ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Третьим выпуском мы продолжаем учрежденную нами рождественскую традицию – дарить читателям лучшие образцы русского современного рассказа, в котором переплетается всё – жанры, судьбы и истории. Но самое главное – в то время, когда не хватает «хороших» новостей, когда привычные нам ценности подвергаются упрощению и переосмыслению, когда на экраны телевизоров, в соцсети и даже в книги проникают «вирусы» новомодных субкультур, наши авторы по-прежнему пишут о простых, обыкновенных людях, которые преодолевают сложности и трудности жизненных обстоятельств, болезни, несправедливость, помогают не только своим близким и родным, но и «братьям нашим меньшим»... Именно в нашем сборнике мы пытаемся собрать настоящее Слово, – слово, которое помогает. Слово, с которым, как мы надеемся, наши читатели всё преодолеют! И нам хочется донести до всех читателей главный девиз этого сборника: «Все будет хорошо!»

Да, в наше время очень не хватает хороших новостей. Очень не хватает простой человеческой радости, хорошего настроения, улыбки и юмора. Нет, с одной стороны – все это есть – и тв-юмор в неперевариваемых порциях, и бесконечные улыбки радио и телеведущих, объявляющих погоду «на завтра» в конце новостей... А может мы просто разучились радоваться простым вещам? Простому дню, обычной погоде со снежком, лучику солнца, пробивающемуся утром в нашу спальню, нашим друзьям и близким, которые хмурятся по утрам и ищут у нас слова утешения и надежды? Может, нам пора говорить не о том, что «Всё будет хорошо!», а о том, что уже сегодня у нас с вами «все хорошо», а будет еще лучше? Может хватит жить завтрашним днем, и нужно жить днем сегодняшним? Сегодня делать что-то, чтобы завтра стало лучше и спокойнее? Меньше переживать, меньше беспокоиться о завтрашнем дне, меньше смотреть не те новости и читать не те книги... А близких своих, чтобы не грустили и не хандрили – может быть, нужно чаще обнимать? Чаще звонить и встречаться? И говорить им – как они нужны нам?
Может быть, вместо того, чтобы критиковать или обсуждать какое-то событие, нам нужно просто встать, выйти из своей квартиры, в свой подъезд, во двор своего дома, сделать что-то, исправить, починить, отремонтировать, улучшить, или – пообщаться с кем-то из тех, мимо кого мы проходили много раз и не замечали, не здоровались? Может быть им нужна наша помощь? Может быть, именно тогда все будет хорошо, когда каждый будет обращать внимание не только на свою жизнь и жить не только своими потребностями?

Интересный получился третий номер нашего альманаха, – он все больше и больше «вдохновляет», но при этом – расширяется, как будто бы «расползается» в различные социальные темы, жизненные, «прозаические», и уже неразличимы оттенки и тона того самого «вдохновения», о котором мы говорили в первом и втором номерах. Ведь жизненные истории, они, – как ни расскажи, – все вдохновляющие! В этом номере, например, несколько прекрасных рассказов, очень животрепещущих – о братьях наших меньших, – очень дополняют основную драматическую нить рассказов, а истории из реальной жизни, наравне с художественным вымыслом авторов – смотрятся так, что и не отгадаешь точно, где жизнь, а где вымысел. В этом-то и кроется основная загадка литературы – придумал автор, или взял историю из жизни, – а все равно читается так, как будто ты сам принял участие в этом действии. Ну и конечно, истории любви, истории влюбленности – составляют, наверное, большую часть сборника, потому что – какое «вдохновение» без любви? Какая проза без поэзии?

Третьим выпуском мы продолжаем учрежденную нами рождественскую традицию – дарить нашим читателям лучшие образцы русского современного рассказа, в которых переплетается всё – жанры, судьбы и истории. Но самое главное – в то время, когда не хватает «хороших» новостей, когда привычные нам ценности подвергаются упрощению и переосмыслению, когда на экраны телевизоров, в соцсети и даже в книги проникают «вирусы» новомодных субкультур, наши авторы по-прежнему пишут о простых, обыкновенных людях, которые преодолевают сложности и трудности жизненных обстоятельств, болезни, несправедливость, помогают не только своим близким и родным, но и «братьям нашим меньшим»... Именно в нашем сборнике мы пытаемся собрать настоящее Слово, – слово, которое помогает. Слово, с которым, как мы надеемся, наши читатели всё преодолеют! И нам хочется донести до всех читателей главный девиз этого сборника: «Все будет хорошо!»

А наши авторы, получающие несколько экземпляров альманаха, продолжают дарить эти рождественские книжные подарки своим местным библиотекам, таким образом – расширяя нашу читательскую аудиторию и помогая библиотекам сформировать свои книжные фонды из современного писательского «материала». Мы уже получили несколько откликов из библиотек с благодарностью и надеждой, что мы не будем забывать пополнять каждый год коллекцию альманахов с жизнеутверждающим названием.
Что же, давайте вместе не забывать наши традиции, давайте вместе творить историю нашей современной литературы, давайте вместе войдем в наступающий год с добрыми пожеланиями. Ведь, как известно, настоящая история спасения Человечества началась с того момента, когда Спаситель пришел в этот мир... Этот праздник и называется Рождеством Христовым! С праздником!

Составитель М.Федосов

ВСТРЕЧИ

(Реальность виртуальности)

Виртуальность – возможный объект или состояние, которые реально не существуют, но могут возникнуть при определенных условиях. Это некоторое потенциальное состояние бытия, в нем есть активное начало и предрасположенность к появлению некоторых событий или состояний.

1. Есенин в трамвае

Как-то осенью я ехал в трамвае. На остановке в вагон вошел пьяный. Лицо его плыло и растекалось. Глаза бессмысленно ворочались орбитах. Рот кривился в пьяной улыбке.
Он долго смотрел на нас и вдруг открыл рот и запел: «Клен ты мой опавший…». И замолчал.
Все разговоры в трамвае смолкли…
И в этой тишине явно послышалось, как почти каждый пассажир продолжил:…
…. клён заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу…

И, кажется, сам Сергей Есенин ехал с нами в этом трамвае… Боже, как глубоко вошли стихи Сергея Есенина в душу народа! Равных ему нет…

2. Пушкин в Михайловском

Мы были на экскурсии в Михайловском – музее – усадьбе А.С. Пушкина.
Экскурсовод водила нас по домику, где жил Пушкин, рассказывал о нем, о событиях здесь, в Михайловском, происходящих… И вдруг говорит: «А Александр Сергеевич сегодня здесь, он в соседней комнате. Хотите с ним поговорить?» Мы опешили… «Как это? Каким образом? Что это такое вы говорите?»
Но экскурсовод громко воскликнула: «Александр Сергеевич! Тут экскурсанты хотят с Вами поговорить! Выйдите к ним, пожалуйста!»
Из соседней комнаты вышел Пушкин, в джинсах, синей рубашке, чем-то похожий на Высоцкого. Но это был сам Пушкин!!!
Сияющие невероятно глаза, яркие, синие! Пушкин смотрел на нас так проникновенно, весело, с такой невероятной энергией истинного гения, что сомнений не осталось – это был ПУШКИН!
Как он оказался в этой комнате с нами, было уже неважно, мы восторженно смотрели на него, что-то лепетали: «Александр Сергеевич…как Вы здесь… да Вы наш… Вы гений… мы так Вас любим…»
Пушкин засмеялся так заразительно, что окончательно развеял наши сомнения! Это был ОН САМ!
И он сказал: «Да что вы! Спрашивайте, расскажу как все было на самом деле!» Я смотрел не в силах ничего сказать, смотрел в эти сияющие глаза. Было так радостно!
И вдруг я подумал: «Надо же сфотографироваться с Пушкиным!»
Но фотоаппарат я оставил в другом доме, в гардеробе…
Я побежал через зеленую поляну, нашел фотоаппарат, схватил его, помчался назад, несся из всех сил, задыхаясь и предвкушая невероятный кадр…
И вдруг комар сел мне на щеку … и разбудил меня!
Так это был сон! Я тут же закрыл глаза, попытался снова уснуть, войти снова в этот удивительный сон. Но никому еще не удавалось войти в тот же самый сон…
Проклятый комар! Прошло уже много лет, но я отчетливо помню все детали этого сна, и встречу с самим Пушкиным, и ту невероятную радость… И все эти годы кляну этого проклятого комара и свое тщеславное желание сделать фото рядом с Пушкиным. Надо было только смотреть на него и слушать. И никуда не бегать, не терять этих счастливых мгновений!
В общем, уподобился Марфе из известной притчи…
И все же я счастлив эти сном и этой встречей! Я ощутил настоящего живого Пушкина! Это было как ощущение Божества.
3. Анна Герман

Я ехал в автобусе на дачу. На одной из остановок в автобус вошел «олигофрен» – мужчина лет 30 с одутловатым как обычно у них лицом, с маленькими глазками. Он был настроен весьма благодушно, выражение лица было как у пятилетнего ребенка, получившего подарок. Но увидев устремленные на него насмешливые и соболезнующие взгляды, он насупился, как-то одиноко сел в кресло. В автобусе было тихо. Он молча смотрел в окно…
А потом вдруг чистым и трогательным голосом Анны Герман запел ее песню:

…Один раз в год сады цветут
Весну любви один раз ждут
Всего один лишь только раз
Цветут сады в душе у нас
Один лишь раз, один лишь раз…

Он поразительно похоже воспроизводил не только голос Анны Герман, но и её душевность, трагичность и поразительную лиричность… Нам пела через этого человека сама Анна, уже умершая к этому времени, и она через него явственно присутствовала в нашем автобусе.
И мы почувствовали в этом убогом человеке присутствие необыкновенно чуткой и искренней души. Нам как-то стало неловко. В душевном плане он был нисколько не беднее нас, более того, он был восприимчивее к духовному миру.
Одна моя знакомая учительница, работавшая в школе для умственно отсталых детей, говорила о своих детях с большой теплотой. Однажды к ним в школу пришел священник и рассказывал им об Иисусе Христе. И вот одна десятилетняя девочка дает ей после встречи бумажку со своим маленьким стихотворением:

Иисус Христос, я тебя люблю!
Иисус Христос, я к тебе лечу!
Всего две строчки, но в них такое искреннее чувство, так она глубоко приняла в свое сердце Иисуса Христа! И детская страдающая душа ее летит к самому Богу, к его чудесному человеческому воплощению.
И душа ее видит Свет, который не видит большинство из нас!

… Автобус ехал дальше уже в преображенном мире – я уже не видел пыльную обочину… И в этом мире звучал божественный голос Анны Герман и ее трогательная песня…
А. Герман – посланец небес. И такие испытания – и мучения, и боль, и неизлечимая страшная болезнь... Но она такое пение и такую улыбку дарила нам... Это даже не сила духа, это проявление Духа!
Поэт и композитор написали песню для Анны Герман и подарили ей. Это что-то необыкновенное! Да и сама она похожа на древнегреческую богиню! Кажется, эта сама богиня Афина поет с таким божественным благородством.
Эту песню она поет, уже зная, что больна и умрет, не знала только когда… А песня звучит и звучит:

Дурманом сладким веяло,
Когда цвели сады,
Когда однажды вечером
В любви признался ты.

Дурманом сладким веяло
От слова твоего...
Поверила, поверила,
И больше ничего.

Один раз в год сады цветут,
Весну любви один раз ждут.
Всего один лишь только раз
Цветут сады в душе у нас,
Один лишь раз, один лишь раз!
И звезды тихо падали,
Когда цвели сады,
О будущем загадывал,
О свадьбе думал ты.

И я уже не прятала
Своих счастливых глаз...
Украдкой мама плакала
От радости за нас.

Один раз в год сады цветут,
Весну любви один раз ждут.
Всего один лишь только раз
Цветут сады в душе у нас,
Один лишь раз, один лишь раз!

И платье шилось белое,
Когда цвели сады,
Но что же тут поделаешь:
Другую встретил ты.

Красивая и смелая
Дорогу перешла...
Черешней скороспелою
Любовь ее была.

Один раз в год сады цветут,
Весну любви один раз ждут.
Всего один лишь только раз
Цветут сады в душе у нас,
Один лишь раз, один лишь раз!

Я всегда зачарованно слушал эту песню, прежде всего ее печально волшебную мелодию, и голос Анны, не очень вдаваясь в смысл песни. А сейчас прочитал слова – и … так это пронзительно трагично…
…И я уже не прятала
Своих счастливых глаз...
Украдкой мама плакала
От радости за нас…

..И платье шилось белое,
Когда цвели сады,
Но что же тут поделаешь:
Другую встретил ты.

Красивая и смелая
Дорогу перешла...
Черешней скороспелою
Любовь ее была…

И никакого упрека… А песня о случившейся радости, которая осталась навсегда! И текст, и музыка и исполнение А. Герман … все это единое целое – гениально!
А потом была поистине космического масштаба песня- завещание «Эхо любви». Когда Анна записывала эту песню для фильма «Судьба», оркестр два раза сбивался – женщины скрипачки не могли сдержать рыданий…

ЕВГЕНИЙ

А.С. Пушкину посвящаю

«Как она могла так поступить со мной! Она выкинула меня, как выкидывают на помойку старые, ненужные вещи. Как… свитер… – сравнение себя со свитером настолько обрадовало, находящегося в состоянии крайнего гнева Евгения, что он ухватился за эту мысль и начал ее развивать, – Да, да, свитер. Старый, драный, заляпанный заскорузлой краской свитер, который уже не годится даже для того, чтобы им мыли полы. Но как? Как она могла? После всего того, что между нами было! И это – та девочка, та Таня, которая мне была готова отдаться под сенью дубрав в той захолустной деревне. Я тогда прямо-таки изнывал от скуки. И тут она: «то воля неба: я твоя!» Разве я не поступил тогда с ней благородно? Да я бы мог, прямо там, под теми дубами…»
Евгений стал яростно вкручивать сигаретный окурок в переполненную пепельницу. Он делал это так яростно, очевидно, представляя, что он мог делать тогда с Таней. Пепельница выскользнула и упала на пол, выстрелив фейерверком из окурков и сигаретного пепла. Евгений поднял ее и запустил со всей силы в противоположную стену, за которой шуршали соседи. Шуршание затихло. Пепельница не разбилась. И Евгений раздосадовался еще больше.
«Я тогда отнесся бережно к ее чувствам, – продолжил он распалять себя, – А как она отнеслась взамен к моим? Разве я не заслужил легкого невинного поцелуя хотя бы одного мизинца на ее ноге? И этот еще приперся. Муж. Со своим звенящим айфоном. И так, погодя посмотрел на меня, «здрасте» процедил, и дальше – болтать по своему телефону. Такая бестактность! Не видит, люди разговаривают. И на кого она меня променяла? Что она с ним будет делать? Он же старый. Ах, да, это женская меркантильность, не иначе. Деньги, положение в обществе. Нет, этого решительно нельзя оставлять. Нужно отомстить ей самым гадким, что ни на есть способом, – добиться своего и кинуть к чертям собачьим».
Евгений налил виски в пузатый бокал, выпил одним глотком и швырнул бокал в стену, за которой вновь возобновилось шуршание. Шуршание затихло. Бокал разлетелся вдребезги, к удовольствию Евгения. Он сел за стол и начал разрабатывать план по захвату Татьяны.
Вначале он решил применить свое коронное оружие – ревность. Оно у него было уже опробовано и не раз, последний раз сработало крайне эффективно. Жаль, что невинно убиенный Владимир ни черта из его игры не понял.

* * *
Евгений начал активно тусить в крупнейшем ресторане Санкт-Петербурга, где собирался весь светский бомонд по пятницам. Туда же приходила и Татьяна со своим мужем. Все сидела с ним томно за бокалом вина, и иногда выходила на медленные танцы, так как быстрые, в силу возраста супруга, им не подходили.
Евгений начал обрабатывать на глазах Тани всех завсегдатаев женского пола от мала до велика. Таня никак не реагировала. Евгений приходил в отчаяние. Перебрав всех дам, он уже повелся на совсем великую. Женщину лет так этак за пятьдесят, а может и поболе, возраст у женщин Евгений не спрашивал, считая это дурным тоном. Эта последняя попытка возымела эффект, но не тот, на который он рассчитывал. Дама стала приставать к нему с весьма определенными намерениями. Была она такая старая и страшная, что Евгений просто не мог удовлетворить ее любовный пыл, ни при каких обстоятельствах. Ситуацию усугубляло то, что Татьяна заметила его успехи на любовных фронтах, но не страдала, а мерзко хихикала куда-то в сторону.
Зато Евгений очень гордился возможностью не спать с разными старухами. Однако с этой конкретной что-то надо было делать. И на очередной вечеринке он рассказал своей визави, что женщины так разбили его сердце, и это отчасти соответствовало реалиям, что он переключился на мужчин. Ненадолго конечно, но когда решил вернуться назад, то было уже поздно. И сейчас не может он ни с женщинами, ни с мужчинами. Проходит курс лечения, едет на воды в Кисловодск по рекомендации докторов. «Надо же…» – сочувственно произнесла дама.
В Кисловодск Евгений действительно поехал, чтобы подлечить расшатанные неравным поединком нервы. Заодно разработать новый план.
«Из-за нее я придумал эту гадость про себя, – злился он еще больше, глядя из окон поезда «Санкт-Петербург – Кисловодск», – нет, так ей это не сойдет с рук!»
Кисловодск немного отвлек Евгения своими живописными видами, кристально чистым воздухом и десятикилометровыми пешими прогулками по дорожкам, с экзотическим названием терренкурные, что в переводе – очень полезные при сердечных ранах.
По возвращению он был бодр и свеж, и готов к новому бою.
На этот раз он решил пойти другим путем – покорить Таню геройским поступком.
Геройский поступок Евгения состоял в том, что он должен был защитить честь девушки в присутствии всего бомонда, и, конечно же, Татьяны.
Ситуация предполагалась следующая. Пьяный наркоман пристает к молодой девушке с грязными предложениями. Евгений подходит, говорит ему «Пошел вон!» Далее наркоман вытаскивает из кармана нож и идет на Евгения с криком «Сударь, вы не правы!» Евгений, отражает нападение, выбивая нож ловким движением правой ноги, скручивает парня и выкидывает из ресторана. Затем возвращается к перепуганной девушке и спрашивает «Отчего вы так дрожите?»
Эта сцена, по разумению Евгения, должна была произвести неизгладимое впечатление на Татьяну. Наполнить повисшие паруса ее любви ветром восхищения и развернуть корабль страсти к его берегу, где он, притаившись в бухте, терпеливо ждал отмщения.
Роль пьяного наркомана отводилась его другу Вадику.

* * *
Старая знакомая дама, ринулась к Евгению навстречу с вопросом «Ну, как ваше лечение?» В ее голосе сквозила надежда. Евгений безжалостно отнял у дамы эту надежду, ответив: «Увы, не помогло». Было решительно не до нее.
Вадик так накидался, пытаясь вжиться в роль пьяного наркомана, что когда пришло время исполнять задуманное, случилась неприятность. Вадика хватило аккурат на то, чтобы подойти к столику, выбранной ими жертвы, и начать приставать. Далее, когда Евгений сказал ему заветный пароль «Пошел вон!» Вадик зарылся в карман, но нож почему-то из кармана достать у него с первого раза не получилось. Евгений встал в позицию, ожидая ножа, прицеливаясь уже в Вадика. Нож упорно не доставался, и пауза затянулась. Тут девушка стала орать «Да позовите, наконец-таки, охрану!» При слове «охрана», спящий на ногах возле входной двери, здоровенный амбал проснулся, подбежал к нашей парочке, и врезал Евгению в челюсть. Евгений на минуту отключился, потом пришел в себя. Вадика рядом не было, он под шумок улизнул. Евгению принесли лед, который он приложил к челюсти. Охранник дико извинялся, мол, не разобрался ху из ху. Евгений взглянул на столик, где сидела Татьяна, увидел, что она скорчилась пополам и почти совсем сползла под стол. Она хохотала. «Негодяйка! Я тебе это припомню!» – с этой мыслью Евгений покинул ресторан.

* * *
«Однако, дорого же нынче обходятся ухаживания за девушками», – подумал Евгений, выходя из кабинета хирурга, после того, как тот наложил ему швы на переломанную челюсть и вставил два зубных импланта. Евгению пришлось целый месяц питаться богомерзким способом – через трубочку, сугубо жидкой пищей.
Время наш герой даром не терял. Цедя через трубочку манную кашу, он придумывал очередной план мести.
«Ресторан, очевидно, с какой-то дурной аурой. Надо сменить поле боя» – думал он.
После выздоровления, он решил сделать ход конем. И просто, без лишних церемоний, в полном соответствии с любовным жанром, залезть через окно в комнату к Татьяне. Через дверь он уже ходил, поэтому стратегию кардинально поменял.
В окно к Тане он влез. Она возлежала на ложе манящая и желанная. «Погоды нынче хорошие!» – начал Евгений завязывать беседу. К его удивлению она сказала: «Иди скорее ко мне мой герой!» Евгений, на лету раздевшись, прыгнул к ней в кровать. Она за время его полета тоже успела раздеться. Евгений уже предвкушал исполнение своей мести. И тут услышал от Татьяны: «Евгений, ты знаешь, я все-таки не готова на серьезные отношения с тобой!» Евгений опешил: «Милейшая, а зачем же вы разделись и привели меня в боевую готовность?» Татьяна кокетливо закатила глаза к потолку « А так… – отвернувшись, захихикала в подушку – Ой, кажется, муж возвращается!» И действительно, послышался мерзкий звонок айфона из коридора и голос мужа: «Але, Миша, да, привет, согласен, надо брать.… Бери всю партию, толканем в три дорога, у меня чуйка». Чуйка случилась и у Евгения. Он выпрыгнул в окно. Таня кинула ему вещи на голову.
Приземлился Евгений не слишком удачно, он сломал лодыжку.
Другой хирург наложил ему гипс, через месяц кости срослись. «Не так дорого, как с челюстью» – порадовался Евгений.
Сразу после очередного выздоровления, Евгений решил нанести визит Татьяне, чтобы объясниться с ней.
«Она должна объяснить мне свое гадкое поведение. Ах, если б не муж. Тогда бы я ей уже отомстил, а так опять придумывай план».
Вместо Татьяны он встретил ее мужа. Муж, увидев его, сказал: «Послушай, как там тебя, – он наморщил лоб, пытаясь вспомнить имя – Толик». Евгений его поправил: «Евгений».
«Так, вот, Жека, че то ты какой-то неуемный. Все возле Таньки моей трешься. Надоел ты мне. В общем, у тебя два варианта: или тебя завтра найдут на окраине города пристреленным, или ты на войну сваливаешь, любую, на свой выбор. Думай.» Зазвонил айфон: « Да, Мишаня. Что? Продавай немедленно к едрени фени. Да, всю партию…»
Евгений выбрал из двух зол меньшее и отправился на войну. Судьба Евгения хранила. Вернулся он живым и здоровым. Переосмыслив все произошедшее, решил великодушно простить Татьяну. Вскоре после возвращения с войны он женился. У него родились дети, сына он назвал Илларионом, а дочку Таней. И все герои моего рассказа жили долго и счастливо. Умерли в разные дни, тут врать не буду.

ПРЕЗЕНТАЦИЯ

– Какой дурак это придумал? – восклицаю я, просматривая слайды презентации нашей компании.
– Этот дурак я, – отвечает Леха.
– Я имела ввиду, что слишком наворочено, – чуть смущаюсь я.
– Я так и понял.
Леха мой коллега по работе. Я недавно пришла в эту компанию и сразу выделила его из ребят продажников, коих в нашем отделе одиннадцать. Леха любит дорогую одежду, он тратит время и деньги на то чтобы «костюмчик сидел», тщательно подбирает рубашки и обувь. У него единственного из отдела дорогие часы. Носит он все это небрежно, словно подчеркивая, не он для вещей, а вещи для него. Да, еще Леха любит хороший парфюм. Сам Леха сероглазый брюнет, высокий, статный. Одним словом, Леха – красавчик.
Выходит, он автор презентации. Припоминаю, что на днях он бегал с фотоаппаратом на производство.
Идея сделать презентацию компании в виде слайдов, на которых производственные цеха, оборудование и все этапы производства нефтегазового оборудования, которое производит наш завод, принадлежит Иванычу. Иваныч это заместитель генерального директора. Леха, получается, исполнитель. Логика Иваныча такова – Леха делает презентацию, мы ее изучаем, и далее вооруженные флэшками ездим по городам и весям нашей страны, показывая клиентам, какие мы замечательные ребята. Клиенты, конечно, соглашаются, что ребята мы замечательные с такой-то презентацией, и начинают сразу производить предоплату. Ничто, как говорится, не укрепляет так дружбу, как предоплата.
И вот Иваныч, увлеченный новой идеей, придумал себе развлечение. Каждый вечер после 17.00 мы спускаемся в его кабинет и отрабатываем эту самую презентацию. Текстов к слайдам нам никто не дает. Предполагается, что мы знаем, что надо говорить.
Я призываю на помощь вездесущий интернет, листаю корпоративные рекламные брошюры, сопоставляю все это со слайдами и придумываю текст.
На одном слайде, я буксую, не могу понять, что означает схема. Спрашиваю у Лехи:
– Леха, что за схема на слайде № 13 ?
– Забей, – отвечает Леха, – Иваныч к тому моменту задремлет, ты пропустишь этот слайд, он и не заметит.
В 17.00 мы спускаемся в кабинет к Иванычу. Располагаемся за длинным столом. Леха садится напротив меня. За столом сидит наш идейный предводитель Иваныч, на стене висит белый экран. На столе установлен проектор.
Мы начинаем. Презентация состоит из сорока слайдов. Каждый по очереди рассказывает кусочек, по 3-4 слайда. Монотонность процесса и впрямь оказывает на Иваныча усыпляющее действие.
Надо отметить, что ему, Иванычу, – хорошо. Иванычу уже слегка за шестьдесят, у него жена, на которую он за сорок лет совместной жизни уже успел наглядеться, его сын давно живет в Москве со своей семьей. И делать Иванычу дома, по сути, нечего. Поэтому его дом это офис. Нам далеко не так радостно, как ему. Потому что дом у нас, это все-таки дом. И за пределами офиса нас ждут малолетние дети, вторые половины, друзья, фитнес клубы и прочие радости жизни. Но вопрос «Почему во внерабочее время я должен торчать в офисе?» никто не задает. Потому что все знают ответ. Нет, Иваныч только обрадуется, услышав такой вопрос. Значит, он уже конкретно достал, а это, как он предполагает, главное качество хорошего руководителя. Ответ у Иваныча заготовлен заранее – «Потому что вы до хрена получаете». И далее, для особо непонятливых «Если что-то не нравится, никто не держит». Но так как ответ ясен, вопрос отпадает. Поэтому у нас одна задача, отстреляться как можно скорее. Учитывая, что нас двенадцать человек, при любом раскладе этот процесс займет не менее двух часов.
После каждого выступления, Иваныч реагирует на повисшую паузу, включается, и очень деловито спрашивает:
– Какие вопросы к докладчику?
Вопросов, разумеется, нет, потому что вопрос, ответ и неизменные комментарии Иваныча, это еще 15 минут потерянного времени на человека.
Наступает моя очередь. Беру лазерную указку, вожу ею по экрану и бодро говорю. Мне как раз попадается злополучный слайд № 13, я его быстро пролистываю. Иваныч и впрямь ничего не заметил. Я заканчиваю выступление. Иваныч дежурно спрашивает:
– Какие вопросы?
Коллеги традиционно молчат.
– У меня вопрос, – раздается вдруг голос в тишине.
Голос принадлежит Лехе.
Иваныч оживляется, возникло разнообразие.
– Давай, Алексей.
– Меня интересует схема на слайде № 13. Объясните, пожалуйста, коллега, что она означает.
Я навожу лазерную указку Лехе на лоб, на лбу его пляшет красная точка, и одними губами произношу: «Бах».
Леха отклоняется на спинку стула, его губы растягиваются в ехидной улыбке.
– Ну, так, что, Елена, – неугомонный Иваныч окончательно проснулся.
Я что-то мямлю…
После презентации мы разбегаемся со скоростью света по домам.

* * *
Утро в офисе начинается с кофе. Кофе пьют все. Не знаю ни одного офисного сотрудника, который бы игнорировал сей чудный напиток. В воздухе висит приятный аромат, сотрудники включаются в рабочий процесс.
Я сижу с чашкой кофе. Передо мной возникает полиэтиленовый кулек с пирожным внутри. Пирожное мое любимое, тонкий слой меренги, сверху добротная порция взбитых сливок, украшенных свежими ягодами малины.
Леха:
– Мичурина, подзаряди мозги.
Это пирожное из ближайшей кондитерской, в которую мы иногда посылаем гонца с коллективным заказом. Выходит, Леха запомнил, что я обычно заказываю. Заехал по пути на работу и купил.
Пирожное я извлекаю из кулька на блюдце и отламываю кусочек ложкой. Тающая текстура и свежесть, что ни на есть первая, она же последняя. Я молча ем пирожное и пью кофе. Лехе не терпится обсудить вчерашнюю его подставу. Я это чувствую и молча ем пирожное.
– Будешь мстить? – не выдерживает он.
– Я такой ерундой не занимаюсь, – отвечаю я, – поэтому ты зря потратил свои пятьдесят рублей на это, – жестом указываю на пирожное.
Он смеется.
Если честно, я и в самом деле не в обиде на Леху. Потому, что нельзя неосмотрительно бросаться таким словом, как дурак.
После этого случая мы с ним подружились. Он разложил передо мной всю презентацию по полочкам. Я получила конкурентное преимущество перед коллегами, так бойко тарахтела, что Иваныч постоянно приводил меня всем в пример.
На любом наискучнейшем мероприятии мы с Лехой усаживались на галерку и начинали над кем-нибудь или чем-нибудь глумиться. Это занятие весьма скрашивало самые серые офисные будни. Частенько мы вместе обедали в нашей корпоративной столовой. Болтали на разные темы. Он был очень грамотным, начитанным и интересным. И что мне особенно нравилось в нем, это тонкое чувство юмора.
Однако Иваныч со своей презентацией разошелся не на шутку. Уже пошла третья неделя, а мы все ходили в его кабинет, и сидели там до семи-восьми вечера ему на радость, нам на беду.
Иваныч вошел во вкус. Леха лепил все новые и новые слайды. Презентация расширялась.
– Владимир Иванович, – обратился Леха на очередном собрании, – а давайте в презентацию включим слайды про наш офисный быт, например, нашу столовую, прекрасную базу на Дону, спортивный комплекс, пусть посмотрят клиенты какой у нас коммунизм.
Иваныч ухватился за идею показать клиентам коммунизм, построенный в отдельно взятой компании.
Вначале появился слайд, на котором были запечатлены домики на базе отдыха и почему-то по центру – пони.
Я спросила у Лехи, где он это отрыл, что-то я отродясь на Дону никаких пони не видела. Леха ответил, что на каком-то корпоративе, очень давно, шеф для детей сотрудников заказывал развлечение. Привезли пони и катали детей.
Я спросила у него, когда клиент будет смотреть на этот слайд, он разве будет думать «А не купить ли мне нефтегазовое оборудование?» Если какая-то идея о покупке и возникнет, то про пони. На кой клиенту пони?
И мы смеялись.
Далее появился слайд, на котором был запечатлен наш сотрудник Васильев, в столовой. Он поглощал борщ. Васильев был на переднем плане, сзади виднелись другие сотрудники компании за тем же занятием.
Когда Васильев увидел себя на слайде производственной презентации, он сначала онемел, но затем бодро прокомментировал:
– Здесь вы можете увидеть, как сотрудники нашей компании потребляют еду в собственной столовой при помощи специальных приспособлений, именуемых ложками.
Я когда это услышала, стала потихоньку сползать под стол от смеха. Специально для этой цели уронила ручку. Леха тоже трясся в беззвучном хохоте.
Далее в презентации появились ребята в футбольных трусах, во главе с самим генеральным директором. Место действия – площадка для мини футбола возле офиса.
И далее, как обосновал Леха, чтобы не было дискриминации, девочки в лосинах скачущие на степах. Эти слайды должны были убедить клиентов в том, что у нас сотрудники ведут здоровый образ жизни. Только такие сотрудники способны обслуживать клиента наилучшим образом. Не уйдут в запой в самый критический момент.
Иваныч был очень доволен Лехой.
Леха говорил мне, что мечтает вставить в презентацию фото нашего медицинского пункта, на котором какому-нибудь работнику всаживают в пятую точку шприц с лекарством.
Количество слайдов уже приближалось к восьмидесяти. И конца этому безумию не было видно.
Спас нас, как ни странно, генеральный директор компании. Он забрел в кабинет к заму обсудить какой-то вопрос и застал нас за очередной отработкой презентации.
Надо сказать, Иваныч очень обрадовался его приходу. Ну, как же. Семь вечера, а весь его отдел продаж в полной боевой готовности. Работают аки пчелы. Такой бальзам на душу генеральному директору.
Иваныч в двух словах объяснил генеральному свою идею и предложил ему побыть в роли клиента.
Генеральный директор согласился, уселся на стул и сказал:
– Ну, давайте, показывайте вашу презентацию.
Вначале, когда мелькали слайды касательно продукции и производства, он смотрел с интересом, затем где-то после двадцатого слайда заскучал, поскучал еще пару десятков слайдов, а потом начались пони, ложки, он в футбольных трусах, девочки в лосинах. Генеральный удивленно приподнял брови. Вечер переставал быть томным. Когда закончился восьмидесятый слайд, воцарилась тишина.
– Ну, как? – с надеждой в голосе спросил Иваныч.
– Вов, ну ты что? Совсем уже? – спросил генеральный, – не занимайся…
Он встал со стула, всплеснул руками, подбирая слово. Увидел среди присутствующих особу женского пола, то есть меня, и закончил фразу:
– Ерундой.
Слово генерального в компании – закон. Наши походы в кабинет к Иванычу и отработки презентации закончились. Наш рабочий день сократился до положенных 17.00.
Но, однако, когда кто-то собирался в командировку, Иваныч выдавал флэшку с презентацией и настоятельно рекомендовал показать Лехино творчество клиентам. Все брали, кивали головой. Не знаю, показывали ли. Лично я нет. Леха, прости.

Отрывок из повести «ПРЯНЫМ ВЕТРАМ ВЕРИТЬ»

Чайки пели свои летние песни, кличи свободе и раскрепощению, вечному небу и морю. Они парили высоко над сетью трамвайных путей, пронзающих городской воздух и изредка ныряли в мир города, ограниченного выстроенным из проводов и сверкающих крыш небом – потолком, за топливом для жизни. Не романтично, но что поделаешь, жизнь такая. Даже таким аристократичным птицам пришлось приспосабливаться к настолько жалкому существованию, они с завистью думали о побережьях в Крыму, Нормандии, Бретани или Шотландии, сочувствовали своим собратьям по несчастью, городским потерпевшим в разных странах. Но продолжали жить, исполняя симфонию с морем, которого не было слышно за шумовым загрязнением.
Красные мокасины выстукивали ритм какой-то джазовой мелодии, услышанной когда-то по радио «Эрмитаж». «Когда ты мычишь какую-нибудь мелодию или барабанишь её пальцами, то похожа на страдающую Альцгеймером чайку-пенсионерку» – говорил её двоюродный дед, когда сидел рядом и курил бразильские сигары с запахом папайи и дорожной пыли. При воспоминании о нём она улыбнулась краешком рта. Шагала по мостовой, время от времени перекладывая из руки в руку потрёпанную книгу о современном искусстве с торчащей закладкой, выуженной давным-давно из упаковки чая «Greenfield». «Любовь и скандал – лучшие сладости к чаю, – Генри Филдинг» – гласила надпись на закладке, высовывая на улицу заигрывающий краешек с первым словом. Май бурлил жизненной энергией, выплёскивался в мир звоном трамваев, лиственной пылью, ароматом выпечки из открывающихся ранним утром булочных, расцветающими на лицах улыбками, сигаретным дымом, газировкой и кофе в пластиковых стаканчиках. В голове кружились обрывки воспоминаний о путешествии пятилетний давности в Португалию и вчерашний разговор с посетителем кафе; господи боже, как он рассказывал о Тибете, она даже пролила на стойку черничный ликёр. Захотелось двойного эспрессо, pastel de nata и нарисовать чайку с жёлтыми глазами. Распечатает её на новой открытке: в кафе раскупили все с сиамскими котами и граммофонами, пора рисовать новые.
Она резко остановилась, чуть не угодив носом в широкую клетчатую спину впереди идущей женщины. Замерла, прислушалась. Мелодия доносилась с противоположной стороны улицы. Глаза заскользили по обшарпанному дому и наткнулись на открытое окно с цветком ярко-синей герани на подоконнике. Пел Шарль Азнавур, сквозь занавеску на окне, толщу пыли, шума и солнечного света французские слова нежно лились на улицу, к грязной реке и девушке в красных мокасинах. Она жадно ловила каждую ноту, стоя посреди тротуара, завороженно глядя на охристый дом. Прикрыла глаза и почувствовала знакомый ветер. Он поднялся с грязной мутно сверкающей реки и рванул вверх, скользнув по гранитной мостовой, принёс запах жжёного сахара, солнца, сырости, жареного каштана и тополя. Он принёс далёкие магические звуки шарманки и призраков с дорог, ласково коснулся сердца и наконец вихрем закружил душу в обрядном танце. Явился.
Он звал, звал настойчиво, не принимая отказа. Он никогда не принимал отказа, и если врывался, то отбивал внутри колоколом, пока не дашь ему рассеяться в тебе и унести. Унести в Путь.
Анастасия болела этим ветром, как болеют синуситом или любимой музыкальной группой. Она зависела от него всецело, он формировал её характер, вытачивал желания и диктовал действия. «Бездомная ты душа, Нэтти» – сказал как-то дед, опустив ей на плечо большую руку. Обречённо, ласково, завистливо? Она так и не поняла. Сама не могла разобраться, как к этому относиться: с опаской или благоговением. Поначалу противилась, терзалась, но вскоре сдалась. В голове возникла одна единственная мысль, давно прятавшаяся в голове за будничной шелухой. Нужно уезжать. Вот он, ветер, шепчет что-то на ухо, кружит голову волшебными запахами и музыкой, иллюзионист фигов, обманщик, злодей, любимый до боли в сердце.
Куда? Куда теперь? Она же давно уже чувствовала эту жуткую тяжесть в груди, не дающую вздохнуть. Куда? Куда теперь?
Часто бывало так, что это не имело никакого значения. Главное – Путь, движение, перемены. Они были её кровью. Нэтти стояла на набережной и слушала биение сердца; ритм проносился с ветром мимо ушей, мешался с песней Азнавура, так, что стал некой неотделимой от неё мелодией, похожей на звуки шарманки; конечно, это был Париж, там она первый раз услышала шарманку, как же запала она ей в душу, так, что Нэтти чуть не купила одну на барахолке; громкое сердцебиение и ветер – всегда песня, которую она носила с собой, теперь эти звуки напомнили ей поезд из Парижа в Ивто, сам городишко, воскрешаемый в памяти с запахами табачного дыма, газетной бумаги, старости и жареных орешков из тележки в поезде. Она помнила, как в кафе напротив вокзала выпила отвратительный эспрессо, помнила обрушившейся на неё гортанный лай старого толстого Йоркширского терьера, напоминающего грязную половую тряпку, женщину с трясущимися руками и прокуренное по-французски «au revoir», в котором скрипнула безысходность с песчаном ветром, дымом и свистом железнодорожника. Удивительная вещь память, такая хрупкая и самая драгоценная. Больше всего Нэтти боялась её потерять, но а в самой глубине души потерять ветер, её ветер, её сказку, жизнь.
Она никогда не вспоминала о родственниках в первую очередь, хотя родня и жила, совершенно разбросанная по всей России, на западе, востоке, и юге, что давало возможность ждать родной кров над головой вдали от дома, она думала о чём-то далёком – её собственных желаниях; может Эфиопия или Австралия, Британские острова, Индия? Но ветер приносил ей имена мест сам, укладывал его в голову, где оно уживалось и ждало момента, когда сможет слиться воедино со своей землёй. В этот раз он заставил вспомнить о родственниках, отчего Нэтти как-то стыдливо и вместе с тем раздражённо обернулась, будто пытаясь посмотреть этому засранцу-ветру в глаза. Да, она писала им редко, редко отвечала на видео-звонки, ей всегда некогда, да и у чёрта на куличках ведь живут.
Почему не Канберра, не Кейптаун, не Торонто или не Маврикий? А может лучше Мадрид или Лион? Но нет. Нэтти слышала, что ветер смеётся, да – он вполне мог себе это позволить; обычно он использовал смех деда для этого ужасающего приёма воздействия на неё, смех деда, пропитанный кубинскими сигарами, квасом, старыми коврами и тмином. Он выбрал юг. Крым. Давай, вперёд, теперь ты не можешь без него жить, смотри, в этот раз тебе даже повезло, у тебя там родня, не придётся платить за жильё. Нэтти озвучивала ветер в своей голове, изображая его самодовольным ехидным насмешником, как в принципе оно, вероятно, и было.
Волшебный полуостров.
Слово волшебный возникло почему-то сразу, её взгляд упал на футболку идущего навстречу мужчины, «magical» – было написано на чёрном фоне. Ясно. Волшебный так вол-шебный, Вселенная просто так знаки с небес не роняет. От этой мысли она вдруг нахмурилась, откуда она это взяла, какая вселенная и знаки. Чушь какая-то, ну да ладно. Оставалось только купить в подарок тётушке большую плитку горького шоколада с изображением Сенатской площади и бутылочку розового английского лимонада себе.

* * *
Ветра мчались здесь дикими необузданными лошадьми, неслись над степями, уничтожали всё вокруг. Они трепали прижавшиеся к земле ковыль, полынь и репейник, стёртую в пыль соль рассеивали по всей выжженной солнцем земле, обтёсывали каменные глыбы у низких гор и вовсю буйствовали. Это были ветра дикие и неуёмные, горячие, солёные ветра, смешивающие пыль веков с пылью из-под копыт лошадей, они несли горькие запахи моря, песка и гор, сгорающие на солнце и теряющие своё первозданное; здесь всё обращалось в выжженную пустоту, как сухая трава да морские озёра.
Озеро Смерти уже давно не было озером, от него остался только большой кристальный слой соли. Мираж ещё творил свои иллюзионные чудеса, рисовал вдалеке подрагивающую в лучах солнца воду, но даже чёрная грязь здесь высохла, застыла комьями, Жизнь уступила свои права Смерти. Некогда это было солёное озеро, образовавшееся после разлива морских вод, а сейчас, ступив на слой мелких острых кристаллов, можно было только оставить в мягкой песочной грязи отпечаток ноги. Воздух здесь, казалось, был тоже выжжен солнцем, и только ветра наполняли его стойким запахом соли и пустоты. Они путались в степных растениях и гнали солёную жару на холмы.

* * *
Книга легенд пахла осенними листьями, золотой пылью, песком, жжёным сахаром и подгнившей ежевикой. Она стояла на полке застеклённого шкафа тридцатого года между альбомами с фотографиями. С неё сдували пыль перед тем, как открыть, её касались всегда очень бережно, и читали по вечерам после чая.
На самом деле книга была всего лишь блокнотом в кожаном переплёте, толстым, толстым, так что корешок готов был в любую секунду лопнуть от вклеенных или просто вложенных в неё бумаг, разноцветных конвертов, наклеек и растений. Чего только не было в книге легенд: листья лавра, клёна и инжира, сушёная ромашка, лаванда, крокус и чабрец, иллюстрации, фантики от конфет, письма, салфетки с нацарапанными на них стихами, разноцветные закладки с верёвочками, бумажки, исписанные мелким текстом, марки с изображениями разных стран и произведений искусства, оригами и открытки. Книга легенд была всегда, сколько помнила себя Нэтти, она была старая, как Ветхий Завет, и толстела с каждым годом. Среди её страниц пылилось детство Нэтти, она вырезала его из разноцветного картона и уже не помнила, как оно точно выглядит. Зато помнила все легенды. Иногда в особо серые и промозглые вечера, она ненароком вспоминала их и бормотала себе под нос, отчего на душе сразу светлело. Легенды прятались на каждой странице; оригами голуби – носители мира, рисунки каменных великанов, вырезанные из жёлтого картона горы, – всё – герои легенд, которыми были одержимы в детстве Нэтти её сестра и двоюродные братья. Легенды об их земле, тридцать третьем мире, атлантах и силах Тьмы и Света. И с чего она снова о ней вспомнила, стоя в пыли от уезжающей по разбитому асфальту машины, под тенью раскидистых платанов. Почему она остро чувствовала этот знакомый запах?
На углу улицы, в месте, где трамвайные рельсы сворачивали и мчались дальше, пропадая в тени деревьев, стоял старый каменный дом, Нэтти с первого же взгляда на него поняла насколько он старый, навскидку – начало двадцатого века. Две новые пристройки такого же серого цвета, как и сам дом, всё равно резко отличались от него из-за времени. Под черепичной покатой крышей наполовину обрушившийся эркер с зубчатым парапетом. Весь дом такой серый холодный и каменный, дышал морем, он напомнил ей французские chapelle в маленьких деревеньках, но в то же время, казалось, что это древняя церковь на берегу моря в Бретани, к которой каждый день ходят монахини, чтобы возложить цветы у статуи Богородицы, покровительницы терпящих бедствие. Дом напомнил Нэтти образ из книги Пруста, где-то в кронах деревьев вместе с порывом ветра пронеслась мысль о Бальбекской церкви. Она знала, что тётя с семьёй переехала сюда пять лет назад, но за это время она так и не спросила их куда, не попросила отправить фотографию или адрес. Нэтти неуверенно перекатилась с носков на пятки, глядя на дом через улицу и колеблясь – идти или не идти. Ей вдруг стало стыдно за долгое молчание, они вряд ли будут ей рады. Ветер толкнул её в спину, так что она чуть не потеряла равновесие и, сердито выдохнув, подхватила свой маленький чемодан. Нэтти подошла к железным воротам, за которыми находилась часть дома, принадлежащая тёте. Три раскатистых стука зависли в сладковатом воздухе июльского полудня. Из-за забора поднимался тонкий дым с запахом печёной картошки, окутывал Нэтти мягким шарфом. Дверь распахнулась, и на пороге возникла полноватая женщина с разбросанными по плечам рыжими с земельным оттенком волосами. Яркий фартук с вышитыми на нём диковинными узорами и заплатками в виде тропических птиц и зверей воскресил в душе Нэтти бурю воспоминаний, обрушившихся как снег на голову прямо на пороге дома в тёплых объятиях тёти, которые пахли жареными помидорами и розмарином. Ветер мазнул её по щеке и, смеясь, скрылся в листве платана. Нэтти, чуть шатаясь, ступила через железную дверь.
Она росла в этой большой семье и привыкла к шуму, но спустя долгое время, прожитое в полном одиночестве, шум и гам, волной нахлынувшие на неё, почти сбили с ног. Всё непрерывно вертелось, даже в буйном саду за железным забором всё шепталось, хихикало и напевало. Дверь в дом была распахнута настежь, и из неё клубами неслись запахи, смех и крики. Нэтти не успела подумать о том, по какой причине она не слышала этого гомона за забором, когда на неё набросилась целая куча пёстрых людей. Все в разноцветных одеждах, маленькие и большие, старые и молодые. Они целовали её изумлённое лицо, обнимали кто за шею, кто за ноги, кто за живот. Тут же отобрали чемодан и сумку и потащили в дом, подобно шустрым обезьянкам, нашедшим на грязной улице пожёванный сэндвич. Входя в дом, Нэтти стукнулась головой о висевшую вверху огромную подкову, потирая макушку, тихо пробормотала «чёрт», и её тут же кто-то схватил за голень. Нэтти даже подскочила в маленьком тёмном коридоре, пропитанном запахом горячей соломы, но влекомая множеством рук, прошла дальше в дом.
– Нэтти, Нэтти! – голосили вокруг. Она изо всех сил старалась разглядеть лица, но те всё время сменялись и мельтешили перед глазами. Чуть привыкнув, Анастасия различила в этой толпе троюродного деда, всё время ей подмигивающего, дядю с какой-то сосредоточенной и косой улыбкой и своим страшным заплывшим белым левым глазом, хмурящуюся прабабушку, орущих двоюродных племянников-близнецов, жену двоюродного брата матери, покуривающую самокрутку, сводную сестру двоюродной тётки, бабушку и племянницу, худую как щепка троюродную сестру, бывшего мужа двоюродной бабки и ещё каких-то знакомых людей. Нэтти всех знала, она даже почему-то не удивлялась этому огромному количеству родственников, стукнувшись о подкову, даже перестала чувствовать бесконечный поток мыслей, всё как-то рассеялось в этом бурлящем потоке, и теперь Нэтти тоже улыбалась, протискиваясь среди Роднёй к огромному красному дивану с вышитыми подушками, рассказывала о том, как долетела, бурно жестикулировала и посмеивалась над чьими-то комментариями. Большой патефон крутил широченную пластинку с джазом, та извивалась и поскуливала в такт мелодии, за старым немецким фортепиано братьев Фредерикс играла Шуберта маленькая светловолосая девчушка – двоюродная сестра Нэтти в жёлтом кимоно; музыка скрещивалась с патефонной и сражалась за правые уши слушателей, ведь отчего-то у музыки было предвзятое отношение к левым. Двоюродная бабушка, хмурясь и качая головой, протянула ей полную миску клубники, а дядя налил бокал домашнего фруктового вина, на запах и вкус – вишнёвого, но Нэтти не бралась судить о творениях рук старого Коралла, так звали её двоюродного деда, управляющего своими виноградниками под Гурзуфом или «пьяной фермой», как он сам их величал. Они рассказывали ей, как ездили на выходные в фургоне в Георгиевский монастырь наверху мыса Фиолент и пили сладкое монастырское вино и квас, ночевали под открытым звёздным небом и пекли на костре яблоки, как купали прабабушку в море, нацепив на неё нарукавники и пили с утра кофе на дорожной горелке.
Потом Нэтти накрывала на длинный деревянный стол, расставляла старый исписанный пасторальными сценами сервиз, выносила с окутанной дымом кухни тётушкины блюда: кукурузные лепёшки с грибами, рулетики из баклажанов с козьим сыром, пирожки с яйцом и капустой, томатами и вешенками, рис с куркумой и бараниной, рыбу с розмарином, две свежих буханки ароматного тёплого хлеба и сметанный соус с луком, пирог с кунжутом, творогом и зеленью и две бутылки красного вина. Нэтти вдыхала запахи еды в волшебной кухне тётушки и от пьяного тумана, окутывающего всё вокруг, таяла, как сметанный торт на солнце. Она вдруг вспомнила картинку из детства, как на этой самой кухне стоят две сестры, её мать и Верони, готовят паэлью с креветками и ореховый пирог с инжиром, громко смеются и танцуют под «Hello Dolly». Занавески на окне треплет тёплый ветер, и из сада доносится голос деда, рассказывающего детям и взрослым чудесные сказки про птиц – колдунов, красные ирисы и теплицы с бочонками цветочного мёда. Она никогда не помнила ссор в этом доме, но почему тогда её мать ушла?
Кухня Верони – будто выплыла из немецкой сказки, краешек страницы с красивой иллюстрацией: фахверковые потолок и стены, бесчисленное количество полок и стоящих на них баночек и коробочек, подписанных аккуратным почерком, подвешенные к потолку сухие пучки трав, связки перчиков и сушеных фруктов, медные кастрюли и сковороды, расписные тарелки и небольшая изразцовая печь в углу. Тётушка всучила Нэтти большую миску салата с помидорами и кавказским сыром и потрепала по волосам. Она странно улыбнулась, посмотрев ей в глаза, и, приобняв за плечи, вышла с племянницей из кухни.
Они сидели за большим столом, разговаривали, пили и ели. Нэтти ясно ощущала, как она связана тонкими золотыми ниточками со всеми ними, эти ниточки позвякивали в воздухе, оплетали и прабабушку, и двоюродную сестру и братьев, дядю и тётю, всех их. Она давно уже не чувствовала себя такой счастливой, и не удивлялась тому, как после стольких лет в разлуке с роднёй так легко влилась в эту шумную компанию, даже не выделяясь среди них; такая же цветная и яркая одежда, в которую она всегда одевалась, так как терпеть не могла скучную городскую серость, под которой были погребены все городские жители, та же ши-рокая и кривая на один бок улыбка, тот же блеск в больших глазах и тот же звонкий смех. Еда была такой вкусной, что она чуть не откусила вилку; смех журчал над столом и переплетался с историями, так и льющимися из уст каждого. После ужина она играла в прятки с кучей ребят в саду, прячась в кустах смородины и дикой ежевики, они танцевали под диксиленд из патефона; после того, как дети заснули на большом матрасе под инжиром в сумерках за шоколадным чаем с васильками и одуванчиками, играли в карты и прыгающие конвертики из конфетных фантиков, пели цыганские песни под гитару Иллариона, троюродного брата Нэтти. Она вспомнила про ветер, когда звёзды на ночном небе сияли ярче фонарей, а родственники посапывали в саду кто где, но он был уже далеко, а она снова его не поблагодарила.

Целиком всю повесть «Пряным ветрам верить»
можно прочитать в сети интернет
по адресу: https://almanah.novslovo.ru/trifonova

ПРАЗДНИК РОЖДЕСТВА

1.

Улицы кипели Рождественским весельем. Везде ходили ряженые, кто во что горазд: в сказочных персонажей, разных зверей, встретились даже баба Яга, Вакула и Солоха... В руках гуляющие несли шестиконечные звёзды, украшенные яркими разноцветными лентами. Там и здесь раздавались шутки, звуки колядок:
– Коляд, коляд, колядница! С добрым мёдом поляница. А без мёда не – така, подай, тётка, пятака! – пели звонкие девичьи голоса в одной стороне.
– Коляда, коляда! Ты подай пирога или хлеба ломтину, или денег полтину! – неслось басисто с другой. Всеобщая радость царила вокруг. Праздник пришёл в станицу.
Накануне Ефросинья – статная и стройная казачка, красивая и моложавая, несмотря на рождение трёх сыновей-погодков, напомнила мужу о приближении праздника и попросила, по обычаю, срезать в саду ветку вишни. Григорий принёс её, такую замёрзшую, заиндевелую! Мальчишкам не верилось, что ветка живая, отогреется и на ней смогут распуститься цветы.
Рождество на Кубани – издавна самый главный зимний праздник. И Ефросинья с Григорием заранее побеспокоились, чем накрыть праздничный стол. По тому, как Рождество встретишь, таким год и будет.
Фрося сварила рисовую кутью и сладкий узвар, без которых празднование Рождества на Кубани немыслимо. Узвар из сухофруктов с сушёными жерделями, яблоками и грушами чудесно пахнул летом и солнышком. Григорий поставил блюдо с кутьёй и жбан с узваром, как положено, на сено в Святой угол. Ещё хозяйка испекла пирог с мясной потрибкой из куриных потрошков – сердечек, печёночек и пупков, а из говяжьей рульки сварила холодец, приправив его чесночком. Ловкая и быстрая, в готовке она – мастерица! В погребе приберегли небольшой шматок сала, квашеную капусту, солёные огурчики и мочёный арбуз. Это было целое богатство!
Все припасы и приготовленные блюда красовались теперь в тарелках на белой скатерти стола, источая аппетитные ароматы еды и праздника. Ефросинья, в длинной юбке с блузкой, туфлях на каблуках, румяная от предпраздничной суеты, выглядела молодо и нарядно. Отец тоже надел самое лучшее: галифе с гимнастёркой, широкий ремень и хромовые, начищенные до блеска, сапоги. Медали подчёркивали важность предстоящего торжества. Он сам постриг и причесал сыновей: старших Вову и Женю – с чубчиками, девятилетнего Колю – «под горшок», помог им нарядиться в чистые выглаженные сорочки.
– Смотрите, сынки, какая у нас мама красавица, – заметил он, внимательно посмотрев на супругу.
– Да-а, – в три голоса ответили пацаны. – Самая красивая!
Дети и взрослые, глотая слюнки, вдыхали вкусные запахи еды и с нетерпением поглядывали в окно на небо. «Когда же загорится первая звезда, и мы сядем за праздничный стол!» Настроение у всей семьи – приподнятое. Да ещё и срезанная отцом ветка вишни, поставленная в глиняный горшок с водой под образами в Святом углу, зацвела. А это означало, что их ждёт счастливый и благополучный год!
Наконец на тёмном небе появилась звезда. Трапеза, как и полагалось, началась с кутьи, политой узваром, которую хозяйка дома положила каждому на тарелку, а затем пошли в ход и остальные вкусности.
С улицы уже доносились звуки гармошки и весёлые голоса колядующих.
– А мы не опоздаем? – заволновались мальчишки.
Фрося и Григорий помогли сыновьям собраться, и они понесли «вечерю», пошли колядовать. Провожая, папа напомнил, чтобы непременно зашли и к деду Агафону. Мальчишки удивлённо переглянулись.
– Понимаете, он одинокий, больной и слабый. К нему никто не ходит и не приезжает, – объяснил папа.
– Но дед такой злющий, – недовольно поморщился старший, Вовка.
– Вон как Женьку летом за ухо оттаскал за одно яблочко, которое он у забора подобрал.
– А вы всё равно понесите ему вечерю, – вмешалась мама. – В Рождество не помнят плохое, помогают больным и обездоленным, дарят подарки, совершают добрые поступки! В Рождество все должны быть сытыми и счастливыми!

2.

Сначала дети постучали к дедушке с бабушкой:
– Здравствуйте, с праздничком, с Рождеством Христовым! Папа и мама вечерю вам прислали.
Бабушка Фёкла, нарядная, в красивом цветастом платке и новом переднике, обычно строгая, встретила радостно. Отведав кутьи, угостила орехами и пряниками, испечёнными специально к этому дню: забавными фигурками коней, медведей, петухов, звёзд и мячей. Дед Макар, высокий и всё ещё сильный казак, обнял, усадил всех троих на колени, и, будучи заядлым рыбаком, вручил по удочке. Дальше дети побывали у крёстной, не забыли одинокую Егоровну и других соседей. И везде им были рады, дарили мелкие деньги, игрушки, сладости.
А вот и хатка деда Агафона. Мальчики насторожились, подталкивая друг друга, робко постучались. К их удивлению старик, принаряженный в новую косоворотку, тоже очень им обрадовался, широко заулыбался. Потом попросил Вовку слазить в подпол и достать корзинку. Взял из неё и дал ребятам по несколько душистых краснобоких яблок, ещё добавил грецких орехов, счастливо суетился, называл внучкАми и говорил, говорил, не мог наговориться. Ушли они от деда очень довольные.
– И никакой он не злой, просто очень одинокий, – решили мальчики. Им было приятно сознавать, что выполнили поручение родителей и порадовали дедушку.

3.

Они уже возвращались домой, как вдруг, самый младший, Коля услышал какой-то писк. Он остановил братьев, прислушались. Теперь и Володя с Женей чётко услышали поскуливание и в канаве на снегу увидели малюсенького щенка. Мокрый и грязный, он сильно дрожал и, наверное, был очень голодным. Ребята по очереди грели его за пазухой. Щенок прижимался, смешно ловил и пытался сосать ребячьи пальцы. Малыша было жалко, детям очень хотелось взять его домой.
– Но ведь мама не позволит, – волновались пацаны. Они знали, мама построже папы («он бы, наверное, разрешил») и всё же отважились отнести собачонку домой, хотя бы накормить.
Войдя в сени, мальчишки медлили, не спешили проходить в дом, о чём-то шептались.
– Ну, и что там у вас за секреты? – увидев их замешательство, поинтересовалась мама.
– Да вот, маленького щенка нашли. Он дрожит и голодный.
– Только его нам не хватало! А грязный, замухрышка какой. Наверное ещё и блохастый? Отнесите туда, где взяли!
Дети не сдавались, просили оставить щенка, повторяли слова родителей о добре и заботе о несчастных, больных и одиноких. И не только людях, но и животных.
– Ну, мамочка, папа, разрешите! Он хороший! Смотрите, какая красивая у него мордочка, ушки... Давайте подарим брошенной собачке дом! В Рождество все должны быть сытыми и счастливыми, – наперебой продолжали дети.

4.

Ефросинья хотела что-то возразить, но вдруг, осознав, что сыновья повторили её же слова, осеклась, удивлённо посмотрела на сыновей и, встретив укоризненный взгляд мужа, смутилась, поймала себя на мысли, что, выгоняя щенка, поступает не искренне, её красивые слова о добре расходятся с поступками.
Мальчики ждали решения, затаив дыхание. У самого маленького, Коли, на глазах блестели слезинки, он готов был заплакать.
И вдруг папа с улыбкой произнёс:
– Действительно, милая, сегодня Рождество. Приютим этого пёсика. Пусть это станет подарком для него и добрым делом для всех нас.
Отец подошёл, обнял маму за плечи, что-то сказал ей шёпотом на ушко, и она улыбнулась, к радости детей согласилась и даже помогла искупать псинку. В большой таз налили тёплой воды и все вместе хорошенько, с мылом, отмыли несчастного, а затем насухо вытерли старой простынёй.
Тузик выглядел очень симпатичным и потешным. Шёрстка заблестела и оказалась красивого чёрно-рыжего, а не тусклого серого окраса. И псиной от него уже совсем не пахло. Он согрелся, заковылял по полу, приветливо виляя хвостиком. Потом полакал молока и уснул на приготовленном для него у двери месте – старом ребячьем пальто.
– Ав-ав, – раздавался тихий, приглушённый лай, и щенок, перебирая лапками, будто бы бежал куда-то во сне. Ему снился замечательный сон. Он видел свою лохматую маму, уткнулся в её живот, нашёл сосцы, и причмокивая, с наслаждением сосал, пил её тёплое вкусное молоко.

Мальчики и взрослые смотрели, радостно улыбались и чувствовали себя очень счастливыми в этот зимний Рождественский вечер.

ПРО ВОЛШЕБНИКА

Случилось это в поезде Тобольск-Москва. Когда садился, миловидная проводница посмотрела на меня как-то странно, словно оценивала.
– Четвёртое купе, – предупредила она.
Там оказалась женщина с тяжело больным ребенком. Я и не представлял, что такое может быть. В обычной жизни мы всего этого не видим. А тут: страх, боль, безнадёжность.
Крепкий парень в трениках вырос передо мной из ниоткуда.
– Твоя верхняя полка, – подтвердил он.
Похож на уголовника: землистого цвета кожа, с большой татуировкой на плече.
– Я пью, – глядя в упор, он честно признался.
– А я совсем не пью, – отвечаю. Про себя думаю: «Попал! Больной ребёнок и уголовник. Отличная кампания».
– Ты меня полицаям не сдашь? – заволновался попутчик.
– Если будешь приставать.
Пока устраивался, женщина оставила купе.
– Вот такая история. Видишь какой… Мишей зовут. А меня – Димой.
В ответ и я назвался. Замечаю, что не такой он страшный, как показалось сперва. Лицо грубое, но простодушное. Такой русский папуас.
– А как супругу зовут? – интересуюсь.
И тут появляется женщина.
– Лена, он решил, что ты моя жена! – «уголовник» подмигнул нашей соседке.
– Не дай Бог! – ответила женщина.
Они стали препираться как близкие люди.
– Разыгрывают что ли? – засомневался я. – Может брат и сестра. Только внешне совсем не похожи.
Устроившись на полке, стал осторожно рассматривать ребёнка. Неподвижно лежит внизу, напротив меня. Совсем маленький. Года три, не больше. Видно, что не разговаривает. Только глазки живые.
– Сколько Мише? – интересуюсь у матери.
– Десять.
В этом возрасте мальчишки сломя голову в футбол гоняют, а этот несчастный лежит как маленькое корявое деревце, полностью обездвиженный. Весь изогнутый совершенно неправильно, вывернутые наизнанку тоненькие косточки рук и ног обтягивает бледная кожа.
– Я при ребёнке не могу, – объясняет Дима и, достав из-под стола бутылку водки, покинул купе.
Следом вышла Лена. Я отвёл от мальчика взгляд. Вид не для слабонервных. Надо же, оставила со мной. А он лежит тихо, голоса не подаст.
Первым вернулся Дима, повеселевший от алкоголя.
– Куда едешь? – спросил он.
– В Москву.
– Значит всю дорогу вместе, а они, – кивнул в сторону Миши, – выйдут в Глазове. Хорошая женщина. Другая бы бросила. Кем работаешь?
– Слушай, Дима, зачем тебе знать кем я работаю?
– Для разговора.
– Ты обещал, что будешь вести себя тихо.
– А я что? Спросить нельзя?
Тут в купе вошла Лена со стаканом кипятка.
– Тогда я с тобой поговорю, – Дима переключается на женщину.
– Ты мне с Сургута надоел. Не хватит водки?
– Могу и не пить. Как-то по молодости завязал. Подружка в отместку разбавила водку керосином, а я махнул залпом полстакана. После этого на спирт год не мог смотреть.
– Так и бросил бы совсем. Зачем снова принялся?
– А что остаётся? У меня никого нет. Жена бросила. Дочь не хочет общаться… Вот у тебя муж, ребёнок.
– Я не замужем. Просто живу с парнем. Муж оставил нас, когда такое случилось. А ты бы не ушёл?
Кивком головы Дима согласился.
– Но потом бы вернулся. Нет, точно, – стал уверять он. – К тебе бы обязательно. И Мишка хороший. Просто сразу тяжело принять это. Вот у меня жизнь не складывается. Четыре года получил по глупости. Прошлым летом вышел. Всё из-за того, что двое напарников сгорели на работе, а я как старший отвечал. И помочь ничем не мог. Знаете, как это у нас… Ничего не соблюдается и всем наплевать… Сейчас вахтовиком работаю.
– Вот посмотришь на тебя – вроде бы здоровый парень, а в действительности – слабак, – усмехнулась Лена.
– Зато ты сильная. Парню твоему повезло. Сам бы на тебе женился. Может согласишься?
Тут и я встрял и осторожно расспросил попутчицу, так чтобы сильно не задеть. Молчать действительно глупо и хочется посочувствовать, поддержать, но не обидеть и не ковырять рану… В общем, печально всё с Мишей. Конечно, мать надеется на лучшее, но не скажешь, что сильно верит.
А Дима начал нас угощать. У него не только водка, но и целая сумка продуктов оказалась. Полакомились купленным в сургутской кулинарии.
Смотрю, а Миша одним глазом на меня косит. Потом прячется за свою искривлённую ручку. И снова выглядывает.
– Это игра у тебя такая! – догадался я. – Прятки называется.
Так мы подружились. Конечно, смотреть на несчастного ребёнка без слёз невозможно. Привыкнуть нельзя. Но ведь он – живой человечек. Вот нам повезло родиться здоровыми, а ему – нет. Не суждено в жизни познать счастья. Только бесконечные муки.
– Дима честно признался, – согласился я про себя. – Я бы тоже не смог. Муж Лены, вероятно, негодяй был, но не мне его упрекать.
А глазки у мальчишки красивые. И ресницы густые и длинные. Видно, что лицом похож на маму. Милый, только худой и бледный.
– Операция у нас через месяц по квоте. Ждём очереди, – объяснила Лена.
– Миша со мной играет. Глазками. Вот, смотри, сейчас спрятался. А потом снова выглянет.
– Он это любит. Проказник. Сейчас поставлю музыку, тогда совсем развеселится!
Мне это представить тяжело. Какая может быть радость в его положении?
– Я ещё, – решает продолжить Дима и снова достаёт бутылку.
– Тебе не хватит? – Лена не довольна.
– Нам надо слушаться, – подтверждаю я. – Она в купе – хозяйка. Единственная женщина.
Дима машет рукой и выходит в коридор. Лена собирает оставшиеся продукты, а мы с Мишей продолжаем игру в прятки. Выглянул, посмотрел и опять спрятался…
Пока ехали, небо всё заволокло, и на подъезде к Тюмени пошёл ливень.
Вот и за Диму обидно. Ему хорошо за тридцать, а живёт неприкаянный.
– Да были у него женщины, но он пьёт. С собой справиться не может, – объясняет Лена.
– Просто своей не нашёл. Что ни говори, парень справный.
– Значит устроится. Женщин много одиноких. Когда муж нас оставил, мне тоже сильно тяжело было… Руки на себя наложить пыталась. Потом привыкла к беде и нашла… До сих пор счастью своему не верю. Говорят, такого не бывает. Получается, бывает. Любит. Замуж зовёт и родня его согласна. Удивительные люди. Только боюсь. Вдруг оборвётся. Как с Мишей. Он до двух лет нормальный был... А потом… Как ещё можно при таких проблемах? Но рук не опустили. Вот мой занялся бизнесом, так мы поднялись. Чудо, не иначе… У других в нынешних условиях рушится, а мы – ничего… Вот я говорю, Димка – здоровый, зарабатывает хорошо. Если пить бросит, то всё у него сложится.
Миша лежал с открытыми глазами. Казалось, внимательно слушал. Только что он понимает?
На подъезде к Тюмени поезд стал замедлять ход.
– Хотела выйти на платформу погулять перед сном. Только льёт как из ведра, – расстроилась Лена.
Но пока состав тормозил, дождь неожиданно закончился. Мальчика решили оставить на Диму.
Бывает же такое! Вышли из вагона, а небо над станцией совершенно чистое. Кругом тучи, а тут звёзды горят. Что значит континентальный климат! У нас часто всё быстро меняется.
Ночь прошла спокойно. Другие здоровые дети капризничают. Их можно понять: новая обстановка, в старом поезде всё громыхает. Малышам непривычно, страшно. А Миша – терпеливый. Мужественный мальчик!
Следующее утро Дима отсыпался. Ехали спокойно.
Началось после обеда. Сначала Миша сосал свою соску с молочной смесью. Потом заплакал. Совсем тихо, без слёз, как дверца скрипит. Совсем непохоже на обычный детский плач. Лицо мальчика исказила жуткая гримаса.
– Может лежит неудобно? – предположил я.
– Лекарство заканчивается. Его на три дня хватает, а чаще давать нельзя, – объяснила Лена.
Втроём мы успокаивали Мишу как могли. Я предлагал снова поиграть в глазки, не уверенный, что мальчик меня понимает. Вдруг Дима (как только ему в голову пришло!) стал рассказать сказку.

Жил в одном большом городе волшебник и делал всех людей счастливыми. И не было в том городе больных деток. Узнает, что где-то ребёночек заболел, приходит и начинает колдовать: Хрюндель-мюндель, выздоравливай, малыш! И болезнь уходит прочь за горы-косогоры. Детки радуются! Всем хорошо. Вот и к тебе скоро придёт волшебник. Придёт, обнимет тебя, и ты поправишься. Волшебник всё может, даже самое невозможное. Потому, что противостоять несправедливости может только очень сильный человек. А ты встанешь на ножки, бегать будешь, в футбол гонять. Это так здорово! Представляешь, носишься с мячом по полю! И никогда больше не будешь болеть!

Миша успокоился и заснул…
– Ты сам всё это выдумал? – спросила Лена вахтовика-сказочника.
– А что? Надо было как-то успокоить, – оправдался Дима.
– Спасибо, что помог. Знаете, я ведь сама однажды с волшебством столкнулась. Гуляла с Мишей и увидела, как внезапно загорелся трамвай. Люди кричали, не могли выбраться. Видимо, двери заклинило. И вдруг совершенно неожиданно огонь погас. Двери открылись.
– Может ветер подул или корпус несгораемый? Никакое это не волшебство. Пойду за пивом, – решил Дима. – Подъезжаем к Перми. Целый час стоять.
Вечером доехали до Глазова. Там они сошли. Лена долго одевала сынишку. На станции встретил муж. Купе сразу опустело.
Вахтовик достал недопитую бутылку пива. Наполнил стакан. И тут случилось невероятное. От глотка он поперхнулся.
– Как такое возможно? – Дима отплёвывался, словно отравился.
– Что случилось? – поинтересовался я.
– Это, что, твои шуточки?
– Не понимаю.
– Здесь – керосин, – Дима показал на стакан.
– Я не чувствую его запаха.
– Тогда попробуй!
Я немножко отпил. Обычное пиво.
После этого Дима. Снова – керосин.
– А если всё из-за нервов? Я слышал, что такое бывает. Ты сам про керосин рассказывал, – я попытался найти какое-то объяснение.
– Что, если водку попробовать?
– У меня есть коньяк.
– Говорил, что не пьёшь. Доставай.
И снова для Димы получился керосин.
– Что же мне делать? – расстроился вахтовик.
– Это значит, что пить бросишь. Кто рассказывал про волшебника? Тебе часом никто не говорил: «Хрюндель-мюндель»? Ещё Лене не верил, что волшебство случается! А тут самое настоящее!
– Не понимаю.
– А что тут понимать?! Радуйся! Ты парень что надо. Добрый, сказки сочиняешь! Теперь трезвенник! Женишься, если, конечно, не приноровишься керосин глотать вместо водки.
Проводница заглянула за стаканчиками.
– А у меня цветочек зацвёл. Красивый. Сухой стоял, думала выбросить.
И убежала.
– Заметил, как она на тебя посмотрела? – я легонько толкнул Диму.
– Да, ладно…
– Точно говорю. Девочка симпатичная…
С Димой мы вышли в Москве. Я направился в сторону кольцевой, а он – на Ярославский, покупать билеты до своего Котласа. Так расстались. Хочется думать, что всё у него в жизни наладится.
Через месяц у Миши операция. Хорошо бы поправился… Жаль, что я не волшебник, а то бы в доску расстарался ради такого случая. Но верю, он сам справится. Потому что сильный.
Ещё запомнил взгляд Миши, когда прощались на станции в Глазове. Глаза мальчика улыбались…

ДЕСЯТАЯ ЖИЗНЬ КОШКИ

Глава 1.

«Кандидат наук и тот…»
Нас тогда без усмешек встречали
Все цветы на дорогах земли.

Он вошёл в дверь как-то боком в своих здоровенных аспирантских окулярах. В том смысле, что завёл их еще, когда свои минимумы сдавал. Мама подарила. Я с сомнением перевел взгляд на пиджак, подозрительно блестевший на локтях – одной рукой он обнимал что-то объемистое.
– Ну, здорово уже, однокашник! Как сам? В каком теперь звании? – Я раскрыл объятия. «Хорошо, что хоть сам футболку успел перекинуть поновее».
– Да в том же кандидатском. – Игорь виновато глянул, опустил локоть, и я увидел пластиковый контейнер. – Влад, слушай, подержи кота недельку.
Я к своим сорока с небольшим уже порядком отвык удивляться, а тут щеки будто сами надулись.
– Вот ты даешь! Двадцать лет почти не виделись. Я-то раскатал: посидим, бухнём, повспоминаем. – Улыбался-то я вполне искренне, хотя, что с ним вспоминать – преподов да названия теорем?
И тут он неожиданно просиял, очки блеснули, и другой рукой достал откуда-то бутылку, смотревшуюся весьма прилично.
– Блин, Игорёк! Выйди и зайди, как следует! – Я перехватил у него снаряд, бегло глянув на этикетку, и двинулся в кухню, соображая, что в наличии, и чего докупить, пока не поздно.
Всех вспомнили. Пару человек помянули, не чокаясь. Игорь остался «в науке». Докторскую потихоньку собирает. Преподает, аспирантов тащит. Зовут вроде в частный сектор, но опасается – думает пока. Слушал я его и как-то кисло мне на душе делалось.
– Нуу… А ты как? – Его подвижные глаза замерли за толстыми стеклами. Первый отстрелялся – моя очередь докладывать.
– Я что, чему учили – произвожу код. В последнее время ещё и буквами стал баловаться. – Начал я свою нехитрую исповедь.
– Буквы? – Мне показалось, или очки у него имели свойство подниматься вместе с бровями.
– Ага, статейки пописываю для разных сайтов программерских.
– И тебе за это платят? – Он совсем по-детски изумлялся, очки каждый раз подпрыгивали.
– Прикинь! За код вообще-то платят всё лучше и лучше. Я ж теперь командами рулю уже, не джуниор какой-то. – И карикатурно задрал нос к кухонному абажуру.
– Сениор, значит? – Игорь саркастически хмыкнул. – А за буквы?
– Не бог весть что, но тоже копейка прилипает. Да и отдушина всё же. – Я его, конечно, обманул, но не сильно. Копирайтерские мои амбиции простирались гораздо шире айтишной тематики. – С буквами видишь, какая петрушка. Если взять тот же код, это само совершенство. По крайне мере, мой код. А буквы всегда должны что-то продавать. Вот если бы платили за сами буквы, но это уже совсем иное творчество…
– Это как? – На этот раз очки не только прыгнули, но и вспотели – наверное, выдохнул неудачно.
– Если помнишь ещё, есть такая, художественная литература. – Я широко улыбнулся, но не засмеялся – наоборот: внимательно следил за его реакцией.
– Ой, нет, Влад! – Очки не шелохнулись. – Брось. Её же не читает никто.
– Ты хотел сказать, что ты не читаешь. – Мне не понравилось такое однозначное пренебрежение, хотя я изо всех сил старался не показаться уязвленным. – Но ты прав, художкой не прокормиться.
– Нуу… Ты только не обижайся. – Игорёк расплылся в улыбке и, по всему видать, готовился сказать какую-то пакость. – За собственно код тоже никто не платит, даже за такой совершенный как твой.
Я не стал спорить. «Ты уже прими сначала предложения, пока предлагают, и начни деньги зарабатывать нормальные, а потом поговорим, кому и за что платят, и сколько это стоит на самом деле».
Кота он мне все-таки всучил. «Да вот в командировку опять». Какие у него командировки? Ну, бог с ним, мне не жалко.
С котом, правда, у меня сразу не заладилось. Как только дверь за хозяином захлопнулась, он тут же занял позицию напротив неё под зеркалом. Я еще подумал: «Надо же какая преданность!» Мне простительно было ошибиться. У меня в доме с детства кроме рыбок никакой живности не обитало. Молока-то я ему предложил – «чиста, растопить лёд в отношениях». На кухне, значит, тарелку поставил. Он туда опасливо… Хм, или может важно проследовал. Молоко слизал в момент. «Мне бы такой язык!» И мигом обратно – шасть в прихожую. Короче, там я его и устроил.
Работать он мне не мешал, целыми днями дверь караулил. Каждый вход и выход для меня сопровождался натуральным стрессом. Я живо представлял себе, как отдаю Игорю пустую конуру… Одним словом, я не мог себе позволить по отношению к нему ещё и чувство вины. Наверное, уровень тоски тогда достиг бы запредельных значений.
А потом произошло неожиданное. Звоню Кристине. У настоящего джентльмена, а я себя таковым привык не то, чтобы считать, но, по крайней мере, называл не вслух. Так вот у настоящего джентльмена, не обременённого семейными обязательствами, может же быть несколько знакомых. То есть, таких, с которыми он уже преодолел скучноватые прелести конфетно-букетного... Вот буквально только что преодолел. Эх, если бы эти мгновения можно было продлевать, я согласился бы на любую почасовую. Чтобы в более зрелые стадии ни ногой! Ни шагу на пути к безутешному финалу. Брак-то я не рассматриваю в принципе, а убеждения сильней любой привязанности. Кристина была на тот момент бесспорный «намбаван».
Звоню, значит:
– Крис, привет. Чего-как?
– Владик, чао. – Узнала меня. – Да сегодня шеф нагрузил. Пахала, не разгибаясь. – Она привычно расхохоталась своими хрипловатыми колокольчиками.
«Нагрузил» и «пахала» могло означать, что у шефа случилось несколько встреч в один день, и «бедной Кристиночке» пришлось сварить несколько чашек кофе, то есть столько же раз нажать на кнопку капсульной кофемашинки.
– Так приезжай – отдохнёшь. Отдохнём, то есть. Я тоже сегодня уработался.
– Ой, Влад, сегодня даже не знаю. – Она затянула, загнусавила, и я уже понял, что настоящую причину я не узнаю и, что также верно, Крис сегодня своим зажигательным смехом мою холостяцкую берлогу (боже, какой штамп) не согреет.
– Ну, что у тебя нового? – Она, тем не менее, прощаться не собиралась, а может, ей было неудобно «так сразу».
– Что нового, что нового? – Я оглянулся по сторонам. Уборка, похоже, откладывалась на неопределенный срок. Взгляд наткнулся на кота. – У меня вот кот завёлся.
– У тебя? Кот? – Она аж взвизгнула. Третьяков, ты меня разыгрываешь?
– Да нет. Действительно кот. Приятель оставил подержать. – Я был абсолютно спокоен, не разделяя её возбуждения. Не могу сказать, что сильно расстроился отказом, но прикидывал, чем бы заняться – работать совсем не хотелось.
– Ну, он рисковал, твой приятель! – Она опять засмеялась, а я затосковал. – Погоди-ка. – И она поставила меня на холд.
На холде у неё играло: «О, эти сумасшедшие москвички», и я начал тихонько подпевать. Вот это олдóво так олдóво! По моим подсчетам Кристиночке в те годы было… Да не было её ещё тогда.
– Влад, слышишь? Алё! – Кристина снова ворвалась в трубку. – Я тебя обманула. Я сегодня свободна. Ща буду. Жди. – Трубка отключилась.
«Вот это интересно». Неужели я на пятом десятке начинаю понимать, для чего люди заводят котов?

