Альманах «Новое Слово»
Текст альманаха «ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!» №6 2025 год
Поэтический альманах «Линии» №3 издательство «Новое Слово». Вышел в 2021 году.
Шестой номер альманаха вдохновляющих историй «Все будет хорошо!» вышел в январе 2025 года.
Содержание сборника:

Екатерина БАЛАБАН-БУДНИКОВА - «Мир и правда»
Василий ТРЕСКОВ - «Стратегический запас Сидорова», «Ковчег Дымоходова»
Любовь ФЕДОСЕЕВА - «Ангел на крыше»
Максим ЛАЗАРЕВ - «Благовещенье»
Игорь ОВСЯННИКОВ - «Крупинки детства»
Алиса МЕЗЕНЦЕВА-ШТЕЙН - «Полярный кит»
Нина ШАМАРИНА - «Разноцветные шары желаний»
Галина СМЕЦКАЯ - «Звездный дождь»
Анастасия АФОНИНА - «Шторы с орнаментом счастья»
Наталья СЕМЕНОВА - «До самого неба»
Мария МОНАХОВА - «Большой маленький принц»
Анастасия БУЛЕКБАЕВА - «Встреча»
Альбина МЕЛЬНИКОВА - «Ты гори, моя свеча»
Елена МИЧУРИНА - «Тюльпаны»
Елена ВИНОГРАДОВА - «Лучше, чем идеально»
Сергей САФОНОВ - «Испытание бомжом»
Юрий ГОРН - «Степь», «Приезжай к нам, Илон Маск!»
Ольга РОГИНСКАