Город оказался далеко внизу. Вокруг Гара увеличивалось голубое пространство. Он летел вверх, к сгущающейся синеве. Метрах в ста ниже его летели старик с крепышом. Гар чувствовал, что они не могут его догнать, но и не отстанут. От всё увеличивающейся высоты холодело внутри, но солнечные лучи становились все теплее и теплее. Лицо, вся кожа, сладко горели от этого солнечного тепла....
Крыши домов – красные, зеленые, серые – начинали затягиваться голубым. Высота становилась все больше и больше. Гар раньше никогда так высоко не летал. Пока он наслаждался полетом и расслабился, старик с крепышом стали его нагонять. Гар не стал увеличивать скорость, а, сделав горку, в пике устремился вниз. Преследователи опять не предугадали его маневра. Гар пикировал до самых деревьев, потом перешел в горизонтальный полет. Он до тех пор маневрировал между деревьями, пока совершенно не оторвался от своих преследователей. Мягко погасив скорость, Гар опустился на вершину высокой насыпи, поросшей травой.
Через минуту на насыпь приземлились старик с крепышом. Тогда Гар пошел на хитрость: он бросился на землю и покатился вниз по насыпи. Старик с крепышом тоже, как бревна, покатились вниз. Но Гар тут же вскочил на ноги и, хохоча, смотрел на своих преследователей. Они докатились до самого низа, встали и полезли к Гару. Гар обнял их за плечи, и они все вместе неудержимо захохотали. От смеха ноги у Гара подкосились, и он повалился на зеленый подорожник, восторженно лезущий из земли.
Гар лежал на земле и, смеясь, смотрел вверх. Небо кружилось, вернее земля. Да, земля. Гар чувствовал, что он лежит на легко и бесшумно вращающейся земле. Было счастливо от только что совершенного полета, от того, что рядом новые друзья, видевшие мир так же, как и он, так хорошо поддержавшие его игру, от того, что вокруг такая же зеленая и веселая трава. Сотни травинок держали Гара на своих маленьких упругих плечах, не ощущая его тяжести.
Пространство не было пустым.
У Гены Растерялова
Когда Гарбурбарам пришел, то оказался, что Гены дома еще не было. Дверь открыла женщина в красном халатике, которая назвалась Гениной женой. Звали ее Лена. Она провела Гара в комнату, где не было никакой мебели, кроме детской кроватки в нише стены. Весь пол был застелен чудесным голубым ковром. Лена посадила Гара на пол и ушла на кухню.
Около Гара стояла какая-то своеобразная кукла на манер неваляшки, сделанная из кочана капусты. Гар лег на спину, взял в руки куклу и стал ее рассматривать. Кочан был надрезан так, что капустные листья образовывали несколько одежд, одетых одна, на другую. Листья были раскрашены в разные цвета. Кукла была очень оригинальная, ни на что не похожая. Гар рассматривал ее очень долго и все больше и больше удивлялся необычности куклы, своеобразности одежд и их раскраски. Кукла напоминала, и многостраничную книгу, и головоломку, и черт знает что такое еще. Она была почти что живым существом, если бы не возмутительно небрежно сделанная голова. Да и головы-то, по сути дела, не было – вместо нее в кочан была воткнута бумажка, с нарисованными красным карандашом глазами и криво улыбающимся ртом. Самое главное, что в кукле чувствовалось живое существо, и чем дольше Гар держал куклу в руках, тем сильнее он чувствовал, что между ним и куклой начинала возникать духовная связь. Как будто духовная сущность самого Гара переходила в куклу. Кукла была недвижной, но Гар уже был не один в комнате. Так иногда мы чувствуем в темной комнате присутствие другого человека.
Лена, вскоре пришла и прилегла рядом. Они довольно долго разговаривали, шутили, ели сочные груши и ждали Гену. Наконец Гена пришел. Из-за жары он сразу снял рубашку и, голый по пояс, лег в дальнем углу комнаты. Гена был загорелый, мускулистый, но какой-то угловатый, жесткий, начисто лишенный пластики. Он всегда был бодр и весел и производил впечатление человека, лишенного каких бы то не было мыслей, хотя это было совсем не так.
Полежав немного и поговорив с Гаром, Гена крикнул: «Таня! Вставай!». В кроватке что-то зашевелилось, и из нее стала вылезать девушка, довольно рослая и красивая. Халат на ней был едва застегнут, задирался и распахивался. Видны были крутые, сильно загорелые бедра, большая грудь распирала голубой лифчик. Гар невольно поежился и отвел глаза. Девушка засмеялась и прошла мимо, выставляя из распахнутого халата упругие сверкающие глянцем ноги.
«Это моя сестра», – пояснил Гена. «Она спит в этой комнате, а как умещается в кроватке – ума не приложу». Гару было ясно, что Таня не спит в кроватке, а что она в ней возникает каждый раз заново.
Едва Гарбурбарам пришел в себя, как Лена, выкинула шутку еще похлеще. Она села перед Гарбурбарамом и положила ему ноги на плечи, демонстрируя удивительную гибкость в суставах и трусики в оборочках. Гена покатывался от хохота...
Гар чуть было не задохнулся от неожиданности и стыда, а оказалось, что и Гена, и Лена, и Таня и кукла, были просто искусными муляжами. Их создатель, Гена Растерялов вошел в комнату, одетый в строгий серый костюм. Вид он имел слегка удрученный, хотя и победный – муляжи действовали! Но вот вели себя неприлично. Гена, извинился за них, а Гарбурбараму вдруг показалось, что он, Гарбурбарам, тоже муляж. Гару стало не по себе от того, когда он представил, какие штуки его муляж может выкинуть. Хотя может быть и стоило стравить в муляжи всю внутреннюю нечисть, и пусть они бесчинствуют. Но едва он так подумал, как тут же не согласился сам с собой. Отделить от души ее темные стороны, вычистить подсознание – не кастрация ли это?
Гар обнял Гену, который уже очистился в свой муляж, и стал как тест читать ему стихи. Гена, этот тонкий любитель поэзии, ничего уже не понимал.
Подсолнухи
Гарбурбарам любил приподнимать тяжелые диски подсолнухов. «Этим я пытаюсь хоть ненадолго дать растению передохнуть от тяжести собственной головы. И мне самому делается легче».
Я видел, как Гарбурбарам внимательно и с обожанием смотрел в лицо подсолнуху. Подсолнух, улыбаясь до ушей, смотрел в глаза Гарбурбараму. Я готов был поклясться, что за несколько секунд Гар и подсолнух поведали друг другу многое, хотя и стояли безмолвно.
Чепуха, что растению нечего рассказать. Из маленького семечка, погребенного чернотой земли возникло дивное могучее растение с завораживающе лучистой головой. Неужели это бурное извержение жизни от семечка, к сверкающей золотом красоте – не изумительнейшая книга радостей? Неужели предстоящая скорая гибель растения не драма? Ведь умрет не только подсолнух, когда, он умрет, что-то умрет и в нас, умрет время, когда существовали мы вместе с подсолнухом.
Гар отпустил подсолнух. Подсолнух горестно качнул тяжелой головой, глядя в землю. Гар шел прямо на меня, взгляд его темных глаз был обращен внутрь. Я не успел посторониться. На миг он вошел в меня, я сразу ощутил внутри себя тихо гудящую огромную черноту Вселенной с кружащимися в ней мириадами маленьких сверкающих звезд. Но Гар тотчас вышел у меня из спины. Когда, я обернулся, он был уже далеко и, исчезая, одиноко шел по полю.
Я долго стоял рядом с понурившимся подсолнухом, не в силах оставить подсолнух одного.
Верховая прогулка
В середине сентября Гарбурбарам сел на лошадь и поехал на верховую прогулку. Скоро он оказался за городом (он жил тогда в Вязниках). Слегка всхолмленная местность, золото осеннего леса, просторные зеленые поляны, прозрачность и свежесть осеннего воздуха, заливающий все солнечный свет, пьянило Гара. Он таял, как сахар, растворяясь в этом окружающем его светло-грустном осеннем очаровании.
Сквозь нежно желтые листья ясеней, их легкую узорчатую крону синел воздух, тяжелым золотом сверкали клены, краснели калины, не щадили глаз волшебством красок. Легкие белые стволы берез уходили высоко вверх, мелкие желтые листочки, как новая мелочь, пересыпались и дрожали на ветерке. Березы подчеркивали синеву воздуха и формировали живое, переливающееся, струящееся и играющее красками пространство. Гару казалось, что деревья до каждой своей тоненькой веточки являются его органами чувств, все вокруг является продолжением его самого.
Гар в восторге скакал в этом живом и одухотворенном мире. Он временами бросал поводья и, широко раскинув руки, пытался охватить весь надвигающийся на него мир, пытался вдохнуть весь этот живительный воздух. Сам себе он представлялся сделанным из разноцветных искр, из непрерывных электрических разрядов, эфемерным, но насквозь пропитанным энергией.
Он гладил лошадиную шею по шелковой шерсти, он ощущал идущую от лошади необыкновеннейшую доброту, доброту не людскую, а темную, непонятную, огромную лошадиную доброту и доверчивую покорность. Это ощущение передавалось ему через резкий, но приятный запах лошадиного пота, через теплоту лошадиного тела, через слаженную работу огромных мышц. Гара охватил новый восторг – ему впервые пришла в голову мысль, что лошадь, как и он, видит весь этот мир, но от того, как видит мир всадник, зависит и душевное состояние лошади.
Ритмичные толчки размашистой рыси создавали новый энергичный ритм во всем теле Гара. С трудом сдерживая рвущийся из горла радостный крик, Гар привстал в седле. Лошадь звонко заржала и пошла галопом. Замелькали деревья, понеслась под копыта, изумрудная трава, солнце запрыгало перед самым лицом. Проскакав через все поле, Гар врезался в березовый лес. Зазвенели, вздымаясь фонтанами из под копыт, опавшие листья, их пряный запах прошил Гара насквозь. Белые стволы, как легконогие девушки, бежали ему навстречу, а перед самым столкновением разбегались в стороны.
Выскочив из леса, Гар оказался на краю широкой долины. Внизу голубым зеркалом сверкала река.
От реки шло молчание, спокойствие и неодолимая сила. Гар видел не реку. Гар видел как текло, текло само Время, плавно текли секунды, минуты, часы... Время текло мимо Гара, он чувствовал, что он тоже питает эту реку маленьким временем своей жизни.
И все вокруг своими временами вливалось в эту реку. И короткие секунды падающего осеннего листа, и долгие тягучие десятилетия сумрачной ели. Скрипя, отдавали свое время из бесчисленных своих тысячелетий огромные валуны. Они уже отдали столько, что жизнь почти не существовала в этих камнях. Поэтому сухая их материя отдавала время расчетливо скупо. Свое, почти мертвое существование, камни собирались продлить надолго.
Зато бурно хлестало время из самого Гара, из лошади, из изумрудной луговой травы, из других, пропитанных водой и солнечной энергией организмов, образующих лес, поле, теплую живую почву под ногами.
Гар тронул коня. Назад пути не было, впереди была река Времени, и в нее нужно было войти. Гар засмеялся: время боролось с красотой и радостью, уносило их в небытие, но этот прекрасный миг в осеннем лесу был неуничтожим.
Гар взял стесняющуюся лошадь на руки и вошел в реку...
Генерал Бастьянов
Мы с капитаном Мендельэлем шли по улице Горького. Около телеграфа, мы встретили генерала Бастьянова. Генерал-лейтенант бронетанковых войск Бастьянов преподавал в военных академиях генеральных штабов нескольких стран – одновременно. В виду важности читаемого им курса, ему выделили специальный самолет. За один день, бывало, он успевал прочитать лекции в разных странах. Генерал читал курс «Формы и методы разоружения и предотвращения ядерной войны». Курс читался по решению ООН.
Генералу было сорок лет. Он был одет в светло-кремовую форму: брюки и рубашку с короткими рукавами. На плечах были плетеные кожаные погоны коричневого цвета, хотя и без знаков отличия, но необычно-красивые и удобные.
Мы влюблено смотрели на Бастьянова. Он начинал командиром взвода, прошел тяжелую строевую службу, руководил крупными учениями, был выдающимся спортсменом. Он написал несколько книг и множество статей. От генерала исходила спокойная энергия, незамутненность мышления, ясность. Все, кто с ним общался, неизбежно поддавались его обаянию. Говорил он необыкновенно убедительно, правильным красивым языком. Но главное – все чувствовали в нем сильную, волевую и светлую личность, чувствовали, что он знает единственно правильное решение. Многими своими поступками он заставил себя уважать, на его стороне было бесспорное моральное превосходство. Бастьянов жил и работал легко, без натуги, без усталости, происходящей от неорганизованности, спокойно переходя от одного дела, к другому. Его все интересовало. Сейчас он с увлечением занимался луговым мотыльком. Это был его досуг. Но его уже знали энтомологи всего мира… Танки и мотыльки, стадионы и полигоны перетекали друг в друга, у Бастьянова. Он знал тайну единого.
Генерал жил в двухкомнатной квартире с женой, пятилетней дочкой, тещей и тестем. Генерал стоял на очереди на кооперативную квартиру уже пять лет, но в академии было плохо с жильем, очередь почти не двигалась (был тогда 1983г.). А жить вместе с тестем и тещей Бастьянову было тяжело – были они людьми грубыми, Бастьянова не любили, да к тому же непрерывно своими хамскими поступками выводили его из себя. Так, когда Бастьянов смотрел телевизор, теща, могла, подойти и, ни слова не говоря, выключить его. Тесть, налившись вином, любил подойти сзади и схватить Бастьянова за волосы и, таская за них больно и обидно, говорить: «Ну, малыш, как дела?» (Бастьянов был маленького роста, но никто этого, кроме тестя, почему-то не замечал). Бастьянов молча и, не оборачиваясь, бил тестя локтем в живот, тот от резкого удара вскрикивал, бросая Бастьянова и, шипя, уходил в свою комнату. А Максим Бастьянов, не замечая выступивших слез от резкой боли слез, сосредоточенно тер себе лоб, вспоминая то, о чем он думал до появления тестя.
Между прочим, Бастьянов знал, что он жил вовсе не с настоящими тестем или тещей. Настоящих похитила, одна вражеская разведка и заменила, их своими агентами. Бастьянова, однако, попросили пока, делать вид, что он ничего не заметил. «Игра» шла уже три года…
И вот мы стояли с Бастьяновым (Мендельэль был его старый знакомый) и разговаривали с ним о его недавнем полете в космос в качестве эксперта ООН, о проблемах лугового мотылька. Неожиданно около нас на тротуар опустился вертолет. Генерал попрощался с нами и легко вскочил в открытую дверь. Вертолет беззвучно взмыл вверх и исчез за громадными домами. Мы потрясли головами. Был ли генерал?
На том месте, где стоял Бастьянов, еще долго светился еле видимый бледно-розовый «плазменный» столб. Прохожие расшибали о него лбы и, почесываясь, шли дальше. Их осеняли какие-то догадки, они удивлялись происходящему в них на миг просветлению. Мы с Мендельэлем смеялись над ними и тоже стукались о плазму лбами. Для собственной пользы.
И тут меня тоже осенило: да, ведь генерал был как-то связан с Гарбурбарамом, а может был даже его частным случаем!
Последняя встреча с Гарбурбарамом
Я ехал в поезде. Уже час я стоял у окна, в пустом коридоре. Был конец мая. Глаза еще не привыкли к зелени деревьев, травы, к золотым россыпям одуванчиков. Утренняя прохлада и тишина… Я несся великим наблюдателем через весь этот зеленый мир. Мелькали у самого окна столбы, плавно неслись деревья, неслышно вращались поля. Постепенно, загипнотизированный меняющимся пейзажем, я впал в отрешенное состояние, свойственное каждому наблюдателю. Я уже не видел проносящейся мимо меня пейзаж, он мне снился, я его создавал.
И вот тогда я увидел с той стороны окна Гарбурбарама... Его лицо было всего в метре от стекла. Казалось, он лежал на верхней полке невидимого поезда, идущего параллельно нашему. Он внимательно и печально смотрел на меня, подперев подбородок рукой. Я с испугом подумал, что сейчас он боком ударится о стоящий у пути столб, но столб промелькнул сквозь Гарбурбарама, как сквозь тень. Гар ничего не говорил, он только смотрел и смотрел на меня.
Потом он стал отходить от поезда, поднимаясь все выше и выше. Я видел как его фигура, уменьшаясь, летела над четырехэтажными домами поселка… Вот на его пути оказался десятиэтажный дом. Гар легко прошел сквозь него. Он все время смотрел на меня, и я, как-будто не было расстояния, видел его глаза. Когда, он проходил сквозь дом, я увидел кухню, женщину в ней, готовящую еду, девочку в пионерском галстуке, сидящую за уроками в соседней комнате.
Но вот он резко пошел в высоту и стал исчезать в голубом небе. Там высоко и неслышно летел длинный серебристый вертолет. Гар влетел в открытую для него дверь. Вертолет весь многоцветно вспыхнул. Было ясно, что внутри вертолета бушует радостная встреча. Какая-то маленькая жилка лопнула во мне.
Через несколько часов я сошел на перрон столичного города. Среди тысяч людей, идущих мимо меня, я видел и не видел Гарбурбарама.
И снова от автора
Я рассказал несколько историй про Гарбурбарама. При этом я не играл в талантливость. Все, о чем я рассказал просто на миг промелькнуло во мне, да и нелепое имя Гарбурбарам, кажется, просто послышалось. Я как-будто увидел отражение в воде: колеблющееся, исчезающее от легкого дуновения ветерка, но тем не менее полное красок и подробностей. За этим изображением виделось много-много чего-то еще важного для меня. Это выходило за пределы образа Гарбурбарама, не было ему тождественно. Так иногда, за одним словом мы видим очень многое, но понятное, увы, только нам. Предвижу, что у некоторых людей такое ощущение было и при чтении о Гарбурбараме. С горечью, однако, сознаешь, что многие близкие тебе люди не видят за этими же символами такого же синтетического видения мира, какое возникает у тебя. Видеть одни и те же истины разными глазами, в разном свете, но сходиться в признании одних и тех же ценностей, любить этих людей, но не иметь с ними невидимых связей в Зазеркалье – что это: несчастье или возможность взаимообогащения? Ведь существует же миг подлинного взаимочувствования, миг раскрепощенного полета, разных душ друг к другу!
Мы все, как корабли, выходим в море. Из чего же состоит океан, который соединяет нас?
В атомном ядре есть, так называемые обменные взаимодействия, которые удерживают частицы ядра друг с другом. Эти взаимодействия осуществляются с помощью других частиц. Как нужны такие обменные «частицы» и нам! Я рад, что Гарбурбарам свяжет меня с одними людьми, но я боюсь, что он оттолкнет меня от других. Ну, пусть не оттолкнет, но не поможет прорвать отчуждения. В этом случае я буду надеяться на других пассажиров вертолета. Они ведь такие же разные, как и я.
Антон ПАНФЕРОВ
Родился 21 декабря 1980 года в городе Калининград (ныне Королев) Московской области. С 1999 года работаю в структуре ОАО «РЖД». Активно занимался айкидо (2 дан). В 2015 году окончил РГУТиС (МГУС) по специальности экономика труда и управление персоналом. Учеба в институте стала причиной появления нового увлечения – проба пера. На первом этапе это были статьи, характеристики, отчеты, зарисовки на экономические, исторические и социальные темы, которые со временем обросли художественными образами. В 2017 году выпустил первый роман: «Сунгирь – тайна древней стоянки». В 2018 году вступил в члены «Литературного объединения им. Дм. Кедрина» (г. Мытищи).
Родился 21 декабря 1980 года в городе Калининград (ныне Королев) Московской области. С 1999 года работаю в структуре ОАО «РЖД». Активно занимался айкидо (2 дан). В 2015 году окончил РГУТиС (МГУС) по специальности экономика труда и управление персоналом. Учеба в институте стала причиной появления нового увлечения – проба пера. На первом этапе это были статьи, характеристики, отчеты, зарисовки на экономические, исторические и социальные темы, которые со временем обросли художественными образами. В 2017 году выпустил первый роман: «Сунгирь – тайна древней стоянки». В 2018 году вступил в члены «Литературного объединения им. Дм. Кедрина» (г. Мытищи).
УСАДЬБА
Вера Александровна стояла у доски и монотонно повторяла тему урока. Строгий взгляд учителя русского и литературы скользил по головам учеников, чьи глаза были опущены в тетради. Неуверенной рукой они старательно выводили буквы на бумаге в линейку.
– И это седьмой класс! Как куры лапами! – восклицала учительница, прохаживаясь по рядам. – Стыдно девочки, стыдно! От вас я такого не ожидала. Почерк отражает характер человека, а у вас сплошная размазня.
Длинная, худая, она возвышалась над учениками, словно мачта корабля над палубой. А ее строгий, властный голос эхом отзывался в ушах каждого, стыдливо прятавшего свои глаза.
На Камчатке, так именовали последние парты класса, от строгого взгляда учителя прятались мальчишки.
– А вы что там прячетесь?! Сейчас, сейчас, я до вас доберусь, – иронично подметила Вера Александровна. – Петренко, возьми ручку в правую руку! – не выдержала она, увидев, как ученик крючковатыми, похожими на птичьи лапы, пальцами обхватил свой предмет труда.
– Мне левой удобней, Вера Александровна! – умоляюще произнес Сережа Петренко, продолжая свои старания.
– Как же левой может быть удобней? С окаянной то руки! Сам потом не разберешь, что написал.
– Очень даже разберу! История родного края. – Сережа прочитал тему урока, и поднял свои хитрые глаза на учителя.
– Ладно, пиши. – Она положила ему руку на голову, и Сережа ощутил холодность прикосновения. – Итак, дети…! История родного края – очень важная и интересная тема. Все мы где-то родились… – Вера Александровна сдвинула очки на лоб, и мечтательно прикрыла уставшие глаза. – Задолго до нашего рождения, и тут и там жили разные люди, порой очень знаменитые, творилась история, зачастую этими самыми людьми. Много мы об этом знаем?
– Мало!
– Правильно, мало! Или вообще ничего не знаем. Почему? – дети разводили руками, не зная, что сказать. – Потому, что повседневные заботы отбивают у нас желания и возможности чем-либо интересоваться. Вот, к примеру, земля на которой стоит наша школа, богата историей и хранит много тайн.
– А вы знаете их, Вера Александровна? – хором прокричали ученики.
– Кое-что знаю.
– Расскажите, Вера Александровна.
– Хорошо, только сделаем так! Я буду рассказывать, а вы конспектировать. Но не все подряд, а то, что посчитаете важным. Договорились?
– Да!
– Давным-давно, когда наше государство называлось империей, ей управлял император, или как говорили в народе царь-батюшка. В те далекие годы, леса были густые и непроходимые, а дороги были сплошь проселочными, и по ним, поднимая пыль, мчались только повозки с лошадьми. Города были такие маленькие, что их с трудом можно назвать городами, скорей это были села. И вот, в одном таком селе, жила злая помещица.
– А как звали ту помещицу? – послышались голоса.