Глава 2. «Или кот или я»

Знают мыши, знают блохи,
Что с котами шутки плохи,
Пусть теперь узнают псы,
Что сочтены у них часы.

«Не может быть!» Я лихорадочно вспоминал подробности столь нежной любви Кристины к кошачьим, пытаясь одновременно побриться и хоть немного прибраться. Звонок в дверь все равно застал врасплох. Я открыл, но Кристину не увидел. Её миниатюрная фигурка полностью скрывалась за здоровенным пакетом кошачьего корма. Я чмокнул пакет, потом Крис и пригласил их войти.
– Ты, небось, даже еды нормальной животному не купил? – Кристина разматывала какое-то подобие шарфа – наверняка ультрамодное. Лето не баловало. – Угадала, да?
– Мы с котиком, между прочим, неплохо проводим время. У меня отличное односолодовое молоко. – Я церемонно принял шарф, ответив на дебильную гримасу не менее идиотской ухмылкой. – Фермерское, если что.
– А кроме молока, даме будет что-то предложено? – Кристина жеманно подломила запястье и замерла в ожидании особого приглашения.
Я сделал несколько энергичных сумбурно-круговых движений обеими руками на манер мосфильмовских мушкетеров, и дама соблаговолила проследовать. Кот уже каким-то ветром жмурился у неё на руках. «Когда успел?»
– Помимо молока могу предложить пузырики.
– А они достаточно сухие?
– Экстремально! Сам сушил.
– Ну, хорошо. – Она прикрыла глаза. – И льдинку! – Упала на диван, приоткрыла один глаз и опять засмеялась, уже беззвучно. Зверюга мурчал у неё под мышкой.
В холодильнике поближе к полюсу холода – около морозилки, у меня всегда лежит бутылка просекко. В непредвиденных случаях она компенсирует даже «не успел побриться».
Мы выпили, и я потянул ее к себе. Кот, переместившийся к тому времени к ней на колени, заворчал. «Нормально. Этот подкидыш уже обладает моей девушкой … В то время, когда я только делаю безуспешные попытки». Попытка и впрямь оказалась неудачной, поскольку Крис решила выдать одну из своих коронок:
– Погодите вы целоваться, гражданин. Сперва развлекли бы даму разговором. – И давай меня по рукам своими крохотными ладошками. Глаза на выкате, морда уткой.
Попробовал отшутиться:
– Да ладно, мож, потом?
Но не прокатило. Эта вдруг завопит, как заполошная:
– Аааа! Нет! Стоп!
Я, уже чуя очередную сумасшедшую идею, про себя молю: «Только бы не переться никуда на ночь глядя».
– Мне же кино насоветовали вот-такенское! Включай, пару серий успеем, там короткие. – Она разворачивается к телевизору, сгружает кота рядом на диван и начинает ему начесывать.
Я опять испытываю зависть к существу низшего порядка, но устроившемуся, очевидно, лучше. Крис оборачивается ко мне и с милой улыбкой помахивает пустым бокалом.
Что мне оставалось? Кот занял почетное место по правую руку принцессы. Я был удручен. Фильм тоской сводил зубы. Я медленно съехал с дивана на ковёр и прислонился головой к колену Крис. Тут же почувствовал её холодные пальцы в своих редеющих волосах. «Удостоился. Ну, хоть так».
Дальше было два часа ада. Посмотрели мы конечно не две, а я уже потерял счёт этим сериям. И в каждой одно и то же: два старпера обсуждают всякую хрень – наркозависимость, похороны, простатит. Как это можно смотреть? Кристина при этом хохочет, то и дело наклоняясь ко мне:
– Ну как тебе? – Видно, что ей прямо невозможно, как хорошо.
– Да, прикольные старикашки. – Я изображаю уравновешенный восторг, т.е. растягиваю губы пошире и фиксирую. Моя улыбка на этот вечер.
Закончилась очередная серия, а вопроса не последовало. Я потряс колено, поднял глаза. Спит. Осторожно поднял её, даже не потревожив главного персонажа. Но он все равно вскочил. Потащил было в спальню, но тут она проснулась:
– Подожди. Чем кончилось?
Я в недоумении застыл. Признаться, что благополучно пропустил мимо глаз и ушей практически всё, начиная с восьмой минуты первой серии… Это означало бы испортить вечер бесповоротно.
– Ну и рожа! – Крис звонко рассмеялась и скользнула своими холодными пальцами мне под рубашку. От неожиданности я издал нечто гортанное и чуть её не выронил.
Рухнули мы на тот же диван. Задышали, засопели, освобождая друг дружку от лишней одежды.
Мельком бросил взгляд на кота. Тот кубарем скатился с дивана, но и не думал никуда валить. Он напряженно следил за каждым нашим движением.
Впервые в жизни я делал это под наблюдением. Не то, чтобы мне не понравилось – с Кристиной так вообще не бывает, но повторять в той же компании я бы не стал. Кота из кадра убрал бы, как минимум. Всё было на грани реальности в тот вечер: кот, фильм про старичков, под который я чуть было не заснул. А Крис, похоже, выспалась. То ли я поправился и стал больше, то ли она уменьшилась в размерах. Я обнимал и гладил её, и мне всё казалось: она теряется в моих огромных неуклюжих руках, истончается и тает прямо на глазах. При этом двигалась она так быстро и порывисто, что я никак не поспевал – она, казалось, всё время ускользала из моих объятий, буквально выкручиваясь и издавая звуки, от которых не только голова шла кругом, но всё вокруг заворачивалось гигантской воронкой.
Неподвижным оставался лишь наш безмолвный стражник. Его присутствие в темноте выдавали два внимательных пятнышка, тускло отсвечивающих жёлто-зелёным.

Продолжение следует...

Целиком весь рассказ можно найти на ЛитРес по ссылке

СКАЗКА О ЦАРЬ-РЫБЕ

«Человечество обновится в саду
и садом выправится – вот формула».
(Ф.М.Достоевский)

Жил в Тверской губернии, недалеко от истока Волги, дедушка Саша. Он знал много сказок и легенд. Иногда дети из соседних деревень приходили к нему в гости, чтобы послушать удивительные истории. И вот однажды рассказал он им сказку о Царь-рыбе и Коршуне.
– Люблю я, – говорит, – на утренней зорьке рыбку половить. Вот сижу я один раз на берегу озера и вижу диво-дивное – возникает на небе чудесный образ как бы большой золотой рыбки – вуалехвоста. И похож он на Царь-рыбу, о которой мне еще прадед рассказывал. Она дарит людям хорошие мысли и направляет их на правильный путь. Вот выплывает она как бы из озера и парит над ним, осеняя своими пышными плавниками и хвостом. Рыба красоты необыкновенной! Переливается разными цветами и такой добротой и радостью наполняет все кругом! Взмахнула плавниками – и стали просыпаться птицы, рыбы, водные лилии раскрыли свои лепестки, петухи запели – кто громче… И сердце мое наполнилось радостью неописуемой!
Вот и вороны проснулись. Закаркали о чем-то тревожно. Вижу – в небе Коршун появился и слышу тихий такой разговор. Сказал Коршун Рыбе:
– Я в небе хозяин, а твое место в воде. Зачем ты вторглась в мои владения?
– А я посланница другого неба, которое гораздо выше твоего. Я прилетаю из Божьего царства, когда людям становится особенно трудно. Когда они сбились с пути и потеряли надежду на спасение. Я даю им силы и путеводную нить.
– И какой же путь ты им предлагаешь? Пути и надежды определяю здесь я! Убирайся вон!
Потом он стал произносить какие-то заклинания и обращаться к своему богу, чтобы он тоже превратил его в облако, помог воздействовать на людей и таким образом победить Царь-рыбу. – Смотрю, – говорит дед Саша, – и вправду темное облако появилось. И снова слышу:
– Я лучше знаю что нужно человеку! Твой Бог учит постоянно преодолевать какие-то трудности, а я проповедую комфорт и удовольствия! Я покажу людям, как можно добиться всего и сразу без особого труда, а уж за ценой они не постоят…
– Но ведь это часто бывает за счет других.
– За счет «лузеров»? В топку их! Они недостойны жить на земле. Вот тогда-то, наконец, и наступит благоденствие!
От этих слов заволновалась Царь-рыба и стала больше походить на сфинкса:
– Но ведь есть воля Божья о нас, чтобы мы научились любить и помогать друг другу; уклоняться от зла и творить благо; сеять разумное, доброе, вечное… А уж кто чего достоин – Ему решать.
– Ха – ха – ха! – сказал Коршун, – кому оно нужно, твое доброе и вечное? Мы живем только здесь и сейчас! Надо брать от жизни все. Воля Божья… Ну уж нет! Отныне здесь будет моя воля!!! Вот только подзаряжусь от солнца, чтобы быть похожим на тебя и мне больше доверяли. Я почему-то имею не лучшую репутацию среди людей.
– Ну что ж, ты свободен в своем выборе, как и люди. Посмотрим, что будет дальше…
С этими словами Царь-рыба стала удаляться. На прощание она взмахнула волшебным покрывалом и улетела в свое Царство.
А Коршун в виде облака и в самом деле стал заряжаться от солнца. После подзарядки посланник темных сил полетел в деревню со своей проповедью.
А там как раз было собрание, и люди решали, что тяжело им здесь жить. Техника и горючее стоят очень дорого, а где им взять такие деньги? Работа в сельском хозяйстве получается себе в убыток. Что же предпринять?
А Коршун радуется про себя: «Думайте, думайте, дурачье деревенское! Долго я старался выжить вас отсюда, простофили. Без вас здесь будет вольготнее. Все будет мое, а не ваше». И он начинает потихоньку воздействовать на их мысли…
– Не выжить нам здесь, – говорили на собрании, – недавно построенную современную ферму разрушили, дорогу испортили лесовозы, да и школу вот закрывают…
– А может все вместе попробуем изменить ситуацию? – предложил молодой тракторист, – придумать как можно заработать?
– Без помощи нам не обойтись, а ждать ее неоткуда. Да и хлопотно это… Легче в город уехать…
А в городе жизнь бьет ключом! Работа не пыльная – в охране. Ну, правда,… иногда пострелять приходится… Тогда у Коршуна еще больше энергии появляется…
Опустели деревни, покосились дома-сироты, поля бурьяном заросли… И деду Саше тоже пришлось уехать в город, к дочери.

А в деревне его дом начал уже было на бок заваливаться, но сын его выправил, подремонтировал, крышу перекрыл, печку новую сложил своими руками и решил пожить немного на родине своих предков и понять: как же так? Раньше люди жили здесь даже без электричества. Было трудно, уставали, но на деревенских праздниках весело и многолюдно… Детей было много, население росло… А теперь о какой семье в малогабаритке спального района можно говорить? В наши дни даже одного ребенка трудно воспитать и уберечь от погибели. Чем дальше человек от земли, тем депрессивнее. Трудно не впасть в уныние, не имея почвы под ногами, уголка, где бы ты был хозяином…
У Ф. М. Достоевского есть слова: «…Если хотите переродить человечество к лучшему, почти что из зверей поделать людей, то наделите их землею – и достигнете цели». Дедушка Саша соглашается с ними. «Да, – вздыхает он, – иногда что-то вдруг защемит в груди и неудержимо потянет на родину, в свой дом… Вот и внук все просится в деревню: на простор, на речку, где иногда… на рассвете… появляется Царь-рыба и дарит людям спасительные мысли…»
Помоги нам, Господи, обрести путь истинный и спаси Отечество наше. Аминь.

P.S. Посмотреть эту видеосказку с реальными героями вы можете на канале автора на YouTube

ПОДАРОК

В чат пришло сообщение. Этот Moody не дает покоя уже второй месяц. Он упорно требует личной встречи. Ха! Лично встречалась c мужчиной еще…
– Черт! А когда она была? Сколько лет назад? – Дина задумчиво смотрела в экран и разговаривала сама с собой.
Пишет, что устал от виртуального секса. Подавай ему Дину. А если у него SARS2060?
Иногда она просыпалась с ощущением, что каждый новый день – подарок. Но чаще, это было ощущение беспросветной пустоты.
Женщина проверила правильно ли заряжено оружие и на месте ли газовый баллон. Надела спецмаску с прорезями для глаз, и вышла на улицу.
Дина ходила только из дома на работу и обратно. Остальное – незачем и опасно. В округе снова появились термодактили. Они шли на эмоции от тел, особенно на страх. Вчера один спрыгнул на Дину с дерева, она прострелила существу голову. Другой – бросился навстречу, но подготовленная жертва ослепила термодактиля из газового баллончика, следом прострелив шею.
Дина добралась до работы, где ей помогли облачиться в рабочий костюм и она прошла в хирургическое отделение.
Предстояла сложная операция.
Женщина привыкла к открытым ранам и сломанным костям.
– Начинаем! – Она никогда не выказывала эмоций.
«Ледяная стерва» – с восхищением и одобрением говорили в больнице. Когда-то давно, еще в детстве, Дина многое чувствовала, ее эмоции в течении дня менялись. Она могла начать утро с танца и смеха, а закончить день слезами.
Но когда подросла, эмоции стали роскошью, и проклятием. Нет эмоций – тебя тяжелее обнаружить термодактилю.
Дина долгое время тренировала чувства, и с помощью внешних воздействий (лед, искусственная жара, боль, страх) и внутренних воздействий (медитация, таблетки). Постепенно все, отошло на второй план, а затем в одно утро, «ледяная» проснулась, ничего не ощущая.
Это помогало в работе хирурга. Многочасовые операции стали проходить легче для нее.
Когда Дина вышла из здания, к ней подбежал ребенок.
Живой человечек лет пяти, без сопровождения. Самое странное событие за много лет.
– Мама показала пальцем на это здание и сказала зайти в него.
– А где мама?
Мальчик показал. Дина завела его в здание, посадила на стул и приказала ждать.
Быстро побежала в заданном направлении. Посреди улицы лежала израненная, но еще живая девушка. Следуя всем пунктам «Протокола о помощи после нападения термодактиля», хирург набрала все соответствующие службы и дождалась помощи. Вместе с пострадавшей их доставили в операционную.
Когда через восемь часов она спустилась к проходной, ребенок сидел на том же месте.
– Маму спасли?
– Ты мужчина, должен держаться. Ее больше нет.
– Он улетела на небеса, в космос?
– Да, выходит так.
Она вывела парнишку из больницы, и он пошел с ней.
– «Что мне следует сделать с чужим сыном? – думала Дина, – Позвонить в соответствующие службы и тогда он попадет в приют».
Она представила ярко картину, как Малыш плачет у окна. Ручки распластались по стеклу. Нос прижат к ледяной глади. Мальчик будет ждать, когда за ним придут. Давно забытое чувство внезапной жалости нахлынуло волной. Дина аж приостановилась на секунду, чтобы ухватить Малыша. Он твердо взял ее за руку. Она с удивлением поняла, что это не она, а он сейчас ее ведет. В другую сторону.
– Пошли, мне надо домой!
На пороге дома, она замешкалась: странно входить в чужую собственность без разрешения. Видимо, его матери стало плохо внезапно. Она выбежала с Малышом и не закрыла двери.
– Вы с мамой жили одни?
– Да. Вот смотри какие у меня игрушки.
Он принес гору всяких машинок и Дина с ним рассматривала каждую. Раздумывала, как и что дальше.
– У твоей мамы болело сердце или что-то еще? Почему она без оружия вышла из дома?
– Да, сказала, болит. Я нашел телефон, но он был разряжен. И мы вышли из дома. Соседи все попрятались, она стучала, но ей не открыли. Мама легла на землю и показала, куда бежать в больницу и звать помощь.
– Пойдешь ко мне в гости?
– Я очень сильно хочу полежать.
Малыш опустил голову ей на колени и обнял руками за талию.
– Мне страшно. Спой песню «Межгалактический полет и ветра свист в ушах».
– А ты любишь все про космос?
– Да, спой, мама пела мне всегда.
Дина укачивала и пела, рассматривая упрямую складку между бровок, и давно забытое чувство теплоты накрыло женщину с головы до пят. Нежность, вот как называется это чувство. Она вспомнила название.
– Спи. Я все придумала, ты будешь моим сыном, Малыш. И если захочешь, станешь хирургом, как я. Всему-всему тебя научу. А вообще может, черт побери, и космонавтом? Не отдам я тебя никаким спецслужбам по надзору семей. Будем вместе.

ЖУЧКИНА ВЕРНОСТЬ

Это лучший из запахов –
запах моего хозяина.
Владимир Валуцкий, киносценарист

Подарили бабе Кате щенка. Крохотного, слепого, ярко-рыжего пушистика.
У Гавриловых, что жили неподалёку, неожиданно ощенилась их старая дворняга. Вот и решили они порадовать соседку: «Будет тебе, баба Катя, звоночек!»
И на удивление всем – случилось чудо. Расцвела наша баба Катя, посветлела, подобрела. Не узнать стало теперь всегда озабоченную, угрюмую, молчаливую женщину.
Жила она одна в большом добротном, когда-то шумном доме. Дочь Лидия и любимые внуки, конечно, бывают у неё, но не часто. Живут они не далеко, да и не близко, километров за сто, в городе.
После смерти мужа стало совсем одиноко. Прожили Катерина и Степан вместе почти полвека, притёрлись, сроднились, срослись.
Умер её Стёпа легко, не мучая долго ни жену, ни себя. Запомнила она их последний вечер навсегда. Лежит Степан, уже больной, в постели. Как обычно, принесла ему баба Катя ужин, наклонилась, чтобы поставить на тумбочку. И вдруг… почувствовала крепкое-крепкое объятие. Словно током её пронзило, как в ранней молодости, в пору их влюблённости.
Баба Катя от удивления чуть было не опрокинула тарелку с едой: «Стёпа, ты чего?»
А он так на неё посмотрел, будто собрал воедино все свои спрятанные далеко в глубине сердца нежность, любовь, ласку – все добрые чувства, которые очень редко проявлял в течение обыденной каждодневной их семейной жизни. Посмотрел тепло, прямо в глаза своей жене и сказал как-то с восхищением:
– Какая ж ты, Катька, у меня красивая баба!
Катерина так и застыла от неожиданной ласки и признаний мужа.
А Степан медленно повернулся к стене, сделал глубокий прерывистый вдох и затих навечно.
С тех пор и баба Катя погрузилась в долгое молчание. Ходила, словно тень, по дому, любимому их дому, заботливо обустроенному совместно с мужем. А выйдет во двор, там тоже ни души. Не слышно стука Стёпиного молотка и бранных его слов, частенько вылетающих, то ли на самого себя, то ли ещё на кого, неизвестно.
Катерина, по характеру всегда была боевая, энергичная, работящая. Не скажешь, что весёлая, но остра на язык. Нередко от неё доставалось и мужу, и детям, и соседям. Старожилы помнят, как Катя «зажигала» на вечеринках, любила петь и танцевать. Тогда-то и приметил её Степа и полюбил симпатичную девушку с толстой, длинной косой и тонкой, осиной талией.
А после смерти Степана Катерина словно дала обет молчания.
И вот в жизни у неё появился пушистый дружочек-звоночек. Назвала она его Жучка, просто, что на ум пришло.
Теперь нашу бабу Катю было не узнать. С утра и до вечера она разговаривала со своей Жучкой. Учила Катерина щенка-несмышлёныша есть, пить, ходить, в первые дни поила молоком из бутылочки с соской. Купала его, как ребёночка, приговаривая какие-то нежности.
А Жучка быстро привыкла в бабе Кате, отзывалась на её ласку. Она стала настоящей живой тенью своей хозяйки. Бежала за ней в магазин и, как дитя малое, ждала у двери, когда баба Катя выйдет и угостит её вкусненьким печеньем или мороженым. Вместе они возились во дворе, ухаживая за цветами, вместе отдыхали на деревянной расписной скамеечке, вместе обедали и ужинали. Жучка научилась тонко различать все интонации бабы Кати, движения и её настроение. Бывало, что и обижалась Жучка, когда, расшалившись, слышала от Катерины бранные слова.
Но одно твёрдо знала эта маленькая миленькая собачка и понимала своим недюжинным умом, что никогда не предаст свою строгую, но добрую хозяйку.
Баба Катя полюбила Жучку ещё сильнее и привязалась к ней, когда однажды её осенила удивительная мысль. Как-то сидя в сумерках у окна и глядя то на разлёгшуюся на коврике Жучку, то на портрет мужа, она вдруг подумала, что душа её Степана переселилась в этого чудненького, рыжего, как борода Стёпы, щеночка, чтобы быть всегда рядом с нею. От такого неожиданного озарения защемило сердце у Катерины, и она расплакалась. Слёзы сами лились, без её ведома, будто переполнилась внутри неё невидимая сердечная чаша.
А Жучка росла и всецело исполняла свою, теперь уже неземную роль – радовала и оберегала хозяйку.
Она была в точности звоночком. Стоило кому-нибудь приблизиться к их калитке, Жучка, как и подобает настоящему сторожу, тут же заливалась своим неокрепшим щенячьим лаем, действительно похожим на трель звонка.
День ото дня Жучка становилась краше. Пухленькие бока покрывались густой гладкой шёрсткой. Глазки становились всё зеленее и лукавее. Но главным достоинством Жучки был её хвост. Он стал пушистым и рыжим, как у настоящей лисички. Да и мордочка собаки, всем на удивление, напоминала лисью. А может, и были у неё в роду эти рыжие и хитрые бестии?
Потому как лаяла Жучка не просто, подобно обычным дворняжкам, а избирательно. Она, как настоящий дозорный, всегда была на посту: очень внимательно наблюдала из своей конуры в глубине двора за происходящим вокруг. Если человек или какие-нибудь животные – коровы, собаки, кошки – проходили мимо, собака понимающе, молча провожала их взглядом своих острых хитрых глаз. Но стоило человеку подойти к калитке и открыть её, то Жучка тут же заливалась своей трелью. Тогда и баба Катя узнавала, что это пришли точно к ней, и спешила выглянуть в окно или выйти навстречу.
Так пролетело короткое лето, и плавно прошелестела тёплая осень.
С наступлением холодных, ненастных дней баба Катя приболела и совсем слегла с радикулитом. Сказались тяжёлый труд в колхозе, да и возраст. Она всё реже стала выходить во двор, разве что покормить Жучку.
Дни становились всё холоднее и короче.
Как-то в один из таких зимних снежных дней забежали во двор к бабе Кате местные мальчишки. Жучка помнила их с детства. Скучавшая, она обрадовалась, стала играть с ними и вприпрыжку бегать за мальчиками. И, видимо, очень понравилась одному из них, шкоде-Дениске, что он решил забрать её домой. Быстро спрятав Жучку себе под куртку, он незаметно убежал.
Баба Катя не сразу и спохватилась, что нет её Жучки во дворе.
А Дениска, радостный своей находкой, принёс собаку домой. Но тут же встретил строгий взгляд отца, который сказал: «Никаких собак! Учёбу забросишь!». Как ни уговаривал его сын, отец не соглашался. И, немедля, предложил собаку знакомому, который привёз им мебель из города.
Водителю оказался кстати такой сторож для его склада на рынке, он и увёз собаку к себе.
И началась у Жучки новая жизнь. Суровая жизнь. Теперь она жила у ворот склада на городском рынке в огромной, слегка покосившейся будке, которая досталась ей по наследству от предыдущих «жильцов». Хозяев у неё практически не было. Водитель, что её привёз, был постоянно в разъездах, да и, похоже, забыл он про несчастную дворняжку. Кормили собаку всегда разные люди, в разное время и чем придётся. В лучшем случае, кто-нибудь из жалости подкинет кусочек колбаски, оставшийся от обеда, да нальёт водички. От весёлого звонкого лая маленькой Жучки ничего не осталось. Теперь это был ленивый, с хрипотцой из-за постоянного холода и голода полулай-полурык. Жучка, выросшая в ласке и тепле, никак не могла привыкнуть к тому, что никто её не погладит, не посмотрит на неё и даже не назовёт по имени. Почему-то все вокруг про неё говорили «сучка», словно не выговаривали букву «ж». Жучка скучала, худела, дурнела. Её пушистая рыженькая шёрстка стала выглядеть грязно-коричневой. Ту, прежнюю ласковую собачку уже с трудом было узнать. Она даже озлобилась от такой собачьей жизни. Прибегали к ней в гости другие местные рыночные собаки, безликие и злые, которые не прочь были украсть у Жучки и без того её скудный обед. Многие из них, похоже, были когда-то породистых кровей.
Но, к сожалению, жизнь подворотен и подземелий не щадит своих обитателей.
Часто долгими зимними ночами Жучка протяжно скулила под аккомпанемент снежной метели.
Можно утверждать, что не бывают у животных чувств, одни лишь инстинкты. Можно спорить о наличии или отсутствии у них памяти, но, всё же, в каждом правиле есть исключения. И думается, что наша Жучка была таким исключительным созданием.
А баба Катя почти всю зиму пролежала, не сказать, что больная, но и не здоровая. Теперь часто к ней наведывались её родные, помогали, ухаживали. Все спрашивали про Жучку, но баба Катя не знала, куда же она могла убежать. И сама очень расстраивалась, когда заходил разговор о собаке.
Шло время. Весной, с наступлением тёплых дней баба Катя стала оживать вместе с природой.
Распускающаяся зелень как признак новой жизни и свежий воздух, особенный в первые весенние дни – с запахом земли вперемежку с парящим настоем молодых терпких степных трав – это настоящее лекарство.
Теперь частенько баба Катя выходила во двор, чтобы погреться на солнышке. Силы стали возвращаться к ней. Солнце с каждым днём ярче, дни теплее – и всё это вселяло надежду.
И вот в один из таких добрых дней приехали к бабушке внуки и дочка Лида. Баба Катя заметила какое-то их особое радостное возбуждение.
И вдруг… Неведомо откуда появившийся рыжий пушистый комочек с огромной скоростью кинулся к её ногам. В лучах солнца он напоминал яркую заводную игрушку.
Но комочек-то оказался живым. Баба Катя поняла это, когда услышала звонкий родной лай: «Неужели это Жучка?!». Даже от одной этой мысли у бабули затрепетало сердце.
Жучка от избытка чувств… прыгала, кувыркалась, как настоящий цирковой акробат, каталась по земле, ловко переворачиваясь с боку на бок. От этого возбуждения её рыжий хвост, как маятник, мелькал из стороны в сторону. Подпрыгивая и виляя хвостом, собака пыталась мягко лизнуть руку бабы Кати, как будто бы извинялась за своё долгое отсутствие.
А баба Катя? Придя в себя от изумления, она, словно сказочные царицы, вышла из молодильной реки. Лицо оживилось, глаза засияли, спина выпрямилась. Она снова почувствовала себя прежней – здоровой и энергичной.
Быстрыми, суетливыми движениями слабых ещё после болезни рук, боясь упустить или снова потерять, схватила она своего рыжего звоночка и с невероятной нежностью прижала к себе.
Когда все успокоились, Лидия за чашкой чая рассказала маме, как всё произошло.
Весенние деньки, томившиеся в ожидании своей небесной очереди, стремительно ворвались, чтобы обрадовать всех настоящим праздником солнца и тепла. На рынке стало многолюднее. Шумная базарная жизнь вновь возвращалась к горожанам, а ближе к лету и вовсе забурлила.
Жучка теперь постоянно ощущала неуловимые, а с весной обострившиеся запахи родного дома, которые сохранились в её памяти. И вот в один из таких тёплых дней, когда Жучка, пригревшись на солнышке, снова грезила, ей явно почудился запах. Такой знакомый и родной. Она вдруг встрепенулась, стала оглядываться по сторонам и бегать вокруг склада, пытаясь понять, откуда идёт этот запах её хозяина.
И вдруг… неподалёку она увидела знакомую фигуру, узнала её! Сердце бедной собаки готово было выскочить.
Лидия приехала на рынок, чтобы купить овощи и фрукты. У одного из прилавков она рассматривала товар и, чуть было, не потеряла дар речи от испуга. Прямо на неё с огромной скоростью летел какой-то лохматый пёс.
Приблизившись к женщине, собака резко остановилась и стала её жадно обнюхивать, кружиться вокруг неё и жалобно скулить. Продолжалось это довольно долго. Такая интересная сценка привлекла внимание и удивила всех окружающих. Лида, сначала испугавшись, но потом, видя странное поведение собаки, внимательно стала её разглядывать, пытаясь понять, что же происходит.
И, о, Боже! Она тоже узнала мамину собаку.
– Жучка, это ты? Неужели это правда? Жучка!
Этих нескольких слов и доброго взгляда было достаточно для того, чтобы собачье сердце вконец поверило в чудо. Уже не было той несчастной грязной рыночной собаки! Она засияла, запрыгала от радости, пыталась коснуться руки женщины, как бы говоря:
– Да-да, это я! Забери меня отсюда! Возьми меня с собой! Прошу!
Конечно же, так и случилось.
Женщина привела Жучку домой, искупала её, причесала, накормила и приласкала. Прошло несколько дней. Наша Жучка превращалась в красивую собачку с рыжим пушистым хвостом, как и прежде.
Отогрелось и Жучкино сердце. Лишь в её умных зелёных глазах и в глубине собачьей верной души всё же осталась печаль и печать от холодной зимы.

ОПЕРАЦИЯ BLACK BAG

(отрывок из трилогии политического детектива
о современной работе разведки)

В молодости Евгений Соколов являлся сотрудником КГБ, работающим под прикрытием советника по экономике в советском посольстве в Лондоне. В 90-е годы его судьба кардинально меняется вместе с политическими изменениями в нашей стране. Он вынужден вернуться в Россию, а его жена Лена не захотела покидать Британию. Их сын Миша остался с мамой.
По прошествии лет известный ученый-экономист, банкир и олигарх Соколов в ранге агента влияния возвращается в Лондон. Здесь он встретился с уже взрослым сыном Михаилом. Отец решил заняться его воспитанием.

Однажды, когда Евгений Михайлович сидел в своем кабинете, к нему зашел сын Миша. Со времени приезда отца в Великобританию они уже несколько раз встречались, но все как-то мимолетно. Обстоятельно поговорить с ним пока не получалось – юноша явно избегал Соколова.
Михаил был миловидным сероглазым долговязым, немного неуклюжим молодым человеком с беспорядочно взлохмаченными волосами на голове. Он был одет в свитер, джинсы и кроссовки.
– Hi, Daddy! – Миша вел себя демонстративно развязно.
Он развалился в кресле, выставил вперед свои длинные ноги и широко развел колени в стороны.
– Мама сказала, что ты еще помнишь о моем существовании, – он покачал коленом из стороны в сторону.
– Знаешь, Михаил… давай договоримся, что мы не будем повторять вслед за женщинами их пустые разговоры. Неплохо было бы взять за правило руководствоваться собственным мнением.
Сын старался выглядеть невозмутимым. Но Евгений Михайлович еще во время своей молодости под руководством майора Балашова изучал психологию поведения человека. И сейчас по характерным жестам – почесывание виска и суетливое покручивание пуговицы – он легко вычислил, что Миша смутился.
«Ого! Еще не все потеряно!» – довольно отметил он про себя.
– Да, Михаил, я тебя, конечно, помню. И действительно хочу с тобой очень серьезно поговорить.
– Well, Daddy, – Миша снова покачал коленом из стороны в сторону.
– Михаил, я не буду с тобой дискутировать о твоих взглядах на жизнь. Думаю, что мне их не понять. Что поделаешь, отцы никогда не понимали своих детей. Равно и наоборот. Я имею свою шкалу нравственных ценностей, которая вряд ли тебя заинтересует. Поэтому, ввиду явной бесцельности, я тоже не буду тебе ее излагать.
– Ого! Это что-то оригинальное. Честно сказать, я ожидал от тебя, отец, совсем других слов.
Михаил поменял позу, сел в кресле повыше. Это означало, что он проявил интерес к разговору. И Евгений Михайлович понял, что выбрал правильную тактику разговора. Начни он сейчас занудно воспитывать сына, учить его жизни – никакого результата он точно не получил бы.
– Ты ожидал что-нибудь нравоучительное? Не беспокойся, оно скоро будет. Но в приложении к твоему будущему.
Он присмотрелся к сыну повнимательнее. Унаследовал ли он что-нибудь от своего отца? Внешне – да, пожалуй. Наверное, когда-то и он был таким же сероглазым молодым бунтовщиком. Пусть не таким долговязым, но, наверное, таким же внешне неуклюжим.
Правда, заметил Евгений Михайлович, Миша не питал слабость к модным прическам, как он когда-то. Свой высоко уложенный волной начес на голове студент Женя Соколов носил с гордостью. А когда мода на мужские прически изменилась и на смену начесам пришли длинные волосы, Евгений одним из первых стал копировать прически музыкантов Beatles. Рассказать сейчас об этом Мише – он, пожалуй, не поверит! Дети слабо представляют себе, что их родители тоже были когда-то молодыми.
– Я, как ты, Михаил, наверное, уже знаешь, имею в Лондоне довольно большой бизнес строительных материалов. Но я не собираюсь останавливаться на достигнутом, и в самое ближайшее время предполагаю расширить сферу приложения своих деловых интересов, распространять их на другие области деятельности. Буду развивать финансовое направление, может быть, торговлю. Ну, и так далее... Даже средства массовой информации.
– Да, мы с мамой… – начал говорить Миша, но тут же спохватился. – То есть, я!… Я не ожидал, что ты так развернешься. Помнится, ты не очень-то стремился стать богатым. Но если уж стал, то мог бы купить маме квартиру и получше, чем та ее халупа. Эту, я так понимаю, ей не видать как своих ушей.
– Хм… Приятно поговорить откровенно. Ты уже давно не маленький, Михаил, и все понимаешь правильно. Как это ни печально, но в нашей жизни главенствует расчет. Наивно ожидать падения манны небесной. Все надо зарабатывать, Михаил, своим трудом. Твои мама и бабушка сейчас отлично трудятся на наше общее семейное дело и за свое похвальное усердие получают вполне адекватное вознаграждение. А со временем, я полагаю, их старания не останутся без должной дополнительной компенсации. Думаю, существенной.
Он встал, прошелся по кабинету.
– Точно так же я намерен в дальнейшем поступать и с тобой. Я задумал для тебя, Михаил, большое дело. Но не надейся на легкую жизнь. Прежде, чем тебе обломится хотя бы один лишний фунт стерлингов, я спущу с тебя семь шкур. И вообще, об этом можно будет говорить в очень отдаленной перспективе. Только тогда, когда я буду уверен, что мои усилия будут не напрасны. Я ясно выражаюсь, Михаил Евгеньевич?
– Ну-ну… Я слушаю, Daddy! – сын недоверчиво положил ногу на ногу.
– Я буду краток. В моих планах сейчас стоит покупка одной газеты в Лондоне. Сделка находится уже в стадии завершения. Ты войдешь в состав правления. В перспективе у тебя будет возможность стать генеральным директором, а впоследствии и полным владельцем издания. Но не обольщайся, на это я решусь только тогда, когда ты выполнишь мои условия. А они простые. Во-первых, ты прекратишь болтаться без дела и закончишь, наконец, колледж. Сразу отмечу, что это требование продиктовано отнюдь не отцовскими воспитательными устремлениями. Все гораздо проще. Мне нужны грамотные, высококвалифицированные управляющие. Расчет, Михаил!... И во-вторых… Прямо с завтрашнего дня начнешь работать в газете так, что я смогу быть уверенным в том, что это новое направление моего бизнеса находится в надежных руках.
Миша молчал. Он выглядел ошарашенным, даже чуть привстал и снова сел.
– Повторюсь. Даже не мечтай, что ты очень скоро станешь мультимиллионером. Хорошо уже будет, если нам удастся хотя бы просто выжить в этой волчьей стае медийных магнатов.
– Daddy, но я… Я совсем не знаком с издательской деятельностью... – засомневался было Михаил.
Отцу было достаточно посмотреть на него, удивленно нахмурив брови, как Миша заговорил совершенно по-другому.
– Хорошо, я попробую! – сказал он уверенно, решительно. – Мне просто нужно какое-то время, чтобы вникнуть в это новое для меня дело.
«Целеустремленности у тебя хватает. Это отлично!» – снова про себя похвалил он сына. Евгений Михайлович все больше узнавал себя в сыне.
– Отлично! Все в твоих руках, Михаил. Я даю тебе хороший шанс, какой выпадает далеко не каждому. Но если ты не оправдаешь моих надежд… я акцентирую, моих деловых надежд – то ты не только не получишь ничего, но и потеряешь все, что я сейчас даю тебе… авансом. А даю я тебе следующее. В ближайшие дни ты из студенческого кампуса переселишься в отдельную квартиру. Пока она будет съемной, собственную надо еще заработать. Далее. Я открываю тебе счет в банке и выделяю кредит на некоторую сумму денег. Так сказать, подъемные.
Михаил заерзал.
– Но не для пустых трат, – Евгений Михайлович сразу же жестко предупредил сына, – а для того, чтобы ты оделся соответственно своему новому общественному положению и смог вести достойный образ жизни. А про своих пустых студенческих приятелей забудь. Ты должен осознать, что поднимаешься на другой уровень. Переходишь в другую социальную группу и становишься без пяти минут средним классом. У тебя должны быть либо равные партнеры по бизнесу, либо подчиненные наемные сотрудники. В круг твоего общения допускаются только настоящие друзья. Если таковые у тебя имеются, конечно. Да, это достаточно суровые требования. Но такова жизнь, ничего не поделаешь. Надо когда-то порывать с твоим сильно затянувшимся беспечным детством.
Евгений Михайлович продолжил инструктаж.
– Мы будем регулярно встречаться, и я буду выслушивать твои доклады. Это не родительский контроль, а отчет наемного менеджера своему работодателю. Я буду вкладывать деньги, а они требуют постоянного контроля. Кстати, запомни этот первый постулат бизнесмена. Неустанный контроль за своим капиталом. И вообще, считай, что я начал твою стажировку. Теоретические знания, получаемые в колледже, требуют закрепления на практике.
«Что ж? На сегодня, пожалуй, хватит, – подумал он и даже засомневался. – Не переборщил ли я?»
– Михаил, позволь на прощание дать тебе один небольшой совет. Это касается твоих манер и твоего внешнего вида. Посмотри на меня, пожалуйста.
Евгений Михайлович в своем кресле сполз вниз, выставил вперед колени, широко их развел и стал покачивать одной ногой.
– Как? Прикольно? Я, Михаил, употребил молодежное словечко, распространенное сейчас в России. Это очень содержательное слово, оно может заменять многие другие прилагательные и означать все что угодно!
Миша удивленно смотрел на отца.
– Тебе нравится мое поведение? Не очень? На самом деле я просто постарался скопировать твой внешний вид. Я не осуждаю его, но вынужден констатировать, что с таким расхлябанным юнцом серьезный человек вряд ли захочет вести деловую беседу.
Евгений Михайлович снова сел нормально, с ровно выпрямленной спиной.
– Отсюда делаем следующий вывод. Тебе надо серьезно поработать над собой. Изменить одежду, прическу, манеры, жесты. Вот тебе для начала одна полезная книга, почитай на досуге. Сразу предупреждаю, что это будет непросто. Не обижайся, Михаил, но ты элементарно невоспитанный молодой человек. Причина понятна: тяжелые последствия засилья в семье женского обывательского примитивизма. Манеры поведения закрепляются в сознании человека в самом раннем возрасте, и тут тебе явно не хватило участия другой твоей бабушки, моей мамы. Она простой школьный учитель и удивительно интеллигентный человек. Итак, будет очень трудно. Но не сдавайся, эта задача тебе вполне по силам. И речь! Надо изменить твою речь. Эта задача еще серьезнее, потому что она потребует гораздо больших усилий. Но при сильном желании можно одолеть и ее. Для начала попытайся изменить манеру разговора со своими близкими, друзьями. Попробуй излагать свои мысли полными фразами, точно так, как говорит диктор на телевидении во время передачи новостей. Нельзя употреблять междометия, сленг, различные молодежные словечки. Будет также неплохой практикой во время учебы стараться красиво и логично строить свой ответ на зачете или экзамене. В конце концов, преподаватель, по себе знаю, судит не по твоим знаниям, а по тому, как ты их сумеешь представить. Так ведь?
Евгений Михайлович встал.
– До свидания, Михаил.
– Bye, Daddy! – помахал рукой Михаил из кресла, но тут же он смутился.
Он встал и выпрямился.
– O-оh, I am sorry! Good bye, dear Father, – он чуть наклонил голову вперед, его осанка приобрела безупречный вид. – See you soon!
– Bye-bye, – засмеялся Евгений Михайлович и похлопал сына по плечу. – Уверен, у тебя все получится.
Михаил уверенной походкой пошел на выход, а отец улыбался ему вслед.

Через несколько дней поздно вечером, когда Соколов завершил свою работу и с чувством хорошо исполненного дела, потягиваясь и сладко позевывая, перешел из кабинета в спальню – он неожиданно обнаружил там Лену. Она сидела на краю его кровати.
Лена, видимо, прошла сюда незаметно через дверь, ведущую из приемной. И значит, у нее был второй ключ от этой двери.
– Женя, что ты сделал с нашим сыном? Он стал совершенно другим человеком. Деловой, целеустремленный. Колледж наконец-то решил окончить. Даже разговаривает по-другому. Я таким взрослым Мишу раньше никогда не видела. Вот что делает отцовская рука! Спасибо тебе, Женя! Я теперь за него спокойна.
Она встала, подошла к Соколову и положила ему руки на грудь.
– Женя, я очень благодарна тебе за все, что ты сделал для меня, – Лена погладила его а потом обняла, обвила руками его шею. – Тебе не кажется, что нам надо поговорить?...
– Лена, достаточно! – Евгений Михайлович попытался освободиться от ее объятий. – Этот разговор бесполезен.
– Подожди отталкивать меня, Женя, – она снова положила ему руки на грудь. – Я тебя хорошо знаю и понимаю, что ты не можешь изменить своей жене. Но ее же сейчас нет! А я – вот она! Рядом. Я тоже твоя жена, как бы это смешно ни звучало.
На Лене был надет халатик совершенно необычного фасона. Умопомрачительно модный, как она говорит, закатив глаза. Он был предельно коротким снизу и так глубоко декольтирован сверху, что открывал грудь и плечи насколько только это было возможно. Лена высоко подобрала волосы и открыла шею. Так что выглядела она более чем привлекательной.
– Женя, это не измена. Мы же с тобой не чужие друг другу люди.
В спальне стоял тонкий запах дорогих духов. Было понятно, что Лена хорошо подготовилась к этому разговору.
– Женя, – она преданно смотрела ему в глаза. – Помнишь те наши первые дни вдвоем? Ты был учеником и сдавал мне экзамены…
Конечно, он хорошо помнил, как мама Лены оставила их вдвоем на те бесконечно счастливые три дня незабываемой любви.
Они играли в студента и преподавателя, принимающего у Евгения зачеты и экзамены. Лена бесстыдно красовалась обнаженной перед большим, во всю стену зеркалом, при этом оглядывалась на Евгения, ожидая его комплиментов.
Евгений до этого никогда не был близок с женщиной и теперь сильно этого стеснялся. Потрясенный ее красотой и долгожданным счастьем, так неожиданно свалившимся на него, он пытался побороть свое смущение, сбивчиво и невнятно выражал свои восторги. Эта его откровенная непосредственность очень Лене нравилась, и она с утроенной энергией «экзаменовала» его.
– Женя, мы были так счастливы!
«На что ты променяла наше счастье?» – так и хотелось возразить Лене, вступить с ней в спор. Припомнить все ее старания по разрушению их действительно когда-то счастливой семьи. Но тогда сразу, с первым же словом, предполагаемый разговор предстанет примитивной семейной перепалкой.
И потому он молчал.
– Да, променяла, – Лена словно читала его мысли.
Она повинно опустила голову и тут же снова подняла..
– Женя, но я же признаю, что я виновата перед тобой!
Она стала говорить азартно.
– Женя, прости меня за все! Давай начнем все сначала! Забудем все! Как счастливо мы можем жить с тобой вместе!
Он вспомнил пророческие слова Витюши, двоюродного брата его первой жены, сказанные много лет назад: «И Лена твоя к тебе на коленях приползет. С деньгами-то… И любить тебя будет – вернее и надежнее не найдешь! … Так, цацки ей кое-какие будешь регулярно подбрасывать. Что тебе, если ты будешь богатым?!..»
«А как же твои постоянные скандалы? Ты все время настраивала сына против меня. А твоя измена?! Нет, такое не прощается!» – опять Евгений Михайлович только невольно подумал, но ничего не сказал.
– Да, ты не простишь! – Лена опять словно услышала его и вздохнула. Я тебя понимаю. Ты во всем прав, – она словно отвечала Евгению на невысказанные слова. – Да, я перед тобой виновата, Женя. Я буду каждый день виниться, просить у тебя прощения. Только не прогоняй меня.
– Женя, у нас с тобой сын. Посмотри, как он тянется за тобой! Он будет тебе опорой и первым помощником. А я буду рядом с вами обоими. Любить вас, заботиться о вас. У нас опять будет счастливая семья. Все как раньше, Женя.
Она снова обняла его.
– Женя, позволь мне остаться с тобой?
– А? Женя? – она отстранилась, с надеждой посмотрела ему в глаза и опять обняла и стала шептать. – Женя, я просто буду рядом с тобой. У твоих ног. Только не прогоняй меня.
– Лена! – Евгений Михайлович резко освободил ее руки и коротко сказал. – Нет!
Она повернулась, опустила голову и медленно побрела к выходу.
Ему стало очень жаль Лену. Но что он может поделать?
«Как на войне! – только и оставалось ему посмеиваться над собой. – Отбил вторую атаку».
Евгений Михайлович лег, но сон не шел. Не сразу он понял, что его беспокоит. В комнате витал устойчивый аромат духов.
«Нарочно она, что ли, все здесь пропитала парфюмерией? Применяет для наступления все возможные боевые средства. Надеется хотя бы таким образом соблазнить меня?» – удивился он хитроумной женской находчивости.
Пришлось открыть двери и окно, чтобы выветрить этот неприятный раздражающий запах.
«Кстати, любопытная психологическая задачка», – сладко потянулся Евгений Михайлович в постели.
Он всегда удивлялся парадоксу с парфюмерией. Женщины используют духи, чтобы привлечь внимание мужчин. Но подавляющее большинство мужчин не переносят эти запахи! Тогда почему они уже много веков продолжают настойчиво пользоваться духами и проявляют чудеса изобретательности в поиске разнообразия ароматов.
Надо попытаться разгадать это противоречие в свободную минутку!
Он хорошо помнит, как увлекала его психология в молодости, в период стажировки в КГБ под руководством незабываемого майора Балашова. Тогда он с упоением читал специальную литературу, выполнял упражнения, радовался первым скромным успехам.
И потом, после возвращения из Лондона домой в Москву, когда они вечерами благодушествовали вдвоем с мамой, он снова вернулся к этим увлекательным занятиям, даже, помнится, завел отдельную тетрадь. Где-то та тетрадь сейчас?
Психология только со стороны кажется сложной и непонятной наукой. На самом деле она в чем-то сродни математике. Он выработал свою оригинальную методику решения психологических задач. Для начала надо просто правильно сформулировать проблему. Далее следует разобрать ее на элементарные составляющие. Потом шаг за шагом надо проанализировать всю цепочку этих малых частей проблемы и найти ответы на эти малые вопросы. А затем – соединить все вместе. И вся прежде непонятная загадка сразу выстраивается в законченное элегантное решение!
Надо завтра же вечером снова завести специальную тетрадь по психологии и записать в план работ решение этой задачки о парфюмерии. Сейчас он один, никто его не отвлекает. Самое время предаться таким занятиям, к которым у него лежит душа.
«Так что же делать с Леной? – вернулся он к исходному пункту своих размышлений. – Это не психологическая задачка. Это серьезная проблема, которая так и будет преследовать меня».
Может быть, просто попробовать поговорить с ней по-хорошему? Попытаться объяснить, что возврат к старому невозможен? У него есть другая семья, и это незыблемо!
Если бы… Кто знает, как теперь сложились бы его отношения с Леной, если бы когда-то он не встретил Ирину и так и остался одиноким? Но сейчас… Он давно женат на Ирине и не может изменить ей. Это означало бы изменить и себе.
Должна же она это понять!
Так рассуждал он, а потом махнул рукой.
Нет, пытаться взывать к разуму Лены бесполезно. Она не успокоится, пока не добьется поставленной цели, а ее мама поддержит ее во всем. Придется вот так и дальше продолжать свою оборонную тактику отражения женского натиска.
Наконец, усталость все-таки сморила его.
«А этот противный запах духов так и не выветрился. Надо утром попросить, чтобы мне провели полную смену белья!» – это было последнее, что он успел подумать перед тем, как заснуть.

Вскоре из Москвы приехал Витюша. Он привез все необходимые документы для подачи заявки на регистрацию в Лондоне международного представительства «Спецбанка».
После завершения деловой части разговора они перешли к обсуждению последних московских новостей.
– Евгений, я встречался со своим дядей, – рассказывал Виктор. – Он, после того как турнул меня из управляющих своего банка, продал весь свой бизнес. И сейчас стал пенсионером. Сильно сдал старик! Но телка у него опять новая! Молодая! А что ему? С его деньгами-то! Он частенько вспоминает тебя. Хвалит: «Молодец!» Но иногда и жалеет. Говорит: «По молодости чистенький мальчик был. А сейчас стал таким же, как мы все. Да еще, дурень, в политику полез!» Зачем, говорит, ему это надо? Сделал деньги немалые – и остановись! Сиди себе тихо. Пей, ешь, баб люби. Как он это делает, например.
В конце встречи Витюша завёл разговор на личную тему.
– Извини, Евгений, но я хочу поговорить с тобой. По-родственному. Ты, как я понимаю, не хочешь сходиться с Леной. Так ведь, да? А зря! Лена тебя любит, я знаю. Послушай меня. Она, конечно, стесняется в открытую предлагать себя. Характер ей не позволяет. Гордости у нее предостаточно, ты сам знаешь.
Виктор пытался убедить Соколова, говорил азартно. А Евгений Михайлович равнодушно кивал невпопад.
– Да? Хорошо, я посмотрю.
– Ты только не подумай, что это она просила меня поговорить с тобой.
«Именно так! – подумал про себя Евгений Михайлович. – Это она прислала тебя. Просила своего двоюродного брата помочь “обработать” меня. И без маминого участия тут тоже, конечно, не обошлось!»
– Женя, что ты, не мужчина? Женщина она привлекательная, сам знаешь. И я точно уверен, что она не будет рассказывать налево и направо о вашей связи. А будет держать это в тайне.
«Нет, не удержит! – молча возражал ему Евгений Михайлович. – Стоит только поддаться ей. Сразу же разнесет по всему свету. На это они с мамой и рассчитывают. Им достаточно будет хотя бы небольшого повода, чтобы рассорить меня с Ириной. Несложная тактика».
Но дело было даже не в этом. Если бы он так поступил – то перестал бы себя уважать. Он действительно не мог изменить своей Ирине.
– Дурень ты, как говорит дядя. Прости меня за откровенность, Женя. Надо жить сегодняшним днём. Ну, узнает жена… Подумаешь!... Когда ещё ты в Москву вернёшься?... Там будет видно. Что-нибудь придумаешь, вывернешься. А здесь у тебя такая женщина! Вон дядя!...
– Да? Хорошо, я подумаю, – Евгений Михайлович снова ответил некстати.
«Прости меня, Ирина, даже за одни эти разговоры!»
Мысли Соколова сейчас были далеко в Москве.
Ему неожиданно вспомнилась давняя сцена сумбурного расставания на Ленинградском вокзале в Москве, когда они вернулись из совместной командировки в Санкт-Петербург.
– До завтра! – Ирина невесело улыбнулась, поцеловала его в щеку и побежала.
Расставание получилось скомканным. Чтобы как-то его сгладить, Ирина обернулась, помахала рукой и на ходу весело крикнула:
– Я завтра приготовлю ужин повкуснее!
Ее красивые растрепанные волосы, спортивная одежда, легкая походка привлекли внимание окружающих. Несколько человек оглянулись на них и добродушно-завистливо посмотрели на Евгения. Он за последние дни уже стал привыкать к таким взглядам в свой адрес.

Виктор, так ничего и не добившись от Соколова, ушёл. А Евгений Михайлович сел за компьютер.
Здесь, в Лондоне, сейчас поздний вечер, а в Москве – ночь. Ирина, уложив Наташу, должно быть, уединилась в его кабинете.
Он стал набирать текст сообщения электронной почты.
Евгений Михайлович не мог писать о своих чувствах и личных переживаниях, зная, что это, возможно, будут читать посторонние лица. Поэтому письмо получалось короткое и сухое.
Добрый вечер, мои родные.
Я здоров. У меня все хорошо.
Как дела у вас?
Какие новости в институте?
Какие успехи у Наташи в школе?
Как здоровье мамы?
Видимо, Ирина ждала его письма, потому что скоро в папке «Входящие» появился ответ.
Она тоже была вынуждена быть сдержанной.
Женя, добрый вечер.
У нас все хорошо.
Я все так же работаю в нашем институте. Наш Николай Юрьевич собирается на пенсию.
Наташа закончила четверть только с одной четверкой по географии. Скучает по тебе.
Мама передает тебе привет. На здоровье не жалуется.
Какая у вас погода?
Он долго ещё сидел над экраном компьютера и много раз перечитывал сообщение.
За скупыми строками он представлял Ирину, видел ее глаза и улыбку. Он как будто слышал ее голос и расцвечивал его самыми разными интонациями.
Так становилось немного полегче.

ПРЕДНОВОГОДНИЙ СНЕГ

Ксюша не помнила, когда она в последний раз этой зимой выходила на улицу. Ей нельзя было долго находиться на холоде – по словам мамы, папы и бабушки, это было очень вредно, ведь здоровье у девочки такое слабенькое! Стоило Ксюше посидеть на сквозняке или съесть ледяное мороженое – и малышка тут же простужалась. Врачи рекомендовали одеваться по погоде, пить витаминки и в зимнее время поменьше бывать на улице. «У вашего ребенка аллергия на холод, а поэтому никаких бассейнов и прогулок в прохладную погоду. А ещё непременно делайте теплые компрессы на грудь, не забывайте про ингаляции и позитивный настрой». Родители Ксюши согласно кивали, но в душе понимали, что их хрупкую девочку нужно срочно перевозить в страну с тёплым климатом, иначе никак... Ну или хотя бы перебраться на юг, к солнцу и свету. Хотя бы в Сочи. Однако там был очень влажный климат, а маме Ксюшеньки это было противопоказано...
Так и сидела несчастная девочка у окна и грустила. Печально следила за тем, как снежинки-космические кораблики плавно кружатся и оседают на подоконник. Прикоснуться к ним 6-летняя девочка не могла. Ах, как жаль! Как же давно это было, когда малышка видела снежинки ещё ближе – ей тогда только исполнился годик. Но она не запомнила этот момент. Но тогда она хлопала своими огромными глазёнками и счастливо улыбалась, радуясь открывшейся ей красоте.
В соседней комнате ярко горела разноцветная красавица-ёлка. Мириады огоньков завораживали и притягивали взгляд. Через пять дней должен был наступить Новый год. Праздники девочка очень любила. Особенно этот. Наряжать ёлку было для малышки самым любимым занятием. Последние пять лет декабрь радовал её только возможностью достать вместе с родителями с антресолей пыльную коробку, разрисованную махонькими ёлочками и разноцветными шариками, а после извлекать оттуда настоящие сокровища – ракету, пузатую избушку на курьих ножках, засахаренные шишки, грибочки на металлических лапках, шары с вареньем внутри... И так всё это весело искрилось, так сияло, так радовало...
Семья Ксюши жила на первом этаже. Сейчас мимо их окон проносились весёлые ребята – кто с санками, кто на лыжах, кто на велосипеде – удивительно, зимой, и вдруг на двухколесном друге! Ксюша удивлялась этому.
Неожиданно в окно к девочке постучали. Это был парнишка лет семи. Жил неподалеку. Они раньше вместе ходили в один и тот же детский сад, но потом Ксюша стала часто болеть...
– Привет! Как дела? – звонко крикнул мальчишка и помахал ей рукой. Ксюша слышала его глухо, будто бы она сама находилась на подводной лодке, а мальчик что-то там булькал снаружи.
– Что? Тебя плохо слышно!
Ксюша хотела было открыть форточку, но мелькнувшая в дверном проеме бабушка погрозила пальцем – не смей. Ксюша вздохнула и грустно пожала плечами – видишь, мол, ничего не выйдет. Мальчика – его звали Дима – это, кстати, ничуть не остановило. Он вытащил из кармана телефон и стал что-то увлеченно в нем печатать. Спустя минуты три он с неописуемым счастьем в глазах продемонстрировал свою «записку». Она гласила:
«Ксюша, привет! Пойдем, погуляем? Погода класс! Ребята собрались лепить снеговика! А ещё тааакую классную ледяную горку на заднем дворе школы залили – ты обалдеешь! Ну, пошли?»
Ксюша не знала, что на такое и ответить. В душе она рвалась на улицу, мысленно она уже каталась вместе с ребятами, мчалась с горы на санках, а потом на ледянке, лепила огромную снежную крепость с фигурными башенками, но... Но к реальности её возвращали покряхтывающий из гостиной папа, в очередной раз перечитывающий старый журнал «Домашний очаг», мама, гремящая на кухне кастрюльками, бабушка, досматривающая вторую часть «Иронии судьбы» по телевизору... Все они были бы против. Нащупав на столе клочок бумаги и огрызок карандаша, Ксюша нацарапала печатными буквами ответ (сенсорного телефона у неё ещё не было, а кнопочный телефон пока что стоял на зарядке на кухне). Закончив, девочка показала Диме свой ответ:
«ПРИВЕТ! НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ... МАМА СКАЗАЛА, ЧТОБЫ Я СИДЕЛА ДОМА. ВЫЙТИ СМОГУ, ТОЛЬКО КОГДА ПОТЕПЛЕЕТ...»
Дима, пробежавшийся глазами по записке, нахмурился. Потом почесал в затылке и напечатал в заметках следующее: «А вырваться никак?» Ксюша ещё раз оглянулась на гостиную. Отец тихонько посапывал – утомился, видать, за чтением журнала. Мама, укутавшись в плед, пристроилась с ним рядом. Ксюша осторожно выглянула в коридор.
Бабушки нигде не было видно – значит, она ушла на рынок или к соседке играть в карты. Решено. Лучшего момента, чем этот, ей не найти. Ксюша знаком показала, что попробует выскользнуть на улицу, пусть Дима её подождет. В комнате девочки висели над входом огромные часы – сейчас было 19:45. Ксюша показала на пальцах цифру 15 (два раза раскрытые ладошки и ещё одна вдобавок после) – мол, через пятнадцать минут буду. Дима кивнул и отошёл от окна, а девочка осторожно, тихонько-тихонько, чтобы никто не слышал, прокралась в прихожую. Сначала сняла с крючка свою тёплую зимнюю курточку, нащупала штаники-рейтузы, тёплые и мягкие кожаные сапожки... Осторожно обулась, оделась. Взяла вязаную шапочку с помпоном, натянула плотно на уши, завязала завязки. Светлые косички спрятала под куртку. Вот только ключи висят на ключнице слишком высоко... Нужно идти на кухню за стулом. Разулась. Прокралась на цыпочках на кухню. Там, прикрыв один глаз, дремала кошка Бимка. Лениво шевеля усами, она посмотрела на девочку. Кошка всегда воспринимала посягательство на её личное пространство как серьёзное оскорбление. Сейчас Ксюша, осторожно отодвинув стул в сторону, норовила попасть «под горячую лапу», потому что кошка Бимка считала кухню своей территорией. Бимка уже собралась было жалобно мяукнуть, но Ксюша вовремя сказала «чшш!», приложив палец к губам, присела на корточки и, достав из нижнего ящика тумбочки кошачье лакомство – подушечки с начинкой из кролика, поманила пушистую красавицу – «кскскс!» Кошка тут же облизнулась и в два мягких прыжка оказалась у ног Ксюши. Стала тереться об ноги, ластиться, всем своим видом показывая, как хочет вкусняшку. «На, покушай», – Ксюша вывалила содержимое пакетика в миску, упаковку же положила себе в карман – на улице выбросит. Аккуратно взяла стул, поставила его перед ключницей забралась на него и достала заветную связку. «Свобода!» – ликующе пронеслось у неё в голове. Слезла со стула, прокралась ко входной двери и провернула ключ в скважине. Дверь поддалась. Ксюша, радостная, осторожно притворила дверь за собой и помчалась дальше по коридору – на свободу, на улицу, к счастливому детству. Свежий ветер обдал лицо девочки, и она звонко рассмеялась. Снежок падал ей на плечи, на лицо, на курточку – и не таял при этом! А как искрились снежинки в лучах полузамерзших фонарей – просто сказка!
Она встретила Диму всё там же, напротив их окна. Мальчишка радостно приветствовал подругу, они обнялись.
– Побежали на горку! Ксюша, радостно кивнув, согласилась. Взявшись за руки, они побежали веселиться к другим ребятам. Там были общие друзья Димы и Ксюши – Славик, Костик, Андрюшка, Лиля, Маша и Света. И следующие полчаса пролетели, как один миг для Ксюши – за игрой в снежки, в перестрелки из снежных башен, в лепке снеговиков, в катании на салазках и ледянках с горы – так, что аж попе уже было больно съезжать, но всё равно веселье и игры продолжались. С девочки давно слетела шапка, щёчки разрумянились от бега, глазёнки блестели. Бабушка, возвращавшаяся из соседнего подъезда, заметила в толпе ребятишек знакомую курточку. Ба! Да это же Ксюшка! Бабушка не верила своим глазам – кто её одну на улицу-то выпустил? Протиснувшись сквозь ораву визжащих детей, бабушка нашла Ксюшу и грубовато схватила её за плечо. – Деточка, домой! Быстренько-быстренько! – И, не спрашивая разрешения у девочки, поволокла её силком домой, по дороге умудряясь ещё недовольно шипеть о том, что «гулять одной в такую погоду опасно», «вот тебе родители взбучку-то устроят» и т.д. и т.п.
– Бабуль, а шапочка? Ксюша жалобно оглядывалась на своих приятелей. Те ничего не понимали и только грустно смотрели девочке вслед. Только Света, худющая высокая кучерявая девчонка, догнала их и вручила потерянную шапочку. Вдобавок заметила:
– Антонина Васильевна, не ругайте сильно Ксюшу. Ей так дома скучно, Вы себе не представляете! Ни пообщаться ни с кем, ничего... Бабушка строго зыркнула на Свету из-под очков.
– Да уж, конечно! Дома тоже хорошо. Дома телефон есть – можете хоть каждый день созваниваться! – И потащила девочку дальше.
– И всё-таки, она не виновата! Не ругайте её! – донеслось им вслед от Димы. Но бабушка или не услышала, или намеренно пропустила эту фразу мимо ушей. Дверь в подъезд за обеими героинями со скрипом захлопнулась. И в тот же миг снег перестал, зато стал сильнее, ещё пуще завывать ледяной ветер.
А дома тоже уже стоял переполох. Кошка Бимка спустя минут 15 после того, как девочка ушла, поняла, что ей жутко некомфортно оттого, что на её территории побыла маленькая двуногая хозяйка. Проснулась, потянулась, и кааак стала орать:
– ММИИЯЯЯЯЯУУ! МЯУ МЯУ МЯЯЯУ!
Первым проснулся папа.
– Что там такое? – сонно пробормотал он и поплёлся, полууставший, ещё не до конца проснувшийся, на кухню. Бимка жалобно мяукала. Заметив папу, она замурчала и стала тереться лбом о папину ногу.
– Голодная что, ли? – пронеслось у папы в голове. Он достал с верхней полки сухой корм и насыпал своей любимице в мисочку. Бимка обожала папу больше всех. Девочек по понятным причинам недолюбливала – конкурентки!
Кошка посмотрела на еду и, хотя той было полно (папа насыпал с горкой), есть не стала, наоборот, демонстративно отвернулась.
– Что это с тобой такое? Не заболела ли часом? – удивился папа.
Тут уже на кухню приплыла мама.
– Что стряслось? – спросила она мужа. Папа только пожал плечами.
– Да вот не знаю, Бимка чего-то всполошилась, думал, она голодная, но от еды отказывается...
– Может, Ксюша покормила её? – предположила мама. – Пойдем, спросим у неё?
Отец кивнул. Вдвоем они пошли в комнату к своей дочурке. Приоткрыли дверь, и...
Никого. Пусто.
Они кинулись в ванную, осмотрели кладовку и ещё раз внимательно гостиную – а вдруг там спряталась. Нет. Девочка пропала бесследно.
Телефон её лежит на зарядке – девочка впопыхах забыла его забрать.
Родители сразу ударились в панику. Где их ненаглядная доченька? Где теперь её искать?
Стали обходить соседей – не видел, не слышал ли кто ничего необычного? Но нет, никто ничего не знал.
Позвонили друзьям и предупредили, что у них исчезла дочка.
Собирались было звонить в милицию и уже сами идти на поиски, как вдруг....
Скрип входной двери, и на пороге появляются бабушка вместе с виновницей переполоха.
– Ксюша!!! Как мы испугались! – закричала мама и бросилась к девочке, заключив ту в объятия. Малышка очень засмущалась. Отец всё ещё выглядел серьёзным, всё его выражение лица будто бы говорило: «Ну дела! Ну дела! Заставила же ты нас поволноваться!»
Бабушка разматывала шарф и параллельно торопливо рассказывала о том, как она заметила Ксюшу играющей среди других детей.
– Это же немыслимо, недопустимо! Ребёнку нельзя переохлаждаться! – возмущению старушки не было предела. После она стала перечислять игры, в которые играла ребятня. Мама, заслышав, что Ксюша играла в снежки, да ещё и делала снежного ангела, закричала, что есть мочи:
– А ну-ка, бегом в ванную! Куртку и сапоги сними!
Девочку быстренько вытерли махровым полотенцем, переодели в сухое и теплое, отправили парить ноги, а потом делать ингаляцию над картошкой. После чего уложили в постель и плотно укутали одеялом чуть ли не до самых ушей.
– Как передохнёшь после процедуры, отправишься в угол, – мрачно заявила бабушка, стоявшая в дверном проеме.
Ксюша вздрогнула. Стоять в углу она очень не любила.
– Ба, да вы неправильно всё поняли! Я могу объяснить!
Но мама и папа, которые стояли рядом с кроватью девочки, так устало и строго посмотрели на малышку, что она невольно съежилась и замолчала.
– Солнышко, ты же знаешь, что тебе нельзя долго быть на холоде. У тебя аллергия на него! Но это даже ладно. Как ты могла уйти без спросу, это же уму непостижимо! Ты так нас с папой напугала! А если бы бабушка осталась дома? У неё же больное сердце! Зачем ты так с нами со всеми...
И мама начала тихонько плакать. Ксюше стало очень- очень жаль маму и папу. Она тихонько прошептала:
– Мамочка, только не плачь! Не плачь! Я не хотела никого из вас огорчить... Но Димка позвал меня гулять, и я...
– Димка?! Это тот пацан, что ходил с тобой в садик раньше?
Ксюша серьёзно кивнула.
Отец нахмурился. Потом, спустя мгновение, складка у него на лбу разгладилась, и он просиял, потому что принял для себя решение.
– Нужно вызвать этого Димку и расспросить обо всём. У тебя есть телефон его мамы? – спросил он у жены. Та утвердительно кивнула. Правда, поспешила возразить:
– Ты точно уверен, что стоит приводить сюда кого-то, пока наша девочка восстанавливается?
– Мамочка, но я совсем здорова! – возразила было Ксюша, и оглушительно чихнула. Ей вторила Бимка, которая по неосторожности хлебнула прохладной воды из блюдечка, и теперь что-то щекотало у неё в носу.
– Да, мы это видим... Дочка, ты очень плохо себя повела. Придётся оставить тебя без подарков на Новый год, – папа, казалось, был очень серьёзен в этот момент.
– Нет!
Ксюша мелко задрожала. Подарки на Новый год были для неё чуть ли не единственной отдушиной, тем, что радовало её зимой.
Отмена этой последней радости совсем огорчила девочку, поэтому она тоже тихонько заплакала.
– Не реви. Оставайся в постели и подумай над своим поведением, – отец был непреклонен. Бабушка вышла из комнаты, перед тем погрозив Ксюше пальцем (но скорее назидательно, чем зло). Мама напоследок подошла и поцеловала дочку в лоб, прошептав: «Всё будет хорошо». Папа постарался улыбнуться, подоткнул одеяло и сказал: «Постарайся поспать, и не шали, пожалуйста». После чего вышел из комнаты.
Всё дальнейшее происходило для Ксюши будто бы в полудреме. Она смутно слышала, как кто-то зашел к ней в комнату, поставил на тумбочку чашку ещё дымящегося ароматного куриного бульона (может, бабушка?). Как кто-то говорил в коридоре по телефону (может, папа?). Как кто-то погладил её по голове и принес её любимую куклу (наверное, мама?)
Под вечер у девочки скакнула температура – 37,5. Пока старались сбить народными средствами – делали тёплый чай с малиной, давали четверть таблетки парацетамола с водой. Девочке не становилось лучше. Никто, конечно, не знал истинной причины этой болезни. Дело было вовсе не в переохлаждении, нет... Дело было в том, что ей запретили играть с друзьями на улице и пообещали лишить подарков.
Очнулась от забытья Ксюша только тогда, когда заслышала в своей комнате звонкий мальчишеский голос.
– Да она не виновата!
Это был точно он. Димка. Он жарко что-то объяснял родителям девочки.
– Она так хотела поиграть на улице, я по глазам видел! Как она радовалась, когда ей удалось выбраться на свежий воздух! Не ругайте её, пожалуйста!
Ксюша привстала в постели. Все взоры тут же обратились к ней.
– Девочка моя, ты проснулась! – мама прижала Ксюшу к себе. Папа ласково улыбнулся и даже бабушка, которая как раз зашла в комнату с чаем в руках, казалось, весело подмигнула малышке.
– Привет! Тебе лучше? – Димка присел на краешек кровати и взял руку девочки в свою.
Ксюша кивнула. Глазёнки её заблестели.
– Дима прав! Мне очень хотелось поймать предновогодний снег! А то сидишь себе, сидишь, он падает за окном, а ты даже поймать его на ладонь не можешь. А там, на улице, так хорошо, так свежо! И снежинки такие искрящиеся и радостные! И мне не было холодно, я тепло оделась!
Родители изумлённо переглянулись.
– То есть ты не болеешь?
Ксюша отрицательно помотала головой.
– У тебя ничего не болит?
Девочка снова помотала головой.
– Больше не будешь так внезапно исчезать и пугать нас?
Ксюша виновато посмотрела на них.
– Нет, конечно же нет! Я буду отпрашиваться. И к тому же, я всегда гуляю только рядом с домом, во дворе за школой. Так что можете за меня не волноваться. Я ушла без спроса, потому что не хотела вас будить, думала чуть-чуть поиграю и вернусь. Но теперь всегда буду спрашивать разрешения.
Димка кивнул.
– А если что, то я присмотрю за Вашей дочкой. Вместе мы точно не пропадём.
Бабушка попробовала было возразить:
– А как же рекомендации врачей? Девочке нужно сидеть в тепле, не бегать на холоде?
Мама подумала-подумала и заявила:
– Думаю, при условии, что наша девочка будет регулярно делать зарядку и закаляться, мы сможем ей позволить иногда гулять на улице с ребятами. И при условии, конечно, что она больше не будет валяться в снегу попусту. Да, Ксюшенька?
Девочка не могла поверить – ей разрешили гулять! Конечно, она сделает всё, что нужно, только бы её отпустили к друзьям! Поэтому малышка горячо закивала.
– А подарки? – вдруг вспомнила она.
Родные хитро переглянулись.
– Всё будет, обещаем тебе.
– Уррра!!! – Ксюша вскочила с постели и стала радостно кружиться по комнате. Схватив на руки кошку Бимку, пританцовывая, она счастливо смеялась, и восклицала: «Теперь это настоящий Новый год! Урраа!!!».
Потом кинулась благодарить Димку за то, что он пришёл к ним и помог изменить ситуацию в лучшую сторону. Было решено, что теперь Ксюша будет гулять три раза в неделю – ни больше, ни меньше, при этом предварительно хорошо утеплившись. Ксюша будет постепенно закаляться – обливать руки прохладной водой, а после дойдет и до прохладной, чтобы стать более здоровой и выносливой девочкой. Каждое утро она будет делать зарядку, чтобы стать сильнее, и это принесёт свои плоды.
И постепенно страх родителей за свой маленький цветочек, свою доченьку исчезнет, потому что они увидят, как она расцвела. Как похорошела, и какой здоровенькой и весёлой стала.
Но это всё будет потом...
А пока – все вместе они пошли на кухню пить чай со сладким вишнёвым пирогом, который приготовила Ксюшина бабуля. Звенели чашки, звучал тихий смех, насвистывал весёлую мелодию чайник на плите... А в гостиной тихо мерцала переливчатыми огоньками ёлка, и тихо кружился предновогодний снег, радуясь тому, что на Земле стало ещё на одну счастливую семью больше.

СЕРЕНАДА ДЛЯ ВЕРЫ

Вера сидела, спрятавшись за куст сирени, на деревянной чурке, откаченной ею от поленницы. Костя, муж, сегодня с удовольствием раскалывал эти чурки для камина на втором этаже. Камина еще не было. Бригада строителей из Молдавии перестраивала все, что можно перестроить. Дом ходил ходуном. Приделывали на втором этаже балкон, перестилали пол ровными белыми досками, прежде положив утеплитель. Как здорово будет ходить босыми ногами по теплому, пахнущему смолой, гладкому дереву. Набросать тряпичных деревенских половичков. Везде чисто, светло. Меняли окна, двери. Чудесное полукруглое крыльцо было почти готово. Здесь они будут пить чай из старинного кузнецовского самовара, пузатого и начищенного до блеска, который топили сосновыми шишками. Вода из колодца за поворотом через две улицы, по абсолютному убеждению Веры, была самая вкусная в мире. Говорят, что и водка на мытищинской воде самого высокого качества. Наверху самовара водружали керамический чайник с травами, собранными в ближнем лесу, который сейчас темной стеной чернел на заднем плане.
Вечера стали короче. Август. Вера зябко поежилась, плотнее запахнула кофту. Тихо зевнула, прикрыв рот замерзшей рукой. С тоской посмотрела на небо, усыпанное яркими, будто промытыми кем-то звездами. Ни одна не падала. И комаров уже нет. Давно простучала колесами по стыкам рельсов последняя электричка. В их старом дачном домике, покосившемся одним боком к маленькому озерцу, будто избушка на курьих ножках, рабочие, которым он служил бытовкой, уже погасили свет.
Вера вглядывалась в очертания двух старых рябин у калитки. Дочка, Дорина, все не возвращалась. Глаза, привыкшие к темноте, знающие каждый кустик на участке и за забором, тревожно искали два силуэта. Вера вслушивалась, не скрипнет ли дверца. Должно быть уже часа два. Где же они?
В это лето дочка в первый раз влюбилась. В парнишку из этой самой строительной бригады.