– Девочки, я уже не помню сейчас. Фамилия ее была такая..., сдобная что ли! В общем, поставьте заглавную букву «С». И вот у этой помещицы было во владении несколько сот душ крестьян. Рано овдовев и став единственной хозяйкой на своей земле, помещица никак не могла собрать воедино все свое хозяйство. Одни крестьяне, видя ее сумасбродство отказываясь ей служить, бежали из поместья. А иные вели праздный образ жизни, занимаясь лишь охотой и рыбной ловлей, обеспечивая свои семьи. Как-то раз, через ее поместье, в святые места из столицы ехал монах. Непогода застигла батюшку в самый неподходящий момент, когда он со своей повозкой оказался на узеньком деревянном мосту через реку. Гремел гром, сверкали молнии…
Выводя слово за словом, Сережа Петренко, при слове гром неожиданно вздрогнул, сделав жирную кляксу своей ручкой. Уставившись в эту темную чернильную лужицу, он с ужасом наблюдал, как она разрастается, и через мгновенье перед ним образовалась огромная черная пасть бездонного колодца. Кубарем полетев в эту червоточину, он плашмя шлепнулся на сырую холодную землю, сильно ушибив плечо и голову.
…Завидев его, конь монаха встал на дыбы и чуть было не опрокинулся в воду вместе с повозкой и хозяином.
– Тпррр! – громогласно закричал монах, соскочив с облучка и подхватив коня за поводья. – Чего испужался, бесовская твоя душа, али грома никогда не слыхивал?
Ступив своим грязным, пропахшим конским навозом и въедливым запахом немытых ног сапогом прямо на то место, где заканчивался нос у Сергея, монах свел своего коня с моста, и пошлепал по лужам и раскисшей от дождя земле на свет тускло горящих окон ближайших домов.
– Он что же, не заметил меня? – удивился мальчуган, стряхивая с портков липкие комья грязи. – И как я здесь очутился? Что это за место? – Он как волчок крутился, смотря то в одну, то другую сторону, пытаясь увидеть еще хоть кого-то, кто укажет ему дорогу домой. Но в округе никого не было, только ветер и дождь, стучавший по деревянному мосту топотом сотен ног, и журчащая в реке вода, отзывающаяся клокочущим смехом. Сжавшись в комок, Сергей побрел вслед за монахом, чья повозка поскрипывала где-то в темноте. Он боялся подойти слишком близко, но и упускать их из виду ему тоже не хотелось. Он не знал, где оказался, и, возможно, этот человек с лошадью единственные, кого ему удастся повстречать в эту темную сырую и холодную ночь. Именно ночь. Сергей понял это, когда поднял глаза кверху. Дождь почти закончился, и где-то высоко-высоко молодой игривый ветер гонял по небу легкие облака, освобождая от них темное покрывало, усыпанное мириадами ярких светлячков-звезд.
Звук колотушки, висевший на шнуре помещичьих ворот, и лай собак за забором, заставил его спуститься с небес на землю. Монах отбивал дробь, вызывая хозяев и будоража округу.
– Иду, иду, кого еще нелегкая принесла в этот час?
Ворота со скрипом отворились, и яркий свет осветил лицо монаха и привратника, выглянувшего на шум. От удивления открыв беззубый рот подпоясанный седой бородой, привратник какое-то время молча глядел на тучную фигуру монаха в черном одеянии, со сползшим на глаза от тяжести мокрым клобуком.
– Входите, святой отец! – пробубнил он, – никак не ожидал увидеть вас в столь поздний час. – Матушка будет рада гостям.
Как только конь тяжелой поступью зашагал по помещичьему двору, свора цепных псов рванула в его сторону, душа себя до хрипоты затянувшимися ошейниками из суровой кожи.
– Кто там, Прохор! – послышался недовольный женский голос.
– Матушка, это – батюшка. Следует из столицы в Лавру. Заглянул к нам на ночлег.
– Зови его в дом!
Сереже Петренко стало интересно, о чем будут говорить помещица и монах. И он решил проползти под воротами усадьбы. Едва завидев чужака, собаки вновь огласили округу своим угрожающим, звонким лаем, и мальчуган поспешил скрыться в темноте между помещичьим домом и конюшней. Любопытство разбирало его, и он стал осторожно заглядывать в окна дома. В большой светлой комнате с изразцовой печью во всю стену виднелась фигура монаха. Он стоял спиной к окну и своей шириной закрывал фигуру маленькую и утонченную. Хозяйка усадьбы, поджав ноги, и облокотившись на спинку турецкого, кривоногого дивана, словно маленькая собачонка, сидела напротив него.
– Злая помещица?! – Проронил Сергей. – Наверное Вера Александровна что-то напутала, непохожа она на злую, слишком маленькая, – прошептал он себе под нос.
– Кто здесь? – Прохор вышел на неумолкающий лай собак, освещая темноту своим фонарем.
Сергей затаил дыхание. Скрытый тенью дома, он пристально следил, за Прохором, который шнырял по двору в поисках чужака, которого обнаружили его верные псы.
– Только бы не заметил, только бы не заметил, – повторял Сергей, задыхаясь от гулких ударов своего сердца. Он буквально вжался в стену дома, когда Прохор оказался в одном с ним проходе. Сергей уже чувствовал неприятный запах лука и кислого кваса, который исходил из беззубого рта Прохора, но так и не пошевелился. Посветив в окно, рядом с которым стоял Сергей и «отдавив» ему большой палец правой ноги, Прохор пошел дальше.
– Что же это получается? Выходит, животные меня видят и чувствуют, а люди нет? Чудеса какие-то.
Чтобы узнать это наверняка, он обежал вокруг дома, обогнал Прохора и встал перед ним, корча тому рожи, но привратник, как ни в чем не бывало, прошел сквозь него, своей ныряющей походкой.
– Здорово! Вернусь, обязательно расскажу Вере Александровне… Раз так, то не мешало бы мне тоже погреться возле печки. Заодно и послушаю, о чем это они там говорят, а потом расскажу всем в школе, что стал свидетелем исторической беседы. – С этими словами Сергей ступил на порог помещичьего дома.
Внутри было тепло и сухо. Пахло кухней и сладким ароматом духов, которыми пользовалась хозяйка. Конечно, все это было изрядно разбавлено мужицким духом, который повсюду оставлял странствующий монах, но хозяйка и прислуга делали вид, что не замечают этого, и уж тем более никому в голову не могло прийти, чтобы оговорить батюшку. Сергей осторожно прокрался к двери светелки, в которой шла бурная беседа, и прислушался.
– Замуж вам нужно, Вера Александровна! – Настаивал монах, – тогда все ваши беды и невзгоды канут в небытие. Негоже женщине в вашем возрасте в девицах прозябать.
– Вера Александровна! Прямо, как наша учительница, – прошептал Сережа, и на два шага приблизился к печке. Ее теплое глазуревое тело манило к себе. Сергею очень хотелось прижаться к теплу озябшими руками и щеками, которые обдуло ветром до зудящей красноты.
– За кого же мне прикажете замуж, святой отец? Может за Прохора, али за конюха моего, Гришку одноглазого, за кого, я вас спрашиваю?
– Полноте, барышня Вера Александровна! Ну что за ребячество. Я вам дело говорю, а вы посмеиваетесь.
– Какой же тут смех! Тут не смеяться, а удавиться в пору, что никто замуж не берет.
– А вот тут, я вам могу дельную службу сослужить, и горю вашему помочь. Есть у меня на примете один жених, аккурат под стать вам.
– Бааа, что я слышу! Отец Михаил, это как же понимать? Никак сводничеством решили заняться.
– Только из уважения к вам! Не могу видеть, как страдает наисветлейшая душа на земле.
– Ну уж право! Так и наисветлейшая? Может еще скажете безгрешная?
– Это уж вы хватили матушка! Только господь наш всемогущий без греха, поэтому и прибывает на небесах. А нам, его грешным рабам, остается только грязь месить на нашей бренной земле. Вон, как сапоги уделал, а не далее, как третьего дня купил на московском базаре.
– Так вы, поди, их три дня и не снимали?
– Ага, попробуй сними, тут же чужие ноги хозяевами станут.
Сергея заинтересовал разговор монаха с помещицей, и он без всякого стеснения разлегся на полу возле печки, довольный тем, что остался незамеченным. Заинтересовало предложение и Веру Александровну. Она сразу как-то оживилась, воспряла духом, и грациозной походкой начала расхаживать по комнате, словно цирковая лошадь перед смотром. Ее талия, затянутая в корсет, напоминала песочные часы. И вся фигура была изящная и утонченная. О ее возрасте только догадывались, так как никто не решался спросить напрямую. Казалось, она и сама забыла сколько ей исполнилось накануне, храня в памяти лишь дату смерти своего мужа, с которым они прожили долгих семнадцать лет.
– А что, жених тот, богат? Какого рода, звания?
– Прошу извинить, матушка! В подробностях сказать не могу, но то, что не беден, это точно. Владеет несколькими мануфактурами.
– Ооо! Промышленник стало быть?
– Возможно!
– Ну, а почему вы решили, что он захочет жениться на мне?
– Как же не захотеть! Вы только гляньте на себя, – монах взял помещицу за руку и подвел к зеркалу, которое висело напротив печи. На фоне бело-голубой глазури, утонченная фигура Веры Александровны стала еще изящнее. Она выполнила хитрый пируэт, опираясь на его руку и кокетливо приземлилась на диван.
– А потом, он тоже вдовец, и давно ищет спутницу жизни, – продолжил монах.
Разморенный теплом и сладостными разговорами Сергей погрузился в дрему…
– Молодой человек, а молодой человек, вы что это здесь разлеглись? Спать идите домой! – Сквозь сон Сергей почувствовал, что его кто-то треплет за плечо.
– Неужели в этот раз заметили? – подумал он, и открыл глаза. – Вера Александровна, это вы? – сбросив дрему, пробубнил Сергей.
– А ты кого ожидал увидеть, Ивана Грозного? – произнесла учительница под одобрительный смех класса.
– Извините, я кажется уснул.
– Вы слышали, ему кажется! Вот я влеплю тебе двойку, чтобы больше не казалось.
– Не надо, Вера Александровна, я все выучу.
– Выучу! Смотри у меня! Завтра спрошу, и попробуй только не ответить…
По дороге домой Сергей все думал о разговоре помещицы с монахом. Ему не терпелось узнать продолжение этой истории, но как это сделать, он не знал. Весь вечер он сидел в грустных раздумьях, обеспокоив своим видом маму.
– Что с тобой Сереженька? Ты не заболел часом?
– Ничего я не заболел, мам! Я свадьбу пропущу?
– Какую свадьбу? О чем ты говоришь?
– Свадьбу помещицы!
– Какой помещицы?
– Веры Александровны!
– О, Господи! Опять ты со своими фантазиями. Когда ты только повзрослеешь?!
– И ничего ты не понимаешь! – Недовольно буркнул он, и взяв со стола кружку чая с бутербродом, ушел в свою комнату.
Когда мама Сергея в очередной раз зашла к нему в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, он уже беззаботно храпел, зарывшись головой в подушку. Во сне он снова услышал голос Веры Александровны. – Какой из двух? – спросите вы. Думаю, что обеих!
В тот момент он оказался в самой гуще ветвей кудрявой, разлапистой березы, которая склонила свою пышную крону к самой воде. Река играла блестками, которые рассыпало по ее поверхности теплое майское солнце. Сергей затаив дыхание смотрел на воду. Под ее прозрачной толщей резвились большие и маленькие рыбки. Где-то совсем рядом послышался всплеск, за ним другой, третий, а вскоре из-за крутого берега показалась лодка, по бортам украшенная разноцветными флажками. В лодке сидело двое – мужчина и женщина. Сергею никак не удавалось разглядеть их. Солнце, отражаясь от зеркальной поверхности реки, слепило глаза, и кроме разноцветных кругов, мальчуган ничего не видел. Мужчина налегал на весла, и издали слышался его натужный голос, разбавленный кокетливым женским смехом.
– Так это же Вера Александровна! – воскликнул Сергей, прозрев, и чуть не сорвался с ветки в воду. – А кто это с ней? Неужели тот самый…Когда же они успели? Или это я все пропустил?
Вера Александровна в этот раз была во всем белом. Большая широкополая шляпа, перевязанная синей лентой, скрывала ее мучнисто-бледное лицо.
– Как вам у нас нравится, Иван Сергеевич? – Тот улыбнулся своей белоснежной улыбкой. На его широком, скуластом лице играл здоровый румянец. Он расправил плечи, и вдохнув полной грудью пробасил:
– Очень нравится, Вера Александровна. Эти сказочные места, мечта всей моей жизни. Тишина, лес, река, птички поют, что еще нужно для жизни?!
– А я? Я вам нравлюсь?
– Ну, что за вопрос. Это место не было бы так прекрасно, не будь здесь вас!
– Ох, Иван Сергеевич, вы мне льстите.
– Отнюдь! Я от чистого сердца.
– Ага, вот он какой, Иван Сергеевич – хозяин заводов, газет, пароходов! Сейчас он ее быстро охмурит! – прошептал Сергей.
– Иван Сергеевич! Я хочу…, хочу, чтобы все это тоже принадлежало вам! – Дрожа от волнения произнесла Вера Александровна.
– Дорогая! Прошу меня простить! Вера Александровна, нет, так неправильно!
– Вы отказываетесь? – ужаснулась она.
– Конечно нет! Что вы! Просто, это я, я должен вам предлагать руку и сердце! Я должен просить вас стать моей женой!
Воспылав радостными чувствами, Вера Александровна подскочила, словно ужаленная, и начала прыгать и хлопать в ладоши, совсем забыв, что находится в лодке. Иван Сергеевич простер к ней руки и пытался унять ее безудержный порыв, но не тут-то было. Она схватила его за руки и притянув к себе, закружила в танце. Иван Сергеевич всячески сопротивлялся. Он боялся наступить Вере Александровне на ногу, но та буквально висла на нем, не давая снова сесть. Полы ее длинного платья путались, цеплялись за грубые края лодки, но она этого не замечала. Наконец, у маленького суденышка, совсем не осталось сил, чтобы удерживать двух танцующих влюбленных, и оно, напоследок качнув бортом зачерпнуло воду, и перевернулось.
Сергей заливался смехом, раскачиваясь на дереве. Он понимал, что нехорошо смеяться над чужим горем, но ничего не мог с собой поделать. Но и те двое, что оказались в воде, тоже не чувствовали себя пострадавшими. Этот казус их тоже развеселил и они, барахтаясь в воде, держась руками за брюхо лодки все еще пытались обниматься.
– Довольно! Поплыли к берегу! – предложил Иван Сергеевич.
– Давай, кто быстрей?! Догоняй! – И Вера Александровна, оттолкнувшись от деревянной посудины, извиваясь словно рыба, рванула к берегу. Иван Сергеевич сильно уступал ей в мастерстве. По медвежьи размахивая руками, он бил ими по воде, поднимая фонтаны брызг.
– Эх ты! Я и то лучше плаваю, – подметил Сергей.
Выбравшись на берег, Иван Сергеевич, помог своей будущей супруге забраться на косогор, и они медленно побрели по тропинке ведущей вдоль реки, к видневшейся вдалеке березовой роще. Отжимая и расправляя на солнце вымокшую одежду, они оставляли за собой темный, мокрый след на песке. По нему то и пошел Сергей, спустившись с дерева.
Уже на правах хозяина Иван Сергеевич рассказывал о своих планах, как он представляет дальнейшую судьбу этих мест. Вера Александровна внимала каждому его слову, и казалось, что все ей очень нравится. Она даже ни разу не поправила будущего супруга, не сказала ему ни единого слова поперек, а лишь кокетливо улыбалась, изредка смахивая набегавшие на его лоб капли с мокрых курчавых волос.
Вера Александровна стояла у доски и монотонно повторяла тему урока. Строгий взгляд учителя русского и литературы скользил по головам учеников, чьи глаза были опущены в тетради. Неуверенной рукой они старательно выводили буквы на бумаге в линейку.
– И это седьмой класс! Как куры лапами! – восклицала учительница, прохаживаясь по рядам. – Стыдно девочки, стыдно! От вас я такого не ожидала. Почерк отражает характер человека, а у вас сплошная размазня.
Длинная, худая, она возвышалась над учениками, словно мачта корабля над палубой. А ее строгий, властный голос эхом отзывался в ушах каждого, стыдливо прятавшего свои глаза.
На Камчатке, так именовали последние парты класса, от строгого взгляда учителя прятались мальчишки.
– А вы что там прячетесь?! Сейчас, сейчас, я до вас доберусь, – иронично подметила Вера Александровна. – Петренко, возьми ручку в правую руку! – не выдержала она, увидев, как ученик крючковатыми, похожими на птичьи лапы, пальцами обхватил свой предмет труда.
– Мне левой удобней, Вера Александровна! – умоляюще произнес Сережа Петренко, продолжая свои старания.
– Как же левой может быть удобней? С окаянной то руки! Сам потом не разберешь, что написал.
– Очень даже разберу! История родного края. – Сережа прочитал тему урока, и поднял свои хитрые глаза на учителя.
– Ладно, пиши. – Она положила ему руку на голову, и Сережа ощутил холодность прикосновения. – Итак, дети…! История родного края – очень важная и интересная тема. Все мы где-то родились… – Вера Александровна сдвинула очки на лоб, и мечтательно прикрыла уставшие глаза. – Задолго до нашего рождения, и тут и там жили разные люди, порой очень знаменитые, творилась история, зачастую этими самыми людьми. Много мы об этом знаем?
– Мало!
– Правильно, мало! Или вообще ничего не знаем. Почему? – дети разводили руками, не зная, что сказать. – Потому, что повседневные заботы отбивают у нас желания и возможности чем-либо интересоваться. Вот, к примеру, земля на которой стоит наша школа, богата историей и хранит много тайн.
– А вы знаете их, Вера Александровна? – хором прокричали ученики.
– Кое-что знаю.
– Расскажите, Вера Александровна.
– Хорошо, только сделаем так! Я буду рассказывать, а вы конспектировать. Но не все подряд, а то, что посчитаете важным. Договорились?
– Да!
– Давным-давно, когда наше государство называлось империей, ей управлял император, или как говорили в народе царь-батюшка. В те далекие годы, леса были густые и непроходимые, а дороги были сплошь проселочными, и по ним, поднимая пыль, мчались только повозки с лошадьми. Города были такие маленькие, что их с трудом можно назвать городами, скорей это были села. И вот, в одном таком селе, жила злая помещица.
– А как звали ту помещицу? – послышались голоса.
– Девочки, я уже не помню сейчас. Фамилия ее была такая..., сдобная что ли! В общем, поставьте заглавную букву «С». И вот у этой помещицы было во владении несколько сот душ крестьян. Рано овдовев и став единственной хозяйкой на своей земле, помещица никак не могла собрать воедино все свое хозяйство. Одни крестьяне, видя ее сумасбродство отказываясь ей служить, бежали из поместья. А иные вели праздный образ жизни, занимаясь лишь охотой и рыбной ловлей, обеспечивая свои семьи. Как-то раз, через ее поместье, в святые места из столицы ехал монах. Непогода застигла батюшку в самый неподходящий момент, когда он со своей повозкой оказался на узеньком деревянном мосту через реку. Гремел гром, сверкали молнии…
Выводя слово за словом, Сережа Петренко, при слове гром неожиданно вздрогнул, сделав жирную кляксу своей ручкой. Уставившись в эту темную чернильную лужицу, он с ужасом наблюдал, как она разрастается, и через мгновенье перед ним образовалась огромная черная пасть бездонного колодца. Кубарем полетев в эту червоточину, он плашмя шлепнулся на сырую холодную землю, сильно ушибив плечо и голову.
…Завидев его, конь монаха встал на дыбы и чуть было не опрокинулся в воду вместе с повозкой и хозяином.
– Тпррр! – громогласно закричал монах, соскочив с облучка и подхватив коня за поводья. – Чего испужался, бесовская твоя душа, али грома никогда не слыхивал?
Ступив своим грязным, пропахшим конским навозом и въедливым запахом немытых ног сапогом прямо на то место, где заканчивался нос у Сергея, монах свел своего коня с моста, и пошлепал по лужам и раскисшей от дождя земле на свет тускло горящих окон ближайших домов.
– Он что же, не заметил меня? – удивился мальчуган, стряхивая с портков липкие комья грязи. – И как я здесь очутился? Что это за место? – Он как волчок крутился, смотря то в одну, то другую сторону, пытаясь увидеть еще хоть кого-то, кто укажет ему дорогу домой. Но в округе никого не было, только ветер и дождь, стучавший по деревянному мосту топотом сотен ног, и журчащая в реке вода, отзывающаяся клокочущим смехом. Сжавшись в комок, Сергей побрел вслед за монахом, чья повозка поскрипывала где-то в темноте. Он боялся подойти слишком близко, но и упускать их из виду ему тоже не хотелось. Он не знал, где оказался, и, возможно, этот человек с лошадью единственные, кого ему удастся повстречать в эту темную сырую и холодную ночь. Именно ночь. Сергей понял это, когда поднял глаза кверху. Дождь почти закончился, и где-то высоко-высоко молодой игривый ветер гонял по небу легкие облака, освобождая от них темное покрывало, усыпанное мириадами ярких светлячков-звезд.
Звук колотушки, висевший на шнуре помещичьих ворот, и лай собак за забором, заставил его спуститься с небес на землю. Монах отбивал дробь, вызывая хозяев и будоража округу.
– Иду, иду, кого еще нелегкая принесла в этот час?
Ворота со скрипом отворились, и яркий свет осветил лицо монаха и привратника, выглянувшего на шум. От удивления открыв беззубый рот подпоясанный седой бородой, привратник какое-то время молча глядел на тучную фигуру монаха в черном одеянии, со сползшим на глаза от тяжести мокрым клобуком.
– Входите, святой отец! – пробубнил он, – никак не ожидал увидеть вас в столь поздний час. – Матушка будет рада гостям.
Как только конь тяжелой поступью зашагал по помещичьему двору, свора цепных псов рванула в его сторону, душа себя до хрипоты затянувшимися ошейниками из суровой кожи.
– Кто там, Прохор! – послышался недовольный женский голос.
– Матушка, это – батюшка. Следует из столицы в Лавру. Заглянул к нам на ночлег.
– Зови его в дом!
Сереже Петренко стало интересно, о чем будут говорить помещица и монах. И он решил проползти под воротами усадьбы. Едва завидев чужака, собаки вновь огласили округу своим угрожающим, звонким лаем, и мальчуган поспешил скрыться в темноте между помещичьим домом и конюшней. Любопытство разбирало его, и он стал осторожно заглядывать в окна дома. В большой светлой комнате с изразцовой печью во всю стену виднелась фигура монаха. Он стоял спиной к окну и своей шириной закрывал фигуру маленькую и утонченную. Хозяйка усадьбы, поджав ноги, и облокотившись на спинку турецкого, кривоногого дивана, словно маленькая собачонка, сидела напротив него.
– Злая помещица?! – Проронил Сергей. – Наверное Вера Александровна что-то напутала, непохожа она на злую, слишком маленькая, – прошептал он себе под нос.
– Кто здесь? – Прохор вышел на неумолкающий лай собак, освещая темноту своим фонарем.
Сергей затаил дыхание. Скрытый тенью дома, он пристально следил, за Прохором, который шнырял по двору в поисках чужака, которого обнаружили его верные псы.