* * *
Когда они впервые приехали знакомиться с рабочими, по рекомендации друга и коллеги мужа по работе – Семена, был май. Вся дача утопала в сирени и чубушнике. Чувствовалось, что ребята бывалые. Уже не первый год работали в России «по дачному делу». Вера с Костей наперебой объясняли, что им хотелось бы переделать. Бригадир Василь, с насмешливым взглядом черных, близко посаженных глаз, загорелый до черноты, будто весь прокопченный, с ходу начал накручивать цену. Сразу увидел, кто перед ним. Остальные смущались. Согласно трясли головами, подтверждая непомерные требования ВасилЯ. Обещали все сделать как надо. Сеня уверял, что цены божеские. Костя с Верой переглянулись. Да… Торговаться не стали, не умели. Договаривались о материалах. Проживание, кормежка за счет хозяев.
Один парень был помоложе других и красив той дерзкой южной красотой, которую называют «латинловер». Просто глаз не оторвать! Черные блестящие кудри, на которые он сдвинул пилотные очки со лба, карие глаза с густыми ресницами и бровями, смуглый. В ухе, проколотом в нескольких местах, блестело несколько крошечных гвоздиков-сережек. Он стоял, чуть отставив ногу, втиснув пальцы правой руки в карман узких джинсов, другой придерживал тощий рюкзак, висевший на одной лямке на его атлетическом плече. Под застиранной футболкой с вылинявшими английскими буквами «Rock Forever!» просматривались кубики накачанного торса. Вера засмотрелась на него. Хорош! Прямо дух захватывает!
Несмотря на столь сногсшибательную внешность, парень почему-то все время смущался, слушал указания старшего – ВасилЯ. С «хозяйкой», как они называли Веру, поначалу мало говорил. Костя нервничал, плохо разбирался во всех премудростях. Вера и того меньше. Они были, что называется, интеллигенты. Оба преподавали в университете. Вера – психолог по образованию, а Константин – филолог, доцент. Вымучивал докторскую. Вот именно вымучивал. Все уже устали ждать. То, что обещал прижимистый Семен, и то, сколько по факту заламывали бывшие соотечественники, в разы отличалось, но терпели. Очень хотелось поскорее превратить наспех построенный дом, как говорится, в настоящую фазенду. Принимать гостей, работать, писать статьи для научных и литературных журналов на природе. Дача находилась совсем недалеко от Москвы. Они почти переехали туда. Мотались на лекции на машине по Ярославке, томились в многочасовых пробках.
Пришлось взять кредит в банке, чтобы еженедельно расплачиваться с рабочими.
Молдаване оказались ребятами порядочными. Резину не тянули. Как только договорились о цене, через пару дней приступили к стройке. Не филонили. Работали споро. Там и тут слышался стук молотков, звук электропилы. Везде валялись свежие стружки, отпиленные концы досок. Красили дом морилкой. Меняли окна, ставили фигурные решетки. Потом будут бурить скважину. У них наконец будет вода для полива грядок, для постирушек, да для всего! Надоело из озерца таскать через весь участок. Нагревать огромным тэном, опустив его в ведро. Все на соплях. А тут ребята на все руки. В этом Сеня оказался прав.

* * *
Вера взяла ведра, чтобы идти к колодцу. Йон, так звали красавчика, посмотрел на нее и перестал красить. Вытер руки о тряпку. Взглянул вопросительно на бригадира.
– Иди, помоги хозяйке, – разрешил Василь.
– Да нет. Я сама, – Вера попыталась замахать руками, загромыхав пустыми ведрами.
– Ничего. Он поможет. – Василь важно показал рукой, мол, иди, иди!
– Я только не помню точно, где колодец? – Юноша обезоруживающе улыбнулся белоснежными зубами.
– Я покажу. Спасибо! – Вера тоже улыбнулась. – Заодно и прогуляюсь.
Парень с готовностью взял у нее ведра.
Они медленно шли по дачной улице.
– А вы из какого города? – спросила Вера, чтобы завязать разговор.
– Из Кишинева.
– А там что, нет совсем работы?
– Платят мало, – с неохотой ответил парень. – А мне нужны деньги.
– А зачем? – Вера осеклась. – Ой! Глупый вопрос, простите!
– Почему? Нормальный вопрос. – Он вздохнул. Откинул волосы со лба. Рабочую кепку он бросил на даче, и теперь волосы при свете солнца свободно ворошил ветерок. Они блестели как вороново крыло, кудрявые, как у цыгана. – У меня сестра болеет. Я подрядился работать, чтобы собрать ей на операцию.
– А что с ней?
Парень помрачнел. Замялся.
– Рак груди.
– Ой! Господи! – От неожиданности Вера прижала ладони к лицу, покачивая сочувственно головой из стороны в сторону. – Как ее зовут?
– Виорика. – Он помолчал. – А сейчас все платно. – Он тяжело вздохнул.
Ей стало до слез жаль его. Не могла отделить в себе материнское от женского, захотелось на секунду прижать его голову к груди и шептать: «Ш-ш-шш. Все будет хорошо». И гладить по голове, вдыхая запах его волос. Еле удержала себя от почти бессознательного этого порыва. Психолог в ней всплеснул сокрушенно руками: «Вера! Как можно?! Включайте голову. Держите себя в руках!» А что такого? И утешить нельзя? Совсем молодой мальчик, а уже такая взрослая беда. Смерть ходит рядом с сестрой. А она тут стоит, в солнечном дне, кругом красота, жизнь…
– Ну да… Сейчас и у нас все платно, – печально подтвердила Вера и замолкла, не зная, стоит ли расспрашивать дальше, будоражить парня.
– Сестре тридцать вот будет, – продолжил он рассказывать. – У нее двое детей. Мальчики. Такие смешные! – улыбнулся он, видимо, что-то вспомнив из проделок племянников. Вдруг остановился на полуслове, глядя как будто сквозь нее.
– Что? – Вера еще не совсем пришла в себя от услышанного. – Что вы на меня так смотрите?
Йон что-то снял с ее волос.
– У вас букашка в волосах.
– Да? Спасибо.
По его ладони медленно ползла божья коровка.
– Надо загадать желание! – Вера попыталась взять коровку, дотронувшись до его пальцев. Они дрогнули. Коровка сообразила, что к чему, и быстренько попыталась взлететь.
Йон положил жучка ей на ладонь. Сжал ее руку:
– Ну?! Что же вы? Загадывайте! Сейчас улетит!
– Нет, вы! Это же вы увидели.
– Ладно. – Он подумал секунду. – Я хочу поцеловать вашу руку.
– Ну что это за желание? – Вера смутилась.
Божья коровка взлетела. Йон наклонился и коснулся губами ее ладони. Вера не успела отдернуть. Почувствовала, как что-то в ней дрогнуло.
– Вот и желание сбылось.
– Зачем, Йон?
Он рукой пригладил ей волосы, заглянув в глаза своим колдовским взглядом, будто вбирающим в черноту зрачка.
– Я вам прическу испортил, Вера. У вас красивые волосы. Как у принцессы из сказки. И сама вы…
– Йон! – Она не дала ему договорить и быстро пошла дальше. На улице никого не было. Середина рабочей недели. Позади он разочарованно загремел ведрами.
– Я сделал что-то не то?
Вера не отвечала. Повернули на грунтовку. Гудели шмели, летали пестрые бабочки, шумели сосны в дачном детском саду за давно не крашенным голубым забором с ромбиками. Пахло дурманяще нагретой травой и цветами, медом. Они молча плелись по давно не ремонтированной дачной дороге с ухабами, будто после землетрясения. Вера задумалась и вдруг чуть не упала, споткнувшись о трещину в асфальте. Балетка отлетела назад.
Вера беспомощно оглянулась, стоя, как цапля, на одной ноге. Йон, шедший за ней, быстро отставил ведра в сторону и подобрал туфлю.
– А вот и туфелька принцессы! Примерим? – он встал на одно колено, ожидая. Вера смущенно протянула ногу.
Помедлив, Йон надел балетку ей на узкую ступню. Он говорил чуть насмешливо, и было непонятно, серьезно или нет, но в его словах проступала какая-то скрытая чувственность.
– Как раз впору! – засмеялся он.
Фу ты! Совсем с ума сошла! Но надо признать – ей нравилась эта игра. Надо же! Так примитивно, а работает! Психолог в ней сокрушенно покачал головой: «Осторожно, Вера! Если так дальше пойдет, я снимаю с себя всякую ответственность, и…»
– Во-он за тем поворотом колодец, – показала она рукой, чтобы сменить тему. – А вы раньше не знали?
– Знал, – тихо ответил он и взглянул на нее так, что у нее подкосились ноги.
Йон крутил ручку колодезной цепи, играя отшлифованными мускулами. Вера поставила ведра на скамеечку. Вытащив немного деформированное, а может, специально чуть сплющенное местными ведро, так что с одной стороны образовался острый носик, как у кувшина, он стал наливать голубую, играющую брызгами на солнце воду.
Потом еще раз. Наклонил к себе ведро и начал пить прямо из него.
– Хотите? Вода у вас как хрусталь. А вкусная! – Губы его блестели. – Я подержу.
Йон приставил ведро к ее губам, и Вера, сама не понимая почему, осторожно стала пить родниковую голубую воду. Все равно пролила на кофточку. Он легким движением стряхнул ей капли с груди, и она почувствовала это прикосновение как молнию.
Обратно шли какое-то время молча. Он нес ведра. Вера семенила сзади. Она невольно залюбовалась его осанкой. Сильными руками, всей его стройной рельефной фигурой в рабочем комбинезоне. Он вдруг поставил ведра и резко оглянулся. Увидел ее глаза.
– Вера…
– Что?
– У нас таких женщин нет. Как вы… Я таких никогда не видел. – Он помолчал, как будто припоминая.
– Ну вот теперь увидели, – она немного успокоилась. Безобидный флирт. А может, и правда есть в ней что-то такое, чего в других нет? Психолог в ней печально усмехнулся. Что? Дурочка я? Ну и пусть!
– Я видел один американский фильм, – сказал он, берясь опять за ведра. – Там играла артистка. Очень похожа на вас. Белая кожа, волосы…
– Да? Как ее имя? – удивилась Вера, заинтригованная.
– Стрип, кажется… Да. Мерил Стрип, – уверенно повторил он, берясь за ведра.
«Однако! – теперь уже изумилась Вера. – Ну конечно, он смотрит американские фильмы. Современный парень. Кишинев – это же столица. И очень неплохое сравнение. У мальчика хороший вкус! А он, кажется, отнюдь не примитив… Видимо, скрывает свой интеллект. Так легче. И со своими тоже».
Вера вспомнила не испорченное высокими раздумьями о судьбах человечества лицо и нос картошкой работящего бригадира Василя. Они уже подходили по примятой от шин траве к калитке.

* * *
Дорина теперь почти все время одна жила в Москве. Экзамены в университете подходили к концу. Сдавала хорошо. Все пятерки. Не сказать, чтобы Вере эта ситуация нравилась, оставлять дочь одну не хотелось, но приходилось рисковать. Заезжая набегами домой, она вздыхала, видя гору грязной посуды в раковине просторной кухни и чуя от занавесок запах курева, запшиканный наскоро духами после домашних party. Ничего не поделаешь. Молодость. Сами такие были. Психолог в ней все время тормозил мать.
Первый раз Дора приехала неожиданно для всех на вечерней электричке. Ребята уже заканчивали работу. Вера подвязывала разросшуюся малину у калитки и сквозь забор видела всю сцену. Доринка подошла к «Иглесиасу», как называла юношу Вера про себя. Дочь остановилась около кучи песка на улице у дачи и пару минут с любопытством наблюдала за ним, мол, что это еще тут за кадр нарисовался? Он стоял в рабочих штанах с помочами, в кепке козырьком назад, и нехотя насыпал в тачку песок.
– Здравствуйте! – вежливо поздоровалась Дора.
Парень оглянулся, сорвал кепку и что-то пробормотал. Поздоровался, видно.
– А что это вы здесь делаете?
Вопрос был глупый, и ответ тоже.
– Да вот, песок в тачку насыпаю, – улыбнулся работник, вытирая локтем пот со лба.
– А… – Дора дерзко-снисходительно, по-московски, окинула парня взглядом с ног до головы. – А я Дорина, дочь владельцев дачи. А вас как звать-величать?
– Что? – парень смутился под смелым взглядом московской девицы. – Йон.
– Как? Еще раз! – Дора приложила ладошку к уху.
– Йон, – как бы настаивая, юноша повысил немного голос, крича ей в ладошку.
– А по-русски?
Парень неопределенно пожал плечами:
– Так же и по-русски.
– Ну, не буду вас отрывать от столь увлекательного занятия, Йон! – съязвила Дора, смущая его прямым взглядом серых глаз, хлопая чуть покрашенными небрежно ресницами, и пропорхнула в калитку.
Вера увидела дочь и поймала взгляд парня, который он послал ей вслед. Да. Дочка была и правда хороша. Русоволосая, в платьице с красными маками, в красных сабо и с такого же цвета малюсеньким рюкзачком, мотающимся где-то на спине. Эта свежесть и красота юности, когда косметика еще не нужна, когда все на месте и совсем не думаешь, какое освещение, и что надо бы не есть на ночь. Вера обняла дочуру за плечи. Та чмокнула ее мимо щеки поцелуем ребенка, которого любят.
– Привет, мамульчик! Я страшно голодная.
Почему-то она обернулась и еще раз взглянула на парня. Он застыл у калитки вместе с тачкой, как вкопанный.
«Так…» – подумала Вера про себя, но несерьезно. Добродушно. Поймала себя на барственности. Что за надменность, снисходительный тон? Он что? Не человек? Хотя… Что может быть у ее столичной «продвинутой» дочуры с этим продувным красавцем? Он ведь и к ней клеился.
Но она ошиблась. Вот тебе и психолог. Высокомерие империи.
Вопреки своему обыкновению глазеть в мобильник и валяться с женскими журналами на диване, Доринка с удовольствием начала помогать бабуле Марии Андреевне, а коротко – бабе Мане, накрывать на стол. Потом села и стала играть в переглядки с Йоном, так что он почти ничего и не поел. А домашние котлеты с пюре и обжаренной цветной капустой были хороши. Запах на весь поселок. Аж собаки бродячие гавкали за забором. Потом Дорка начала мотаться по участку. Вроде как соскучилась, давно не была. С притворным вниманием разглядывала все переделки. У бытовки на крылечке старой дачи курили мужики, глазели на Дору и ухмылялись, балакая после сытного ужина, который им сварганила на плитке баба Маня. Йон стоял, прислонившись к столбику крыльца, и с кем-то говорил по мобильнику. Потом и вовсе вышел к озерцу, через заднюю калитку. Язык был незнакомый. На итальянский немного похож. Дора незаметно нырнула ему вслед.
– Смотри, Вера! Доринка-то наша вьюном вокруг него вьется, – изрекла недовольная этим непредвиденным поворотом мать, беспокойно поглядывая в сторону озера. Она принялась с досадой споласкивать посуду после ужина в огромном тазу. Вера с полотенцем стояла на подхвате, вытирала. Слава Богу, что скоро поставят кухню с посудомойкой.
– Ма! Это все твои выдумки.
Вера улыбнулась. Ну что такого. Красивый мальчик. Лето. Дача. У нее самой тоже были дачные любови. Вон, ее «Ромео» через два дома от них, напротив живет. Ничего. Выжили. Теперь дружат семьями.
И это пройдет… Девочка с головой. И, к сожалению, с завышенной самооценкой. В Вере опять проснулся психолог. Хотя парень был… хорош. Вера вспомнила поход к колодцу и усмехнулась. Должно быть, он флиртует бессознательно. Так его природа создала. Психолог в ней развел согласно руками. Мол, что вы хотите – южный мужчина. Требовательный взгляд влажных черных оливковых глаз, идеальный разлет бровей... Ему то ли хотелось подчиняться, то ли противостоять, то ли бежать черт-те куда, на край света, то ли от него, то ли за ним, а когда он бросит, так же неторопливо уйдет, не оглянувшись, чуть вразвалочку, то останется только утопиться или из окна выпрыгнуть. Вера встречала такой тип мужчин и пострадавших от него женщин, когда вела прием в психологическом центре. Самое интересное, что в конце концов такие достаются совершенно невзрачной женщине с лошадиной челюстью, так что рот не закрывается, и мужскими желваками, с косой черной челкой, вроде певицы из 90-х Анки-пулеметчицы, – расчетливой, холодной, которая постоянно ему изменяет и в конце концов бросит, потому что, по ее выражению, она ошиблась и ничего путного из него не вышло, денег он заработать не может, в постели – ноль, а остальное ее не волнует. И она уйдет от него, не оглянувшись. Справедливость все-таки есть на свете. Тип Рики Мартина или Иглесиаса-младшего. Оставаться равнодушной к этой красоте, к этой молодой львиной грации хищника было невозможно. Прямой нос с чуть эротической, так и не пробившейся курносинкой. Губы мужские, хорошо очерченные, нижняя чуть полнее. Смуглый, часто небритый – да и зачем? В рабочих штанах на голое тело; под загорелой, блестящей на солнце кожей при каждом его движении играли молодые, сильные мускулы. Он часто перемахивал через забор, будто зависая в небе. Зачем? Калитка же рядом. Одним словом – мечта домохозяйки! Но Вера домохозяйкой не была, и поэтому всегда думала, что ей, как современной эмансипированной женщине, нравился другой тип: поутонченнее, пообразованнее, светлый тип задумчивого интеллектуала, ни с чем не сравнимый тип, а-ля Роберт Редфорд в лучшие свои дни. Ее Костя был чем-то похож на него. Но оказалось, что Редфорд – только теория, и она себя совсем не знает. Потому что, когда Йон проходил мимо, у нее коленки подгибались и перехватывало дыхание. У нее было такое чувство, что, если он предложит ей снова прогуляться к колодцу, будет невозможно ему отказать. Но он не предлагал, да и с какой стати? Сам, оказывается, знал дорогу. Зачем он с ней в тот раз флиртовал? Чтобы сделать приятное хозяйке? Казалось, что ему неинтересна его красота. Он все время был напряжен. Не особо разговорчив. Но она часто за это лето ловила на себе его мимолетные взгляды исподтишка.
Прошел час. Позвали к чаю.
– Костя! Сходи за Дорой. Кажется, она пошла к озеру. – Мария Андреевна волновалась.
– Не надо, – вскочила Вера. – Я сама позову.
Муж ничего не имел против и уткнулся в телефон, от которого его оторвали. Теща недовольно сдвинула очки на лоб и строго поглядела на зятя. Положила в розетку абрикосового варенья.
– Костя, будь добр, прервись хотя бы на вечерний чай. Люди разговаривают друг с другом, если ты еще не забыл. Подай, пожалуйста, печенье.
Костя протянул теще вазочку с печеньем, почти не отрываясь от мобильника.
– И как у тебя ловко получается, – иронизировала Мария Андреевна. Костя с сожалением отложил мобильник и, вздохнув, вымученным взглядом посмотрел на тещу.
– Скажи мне, друг мой, – начала она, делая вид, что не замечает его кислого выражения лица, будто он объелся незрелого крыжовника, – ты читал последний роман Пелевина?
– Нет. Не читал. – Он безразлично подпер щеку рукой, другой мешая ложечкой чай.
– Как? – всплеснула руками Мария Андреевна. – Ты же филолог!
– Ну и что? – парировал зять. – Он же тоже моих книг не читал.
– Как ты можешь сравнивать?
– Очень даже могу. – Ему нравилось поддразнивать тещу.
– А потом удивляются, откуда в ребенке эгоцентризм? – картинно всплеснула руками баба Маня и стала пить чай из чашки, оттопырив мизинец.
– Я разве удивлялся?
...Ясно откуда!
Мужики молча слушали перепалку, пили чай важно, Василь тихонько прихлебывал, ломал в руке сушки, закидывая их одну за другой в рот.
– А вот скажите, Василь, у вас в Молдавии грибные леса есть? – пытаясь поддержать культурный разговор и игнорируя вызывающее поведение зятя, задала вопрос бригадиру Мария Андреевна.
Зять хмыкнул, но Василь серьезно ответил:
– Грибы есть, но надо в горы ехать.
– Что вы говорите? Ах, как интересно! – кивала удовлетворенная ответом баба Маня.

* * *
Вера стояла за кустами, не решаясь выйти к озеру. Она видела, как Дора и Йон сидели на мостках, болтая ногами в воде, и смотрели на молодой месяц, поднявшийся из-за леса. О чем они говорят? Дорка засмеялась чему-то. Легко, звонко. Как смеются влюбленные. Опять психолог. Черт возьми! Вере все это очень не нравилось. Она не узнавала свою девочку. Прошло всего минут пять, но для Веры они показались вечностью. Она услышала, как Йон сказал Доре:
– Пойдем. А то твои будут волноваться.
Дорина неохотно повиновалась. Он подал ее девочке руку и дернул к себе. Вера замерла, потому что дальше… Дальше он поцеловал ее. «Нет! – крикнула в ней родительница. – Так не бывает!» Психолог не согласился. Гормоны, половое созревание и все такое прочее. Мы должны дать им все попробовать. Вера покашляла и решительно, нарочито сердито шаркая при ходьбе сандалиями, из-под которых летела мелкая щебенка, быстро вышла на мостки. От неожиданности Дорка отскочила от парня. Вера сделала вид, что ничего не заметила.
– Дора, Йон! Чай бабушка зовет пить, – еле выдавила она из себя.
– Мы не хотим, – за него и за себя ответила Дора, но он взял ее решительно за руку и сказал:
– Пойдем! – и они мимо Веры прошествовали к калитке.
Вера не могла прийти в себя. Ну, она льстит себя мыслью, что достаточно широко смотрит на вещи, но это?! Это просто… То, чему она оказалась невольной свидетельницей, было так потрясающе естественно и так первобытно эротично! Как сама природа. Она задумчиво пошла, скрипя сандалиями, стараясь не расплескать увиденное, не унизить мыслями в себе.
Они сидели рядышком за столом, бабушка подливала обоим чай. Дорка накладывала варенье своему новому знакомому в вазочку, и дело было ясное, что дело – труба. Во всяком случае, от ее дочери можно было поджигать фейерверки, так горели и искрились счастьем ее глаза. Вера решила, что надо переработать увиденное. Но переработать было не с кем. Костя снова уткнулся в телефон, а бабушка наблюдала, как Йон дегустирует ее варенье. Мария Андреевна выжидательно смотрела, как он отправляет ложку в рот, и все спрашивала:
– Вкусно?
Йон кивал головой, показывая большой палец. Мол, во – варенье! Вкусно. Бабушка пыталась начать светскую беседу:
– Скажите, Йон, а в Молдавии тоже варят варенье?
Костя усмехнулся. Вера укоризненно посмотрела на него. Надо бы с мамой побольше разговаривать. У нее явно дефицит общения. Так что Верин традиционный вопрос «Вы хотите об этом поговорить?», который она обычно задавала запутавшимся, зацикленным на своих «шекспировских трагедиях» несчастным клиентам, а сейчас, увы, обращала к себе самой, – повис в воздухе. Хочу, но не с кем.
Вера ушла незаметно в дом, зажгла свет, уселась в старенькое любимое кресло, привезенное на дачу при смене мебели в городской квартире, и стала читать свежую статью по психологии в последнем номере «Вестника Московского университета». Немного позже полезла под кресельную подушку, на которой сидела. Завтра надо расплатиться с рабочими. Там она всегда прятала деньги для оплаты. Портмоне было на месте. Вера углубилась в чтение. «Соотношение организации концепта Стресс и совладающего поведения у студентов разных этнокультурных групп». Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Этнокультурные группы! Хоть у нее за столом сидят и не студенты, но с ними тоже без стресса трудно было общаться. Разница менталитетов, языка, непонимание в мелочах. Клали кирпичи под фундамент крыльца, «керамида», да «керамида». Думала, что хотят строить в форме пирамиды. Какая пирамида? Мы хотим полукруглое, не надо «пирамида», а они смеются. «Керамида» – кирпич. «Не волновайся, хозяйка. Мы строим, как скажешь». Вот тебе и стресс. И смех и грех. Совладающее поведение налицо. Слышала, как мама гремела чайной посудой, убирая со стола. Там Дора. Поможет. Лень вставать. Плыли строчки, торшер отбрасывал тень. Хотелось спать. Пересела на диван. Надо бы постель постелить. Вроде только на минутку закрыла глаза. Провалилась. Вдруг почувствовала, как Дора котенком ткнулась ей в шею мордочкой. Ластилась.
– Мамуль? Ты спишь?
Вера обняла ее.
– Бабуле помогла?
– Ага. – Доринка терлась об ее щеку. Она всегда так делала, когда чем-то хотела поделиться. Вера проснулась.
– Мамусик! Правда, он чудный?
– Кто?
– Йон. – Дочка заглянула Вере в глаза.
– Приятный парень, – неопределенно пожала плечами Вера. – Но…
– Мам! Опять твое «но». Ну что – «но»?
– Все-таки не стоило с ним сидеть на пруду так долго.
Вера строго взглянула.
– Подглядывала?
– Пришла звать вас к чаю, а тут… – Вера не договорила.
Дочь перестала тереться.
– Ну мам! Я уже взрослая!
– Да? – удивилась Вера. – Ну тогда помоги постелить постель!
Дора не ожидала такого поворота событий.
– Мам! А он тебе нравится?
– Симпатичный, – Вера дипломатично выбирала слова. Расстелила простынь на диван. Дорина стояла с подушками, мечтательно прижав их к себе.
– Мне сначала он показался каким-то озабоченным, грустным немного. Я спросила у него – почему?
– А он что?
– У него сестренка в Молдавии болеет.
– Да. Я слышала об этом. – Вера с усилием разложила диван. – Доча, давай подушки! – скомандовала она, несколько более громко и нервно, чем обычно, только чтобы не говорить о Йоне. – И одеяла, там все в ящике. Пожалуйста! Я с ног валюсь!
Заглянул Костя.
– Ты, как всегда, к шапочному разбору, – заметила недовольно, вскользь посмотрев на супруга, Вера. – Давай укладываться.
– А я разве против? Ты всегда можешь рассчитывать на меня, дорогая! – он с готовностью расстелил одеяла.
– А Дорина ляжет с бабушкой. На втором этаже. – Дора согласно кивнула.
– Но он все-таки милый, да? – чмокнула она мать. – Чао, папа!
– Чао-какао! – откликнулся отец.
– Первый раз сплю в этом доме. – Дора все еще пребывала в грезах.
– Жених приснится! – неожиданно брякнул Костя.
– Ты серьезно? Тогда завтра расскажу. Спокойной ночи, предки! – И она убежала. Слышно было, как дочь взлетает на второй этаж. Лестница под ней почти не скрипела. Так скачет юность. Через две ступеньки.
– Что это она сегодня с нашим Марчелло крутилась? – Костя ткнулся в нее колючей щекой.
– С каким Марчелло? – Вера слегка погладила его по щеке. – Ты колючий.
– Понятно. – Костя обиделся. – Завтра побреюсь! И фрак надену!
– Ну не обижайся! Очень устала.
– Тогда спи, дорогая! – и через две минуты сам засопел.
Вера безразлично уткнулась в подушку. Тоже мне – герой-любовник!

* * *
Вера прислушалась. Шуршание щебенки от шагов, тихие голоса, смешки. Ближе. Ближе. Пытались говорить полушепотом, но потом, забывшись, захихикали громче. Вера притаилась за кустом. Скрипнула калитка. Вот замолчали. Тишина. Вера отогнула ветку сирени у забора, чтобы лучше видеть. Обнимаются. Минута. Две. О Господи! Сколько можно? Она присматривалась и вдруг показалось, что Йон смотрит на нее. В темноте мерцали его глаза.
Опять молчанье.
– Ванечка! Любимый! – Вера слышала как шуршали его руки по ее свитеру.
– Дорина… А почему у тебя имя наше?
– Какое – ваше? – удивленный голосок потонул опять в тишине.
– Молдавское. У меня одноклассница была с таким же именем. Почему тебя так назвали?
– Не знаю. Дар. Подарок. Я не задумывалась.
– Подарок? С неба! – Чувственный тембр его голоса чуть с акцентом…
– Еу те юбеск!
– Си еу те юбеск! – пролепетала ее дочурка.
«Силы небесные! – Вера прижала руку к губам. – Одно хорошо. Молдавский выучит». И психолог, и мать в ней согласились с таким положением вещей. Но женщина… Ей показалась или в ней шевельнулось что-то похожее на ревность?
– Твоя мама, наверно, волнуется. Пора идти.
– Я не хочу! Ну вреау. – Дора обняла его.
– Пойдем, пойдем! – с властностью в голосе он потянул ее за руку. – завтра увидимся. – Ноа’пте бу’нэ! – он подтолкнул ее в сторону дома, шлепнув пару раз по девичьему задку.
– И тебе, любимый! – Дора впорхнула на крыльцо. Через минуту заскрипела дверь старой дачи, с трудом поддаваясь из-за перекоса. Дом играл. Давно не домкратили. Все равно, наверное, придется сносить. Послышался сонный голос Тодора, одного из рабочих, спящего на террасе.
Шепот Йона. Он осторожно прикрыл за собой дверь, стараясь не шуметь.
Вера осторожно встала с чурки. Размяла затекшие ноги. По влажной траве пошла к дому. Поднявшись тихонько на крыльцо, взялась уже за скобу двери. Вдруг, сама не зная почему, оглянулась. В окне старой дачи увидела силуэт Йона. Он смотрел на нее, приподняв занавеску. Вера разозлилась. И чего смотришь? С дочкой же гуляешь? Юркнула в дверь. Все равно неудобно. Ее уличили. Шпионит за дочерью. Психолог в ней неодобрительно покачал головой. Закрыв глаза, она видела, как Йон обнимает дочь, а смотрит на нее – Веру – своими цыганскими глазами. Нет! Проваливаясь в сон, чувствовала его прохладные губы на своей щеке. Он обнимает ее… Сильнее… Еще сильнее…

* * *
Работы подходили к концу. Дом блестел как новенький. Светлые бревна покрыли защитным лаком. Изукрашенные резьбой подзоры и дощечки полукругом обрамляли террасу, крыльцо казалось ажурным. Работа Йона. Когда он выпиливал и вырезал, Дора была на подхвате и подавала ему те инструменты, которые он просил. Потом куда-то убежала.
– Я быстро. – Йон отпустил кивком.
– Вы настоящий художник, Йон! – с уважительным удивлением произнесла Вера, обозрев плоды его трудов. Она почему-то смущалась, когда разговаривала с ним.
Он посмотрел на нее странно. Глаза его потеплели.
– Я очень хотел, чтобы вам понравилось. Вспоминать меня будете.
– Из-за Дорины? – спросила Вера несколько иронично.
– О нет! – он усмехнулся.
– То есть как – нет?! – Вера удивленно посмотрела ему в глаза.
– Она будет потом похожа на вас, но такой, как вы, никогда не станет.
– О чем вы? Я вас совсем не понимаю. – Она почувствовала, что лицо заливает румянец. Опустила голову.
– В вас есть тайна и… – он подбирал слово: – …хрупкость цветка, нежность... – Он пристально посмотрел на нее, оторвавшись от работы. – …Хочется носить вас на руках и петь вам серенады.
– А вы умеете петь? – смутилась Вера, пытаясь обратить его слова в шутку.
– Да, вообще-то могу. Гитары с собой нет.
– А у нас где-то была в городской квартире. Да! Вспомнила. У соседей здесь, кажется, есть. Сыграете?
Вера внутренне облегченно вздохнула, что сошла со скользкой темы.
– Только для вас. – Он смотрел на нее с улыбкой.
– То есть для нас для всех?
– При всех, но вам. Вам не говорили, что вы похожи на «Весну» Боттичелли?
– Вы на самом деле художник? – догадалась наконец Вера. Психолог пихал Веру в бок.
– Прикладник. Декоративное искусство, но классику мы рисовали тоже.
– А почему вы не работаете по специальности?
Он помрачнел.
– Я же уже рассказывал. Я должен помогать семье. Резьбой по дереву в Молдавии не заработаешь.
Подбежала Дорина.
– Мамуль! Постираешь мне сарафан?
Вера хотела согласно кивнуть.
– Сама постираешь, – Йон сказал это между делом, не взглянув. Взял снова молоток и сосредоточенно стал прибивать дощечку к перилам, но Дору как ветром сдуло.
– А вы так всегда над ней командуете?
– Нет. Не всегда. Просто хотелось остаться с вами подольше. А ей полезно.
– Йон, вы даже не думайте… – У нее перехватило дыхание.
– Я даже и не думаю, – в тон ей ответил он и, повернувшись, подошел к ней, буквально затягивая ее взглядом. Потом тихо добавил: – У калитки я был с вами.
– Что?! У какой калитки? – Вера вопросительно смотрела на него снизу вверх.
– Вы прятались за кустом.
– А Дорина?
– Она напоминает вас. Иногда очень.
– Но это нечестно.
– Почему? Она счастлива, – спокойно парировал он.
– Но ведь вы ее не любите?
– Нет. Так ей сейчас этого и не надо.
– А когда?
Он посмотрел на нее и ничего не ответил. Молча стал прибивать готовые дощечки, продолжая ловко вынимать изо рта гвоздики, которые он по привычке сунул в рот. Вера ждала, смотрела, как ровно они ложатся, повторяя отчасти рисунок.
– Йон! Я надеюсь, что все это ерунда и вам просто скучно.
– Нет. И так иногда бывает… – непонятно ответил он. Она повернулась, и взбежав по ступенькам, вошла в дом, чувствуя спиной его взгляд. Когда же закончится это лето? Надо как-то сказать Доре. Но как такое скажешь? Уж скорее бы они все доделали и уехали. Психолог ехидно согласился, что для некоторых это было бы лучшим выходом из создавшегося положения.
Сердце неспокойно стучало от только что услышанных слов. Она подошла к зеркалу. Что у нее на голове? Порылась в сумочке, лежавшей на подзеркальнике, достала расческу. Расчесала волосы. Вера никогда не была о своей внешности высокого мнения. Ей казалось, что она немного похожа на овечку. Светлые, пепельные волосы, нос пряменький, линия розоватых губ несколько безвольная. Серые глаза. Она совсем не красилась. Естественность лучше. Да и времени не занимает. Бледная кожа. Малоцветная. Альбинос такой. И что тут может нравиться? Психолог тоже усомнился в Вериной неотразимости. Могут быть у него и меркантильные интересы. «Какие?» – возражала Вера. О цене договорились. «Ну согласитесь, что эта ситуация ненормальна! Разница в возрасте. И мать и дочь. Либидо и прочее…» – не унимался психолог. «Заткнись!» – оборвала внутренние препирательства Вера. Надоело жить по писанному.
Достала из косметички светло-персиковую помаду. Мазнула. Открыла коробочку с румянами. Да что она, в самом деле, прихорашивается? Сорок – это, конечно, еще не кризис, но у глаз чуть заметны морщинки. Голубые круги от постоянного недосыпа и писанины по ночам. А в общем – еще ничего. Но для парня? Странный он. Это признание… Ничего подобного ей никто не говорил. Костя… Их чувства давно потухли. Превратились в рутину. Вера привыкла, что все уже было и ничего дальше не будет. Будут стареть, как все знакомые пары.
Зайдя в комнату, открыла шкаф, критически обозрела неброские дачные наряды. Переодевшись в длинный сарафан прямого покроя с набивным рисунком, отодвинула скрипучую дверцу и взглянула в зеркало. Худенькие плечи голубели сквозь лямки. «Надо бы позагорать. – Она покрутила плечами. – И поднабрать вес. Прямо как хиппи с флэта». Вдруг услышала сзади:
– А вам идет! – Йон прислонился к раме двери, скрестив руки на груди, и одобрительно улыбался. Ни дать ни взять манекенщик. Солнце било ему в спину, и Вера прищурилась, пытаясь в преломляющихся от силуэта лучах разглядеть выражение его глаз.
– Вы следите за мной?
– Нет. Я случайно. Дощечки здесь примерял.
– Ну и примеряйте дальше! – несколько резко сказала Вера и попыталась выбежать мимо него на улицу. Он поздно отстранился. Скользнула плечом по его комбинезону.
Мать чистила грибы в большом тазу. Вера присела рядом. Взяла нож.
– Верусик! Что с тобой? – Мария Андреевна удивленно посмотрела на дочь. – Сарафан надела… – раздумчиво протянула мать.
– Ма! Сегодня грибы с картошкой пожаришь?
Вера пыталась обрести душевное равновесие. Он просто нес чепуху. Забыть и не относиться к этому серьезно. Он ничего такого не сделал. А как же Дора? Он ее не любит. Чем же это закончится? Да… Чем же? Услышала, как Йон тюкает молотком на крыльце. Встала. Вытерев об полотенце руки, пошла по кирпичной дорожке к калитке, стараясь не смотреть на него. Вышла на улицу. Зашла к соседям. К тому самому несостоявшемуся Ромео.
– Димка, привет! У тебя, кажется, была здесь гитара?
– Есть, а зачем тебе?
– Дай на вечер!
– А кто у вас играет? – удивленно спросил Димка, друг детства и первая дачная любовь.
– Да есть тут один...
Сосед вынес гитару в чехле.
– Ты сегодня полный отпад! Гости? – Димка понимающе усмехнулся.
– Да какие гости! Так... Просто обещали сыграть. – Взяла гитару.
– Ну-ну! – он одобрительно поцокал языком, то ли оценивая ее вид, то ли завидуя предстоящему у соседей веселью.