– Только бы не заметил, только бы не заметил, – повторял Сергей, задыхаясь от гулких ударов своего сердца. Он буквально вжался в стену дома, когда Прохор оказался в одном с ним проходе. Сергей уже чувствовал неприятный запах лука и кислого кваса, который исходил из беззубого рта Прохора, но так и не пошевелился. Посветив в окно, рядом с которым стоял Сергей и «отдавив» ему большой палец правой ноги, Прохор пошел дальше.
– Что же это получается? Выходит, животные меня видят и чувствуют, а люди нет? Чудеса какие-то.
Чтобы узнать это наверняка, он обежал вокруг дома, обогнал Прохора и встал перед ним, корча тому рожи, но привратник, как ни в чем не бывало, прошел сквозь него, своей ныряющей походкой.
– Здорово! Вернусь, обязательно расскажу Вере Александровне… Раз так, то не мешало бы мне тоже погреться возле печки. Заодно и послушаю, о чем это они там говорят, а потом расскажу всем в школе, что стал свидетелем исторической беседы. – С этими словами Сергей ступил на порог помещичьего дома.
Внутри было тепло и сухо. Пахло кухней и сладким ароматом духов, которыми пользовалась хозяйка. Конечно, все это было изрядно разбавлено мужицким духом, который повсюду оставлял странствующий монах, но хозяйка и прислуга делали вид, что не замечают этого, и уж тем более никому в голову не могло прийти, чтобы оговорить батюшку. Сергей осторожно прокрался к двери светелки, в которой шла бурная беседа, и прислушался.
– Замуж вам нужно, Вера Александровна! – Настаивал монах, – тогда все ваши беды и невзгоды канут в небытие. Негоже женщине в вашем возрасте в девицах прозябать.
– Вера Александровна! Прямо, как наша учительница, – прошептал Сережа, и на два шага приблизился к печке. Ее теплое глазуревое тело манило к себе. Сергею очень хотелось прижаться к теплу озябшими руками и щеками, которые обдуло ветром до зудящей красноты.
– За кого же мне прикажете замуж, святой отец? Может за Прохора, али за конюха моего, Гришку одноглазого, за кого, я вас спрашиваю?
– Полноте, барышня Вера Александровна! Ну что за ребячество. Я вам дело говорю, а вы посмеиваетесь.
– Какой же тут смех! Тут не смеяться, а удавиться в пору, что никто замуж не берет.
– А вот тут, я вам могу дельную службу сослужить, и горю вашему помочь. Есть у меня на примете один жених, аккурат под стать вам.
– Бааа, что я слышу! Отец Михаил, это как же понимать? Никак сводничеством решили заняться.
– Только из уважения к вам! Не могу видеть, как страдает наисветлейшая душа на земле.
– Ну уж право! Так и наисветлейшая? Может еще скажете безгрешная?
– Это уж вы хватили матушка! Только господь наш всемогущий без греха, поэтому и прибывает на небесах. А нам, его грешным рабам, остается только грязь месить на нашей бренной земле. Вон, как сапоги уделал, а не далее, как третьего дня купил на московском базаре.
– Так вы, поди, их три дня и не снимали?
– Ага, попробуй сними, тут же чужие ноги хозяевами станут.
Сергея заинтересовал разговор монаха с помещицей, и он без всякого стеснения разлегся на полу возле печки, довольный тем, что остался незамеченным. Заинтересовало предложение и Веру Александровну. Она сразу как-то оживилась, воспряла духом, и грациозной походкой начала расхаживать по комнате, словно цирковая лошадь перед смотром. Ее талия, затянутая в корсет, напоминала песочные часы. И вся фигура была изящная и утонченная. О ее возрасте только догадывались, так как никто не решался спросить напрямую. Казалось, она и сама забыла сколько ей исполнилось накануне, храня в памяти лишь дату смерти своего мужа, с которым они прожили долгих семнадцать лет.
– А что, жених тот, богат? Какого рода, звания?
– Прошу извинить, матушка! В подробностях сказать не могу, но то, что не беден, это точно. Владеет несколькими мануфактурами.
– Ооо! Промышленник стало быть?
– Возможно!
– Ну, а почему вы решили, что он захочет жениться на мне?
– Как же не захотеть! Вы только гляньте на себя, – монах взял помещицу за руку и подвел к зеркалу, которое висело напротив печи. На фоне бело-голубой глазури, утонченная фигура Веры Александровны стала еще изящнее. Она выполнила хитрый пируэт, опираясь на его руку и кокетливо приземлилась на диван.
– А потом, он тоже вдовец, и давно ищет спутницу жизни, – продолжил монах.
Разморенный теплом и сладостными разговорами Сергей погрузился в дрему…
– Молодой человек, а молодой человек, вы что это здесь разлеглись? Спать идите домой! – Сквозь сон Сергей почувствовал, что его кто-то треплет за плечо.
– Неужели в этот раз заметили? – подумал он, и открыл глаза. – Вера Александровна, это вы? – сбросив дрему, пробубнил Сергей.
– А ты кого ожидал увидеть, Ивана Грозного? – произнесла учительница под одобрительный смех класса.
– Извините, я кажется уснул.
– Вы слышали, ему кажется! Вот я влеплю тебе двойку, чтобы больше не казалось.
– Не надо, Вера Александровна, я все выучу.
– Выучу! Смотри у меня! Завтра спрошу, и попробуй только не ответить…
По дороге домой Сергей все думал о разговоре помещицы с монахом. Ему не терпелось узнать продолжение этой истории, но как это сделать, он не знал. Весь вечер он сидел в грустных раздумьях, обеспокоив своим видом маму.
– Что с тобой Сереженька? Ты не заболел часом?
– Ничего я не заболел, мам! Я свадьбу пропущу?
– Какую свадьбу? О чем ты говоришь?
– Свадьбу помещицы!
– Какой помещицы?
– Веры Александровны!
– О, Господи! Опять ты со своими фантазиями. Когда ты только повзрослеешь?!
– И ничего ты не понимаешь! – Недовольно буркнул он, и взяв со стола кружку чая с бутербродом, ушел в свою комнату.
Когда мама Сергея в очередной раз зашла к нему в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, он уже беззаботно храпел, зарывшись головой в подушку. Во сне он снова услышал голос Веры Александровны. – Какой из двух? – спросите вы. Думаю, что обеих!
В тот момент он оказался в самой гуще ветвей кудрявой, разлапистой березы, которая склонила свою пышную крону к самой воде. Река играла блестками, которые рассыпало по ее поверхности теплое майское солнце. Сергей затаив дыхание смотрел на воду. Под ее прозрачной толщей резвились большие и маленькие рыбки. Где-то совсем рядом послышался всплеск, за ним другой, третий, а вскоре из-за крутого берега показалась лодка, по бортам украшенная разноцветными флажками. В лодке сидело двое – мужчина и женщина. Сергею никак не удавалось разглядеть их. Солнце, отражаясь от зеркальной поверхности реки, слепило глаза, и кроме разноцветных кругов, мальчуган ничего не видел. Мужчина налегал на весла, и издали слышался его натужный голос, разбавленный кокетливым женским смехом.
– Так это же Вера Александровна! – воскликнул Сергей, прозрев, и чуть не сорвался с ветки в воду. – А кто это с ней? Неужели тот самый…Когда же они успели? Или это я все пропустил?
Вера Александровна в этот раз была во всем белом. Большая широкополая шляпа, перевязанная синей лентой, скрывала ее мучнисто-бледное лицо.
– Как вам у нас нравится, Иван Сергеевич? – Тот улыбнулся своей белоснежной улыбкой. На его широком, скуластом лице играл здоровый румянец. Он расправил плечи, и вдохнув полной грудью пробасил:
– Очень нравится, Вера Александровна. Эти сказочные места, мечта всей моей жизни. Тишина, лес, река, птички поют, что еще нужно для жизни?!
– А я? Я вам нравлюсь?
– Ну, что за вопрос. Это место не было бы так прекрасно, не будь здесь вас!
– Ох, Иван Сергеевич, вы мне льстите.
– Отнюдь! Я от чистого сердца.
– Ага, вот он какой, Иван Сергеевич – хозяин заводов, газет, пароходов! Сейчас он ее быстро охмурит! – прошептал Сергей.
– Иван Сергеевич! Я хочу…, хочу, чтобы все это тоже принадлежало вам! – Дрожа от волнения произнесла Вера Александровна.
– Дорогая! Прошу меня простить! Вера Александровна, нет, так неправильно!
– Вы отказываетесь? – ужаснулась она.
– Конечно нет! Что вы! Просто, это я, я должен вам предлагать руку и сердце! Я должен просить вас стать моей женой!
Воспылав радостными чувствами, Вера Александровна подскочила, словно ужаленная, и начала прыгать и хлопать в ладоши, совсем забыв, что находится в лодке. Иван Сергеевич простер к ней руки и пытался унять ее безудержный порыв, но не тут-то было. Она схватила его за руки и притянув к себе, закружила в танце. Иван Сергеевич всячески сопротивлялся. Он боялся наступить Вере Александровне на ногу, но та буквально висла на нем, не давая снова сесть. Полы ее длинного платья путались, цеплялись за грубые края лодки, но она этого не замечала. Наконец, у маленького суденышка, совсем не осталось сил, чтобы удерживать двух танцующих влюбленных, и оно, напоследок качнув бортом зачерпнуло воду, и перевернулось.
Сергей заливался смехом, раскачиваясь на дереве. Он понимал, что нехорошо смеяться над чужим горем, но ничего не мог с собой поделать. Но и те двое, что оказались в воде, тоже не чувствовали себя пострадавшими. Этот казус их тоже развеселил и они, барахтаясь в воде, держась руками за брюхо лодки все еще пытались обниматься.
– Довольно! Поплыли к берегу! – предложил Иван Сергеевич.
– Давай, кто быстрей?! Догоняй! – И Вера Александровна, оттолкнувшись от деревянной посудины, извиваясь словно рыба, рванула к берегу. Иван Сергеевич сильно уступал ей в мастерстве. По медвежьи размахивая руками, он бил ими по воде, поднимая фонтаны брызг.
– Эх ты! Я и то лучше плаваю, – подметил Сергей.
Выбравшись на берег, Иван Сергеевич, помог своей будущей супруге забраться на косогор, и они медленно побрели по тропинке ведущей вдоль реки, к видневшейся вдалеке березовой роще. Отжимая и расправляя на солнце вымокшую одежду, они оставляли за собой темный, мокрый след на песке. По нему то и пошел Сергей, спустившись с дерева.
Уже на правах хозяина Иван Сергеевич рассказывал о своих планах, как он представляет дальнейшую судьбу этих мест. Вера Александровна внимала каждому его слову, и казалось, что все ей очень нравится. Она даже ни разу не поправила будущего супруга, не сказала ему ни единого слова поперек, а лишь кокетливо улыбалась, изредка смахивая набегавшие на его лоб капли с мокрых курчавых волос.
Сергею очень хотелось узнать, о чем они говорят, но он не успел подслушать, прозвонил будильник, и нужно было собираться в школу.
По дороге ему в голову пришла идея. «А что, если узнать у нашей Веры Александровны название усадьбы, и найти про нее книгу в библиотеке, или в интернете?» Так он и сделал. Перехватив учительницу перед уроком, он решил поговорить с ней наедине. Сергею не хотелось, чтобы класс знал о его увлечении, пока он сам в этом до конца не разберется.
– Ну, что тебе, Петренко? Давай войдем в класс, и там обо всем поговорим.
– Нет, Вера Александровна. Я не хочу, чтобы остальные слышали, о чем мы будем с вами говорить!
– Новость! – Вера Александровна неприятно удивилась.
– Пожалуйста! Мне нужно всего-навсего название усадьбы, про которую вы нам рассказывали. У нас в библиотеке есть книги на эту тему?
– Разреши, я все же войду в класс, сяду за свой стол, возьму ручку и бумагу, и все тебе напишу.
– Но… – попытался возразить Сергей.
– Никто, ничего не узнает.
– Спасибо Вера Александровна! Я вас тут подожду. – От волнения, ладони Сергея покрылись холодной испариной. Те минуты, которые он провел в ожидании, показались для него вечностью. Но, как только заветная бумага оказалось у него в руках, он, не теряя ни минуты помчался вниз в библиотеку.
– Не забудь вернутся к началу урока! – крикнула ему вслед Вера Александровна.
На его счастье, обе книги, которые отметила учительница, оказались в библиотеке. Сергей не удержался и заглянул под красочную обложку. С первых строк, он снова погрузился в атмосферу девятнадцатого века, встретив на странице знакомые имена. Узнав по описанию знакомую статную фигуру Ивана Сергеевича, Сергей заулыбался.
Тот стоял на крутом заснеженном берегу реки, и смотрел вдаль, откуда темной лентой тянулись подводы, запряженные лошадьми. Десятки, сотни груженых повозок перевозили людей и материал для недавно построенной ткацкой фабрики. Ее огромные трубы, возвышающиеся над белеющей речной равниной, словно жерла вулканов изрыгали белые облака пара, который густел в морозном воздухе.
– Э-ге-гей! – Звучал голос приказчика, – не задерживай, правь сюда. – Подвод было слишком много, они толпились на небольшом пятачке. Лошади рыхлили мерзлый снег, пуская пар из ноздрей, не слушаясь окрика седоков.
– Вот черти окаянные! Не выдержал Иван Сергеевич, и быстрым шагом направился к обозам.
– Не слухают, ваше благородие! – жалился приказчик, словно собачонка подскочив к хозяину.
– Ну-ка, дай кнут. – Иван Сергеевич, недолго думая подошел к лошади, и от души оттянул ее вдоль спины. Конь заржал, и что есть мочи рванул вперед. Повозка, зажатая между другими теснившими ее, подпрыгнула, перескочила через препятствие, и ломая деревянные полозья сгрудившихся саней, высвободилась из затора. Ошпаренный плетью конь показал свой норов, и седоку составило немало труда, чтобы его угомонить. Первым влетев в ворота, он обогнул фабричные склады, и сбавив спесь, застыл возле главного корпуса. Следом за ним потянулись остальные, выстраиваясь в длинную очередь под разгрузку.
– Что сидим, уважаемые?! Милости просим, помогайте разгружать свое добро. – Обратился Иван Сергеевич к людям, сидящим на подводах. Но те, казалось, или не слышали или не понимали его, а лишь молча хлопали заиндевевшими глазами, поеживаясь в своих тоненьких бушлатах.
– Околели что ли?
– Иван Сергеевич, это немцы, они по-русски не бельмеса, – пояснил приказчик.
– И что, среди них нет никого, кто говорит по-русски? Как же мы будем с ними изъясняться?
– Одну минутку, сейчас все разузнаю! – приказчик юркнул в толпу и был таков. И пока он бегал в поисках толмача, Иван Сергеевич с любопытством рассматривал грузы, которые привезли немцы. Все их обозы были нагружены механическими частями и деталями; валы, зубчатые колеса, пружины, разного рода скобы, хомуты, пластины, уголки и прочее. Иван Сергеевич догадался, что это детали для станков. Ему приходилось их видеть, но только в сборе. Откидывая тяжелый полог на каждой из подвод, он с радостью отмечал:
– Сколько же их тут?!
– Зер гут! Зер гут! – оживились немцы, следившие за реакцией своего будущего хозяина.
Из толпы послышалась грубая, и одновременно выразительная немецкая речь, вперемешку с русской бранью. Это из похода «за языком» возвращался приказчик, подталкивая впереди себя маленького, толстенького мужичка в овчинном тулупе и валенках. Огромная меховая шапка, которую он водрузил себе на голову, была ему явно велика, потому как сползла на глаза и мешала обзору. На нем было столько теплой и неудобной одежды, что он с трудом передвигался.
– Кто его так нарядил? – засмеялся Иван Сергеевич. – В этой одежде можно только лежать. В ней ходить-то неудобно, завалишься!
– А он как раз и лежал. Я его нашел в санях под сукном. Он еще умудрился уснуть, бродяга эдакий. И это когда в нем так нуждаются.
– По-русски разумеешь? – обратился к нему Иван Сергеевич, поправляя шапку.
– Натюрлих! – пробурчал толстяк. – Не извольте сомневаться, ваше благородие. Нам все европейские языки известны.
– Так уж и все?!
– Ну, основные, в чьи дома мы вхожи.
– И кто же мы такие будем?
– Мы будем, известный инженер Константин Никандрович Аладьин. Да-с! И я бы вас попросил, любезный Иван Сергеевич, передайте своему холопу, чтобы он в меня своей нагайкой больше не тыкал. – И толстяк кивнул в сторону приказчика.
– Ишь ты, какой важности на себя напустил! – слова инженера, возмутили приказчика. – Я, между прочим, здесь тоже не последний человек. На мне все производство держится.
– Ну, будет вам! Давайте за дело! Люди на морозе застоялись уже. Константин Никандрович, дайте команду своим подопечным, чтобы они разгружали подводы на фабричные склады. Мы их будем переоборудовать под производственные цеха. И пусть сразу приступают к сборке машин. А ты Игнат Захарыч, ступай в корпуса, приведи сюда мужиков, будем остальные обозы с сукном разгружать, время не ждет. Нужно скорей наверстать простои, иначе нас с тобой за это по головке не погладят.
– Понял, Иван Сергеич, уже бегу…!
– Ты почему еще не на уроке? Я разве тебе не ясно сказала? – Сергей не поверил своим ушам и закрыл руками лицо.
– Ты глаза-то не прячь, когда с тобой учитель разговаривает! – Вера Александровна схватила Сергея за руку, и потащила вон из библиотеки. – Еще раз подобное повторится, и я тебя без родителей в школу не пущу!
– Да что я такого сделал-то. Я всего-навсего сидел, и читал книгу. Тем более это тема вашего урока.
– Этим вовремя нужно заниматься, а не когда попало. Тем более, у нас сегодня новая тема.
– Если бы вы сами читали те книги, на которые мне указали, то поняли бы меня!
Вера Александровна вдруг остановилась, и посмотрела в рассерженно-растерянные глаза Сергея.
– Ты ошибаешься, я их действительно читала. Конечно, не в таком возрасте как ты, а будучи уже взрослой. Может поэтому они и не произвели на меня такого впечатления, как на тебя… Вообще, Сергей, мне очень приятно, что ты так старательно и с такой любовью относишься к теме родного края…
– Правда! Значит, вы не поставите мне двойку и не вызовите родителей?
– Все зависит от тебя. Отдай мне книги. Обещаю, я тебе их верну сразу после урока.
Сергей пристыженно протянул ей книги, и так же с опущенными глазами вошел в класс, сев за свою парту.
– Чего она к тебе цепляется? – поинтересовался его сосед Витька.
– Все нормально! Просто ревнует.
– К кому ревнует? – удивился Витька. Но Сергей оставил его вопрос без ответа, лишь махнув рукой.
По дороге домой Сергея не отпускала мысль о Вере Александровне, той самой, барышни из прошлого. «Что стало с ней? Почему ее не было рядом с Иваном Сергеевичем?» Дождавшись, когда дома все утихнет, и его оставят одного, Сергей достал из рюкзака книги, и начал искать интересующий его сюжет. Свет его ночной лампы мерцал, страницы книги шелестели, и события проносились перед глазами, одно сменяя другим. Наконец, взгляд Сергея остановился на картине праздника. В ярких красках художник запечатлел тот день. Десятки гостей съехались в усадьбу, по случаю юбилея хозяйки. Вера Александровна была в центре внимания, принимая гостей.
– Алешенька! Как я рада тебя видеть! – с распростертыми объятиями, она помчалась навстречу троице статных высоких мужчин. Первым, из открытого ландо в черном костюме с цилиндром и тростью вышел седоусый господин лет пятидесяти. Это был родной брат хозяйки Алексей Николаевич.
– Неужели это Константин и Георгий? – любезно поприветствовав брата, Вера Александровна обратила свой взгляд на его сыновей. – Как же давно я вас не видела, мальчики мои!
– Мы тоже рады вам, тетушка! – хором произнесли те.
– Такие красавцы, наверное, поклонники женских сердец? – хитро подметила Вера Александровна. – Сегодня у нас собрался весь цвет, так что мальчики, не теряйтесь.
– Напрасно ты о них печешься сестра! У них другие увлечения. Проводи-ка лучше меня к гостям. – Алексей Николаевич подставил ей руку, и они медленно побрели по тропинке к пристани, где толпился народ и играла музыка. Гулянья были в самом разгаре.
– А чем занимаются твои мальчики? – поинтересовалась Вера Александровна у брата.
– Они театралы! Бредят театром. Как впервые побывали на одной из столичных постановок, так и не могут расстаться с мыслью о собственном театре. Я не одобряю этого их увлечения. Все это ребячество. А им уже по двадцать лет. В нашем роду промышленников и меценатов, они как белые вороны…
– Познакомьтесь, мой муж! – Вера Александровна подвела брата к гостям, среди которых был Иван Сергеевич.
– Дорогая, мы знакомы с Алексеем Николаевичем!
– Да? – Вера Александровна растерянно посмотрела на близких ей мужчин.
– Сестра, ты просто забыла! Еще на вашей свадьбе, пять лет назад мы имели честь познакомиться.
– Да, но ты тогда был проездом, и совсем не задержался. Я думала…
– Все в порядке! – Иван Сергеевич улыбнулся, и взял жену за руку.
– Тогда познакомься с сыновьями, их то ты точно видишь впервые. – Константин и Георгий поклонились, пожав руку хозяину усадьбы. – Они большие почитатели культуры! Будущие театралы, – с гордостью произнесла Вера Александровна. – Хоть их отец и не разделяет увлечения своих сыновей, но мне они по душе.
– Театр, это хорошо! Я бывал в театре. Ты всегда окружен вниманием людей. Я думаю, мы успеем это обсудить, – Иван Сергеевич обнадеживающе подмигнул молодым людям. – А пока, предлагаю насладиться атмосферой праздника.
– А ты молодец, Иван Сергеевич! Пять лет назад здесь был пустырь. Как тебе удается все успевать? И за работой фабрики следишь, и усадьбу отстраиваешь? – С завистью подметил Алексей Николаевич. – Говорят, у тебя лучшая парча и шелк во всей округе. В этом должно быть есть какой-то секрет?!
– Что есть, то есть! Главное любить свое дело, и никаких секретов.
Алексей Николаевич вздыхал, слушая свояка и изредка поглядывал на своих сыновей…
Молодые люди держались в стороне.
– Ну что, дождемся Антона, и вместе осмотримся?! Место, кажется, подходящее. И тетушка не против. Я думаю, Иван Сергеевич тоже за нас словечко замолвит. – Константина и Георгия интересовала больше усадьба, с ее павильонами, верандами, летними сценами, нежели ее шумные обитатели. Пока все гости восторгались новой виллой, отстроенной на итальянский манер, которой Иван Сергеевич очень гордился, молодежь строила планы на будущее. В это время, к ним присоединился третий, их долгожданный товарищ. Высокий, сутулый молодой человек с мягкими располагающими чертами лица ребенка.
– Кого ты там высматриваешь, Алеша? – Веру Александровну беспокоило поведение брата. Он был какой-то дерганый, в постоянном напряжении. Она это впервые почувствовала, когда взяла его под руку. – Ты чем-то обеспокоен?
– Мальчики не дают мне покоя! Чувствую, что теряю контроль над ними.
– Дорогой брат! Они давно уже не мальчики, а взрослые мужчины, и пора дать им свободу.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь, сестра!
– По-моему, Вера права! – решил поддержать супругу Иван Сергеевич. – Алексей Николаевич! Давеча вы сами говорили, что мечтаете, чтобы ваши дети в жизни достигли всего сами. Так?
– Говорил! Но не на этом поприще! Вы видите, с кем они связались?! Этот жалкий писака осмелился явиться сюда…
– Ах, это из-за него ты так встревожился? – Вера Александровна коснулась рукой груди брата. – Полно-те! Успокойся, не обращай внимания, они сами во всем разберутся.
– Он тянет из них деньги, на издательство своих жалких рассказов. Понимаете? Мои деньги! Сами-то они ломаного гроша не вывели…
– Вот, и дай им сделать это. Заодно увидишь, на что они способны. Мне кажется, Константин очень решительный молодой человек, и не отступится, пока не достигнет задуманного. Все равно он не станет вторым тобой. Не заслоняй его, дай ему дорогу. Ты же всегда у нас в семье был умным и мудрым, прояви мудрость по отношению к своим детям. – Вера Александровна обратила к брату глаза, преисполненные любви. И казалось, сердце Алексея Николаевича растаяло.
– Воля ваша! Заступнички, – ухмыльнулся Алексей Николаевич. – Но учтите, денег на это самое.., – он изобразил рукой пируэт над головой, который был понятен всем, – я не дам!
– Папенька, вы уже уезжаете? – воскликнули сыновья, увидев, как отец садится в коляску. Растерянный взгляд молодежи говорил, о том, что их планы рушатся. Но Алексей Николаевич поспешил их успокоить.
– Мне нужно заехать по делам к одной важной особе, а вы, если Иван Сергеевич и Вера Александровна не против, можете оставаться.
– Конечно оставайтесь, нам о многом еще предстоит поговорить! – поспешил заверить их Иван Сергеевич.
Вечером, на берегу реки зажгли костер. Иван Сергеевич, как радушный хозяин, вежливо распрощавшись с гостями, присоединился к творческой беседе, которая велась в тесном дружеском кругу. Яркие, танцующие языки пламени бросали на усадьбу корявые тени, за треском и шумом терялись человеческие голоса, и воздух наполнялся приятным запахом горящих березовых дров. Вдруг, птица поднялась с воды и захлопала своими большими крыльями, нарушая вечерний сон природы, пронеслась быстрой тенью вдоль белесой стены дома и скрылась. За воротами сарая заржала испуганная лошадь, стукнув копытами по деревянному брустверу. Иван Сергеевич сел рядом с Константином. Сунув в огонь сломанный прут, он поднес его к лицу и раскурил сигару. Запахло терпким запахом табака.
– Правильно сделали, что остались. И вам польза, и нам веселей. Что-то уже решили для себя?
– Иван Сергеевич, вы должны обязательно прочитать, что пишет Антон. Это великолепно!
– Так это и есть будущий великий писатель? – улыбнулся Иван Сергеевич, – мы еще не имели чести быть представлены друг другу. – Он протянул свою широкую натруженную ладонь, и горячо пожал нежную детскую руку.
– Антон Чехов! – молодой человек застенчиво улыбнулся.
– Значит, все-таки театр?
– Да, Иван Сергеевич, и это только начало. Антон сейчас пробует свои силы в пьесе. Это отнимает много времени. И это нужно видеть. Нужна сцена. Вы понимаете?
– Я стараюсь! – Иван Сергеевич снова улыбнулся.
– Уступите нам для работы один из своих павильонов, мы вас за это… – Константин вдруг осекся, словно испугавшись своих слов.
– Константин, по-моему, ты хочешь приписать мне то, о чем люди после долго жалеют. Как я могу с родного племянника своей жены требовать что-то взамен? Вы такие же члены семьи… Здесь все в вашем распоряжении. А если я увижу, что это идет на пользу не только усадьбе, но и всей округе, если не сказать больше, буду всячески способствовать продвижению ваших идей.
– Спасибо, Иван Сергеевич..!
И Константин с братом остались в усадьбе на долгих семь лет. Их юношеская задумка осуществилась и положила начало новому реформаторскому направлению в театральной жизни.
– Да! – воскликнул Сергей, откладывая книгу. Почему же я раньше ничего не знал про эту усадьбу? И мама никогда про нее не рассказывала? Наверное, это сейчас запретная зона, и находится под охраной государства, и туда без пропусков не пускают, если ты не деятель культуры?! Завтра суббота, возьму у отца велосипед и поеду, хоть одним глазком погляжу, хоть в щелочку…
Утро, встретило Сергея хмуро. Мокрая пыль носилась в воздухе, и не было никакого намека на солнце. Но он не изменил своего решения, ему нужно было как можно скорее поставить точку в этой истории. Нахлобучив на голову капюшон, он двинулся в путь. Сергей не сказал родителям куда поедет, испугался, что могут не отпустить. Как добраться до усадьбы, он решил узнать по дороге у местных жителей. На его удивление, таких оказалось не много. Его спасением стала девяностолетняя старушка, которая выглянула за калитку, чтобы высыпать птицам остатки размоченного в воде черствого хлеба.
– Бабушка, как мне найти усадьбу театральных деятелей, там еще знаменитый писатель жил? – Сергей начал перечислять, все что запомнил из книги. Услышав название «Белая дача», старушка вдруг поняла, что за усадьбу он имеет ввиду, и рассказала, как ее найти.
Оказавшись на месте, Сергей не поверил своим глазам. Унылая картина явилась ему. Он спрыгнул с велосипеда и начал пробираться через заросли высокой, в человеческий рост травы. Она росла повсюду, оплетая даже стволы вековых деревьев. Покосившийся ржавый металлический забор с прорехами, окружал усадьбу по всему периметру. Протиснувшись в лаз, он оказался внутри. Развернув карту, которая была в книге, Сергей пошел по направлению к итальянскому особняку «Белой даче», которым так восхищался Иван Сергеевич. Вдруг, он остановился. Его сердце учащенно забилось. Он смотрел то на карту, то перед собой.
– Не может быть! Почему! – закричал Сергей. «Белой дачи» не было. На ее месте возвышалась груда черных головешек, сложенных в виде погребального костра. Это все, что осталось от красы и гордости хозяина этих мест. Обойдя руины вокруг, Сергей все еще не мог поверить, что такое могло случиться. «Ведь вот он, этот дом на картинке, целый и невредимый…»
Березовая аллея тоже канула в небытие. На этом месте теперь беспорядочно росли уродливые кусты, которые за время их жизни не тронула рука человека, поэтому-то они и приняли такую вольную форму, как бы говоря «да кто нас видит». Вдали темнели ветхие покосившиеся дома, на которых не осталось и следа краски. В них Сергей узнал «Театральный павильон» и «Эрмитаж». Он с грустью вздохнул, и пошел к реке, где впервые увидел Веру Александровну и Ивана Сергеевича. Широкая, полноводная река, которую он себе представлял, стала маленькими ручейком, с двух сторон поросшая сухим камышом. От пристани, куда причаливали лодки в дни больших торжеств, не осталось и следа.
– Вот тебе и история родного края! Как же так? Нас учат любить и уважать свой родной край, свою культуру, а сами?! – проронил с досады Сергей. – Что я теперь расскажу в школе?
Последней каплей для него стал вишневый сад, который был посажен, как символ в один из юбилейных годов. Завидев его, Сергей захотел убежать из этого умирающего места и больше не возвращаться, сохранив в памяти лишь то, что он увидел в книге. Он сел на свой велосипед, и что было мочи надавил на педали, но ноги не слушали его. Все здесь было для него родное, и одновременно все чужое. Он снова спрыгнул с велосипеда и пошел пешком, через каждый шаг оглядываясь назад, как бы прощаясь с усадьбой, а усадьба прощалась с ним. И засохший вишневый сад уныло склонив кроны, жалобно поскрипывал на ветру своими безжизненными ветвями.
По дороге ему в голову пришла идея. «А что, если узнать у нашей Веры Александровны название усадьбы, и найти про нее книгу в библиотеке, или в интернете?» Так он и сделал. Перехватив учительницу перед уроком, он решил поговорить с ней наедине. Сергею не хотелось, чтобы класс знал о его увлечении, пока он сам в этом до конца не разберется.
– Ну, что тебе, Петренко? Давай войдем в класс, и там обо всем поговорим.
– Нет, Вера Александровна. Я не хочу, чтобы остальные слышали, о чем мы будем с вами говорить!
– Новость! – Вера Александровна неприятно удивилась.
– Пожалуйста! Мне нужно всего-навсего название усадьбы, про которую вы нам рассказывали. У нас в библиотеке есть книги на эту тему?
– Разреши, я все же войду в класс, сяду за свой стол, возьму ручку и бумагу, и все тебе напишу.
– Но… – попытался возразить Сергей.
– Никто, ничего не узнает.
– Спасибо Вера Александровна! Я вас тут подожду. – От волнения, ладони Сергея покрылись холодной испариной. Те минуты, которые он провел в ожидании, показались для него вечностью. Но, как только заветная бумага оказалось у него в руках, он, не теряя ни минуты помчался вниз в библиотеку.
– Не забудь вернутся к началу урока! – крикнула ему вслед Вера Александровна.
На его счастье, обе книги, которые отметила учительница, оказались в библиотеке. Сергей не удержался и заглянул под красочную обложку. С первых строк, он снова погрузился в атмосферу девятнадцатого века, встретив на странице знакомые имена. Узнав по описанию знакомую статную фигуру Ивана Сергеевича, Сергей заулыбался.
Тот стоял на крутом заснеженном берегу реки, и смотрел вдаль, откуда темной лентой тянулись подводы, запряженные лошадьми. Десятки, сотни груженых повозок перевозили людей и материал для недавно построенной ткацкой фабрики. Ее огромные трубы, возвышающиеся над белеющей речной равниной, словно жерла вулканов изрыгали белые облака пара, который густел в морозном воздухе.
– Э-ге-гей! – Звучал голос приказчика, – не задерживай, правь сюда. – Подвод было слишком много, они толпились на небольшом пятачке. Лошади рыхлили мерзлый снег, пуская пар из ноздрей, не слушаясь окрика седоков.
– Вот черти окаянные! Не выдержал Иван Сергеевич, и быстрым шагом направился к обозам.
– Не слухают, ваше благородие! – жалился приказчик, словно собачонка подскочив к хозяину.
– Ну-ка, дай кнут. – Иван Сергеевич, недолго думая подошел к лошади, и от души оттянул ее вдоль спины. Конь заржал, и что есть мочи рванул вперед. Повозка, зажатая между другими теснившими ее, подпрыгнула, перескочила через препятствие, и ломая деревянные полозья сгрудившихся саней, высвободилась из затора. Ошпаренный плетью конь показал свой норов, и седоку составило немало труда, чтобы его угомонить. Первым влетев в ворота, он обогнул фабричные склады, и сбавив спесь, застыл возле главного корпуса. Следом за ним потянулись остальные, выстраиваясь в длинную очередь под разгрузку.
– Что сидим, уважаемые?! Милости просим, помогайте разгружать свое добро. – Обратился Иван Сергеевич к людям, сидящим на подводах. Но те, казалось, или не слышали или не понимали его, а лишь молча хлопали заиндевевшими глазами, поеживаясь в своих тоненьких бушлатах.
– Околели что ли?
– Иван Сергеевич, это немцы, они по-русски не бельмеса, – пояснил приказчик.
– И что, среди них нет никого, кто говорит по-русски? Как же мы будем с ними изъясняться?
– Одну минутку, сейчас все разузнаю! – приказчик юркнул в толпу и был таков. И пока он бегал в поисках толмача, Иван Сергеевич с любопытством рассматривал грузы, которые привезли немцы. Все их обозы были нагружены механическими частями и деталями; валы, зубчатые колеса, пружины, разного рода скобы, хомуты, пластины, уголки и прочее. Иван Сергеевич догадался, что это детали для станков. Ему приходилось их видеть, но только в сборе. Откидывая тяжелый полог на каждой из подвод, он с радостью отмечал:
– Сколько же их тут?!
– Зер гут! Зер гут! – оживились немцы, следившие за реакцией своего будущего хозяина.
Из толпы послышалась грубая, и одновременно выразительная немецкая речь, вперемешку с русской бранью. Это из похода «за языком» возвращался приказчик, подталкивая впереди себя маленького, толстенького мужичка в овчинном тулупе и валенках. Огромная меховая шапка, которую он водрузил себе на голову, была ему явно велика, потому как сползла на глаза и мешала обзору. На нем было столько теплой и неудобной одежды, что он с трудом передвигался.
– Кто его так нарядил? – засмеялся Иван Сергеевич. – В этой одежде можно только лежать. В ней ходить-то неудобно, завалишься!
– А он как раз и лежал. Я его нашел в санях под сукном. Он еще умудрился уснуть, бродяга эдакий. И это когда в нем так нуждаются.
– По-русски разумеешь? – обратился к нему Иван Сергеевич, поправляя шапку.
– Натюрлих! – пробурчал толстяк. – Не извольте сомневаться, ваше благородие. Нам все европейские языки известны.
– Так уж и все?!
– Ну, основные, в чьи дома мы вхожи.
– И кто же мы такие будем?
– Мы будем, известный инженер Константин Никандрович Аладьин. Да-с! И я бы вас попросил, любезный Иван Сергеевич, передайте своему холопу, чтобы он в меня своей нагайкой больше не тыкал. – И толстяк кивнул в сторону приказчика.
– Ишь ты, какой важности на себя напустил! – слова инженера, возмутили приказчика. – Я, между прочим, здесь тоже не последний человек. На мне все производство держится.
– Ну, будет вам! Давайте за дело! Люди на морозе застоялись уже. Константин Никандрович, дайте команду своим подопечным, чтобы они разгружали подводы на фабричные склады. Мы их будем переоборудовать под производственные цеха. И пусть сразу приступают к сборке машин. А ты Игнат Захарыч, ступай в корпуса, приведи сюда мужиков, будем остальные обозы с сукном разгружать, время не ждет. Нужно скорей наверстать простои, иначе нас с тобой за это по головке не погладят.
– Понял, Иван Сергеич, уже бегу…!
– Ты почему еще не на уроке? Я разве тебе не ясно сказала? – Сергей не поверил своим ушам и закрыл руками лицо.
– Ты глаза-то не прячь, когда с тобой учитель разговаривает! – Вера Александровна схватила Сергея за руку, и потащила вон из библиотеки. – Еще раз подобное повторится, и я тебя без родителей в школу не пущу!
– Да что я такого сделал-то. Я всего-навсего сидел, и читал книгу. Тем более это тема вашего урока.
– Этим вовремя нужно заниматься, а не когда попало. Тем более, у нас сегодня новая тема.
– Если бы вы сами читали те книги, на которые мне указали, то поняли бы меня!
Вера Александровна вдруг остановилась, и посмотрела в рассерженно-растерянные глаза Сергея.
– Ты ошибаешься, я их действительно читала. Конечно, не в таком возрасте как ты, а будучи уже взрослой. Может поэтому они и не произвели на меня такого впечатления, как на тебя… Вообще, Сергей, мне очень приятно, что ты так старательно и с такой любовью относишься к теме родного края…
– Правда! Значит, вы не поставите мне двойку и не вызовите родителей?
– Все зависит от тебя. Отдай мне книги. Обещаю, я тебе их верну сразу после урока.
Сергей пристыженно протянул ей книги, и так же с опущенными глазами вошел в класс, сев за свою парту.
– Чего она к тебе цепляется? – поинтересовался его сосед Витька.
– Все нормально! Просто ревнует.
– К кому ревнует? – удивился Витька. Но Сергей оставил его вопрос без ответа, лишь махнув рукой.
По дороге домой Сергея не отпускала мысль о Вере Александровне, той самой, барышни из прошлого. «Что стало с ней? Почему ее не было рядом с Иваном Сергеевичем?» Дождавшись, когда дома все утихнет, и его оставят одного, Сергей достал из рюкзака книги, и начал искать интересующий его сюжет. Свет его ночной лампы мерцал, страницы книги шелестели, и события проносились перед глазами, одно сменяя другим. Наконец, взгляд Сергея остановился на картине праздника. В ярких красках художник запечатлел тот день. Десятки гостей съехались в усадьбу, по случаю юбилея хозяйки. Вера Александровна была в центре внимания, принимая гостей.
– Алешенька! Как я рада тебя видеть! – с распростертыми объятиями, она помчалась навстречу троице статных высоких мужчин. Первым, из открытого ландо в черном костюме с цилиндром и тростью вышел седоусый господин лет пятидесяти. Это был родной брат хозяйки Алексей Николаевич.
– Неужели это Константин и Георгий? – любезно поприветствовав брата, Вера Александровна обратила свой взгляд на его сыновей. – Как же давно я вас не видела, мальчики мои!
– Мы тоже рады вам, тетушка! – хором произнесли те.
– Такие красавцы, наверное, поклонники женских сердец? – хитро подметила Вера Александровна. – Сегодня у нас собрался весь цвет, так что мальчики, не теряйтесь.
– Напрасно ты о них печешься сестра! У них другие увлечения. Проводи-ка лучше меня к гостям. – Алексей Николаевич подставил ей руку, и они медленно побрели по тропинке к пристани, где толпился народ и играла музыка. Гулянья были в самом разгаре.
– А чем занимаются твои мальчики? – поинтересовалась Вера Александровна у брата.
– Они театралы! Бредят театром. Как впервые побывали на одной из столичных постановок, так и не могут расстаться с мыслью о собственном театре. Я не одобряю этого их увлечения. Все это ребячество. А им уже по двадцать лет. В нашем роду промышленников и меценатов, они как белые вороны…
– Познакомьтесь, мой муж! – Вера Александровна подвела брата к гостям, среди которых был Иван Сергеевич.
– Дорогая, мы знакомы с Алексеем Николаевичем!
– Да? – Вера Александровна растерянно посмотрела на близких ей мужчин.
– Сестра, ты просто забыла! Еще на вашей свадьбе, пять лет назад мы имели честь познакомиться.
– Да, но ты тогда был проездом, и совсем не задержался. Я думала…
– Все в порядке! – Иван Сергеевич улыбнулся, и взял жену за руку.
– Тогда познакомься с сыновьями, их то ты точно видишь впервые. – Константин и Георгий поклонились, пожав руку хозяину усадьбы. – Они большие почитатели культуры! Будущие театралы, – с гордостью произнесла Вера Александровна. – Хоть их отец и не разделяет увлечения своих сыновей, но мне они по душе.
– Театр, это хорошо! Я бывал в театре. Ты всегда окружен вниманием людей. Я думаю, мы успеем это обсудить, – Иван Сергеевич обнадеживающе подмигнул молодым людям. – А пока, предлагаю насладиться атмосферой праздника.
– А ты молодец, Иван Сергеевич! Пять лет назад здесь был пустырь. Как тебе удается все успевать? И за работой фабрики следишь, и усадьбу отстраиваешь? – С завистью подметил Алексей Николаевич. – Говорят, у тебя лучшая парча и шелк во всей округе. В этом должно быть есть какой-то секрет?!
– Что есть, то есть! Главное любить свое дело, и никаких секретов.
Алексей Николаевич вздыхал, слушая свояка и изредка поглядывал на своих сыновей…
Молодые люди держались в стороне.
– Ну что, дождемся Антона, и вместе осмотримся?! Место, кажется, подходящее. И тетушка не против. Я думаю, Иван Сергеевич тоже за нас словечко замолвит. – Константина и Георгия интересовала больше усадьба, с ее павильонами, верандами, летними сценами, нежели ее шумные обитатели. Пока все гости восторгались новой виллой, отстроенной на итальянский манер, которой Иван Сергеевич очень гордился, молодежь строила планы на будущее. В это время, к ним присоединился третий, их долгожданный товарищ. Высокий, сутулый молодой человек с мягкими располагающими чертами лица ребенка.
– Кого ты там высматриваешь, Алеша? – Веру Александровну беспокоило поведение брата. Он был какой-то дерганый, в постоянном напряжении. Она это впервые почувствовала, когда взяла его под руку. – Ты чем-то обеспокоен?
– Мальчики не дают мне покоя! Чувствую, что теряю контроль над ними.
– Дорогой брат! Они давно уже не мальчики, а взрослые мужчины, и пора дать им свободу.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь, сестра!
– По-моему, Вера права! – решил поддержать супругу Иван Сергеевич. – Алексей Николаевич! Давеча вы сами говорили, что мечтаете, чтобы ваши дети в жизни достигли всего сами. Так?
– Говорил! Но не на этом поприще! Вы видите, с кем они связались?! Этот жалкий писака осмелился явиться сюда…
– Ах, это из-за него ты так встревожился? – Вера Александровна коснулась рукой груди брата. – Полно-те! Успокойся, не обращай внимания, они сами во всем разберутся.
– Он тянет из них деньги, на издательство своих жалких рассказов. Понимаете? Мои деньги! Сами-то они ломаного гроша не вывели…
– Вот, и дай им сделать это. Заодно увидишь, на что они способны. Мне кажется, Константин очень решительный молодой человек, и не отступится, пока не достигнет задуманного. Все равно он не станет вторым тобой. Не заслоняй его, дай ему дорогу. Ты же всегда у нас в семье был умным и мудрым, прояви мудрость по отношению к своим детям. – Вера Александровна обратила к брату глаза, преисполненные любви. И казалось, сердце Алексея Николаевича растаяло.
– Воля ваша! Заступнички, – ухмыльнулся Алексей Николаевич. – Но учтите, денег на это самое.., – он изобразил рукой пируэт над головой, который был понятен всем, – я не дам!
– Папенька, вы уже уезжаете? – воскликнули сыновья, увидев, как отец садится в коляску. Растерянный взгляд молодежи говорил, о том, что их планы рушатся. Но Алексей Николаевич поспешил их успокоить.
– Мне нужно заехать по делам к одной важной особе, а вы, если Иван Сергеевич и Вера Александровна не против, можете оставаться.
– Конечно оставайтесь, нам о многом еще предстоит поговорить! – поспешил заверить их Иван Сергеевич.
Вечером, на берегу реки зажгли костер. Иван Сергеевич, как радушный хозяин, вежливо распрощавшись с гостями, присоединился к творческой беседе, которая велась в тесном дружеском кругу. Яркие, танцующие языки пламени бросали на усадьбу корявые тени, за треском и шумом терялись человеческие голоса, и воздух наполнялся приятным запахом горящих березовых дров. Вдруг, птица поднялась с воды и захлопала своими большими крыльями, нарушая вечерний сон природы, пронеслась быстрой тенью вдоль белесой стены дома и скрылась. За воротами сарая заржала испуганная лошадь, стукнув копытами по деревянному брустверу. Иван Сергеевич сел рядом с Константином. Сунув в огонь сломанный прут, он поднес его к лицу и раскурил сигару. Запахло терпким запахом табака.
– Правильно сделали, что остались. И вам польза, и нам веселей. Что-то уже решили для себя?