* * *
Доринка сидела около Йона на крыльце. Вера выдохнула, подошла.
– Вот вам гитару нашла. Подойдет?
Йон вытер руки о штаны. Взял гитару. Вынул из чехла. Присел на ступеньки. Провел по струнам. Покрутил, настроил.
– Подойдет.
– Мамуль! Ты прелесть! – Дочура в порыве благодарности обняла Веру. Вере стало неловко. Знала бы она… – А ты мне не говорил, что ты умеешь на гитаре! – удивленно тронула она Йона за плечо – и плюхнулась рядом с ним на ступеньки. – Сыграешь?
– Вечером…
Его категоричный тон Дорку совсем не обидел, наоборот, она буквально заверещала от восторга!
– О’кей! Как кла-а-а-ассненько! Ну мы оторвемся сегодня! Зажжем по полной!
– Ты многого еще обо мне не знаешь, – не обращая внимания на ее писки, усмехнулся он и посмотрел внимательно на Веру. Она отвела взгляд, повернулась и пошла по дорожке.
Весь вечер Йон пел молдавские, цыганские песни, взглядывая на нее тоскливо из-под ресниц. Вера сидела напротив как на иголках, пила воду, стыдясь самой себя и всех вокруг, из-за стакана поглядывая на него. Доринка зажгла свечи, и весь стол под раскидистой старой яблоней мелькал огоньками, колыхаемыми движением воздуха. Вера искоса взглядывала на мужа, но Костя ничего не замечал. При свете свечей он умудрялся что-то искать в мобильнике. Мать, положив руки на стол, тревожно смотрела то на Доринку, то на Веру.
– ...Ну вот разве эту еще, – Йон задумчиво перебирал струны. Наконец, как бы настроившись на песню, заиграл. Видимо, это было вступление. Он поднял голову от гитары и, глядя на Веру, проникновенно запел:
Daca mor, tu cui ramii
Banii n-au valoare,
Nici aurul din lume.
Tu doar pentru mine
Esti tot ce am pe lume
Si daca mor, tu cui ramii, cui ai sa ramii?
Cine te va-nbratisa, si te va saruta?
Tu esti viata mea
Si nu te pot uita
Fara tine mor
Tot de al tau dor…
Музыка лилась грустными переливами, голос поющего – обволакивающий, временами поддающий цыганских вибраций – проникал в самое нутро, будоражил. Казалось, он признавался ей в чем-то, спрашивал, умолял… Вера смотрела на него завороженно. Ошеломительная чувственность непонятного языка, сентиментальность мелодии отдавалась в ней сладкой болью, разрывая все внутри. Что он делает? Все видят. Боже! Ну когда же он допоет? Йон смотрел только на нее, ей в глаза, и, как под гипнозом, она тоже не могла отвести от него взгляд. Затих, отдаваясь эхом в подмосковных сумерках, его голос, последний звук струны.
– Хорошие у вас песни, душевные, – сказала Мария Андреевна после того, как Йон допел. – А о чем была эта?
Йон нахмурил лоб, пытаясь перевести.
– «Если умру, кому ты останешься? Деньги – ничто. Золото в мире ничто. Только ты для меня все, что у меня есть в мире. И, если умру, кому ты останешься? Кому должна остаться? Кто тебя будет обнимать и тебя целовать? Ты моя жизнь. И не могу тебя забыть. Без тебя умираю. И от твоего желания. Я только тебя люблю. И очень тебя желаю. Хочу твоей любви. Хочу твоего сердца. Ты моя жизнь. И не могу тебя забыть. Без тебя умираю. И от твоего желания». Ну вот примерно об этом. – Йон помрачнел. – Уже поздно. Пора нам. – И он посмотрел на притихших своих соплеменников. Каждый думал, наверное, об оставленной дома семье, женах, детях, услышав родные песни. Когда еще свидятся?
– Да. Любовь – она везде любовь. Из сердца не вырвать! – Изрекла вдруг Мария Андреевна, поднимаясь. – Пожалуй, и правда пора спать. – И она стала собирать стаканы и чашки со стола. Попросила внучку: – Задуй свечи, Дора.
Йон зачехлил гитару и подошел к Вере. С поклоном протянул ей инструмент.
– Передайте владельцу и скажите ему спасибо, что дал поиграть. Давно не приходилось.
Вера встала, взяла у него из рук гитару. Теперь она смотрела на него по-другому, почти не таясь, как будто они были одни.
– Спасибо, Йон… За прекрасные песни. – Она протянула ему руку.
– Я рад, что вам понравилось. Я пел для вас, – сказал он, задержал ее руку в своей и посмотрел на нее долгим взглядом своих черных, как пропасти, глаз. И было понятно, что сказал он это ей одной, а не всем присутствующим, несколько озадаченным, почувствовавшим себя при этих словах почему-то неловко, как будто они стали свидетелями того, что им не предназначалось. Даже Костя наконец, уловив повисшее в наступившей тишине напряжение, оторвался от мобильника и, ничего не понимая, смотрел на всех поочередно.
– Мам! Почему он так с тобой говорил? – все приставала позже в доме, когда они стелили постель, расстроенная Дорина. – А мне ничегошеньки не сказал. И был такой… Холодный, как будто я ему совсем не нравлюсь. Почему, мам?
– Ну, наверное, потому, что это я гитару принесла, – отшучивалась Вера, пытаясь успокоить дочь и унять гулкие удары сердца, стараясь, чтобы никто не заметил ее волнения... Психолог на этот раз грозил последствиями, возмущался, увещевал, но как-то неубедительно. Даже фальшиво. Похоже на панику. Было почти не слышно. И почему-то не стыдно.
– Ты бы поосторожнее с хозяйкой, – сказал Василь Йону, когда они поднимались на крыльцо старой дачи. – И девчонке нечего голову морочить. Ни к чему нам дурная слава.
Йон молча выслушал, чему-то улыбаясь в себе. Ничего не ответив, ушел в дом.

* * *
Принимали камин. Он немножко дымил, но Василь уверял, что это он обгорает.
Последняя переделка. Через несколько дней они уедут.
Вера полезла в кресло за деньгами. Что это? Портмоне с деньгами не было. Веру бросило в пот. Куда она могла их деть? Она растерянно пошарила по карманам курток и телогреек, висевших на крючках за дверью. Нет. Господи! 300 тысяч!
Вера обессиленная сидела в кресле. Она перерыла все что можно. Денег не было. Мария Андреевна вошла и сразу поняла, что с дочерью творится что-то неладное. Вера рассказала. Поискали вместе.
– Мама, что делать?
– Что ты глупые вопросы задаешь? Вызывать милицию, конечно!
– Нет! Не надо. Я уверена, что куда-то засунула их. Надо еще поискать!
– Мы все проискали, дочь. Это взял кто-то из рабочих. Господи! Вот налетели!
– Мам, не надо! Я займу у кого-нибудь!
– У кого ты займешь?
– Найду!
– Такую сумму тебе сейчас никто не даст.
– Мама! Они не могли взять.
– Горе ты мое! Доверчивая! – Мать припомнила: – Здесь Йон эти дни крыльцо делал. Может, он?
– Нет! – в отчаянии вскрикнула Вера, обернувшись к матери, вконец обессиленная.
Взглянув внимательно на Веру, Мария Андреевна вышла.
Через короткое время вернулась с Костей.
– Костя отвезет меня в Москву. Надо цветы полить и пенсию получить.
Вера удивленно посмотрела на мать.
– Все будет хорошо. – Мария Андреевна сжала Верину руку. – Костя! Через час едем.
Костя, ничего не понимая, кивнул.
Вера шла в магазин за хлебом. Ей хотелось сейчас побыть одной…
– Нет! Это какое-то недоразумение. Не верю! – она не заметила, что разговаривает в голос. Корабельные сосны в роще, ведущей к станции, тревожно поскрипывали, шелестели на самом верху черными кронами. Выступающие из земли корни были похожи на змей. Она оказалась в беде. В темной чаще. Что же теперь делать? И мама, как назло, уехала, когда она так ей нужна.
Мать вернулась к вечеру и отозвала Веру.
– Вот, – сунула ей сверток, – мои «смертные». Копила. – Похлопала Веру по руке. – Может, еще поживу! Сверх земли не оставите, надеюсь? – Вера благодарно прильнула к матери. – А может, найдутся. Не могли они взять. Ты права. Честные, работящие мужики. Не затем на заработки приехали, чтобы воровать.
– Ма-а-ам! Спаси-и-ибо! – Вера тоненько заскулила, уткнувшись в мать. Худенькие плечи под Костиной старой футболкой, слишком большой для нее, сотрясались беззвучным плачем.
– Ну-ну, Верунчик! Все образуется. – Мария Андреевна гладила дочь по льняным волосам.
Вера вытерла слезы. Немного успокоившись, взяла сверток и поднялась на крыльцо старого дома.
– Василь! Можно вас на минутку?
Вышел бригадир.
– Вот деньги. Как договаривались. – Она увидела на террасе Йона. Он быстро взглянул на нее и исчез.

* * *
Вера сидела с Дориной на мостках.
– Девочка моя! Я хотела с тобой поговорить.
– Мам! Я знаю все, что ты скажешь!
– Дорина! – Вера тяжело вздохнула. Ну как начинать такой разговор? Психолог в ней беспомощно затих. Разбирайся, мол, сама. Тебя предупреждали.
– Мам! Я буду с ним. У нас поживем или… ну, или снимем квартиру. У него всегда работа будет.
– Дорина! Послушай! Я понимаю, что ты влюблена. Но любит ли он тебя?
– Любит, мама. Любит больше жизни.
– Это он тебе сказал?
– Нет, – Дора грустно покачала головой. – Он последнее время ничего не говорит, но… – Дора вскинулась: – Я знаю, что любит. Просто сейчас ему тяжело.
Вера горько усмехнулась.
– Я верю ему. И ты поверь! Пожалуйста, не отговаривай меня. – Дорина прижалась к ней доверчиво и Вера почувствовала, как она дрожит. – Мама, он такой…
– Ну какой?
– Хороший. Честный. Ты знаешь, я тебе говорила – у него сестра болеет. На операцию нужно 200 тысяч, не меньше. Он работал весь этот год, где только мог, и все домой отсылал.
– Я понимаю, – задумчиво протянула Вера, – но ведь это большие деньги.
– Да, большие. – Дорина как-то странно посмотрела на мать. Вера похолодела.
– А где он их заработает? – Вера внимательно вгляделась в глаза дочери.
– Заработает. Я его знаю. Это не он. – Дорина осеклась на полуслове, закусив губу. Отвернулась. Смотрела слишком пристально на ставшую темной водную рябь, на стену из шуршавших от ветра камышей, обрамлявших озерцо с той стороны.
– Что – не он? – Вера повернула дочь к себе, но Дора отводила глаза, упрямо уставившись в сторону. – Ну хорошо. – Вера оборвала сама себя. – Поговорим еще. Позже. Я должна помочь с ужином. – Она медленно пошла обратно к дому. Ее шатало от забрезжившей вдруг в голове догадки.
Она стояла у дома и ждала, когда Йон покажется. Наконец, увидев, что он спускается с крыльца бытовки, сделала ему знак. Вышла за калитку и направилась до конца улицы к лесу. Он молча следовал за ней. За поворотом около мостика она остановилась. Глядела, как он подходит все ближе в свете закатного низкого солнца, бьющего ему в спину, своей пружинистой походкой, с этой неподражаемой кошачьей грацией хищника. По иронии судьбы на нем были те же вытертые узкие джинсы, что и в день, когда она его первый раз увидела. Переоделся… К чему?
– Йон! Я хотела с вами поговорить. – Она посмотрела на него полными слез глазами. – И вдруг ее прорвало: – Я прошу вас – уезжайте. Уезжайте, пожалуйста! – Вера заплакала, молитвенно сложила руки, глядя на него.
– Не плачьте! – Его лицо вдруг исказилось. Он вытер ей слезы кончиками пальцев, растерянно глядя на нее. – Хорошо. Я уеду. Завтра рано утром. Только не плачь! Слышишь? Уеду!!!
Он схватил ее неистово, и она, слабея, ощущала, как он весь дрожит и шепчет ее имя: «Вера… Вера…», неловкий поцелуй его горячих губ. Она, сама не понимая каким усилием, вывернулась из его объятий, оттолкнула, прерывисто дыша, качая отрицательно головой. Поправила рассыпавшиеся волосы. Йон поймал ее за руку, хотел удержать. Вера снова вырвалась, отстранилась. Вспомнив, как их учила психолог на семинаре в Вене, выставила ладонь вперед, как будто показывая: «Не дотрагивайся до меня!» С минуту они стояли и, прерывисто дыша, смотрели друг на друга.
– Ну почему… – начал он и замолчал, горящим взглядом прожигая ее.
– Ты уедешь, и это пройдет, – уже спокойно ответила Вера. – Не иди за мной сразу. Чуть позже. – И она побежала назад, больше не оглядываясь.

* * *
Вера не спала. Стараясь не разбудить мужа, осторожно вылезла из-под одеяла. Накинула кофту, натянула джинсы. Наскоро заколола волосы. Попила из кувшина и, надев балетки, выскользнула на крыльцо. Было часов пять утра.
Она увидела, как Йон тихонько открывает скрипучую дверь, приподнимая ее. В джинсах и ветровке. В руках сумка. Пошел к калитке. Увидел ее. Остановился. Она знаком показала, чтобы он шел дальше. Спустилась с крыльца. Пошла за ним.
Коротко попрощались.
– Спасибо тебе! – Вера погладила его по щеке.
Он качнулся к ней.
– Всё, всё! Иди! – она положила руки ему на грудь, будто подталкивая. Он взял их в свои, ткнулся губами в ладони. Вдруг властно притянул ее к себе. Поцеловал. Отвернулся и, закинув на ходу тяжелую сумку на плечо, быстро зашагал по рассветной, спящей улице к станции.
Вера не помнила, как вернулась в дом. Хотела раздеться. Но вдруг что-то толкнуло ее. Полезла под подушку кресла. Портмоне. На месте! Открыла. Деньги. Записка: «Прости. Я не хотел. Помню тебя всегда!»
Она стояла как оглушенная. Схватила листок из блокнота на комоде. Зажгла ночник. Костя заворочался во сне… Она подождала. Написала что-то. Сунула деньги, записку в целлофановый пакет. Скрутила несколько раз. Схватила дамскую сумочку и выбежала.
Она поднялась, задыхаясь, на платформу. Последние метры уже не могла бежать. Кололо в боку. Йон сидел на скамейке у билетной кассы. Увидел. Рванулся к ней. Она раскинула руки, и несколько минут он целовал ее, шептал, зарываясь в ее волосы:
– Ты пришла… Ты пришла…
Улучив момент, Вера незаметно запихнула деньги в не до конца застегнутую спортивную сумку.
– Все! Иди.
Вдали загрохотала электричка.
– Вера! Вера! Как мне найти тебя? Только не говори «нет»! Я прошу! – Йон с тревогой наблюдал за ней. – Что ты ищешь?
Она наскоро сунула ему бумажку.
– Это мобильный.
Электричка остановилась.
– Еу т’юбеск!
Вера вздрогнула как от удара, продолжая все еще машинально улыбаться сквозь слезы. Она уже слышала это раньше.
– Вера! Я позвоню! Слышишь? Когда?
Она молчала.
Йон протянул ей руку из вагона. Слишком долго не отпускал ее пальцы, придерживая двери ногой. Раздался резкий свисток. Вера испуганно попятилась назад, он нехотя отпрянул наконец от двери. Кивнул ей. Хотел еще что-то сказать. Створки ударились друг о друга, и электричка тронулась, набирая ход. Она беспомощно махнула рукой его силуэту в темном стекле тамбура.

* * *
Вера шла к даче. Надо успеть, пока все не проснулись. Надо успеть. Вдруг, переходя по покосившемуся мосту через заболоченную, покрытую ряской речку, остановилась. Постояла, облокотившись на перила. Улыбнулась, покачав головой, печально. Порылась в сумке. Психолог напрягся. Что она опять задумала? Вера достала мобильный. Держа его в руке, еще минуту думала о чем-то. Потом отвела руку назад и со всей силы забросила его далеко в речку, как учил их бросать в школе учебную гранату приставучий военрук. Булькнуло. Ряска сомкнулась. Вера закрыла лицо руками. Мгновение постояла. Выпрямилась и быстрым шагом, спотыкаясь на ходу, пошла к дачным участкам.

* * *
Йон сидел, поставив сумку на скамейку. Контролер остановился около него.
– Ваш билет!
Йон полез в карман сумки. Показал билет. Контролер прокомпостировал, прошел дальше. Йон хотел застегнуть сумку до конца, чтобы забросить ее наверх. Молния не закрывалась. Что-то мешало. Он поднялся. Открыл сумку. Увидел свернутый пакет, торчащий сбоку. Развернул. Там лежала пачка купюр и листок. На нем было написано от руки, неровным, торопливым подчерком: «Ты должен взять деньги! Спаси сестру! Тут ровно 200 тыс. Уезжай домой сегодня же. Я так хочу. Это мое решение! Вера».
Йон схватил сумку. Побежал к выходу. Нетерпеливо ударил в дверь с полустертой надписью «Не прислоняться!». Он метался по тесному тамбуру, словно зверь по клетке, не в силах дождаться следующей остановки. Контролер проходил обратно из следующего вагона.
– Ты чего, парень? У тебя же билет до Москвы? Москва еще почти через час, – удивился он. – У тебя огоньку не найдется?
Йон отрицательно мотнул головой.
– А чего в тамбуре стоишь? Иди в вагон. – Кондуктор прикурил у коренастого грибника с корзиной, стоящего у двери.
– Мне надо выйти. Я забыл… Мне надо… обратно.
– Будет сейчас остановка – выйдешь! – Контролер проводил парня глазами и опасливо покачал головой, раскуривая сигарету. – И чего вам всем дома не живется? – бурчал он, призывая в свидетели грибника. Тот ухмыльнулся, пожав плечами, мол, ясно чего. Кондуктор помолчал, затягиваясь. И сам ответил: – Худо, видно. Страну развалили. А теперь вот все порознь. И стой у дороги – кто работать на дачу возьмет. Эх, жизнь! – Он бросил окурок, придавив его для верности ногой, прямо под табличкой «В электричках курить запрещено», и досадливо рванул дверь вагона.
Йон опять присел на лавку. Мял сверток в руках, задумавшись. Сунул обратно в сумку. Прислонился головой к раме окна, за которым бежали назад дачные разноцветные домики с поспевшими за оградами яблоками, полоски пыльных тополей у проселочной дороги. Через несколько минут поезд сбавил ход, покачиваясь на стыках. Включились тормозные механизмы. Йон медленно, будто еще не совсем очнувшись, с усилием повернул голову и взглянул на двери, ведущие в тамбур из вагона. Из затрещавшего динамика голос машиниста невнятно объявил:
– Остановка «Правда»…

СЧАСТЛИВАЯ

Заветные думы – сбываются. Видно, мои молитвы доходят Богу, и всё же, иногда желания исполняются совершенно неожиданно.
Мне кажется, где-то там, в небесной канцелярии, мудрые Херувимы все желания сначала просеивают через сито, отделяя большие от маленьких, а потом решают, нужно ли их принять к исполнению. Решив, некоторые желания убирают в корзину, другие исполняют, третьи убирают под старинное пресс-папье: пусть полежат ещё, рано им сбываться.
Проходит время, и человек, который загадал желание, успевает забыть о нём, а в тот момент, когда оно вдруг исполняется, думает: «Господи, какое чудо!»
Я не кричу о своих желаниях. Так и живу – тихо мечтая.
Сбудутся мечты или нет – мне неведомо. Узнать время их исполнения – невозможно, у Творца на каждого мечтателя свои планы.

ГОША

С ним я чувствую себя уверенно. С ним у нас любовь с первого взгляда, затянувшая нас в роман. Вот уже два года мы не можем жить друг без друга. Гоша каким-то невероятным образом появился в моей жизни, и я очень скучаю по нему, когда мы долго не видимся.
Только на встречи с ним я лечу на вдохновенных крыльях, облачившись в симпатичные облегающие лосины. Лишь для него пользуюсь духами, которые, точно знаю, ему нравятся. Правда, иногда опаздываю минут на пять, как истинная леди, но Гоша терпеливо ждёт и встречает с неизменной заботой.
Гоша очень внимателен, крепко обхватив мою талию, контролирует каждый мой шаг, с ним я чувствую себя уверенней, смело подчиняюсь его командам:
– Шагаем на месте! Шаг длинный. Шаг короткий. Идём прямо. Идём по кругу, колени выше…
Старательно выполняю всё и рада, что у меня получается.
Знакомьтесь. Мой Гоша – реабилитационный тренажёр для ходьбы «ЭкзоСкелет» фирмы «ЭкзоАтлет». В самую первую встречу дала ему имя, по-моему, оно ему пришлось по душе. Мы подружились. Гоша видел мои слёзы, слышал мой смех, переживал со мной минуты радости и печали. Верю, скоро приду к нему не на занятие, а с благодарностью, обниму его железную спину, прижмусь последний раз:
– Спасибо, Гоша. Ты – настоящий друг, с любовью встретил, с любовью отпускаешь.

ПОЛНЫЙ ХОД

Глава 1. Выход в море.

Как-то в мае выходили на ГиСу «Армавир» (гидрографическое судно) для обеспечения взлёта космического аппарата. Настроение у всех просто великолепное. Погоды стояли прекрасные, солнце, уже тепло, море изумрудного цвета! Такие походы всем очень нравились – короткие, всего три недели, но почти 10 дней в валютной зоне, а это значит, что будут платить морские (дополнительные выплаты за дальность похода ниже 30 град. северной широты), да еще и боны можно получить. Бонами мы называли чеки Внешторгбанка серии «А», приравненные к долларам США. С ними можно было пойти в чековый магазин «Альбатрос» или «Берёзка» и купить там всякие дефицитные товары. В общем, всё хорошо!
Готовимся к рейсу, всё как обычно, завезли продовольствие, заправились топливом «под жвак» (это когда взяли во все, в том числе и резервные, цистерны, так, что свободного места нет, зато при этом не надо будет заправляться в море и лишний раз рисковать), помполит Кузьмич набрал много новых фильмов. Командир Александр Акимов на оперативном совещании после всех докладов спросил:
– Виктор Кузьмич, а почему тридцать кинофильмов взял, а не все сто, например? Ты нас куда готовишь? Рейс штатный, по программе «Колонна», запустим космонавтов и домой! Всего три недели, а ты так сейчас беду нам накликаешь!
– Александр Евгеньевич, я же, как лучше хотел, может, два раза в сутки разрешим команде кино посмотреть? – Кузьмич постучал костяшкой пальца по деревянному столу и, как бы, плюнул через плечо за спины товарищей.
– Виктор Кузьмич!!! – командирский голос стал суше и твёрже:
– Всё! Я понял, что готовность у всех полная, я докладываю Варакину о выходе в море завтра по плану!
Подготовка к выходу в море покатилась по отработанному сценарию. ГиСу «Армавир» в том году много ходило, поэтому этот майский рейс никого особо не напряг!
В 10.00 утра снялись с якоря и швартовых и пошли по Золотому Рогу. Бухта была хоть и широкая, но больно судоходная, да так, что во все глаза смотри, как бы в кого не въехать! Ходить по ней было одно удовольствие, Владивосток, как на ладони, спускается с сопок к воде. Говорили, что, когда в ноябре 1974 года в городе был американский президент Джералд Форд, Леонид Брежнев устроил ему вечернюю прогулку по набережным. Форд отметил схожесть Владивостока с Сан-Франциско! О, Сан-Франциско, как это звучало тогда, наверно, романтично!
Мы все – ходовая вахта, по тёплой погоде, стояли на сигнальном мостике, на самом верху, «на ветерке». Командир с нами сидел, как обычно, на своем левом кресле в «альпаке» («альпак» – разговорное название теплой куртки на меху). Акимов был «мерзляка» и кутался в альпак на мостике даже летом. В этот раз я стоял на ВРШ (установка управления винта с регулируемым шагом) вместо Володи Забралова, 2-го помощника, которого отпустили в отпуск, а обычно это его штатное место на выходе из базы.
Вышли спокойно, повернули на створы (наземные ориентиры, по которым визуально судно держит курс входа или выхода из порта) и пошли в Залив Петра Великого. Это уже Японское море, здесь поддувает, и вся вахта спустилась в ходовую рубку. Я, как старпом, встал на командирскую вахту до 12.00, а третий помощник у меня «штурманил» (вел навигационную прокладку курса судна в назначенную точку). Большую часть времени я стоял на крыле мостика и хватал лицом знакомые ощущения.
Шли курсом на Сангарский пролив, что между японскими островами Хоккайдо и Хонсю. По-японски, название пролива звучит как «Цугару». Это самый короткий путь в Тихий Океан. После поражения России в русско-японской войне, Япония захватила Южный Сахалин, в связи с чем, русским и советским судам и кораблям были закрыты проливы Лаперуза и Сангарский. Для того чтобы попасть на Камчатку или Северный Сахалин, приходилось делать огромный крюк и идти на юг через Корейский пролив.
Поэтому, как только закончилась Вторая мировая, Советский Союз получил право беспрепятственного прохода в Тихий океан Сангарским проливом, чем мы и пользуемся до сих пор.
Армавир разрезал форштевнем (переднее продолжение киля, предназначен для разрезания волн по ходу движения судна) волну, брызги превращались на ветру в плотную, влажную, морскую взвесь, которой легко дышалось, и я подставлял лицо солнцу, морю и был счастлив. В такие минуты ты владел судном и океаном, это всегда опьяняло, давало какие-то другие, неизведанные силы духу и телу! В такие моменты на мосту (сленговое наименование ходового мостика) тишина и собранность всей вахты – рулевой, штурман, командир – особо ощущается!
Подошли к проливу, тишина! Обычно здесь «сифонит» северо-восточный ветер прямо вдоль пролива, всегда «в нос». Ветер, как известно, дует в компáс, а течение вытекает из компáса. То есть северо-восточный, значит, дует в данной точке с северо-востока на юго-запад. Вот такая нехитрая кухня! В тот раз было необычно тихо.
Навстречу шёл какой-то японский рыбак, у них, обычно, белые небольшие шхуны идут себе куда им надо, часто вообще никого не пропускают, никому не уступают, а мы и не связываемся, просто маневрируем, чтобы спокойно разойтись. В этот раз не получилось. Рыбацкая шхуна доворачивала рулем и быстро приближалась к нам. Мы с боцманом Картузовым стояли на верхней палубе и обсуждали планы работ по уборке ржавчины и подготовке к покраске внутренней части фальшборта. Японца мы видели давно, и я посматривал на его маневры. Командир на мосту, думаю, сработают оперативно. Однако шхуна прижимала нас к береговой черте, и оставалось совсем мало места для поворота… Картузов даже сплюнул:
– Смотри, что творят узкоглазые?! – я бегом поднялся на ходовой мостик, а там уже в воздухе повисло напряжение! Акимов застопорил ход и, круто переложив рули влево, вдавил манипулятор ВРШ (винт регулируемого шага) левой машины на полный назад. В этом положении Армавир почти на месте развернулся на обратный курс, и через минуту обе машины на полный вперед. В таком положении шхуна прошла мимо нас правым бортом, как и предписывалось морскими правилами! Она была так близко, что я в бинокль увидел японского моряка в ходовой рубке, который, оскалившись в улыбке, держал рулевое колесо и ритмично покачивал головой, как бы говоря… – Хоросё, хоросё!
Странные они эти японцы, жили много веков на своих островах, не пускали никого к себе ни в дом, ни в душу! Теперь не понять, чего они хотят! Конечно, хотят всё вернуть себе назад – и проливы и Курилы. Акимов встал на крыло правого мостика и показал ему кулак, хотя вряд ли они уже это увидели, пошли, наверное, в свою Японию выгружать краба! Все на ходовом мостике выдохнули и легли на прежний курс, на выход из пролива.
Сангарский пролив не велик, проскочили его быстро, и вот просторы Тихого океана! Хочешь, не хочешь, а смотри в оба! Волна сразу мощнее, ветер посерьёзнее, мотать начинает посильнее! В такие моменты хочется, чтобы нужный курс хода судна совпадал с направлением прямо на волну, но разве так бывает? Почти всегда все наоборот, идешь вдоль волны, и бортовая качка вынимает все внутренности, даже если море всего-то 3-4 балла!

Часть 2. Первый звоночек.

Вахты сменились, мы пошли на вечерний чай, «чаёвничать», как обычно говорят у нас на пароходе. Вечером, как правило, экипаж смотрит кинофильмы, все собираются в столовой личного состава или прямо на юте (открытая кормовая часть главной палубы судна), если позволяет погода. В тот вечер была темень, хоть «глаз выколи», луна спряталась за облаками, слышны были только гул двигателей и шелест моря, ласково обнимающего на ходу борта судна. Пока Кузьмич с электриками налаживали кинопроектор, собравшийся народ на вечерний киносеанс тихо переговаривался меж собою, покуривали возле специального бака за кормовым шпилем (устройство на юте для натягивания кормовых швартовых канатов), смотрели на окружающую судно морскую стихию. Кругом никого, купол неба, залепленный облаками, сквозь которые проглядывали знакомые нам Стрелец и Орион (яркие созвездия северного полушария).
Вдруг все буквально вздрогнули от душераздирающего крика и звука шлёпнувшегося с высоты в воду тела. Несколько секунд оцепенения и вяжущей тишины, потом истошный вопль откуда-то снизу, из воды, убегающей за корму судна:
– А-а-а-а-а!!! Ребята-а-а-а! – последний вопль уже прервался, видимо хватанул воду.
Помполит Кузьмич опомнился первым и, схватив микрофон переговорного устройства, заорал так сильно, что, казалось, его голос был услышан на мостике и без микрофона:
– Мостик!! Человек за бортом!!!
А за бортом – темень, ни зги не видно! Уже было слышно, как машины отрабатывают задний ход. Корма затряслась, все прильнули к бортам и всматривались в водовороты вспенивающейся и свистящей воды. Вспыхнули два прожектора – это уже боцман с катерной палубы освещал акваторию. Лучи шарили по воде, выхватывая гребешки волн и шапки пены, морская вода в свете прожекторов играла и казалась то светло-зелёной, то почти изумрудной. Наконец показалась голова пловца, боцман заорал:
– Белов!! Бросай ему конец с кругом!! – это уже старшему матросу Белову, который стоял на юте уже со спасательным кругом в руках.
– Да не убей его, кидай рядом, а то тогда точно потонет! – боцман умел вовремя вставить свои нравоучения. Я помню, как «дракон» (прозвище боцманов на флоте) рассказывал, что, по молодости, он на катерных учениях «засветил» таким корабельным кругом курсанту, который изображал человека за бортом, точнёхонько в голову, да так, что того потом вытаскивали всем миром и откачивали от контузии. Корабельные спасательные круги того времени были изготовлены из плавучего материала, но тяжеленные, о-го-го!
Тем временем моторист Жевакин, а это был он, уже ухватившись за конец с кругом, был подтащен к аварийному веревочному трапу (это такая гибкая лестница, которая сбрасывается в воду прямо с палубы корабля) и выволочен вместе с трапом на палубу. Он тяжело дышал, плевался водой, наконец, откинулся на спину и затих. Судовой врач, Воронин Серёжа, осмотрел Жевакина и, понюхав «выхлоп» изо рта моториста, сморщился:
– Нажрался всё-таки! – и, уже обращаясь к старшему механику, который стоял тут же, бросил устало:
– Александр Вадимович, твой подчинённый? Ну, забирай!
Гену Жевакина увели «под белы рученьки» в каюту отсыпаться.
Командир тут же собрал весь командный состав и учинил разборки. Все подумали, а некоторые с нескрываемым удовольствием, что некогда элитная электромеханическая часть всё-таки «залетела» на этот раз. Благодаря старшему механику Бардину на судне была выращена каста неприкасаемых – механики и мотористы. Действительно, от них зависели очень многие блага, такие как работающий кондиционер, пресная вода на судне и даже баня-сауна могла работать, а могла и не работать, если этого не захочет электромеханик. Бардин, пользовавшийся покровительством самого командира, никогда не упускал случая поиздеваться над палубной командой, возглавляемой боцманом Картузовым, теперь сидел с тоской во взгляде.
Оказалось, что массовой пьянки не было, Жевакин самостоятельно, «в тихую», да так, что его никто вообще не видел, после вахты принял какую-то жидкость из банки. Эта банка красовалась теперь перед всеми на столе в каюте командира. Все «специалисты» понюхали банку и со скрюченными лицами мотали головами. Жидкость была никому не ведома, однако спиртягой всё-таки отдавала.
– Это ЧП, господа хорошие! Что будем делать?! А если бы мы Гену потеряли?! Бардин, завтра же провести служебное расследование! А сейчас – выставить охрану и смотреть за Жевакиным! Он же двух слов связать не мог! Как только не погиб?! Вдруг его ещё куда понесёт!
«Дракон» Картузов тут же доложил, что всех своих проверил, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Чудеса, да и только! В одиночку на пароходе ещё никто не напивался! Совещание командир закончил уже совсем поздно, и начальники, слегка встревоженные, разошлись по каютам. Я в ту ночь прикорнул на пару часиков и в 04.00 утра заступил на вахту. Большинство времени стоял на крыле мостика и вслушивался в звуки ночи. Всё было тихо. Но на душе было неспокойно. Из штурманской рубки неслась мелодия Money For Nothing от группы Dair Straits, новенькая, ещё не заезженная. В её такт мои мысли пускались в пляс и выбивали свои «мани фор насинг».

Часть 3. Внимание! Акулы!

Новый день с прекрасной погодой и солнышком отодвинули ночные события на второй план, и всё покатилось по накатанным рельсам. Армавир шёл в точку назначения, погоды стояли прекрасные, ветрА стихли, солнце жарило.
За двое суток до прибытия в точку работы, как и положено было по регламенту, проводили учения по развертыванию системы спасения спускаемых космических аппаратов, всё прошло штатно, спускали оба катера, проверили как работают УКВ радиостанции для связи между катером и кораблем. Вечером командир разрешил лечь в дрейф и команде купаться! Для организации купания у «дракона» Картузова была припасена специальная сеть из толстых канатов с ячейкой 40 на 40 сантиметров. Сеть закреплялась на борту и свободные концы по всей ширине сети плавали в воде. Шириной она была метров двадцать и позволяла одновременно взбираться на борт человек восемь-десять.
Первый заплыв, конечно, палубная команда. На них потренировали команду «Внимание! Акулы!». По этой команде все плавающие должны были что есть мочи плыть к сети и взбираться по ней на борт. Норматив – 2 минуты! Народ с «хиханьками» да «хаханьками» поднялся на борт минут за пять-семь! Пришлось читать нотации, что ваша жизнь в ваших руках! Воды Тихого океана в этих широтах уже тёплые, живности в них полно, акулы тоже встречались. Наступил черед «кочегарки», это я так называл всех мотористов и электриков, потому что они всегда после вахты вылезали из своих трюмов вечно грязные, чумазые, в масле, в общем, перемазанные, как кочегары. Вся электромеханическая часть нырнула и разошлась кругами рядом с судном. В воде в это время старшим был второй механик. Мы с Акимовым наблюдали за всей этой купальней с крыла ходового мостика, а сигнальщик, он же вахтенный матрос-рулевой с биноклем осматривал кругом, нет ли опасностей в виде акул или ещё чего! Командир взял «матюгальник» (это так в простонародье называют ручной мегафон – громкоговоритель) и бодро крикнул в него:
– Внимание!! Акулы!! По правому борту!! Все на борт!! – все, кто был за бортом, заработали руками и ногами, подняли известную волну и поднялись по сети довольно быстро, и одели обувь! Это тоже было правило, тапочки или ботинки, что у кого было, ставились рядком перед спуском человека в воду, а потом все вылезали из воды и одевали свои тапочки. Оставшиеся тапки на палубе говорили о том, что на борт поднялись не все! Я с секундомером засекал время выполнения процедуры «Всем на борт!» и на минуту отвлёкся от происходящего на палубе. Истошный вопль второго механика:
– Где Жевакин?! Гена?! Это его тапочки?! – второй механик Забелин с тапками в руках метался по палубе, вокруг стояли мотористы и ребята из палубной команды. Вдруг, Саша Белов, вахтенный рулевой, всматриваясь совсем на другую сторону от места купания, крутя ручки бинокля тихо сказал:
– Вон он, гад! Поплыл куда-то! – затем крикнул вниз:
– Александр Вадимович, он плывёт во-о-он туда! – и показал всем рукой. «Дед» Бардин рывком скинул с себя рубаху и тапки и бросился прямо с фальшборта в воду. Акимов вырвал из рук Белова бинокль и кинулся на крыло левого борта. Впился линзами в кувыркающиеся в волнах головы старшего механика и моториста Жевакина.
– Михалыч, скидывай катер! Быстро!! – я уже это понял и, крикнув по громкоговорящей связи боцману и палубной команде:
– Рабочий катер правого борта на воду! – уже летел на катерную палубу. Мы с Картузовым и мотористом Женькой Крайним прыгнули в катер, быстро запустились и рванули к ребятам на воде.
Мы помчались к Бардину и Жевакину, подпрыгивая на уже разгулявшейся волне, они держались вместе, вроде спокойно. Мощный боцман Картузов вытянул из воды тщедушного Жевакина просто за обе руки прямо в катер, потом вытащили уже вдвоем Бардина, тот всё-таки был потяжелее, килограмм за сто, все тяжело дышали, плевались морской водой, устало разместились в кокпите катера, и мы на малом ходу двинулись к Армавиру. Я правил к правому борту, чтобы зайти под тали и сразу поставить катер на подъём, и только потом посмотрел в глаза Жевакину и заметил их странную серость и отрешенность. Зрачки были широко раскрыты, глазницы потемнели, сами глаза были как стеклянные шарики, уставившиеся в одну точку немигающим взором.
Через пару часов, в каюте командира собрались все заинтересованные стороны и «док» Воронин спросил Жевакина, что случилось, как произошло, что ты поплыл в сторону от судна, мог же утонуть.
– Они меня заставили…! – тихо произнёс Жевакин, и тут всем стало ясно, что мы все в первый раз слышим речь Жевакина и что с ним не всё в порядке!
– Кто заставил?! Что происходит с тобой, Геннадий Иванович?! – «дед» Бардин начал выходить из себя.
– Они следят за мной… Они хотят отравить меня… Я боюсь их…! – Гена дёрнулся всем телом и обхватив руками свои плечи быстро заговорил:
– Я слышу их, они следят за мной, они постоянно шепчут мне, чтобы я собирался! Они придут за мной завтра, я боюсь их, мне страшно!! – Гена подвинулся на диване к самой переборке (так на флоте называют перегородки или стенки) и вжался в самый угол.
– Александр Евгеньевич, похоже, необходима полная изоляция, скорее всего это БГ! Давайте решать, что делать. Пока, я размещу его в лазарете и буду лично с ним! – доктор Воронин, почувствовав реальную свою незаменимость в этой ситуации, раскраснелся и взял инициативу на себя. Акимов твёрдо сказал:
– Я докладываю на базу, что у нас обнаружено такое заболевание! Пусть решают, что мне с ним делать! А пока, добро вам «док», устраивайтесь в лазарете! – на этом и порешали! Доктор увёл Гену в лазарет, а мы еще некоторое время со стармехом думали, как же угораздило его подхватить белую горячку, хорошо, что всё кончилось относительно спокойно!
Мне начинало казаться, что наш рейс сглазили. Что там ещё впереди?! Вечером завпрод (заведующая продовольствием) принесла кольцо полукопчёной колбасы, и мы с «дедом» врезали по двести «шильзано» (напиток на основе шила, то есть, спирта) и заели всё это колбасой.
Утром пришло «радио» (радиограмма) из штаба флота, приказано передать моториста Жевакина на борт ОИС «Челюскин» (океанографическое исследовательское судно), которое следует во Владивосток и через одни сутки будет в нашем районе. Нам приказано скорректировать время прихода и после передачи «тела» полными ходАми прибыть в точку назначения.
К вечеру «Челюскин» был уже на связи, к ночи подошёл к нам на расстояние двух кабельтовых (370 метров примерно). Командир ОИС «Челюскин», легендарный в дивизионе Геннадий Михайлович Козловский, с лёгкой хрипотцой в голосе излагал по радиосвязи свой план. Ждать утра не будем, осветим прожекторами с двух судов акваторию между ними. Жевакин должен был на надувной лодке, которая привязывалась двумя страховочными концами к обоим судам, переплыть с «Армавира» на «Челюскин». Вот и все дела. Козловский всегда так приговаривал:
– Вот и все дела! Поняли меня?! – Акимов, как младший и по званию и по возрасту, мирно соглашался – Ну конечно, поняли, Геннадий Михайлович!
– Ну, вот и все дела!
Надувная лодка оказалась в полной готовности на «Челюскине», мы с Картузовым перекрестились, потому что наша точно была дырявая, её неделю назад молодой матросик палубной команды Жилдин проткнул по незнанию. Включили прожектора, акватория осветилась, а вокруг была темень, ни зги не видать.
Суда встали параллельными курсами и легли в дрейф, начало покачивать. Наш «док» Воронин предложил привязать Жевакина к лодке, чтобы, как говорится, чего не вышло. А то вдруг Гена захочет спрыгнуть с лодки в самый неподходящий момент. Так и сделали. «Челюскин» стрельнул в нас своим сигнальным концом, мы перехватили его и подтащили резиновую лодку к борту.
– Да-а-а-а! «Резинка-то» у них чахлая! – «дракон» Картузов свое дело знал и если он сказал, что лодка у них чахлая, значит, так и было!
Мы спустили Жевакина в лодку и привязали его (Уж, Гена, не взыщи!) к передней баночке (скамейка на лодке или катере) киперной лентой (хлопчатобумажная тесьма из киперной ткани шириной 15 см). Геннадий Иванович спокойно взирал на это, даже каким-то отрешённым взором, словно его вывозили из невыносимого места и он был даже этому рад.
Связь держали по переносным радиостанциям и по команде с «Челюскина» начали травить свой конец, мол, эй на «Челюскине», тащите! Лодка рывками двинулась к борту «Челюскина». Оба судна болтались из стороны в сторону, потому что в дрейфе они лежали лагом к волне, волнение немного усиливалось, стало мотать больше. С «Челюскина» пришла команда держать наш конец (верёвку) в натяг и травить (отпускать) понемногу! Лодка болталась между судами, как «г... в проруби», Картузов уже матерился вовсю, лица Гены мы уже не видели.
Лодка шла очень медленно, и Картузов прокричал в рацию:
– Да тяните уже!!! Человек ведь нахлебается в лодке, понимать надо!! – в этот самый момент на «Челюскине!» потянули мощнее, а наши, естественно, не успели потравить вовремя, так что наш конец, в итоге, лопнул. Все это почувствовали, потому как Белов, держащий в этот момент лодочный конец, просто свалился на палубу от неожиданности. Он быстро начал выбирать (вытаскивать) конец на палубу, и тут все увидели, что конец вырван вместе с куском резинового борта лодки с креплением.
Послышался знакомый звук резко выходящего воздуха из лодочных баллонов.
– Я же говорил чахлая лодочка, не выдержала! Сдулась!! – «дракон» выдохнул это в гробовой тишине.
На «Челюскине» видно было, как все забегали по палубе, слышно, как визжала лебёдка, которая тянула лодку с Геной, кто-то громко крикнул:
– Тащите его быстрее, б…! – все узнали голос Козловского с мостика.
Наконец, наш прожектор выхватил из темноты тело Жевакина, привязанного к сдувшемуся резиновому мешку, наполовину в воде, потом видно было, как ребята втянули его на борт «Челюскина»!
Возникло минутное затишье, слышны были только плеск волн и шипение рации! Секунды тикали... тишина давила…
– Ну???!!!
– Живой!! Всё нормально, чуть наглотался морской водички!! – донеслось с «Челюскина».
– Фу, господи, пронесло!! – это уже наш командир, который спустился на палубу и переживал всё это вместе с нами, и все, наконец, выдохнули с облегчением.