– Иван Сергеевич, вы должны обязательно прочитать, что пишет Антон. Это великолепно!
– Так это и есть будущий великий писатель? – улыбнулся Иван Сергеевич, – мы еще не имели чести быть представлены друг другу. – Он протянул свою широкую натруженную ладонь, и горячо пожал нежную детскую руку.
– Антон Чехов! – молодой человек застенчиво улыбнулся.
– Значит, все-таки театр?
– Да, Иван Сергеевич, и это только начало. Антон сейчас пробует свои силы в пьесе. Это отнимает много времени. И это нужно видеть. Нужна сцена. Вы понимаете?
– Я стараюсь! – Иван Сергеевич снова улыбнулся.
– Уступите нам для работы один из своих павильонов, мы вас за это… – Константин вдруг осекся, словно испугавшись своих слов.
– Константин, по-моему, ты хочешь приписать мне то, о чем люди после долго жалеют. Как я могу с родного племянника своей жены требовать что-то взамен? Вы такие же члены семьи… Здесь все в вашем распоряжении. А если я увижу, что это идет на пользу не только усадьбе, но и всей округе, если не сказать больше, буду всячески способствовать продвижению ваших идей.
– Спасибо, Иван Сергеевич..!
И Константин с братом остались в усадьбе на долгих семь лет. Их юношеская задумка осуществилась и положила начало новому реформаторскому направлению в театральной жизни.
– Да! – воскликнул Сергей, откладывая книгу. Почему же я раньше ничего не знал про эту усадьбу? И мама никогда про нее не рассказывала? Наверное, это сейчас запретная зона, и находится под охраной государства, и туда без пропусков не пускают, если ты не деятель культуры?! Завтра суббота, возьму у отца велосипед и поеду, хоть одним глазком погляжу, хоть в щелочку…
Утро, встретило Сергея хмуро. Мокрая пыль носилась в воздухе, и не было никакого намека на солнце. Но он не изменил своего решения, ему нужно было как можно скорее поставить точку в этой истории. Нахлобучив на голову капюшон, он двинулся в путь. Сергей не сказал родителям куда поедет, испугался, что могут не отпустить. Как добраться до усадьбы, он решил узнать по дороге у местных жителей. На его удивление, таких оказалось не много. Его спасением стала девяностолетняя старушка, которая выглянула за калитку, чтобы высыпать птицам остатки размоченного в воде черствого хлеба.
– Бабушка, как мне найти усадьбу театральных деятелей, там еще знаменитый писатель жил? – Сергей начал перечислять, все что запомнил из книги. Услышав название «Белая дача», старушка вдруг поняла, что за усадьбу он имеет ввиду, и рассказала, как ее найти.
Оказавшись на месте, Сергей не поверил своим глазам. Унылая картина явилась ему. Он спрыгнул с велосипеда и начал пробираться через заросли высокой, в человеческий рост травы. Она росла повсюду, оплетая даже стволы вековых деревьев. Покосившийся ржавый металлический забор с прорехами, окружал усадьбу по всему периметру. Протиснувшись в лаз, он оказался внутри. Развернув карту, которая была в книге, Сергей пошел по направлению к итальянскому особняку «Белой даче», которым так восхищался Иван Сергеевич. Вдруг, он остановился. Его сердце учащенно забилось. Он смотрел то на карту, то перед собой.
– Не может быть! Почему! – закричал Сергей. «Белой дачи» не было. На ее месте возвышалась груда черных головешек, сложенных в виде погребального костра. Это все, что осталось от красы и гордости хозяина этих мест. Обойдя руины вокруг, Сергей все еще не мог поверить, что такое могло случиться. «Ведь вот он, этот дом на картинке, целый и невредимый…»
Березовая аллея тоже канула в небытие. На этом месте теперь беспорядочно росли уродливые кусты, которые за время их жизни не тронула рука человека, поэтому-то они и приняли такую вольную форму, как бы говоря «да кто нас видит». Вдали темнели ветхие покосившиеся дома, на которых не осталось и следа краски. В них Сергей узнал «Театральный павильон» и «Эрмитаж». Он с грустью вздохнул, и пошел к реке, где впервые увидел Веру Александровну и Ивана Сергеевича. Широкая, полноводная река, которую он себе представлял, стала маленькими ручейком, с двух сторон поросшая сухим камышом. От пристани, куда причаливали лодки в дни больших торжеств, не осталось и следа.
– Вот тебе и история родного края! Как же так? Нас учат любить и уважать свой родной край, свою культуру, а сами?! – проронил с досады Сергей. – Что я теперь расскажу в школе?
Последней каплей для него стал вишневый сад, который был посажен, как символ в один из юбилейных годов. Завидев его, Сергей захотел убежать из этого умирающего места и больше не возвращаться, сохранив в памяти лишь то, что он увидел в книге. Он сел на свой велосипед, и что было мочи надавил на педали, но ноги не слушали его. Все здесь было для него родное, и одновременно все чужое. Он снова спрыгнул с велосипеда и пошел пешком, через каждый шаг оглядываясь назад, как бы прощаясь с усадьбой, а усадьба прощалась с ним. И засохший вишневый сад уныло склонив кроны, жалобно поскрипывал на ветру своими безжизненными ветвями.
Стелла СТРАННИК
Родилась в России. Окончила факультет журналистики Уральского государственного университета в Свердловске. Много лет жила в странах Центральной и Юго-Восточной Азии. Автор романов «Живые тени ваянг», «Прощай, Ариана Ваэджа!», дилогии «Фантасмагории бизнес-леди», сборника очерков «Я люблю Бали!» и др. Лауреат международных литературных конкурсов: крупной прозы «Триммера-2012» (спецприз), малой прозы «Белая скрижаль-2012», крупной прозы «Связь времен- 2017» (спецприз), а также конкурсов на сервере современной литературы «Самиздат» при библиотеке Мошкова Legens-Кон, «Моя планета». Автор публикаций в журнале Союза писателей Узбекистана «Звезда Востока» и альманахе «Молодость», в альманахе эмигрантской литературы «Русское зарубежье», в сборниках «Новеллист», «Возрожденное казачество» (Волгоград, «Перископ-Волга», 2020 г.) и в других российских и зарубежных изданиях.
Родилась в России. Окончила факультет журналистики Уральского государственного университета в Свердловске. Много лет жила в странах Центральной и Юго-Восточной Азии. Автор романов «Живые тени ваянг», «Прощай, Ариана Ваэджа!», дилогии «Фантасмагории бизнес-леди», сборника очерков «Я люблю Бали!» и др. Лауреат международных литературных конкурсов: крупной прозы «Триммера-2012» (спецприз), малой прозы «Белая скрижаль-2012», крупной прозы «Связь времен- 2017» (спецприз), а также конкурсов на сервере современной литературы «Самиздат» при библиотеке Мошкова Legens-Кон, «Моя планета». Автор публикаций в журнале Союза писателей Узбекистана «Звезда Востока» и альманахе «Молодость», в альманахе эмигрантской литературы «Русское зарубежье», в сборниках «Новеллист», «Возрожденное казачество» (Волгоград, «Перископ-Волга», 2020 г.) и в других российских и зарубежных изданиях.
ФАНТАСМАГОРИИ БИЗНЕС-ЛЕДИ
Главы из дилогии «Фантасмагории бизнес-леди», часть первая – «Казнь лабрисом»
Восхождение на Эверест
Хватит распускать нюни и строить воздушные замки на песке! Львица должна быть львицей, а не кроткой серенькой мышкой, которая довольствуется горсткой зерна из чужого амбара! Львица должна грациозно зализать раны и сделать головокружительный бросок!
Дорога из аэропорта прямая как стрела, и я лечу по ней мимо подмигивающих зеленым глазом светофоров. Таксист мурлычет песню, значит, у него приподнятое настроение. Когда горит зеленый свет, водители радуются, как хорошему знаку, как путеводной звезде.
– Из Москвы? – спрашивает он, чтобы «завязать» беседу.
Мычу что-то неопределенное, но он не унимается:
– Живете в доме или в квартире?
Странно, но такие вопросы задают мне многие. Видимо, так таксисты определяют психологический тип пассажира, чтобы потом правильно построить с ним беседу.
Мне не хочется отвечать, чтобы не разочаровать водителя. Тем более, что мы уже подъезжаем к двухэтажному частному особняку в престижном районе Ташкента. Таксист облегченно вздохнул. Видимо, он подумал, что его пассажирка – богатая, избалованная жизнью дама, и – не одинокая, а значит, и счастливая: в окнах дома горел свет.
В этот поздний вечер меня дожидались Гуля, Хаетка и Эмджей. Они буквально подняли меня вместе с тяжеленной сумкой по ступенькам крыльца в столовую, где уже был приготовлен ужин. И я достала из сумки московские деликатесы: копченую колбасу, шоколадные конфеты, блинчики с курагой, творог со свежей малиной и чай «Беседа». И мы сели ужинать-завтракать.
Основным грузом в моей сумке были тяжелые папки с надписями красным фломастером «Контракт с Господином Б». В аэропорту таможенники заинтересовались, что это такое, и листали их, в надежде найти запрещенную литературу, а еще лучше – спрятанные стопки долларов. Если нормальные люди не используют столько бумаги для одного контракта, то значит, у нас с Господином Б есть какое-то отклонение от нормы. Но ведь прославленные личности имеют странности в поведении, иначе были бы как все и никогда не выбились бы в разряд знаменитостей.
То ли от избытка калорий, то ли чай чудодейственный подействовал, не зря же его рекламируют каждый день по Центральному телевидению, но меня осеняет одна идея... Это даже не идея, а расплывчатый план, который все четче и четче вырисовывается в моем сознании, как фотография под проявителем. Где Елена Прекрасная нашла лотерейный билет? В гардеробе! А где кораблю безопаснее плавать? В открытом море! А это значит, что я должна идти в гардеробную, завешанную моими нарядами, чтобы потом отправиться в дальнее плавание. Ура! Есть норковая шуба, какие-то кожаные балахоны и прочая ненужная мне ерунда. Этого будет достаточно, чтобы купить хороший компьютер и подключиться к Интернету. Я выведу свой корабль в него, но не теми маршрутами, что были раньше, и совершенно с другим экипажем. Куда? А хотя бы в Голливуд!
Уже через несколько дней в моем кабинете стоял красавец Пентиум с мультимедиа, короче, со всеми наворотами, а мои дети, все по очереди, кто был свободен – Гуля, Вадим, Эмджей – общались по-английски с каким-то господином издалека. От меня требовалось одно – вызволить из плена рукопись. Я понимала, что это не так просто, у полковника есть профессиональное оружие, которое он держит в кобуре. А вот взял ли он пистолет в горы? Об этом я не знала. Какие там в милиции порядки?
Вот и наступил тот день, когда можно побеспокоить Пако Рабана:
– Добрый день, это я, Стелла, та, что ногу подвернула... на подиуме, когда демонстрировала платье из долларов...
– О, да... Конечно. У вас все в порядке?
– Нет, поэтому и звоню... Я собираюсь на Эверест...
– Наконец-то! Я вас давно туда приглашал. Хотите, чтобы составил вам компанию?
– Думаю, что да...
В этот день я впервые в жизни сама отрезала ногти на пальцах рук и надела альпинистское снаряжение. Как же я не знала раньше о том, что существует такой необычный способ передвижения в пространстве? Ведь еще Александр Свияш постоянно напоминал мне с книжной полки: «Карабкайся на одну вершину!» А я не слушала его и путешествовала в поездах, в самолетах и даже на морских судах с парусами из конвертов. О-о-о, опять эти конверты... Все – забыла!
Заледенелые склоны гор существуют для того, чтобы остужать разгоряченных путешественников. Тех, кто перегрелся в бурлящих событиями мегаполисах, кто задохнулся в текучке дел и готов хоть на край света убежать от режущих мозги звуков сотовых телефонов. Еще они помогут тем, кто начинает сходить с ума от миниатюрной территории проживания и такой же зажатости на работе и хочет расширить личное пространство.
– Вы, видимо, первый раз в горах? – спрашивает меня Пако Рабан. – Будьте готовы к тому, что чем выше мы будем подниматься, тем холоднее будет... Температура опустится до минус шестидесяти градусов. По Цельсию, по Цельсию... А ветер будет сшибать с ног, его скорость увеличится где-то до двухсот километров в час... Кислородную маску не забыли?
Пако Рабан протянул мне руку, как бы подбадривая и настраивая на участие не в развлекательно-романтической экскурсии, а в экстремальном виде спорта:
– Держитесь за веревку... Вы готовы поклониться Божественной матери и попросить у нее благословения?
– Какой матери? – переспросила я, потому что у меня уже начался шум в ушах.
– Видимо, вы не знаете о том, что название «Эверест», которое, кстати, дали англичане, не единственное. Жители Тибета называют гору Джомолунгмой, что переводится «Божественная мать», а жители Непала – Сагарматхой, что означает в переводе «Мать богов». Ну же, Стелла, смелее, мы поднимаемся с вами по склону гигантской трехгранной пирамиды и скоро будем на вершине мира! Вот покорим ее, и все ваши проблемы станут такими ничтожными...
– Я даже представить себе не могла раньше, – ответила ему я, что когда-нибудь окажусь в горах, и не просто в горах, а там, где когда-то ступала Александра Дэвид Неэль...
– И я вам говорил в прошлый раз о том, что жизнь полна чудес... А вы не верили...
Остервенелый ледяной ветер свистел над головой и едва не сбивал с ног. «Сильное и жесткое погибает, слабое и мягкое живет, – думала я. – Если я была маслом в бутерброде, значит, я – мягкая. А если мягкая, значит, не погибну...» И тут я зацепилась рукой за маленький выступ, а это был совсем не выступ, а огромный ярко-зеленый башмак или сапог, мне трудно было его разглядеть, потому что он только наполовину выглядывал из сугроба, покрытого заледенелой коркой.
– Что это здесь такое зеленое? – испуганно вскрикнула я.
– Не бойтесь, – успокоил меня Пако Рабан, – это обувь одного альпиниста из Индии, он погиб здесь два года назад... Значит, мы с вами поднялись уже на высоту восемь тысяч пятьсот метров. А называется она «Зеленые ботинки».
– О Боже! – воскликнула я, – и что, он так и будет здесь лежать?
– Да... И не только он, представьте себе, что за сорок пять лет покорения этой вершины здесь погибли тысячи людей. А такой службы, которая бы собирала их тела, пока нет...
Что-то мне совсем взгрустнулось от такой откровенности собеседника. Но повернуть назад я не могла... И в этот момент я увидела троих альпинистов. У них, видимо, был привал. Они расположились полукругом под выступом в виде козырька, где почти не было ветра, и пытались разжечь огонь, чтобы разогреть замерзшее в пластиковых бутылках пиво. Нет ли там моего полковника? Увидев нас, незадачливые путешественники начали махать руками, приглашая к себе. И мы подошли.
Эти глаза я узнала бы не только в альпинистском, но и в водолазном снаряжении, и даже в скафандре космонавта, потому что они принадлежали полковнику.
– Огонька не найдется? – спросил он нас.
– С удовольствием, – ответил Пако Рабан, – меняю его на голубую папку.
– Без проблем, – ответил полковник, – есть в моем рюкзаке какая-то папка, только груз ненужный... Хотел уже выбросить...
И он вытащил голубую папку и бросил ее нам. А Пако Рабан протянул ему миниатюрный переносной примус...
До вершины мы не дошли. Но меня это ничуть не огорчало. Я чувствовала себя на седьмом небе и запомню это ощущение на всю жизнь. Видимо, выражение про седьмое небо придумали именно альпинисты.
– Ну же, Стелла, а теперь рассказывайте, чем вам дорога эта папка? – спросил меня Пако Рабан, когда мы возвращались домой. – Предполагаю, что это – рукопись, потому что сам пишу книги...
– Да, это моя рукопись... Повесть о вампирах...
– Но о них столько сейчас написано...
– У меня необычные вампиры. Они перегрызают горло только режиссерам бизнес-игр. Режиссерам, которые, зная правила игры, держат заготовленную заранее фишку и в определенный момент подбрасывают ее на стол игрокам. Это – первое. И второе – вампиры выходят на охоту из черных дыр – долговых обязательств - в определенное время, и это время никак не связано со временем цветения миндаля... Я сделала открытие: его можно рассчитать научным способом, по формуле, действующей в четырехмерном измерении. А в основу этой формулы я положила законы математики, законы бизнеса и социальные закономерности неясной природы...
– Это когда Аннушка прольет масло, из-за чего ожидаемые события перевернутся с ног на голову и наоборот? – спросил мой собеседник.
– Да, – подтвердила я, – об этом писал и Булгаков. А Мерфи, Паркинсон, Гамперсон и другие более четко сформулировали эти мысли и вывели законы.
– Видимо, такая формула представляет ценность для науки... А может быть, запатентовать ее на всякий случай? – высказал свое предложение Пако Рабан.
– Вы думаете?
– Я уверен в этом!
Дорога домой всегда короче, чем из дома. Это тоже закон, хоть и не писаный чернилами. И поэтому я не заметила, как спустилась с седьмого неба на землю и открыла дверь своего кабинета. За письменным столом сидел Илья Муромец.
– Привет! – сказала я и бросила на стол голубую папку. – Стоп, а ты же в Лондоне?
– Мама, моя учеба давно закончилась, и я уже вернулся! И Елена Прекрасная тоже здесь! Ведь прошло столько времени...
– Что? – переспросила я, потому что плохо слышала после восхождения на высоту «Зеленые ботинки». – А мне казалось, что ты только вчера улетел...
– Что с тобой, мама? На тебе лица нет...
– Лица? Ах, да, лица...
Да я же не успела смыть маску из овсяных хлопьев «Геркулес»! Вот откуда получила поистине геркулесовскую силу! Без нее я бы не смогла совершить такой головокружительный рывок на Эверест...
Я подошла к овальному зеркалу, занимавшему добрую половину стены, и увидела в нем довольное и даже счастливое лицо бизнес-леди с горящими от возбуждения глазами. Ни одна маска в мире не сможет скрыть такое выражение. Мне показалось, что рядом с моим отражением мелькнуло еще одно – зрелой дамы в королевском наряде. Она улыбнулась мне и тут же растворилась в воздухе. А я побежала в ванную. Потому что Белая королева с утра, натощак, успевала поверить в шесть невозможных вещей, и потому что Аннушка уже зашла в гастроном, чтобы купить бутылку подсолнечного масла.
Если бы я пошла к гадалке, она бы посмотрела мне на ладонь, или на карты, или – на кофейную гущу, и сказала бы: «И выпадет тебе, милая, встреча с бубновым королем. А будет он из дальнего царства-государства...» Но я давно уже не ходила к гадалкам, потому что и без них знала, какие события будущей жизни нужны мне, а какие лучше обойти стороной. В какие – входить, а в какие – не входить. Я направилась в ванную, чтобы смыть с лица маску из «Геркулеса», а с тела – усталость и грязь прошлых событий. Мне хотелось чистоты отношений с новыми людьми, которых я ожидала вот-вот увидеть...
Встреча с Маргаритой
Пусть в ванной плавают овсяные хлопья, они походят на морскую пену, омывавшую мой корабль. Крысы на нем пропали бесследно, а то бы полакомились первосортным «Геркулесом» с настоящим горчичным медом.
Итак, Аннушка уже пошла в гастроном за маслом. А я? Я тоже собиралась купить подсолнечное масло после того, как Рахматулла сказал мне: «Казус вышел, уважаемая Стелла, казус...» И даже заходила в гастроном, ожидая самые волнующие события...
С невысушенными волосами выбегаю на улицу. Успею ли встретиться с Аннушкой? Сегодня она мне особенно нужна. А вот и гастроном. Кажется, вовремя... Открылась дверь, и вышел Туляган:
– О Стелла, привет! Я тебя тысячу лет не видел. Вот, на соки перешел...
Все правильно, это уже было... Как хорошо, что я успела забежать в это событие...
– Стелла, подожди, ты же еще меня не пригласила в гости...
А я отталкиваю Тулягана и стремительно влетаю в полупустой зал. Мокрые нерасчесанные волосы падают на глаза, я встряхиваю головой, чтобы отбросить их назад. И вижу ее...
Аннушка рассчитывалась у прилавка за бутылку подсолнечного масла. Если бы в магазине находились сто других женщин, я все равно бы нашла ее среди них, в каком наряде она бы ни была. Аннушка стояла в длинном сером платье и в туфлях на низком каблуке, как будто бы только закончила урок в провинциальной школе. На тонкой талии лежал узкий черный поясок, стягивающий фигурку в тонкую скульптуру, на которую Мастер пожалел глины. Я тоже подошла к прилавку и тоже купила бутылку масла.
Тонкий профиль Аннушки повернулся ко мне, и она задумчиво проговорила:
– Нужно торопиться, Стелла, события нас ждать не будут...
О боже, опять торопиться! Сколько помню себя, всегда бежала за последним вагоном уходящего поезда...
Мы вышли на улицу и шагнули под ослепительные лучи солнца. Был полдень. Мы повернули в узкий переулок, чтобы скрыться от любопытных глаз прохожих, долго шли по нему, потом свернули в другой, и когда переходили железнодорожный переезд, расхохотались и пролили на рельсы масло. Не знаю, читала ли Аннушка Булгакова, а может, даже хорошо его знала и здоровалась вот так, запросто: « Миша, привет!» Об этом я не спрашивала, потому что не это было главным. Я не отставала от Аннушки ни на шаг, ведь я хотела встретиться с той женщиной, о которой последнее время много думала.
За переездом была безлюдная улочка со старыми домами, и мы остановились возле двери, от времени слегка покосившейся и выцветшей.
– Вот и пришли. – Аннушка открыла дверь и повела меня наверх по лестнице. Мое сердце стучало от нетерпения и тоже поднималось по ступенькам.
Оно не отставало от меня ни на шаг.
В небольшой комнате, наполненной ароматами трав, сидела Маргарита. Она, кажется, читала. Или думала о чем-то, остановив взгляд на розовых листах старинной бумаги...
– А я вас ждала, – Маргарита подняла голову и приветливо кивнула. – Идемте к столу, будем пить чай...
На примусе закипала вода, и Маргарита сняла большой эмалированный чайник и наполнила маленький керамический, который стоял на столе, и был, как и бумага, тоже розовым цветом. Аромат трав стал еще более ощутимым. Он переполнял каждую клеточку моего мозга пряным дурманом и уносил меня в заоблачные дали. Этот аромат клубился по комнате причудливыми сгустками желтых и оранжевых разводов, похожих на старинные иероглифы...
– Я получила письмо от Белой королевы. Оно адресовано тебе, Стелла...
– Правда? А что пишет Белая королева?
– Ты пока еще не освоила наш алфавит, и поэтому я расскажу содержание письма доступным тебе языком. Белая королева считает, что тебе пора выходить на новую дорогу...
Я закрыла глаза и увидела себя в стоптанных от долгих путешествий туфельках из змеиной кожи и с клубочком сиреневых ниток в руках. Вот он соскальзывает вниз и катится по узкой тропе, еле заметной среди зеленой-зеленой травы, а потом эта тропинка выводит меня на широкую трассу...
– По этой дороге ты должна войти в события из Прошлого, Настоящего или Будущего. Что ты выберешь? – прервал мои видения голос Маргариты.
Перед глазами стремительно промелькнули, словно кадры не моей жизни, а чужого фильма, лица Саида и Бахтияра Копченого, Чичикова, Рахматуллы и Сочина и даже Господина Б. Я вздрогнула, лишь на секунду представив, что они снова окажутся рядом со мной. Нет, дважды в одну и ту же реку не входят. И я сказала:
– Из Будущего... Но только...
– Что, Стелла? Тебя что-то беспокоит?
– А смогу ли я оказаться в Будущем, если меня приговорили к смертной казни?
– Кто это сказал такую чушь?
– Минотавр...
– И какой казнью он угрожает?
– Топором, кажется, называется «Лабрис»...
– О-о-о, даже так? – И Маргарита рассмеялась. – Стелла, ты не бойся Минотавра, ведь это и есть одна из ипостасей Зевса, а Зевс совмещает функции жизни и смерти, но больше все-таки в нем светлого, ведь «Зевс» в переводе означает «светлое небо». Лабрис – это двойной топор, магическое оружие, убивающее и дающее жизнь. Так что эта казнь – воздействие на тебя и разрушительной, и созидательной силы. Не отказывайся от нее...
– Маргарита, мы по дороге пролили масло, – вступила в разговор Аннушка. – Так что Великан-невидимка сможет опять свободно переворачивать лестницу...
– Очень хорошо, – ответила Маргарита.
А я спросила:
– Кто это? Мне иногда кажется, что я его вижу...
– Великан-невидимка – это окончательный вершитель судеб – Плутон... – Маргарита замолчала и задумчиво посмотрела на меня. – Он приводит в исполнение приговоры...
– Как это – «в исполнение приговоры»? Он – палач?
– Выходит, что так... Но выносят приговоры другие.
– И как это происходит? – мне эта тема была интересна, потому что в голове роились предположения, всего лишь, а мне нужно было уложить их в четкую картину.
– Представь, что человек строит грандиозные планы, настойчиво поднимается по социальной лестнице и достигает, наконец, определенных высот. Но тут приходит Великан-невидимка и одним движением руки переставляет лестницу, меняя нижнюю и верхнюю ступеньки. И происходит крутой поворот: человек теряет все, что получил в этой жизни... Ему ничего не остается, как поменять жизненные планы и поставить новые цели...
– А кого он особенно не любит, вернее, выбирает для исполнения приговора?
– В первую очередь – политиков, поэтому у них бывают кризисы власти, перевороты, насилие... Ну, а во-вторую - режиссеров бизнес-игр. И если еще вчера они купались в шоколадной пенке, то сегодня могут упасть на дно стакана с вермутом опухшего от беспросветной тоски бомжа...
– Вы говорите как-то по-книжному, – заметила я.
– Так я же и живу в книге... А гости у меня бывают очень редко.
Я задумалась. Оказывается, Аннушка и была виновницей того, что события переворачивались с ног на голову и наоборот. А на вид – сама скромность. Не зря, значит, говорят, что встречают по одежке... Именно встречают... И я посмотрела на Аннушку другими глазами и увидела перед собой грациозную даму с отпечатавшимся на лице талантом покорять сердца и города, страны и Вселенную. Она в ответ мне улыбнулась:
– Стелла, мы – сестры по крови, и ты – нашего поля ягода.
...Маленькая девочка заблудилась в зарослях папоротника, и ее долго не могли найти. Но не потому, что она упала в волчью яму. Девочка забрела в колючий малинник и ела сладкие душистые ягоды, пока сама не превратилась в краснеющую, с пышными щечками Малинку.
– Можно и мне полакомиться ягодами? – спросил ее проходивший мимо лесник.
– Конечно, – ответила девочка, потому что она не знала, что это не лесник, а Господин Б. Он приехал в лес на большом черном джипе, чтобы не просто попробовать сладкие ягоды, а обломить ветки кустарника вместе с плодами... И Господин Б потянулся к кусту, на котором дозревала маленькая девочка – Малинка...
– Стелла, Белая королева написала тебе письмо потому, что ты прошла очень серьезное жизненное испытание, – сказала Маргарита.
– А почему мне пришлось оставить свой дом, имущество?
– Этот груз тебе не нужен. Придет время, и ты получишь больше...Ты заплатила за то, чтобы выйти из этой суетной жизни, из болота, в котором завязла. Эти люди использовали тебя, жили за твой счет. А теперь ты свободна от обязательств перед ними...
– А встречусь ли я с Белой королевой?
– Может быть, и встретишься, но когда – не знаю... Жизнь полна сюрпризов, в ней столько неожиданных поворотов... Не будем торопиться. А пока тебе нужно переодеться, да и причесаться не помешает...
Вечерело... А мы не могли наговориться, потому что встретились в первый и в последний раз, и такое случается однажды в сто лет, а может, и реже, но никак не чаще открытий астрономами новых звезд. Наконец из окна одного из покосившихся домов безлюдного переулка вылетела птица. Она огляделась по сторонам и расправила перламутровые, с золотым отливом, крылья. Птица поднималась все выше и выше, наслаждаясь высотой полета и легкостью в теле, которая бывает, когда избавляешься от груза ненужных проблем. Вот сейчас она оставит далеко внизу старые строения, долетит до двухэтажного дома и скроется в открытой форточке темного окна. Птица уснет в своей постели, уткнувшись лицом в мягкую подушку, и будет переживать новые события из Будущего. Не важно, кто она сегодня – синица, которая лучше, чем журавль в небе, или же Феникс, воскресший из пепла, важно то, кем она будет завтра.
Главы из дилогии «Фантасмагории бизнес-леди», часть первая – «Казнь лабрисом»
Восхождение на Эверест
Хватит распускать нюни и строить воздушные замки на песке! Львица должна быть львицей, а не кроткой серенькой мышкой, которая довольствуется горсткой зерна из чужого амбара! Львица должна грациозно зализать раны и сделать головокружительный бросок!
Дорога из аэропорта прямая как стрела, и я лечу по ней мимо подмигивающих зеленым глазом светофоров. Таксист мурлычет песню, значит, у него приподнятое настроение. Когда горит зеленый свет, водители радуются, как хорошему знаку, как путеводной звезде.
– Из Москвы? – спрашивает он, чтобы «завязать» беседу.
Мычу что-то неопределенное, но он не унимается:
– Живете в доме или в квартире?
Странно, но такие вопросы задают мне многие. Видимо, так таксисты определяют психологический тип пассажира, чтобы потом правильно построить с ним беседу.
Мне не хочется отвечать, чтобы не разочаровать водителя. Тем более, что мы уже подъезжаем к двухэтажному частному особняку в престижном районе Ташкента. Таксист облегченно вздохнул. Видимо, он подумал, что его пассажирка – богатая, избалованная жизнью дама, и – не одинокая, а значит, и счастливая: в окнах дома горел свет.
В этот поздний вечер меня дожидались Гуля, Хаетка и Эмджей. Они буквально подняли меня вместе с тяжеленной сумкой по ступенькам крыльца в столовую, где уже был приготовлен ужин. И я достала из сумки московские деликатесы: копченую колбасу, шоколадные конфеты, блинчики с курагой, творог со свежей малиной и чай «Беседа». И мы сели ужинать-завтракать.
Основным грузом в моей сумке были тяжелые папки с надписями красным фломастером «Контракт с Господином Б». В аэропорту таможенники заинтересовались, что это такое, и листали их, в надежде найти запрещенную литературу, а еще лучше – спрятанные стопки долларов. Если нормальные люди не используют столько бумаги для одного контракта, то значит, у нас с Господином Б есть какое-то отклонение от нормы. Но ведь прославленные личности имеют странности в поведении, иначе были бы как все и никогда не выбились бы в разряд знаменитостей.
То ли от избытка калорий, то ли чай чудодейственный подействовал, не зря же его рекламируют каждый день по Центральному телевидению, но меня осеняет одна идея... Это даже не идея, а расплывчатый план, который все четче и четче вырисовывается в моем сознании, как фотография под проявителем. Где Елена Прекрасная нашла лотерейный билет? В гардеробе! А где кораблю безопаснее плавать? В открытом море! А это значит, что я должна идти в гардеробную, завешанную моими нарядами, чтобы потом отправиться в дальнее плавание. Ура! Есть норковая шуба, какие-то кожаные балахоны и прочая ненужная мне ерунда. Этого будет достаточно, чтобы купить хороший компьютер и подключиться к Интернету. Я выведу свой корабль в него, но не теми маршрутами, что были раньше, и совершенно с другим экипажем. Куда? А хотя бы в Голливуд!
Уже через несколько дней в моем кабинете стоял красавец Пентиум с мультимедиа, короче, со всеми наворотами, а мои дети, все по очереди, кто был свободен – Гуля, Вадим, Эмджей – общались по-английски с каким-то господином издалека. От меня требовалось одно – вызволить из плена рукопись. Я понимала, что это не так просто, у полковника есть профессиональное оружие, которое он держит в кобуре. А вот взял ли он пистолет в горы? Об этом я не знала. Какие там в милиции порядки?
Вот и наступил тот день, когда можно побеспокоить Пако Рабана:
– Добрый день, это я, Стелла, та, что ногу подвернула... на подиуме, когда демонстрировала платье из долларов...
– О, да... Конечно. У вас все в порядке?
– Нет, поэтому и звоню... Я собираюсь на Эверест...
– Наконец-то! Я вас давно туда приглашал. Хотите, чтобы составил вам компанию?
– Думаю, что да...
В этот день я впервые в жизни сама отрезала ногти на пальцах рук и надела альпинистское снаряжение. Как же я не знала раньше о том, что существует такой необычный способ передвижения в пространстве? Ведь еще Александр Свияш постоянно напоминал мне с книжной полки: «Карабкайся на одну вершину!» А я не слушала его и путешествовала в поездах, в самолетах и даже на морских судах с парусами из конвертов. О-о-о, опять эти конверты... Все – забыла!
Заледенелые склоны гор существуют для того, чтобы остужать разгоряченных путешественников. Тех, кто перегрелся в бурлящих событиями мегаполисах, кто задохнулся в текучке дел и готов хоть на край света убежать от режущих мозги звуков сотовых телефонов. Еще они помогут тем, кто начинает сходить с ума от миниатюрной территории проживания и такой же зажатости на работе и хочет расширить личное пространство.
– Вы, видимо, первый раз в горах? – спрашивает меня Пако Рабан. – Будьте готовы к тому, что чем выше мы будем подниматься, тем холоднее будет... Температура опустится до минус шестидесяти градусов. По Цельсию, по Цельсию... А ветер будет сшибать с ног, его скорость увеличится где-то до двухсот километров в час... Кислородную маску не забыли?
Пако Рабан протянул мне руку, как бы подбадривая и настраивая на участие не в развлекательно-романтической экскурсии, а в экстремальном виде спорта:
– Держитесь за веревку... Вы готовы поклониться Божественной матери и попросить у нее благословения?
– Какой матери? – переспросила я, потому что у меня уже начался шум в ушах.
– Видимо, вы не знаете о том, что название «Эверест», которое, кстати, дали англичане, не единственное. Жители Тибета называют гору Джомолунгмой, что переводится «Божественная мать», а жители Непала – Сагарматхой, что означает в переводе «Мать богов». Ну же, Стелла, смелее, мы поднимаемся с вами по склону гигантской трехгранной пирамиды и скоро будем на вершине мира! Вот покорим ее, и все ваши проблемы станут такими ничтожными...
– Я даже представить себе не могла раньше, – ответила ему я, что когда-нибудь окажусь в горах, и не просто в горах, а там, где когда-то ступала Александра Дэвид Неэль...
– И я вам говорил в прошлый раз о том, что жизнь полна чудес... А вы не верили...
Остервенелый ледяной ветер свистел над головой и едва не сбивал с ног. «Сильное и жесткое погибает, слабое и мягкое живет, – думала я. – Если я была маслом в бутерброде, значит, я – мягкая. А если мягкая, значит, не погибну...» И тут я зацепилась рукой за маленький выступ, а это был совсем не выступ, а огромный ярко-зеленый башмак или сапог, мне трудно было его разглядеть, потому что он только наполовину выглядывал из сугроба, покрытого заледенелой коркой.
– Что это здесь такое зеленое? – испуганно вскрикнула я.
– Не бойтесь, – успокоил меня Пако Рабан, – это обувь одного альпиниста из Индии, он погиб здесь два года назад... Значит, мы с вами поднялись уже на высоту восемь тысяч пятьсот метров. А называется она «Зеленые ботинки».
– О Боже! – воскликнула я, – и что, он так и будет здесь лежать?
– Да... И не только он, представьте себе, что за сорок пять лет покорения этой вершины здесь погибли тысячи людей. А такой службы, которая бы собирала их тела, пока нет...
Что-то мне совсем взгрустнулось от такой откровенности собеседника. Но повернуть назад я не могла... И в этот момент я увидела троих альпинистов. У них, видимо, был привал. Они расположились полукругом под выступом в виде козырька, где почти не было ветра, и пытались разжечь огонь, чтобы разогреть замерзшее в пластиковых бутылках пиво. Нет ли там моего полковника? Увидев нас, незадачливые путешественники начали махать руками, приглашая к себе. И мы подошли.
Эти глаза я узнала бы не только в альпинистском, но и в водолазном снаряжении, и даже в скафандре космонавта, потому что они принадлежали полковнику.
– Огонька не найдется? – спросил он нас.
– С удовольствием, – ответил Пако Рабан, – меняю его на голубую папку.
– Без проблем, – ответил полковник, – есть в моем рюкзаке какая-то папка, только груз ненужный... Хотел уже выбросить...
И он вытащил голубую папку и бросил ее нам. А Пако Рабан протянул ему миниатюрный переносной примус...
До вершины мы не дошли. Но меня это ничуть не огорчало. Я чувствовала себя на седьмом небе и запомню это ощущение на всю жизнь. Видимо, выражение про седьмое небо придумали именно альпинисты.
– Ну же, Стелла, а теперь рассказывайте, чем вам дорога эта папка? – спросил меня Пако Рабан, когда мы возвращались домой. – Предполагаю, что это – рукопись, потому что сам пишу книги...
– Да, это моя рукопись... Повесть о вампирах...
– Но о них столько сейчас написано...
– У меня необычные вампиры. Они перегрызают горло только режиссерам бизнес-игр. Режиссерам, которые, зная правила игры, держат заготовленную заранее фишку и в определенный момент подбрасывают ее на стол игрокам. Это – первое. И второе – вампиры выходят на охоту из черных дыр – долговых обязательств - в определенное время, и это время никак не связано со временем цветения миндаля... Я сделала открытие: его можно рассчитать научным способом, по формуле, действующей в четырехмерном измерении. А в основу этой формулы я положила законы математики, законы бизнеса и социальные закономерности неясной природы...
– Это когда Аннушка прольет масло, из-за чего ожидаемые события перевернутся с ног на голову и наоборот? – спросил мой собеседник.
– Да, – подтвердила я, – об этом писал и Булгаков. А Мерфи, Паркинсон, Гамперсон и другие более четко сформулировали эти мысли и вывели законы.
– Видимо, такая формула представляет ценность для науки... А может быть, запатентовать ее на всякий случай? – высказал свое предложение Пако Рабан.
– Вы думаете?
– Я уверен в этом!
Дорога домой всегда короче, чем из дома. Это тоже закон, хоть и не писаный чернилами. И поэтому я не заметила, как спустилась с седьмого неба на землю и открыла дверь своего кабинета. За письменным столом сидел Илья Муромец.
– Привет! – сказала я и бросила на стол голубую папку. – Стоп, а ты же в Лондоне?
– Мама, моя учеба давно закончилась, и я уже вернулся! И Елена Прекрасная тоже здесь! Ведь прошло столько времени...
– Что? – переспросила я, потому что плохо слышала после восхождения на высоту «Зеленые ботинки». – А мне казалось, что ты только вчера улетел...
– Что с тобой, мама? На тебе лица нет...
– Лица? Ах, да, лица...
Да я же не успела смыть маску из овсяных хлопьев «Геркулес»! Вот откуда получила поистине геркулесовскую силу! Без нее я бы не смогла совершить такой головокружительный рывок на Эверест...
Я подошла к овальному зеркалу, занимавшему добрую половину стены, и увидела в нем довольное и даже счастливое лицо бизнес-леди с горящими от возбуждения глазами. Ни одна маска в мире не сможет скрыть такое выражение. Мне показалось, что рядом с моим отражением мелькнуло еще одно – зрелой дамы в королевском наряде. Она улыбнулась мне и тут же растворилась в воздухе. А я побежала в ванную. Потому что Белая королева с утра, натощак, успевала поверить в шесть невозможных вещей, и потому что Аннушка уже зашла в гастроном, чтобы купить бутылку подсолнечного масла.
Если бы я пошла к гадалке, она бы посмотрела мне на ладонь, или на карты, или – на кофейную гущу, и сказала бы: «И выпадет тебе, милая, встреча с бубновым королем. А будет он из дальнего царства-государства...» Но я давно уже не ходила к гадалкам, потому что и без них знала, какие события будущей жизни нужны мне, а какие лучше обойти стороной. В какие – входить, а в какие – не входить. Я направилась в ванную, чтобы смыть с лица маску из «Геркулеса», а с тела – усталость и грязь прошлых событий. Мне хотелось чистоты отношений с новыми людьми, которых я ожидала вот-вот увидеть...
Встреча с Маргаритой
Пусть в ванной плавают овсяные хлопья, они походят на морскую пену, омывавшую мой корабль. Крысы на нем пропали бесследно, а то бы полакомились первосортным «Геркулесом» с настоящим горчичным медом.
Итак, Аннушка уже пошла в гастроном за маслом. А я? Я тоже собиралась купить подсолнечное масло после того, как Рахматулла сказал мне: «Казус вышел, уважаемая Стелла, казус...» И даже заходила в гастроном, ожидая самые волнующие события...
С невысушенными волосами выбегаю на улицу. Успею ли встретиться с Аннушкой? Сегодня она мне особенно нужна. А вот и гастроном. Кажется, вовремя... Открылась дверь, и вышел Туляган:
– О Стелла, привет! Я тебя тысячу лет не видел. Вот, на соки перешел...
Все правильно, это уже было... Как хорошо, что я успела забежать в это событие...
– Стелла, подожди, ты же еще меня не пригласила в гости...
А я отталкиваю Тулягана и стремительно влетаю в полупустой зал. Мокрые нерасчесанные волосы падают на глаза, я встряхиваю головой, чтобы отбросить их назад. И вижу ее...
Аннушка рассчитывалась у прилавка за бутылку подсолнечного масла. Если бы в магазине находились сто других женщин, я все равно бы нашла ее среди них, в каком наряде она бы ни была. Аннушка стояла в длинном сером платье и в туфлях на низком каблуке, как будто бы только закончила урок в провинциальной школе. На тонкой талии лежал узкий черный поясок, стягивающий фигурку в тонкую скульптуру, на которую Мастер пожалел глины. Я тоже подошла к прилавку и тоже купила бутылку масла.
Тонкий профиль Аннушки повернулся ко мне, и она задумчиво проговорила:
– Нужно торопиться, Стелла, события нас ждать не будут...
О боже, опять торопиться! Сколько помню себя, всегда бежала за последним вагоном уходящего поезда...
Мы вышли на улицу и шагнули под ослепительные лучи солнца. Был полдень. Мы повернули в узкий переулок, чтобы скрыться от любопытных глаз прохожих, долго шли по нему, потом свернули в другой, и когда переходили железнодорожный переезд, расхохотались и пролили на рельсы масло. Не знаю, читала ли Аннушка Булгакова, а может, даже хорошо его знала и здоровалась вот так, запросто: « Миша, привет!» Об этом я не спрашивала, потому что не это было главным. Я не отставала от Аннушки ни на шаг, ведь я хотела встретиться с той женщиной, о которой последнее время много думала.
За переездом была безлюдная улочка со старыми домами, и мы остановились возле двери, от времени слегка покосившейся и выцветшей.
– Вот и пришли. – Аннушка открыла дверь и повела меня наверх по лестнице. Мое сердце стучало от нетерпения и тоже поднималось по ступенькам.
Оно не отставало от меня ни на шаг.
В небольшой комнате, наполненной ароматами трав, сидела Маргарита. Она, кажется, читала. Или думала о чем-то, остановив взгляд на розовых листах старинной бумаги...
– А я вас ждала, – Маргарита подняла голову и приветливо кивнула. – Идемте к столу, будем пить чай...
На примусе закипала вода, и Маргарита сняла большой эмалированный чайник и наполнила маленький керамический, который стоял на столе, и был, как и бумага, тоже розовым цветом. Аромат трав стал еще более ощутимым. Он переполнял каждую клеточку моего мозга пряным дурманом и уносил меня в заоблачные дали. Этот аромат клубился по комнате причудливыми сгустками желтых и оранжевых разводов, похожих на старинные иероглифы...
– Я получила письмо от Белой королевы. Оно адресовано тебе, Стелла...
– Правда? А что пишет Белая королева?
– Ты пока еще не освоила наш алфавит, и поэтому я расскажу содержание письма доступным тебе языком. Белая королева считает, что тебе пора выходить на новую дорогу...
Я закрыла глаза и увидела себя в стоптанных от долгих путешествий туфельках из змеиной кожи и с клубочком сиреневых ниток в руках. Вот он соскальзывает вниз и катится по узкой тропе, еле заметной среди зеленой-зеленой травы, а потом эта тропинка выводит меня на широкую трассу...
– По этой дороге ты должна войти в события из Прошлого, Настоящего или Будущего. Что ты выберешь? – прервал мои видения голос Маргариты.
Перед глазами стремительно промелькнули, словно кадры не моей жизни, а чужого фильма, лица Саида и Бахтияра Копченого, Чичикова, Рахматуллы и Сочина и даже Господина Б. Я вздрогнула, лишь на секунду представив, что они снова окажутся рядом со мной. Нет, дважды в одну и ту же реку не входят. И я сказала:
– Из Будущего... Но только...
– Что, Стелла? Тебя что-то беспокоит?
– А смогу ли я оказаться в Будущем, если меня приговорили к смертной казни?
– Кто это сказал такую чушь?
– Минотавр...
– И какой казнью он угрожает?
– Топором, кажется, называется «Лабрис»...
– О-о-о, даже так? – И Маргарита рассмеялась. – Стелла, ты не бойся Минотавра, ведь это и есть одна из ипостасей Зевса, а Зевс совмещает функции жизни и смерти, но больше все-таки в нем светлого, ведь «Зевс» в переводе означает «светлое небо». Лабрис – это двойной топор, магическое оружие, убивающее и дающее жизнь. Так что эта казнь – воздействие на тебя и разрушительной, и созидательной силы. Не отказывайся от нее...
– Маргарита, мы по дороге пролили масло, – вступила в разговор Аннушка. – Так что Великан-невидимка сможет опять свободно переворачивать лестницу...
– Очень хорошо, – ответила Маргарита.
А я спросила:
– Кто это? Мне иногда кажется, что я его вижу...
– Великан-невидимка – это окончательный вершитель судеб – Плутон... – Маргарита замолчала и задумчиво посмотрела на меня. – Он приводит в исполнение приговоры...