Часть 4. На точке.

Сколько нам тогда высказал Геннадий Михайлович, уважаемый мой читатель, я вам даже не перескажу, скажу только, что это была тонкая кружевная ткань речи, где жесткий морской терминологический язык ажурно переплетался с бранными матерными, и не только, выражениями. В итоге мы, как беспробудные непрофессионалы, были посланы далеко-далеко, куда никто не ходил, были обозваны обидными кличками, самая милая из которых была это – «соплежỳи»!
Акимов мрачно выслушал все претензии, оказывается, это мы неправильно тянули, это мы порвали его любимую резиновую надувную рыбацкую лодку, и это мы чуть не утопили несчастного моториста, а кто решил его привязать к лодочной баночке, тот вообще идиот! Александр Евгеньевич, как полагается, пригласил Геннадия Михайловича на рюмку чая к себе на борт, мол, «взбрызнуть» положительный исход операции, однако «Козлевич», так теперь его окрестил наш боцман Картузов, вежливо отказался ввиду полного цейтнота и, не прошло и часа, как ОИС «Челюскин», дымя черным дымом из трубы, растаял в туманном далеке́.
Мы дали полный ход вперед и помчались в точку назначения. Оставались буквально сутки до запуска космического аппарата, и мы торопились, чтобы чего опять не вышло. У меня опять была вахта после бессонной ночи, к восьми утра я уже был никакой и держался только благодаря Таниным булочкам и цейлонскому чаю, который после известного ремонта в Шри-Ланке теперь валялся в каждой каюте, и в штурманской рубке был сделан целый стратегический запас специально для верхней вахты.
Таню мне было жалко, она пошла в рейс с сокращенным наполовину кухонным персоналом, желая заработать дополнительные деньги, и теперь они вместе с дневальной по кухне Тамарой кормили весь экипаж вдвоём. Вся «собачья» вахта (с 04.00-08.00 утра) завтракала перед заступлением в 03.30, а я в это время досыпал, вставал в 03.45 и сразу шёл на мостик, поэтому просил поваров закидывать нам что-нибудь прямо в штурманскую рубку, когда будет готова выпечка. А выпечка, хлеб и сдобные булочки, были готовы обычно к пяти часам утра, поэтому кому-то приходилось вставать в это время, снимать хлебá с печи, а потом тащить к нам наверх чайник с какао или кофе и плошку с пирожками.
Так мы и жили, «не тужили», пока Тамара не свалилась с трапа (так на флоте называют лестницы) на бортовой качке и не вылила чайник с какао себе на грудь. Вся внутренность любого парохода – это многоэтажный дом, где все этажи связаны между собой трапами и переходами, многие из них очень крутые, почти вертикальные. Также и на «Армавире», от камбуза (это по морскому, кухня) до штурманской рубки – два трапа. Вот на одном из них резиновые тапочки – сланцы Тамару и подвели, она поскользнулась и слетела с трапа вниз, в общем, не больно, однако чайник не удержала и вылила горячее какао на себя. Поварской халат, конечно, спас от полного ожога кожи, но путь горячего какао лежал от левой груди девицы и до пониже пупка и левого бедра. Кричала Тамарочка так громко, что мы все на мосту сначала просто опешили, потом штурман Алексей Степашин рванул в коридор из штурманской рубки и кинулся к ней, на руках понес в лазарет. Я посмотрел на часы – 5.30! Позвонил в каюту доктора:
– Сергей, подъём! – он спросонья не понял, что случилось, может, подумал, опять разыгрывают и повесил тут же трубку.
– Доктор, в лазарет бегом!! Тамара обварилась горячим какао!!! – второй раз я уже просто прокричал в трубку.
Доктор осмотрел и доложил на мостик, что в целом, человек получил ожог кожи, однако быстрое вмешательство врача позволит избежать длительного перерыва в работе. После вахты я отправился проведать Тамару в лазарет, тем более, что она по штатному расписанию была непосредственно моей подчиненной, как и вся обслуживающая команда. В предбаннике судового лазарета никого не было, поэтому я прошел через небольшой коридорчик прямо в «палату» и, открыв дверь, замер.
– Минуточку, я занят!! – не поворачиваясь, бросил «док».
Картина, которая приоткрылась мне на секунду, стоила, при всей неоднозначности ситуации, дорогого! Тамара, девушка 23 лет, как бы это сказать, сочная брюнетка со смуглой кожей и всеми вытекающими из этого обстоятельства мелочами, возлежала на массажном столе в абсолютном неглиже. Красно-розовая полоса от ожога пролегала прямо от левой груди до бедра и дальше пониже пупка в пах. Контрастное пятно на груди притягивало взгляд, оторваться было невозможно! Судовой врач Воронин смачивал спиртовым раствором кожу вокруг её левого соска, аккурат, прямо передо мной, замершим и остолбеневшим на некоторое время от красоты лежащего передо мной тела. Где-то внизу живота потеплело, потом опалило всего снизу доверху и я «поплыл»:
– Прошу прощения, я только узнать, как дела! – прохрипел я, изрядно смутившись. Да, в суете текучки, рабочих проблем и прочих мелочей порой и не разглядеть человека, а тут такое тело…
Я прикрыл дверь и убрался восвояси.
Вечером «док» Воронин в кают-компании не очень громко, но все услышали:
– Василий Михайлович, а вы же по штатному расписанию в случае гибели врача должны меня заменить на боевом посту! Вы помните про это?
– Конечно, помню, сдавал зачёты по медицинскому минимуму!
– А сегодня вы хотели «практику» пройти, что ли…?! – окружающие уже давились смешками…
– А чего так быстро убежали?! Тамара была не против, чтобы вы ей лично обработали кожные покровы...! – последняя фраза уже была под гогот старшего механика и начальника радиостанции, поддерживаемого всеми питающимися в этот час в кают-компании.
С Тамарой, слава Богу, всё обошлось. Через несколько дней она уже вышла на смену, и Таня, судовой повар, наконец, вздохнула с облегчением.
Мы пришли в точку вовремя. Запуск прошёл штатно, то есть космический корабль вышел на орбиту без замечаний, корабли на морских точках отнаблюдали это тоже без замечаний и отстояли свою вахту, молча и незаметно. Днём солнце палило нестерпимо, на небе ни облачка, команда занималась своими повседневными делами.

Часть 5. Кто не спрятался, я не виноват!

Отработали поставленную задачу на «пятёрку»! По крайней мере, так сказало командование в благодарственной телеграмме. Александр Евгеньевич зачитал «телегу», полученную из штаба флота, на собрании личного состава. Затем Командир возвестил о получении приказа следовать в базу Корейскими проливами. Для тех, кто понимает, это означало удлинение маршрута почти на четыре-пять дней, в зависимости от погоды. Помполит Кузьмич, воспользовавшись поводом, тут же провёл беседу с командой о важности понимания остающейся всегда сложной обстановки в мировом океане и особенно на Корейском полуострове. С северо-востока прямо на Сангарский пролив шёл циклон или, как мы его называем на Дальнем востоке, тайфун. Мы уже его обнаружили и следили за тем, как он стремительно приближался к Японии. Расходились после собрания в приподнятом настроении, всё-таки домой идём, да за счёт удлинения маршрута, благодаря ухудшающимся метеоусловиям, в валютной зоне будем лишних три дня! А что до циклона, да сколько мы ещё их не видели?! Может, и этот не увидим!
Я собрал боцманскую команду на главной палубе перед надстройкой и вместе с боцманом Картузовым испортил всем матросам мироощущение. Командование подарило нам несколько дополнительных дней, поэтому попробуем использовать их с толком. Предстояло убрать небольшую ржавчину с внешнего борта и подкрасить борта, обновить белую надстройку и надписи названия судна, подкрасить все видные места, в общем, навести марафет, чтобы предстать во Владивостоке во всей красе. Это требовало немало усилий и, конечно, времени. Белов тут же стал канючить:
– Ну вот, опять все опытные и бывалые (намёк на Белова и Алимова, которые работали здесь уже пятый год) будут болтаться за бортом на плоту и красить эти постоянно ржавеющие подтёки! А молодёжь, значит, будет прохлаждаться с кисточками у надстройки? – намёк все поняли.
Молодой матрос Алексей Жилдин, которого сразу по его приходу на судно после окончания мореходки, послали пилить якорную лапу, тут же откликнулся:
– А чего я, я, что ли, молодёжь? Я готов тоже за борт и красить…!
– Ага! Щас! Разбежался! – Картузов, зыркнув глазами, продолжил:
– Жилдин, пойдёте красить ваш любимый якорь! Белов и Алимов, ребята, кто, если не вы, сделает наш пароход красивым?! Давайте вы на покраску бортов, остальные обеспечивают вас материалами и работают на внутреннем контуре, работы всем хватит!
Палубная команда со смешками разошлись по местам. «Пилить якорь» – это была одна из боцманских шуточек. Молодого матроса палубной команды, как правило, так проверяли на «врубаемость» и лояльность. Кто-то из старших, в этот раз Саша Белов, попросил молодого (по стажу работы) Жилдина, так сказать, в виде исключения, потому как это очень сложная задача, отпилить якорную лапу. Имелся в виду запасной якорь Холла, который стоял прямо на главной палубе, рядом с носовым спардеком (верхняя палуба, располагающаяся выше главной палубы), высотой со взрослого мужика, весом полторы тонны и толщиной лап примерно по 30 сантиметров из хорошей качественной «чугунины». Гидрографические суда комплектовались таким якорем на случай обрыва цепи или потери основного якоря с возможностью его замены прямо в море.
Почти десять из десяти из всех новичков, попадавших впервые на судно, сразу бросались с воодушевлением выполнять задание и пилили ножовкой по металлу чугунную лапу якоря. Через какое-то время многие понимали, что попали в розыгрыш, однако особо одаренные пилили несколько часов, удручённо меняя испорченные ножовки! Таким же оказался и Жилдин, который пилил лапу долго и смог даже ей нанести некоторый ущерб, поцарапал лапу! После этого его прозвали за это «ЖИлой».
Как-то Картузов поручил ему очистить от старых пятен краски, вымыть и высушить на палубе резиновую надувную лодку, которая часто использовалась для различных целей, в том числе для покраски внешнего борта судна. Жила разложил лодку на палубе и давай её тереть металлической щёткой, предполагая таким образом оттереть прилипшие капли краски и сурикового грунта. Конечно, лодка была продырявлена сразу в нескольких местах. «Дракон» дал ему в «трибогадедадушумать»! Однако напрасно, лодка была уже безнадежно испорчена, о чём, уважаемый читатель, вы помните, как мы чуть не опозорились при операции с «Челюскиным».
После всего этого Жиле поручали только уборочные работы, подай-принеси, и как награду за усердие Картузов разрешил ему покрасить «любимый» якорь штатной чёрной краской.
На следующий день мы полным ходом двинулись на юго-запад, прямиком в Филиппинское море. Через пару дней были уже у японского острова Якусима. Японский архипелаг прикрыл нас своим «телом» от тайфуна и мы легли в дрейф (положение, когда судно уподобляется щепке и тихонько дрейфует по ветру и течению) для финишных работ на внешних бортАх. Наконец, ещё через пару дней, когда на солнцепёке бортА окончательно подсохли, мы начали движение в базу, доделывая всё остальное на ходу. Постепенно «Армавир» приобретал свою заводскую красоту. Ведь гидрографическое судно редко выглядит «с иголочки»! На ходу, когда мириады солёных брызг и солнце делают свою работу, пароход за пару недель превращается в «железяку» с ржавыми подтёками. Теперь же, «Армавир», сверкая свежими красками, летел в родную базу, во Владивосток. Бежали последние дни и ночи похода. Накануне, пришли вести о том, как потрепал тайфун японцев на Хоккайдо и потом испустил дух, сила его угасла, и он растворился во мгле небес.
Мы, как обычно, в 16.00 заступили на вахту с третьим помощником Колбасиным Сергеем. Между собой мы звали его, конечно же, «Колбаса». Посмотрели, скоро вступаем на территорию, отмеченную на карте красным штрих-пунктиром.
– Сергей Станиславович! Почитай, пожалуйста, что за зона, от Северной Кореи вроде далеко?! Только быстро! Через полчаса мы уже в неё войдём! – я сознательно не называл его «Колбасой» именно на вахте, так сказать, в официальной обстановке.
– Исключительная экономическая зона Северной Кореи! Разработка шельфа, рыбная ловля и прочие экономические активности запрещены! Сквозной проход разрешён всем судам!
– Ну, тогда ладненько! Идём себе, как и шли, кратчайшим курсом на Владивосток! – я устроился в командирском кресле и мыслями уже был дома.
Вскоре Тамара принесла нам к чаю свежую выпечку и, как обычно, накрыла в метеорологической небольшой столик на троих. Сделала всё очень аккуратно и бесшумно и уже на выходе спросила:
– Василий Михайлович, может вам к чаю варенья домашнего принести?
– Спасибо вам большое, Тамара, не нужно, мы все тут худеем, сладкое стараемся не есть! Да, Сергей Станиславович?! – я посмотрел на Сергея, который давился от смеха, стоя перед экраном радиолокационной станции. Я понял его тонкий намёк на мои «толстые» обстоятельства.
– Колбаса, я не понял, что за смех! – Тамара уже спустилась по трапу в коридор, и я вышел на крыло мостика на воздух. Солнце скоро будет садиться в море, прекрасное зрелище! Я собрался на это посмотреть в который раз!
– Василий Михайлович, слева, пятнадцать миль, с пеленга 300 градусов быстродвижущаяся цель! Идет наперерез!
– Ну и что, смотри лучше! Как дистанция? Сокращается?
– Сокращается быстро!
– Как быстро?
– Оччень быстро!! – тут голос Колбасы дрогнул и я, схватив бинокль, вернулся на левое крыло. Точка тёмно-серая, действительно приближалась быстро. Я позвонил командиру:
– Александр Евгеньевич, тут какая-то «шняга», идёт быстро! Сближаемся! Я потихоньку буду отворачивать вправо! – я тут же дал команду рулевому:
– Саша, право пятнадцать! – Белов беззвучно чуть крутнул штурвал, и «Армавир» легко подвернул вправо. Я вскинул бинокль, и холодок побежал по спине, точка превратилась в большой катер, который опять шёл на пересечение нашего курса! В бинокль я уже разглядел белый номер на борту, все ясно – военные! Акимов уже был на мостике, тоже всматривался по левому борту. Уже было видно без бинокля, что скоростной военный катер средних размеров приближался к нам и, абсолютно точно именно к нам, имея какие-то странные намерения!
– Рулевой, право двадцать! – мы ещё отвернули правее, так что катер остался по нашей корме, однако он имел видимое преимущество в скорости и быстро приближался к нам и вскоре встал параллельным курсом. На палубе внизу Картузов с палубной командой с интересом рассматривали идущий рядом, метров в восьмидесяти, небольшой военный катер. То, что это были военные, не было сомнений, шаровые борта (окрашенные серой краской), пушка на носу, калибра 25-50 мм, небольшая, но шороху могла бы наделать.
Наступали сумерки, однако совершенно очевидно, что намерения у них были агрессивные. Мы отчётливо видели на палубе катера небольшой отряд военных в униформе с оружием наперевес. В ту же секунду пушечная турель повернулась вокруг своей оси, и ствол пушки направился прямо на наш мостик. Мы с Акимовым даже инстинктивно присели на мостике и почти ползком двинулись внутрь ходовой рубки.
– Кто это такие?? Что творят?? – к нам подскочил Колбаса со справочником в руках и показал на флаг:
– Северные корейцы!!
– А что это у них ещё за флажочек на мачте поднят?! – Акимов перешел на свистящий шепот:
– Что это за черно-желтые квадраты?! Смотри быстрее!
Колбаса лихорадочно зашуршал справочником по МСС (Международный свод сигналов):
– Флаг «Лима» означает «Немедленно застопорить машины!»… – тихим голосом произнёс Колбаса.
– Что значит застопорить машины?! – внутри ходового мостика повисла немая пауза…, и командир схватил из специальной коробки на мостике сигнальный пистолет.
– Михалыч, патроны! Быстро! – я почему-то ползком двинулся в метеорологическую и там, в железном ящике достал жестяную темно-зеленого цвета большую квадратную консервную банку с сигнальными патронами. Видимо инстинкты прижимали меня к полу, чтобы не зацепило пролетающей пулей… Сознание перестало логично соображать… Я вернулся в ходовую с банкой.
– Дайте кто-нибудь нож! Чем открывать жестянку с патронами?!
В ходовой показался Виктор Кузьмич, взглянул с опаской на Акимова с сигнальным пистолетом в руках:
– Александр Евгеньевич, я вас прошу, без резких движений! Если они «шарахнут» из пушки по нам…, то … всё будет очень плохо! – Кузьмич, окончивший Великую Отечественную в Берлине, знал, что к чему!
– Командир, а может они не понимают, что мы советские?! – с какой-то тайной надеждой в голосе просипел третий помощник.
– Точно!!! – Акимов глянул на меня испепеляющим взглядом:
– Говорил тебе, старпом! До сих пор флаг не заменили?! – я вспомнил, что все флаги я приказал Картузову поменять на новенькие и вывесить непосредственно перед заходом в базу.
Уже порядком темнело, катер шёл совсем рядом, после пушечного разворота у нас на палубе всех словно корова языком слизала! Вдруг, в ходовую ворвался командир Акимов в необычном наряде. В белой фуражке, в парадной белой тужурке при медалях (Летняя парадная форма номер раз, для офицеров ВМФ СССР), в синих шортах и тропических шлёпанцах.
– Колбасин, за мной! – они рванули на крыло, потом на самый верх, на сигнальный мостик судна. По ходу Акимов сорвал с крючка большой желтый мегафон-громкоговоритель. Я же, в это время, ножом, которым намазывали масло и варенье в метеорологической во время чаепития, вскрыл банку с сигнальными патронами-ракетами, схватил, сколько мог удержать патронов, и побежал за ними.
Когда я поднялся по трапу на сигнальный, «картинка» была уже в самом «разгаре». Акимов стоял с громкоговорителем на левом борту лицом к корейцам и орал на Колбасина:
– Ну, включай же быстрей! Чего ты копаешься?! – имелось в виду, что Колбасин не мог в суете включить прожектор левого борта.
– Свети на меня!! – наконец третий помощник включил прожектор и направил его на командира с мегафоном в руках! – Акимов громко и чётко начал декламировать в мегафон в сторону корейского катера:
– Я – советский офицер!! Я – командир военного судна!! Судно принадлежит к военно-морскому флоту СССР!! – увидев меня с пистолетом в руках, он, помедлив секунду, тихо сказал:
– Старпом, давай красную…
Я трясущимися руками, теперь уже точно от страха, в темноте рассыпав патроны на сигнальную палубу, шарил в поисках красного патрона, наконец, нашёл его, вставил и нажал на спусковой крючок ракетницы. Темноту разорвал хлопок, потом шипящий звук, красная… пошла! Немного покачивало и я, не глядя, «бахнул» в левую сторону. Все, стоящие на сигнальном мостике Армавира в этот момент, издали непроизвольный возглас, что-то типа:
– Уё…б... моё!!! – я сначала ничего не видел, потом понял что стою, сильно зажмурив глаза, открыл их и, к своему ужасу, понял, что ракета пошла не вверх в воздух, что означало бы по МСС «Мне требуется помощь!», а по дуге, прямёхонько на корейской катер!! Ракета упала прямо к ним на палубу, осветив всё красным светом, кажется, что я даже слышал глухой звук падения чего-то твёрдого там, у них! Видно было, как заметались тени их экипажа или солдат, что были на палубе, потом вдруг вспыхнуло резко жёлто-красным, видимо, пламенем и мы услышали громкий хлопок небольшого взрыва!
Акимов, как и подобает командиру, очнулся первым и, подбежав к трубке переговорного устройства, вызвал машинное отделение:
– Машинное?! Машинное?! Полный ход!!
Через секунду раздался голос «деда» Бардина:
– Сделаем, Александр Евгеньевич!
– Самый полный!!! Стармех, выжми всё, что можешь! – и ещё через секунду:
– Белов, Право на борт!! – мы услышали, как заурчали главные двигатели, и из трубы вырвался чёрный клуб дымовой пробки. Палуба затряслась под ногами, корпус судна поворачивал вправо.
Мы вернулись в ходовую рубку.
– По-русски, наверное, они ничего не поняли…? – я хотел как-то разрядить обстановку.
– Всё они поняли! Кто не спрятался, я не виноват…! – Акимов устало повесил мегафон на штатный крючок.
Курсом легли на кратчайшее расстояние для выхода из экономической зоны Северной Кореи и помчались, что было мочи в наших двух главных дизелях. В штурманской рубке прибежавший на шум штурман Степашин делал расчёты на карте. Он выглянул на ходовой мостик, наверное, хотел что-то доложить, но осекся. По выражению его лица можно было понять, что группа «в полосатых купальниках» побывала в нешуточной «переделке». Командир в синих шортах и белой парадной тужурке, которая уже была изрядно измазана в перипетиях на сигнальном мостике, без фуражки, её сдуло, практически, при первых словах «я – советский офицер...». Старпом, то бишь я, с сигнальным пистолетом системы Шпагина, в руках и с горящими глазами возможного убийцы, почему-то босиком. Тропические тапочки я сбросил сразу для простоты перемещения по трапам и комингсам. «Колбаса», зажав в руках бинокль, стоял позади переминаясь с ноги на ногу. И только Виктор Кузьмич, одетый, как всегда, в поглаженный кремовый костюм и белоснежную рубашку, держался спокойно и уверенно:
– Это не взрыв, а просто, видимо, вспыхнуло масляное пятно на палубе!
– Александр Евгеньевич, через пятнадцать минут выходим из зоны ОЭЗ Северной Кореи! – Алексей Степашин доложил чётко и спокойно. Эти слова всех привели в чувство, мы с командиром вышли на крыло и закурили. Это на моей практике было впервые, Акимов всегда курил только в своей каюте, а я вообще был очень редко курящий. Мы смотрели на удаляющийся, светящийся огнями, силуэт корейского катера и смачно дымили командирскими сигаретами. Мы видели, что они стояли на месте и преследовать нас, видимо, не собирались. Наша судовая труба дымила тоже очень смачно вместе с нами. Всё было хорошо.
На следующий день, в 14.00, в соответствии с планом, мы ошвартовались на 36 причале во Владивостоке. Контр-адмирал Варакин лично встречал «Армавир». Командир докладывал чётко и кратко:
– Задание выполнено, происшествий не случилось, экипаж здоров и готов к выполнению новых задач командования!
– Две недели вам на подготовку и снова в море! – Варакин, как обычно, был сух и официален на людях. Вечером мы узнали, что нас включили в план боевой подготовки флота, и мы идём обеспечивать метеорологическую поддержку сил флота в Южно-китайском море.
Но это уже совсем другая история.

ВON APPETIT

Эта история произошла пятнадцать лет назад в одном курортном городке, на лазурном берегу французского Средиземноморья. Каждый год, когда пляжный сезон подходил к концу и беспокойные воды моря выносили на опустевший берег горы мелкого ракушечника, то тут, то там посетители прибрежных кафе стали замечать странного человека. Он был одет в широкополую шляпу и длинный непромокаемый плащ. Блуждая по берегу, незнакомец как будто что-то искал, подолгу всматриваясь в набегавшие пенистые волны. Сняв сапоги и засучив до колен брюки, он заходил в воду и смотрел, как морская пена пузырится вокруг его белых лодыжек, покалывая приятным холодком. Ребятня из курортных отелей резвилась тут же, бросая камушки в мутную воду, подпрыгивая от восторга при виде фонтанчиков брызг. Один из таких камушков плюхнулся прямо у ног незнакомца, который по-прежнему что-то рассматривал на дне. Раздался заливистый смех. Подняв мокрое от брызг лицо, незнакомец тоже попытался засмеяться. Седая щеточка усов над верхней губой поползла вверх, обнажая ряд желтых зубов. Старые морщинистые глаза прищурились, и на них блеснули соленые морские слезинки.
– Кхе-кхе-кхе! – его смех похожий на старческий кашель, смешался со смехом ребят.
Симон, Анри! Ну-ка, марш в номер, негодные мальчишки! – послышался строгий женский голос. Ребята приумолкли, вопросительно посмотрев на человека в шляпе, и послушно побежали в отель. Старик отер мокрые ноги о штанины своих старых выцветших брюк, надел сапоги, и пошел следом.
– О месье! Простите моих сыновей! – женщина, которую он только что видел в окне третьего этажа отеля, уже бежала ему навстречу. – От этих негодников спасу нет! – ее тяжелая грудь то вздымалась, то опадала от волнения. Ее пухлое личико зарозовело, она с извиняющимся видом схватила его за руку. – С вами все в порядке? Они в вас не попали? – растерянный, потускневший взгляд незнакомца блуждал по дородной фигуре прилично одетой симпатичной мадам. «Что она так всполошилась?» – подумал он. В одно мгновение, ее нежные руки коснулись его груди, плеча, лица, шляпы. Она пыталась убедиться, что с ним действительно все в порядке.
– Уверяю вас, мадам, со мной все в порядке! – произнес незнакомец.
Голос старика, с характерным прононсом показался ей знакомым.
– Месье! Пойдемте, пойдемте со мной! – она взяла его за руку и повела за собой.
– Господи, что делает мадам Мари? Зачем она привела сюда этого бродягу? – горничные, садовник, швейцар, дворецкий, все в один голос возмущались.
– Не обращайте ни на кого внимания, месье! Здесь все решаю я!
Кровь бросилась ему в лицо и все тело словно обожгло. «Как стыдно! Это позор, унижение!» – подумал он, надвинув шляпу на глаза.
– Луи! Подойди сюда немедленно, – распорядилась мадам Мари.
Молодой метрдотель, высокий и худой, как ивовый прут, согнувшись под тяжестью любопытных глаз, скользнул к хозяйке. Пошептав ему на ухо, мадам Мари нежно хлопнула его по щеке и добавила:
– Ты все понял, мой мальчик?
Он утвердительно закивал головой, но удивление так и не спало с его лица. Брезгливо коснувшись рукой в белой перчатке плеча незнакомца, Луи произнес.
– Следуйте за мной, месье!
Маленький холл отеля до отказа заполнился любопытными лицами. Помимо обслуги на странного старика собрались поглазеть и посетители. Они о чем-то тихо переговаривались, украдкой улыбаясь, и показывали пальцем. Его нельзя было не приметить. Он словно черная муха на белом окне, в своей бедняцкой поношенной одежде выделялся на фоне кристальной чистоты кафеля, блеска зеркал, бархата штор и богатой палитры красок, которой пестрели стены отеля.
Но уже через час на нем был белый фрак, жилет с тремя пуговицами на животе, выутюженные белые брюки со штрипками, новая шляпа и остроносые ботинки, белого цвета. Сидя на балконе летнего кафе отеля, он мечтательно смотрел на розовеющий закат утопающий в вечерней дымке. Прохладный ветер с моря приятно освежал разгоряченное после бритья лицо и его соленый аромат пощипывал ноздри.
– Ваше меню месье!
Он повернулся, и улыбка молодого официанта вернула его к реальности. Старик догадался, что ему предлагают сделать заказ.
– Боюсь, мне нечем будет заплатить, месье! – с грустью произнес он.
– Ужин за счет заведения. Такова воля мадам Мари. – Улыбнулся официант и раскрыл ламинированный буклет. Старик указал пальцем на несколько блюд и опустил глаза. Ему снова стало стыдно. Когда официант ушел, он, покопавшись в своих старых вещах, которые свернутыми лежали рядом на стуле, извлек из кармана монету и положил ее на стол. Монета была старая, с годами потемневшая, и на ней трудно было что-то разглядеть…
– Хорошо ли вам у нас, месье? – услышал он знакомый голос, и обернулся. Перед ним стояла мадам Мари. Прежде чем подойти, она долго наблюдала за ним через стеклянную решетчатую дверь, и ждала, когда старик покончит с едой. Она рассчитывала увидеть восторг в его глазах, как знак оценки качества ее кухни. И она его увидела, задорно щелкнув пальцами.
Он поднялся, подобрал живот и низко поклонился.
– Премного благодарен, мадам! – произнес он, нажимая на каждое слово.
«Где я могла слышать этот голос?» – подумала она и широко, радушно улыбнулась. Они смотрели друг на друга чужими непонимающими, но очень благодарными глазами. И перед тем, как попрощаться, мадам Мари достала из сумочки блестящую, красочную карточку «Сеть курортных отелей мадам Фурнье» и дала незнакомцу. Он протянул свою дрожащую узловатую руку, и взяв подарок низко поклонился.
– Месье! Я хозяйка многих прибрежных отелей на побережье. Если вы будете в чем-то нуждаться, не стесняйтесь, с этой картой их двери будут открыты для вас… – она замолчала, читая удивление на его лице. – Я надеюсь вам понравилась наша кухня? – Мадам Мари жестом указала на остатки еды, которую убирал официант. – Понравилось?
– О! Премного благодарен, мадам! – повторил он, и приложив руку к груди снова поклонился.
«Я определенно где-то слышала этот голос!» – думала она, не решаясь спросить, кто он и откуда. Ей нравилась в нем эта таинственность. Его добрые глаза, эти смешные усы над узкой верхней губой и эта шляпа, затеняющая широкий морщинистый лоб, навеяли воспоминания о детстве. Прошло сорок лет, а те воспоминания всплывали, словно утренний сон…
Лето 1965 года. Она совсем крошка, в цветастом сарафане и белых гольфах, стоит на ступенях Монмартра. Рядом с ней ее родители. Они были еще живы. Она чувствует крепкую, мозолистую руку отца, и нежную, слегка влажную руку мамы. Их лица излучают радость. Июньское солнце смеется, разбрызгивая свои лучи по Парижским холмам. В стране праздник: на второй срок переизбран их дорогой и любимый президент. Его портреты по всему городу. Темно-зеленая военная форма очень к лицу стареющему обрюзгщему генералу. Яркими красками рисовал тот день маленькой Мари лица гостей, которые прибывали в столицу Франции. Они смотрели на нее отовсюду; с уличных плакатов, с глянцевых обложек журналов, с экранов телевизоров…
Спустя сорок лет, увидев этого незнакомца, Мари была готова поклясться, что это лицо оттуда, из далекого прошлого, с тех плакатов и журналов, из ее детства. Поэтому, оно обладало такой притягательной силой. Мари нравилось думать об этом человеке, который так внезапно появился на пороге ее отеля.
Он так же внезапно исчез, оставив ее наедине с воспоминаниями. И когда официант окликнул ее, смотрящую вдаль на закатившийся за горизонт красный солнечный диск:
– Мадам, ваш гость ушел?
Она вдруг почувствовала холодное одиночество. Словно теплые объятия, в которых она до этого побывала разомкнулись, и она оказалась одна, – та маленькая девочка в легком летнем платье на холодном осеннем ветру.
– Иди, Жан, я хочу побыть одна! – она села на то место, где сидел он. Монета, оставленная стариком, по-прежнему лежала на столе. Она осторожно взяла ее и провела пальцем по холодной шершавой поверхности. На ней трудно было что-то разобрать. «Я сохраню ее как память». – Она просидела на балконе всю ночь, наблюдая как на темных морских волнах, томно покачивается лунная дорожка. И где-то в кратерах ночного светила ей рисовался силуэт незнакомца.
Спустя несколько дней на первых страницах местных газет стали появляться необычные статьи, под заголовком «Кухня мадам Фурнье».
«По велению судьбы, я вернулся во Францию. Как приятно, спустя годы ступить на землю родной страны. С первых дней, случай свел меня с прекрасной женщиной, которая отнеслась ко мне с невероятным почтением. Внимание и забота, которыми меня окружили, достойны величайшей благодарности. Но что я мог дать им в тот момент…? Отведав изысканной кухни в отеле на берегу Средиземного моря, я снова испытал чувство великого наслаждения. Да простит меня мадам Фурнье за мою сдержанность, но в тот момент, я не знал, как передать ей всю ту сердечную теплоту, которую я испытал. Я не мог долго оставаться там и злоупотреблять гостеприимством, и я ушел. У меня в руках все еще находится подарок, который я получил от нее. Благодаря ему, я мог все это время жить ни в чем не нуждаясь. Я был сыт, одет и ухожен. Я попробовал еду лучших кухонь в отелях мадам Фурнье. Это действительно лучшие кухни Франции. Искусство поваров находится на недостижимой высоте. Еда подается с пылу-с жару. Я увидел невероятное множество рецептов и способов приготовления блюд. Мне, человеку, не понаслышке знающему что такое хорошая еда, и как сделать ее вкусной и полезной, было очень приятно это увидеть и попробовать. Так же, мне было приятно вспомнить знакомый, ни с чем не сравнимый вкус натуральных французских вин, который остался неизменным с тех самых пор, когда я имел счастье узнать его впервые. Я пишу эти строки и с грустью осознаю, что скоро мое приятное путешествие закончится. Очень рассчитываю, что этим письмом я хоть как-то смогу отблагодарить всех тех людей, что подарили мне незабываемый отдых на склоне лет.
Верный слуга Франции А.Ф.
– Мадам! Мадам! Вы видели, вы видели?! – метрдотель Луи влетел в комнату к хозяйке и дрожащими руками протянул ей газету.
Бегло пробежав глазами по тексту мадам Мари взволнованно произнесла:
– Немедленно свяжись со всеми отелями на побережье. Найдите мне его, чего бы это ни стоило.
Ее очень встревожили строки, помещенные в газету. Они были похожи на прощальное письмо. Мадам Мари не могла допустить, чтобы с этим человеком что-то случилось. С того самого момента, как они расстались, она следила за каждым его шагом. Но как только он покинул ее последний отель, его больше никто не видел. Поэтому эта статья в газете так взволновала ее.
Начались долгие и мучительные поиски. Весь персонал отелей на лазурном берегу потерял покой и сон, занимаясь поиском странного незнакомца. На всем побережье от Сен-Тропе до Тулона людям показывали фотографию старика, сделанную камерой наблюдения отеля. Тот облик, который он приобрел благодаря мадам Мари невозможно было упустить из виду. Так во Франции не одевались последние полвека, разве что для каких-то особых вечеров и костюмированных мероприятий.
Каждый вечер мадам Мари ждала известей. В компании со своим любимым красным «Шато-Марго», она пыталась расслабиться. Вино помогало ей думать. Но когда думы были слишком тяжелыми, она не замечала, как засыпала с бутылкой в обнимку. Лишь наутро пробуждаясь от прикосновения холодных рук Луи, мадам Мари с грустью осознавала, что очередной день поисков ничего не дал.
– Мадам, может все-таки обратиться в полицию? – Луи не мог смотреть на страдания хозяйки.
– Мой милый Луи! Ты не представляешь, что тогда начнется. Если полиции станет известно об исчезновении человека, и в этом деле всплывет мое имя, можно будет смело ставить крест на всем нашем бизнесе. Представляю с каким удовольствием газетчики вываляют меня в грязи. «Из отелей мадам Мари, той самой мадам Мари, чье имя хвалебными одами лилось по всему лазурному побережью, стали пропадать люди». Я уже вижу эти заголовки на страницах газет. Ты только представь себе, что тогда начнется!
– Да, но я подумал, что вы готовы на все, ради этого человека!
– На все мой мальчик, но я не самоубийца! Должен же быть какой-то иной выход! – Она снова взяла из бара бутылку, и Луи услышал с каким хрустящим наслаждением острый кончик штопора вошел в рыхлое тело пробки.
– Мадам, мне кажется вам уже хватит, – он окинул взглядом стол, на котором в ряд стояли открытые бутылки. Через темное, толстое стекло было видно, что в некоторых еще осталось вино, но мадам Мари ни капли это не заботило.
– Прости меня, мой мальчик, но мне так лучше думается. – Она закрыла глаза и коснулась своими пухлыми губами пузатого бокала до краев наполненного живительным нектаром цвета крови.
Луи опустился рядом на край софы и понурив голову принялся нервно тереть блестящий, черного пластика козырек кепки своей униформы. «Я должен ей чем-нибудь помочь!» – думал он, поглядывая на хозяйку. На ее посеревшем от усталости лице застыла гримаса боли. Веки были прикрыты, будто она спала, и из-под пушистых густо накрашенных ресниц показались слезинки, которые темными дорожками побежали по крутым дрожащим щекам.
– Мадам! Я кажется, придумал! – Луи огласил мертвую тишину кабинета своим задорным возгласом.
Она открыла глаза и тут же принялась вытирать потекшую тушь, скопившуюся в мелких морщинках век. Свет надежды озарил ее лицо, она слегка улыбнулась, взяла холодную ладонь Луи и крепко сжала в своих теплых, мягких ладонях.
– Спасибо, мой мальчик! Я верила в тебя!
– Мадам, у меня есть друг, его зовут Мишель, он сотрудник Интерпола, его отдел как раз занимается поиском пропавших людей по всему миру. Я уверен, он сможет нам помочь.
– Помни, Луи, огласка нам не нужна.
– Да мадам, Мишель сделает все по-тихому.
– Хорошо, пригласи его ко мне, я хочу поговорить с ним.