– Как это – «в исполнение приговоры»? Он – палач?
– Выходит, что так... Но выносят приговоры другие.
– И как это происходит? – мне эта тема была интересна, потому что в голове роились предположения, всего лишь, а мне нужно было уложить их в четкую картину.
– Представь, что человек строит грандиозные планы, настойчиво поднимается по социальной лестнице и достигает, наконец, определенных высот. Но тут приходит Великан-невидимка и одним движением руки переставляет лестницу, меняя нижнюю и верхнюю ступеньки. И происходит крутой поворот: человек теряет все, что получил в этой жизни... Ему ничего не остается, как поменять жизненные планы и поставить новые цели...
– А кого он особенно не любит, вернее, выбирает для исполнения приговора?
– В первую очередь – политиков, поэтому у них бывают кризисы власти, перевороты, насилие... Ну, а во-вторую - режиссеров бизнес-игр. И если еще вчера они купались в шоколадной пенке, то сегодня могут упасть на дно стакана с вермутом опухшего от беспросветной тоски бомжа...
– Вы говорите как-то по-книжному, – заметила я.
– Так я же и живу в книге... А гости у меня бывают очень редко.
Я задумалась. Оказывается, Аннушка и была виновницей того, что события переворачивались с ног на голову и наоборот. А на вид – сама скромность. Не зря, значит, говорят, что встречают по одежке... Именно встречают... И я посмотрела на Аннушку другими глазами и увидела перед собой грациозную даму с отпечатавшимся на лице талантом покорять сердца и города, страны и Вселенную. Она в ответ мне улыбнулась:
– Стелла, мы – сестры по крови, и ты – нашего поля ягода.
...Маленькая девочка заблудилась в зарослях папоротника, и ее долго не могли найти. Но не потому, что она упала в волчью яму. Девочка забрела в колючий малинник и ела сладкие душистые ягоды, пока сама не превратилась в краснеющую, с пышными щечками Малинку.
– Можно и мне полакомиться ягодами? – спросил ее проходивший мимо лесник.
– Конечно, – ответила девочка, потому что она не знала, что это не лесник, а Господин Б. Он приехал в лес на большом черном джипе, чтобы не просто попробовать сладкие ягоды, а обломить ветки кустарника вместе с плодами... И Господин Б потянулся к кусту, на котором дозревала маленькая девочка – Малинка...
– Стелла, Белая королева написала тебе письмо потому, что ты прошла очень серьезное жизненное испытание, – сказала Маргарита.
– А почему мне пришлось оставить свой дом, имущество?
– Этот груз тебе не нужен. Придет время, и ты получишь больше...Ты заплатила за то, чтобы выйти из этой суетной жизни, из болота, в котором завязла. Эти люди использовали тебя, жили за твой счет. А теперь ты свободна от обязательств перед ними...
– А встречусь ли я с Белой королевой?
– Может быть, и встретишься, но когда – не знаю... Жизнь полна сюрпризов, в ней столько неожиданных поворотов... Не будем торопиться. А пока тебе нужно переодеться, да и причесаться не помешает...
Вечерело... А мы не могли наговориться, потому что встретились в первый и в последний раз, и такое случается однажды в сто лет, а может, и реже, но никак не чаще открытий астрономами новых звезд. Наконец из окна одного из покосившихся домов безлюдного переулка вылетела птица. Она огляделась по сторонам и расправила перламутровые, с золотым отливом, крылья. Птица поднималась все выше и выше, наслаждаясь высотой полета и легкостью в теле, которая бывает, когда избавляешься от груза ненужных проблем. Вот сейчас она оставит далеко внизу старые строения, долетит до двухэтажного дома и скроется в открытой форточке темного окна. Птица уснет в своей постели, уткнувшись лицом в мягкую подушку, и будет переживать новые события из Будущего. Не важно, кто она сегодня – синица, которая лучше, чем журавль в небе, или же Феникс, воскресший из пепла, важно то, кем она будет завтра.
Счастливый лотерейный билет
Ночью зазвонил телефон, да так настойчиво, словно некто хотел вывести меня из зимней спячки. Такой звонок и медведя из берлоги поднимет, а я – не медведь, а львица, еще более чувствительная к звукам. И поэтому я нарушила заведенный порядок и проснулась не утром, а гораздо раньше, чтобы позже понять, почему мне звонят в ночное время: на другом конце провода, опоясывающего половину Земного шара, был самый что ни на есть день.
– Стелла? Ваша повесть про вампиров показалась нам интересной и мы решили взять ее за основу сценария художественного фильма. Если вы согласны - позвоните по телефону... Наш представитель готов встретиться с вами для подписания контракта на сумму...
Каким бы длинным не было сообщение, я его понимала и без переводчика, потому что знала два слова – «контракт» и «доллары». Эти слова мог бы понять не только житель любого уголка нашей планеты, но и любой другой планеты Вселенной, того же Плутона, и Фаэтона тоже. Потому что на каком бы языке ни произносились эти слова, они создают одни и те же образы и ассоциации, издают одни и те же звуки – хруст купюр, похожий на хруст капусты. Неслучайно, наверное, деньги называют иногда и капустой, а при записи фонограммы фильмов со сценами, где отсекается голова героя, кто-то сжимает кочан этого огородного растения. Мол, не переусердствуйте в жажде наживы, не то мой меч – и ваша голова – кочан капусты – с плеч.
Оставим овощи в стороне. А вообще-то неплохой салат мог бы получиться: капусту мелко нашинковать, добавить немного моркови, сбрызнуть цедрой лимона, а еще лучше – смешать с клюквой в сахаре, чуть-чуть уксуса и оливкового масла. Зачем капусте, как и чьей-то голове, да и деньгам тоже – пропадать. Мы их и в виде салата съедим...
Утром, а точнее, после бурного обсуждения предложения господина Некто, оказавшегося господином Джоном Смитом, мы втроем – я, Илья Муромец и Елена Прекрасная – наблюдали, как медленно поднимается солнце из-за горизонта и превращается в огромный шар наших желаний. Я позвонила по номеру телефона, что дал нам этот маг-волшебник, и почувствовала, как держу в руках тот самый сиреневый клубочек, который спрыгнет с ладони и покатится по невидимым дорожкам, показывая путь к заветной избушке на курьих ножках.
Через несколько дней у ворот нашего временного дома стоял черный лимузин. Из него вышел водитель в зеленом костюме и в белоснежной рубашке с бабочкой в зеленую крапинку. Он добродушно улыбался, распахивая передо мной дверцу, все равно что срывал картину с очагом перед длинным носом Буратино и распахивал дверь, которую тот искал. Золотой ключик был, но двери не было. И вот она – дверца лимузина с салоном, наполненным ароматом сладкого миндаля, не зря я часто думала о его цветении. А в эти мягкие кожаные сиденья можно погрузить свои уставшие, но не сломанные кости и кое-что, что осталось на них.
Мы едем в неизвестном направлении, но я знаю: куда бы мы ни повернули – налево или направо, дороги выведут нас к той единственной точке – точке пересечения на моей линии жизни. И там я смогу оставить автограф на счастливом лотерейном билете.
А вот и булочная. Здесь последнее время я покупала хлеб и, кажется, не заплатила за одну буханку. Пожилой булочник стоит перед входной дверью и задумчиво смотрит на дорогу. Он всегда так стоит, когда нет покупателей, но если они есть, то он с ними приветливо здоровается. Наверное, и со мной бы поздоровался, но я сижу в лимузине, а пешеходы никогда не разглядывают пассажиров лимузинов, и потому он меня не видит.
Перед трамвайными путями стоит заглохшая «Волга». Ба, да это же – Паша! Паша меня тоже не видит и ковыряется в капоте изрядно постаревшего вороного...
А это степенно вышагивает Джасур. О нем я еще не рассказала. Джасур – человек серьезный, и у него есть даже адвокатская контора. Однажды я сидела в офисе за своим столом, и заглянул он – высокий, солидный, в широкой шляпе. Стоит и улыбается как старой знакомой...
– Вы кто? – спрашиваю я. – И что смешного видите во мне?
– Да я же ваш сосед, Стелла...
– Не замечала...
– Богатые не замечают окружающих. А давайте пообедаем, я приглашаю...
– Что ж, интересно. И я еду с ним в кафе на другой конец города. Видимо, ему нравится эта кухня, и он хотел поделиться приятным и со мной.
– Стелла, у меня к вам деловое предложение. Я хотел бы, чтобы вы родили мне ребенка. Я уверен, что у вас будет замечательный малыш...
Кусочек нежного сома, подрумянившегося на шампуре, застрял у меня где-то на полпути к месту своего назначения.
– Как это?
– Вы не будете ни в чем нуждаться, поверьте...
Мои мысли разбегаются. Я вижу себя в золотой клетке с младенцем в руках. Столы ломятся от яств. Но нет аппетита, и я скучающе поглядываю в окно: где же задержался мой господин. А господин спасает не то Равшана, не то Рината от заключения совсем не в золотую клетку. Но есть ли разница, из какого металла она сделана?
И вот сейчас Джасур идет по тротуару и не видит меня. Потому что я – в черном лимузине, а он – в пыльных туфлях и помятой шляпе.
А вот по центральной площади летит на роликах Елены Прекрасной Бахтияр Копченый. Он чертит какие-то зигзаги, нет-нет, даже буквы. Кажется, я смогу их прочитать: «Стелла! Море красно, жизнь – прекрасна!» Что это у него с головой? С шариками или роликами?
Перед железнодорожным переездом мы останавливаемся – закрыт шлагбаум. О-о-о, именно здесь мы с Аннушкой пролили тогда подсолнечное масло... Что это? Едет необычный товарняк, и машинист машет кому-то рукой. Кому же, если кроме нас, на переезде нет никого? Вот это да! В кабине тепловоза сидит Рустам и машет не рукой, а голубой фишкой. А за голубой фишкой едут двадцать два вагона с товаром...
– Стелла, вы всю дорогу молчите... Вам не плохо? – Бабочка в зеленую крапинку поворачивается ко мне, потому что я сижу, как обычно, на заднем сиденье. На переднем я была только тогда, когда сзади гремел наручниками помощник Рахматуллы.
– Неужели? – слетает удивление с моих губ. – А мне кажется, что я успела поговорить не только с вами...
Наконец мы подъезжаем к незнакомому старинному зданию. В огромном холле прогуливаются охранники. Наверное, картины охраняют. Полотен много, и можно долго их разглядывать, ощущая себя то птицей, парящей над выстреливающими в небо небоскребами, а то – причудливой русалкой, расчесывающей длинные волосы...
Бабочка в зеленую крапинку ведет меня по длинному коридору и распахивает дубовую дверь:
– Прошу...
И я перешагиваю через порог, словно через невидимую черту, которую нарисовал волшебник. По эту сторону – ад, по ту сторону – рай. Однако в рай ведет одна дорога – через ад. Вот почему сюда доходят не все.
На столе – контракт, который я должна подписать. Рядом – золотой «Паркер». Беру ручку и ставлю автограф внизу справа, потому что слева уже стоит чья-то подпись. Бабочка подает мне один экземпляр контракта вместе с ручкой, благодарит и провожает до лимузина. С этой минуты он – мой, потому что дама с миллионом долларов, пусть еще пока на бумаге, не имеет права ехать домой на трамвае, пусть даже на самом умном.
В течение месяца произошло несколько событий, точнее, они происходили ежедневно. Сначала приехал нотариус и попросил меня подписать купчую на дом. Так что хозяин был доволен, получив не только долг по аренде за два месяца, но и кругленькую сумму за то, чтобы передать владение мне. Потом грузчики подняли на второй этаж новую мебель и бытовую технику. Мастера распаковывали ящики, и по всему дому гулял запах свежего дерева. Если закрыть глаза, то можно представить, что ты находишься в лесу. И можно даже потрогать руками твердые шершавые «стволы» дуба и сосны...
В одном из ящиков были картины. Какая неожиданность! Среди них я узнала «Птицы над городом» и «Русалку». Русалку я повешу в своей спальне, пусть ночами рассказывает мне сказки и будоражит воображение. Я бы хотела дружить с добрыми мистическими существами и прислушиваться к их советам.
Холл и кабинет на первом этаже я решила оборудовать под салон, где могли бы собираться творческие люди. Он должен быть в зеленых тонах. Не только потому, что этот цвет успокаивает. И не только потому, что зеленый глаз светофора – это сигнал идти и не останавливаться, или ехать и не останавливаться, а я представляю движение именно таким. Но самое главное – потому, что зеленый цвет для меня был огромным желанием жить, а зеленый-зеленый – желанием жить в квадратной степени...
Пока мы обустраивали дом, Господин Б, обуреваемый идеями психотерапевта мистера Сочина, строил Международный центр эстетической хирургии. Он мечтал освоить методику омоложения, чтобы оставаться на долгие годы таким же энергичным и жизнерадостным. И начал даже проводить опыты над крысами. Не над теми ли, которые сбежали с моего корабля? Информацию об этом я получила из самого правдивого источника – из Интернета. Когда я прочитала об этом, то подумала: «Надо же, как растет человек!» Но потом вспомнила о Великане-невидимке, который, может быть, и поджидает, когда наступит у Господина Б звездный час, чтобы именно в этот момент дотронуться до него своим скипетром...
Чичикова «достали» солнцевские ребята. Куда от них скроешься? Но он каким-то чудом выкарабкался из их западни. Если негде спрятаться на земле, то можно на другой планете. И он улетел на Марс. Нет, Марс был моим экспедитором и уснул в салате. Тогда не на столь воинственную, скорее, даже на самую добродушную – Венеру. Мне все же хотелось, чтобы остаток своей жизни он провел в тишине и покое, без напильников для зубов...
Полковник подружился с Рахматуллой, и они вдвоем выезжают за город на рыбалку. Иногда даже к нам заглядывают, если улов хороший. И домработница Лариса (она так счастлива, что не осталась без работы) с удовольствием принимает их подарки. Особенно удается у нее рыба фаршированная, которую так любит консультант Господина Б. И я делаю вид, что не замечаю, как Лариса добавляет в эту рыбу особые специи, полученные от повара из Дели. Можно подумать, что я не знаю запаха индийской кухни!
Леопардовая Оля повезла арбузы в Австралию. Это – для кредиторов, но я-то знаю, что она уехала искать золотое руно. Арендовала корабль, взяла всю свою команду вместе с бильярдным столом и кондитером, чтобы тот подкармливал всех бисквитными пирожными. Без них команда не может жить. Белых слонов пришлось ей оставить в Индии, пусть присмотрит за ними мистер Сочин – уж больно груз тяжелый, велика опасность потопления корабля. Сочин с радостью принял слонов, потому что известный индийский астролог Радж Брахмапутра в своем прогнозе обещал ему грандиозный успех в сделках с товаром белого цвета. Был белый сахар, потом – белая бумага... И вот теперь – Белые слоны. Пусть продает их на здоровье, тем более что в Индии они как бы на родине.
Частенько стал забегать Саид. Он любит главные роли и пока не замечает, что начал играть по моему сценарию. Да и кто лучше него сыграет роль Артиста?
Громов поменял фамилию. Теперь он - Тихонов, как и его новая жена.
Мой муж Иван Грозный тоже женился. На леди из пригорода Лондона. Надо же, уехал туда, куда я так хотела... Спиртное он, конечно, забросил. Там и порядки другие, да и цены – тоже: одна бутылка водки стоит столько, сколько здесь – четыре...
Лотерейные билеты, которые выбрали мои дети, тоже оказались счастливыми. Илья Муромец стал капитаном корабля и вывел его через Интернет в открытое море. Сейчас он возглавляет Центр международного сотрудничества. Елена Прекрасная снимается в наших фильмах, а недавно не выдержала ностальгии по прежней жизни и открыла модельное агентство. Тимур стал юристом. Вадим работает на таможне в Москве. Гуля вышла замуж за посла Индии, Жанна – за арабского шейха. Ира – в Бельгии, а Сусанна – в Париже...
Почти все уехали... А Хаетка осталась, у нее слабее всех с английским. Зато реализовалась мечта стать продюсером. Мы подарили Хаетке студию, в которой она со своей группой готовит новую концертную программу. И остался, конечно же, Филипп, потому что его папа – невыездной, он же на службе в СНБ. Филипп не захотел отрываться от семьи и работает сейчас в том здании, возле которого получил «метку». Террористы взорвали бомбу в метро на выходе к Министерству финансов. Ну, а Филипп подумал, что это – знак свыше.
Я перевернула весь дом и уже готова была перевернуть и Вселенную, но оставила одну комнату такой, какой она когда-то была. Ведь именно здесь, в гардеробной, среди длинных рядов вешалок с одеждой осенила гениальная мысль Елену Прекрасную, а потом и меня. Пусть здесь будет маленький уголок, почти музейный, где гуляет простор фантазии и дает толчок рождению новых идей. А может быть, когда-нибудь кто-то тоже захочет перевернуть свою жизнь? Тогда я позволю войти ему в эту комнату и найти свой счастливый лотерейный билет...
Казнь
В конце предыдущей главы стоит многоточие. Значит, это еще не конец. Потому что на душе у меня неспокойно. Есть старая поговорка о том, что если в доме есть все, то приходит смерть. И не только это... Уж очень гладко все у меня получилось, как по сценарию, мною же и написанному. А значит, я и есть и сценарист, и режиссер этой игры... Неужели мои вампиры меня же...
По стеклу тарабанили крупные капли дождя. «В окна заброшенного дома хлестали слезы давно не плакавшего Повелителя... – застряла в голове фраза из моей повести. - А по дорожкам, залитым потоками дождя, двигались к дому вереницы вампиров... »
Гнетущие мысли не давали мне покоя весь вечер. Пытаясь избавиться от них, я долго сидела в зеленом кабинете, как на сеансе цветотерапии, и перебирала «умные» книги. И опять на глаза попался Пьер Реверди: «Сердце находится в равновесии лишь на острие бритвы». Ну почему? Ведь это – плохо, потому что – больно...
Стекла дребезжали от резких порывов ветра. Он по-волчьи завывал и дул в свои медные трубы, настраивая их на игру симфонии-реквием. И вот она зазвучала, и расстроившийся рояль тоже заиграл свою партию, выплескивая во все стороны заржавевшие мертвые ноты. Музыка наполнялась напряжением, будто вытянулась до бесконечности струна ведущей скрипки. И чувство ожидания неизбежности начало душить меня, стягивая голову металлическим обручем.
О нет, это были не мои вампиры! Мои не сеют в душу семена ледяного страха. Это были лютые, свирепые чудовища, потому что звучавшая симфония-реквием начала переходить в симфонию ужаса. Напряжение росло, и вот-вот уже должен был появиться граф Орлок, он же – вампир Носферату...
Я интуитивно взглянула в окно и увидела возле входной двери четверых незнакомцев. Конечно же, это – граф со своей свитой! Однако как они прошли, если ворота закрыты? Люди стояли в надвинутых до середины лица капюшонах, спасаясь от проливного дождя, и разговаривали о чем-то между собой. Тут же я услышала скрип открывшейся двери и топот по твердому паркету. В тот самый момент, когда в симфонии ужаса должен был появиться мрачный граф Орлок, проем двери моего кабинета подпирали плечами эти четверо.
– Стелла, мы пришли для того, чтобы исполнить приговор, который огласил тебе Минотавр, – громко и отчетливо проговорил один из них. Он держал в руке огромный металлический не то топор, не то – саблю, один конец которого был вогнут, второй – выгнут.
– Подождите, – сказала я. – Вы еще не представились... Без этого ваши действия могут быть признаны обычным убийством...
Гости переглянулись и пошептались.
– Действительно, – согласился со мной оруженосец. И он поставил свой топор у двери, а сам уселся в кресло напротив меня. – Я – Плутон, а некоторые называют меня Великаном-невидимкой, потому что я редко показываюсь людям, только тогда, когда исполняю приговоры...
– Скажите, Плутон, а есть ли у вас тезка, ваше имя уж очень напоминает...
– О да, – ответил он, – ты имеешь в виду планету Плутон? Ее я тоже знаю... Кстати, люди были не правы, когда перевели ее в статус карликовых... Несмотря на миниатюрность, она оказывает влияние на целые поколения людей Земли.
– Мне было бы интереснее услышать о вас, а не о ваших тезках...
– Ах, да... Я – окончательный вершитель судеб, и мне никто не может противостоять. В исполнении своих планов я постоянен и неуклонен. Все равно отниму то, что считаю необходимым отнять... Так что у тебя, Стелла, нет варианта помилования.
И тут я вспомнила: Маргарита говорила мне о том, что Плутон только исполняет приговор.
– А кто вынес приговор? – спросила я у него. – И за что конкретно? Я не верю, что человека можно казнить за то, что в его бывшей квартире призрак разбил вазу...
– Минотавр иногда шутит, – улыбнулся Плутон, – последнее время он вершит суд над мертвыми, однообразие надоедает, вот он и решил развлечься с живым человеком...
– Так кто же все-таки вынес приговор? – еще раз переспросила я, возвращая разговор в нужное русло.
– Владыка Судного Дня, Сатурн, – произнес спокойным тоном Плутон, как будто речь шла о главном менеджере, который отдал своему помощнику распоряжение бросить в «уничтожитель бумаг» старые договора.
– Странно, – сказала я. – Мне казалось, что Сатурн – справедливый правитель, ведь он наделяет людей стойкостью, терпением...
– А кто сказал, что он несправедливый? Если тебя он приговорил к казни, значит, ты ее заслужила...
– Я должна знать, чем именно заслужила. Казнить вы меня успеете...
– Вывод об этом ты сделаешь сама. Хорошо подумай... А я здесь не для того, чтобы размышлять и делать выводы. Я пришел казнить тебя лабрисом. Этот двойной магический топор отсекает устаревшие, отработанные фрагменты психической и внешней реальности, все то, что препятствует твоему дальнейшему развитию...
И тут меня осенило. Ну конечно же, пусть Плутон скажет о возможных последствиях казни. И я спросила у него:
– А что было с теми людьми, которых вы казнили?
– Это зависит от того, во власть какого владыки они попадали после казни. Мое дело – отсечь сгнившие ткани, а восстановить, вылечить их – миссия других правителей. Что было с казненными? – Плутон сделал небольшую паузу, словно перебирал в голове десятки, а может, сотни, нет, уже тысячи несчастных... - Одни из них покидали свой дом и оказывались в другой стране. Так быстро, что не успевали собрать вещи... Другие переживали безвозвратную потерю самых близких людей, именно тех, кто был им особенно дорог... Третьи напрочь забывали о своих материальных привязанностях и шли служить Богу... Четвертые с легкостью расставались со своим высоким общественным положением и, не впадая ни в отчаяние, ни в безысходность, благодаря внутреннему смирению попадали в другие энергетические потоки...
«Уже хорошо, – подумала я, – что он не говорит о кладбище, значит, его жертвы не умирали окончательно...» А вслух произнесла:
– Что вы подразумеваете под «другими энергетическими потоками»?
– Это – другие жизненные ситуации, другое окружение, другие цели и другие перспективы... Не подумай, что может что-то «немного измениться». Другим будет все! И еще один, но очень важный момент. Если я отсекаю что-то, а человек со временем пытается вернуться к нему же, то в будущем он опять его потеряет.