Мишель явился только через неделю. И всю эту неделю мадам Мари не находила себе места. Но как только она увидела молодого энергичного сотрудника международной полиции, надежда снова затеплилась у нее в груди. Мишель долго сидел в кабинете мадам, откинувшись на спинку кресла, запустив свои тонкие пальцы в густую рыжую шевелюру, сцепив их на затылке. Он слушал подробный рассказ хозяйки, закрыв глаза, томно покачиваясь. В открытое окно приятно повеяло морской свежестью, и где-то совсем близко перебивая друг друга под шум прибоя заголосили чайки. «Будет шторм» – подумал Мишель и открыл глаза. Затребовав у мадам Мари все материалы по пропавшему: снимки с видеокамер, газету с последним письмом неизвестного, и даже монету, которую старик оставил ей на память, Мишель произнес спокойным голосом:
– Мы вас пригласим! – и, поцеловав пухлую и гладкую руку хозяйки, ушел.
– И это все? – мадам Мари застыла в удивлении. – А как же расследование?
Интерпол никого не посвящал в ход расследования, и то какими способами и методами оно проводилось. Не стала исключением и мадам Мари.
Потянулись новые дни мучительных ожиданий. Мысли о результатах, которые даст расследование, пугали и одновременно интриговали мадам Мари. «Что, если этот человек окажется каким-то беглым преступником?» – думала она, прилипнув губами к бокалу. «Нет, этого не может быть! Преступник не стал бы так искренне благодарить меня. Но почему он так внезапно исчез, и куда? А что, если он попал в беду, и ему нужна моя помощь?»
Череда мыслей сменялась с невероятной быстротой, и от этого ей становилось невыносимо в одиночестве. Она выходила на балкон и подолгу смотрела на серые, зимние облака, которые спускались к самой воде, лбами упираясь друг в друга.
В один из таких вечеров раздался телефонный звонок. Это звонил Мишель. У мадам Мари перехватило дыхание. Горло сдавил тугой узел волнения. Она глубоко вздохнула и произнесла:
– Слушаю вас, Мишель!
– Завтра вам нужно подъехать к нам.
– Удалось что-то выяснить?
– Все узнаете на месте! – голос Мишеля звучал так, будто к его голове был приставлен пистолет.
Что же это, конец, или только начало? – думала она. С того момента, как незнакомец вошел в ее жизнь, в ней появились новые оттенки. Ей захотелось по-новому взглянуть на многие вещи. Удушливое одиночество, гнетущее ее все эти дни, сменилось невероятной тоской по родным и близким. По сыновьям, которых она отправила на рождество к их отцу в Париж, по умершим родителям, чье свадебное фото всегда стояло на столике в ее спальне.
И теперь это, странное увлечение незнакомцем, к которому у нее внезапно возникли родственные чувства.
Наутро, по дороге в Лион в сводках новостей автомобильного радио, мадам Мари надеялась услышать хоть малейший намек, который пролил бы свет и озарил темные уголки ее души, трепещущей в неизвестности. Долгие четыреста миль пути, прошли в надежде и ожиданиях. За окном проносились красоты Франции. Предгорья южных Альп, сменялись просторами Прованса. Зимой поля спят, но очень скоро, пригретые июньским солнцем, потоки лавандового цвета, устремятся навстречу бурным водам неистовой и стремительной Роны. Швейцарская горная вода питает эти земли свежестью и чистотой. Мари любила свою страну, свой народ, ее богатую историю и культуру. Эта любовь досталась ей от родителей. Хотя отца она и не помнила, но мать в своих рассказах, нежно хранила память о нем, и велела следовать его заветам.
При подъезде к Лиону пошел снег. Он сыпал крупными пушистыми перьями, и ложась на капот машины, тут же таял. Мари давно не видела снега. В Тулоне он был – редкость. Она высунула из окна руку, и почувствовала влажный поцелуй природы.
Здание из камня и стекла, встретило ее холодным молчанием. Будто ледяная глыба в океане тяжелого тумана, оно возвышалось над быстрыми, черными водами Роны.
У ворот международной организации, Мари заметила человека. Он одиноко стоял, обдуваемый холодным январским ветром, и кого-то ждал.
– Мишель! – окликнула его Мари. Он высунул голову из-за поднятого воротника своего короткого пальто и приветливо улыбнулся.
– Вы не меня ждете? – Мишель в ответ закивал головой, и подставив ей руку, повел внутрь.
Просторные залы, длинные стеклянные коридоры, высокие потолки, отражали эхо шагов и голосов пустующего внутреннего мира здания.
–Где же все? – удивилась Мари. Она представляла себе Интерпол, иначе, – огромный муравейник большого скопления людей, которые спешат по своим делам. На деле, здесь было пустынно. Кроме говорящих экранов, и пары-тройки праздно шатающихся студентов, Мари никого не увидела.
– Все заняты делом! – улыбнулся Мишель. – В круглом зале проходит международная конференция, поэтому здесь так пусто и тихо.
– Надо понимать, с моим делом все решилось? Раз я здесь.
Мишель задумался. Он не хотел раньше времени что-то говорить, пока не будет уверен, что клиент готов выслушать все, что необходимо.
– Да, кое-что мы выяснили! Скоро вы все узнаете.
Мари снова охватило волнение. Мишель почувствовал это и подставил руку. Они прошли через весь зал, поднялись по каменным ступеням на второй этаж. Все вокруг блестело. Свет ярких дневных ламп, отражался от зеркальных поверхностей пола и стен, комнаты наполнялись невероятной цветной феерией, словно вспышки сотен фотоаппаратов, слепивших глаза. Завернув за угол, они оказались у открытых дверей кабинета, на дальней стене которого, на белом полотне Мари увидела знакомое лицо.
Часть лица была скрыта полами шляпы. Оставались видны лишь его мясистый, слегка приплюснутый нос, усы и массивный подбородок. Но Мари без сомнения узнала его. Это был ее незнакомец. Она вбежала в комнату, но там было пусто. Лишь где-то под потолком жужжала машинка, и своим светящимся глазом передавала изображение на стену.
– Добрый день, госпожа Фурнье! Рад вашему приезду! – услышав голос, она обернулась. На ступенях кафедры стоял высокий пожилой мужчина в синем костюме, и держал в руках папку с бумагами. – Не пугайтесь! Здесь вы в безопасности.
– Не понимаю, чего мне бояться?!
Мужчина улыбнулся, и кивком головы, указал Мишелю, задержавшемуся в дверях на его место.
– Меня зовут Марсель Гриньон, я возглавляю отдел по розыску пропавших людей. С моим помощником Мишелем, вы уже знакомы. Сразу хочу предупредить! Наш отдел занимается лишь сбором информации. У нас обширная база данных, которая позволяет установить личность и местонахождение человека, если тот хоть раз попал в поле нашего зрения. Мы сотрудничаем с полицией, пограничными и консульскими службами, и передаем им необходимые сведения о разыскиваемом; будь то преступник, или пропавший без вести гражданин, как в вашем случае.
Мари слушала, безотрывно смотря на экран.
– Вот мы и снова вместе! – еле слышно произнесла она.
– Это та самая фотография, что мы получили от вас. А вот эта, была сделана многим раньше. – Шеф дал своему помощнику знак сменить кадр.
Черные, жгучие глаза с легким восточным разрезом, пристально смотрели на тех, кто находился в комнате. Все тот же крупный мясистый нос и густые, смоляного цвета волосы, зачесанные назад, явили облик мужчины лет сорока. Но на этом снимке он был без усов и молодое лицо был трудно узнаваемо. Но Мари узнала его, как только оно появилось на экране.
– Не может этого быть! – Она как-то мучительно улыбнулась, поглядывая, то на Мишеля, то на господина Гриньона. Вдруг улыбка с ее лица спала, взгляд стал отрешенный, ее качнуло в сторону, ослабевшие ноги подвернулись на высоких каблуках, и она словно тяжелый снеговой пласт, свалившийся с макушки ели, рухнула на пол. Мишель и его шеф тут же подбежали к ней. Подхватив под руки, они усадили ее на стул. Мишель налил в стакан воды и протянул мадам Мари.
– Что это, Мишель? – с трудом, тяжело дыша, произнесла она.
– Правда, мадам!
– Но как такое может быть? – дрожащей рукой она поднесла доверху наполненный стакан с водой ко рту, но едва обмочив губы, вернула обратно.
– Позвольте, я вам все объясню! – произнес господин Гриньон. – Поскольку вы узнали этого человека, не будем заходить издалека, а начнем по порядку. Да, вы не ошиблись. На экране Александр Фурнье, ваш отец.
– Отец! – произнесла она и закрыла глаза. На ее щеках снова заблестели слезинки. – Я знала! Я чувствовала! Сердце не обмануло меня! Все это время оно мне подсказывало… – Мари с трудом переводила дыхание. – Но это невероятно! Он же погиб.
– Согласен с вами! В этой истории много странного, но давайте все же попытаемся разобраться. Вот посмотрите.
Кадр снова сменился, и на экране появилась заглавная страница популярного издания «L’OBS» за 1968 год, в котором говорилось: «В результате массовых беспорядков студентом анархистом из самодельного пистолета был застрелен популярный французский политик Александр Фурнье. Его гибель взбудоражила все общественные слои Франции… Смерть Фурнье приведет к скорому краху режима де Голля…»
– Именно эта статья, в дальнейшем подхваченная и растиражированная средствами массовый информации и стала отправной точкой в гибели вашего отца. Нужно было сделать так, чтобы враги Франции поверили в его смерть.
– А как же похороны?
– Простая инсценировка. Пустой гроб, под государственным флагом, не более того. Что касается семьи, то есть вас…Правительство де Голля, сделало все, чтобы никто ничего не узнал.
Наступили напряженные минуты тишины. Растерянный взгляд мадам отражал ее состояние. Состояние подавленности, сменяемое наплывом чувств переживания и скрытой радости, разбавленной надеждой.
– Вы в порядке? Я могу продолжать? – поинтересовался господин Гриньон, улыбнувшись добрыми глазами.
– Но, каким чудом он выжил? – изумилась мадам Мари.
– Мишель, покажите следующее изображение.
Глаз проектора моргнул и на экране появилась картинка «Монета достоинством 10 сантимов, выпущенная банком Франции в 1967 г.».
В оригинале, на аверсе монеты был изображен профиль Марианны (символ Франции) во фригийском колпаке, и название государства – республика Франция. На реверсе девиз: «Свобода. Равенство, Братство».
– Эта та самая монета, что оставил вам отец. Кстати, вот она! – Он открыл конверт и извлек оттуда те самые 10 сантимов. Старые, с годами потемневшие, со следами удара по центру. – Как ни странно это звучит, но именно она спасла жизнь вашему отцу. Хотя, не будь ее он тоже мог остаться в живых. Оружие, из которого в него стреляли было самодельное, с плохим боем…На что они рассчитывали, непонятно!
Она положила ее на ладонь и крепко сжала, поднеся кулак к груди.
– Но где он был все это время, почему он не нашел нас с мамой? – негодующе произнесла Мари.
– Не хотел подвергать опасности! Вскоре после покушения, режим де Голля рухнул. К власти пришло новое правительство, за вами было установлено скрытое наблюдение, и Александр знал это. Сам он вынужден был скрываться, останавливаясь у друзей в Нормандии, Бретани и на юго-западе Франции. Там-то мы и познакомились с ним впервые.
– Вы знали моего отца?
– Знал и очень хорошо! Я был очень удивлен, когда увидел его фотографию, и то, что вы являетесь его дочерью.
– А он знает это?
– Теперь, да!
– Значит, он жив, и вы знаете, где его найти?
– Его не нужно искать, он в этом здании.
Мари обомлела, услышав эти слова. Сердце учащенно забилась, кровь бросилась ей в лицо, и она чуть не лишилась чувств.
– Что с вами? – испуганно произнес Марсель Гриньон.
– Все в порядке! Со мной такое бывает.
Они вышли, и Мари осталась в комнате одна. Чувства переполняли ее. Она завороженно смотрела в сторону открытой двери, откуда вот-вот должен показаться тот, с кем она ждала встречи все эти годы. Подбирая слова, Мари проговаривала их про себя. Ее мысли путались. «Тогда, на берегу, когда они впервые встретились, все было гораздо проще». – Думала она. В глубине коридора послышались шаги, и Мари замерла. Приближалось мгновение долгожданной встречи…

(Рассказ написан в рамках обучения на курсах литературного мастерства. Тема предложена А.В. Воронцовым)

РЕКОРД

Витёк ставил самовар, а Оленька, которой он по-хорошему завидовал – ведь у нее был такой замечательный папа, – молча стояла рядом. Она вообще говорила мало, была, по мнению Витька, чересчур тихой и покладистой, но в принципе, очень неплохой девчонкой.
– Интересно, – сказал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к Оленьке, – и кто это придумал: «ставить самовар»? Ну, поставлю я его вон под ту елку, он что, вскипятится от этого?
– Но чайник тоже «ставят».
– Правильно, – кивнул Витёк, – но чайник ставят на плиту, на газ, а этот, куда ни поставь, греться не начнет. Самовар, одним словом.
– Действительно! – легко, как всегда, согласилась Оленька. Ей паренек тоже был симпатичен, и она охотно проводила с ним время.
Обычно самоваром заведовал дядя Гена, и тогда Витёк любил наблюдать, какими ровненькими и аккуратненькими выходили из-под топорика чурки, как, набирая силу, все громче и все более сердито пыхтел самовар. И Витёк точно знал, сколько времени уходило на этот процесс. А уж когда за сбитым из горбылей столом начинали пить чай, Витёк всегда вызывался помогать – наливал из маленького узорчатого краника кипяток, неповторимо пахнущий дымом, лесом, грибами и чем-то еще…
Но сейчас дядя Гена был занят починкой ярко-оранжевого тента из парашютного шелка. Такого – солнечного в любую погоду – навеса, празднично полыхавшего среди буднично-зеленых брезентовых палаток, не было больше ни у кого, и Витёк им очень гордился. Как и самоваром, который, похоже, тоже был один на весь близлежащий палаточный мир. Оранжевый тент и самовар представлялись ему большим парусом и топкой необыкновенного корабля его счастья – счастья очутиться на берегу широченной Волги, среди остро пахнущего елового воздуха, вдали от темной захламленной квартиры и столь же темного отца. Витькина благодарность была под стать беспредельной реке, и, впервые получив задание поставить самовар, он горел готовностью сделать все наилучшим образом.
Топорик у дяди Гены тоже был необычным: небольшой, всегда остро наточенный, с выкрашенной красно-белыми полосами гладкой ручкой, удобно ложившейся даже в неширокую пока еще Витькину ладонь. Работать им было одно удовольствие! Витёк, осторожничая с неопытности, старательно раскалывал подкидываемые Оленькой поленья на небольшие чурки. Эти березовые «буратинки» выходили у него кривобокими и разного размера, но для дела вполне годились, и Витёк с некоторым даже сожалением остановился, увидев, что дров достаточно и можно переходить к самому ответственному моменту.
Вскоре самовар был загружен, и Витёк, опустившись на колени и припадая к земле, изо всех сил стал дуть в решетчатое поддувало. Когда загудело пламя, он подкинул еще пару чурбачков и водрузил на самовар самодельную, сваренную из листового железа трубу с поворачивающейся крышечкой. Эту крышечку, как помнил Витёк, надо держать открытой, пока топится самовар. Он все сделал правильно, засек время по новеньким часам, которые совсем недавно подарила на двенадцатилетие мама, и теперь ждал, внимательно глядя на идущий из трубы дым. Когда первые дрова прогорят, надо будет подложить еще…
Самовар урчал все сильнее, и, судя по звуку, вот-вот готов был вскипеть. Витёк посмотрел на часы, и… тут закипело у него внутри. Он уже не отрывал взгляда от матово поблескивавших на притоптанной земле круглых боков. Его ноги слегка приплясывали, а руки подкидывали и ловили заготовленное для отправки в топку очередное поленце. Через минуту из дырочек в крышке самовара со свистом вырвались тоненькие струйки пара, и Витёк сорвался с места.
– Дядя Гена, дядя Гена! – завопил он. – Я рекорд поставил! Самовар за пять минут вскипятил!..
Запыхавшийся от возбуждения Витёк остановился перед сидевшим невдалеке дядей Геной. Тот поднял взгляд от разложенного на коленях оранжевого шелка, внимательно посмотрел на пацана и, даже не взглянув в сторону самовара, едва заметно улыбнулся кончиками губ.
– А воду залил? – спокойно спросил он.
– Ай, забыл! – хлопнул себя по лбу Витёк, и, схватив оказавшееся поблизости ведро, стремглав помчался к реке.
Оленька посмотрела на папу, улыбнулась и тоже побежала в сторону Волги…

ПОЛОСАТОЕ ЖИВОТНОЕ

– Фи, тоже мне, заяц! – себе под нос презрительно проговорила Маша. – Видели мы таких!..
Она смотрела на стоявшего рядом с ней малыша в карнавальном наряде. На самом деле этот костюмчик ей очень даже нравился: мягенький, даже на вид, беленький комбинезончик без рукавов, а по краю выглядывает розовенькая подкладка. И такая же пушистая шапочка с не очень длинными – как раз такими, как надо – торчащими вверх ушами. Девочке очень захотелось дотронуться до белой шерстки, но она сдержалась и даже убрала руки за спину.
Сама Маша была без маскарада. Как раз накануне праздника мама купила ей потрясающую кофту, и она решила, что пойдет на новогоднюю елку именно в ней. Ведь ей уже исполнилось пять лет – она уже такая большая!
Мало обращая внимания на краснолицего Деда Мороза, девочка разглядывала топтавшихся вокруг незнакомых детей. Зайцев вокруг громадной, пахнущей живым лесом елки было целых четыре. Еще Маша высмотрела двух котов – рыжего и черного, одного крокодила с разинутой красной пастью и странного коричневого зверя, которого она определила как «вроде-бы-медведь». Детей в костюмах было намного меньше остальных, и почти все они, как убедилась девочка, были ниже нее ростом. Маша еще раз порадовалась, какая она взрослая и умная.
– А теперь настало время подарков, – донеслись до нее слова Деда Мороза. – Их получат те дети, которые пришли сегодня в маскарадных костюмах…
Дети задвигались, и Маша отошла чуть в сторону, насупленно глядя, как кролики, коты, крокодил и вроде-бы-медведь столпились вокруг длиннобородого и громкоголосого деда-волшебника. Он вынимал из мешка какие-то игрушки, протягивал их наряженным в эти глупые костюмы детям и осторожно гладил их по звериным головам.
Тут она почувствовала, как на ее затылок тоже легла мягкая ладонь, и услышала бабушкин голос:
– Ну, пойдем, получим свой конфетный подарок…
Маша послушно повернулась и пошла за бабушкой. Когда они уже спустились на первый этаж, она остановилась и, оттягивая за подол свою новую кофту в черно-белую полоску, сердито-обиженным тоном произнесла:
– Я хотела подойти к нему и сказать, что я – эта, как ее… полосатое животное, ну, которое в зоопарке было… Зебра! Вот! А ты мне не дала!

ШАМАНСКИЙ БУБЕН

Свет фар распорол темноту, выхватив заснеженные ветки деревьев и корявый кустарник. Машина остановилась:
– Вываливайся! Приехали!
Она спросонья не поняла, где они, и только озиралась по сторонам. Он не дал ей прийти в себя, распахнул дверь, выволок на снег, следом бросил сумку с вещами.
…Лара заснула сразу, словно в яму провалилась, как только машина выехала за город, и пробуждение было тяжёлым, болезненным. Даже ледяной ветер не смог до конца прогнать остатки сна. Машина развернулась, из-под колёс взметнулись фонтанчики снега, и исчезла в темноте. Девушка осталась одна. Так, куда мы ехали? Ах, да... уже несколько месяцев не было и дня без ссоры, она жутко уставала от них, поэтому всегда хотела спать. А один раз Максим даже замахнулся на неё. Она вспомнила его перекошенное лицо, и это было совсем некстати. Как сцена из фильма ужасов. Ком обиды в горле разрастался, проглотить его было невозможно.
Лара включила голову – он вёз её в...Где это? Вокруг то ли роща, то ли перелесок, фонарик телефона осветил замёрзшие ёлки с одной стороны, с другой – берёзы. Огни мерцали в ёлках... Где дорога-то? Лара сделала шаг назад, неловко ступила и села на обочину. Норковая шуба, его подарок к Новому Году, загребла снег. Лара на четвереньках выбралась из сугроба, перевела дух и заорала:
– Ты скотина! И шуба твоя скотинская! Скотинячья! Скотская!
Счастье, что телефон не выронила. Кое-как отряхнулась, посветила ещё – в нескольких метрах змеилась хорошо натоптанная тропа. Ничего не оставалась, как подобрать сумку, замотаться шарфом и идти на огоньки...
Всё оказалось не так просто: идти в сапогах на каблуках было сущим мучением. Да ещё эта шуба! И чего это Лара ей так радовалась? Она отдышалась, вытерла ладонью мокрый лоб, сдвинула шарф на затылок, присела на сумку. Интересно, который час? По ощущениям – глубокая ночь. Часы на телефоне показывали всего 21:21. Прям магия чисел! Лара выключила телефон,чтобы не разряжался. Вокруг темнота и тишина. Ей совсем не было страшно, но стало так одиноко, что слёзы потекли непроизвольно. Всхлипнула и разревелась. Наконец-то она могла себе это позволить.

...Они познакомились пять лет назад. Три из них Лара вела боевые действия по захвату крепости по имени Максим. Познакомились в ночном клубе. Лара была с подругами и их мужьями. В разгар веселья подошёл он. Стильный, независимый, немного хищный. Это зацепило больше всего. Подруга, перехватив её взгляд, прошептала:
– Ларик, не про тебя птица. У него модели одни, красотки с губами, ногами и ресницами...Он на тебя не клюнет...
Да, Лара не была светской тусовщицей, ездила на метро в офис, отдыхала за границей раз в год. И ничего особенного в ней не было. Но...Как там у Акунина? Что-то вроде: сколько провинциальных дурнушек удачно вышли замуж только потому, что умели внимательно слушать? Попробуем? Она улыбнулась подруге, ненароком оказалась рядом с Максимом. Он оживлённо спорил с приятелями, она только услышала «фьючерсы», «опционы». Заиграло что-то медленное, место у барной стойки опустело. Максим потягивал коктейль, скользя взглядом по головам.
– Извини, но я поняла, что ты классно разбираешься в ценных бумагах? А что бы ты мог посоветовать...
Он обернулся, она смотрела на него с застенчивым вниманием. Объяснил плюсы вторичных ценных бумаг, она слушала не перебивая, не заигрывая, и это импонировало ему. Увлёкся так, что прочитал целую лекцию.
Прощаясь, сказал:
– Если будут вопросы по покупке – звони.

...Было около десяти, когда Лара вышла к зданию в стиле альпийского шале. Ярко освещённая вывеска, гирлянды, наряженная ёлка. Пусто. Тихо. Большинство постояльцев съехали – Рождество закончилось.
Эко-отель «Робинзон».
Через полчаса она стояла под струёй горячей воды, отогревая заледеневшее тело. Потом исследовала бар и остановилась на коньяке. Накинув на пижаму шубу, вышла на балкон. Сделала глоток, закурила. Спокойнее не стало. Наоборот, что-то тревожное таилось в этих огромных соснах, луна выглянула из-за тучи, осветила деревья, тропинку вдоль горы...куда она ведёт? Неужели кто-то рискнёт по ней прогуливаться. Честное слово, ей было безопаснее сидеть на сумке посреди леса...
Зябко передёрнула плечами и зашла в номер. Часы показывали 23:23. Да что же это? Налила ещё коньяку, забралась в кресло. Вернулась к событиям прошедшего вечера и подумала: зачем он привёз её раньше? Ведь номер забронирован с 12 января.
Ещё вопрос: зачем она согласилась сюда ехать?
А не могла не согласиться! Макс был её...взгляд упал на шубу...самым дорогим трофеем. На него она потратила пять лет своей жизни. А ей ведь в этом году тридцать!
Самым тяжёлым был первый год, когда общались время от времени. Она бледнела от злости, если он был с бабой. Но мило улыбалась, даже с одной ненадолго подружилась. Потом он попал на деньги. Она сумела его разговорить, слово за слово – он поделился с ней и даже признался, что поступил нечестно. Это был её звёздный час! Лара сидела напротив, её глаза то наполнялись ужасом, то излучали сочувствие, она молчала, и только дублировала его позу и жесты. Знала, что такое активное слушание!
Только через полгода он пригласил её на вечеринку. Женщины смотрели мимо неё, а Лара ненавидела из всех. Когда они вышли на балкон, Макс прикурил сигарету и между делом спросил:
– Ларис, а я тебе совсем не нравлюсь?
Хорошо, что было темно – её ликование скрыть было невозможно! Сделала вид, что в горле запершило, прокашлялась. Ответила просто:
– Ты не можешь мне не нравиться.
Тогда она осталась у него ночевать. Секс был долгий и страстный. Но расстались они так, как будто выпили по чашке кофе. Лара ждала. Вот уже год они живут вместе, и их отношения стали монологом Максима. Лариса ожидала этого, но... И только однажды:
– Ты никогда мне ничего не рассказываешь, Ларик.
– А тебя кто-нибудь интересует, кроме твоей персоны? – закусила она губу.
Так нельзя было отвечать! Сгоряча можно всё потерять...
Стычки продолжались. При этом Максим не предлагал разъехаться, был нежным и предупредительным. Между ссорами, естественно.
– Малыш! Ты дома? Можешь собраться побыстрее? У меня важная встреча.
– С кем?
– Этот...из «ГрандИнвеста», Потапов.
– Из которого самодовольство брызжет фонтаном!
– Пусть из него брызжет что угодно, от него многое зависит!
– При чём здесь я?
– Для создания эмоционального фона. Собирайся!
– А как ты меня представишь? – с вызовом заметила она, не оборачиваясь. Плечи напряглись, но он не заметил.
– Скажу, что ты Лариса. Или что-то изменилось? – он не понимал. Или не хотел.
То, что ей казалось очевидным, «логическим завершением», для него было несущественным. Жениться он не хотел. И от этого победа в партизанской войне, добытая с таким трудом, теряла вкус.
Весь декабрь она была такой, какую он больше всего хотел. По утрам, уткнувшись лбом в его спину, представляла, как на Новый год они пойдут в шикарное заведение и он подарит ей кольцо. Они действительно встретили Новый год в прекрасном ресторане, из панорамных окон которого видны были горы и лес.
Накануне Максим подарил ей красивую шубу и сказал:
– Ларик, я ещё один сюрприз тебе приготовил, но это немножко позже. Надеюсь, что ты не разочаруешься...
Она взвизгнула от радости и повисла у него на шее:
– Любимый, я так счастлива, так счастлива!
Вот оно, ради чего стоило держать себя в руках, контролировать не только слова, но и позы, жесты, мимику. И этот противный червячок «женится-не женится», который то грызёт мозг, то копошится в душе, наконец заткнётся!
Рождественским утром они выползли из постели, Лариса варила кофе. Максим, с видом заговорщика, вышел из кабинета, его глаза сияли восторгом. Лара замерла. Он протянул ей конверт:
– Трёхдневный тур в эко-отеле «Робинзон» – «развитие женственности, психологические техники, поиск женского «я». Здорово? Это же решение всех проблем!
С мужским «я», подразумевалось, проблем не было.
Лара представила, как сидит в кругу:
– Меня зовут Лариса, я наркоманка и алкоголичка...
Он расценил её молчание как проявление интереса и развалился в кресле со своим кофе. Но молчание затянулось. Он встал, подошёл к ней, обхватив двумя руками, лицом зарылся в волосы:
– Тебе не нравится?
– Я...ещё не знаю...Неожиданно как-то. Со мной что-то не так?
– Глупости...Просто я прочитал, что там релакс всякий, научат тебя строить отношения правильно...
Лара вдохнула и забыла выдохнуть – значит это Она не умеет выстраивать отношения!
Внутри всё переворачивалось от желания побыстрее собрать вещи и хлопнуть дверью.
Но представила себе участливые взгляды подруг, их «сочувствие»:
– А вы уже всё? Как-то вы, Ларик, быстро...
А-а-а! Только не это! Скулы свело от напряжения, но она повернулась к Максиму:
– ОК, я поеду.
Мышцы налились тяжестью, Лариса почувствовала дикую усталость и проспала весь день. Ком обиды в груди не хотел рассасываться, наоборот, он занимал внутри всё свободное место, и им стало невозможно управлять.
После Рождества собрала вещи:
– Я поеду к маме, хочу побыть одна.
С ней явно что-то не так...Он разозлился, выхватил из её рук сумку, молча открыл дверь, вышел. В машине тоже молчали. На повороте завизжали тормоза, и Лара схватилась за подлокотник:
– Как ты меня достал!
– Истеричка!
– Да, меня надо изолировать, – она уже взяла себя в руки.
– Вот именно! Что я и делаю! – он взбесился ещё больше.
– А ещё психиатра не забудь пригласить...
– Не забуду!
Она откинулась на спинку, закрыла глаза.
Он громко дышал, пытаясь справиться с собой, но только распалялся ещё больше. Дорога не успокаивала как обычно. Идиотка! Чёрт поймёт этих баб, он хотел как лучше, ведь было же нормально...Чего ей не хватало? Повернул к ней голову – она снова спала!
Ах так! Ну ладно, сама напросилась! Он прибавил скорость, свернул в другую сторону. Он знал этот отель, знал, что заблудиться здесь невозможно. Поэтому со спокойной совестью выволок её на дорогу и уехал. Программа начинается только послезавтра, но ничего, пусть поволнуется, подумает. А он тоже отдохнёт.

...Ложась спать, она листала ленту фейсбука, прочитала:
«Мы с ней долго встречались. Я в принципе собирался на ней жениться, но за 7 лет она сильно постарела, и я передумал.»
– А вот это про нас... – вздохнула она.
Солнце пробивалось сквозь шторы. Она сладко потянулась – ясная погода подняла настроение. Загадала: если на часах опять «магия чисел», значит эта поездка «то, что доктор прописал». 7:07! Да ещё семёрочки! Снова зарылась в одеяло, свернулась калачиком. Есть время помечтать и повспоминать. Они впервые вдвоём пришли в «Кристалл», где познакомились. Лара летала!Затылком чувствовала завистливые взгляды, ловила обрывки фраз «никогда бы не подумала», купалась во всеобщем внимании. А какая была потом ночь! Хочется вспоминать ещё и ещё! Лара продумала её до мельчайших деталей: немного сдержанности, самую малость, чтобы он понял – она принадлежит ему не до конца. И вместе с тем подчиняется всем его желаниям. Чтобы он тоже почувствовал себя завоевателем...Всё это безумно нравилось, думала, ещё чуть-чуть – и вот оно, счастье! Только это «чуть-чуть» никак не приходило.
После завтрака вернулась в номер, налила кофе и снова забралась в кресло. Восстанавливая последние события, вдруг поняла: если бы он не собирался жить с ней, то никогда бы не сделал такой подарок! Значит, его волнует, какие у них будут отношения. Вот она дура-то! Как можно было об этом сразу не подумать!А если она забеременеет вопреки их уговору...
Так почти весь день просидела, промечтала.
После ужина в номер возвращаться не захотелось. Обогнула отель и пошла вдоль горы. Дорожка становилась всё уже, кроны деревьев почти смыкались над головой, скрывая луну и звёзды. Мрачно, темно, страшновато. Любопытство сменилось тревогой. Повернула назад и...Этот звук она услышала всем телом и от неожиданности выронила сигарету. От него вибрировал морозный воздух, он то гулко ударялся об уступы горы, то, рассыпаясь мелкой дробью, уходил в небо.
Лара затаила дыхание и всё-таки сделала несколько шагов туда...За уступом открывалась поляна, на которой вокруг неяркого пламени двигались тени.
Тени были бесформенные – даже бестелесные. Одна оболочка. Лара боялась нарушить тишину, наступить на какой-нибудь сучок, так и стояла на тропе вопросительным знаком. Звуки издавало существо в тёмном балахоне с капюшоном, оно двигалось вокруг остальных, ударяя в бубен. Что они здесь делают? Вдруг её заметят? От этой мысли стало страшно, и она попятилась. Остановилась, ей показалось, что слишком громко дышит. Дура, возьми себя в руки, ты никогда не была трусихой!
Лариса вернулась в номер. Налила коньяк, вышла на балкон и закурила. Звуки бубна долетали и сюда. Но даже на расстоянии она чувствовала, как мурашки бегут по телу.
Так, подумаем...Что это? Секта? Под названием энерго-тура скрываются мошенники, которые путем воздействия на сознание клиентов, вернее, клиенток, подчиняют их себе и используют в корыстных целях. Например, женщины возвращаются домой, а потом снимают деньги с карт мужа. Кажется, это НЛП называется. Или нет? Или...Занимаются какими-нибудь приворотами, заклинаниями, колдовством. Кукол протыкают иголками. Б-р-р...Мерзость какая! И это в XXI веке! А ведь в интернете чего только нет!
У Лары появилось ощущение, что она вляпалась во что-то очень непонятное и неприятное. А вдруг что-то заставят делать её? Ещё вопрос. Знал ли Максим, что это за секта и чем занимается? Неужели он мог отдать её в лапы непонятных тёток, которые заставят её...Дальше этого предположения фантазия не пошла.
А если всё-таки знал...И договорился с ними? Что же ждёт её по возвращении...От этой мысли захотелось напиться.
Отвлёк звонок телефона:
– Ларик! Привет! С Рождеством! Ты где?
– Привет! Я у мамы...
– А я-то думаю, Макс в клубе, а тебя не видно.... Ну, пока, давай, – подруга, видимо, удовлетворила своё любопытство. Лариса сидела на краю кровати, бессильно опустив плечи и не вытирая слёз. Значит, вот так.
До полуночи слонялась по номеру, не зная, куда себя деть. Когда часы показали 01:01, набрала Макса. После долгого гудка незнакомый женский голос ответил:
– Максик не может ответить, вам что?

Ночь прошла в кошмарах, Лара то дремала, то проваливалась в сон. Утром села на постели, взъерошила волосы:
– А что, собственно, произошло? Изменяют все, не мне первой...
Монолог длился долго и закончился железным решением: «Верну! Докажу! Переживу!» Если бы в этот момент нужно было колоть иглой в куклино тельце, она сделала бы это не задумываясь. Хватит ли этого, чтобы то недостающее «чуть-чуть» появилось в её жизни?
В дверь постучали. На пороге стояла девушка:
– Доброе утро, я ассистент Ольги Викторовны, хозяйки тура. А вы – Лариса!С сегодняшнего дня начинается программа, просим не опаздывать.
В 9:00 Лариса вместе с десятью другими участницами сидела в холле.
– Я попрошу участниц представиться и сказать, чего вы ждёте от тура. Каких результатов? – спросила Ольга Викторовна, приятная молодая женщина.
Вернуть мужей хотели четыре участницы, три – найти новые отношения, две – денег и новую работу. Когда очередь дошла до Лары, язык не повернулся вот так откровенно...И она сказала :
– Я Лариса, не знаю, зачем я сюда приехала. Сменить обстановку, наверное.
– Тогда я предлагаю вам просто познакомиться с собой. Ответить на вопрос «Какая я».
– Вы хотите сказать, что я не знаю себя?
– Я так не сказала,но техники настолько мощно работают, что вы узнаете о себе что-то новое.
Ольга Викторовна была талантливым психологом, познакомила участниц с нейрографикой, древними практиками сохранения женской энергии. Два дня они проводили практики по гармонизации четырёх стихий: рисовали, водили на поляне хороводы, обнимались с деревьями, умывались снегом.
– А как вы относитесь к « магии цифр»? – спросила Лара, когда они шли в отель на ужин.
– Если она сопровождает определённые события, то они являются для вас знаковыми и решение проблемы будет обязательно. После ужина:
– Сегодня – обещанный сюрприз! В 22:00 жду тепло одетыми на крыльце... Она привела их на ту самую поляну:
– Шаманский бубен – древнейшая техника, которая позволяет расслабиться, убрать негативную энергию, под ритмами бубна, это доказано наукой, восстанавливаются клетки! Время между Рождеством и Крещением – самое благоприятное для погружения в себя. Расслабьтесь, движения произвольные, слушайте себя и своё тело. Время 22:22. Как видите, всё помогает вам!
На землю поставили большой поднос, на котором зажгли свечи. Встали вокруг. Ольга Викторовна в накидке капюшоном взяла бубен. Сначала ритм был быстрый, невесомый, иногда ускользал, и тогда сознание цеплялось за него. Он слышался в ритме пульса, в ритме дыхания. Мурашки побежали по телу, сконцентрировались в затылке, образовали над головой сферу.
Фигура приблизилась к Ларе, бубен изменил звучание, и она почувствовала, как внутри растёт пустота, вытесняя лишнее. Вдруг удар раздался рядом с ухом, внутри как будто брызнули осколки. Ком разбился. Странное состояние. Тело вибрировало каждой клеткой, руки непроизвольно поднялись к небу, спина стала гибкой, и Лара ощутила себя невесомой. Первый раз в жизни она смотрела на звёзды.
Утром, перед отъездом, делились впечатлениями о программе. Лара ещё не поняла, что в ней изменилось, но на вопрос «какая она» неожиданно для себя ответила:
– Искренняя, ранимая, нежная.
В номере она снова разложила косметику перед зеркалом – захотелось поухаживать за собой, встретить Максима красивой. Провела щёточкой с тушью по ресницам, и рука повисла в воздухе. На неё смотрела другая женщина, и в ней не было острых углов!
От Максима пять сообщений: «соскучился», «дорогая», «уже еду». Лара улыбнулась.
Он приехал вовремя. Усаживая в машину, заглядывал в глаза и сказал извиняясь:
– Хотел тебя наказать... а наказал себя.
Она хватила ртом воздух:
– Меня?! Наказать?! ...Ты? – она не стала удерживаться от желания хлопнуть дверью.
– Ларик, ты чего? – растерялся он.
«Чуть-чуть» взялось ниоткуда:
– Да не люблю я тебя... вот чего.