– Да-да, я поняла. На одни и те же грабли два раза не наступают. В одну и ту же реку два раза нельзя войти...
– Вот именно, – согласился со мной Плутон. – Люди знают об этом точно так же, как знают, что нельзя переходить улицу на красный свет. И – переходят.
– Я – не в их числе...
– Не зарекайся. Все так говорят... – и он посмотрел на меня своим пронзительным взглядом, словно увидел картинку из Будущего, где я снова наступила на эти злосчастные грабли.
Мне стало не по себе, от страха по рукам пробежала мелкая дрожь, и я решила переменить тему:
– Ладно... А что делают эти трое молчунов? – кивнула я в сторону его спутников, которые сидели на диване и разглядывали мои книги.
– Нас четверо, потому что четыре стороны света...
– ... и четыре угла, – продолжила я эту мысль, – и даже – четыре выхода из волчьей ямы. А я раньше думала, что их три: смерть, тюрьма и сумасшествие... Оказывается, есть четвертый – путь подчинения внешних обстоятельств своей воле и своей силе мысли...
– Стелла, поклонись четырем сторонам света, я начинаю...
Я вцепилась в подлокотники кресла, как будто была на экзекуции стоматолога... О нет, эти кресла стоят в разных измерениях и не поддаются сравнению... Ближе всего к моему креслу все же «электрическое», в котором тоже сидят приговоренные к смерти...
Плутон подошел ко мне и взмахнул лабрисом. И я ничего не почувствовала, а только увидела, как моя голова покатилась по зеленому-зеленому ковру, мягкому и ворсистому, как сочная трава. Я не знала, что говорят в таких ситуациях люди. Кажется, не говорят только на поминках. Хотя все признательны хозяйке за то, что пригласила, а потом и накормила-напоила... Да-да, там точно это не говорят... Но я – не на поминках. Надо же, не успела спросить ни у очевидцев, ни у самого Плутона...
И я разомкнула губы и как истинная бизнес-леди, прошептала:
– Спасибо...
Ночью зазвонил телефон, да так настойчиво, словно некто хотел вывести меня из зимней спячки. Такой звонок и медведя из берлоги поднимет, а я – не медведь, а львица, еще более чувствительная к звукам. И поэтому я нарушила заведенный порядок и проснулась не утром, а гораздо раньше, чтобы позже понять, почему мне звонят в ночное время: на другом конце провода, опоясывающего половину Земного шара, был самый что ни на есть день.
– Стелла? Ваша повесть про вампиров показалась нам интересной и мы решили взять ее за основу сценария художественного фильма. Если вы согласны - позвоните по телефону... Наш представитель готов встретиться с вами для подписания контракта на сумму...
Каким бы длинным не было сообщение, я его понимала и без переводчика, потому что знала два слова – «контракт» и «доллары». Эти слова мог бы понять не только житель любого уголка нашей планеты, но и любой другой планеты Вселенной, того же Плутона, и Фаэтона тоже. Потому что на каком бы языке ни произносились эти слова, они создают одни и те же образы и ассоциации, издают одни и те же звуки – хруст купюр, похожий на хруст капусты. Неслучайно, наверное, деньги называют иногда и капустой, а при записи фонограммы фильмов со сценами, где отсекается голова героя, кто-то сжимает кочан этого огородного растения. Мол, не переусердствуйте в жажде наживы, не то мой меч – и ваша голова – кочан капусты – с плеч.
Оставим овощи в стороне. А вообще-то неплохой салат мог бы получиться: капусту мелко нашинковать, добавить немного моркови, сбрызнуть цедрой лимона, а еще лучше – смешать с клюквой в сахаре, чуть-чуть уксуса и оливкового масла. Зачем капусте, как и чьей-то голове, да и деньгам тоже – пропадать. Мы их и в виде салата съедим...
Утром, а точнее, после бурного обсуждения предложения господина Некто, оказавшегося господином Джоном Смитом, мы втроем – я, Илья Муромец и Елена Прекрасная – наблюдали, как медленно поднимается солнце из-за горизонта и превращается в огромный шар наших желаний. Я позвонила по номеру телефона, что дал нам этот маг-волшебник, и почувствовала, как держу в руках тот самый сиреневый клубочек, который спрыгнет с ладони и покатится по невидимым дорожкам, показывая путь к заветной избушке на курьих ножках.
Через несколько дней у ворот нашего временного дома стоял черный лимузин. Из него вышел водитель в зеленом костюме и в белоснежной рубашке с бабочкой в зеленую крапинку. Он добродушно улыбался, распахивая передо мной дверцу, все равно что срывал картину с очагом перед длинным носом Буратино и распахивал дверь, которую тот искал. Золотой ключик был, но двери не было. И вот она – дверца лимузина с салоном, наполненным ароматом сладкого миндаля, не зря я часто думала о его цветении. А в эти мягкие кожаные сиденья можно погрузить свои уставшие, но не сломанные кости и кое-что, что осталось на них.
Мы едем в неизвестном направлении, но я знаю: куда бы мы ни повернули – налево или направо, дороги выведут нас к той единственной точке – точке пересечения на моей линии жизни. И там я смогу оставить автограф на счастливом лотерейном билете.
А вот и булочная. Здесь последнее время я покупала хлеб и, кажется, не заплатила за одну буханку. Пожилой булочник стоит перед входной дверью и задумчиво смотрит на дорогу. Он всегда так стоит, когда нет покупателей, но если они есть, то он с ними приветливо здоровается. Наверное, и со мной бы поздоровался, но я сижу в лимузине, а пешеходы никогда не разглядывают пассажиров лимузинов, и потому он меня не видит.
Перед трамвайными путями стоит заглохшая «Волга». Ба, да это же – Паша! Паша меня тоже не видит и ковыряется в капоте изрядно постаревшего вороного...
А это степенно вышагивает Джасур. О нем я еще не рассказала. Джасур – человек серьезный, и у него есть даже адвокатская контора. Однажды я сидела в офисе за своим столом, и заглянул он – высокий, солидный, в широкой шляпе. Стоит и улыбается как старой знакомой...
– Вы кто? – спрашиваю я. – И что смешного видите во мне?
– Да я же ваш сосед, Стелла...
– Не замечала...
– Богатые не замечают окружающих. А давайте пообедаем, я приглашаю...
– Что ж, интересно. И я еду с ним в кафе на другой конец города. Видимо, ему нравится эта кухня, и он хотел поделиться приятным и со мной.
– Стелла, у меня к вам деловое предложение. Я хотел бы, чтобы вы родили мне ребенка. Я уверен, что у вас будет замечательный малыш...
Кусочек нежного сома, подрумянившегося на шампуре, застрял у меня где-то на полпути к месту своего назначения.
– Как это?
– Вы не будете ни в чем нуждаться, поверьте...
Мои мысли разбегаются. Я вижу себя в золотой клетке с младенцем в руках. Столы ломятся от яств. Но нет аппетита, и я скучающе поглядываю в окно: где же задержался мой господин. А господин спасает не то Равшана, не то Рината от заключения совсем не в золотую клетку. Но есть ли разница, из какого металла она сделана?
И вот сейчас Джасур идет по тротуару и не видит меня. Потому что я – в черном лимузине, а он – в пыльных туфлях и помятой шляпе.
А вот по центральной площади летит на роликах Елены Прекрасной Бахтияр Копченый. Он чертит какие-то зигзаги, нет-нет, даже буквы. Кажется, я смогу их прочитать: «Стелла! Море красно, жизнь – прекрасна!» Что это у него с головой? С шариками или роликами?
Перед железнодорожным переездом мы останавливаемся – закрыт шлагбаум. О-о-о, именно здесь мы с Аннушкой пролили тогда подсолнечное масло... Что это? Едет необычный товарняк, и машинист машет кому-то рукой. Кому же, если кроме нас, на переезде нет никого? Вот это да! В кабине тепловоза сидит Рустам и машет не рукой, а голубой фишкой. А за голубой фишкой едут двадцать два вагона с товаром...
– Стелла, вы всю дорогу молчите... Вам не плохо? – Бабочка в зеленую крапинку поворачивается ко мне, потому что я сижу, как обычно, на заднем сиденье. На переднем я была только тогда, когда сзади гремел наручниками помощник Рахматуллы.
– Неужели? – слетает удивление с моих губ. – А мне кажется, что я успела поговорить не только с вами...
Наконец мы подъезжаем к незнакомому старинному зданию. В огромном холле прогуливаются охранники. Наверное, картины охраняют. Полотен много, и можно долго их разглядывать, ощущая себя то птицей, парящей над выстреливающими в небо небоскребами, а то – причудливой русалкой, расчесывающей длинные волосы...
Бабочка в зеленую крапинку ведет меня по длинному коридору и распахивает дубовую дверь:
– Прошу...
И я перешагиваю через порог, словно через невидимую черту, которую нарисовал волшебник. По эту сторону – ад, по ту сторону – рай. Однако в рай ведет одна дорога – через ад. Вот почему сюда доходят не все.
На столе – контракт, который я должна подписать. Рядом – золотой «Паркер». Беру ручку и ставлю автограф внизу справа, потому что слева уже стоит чья-то подпись. Бабочка подает мне один экземпляр контракта вместе с ручкой, благодарит и провожает до лимузина. С этой минуты он – мой, потому что дама с миллионом долларов, пусть еще пока на бумаге, не имеет права ехать домой на трамвае, пусть даже на самом умном.
В течение месяца произошло несколько событий, точнее, они происходили ежедневно. Сначала приехал нотариус и попросил меня подписать купчую на дом. Так что хозяин был доволен, получив не только долг по аренде за два месяца, но и кругленькую сумму за то, чтобы передать владение мне. Потом грузчики подняли на второй этаж новую мебель и бытовую технику. Мастера распаковывали ящики, и по всему дому гулял запах свежего дерева. Если закрыть глаза, то можно представить, что ты находишься в лесу. И можно даже потрогать руками твердые шершавые «стволы» дуба и сосны...
В одном из ящиков были картины. Какая неожиданность! Среди них я узнала «Птицы над городом» и «Русалку». Русалку я повешу в своей спальне, пусть ночами рассказывает мне сказки и будоражит воображение. Я бы хотела дружить с добрыми мистическими существами и прислушиваться к их советам.
Холл и кабинет на первом этаже я решила оборудовать под салон, где могли бы собираться творческие люди. Он должен быть в зеленых тонах. Не только потому, что этот цвет успокаивает. И не только потому, что зеленый глаз светофора – это сигнал идти и не останавливаться, или ехать и не останавливаться, а я представляю движение именно таким. Но самое главное – потому, что зеленый цвет для меня был огромным желанием жить, а зеленый-зеленый – желанием жить в квадратной степени...
Пока мы обустраивали дом, Господин Б, обуреваемый идеями психотерапевта мистера Сочина, строил Международный центр эстетической хирургии. Он мечтал освоить методику омоложения, чтобы оставаться на долгие годы таким же энергичным и жизнерадостным. И начал даже проводить опыты над крысами. Не над теми ли, которые сбежали с моего корабля? Информацию об этом я получила из самого правдивого источника – из Интернета. Когда я прочитала об этом, то подумала: «Надо же, как растет человек!» Но потом вспомнила о Великане-невидимке, который, может быть, и поджидает, когда наступит у Господина Б звездный час, чтобы именно в этот момент дотронуться до него своим скипетром...
Чичикова «достали» солнцевские ребята. Куда от них скроешься? Но он каким-то чудом выкарабкался из их западни. Если негде спрятаться на земле, то можно на другой планете. И он улетел на Марс. Нет, Марс был моим экспедитором и уснул в салате. Тогда не на столь воинственную, скорее, даже на самую добродушную – Венеру. Мне все же хотелось, чтобы остаток своей жизни он провел в тишине и покое, без напильников для зубов...
Полковник подружился с Рахматуллой, и они вдвоем выезжают за город на рыбалку. Иногда даже к нам заглядывают, если улов хороший. И домработница Лариса (она так счастлива, что не осталась без работы) с удовольствием принимает их подарки. Особенно удается у нее рыба фаршированная, которую так любит консультант Господина Б. И я делаю вид, что не замечаю, как Лариса добавляет в эту рыбу особые специи, полученные от повара из Дели. Можно подумать, что я не знаю запаха индийской кухни!
Леопардовая Оля повезла арбузы в Австралию. Это – для кредиторов, но я-то знаю, что она уехала искать золотое руно. Арендовала корабль, взяла всю свою команду вместе с бильярдным столом и кондитером, чтобы тот подкармливал всех бисквитными пирожными. Без них команда не может жить. Белых слонов пришлось ей оставить в Индии, пусть присмотрит за ними мистер Сочин – уж больно груз тяжелый, велика опасность потопления корабля. Сочин с радостью принял слонов, потому что известный индийский астролог Радж Брахмапутра в своем прогнозе обещал ему грандиозный успех в сделках с товаром белого цвета. Был белый сахар, потом – белая бумага... И вот теперь – Белые слоны. Пусть продает их на здоровье, тем более что в Индии они как бы на родине.
Частенько стал забегать Саид. Он любит главные роли и пока не замечает, что начал играть по моему сценарию. Да и кто лучше него сыграет роль Артиста?
Громов поменял фамилию. Теперь он - Тихонов, как и его новая жена.
Мой муж Иван Грозный тоже женился. На леди из пригорода Лондона. Надо же, уехал туда, куда я так хотела... Спиртное он, конечно, забросил. Там и порядки другие, да и цены – тоже: одна бутылка водки стоит столько, сколько здесь – четыре...
Лотерейные билеты, которые выбрали мои дети, тоже оказались счастливыми. Илья Муромец стал капитаном корабля и вывел его через Интернет в открытое море. Сейчас он возглавляет Центр международного сотрудничества. Елена Прекрасная снимается в наших фильмах, а недавно не выдержала ностальгии по прежней жизни и открыла модельное агентство. Тимур стал юристом. Вадим работает на таможне в Москве. Гуля вышла замуж за посла Индии, Жанна – за арабского шейха. Ира – в Бельгии, а Сусанна – в Париже...
Почти все уехали... А Хаетка осталась, у нее слабее всех с английским. Зато реализовалась мечта стать продюсером. Мы подарили Хаетке студию, в которой она со своей группой готовит новую концертную программу. И остался, конечно же, Филипп, потому что его папа – невыездной, он же на службе в СНБ. Филипп не захотел отрываться от семьи и работает сейчас в том здании, возле которого получил «метку». Террористы взорвали бомбу в метро на выходе к Министерству финансов. Ну, а Филипп подумал, что это – знак свыше.
Я перевернула весь дом и уже готова была перевернуть и Вселенную, но оставила одну комнату такой, какой она когда-то была. Ведь именно здесь, в гардеробной, среди длинных рядов вешалок с одеждой осенила гениальная мысль Елену Прекрасную, а потом и меня. Пусть здесь будет маленький уголок, почти музейный, где гуляет простор фантазии и дает толчок рождению новых идей. А может быть, когда-нибудь кто-то тоже захочет перевернуть свою жизнь? Тогда я позволю войти ему в эту комнату и найти свой счастливый лотерейный билет...
Казнь
В конце предыдущей главы стоит многоточие. Значит, это еще не конец. Потому что на душе у меня неспокойно. Есть старая поговорка о том, что если в доме есть все, то приходит смерть. И не только это... Уж очень гладко все у меня получилось, как по сценарию, мною же и написанному. А значит, я и есть и сценарист, и режиссер этой игры... Неужели мои вампиры меня же...
По стеклу тарабанили крупные капли дождя. «В окна заброшенного дома хлестали слезы давно не плакавшего Повелителя... – застряла в голове фраза из моей повести. - А по дорожкам, залитым потоками дождя, двигались к дому вереницы вампиров... »
Гнетущие мысли не давали мне покоя весь вечер. Пытаясь избавиться от них, я долго сидела в зеленом кабинете, как на сеансе цветотерапии, и перебирала «умные» книги. И опять на глаза попался Пьер Реверди: «Сердце находится в равновесии лишь на острие бритвы». Ну почему? Ведь это – плохо, потому что – больно...
Стекла дребезжали от резких порывов ветра. Он по-волчьи завывал и дул в свои медные трубы, настраивая их на игру симфонии-реквием. И вот она зазвучала, и расстроившийся рояль тоже заиграл свою партию, выплескивая во все стороны заржавевшие мертвые ноты. Музыка наполнялась напряжением, будто вытянулась до бесконечности струна ведущей скрипки. И чувство ожидания неизбежности начало душить меня, стягивая голову металлическим обручем.
О нет, это были не мои вампиры! Мои не сеют в душу семена ледяного страха. Это были лютые, свирепые чудовища, потому что звучавшая симфония-реквием начала переходить в симфонию ужаса. Напряжение росло, и вот-вот уже должен был появиться граф Орлок, он же – вампир Носферату...
Я интуитивно взглянула в окно и увидела возле входной двери четверых незнакомцев. Конечно же, это – граф со своей свитой! Однако как они прошли, если ворота закрыты? Люди стояли в надвинутых до середины лица капюшонах, спасаясь от проливного дождя, и разговаривали о чем-то между собой. Тут же я услышала скрип открывшейся двери и топот по твердому паркету. В тот самый момент, когда в симфонии ужаса должен был появиться мрачный граф Орлок, проем двери моего кабинета подпирали плечами эти четверо.
– Стелла, мы пришли для того, чтобы исполнить приговор, который огласил тебе Минотавр, – громко и отчетливо проговорил один из них. Он держал в руке огромный металлический не то топор, не то – саблю, один конец которого был вогнут, второй – выгнут.
– Подождите, – сказала я. – Вы еще не представились... Без этого ваши действия могут быть признаны обычным убийством...
Гости переглянулись и пошептались.
– Действительно, – согласился со мной оруженосец. И он поставил свой топор у двери, а сам уселся в кресло напротив меня. – Я – Плутон, а некоторые называют меня Великаном-невидимкой, потому что я редко показываюсь людям, только тогда, когда исполняю приговоры...
– Скажите, Плутон, а есть ли у вас тезка, ваше имя уж очень напоминает...
– О да, – ответил он, – ты имеешь в виду планету Плутон? Ее я тоже знаю... Кстати, люди были не правы, когда перевели ее в статус карликовых... Несмотря на миниатюрность, она оказывает влияние на целые поколения людей Земли.
– Мне было бы интереснее услышать о вас, а не о ваших тезках...
– Ах, да... Я – окончательный вершитель судеб, и мне никто не может противостоять. В исполнении своих планов я постоянен и неуклонен. Все равно отниму то, что считаю необходимым отнять... Так что у тебя, Стелла, нет варианта помилования.
И тут я вспомнила: Маргарита говорила мне о том, что Плутон только исполняет приговор.
– А кто вынес приговор? – спросила я у него. – И за что конкретно? Я не верю, что человека можно казнить за то, что в его бывшей квартире призрак разбил вазу...
– Минотавр иногда шутит, – улыбнулся Плутон, – последнее время он вершит суд над мертвыми, однообразие надоедает, вот он и решил развлечься с живым человеком...
– Так кто же все-таки вынес приговор? – еще раз переспросила я, возвращая разговор в нужное русло.
– Владыка Судного Дня, Сатурн, – произнес спокойным тоном Плутон, как будто речь шла о главном менеджере, который отдал своему помощнику распоряжение бросить в «уничтожитель бумаг» старые договора.
– Странно, – сказала я. – Мне казалось, что Сатурн – справедливый правитель, ведь он наделяет людей стойкостью, терпением...
– А кто сказал, что он несправедливый? Если тебя он приговорил к казни, значит, ты ее заслужила...
– Я должна знать, чем именно заслужила. Казнить вы меня успеете...
– Вывод об этом ты сделаешь сама. Хорошо подумай... А я здесь не для того, чтобы размышлять и делать выводы. Я пришел казнить тебя лабрисом. Этот двойной магический топор отсекает устаревшие, отработанные фрагменты психической и внешней реальности, все то, что препятствует твоему дальнейшему развитию...
И тут меня осенило. Ну конечно же, пусть Плутон скажет о возможных последствиях казни. И я спросила у него:
– А что было с теми людьми, которых вы казнили?
– Это зависит от того, во власть какого владыки они попадали после казни. Мое дело – отсечь сгнившие ткани, а восстановить, вылечить их – миссия других правителей. Что было с казненными? – Плутон сделал небольшую паузу, словно перебирал в голове десятки, а может, сотни, нет, уже тысячи несчастных... - Одни из них покидали свой дом и оказывались в другой стране. Так быстро, что не успевали собрать вещи... Другие переживали безвозвратную потерю самых близких людей, именно тех, кто был им особенно дорог... Третьи напрочь забывали о своих материальных привязанностях и шли служить Богу... Четвертые с легкостью расставались со своим высоким общественным положением и, не впадая ни в отчаяние, ни в безысходность, благодаря внутреннему смирению попадали в другие энергетические потоки...
«Уже хорошо, – подумала я, – что он не говорит о кладбище, значит, его жертвы не умирали окончательно...» А вслух произнесла:
– Что вы подразумеваете под «другими энергетическими потоками»?
– Это – другие жизненные ситуации, другое окружение, другие цели и другие перспективы... Не подумай, что может что-то «немного измениться». Другим будет все! И еще один, но очень важный момент. Если я отсекаю что-то, а человек со временем пытается вернуться к нему же, то в будущем он опять его потеряет.
– Да-да, я поняла. На одни и те же грабли два раза не наступают. В одну и ту же реку два раза нельзя войти...
– Вот именно, – согласился со мной Плутон. – Люди знают об этом точно так же, как знают, что нельзя переходить улицу на красный свет. И – переходят.
– Я – не в их числе...
– Не зарекайся. Все так говорят... – и он посмотрел на меня своим пронзительным взглядом, словно увидел картинку из Будущего, где я снова наступила на эти злосчастные грабли.
Мне стало не по себе, от страха по рукам пробежала мелкая дрожь, и я решила переменить тему:
– Ладно... А что делают эти трое молчунов? – кивнула я в сторону его спутников, которые сидели на диване и разглядывали мои книги.
– Нас четверо, потому что четыре стороны света...
– ... и четыре угла, – продолжила я эту мысль, – и даже – четыре выхода из волчьей ямы. А я раньше думала, что их три: смерть, тюрьма и сумасшествие... Оказывается, есть четвертый – путь подчинения внешних обстоятельств своей воле и своей силе мысли...
– Стелла, поклонись четырем сторонам света, я начинаю...
Я вцепилась в подлокотники кресла, как будто была на экзекуции стоматолога... О нет, эти кресла стоят в разных измерениях и не поддаются сравнению... Ближе всего к моему креслу все же «электрическое», в котором тоже сидят приговоренные к смерти...
Плутон подошел ко мне и взмахнул лабрисом. И я ничего не почувствовала, а только увидела, как моя голова покатилась по зеленому-зеленому ковру, мягкому и ворсистому, как сочная трава. Я не знала, что говорят в таких ситуациях люди. Кажется, не говорят только на поминках. Хотя все признательны хозяйке за то, что пригласила, а потом и накормила-напоила... Да-да, там точно это не говорят... Но я – не на поминках. Надо же, не успела спросить ни у очевидцев, ни у самого Плутона...
И я разомкнула губы и как истинная бизнес-леди, прошептала:
– Спасибо...
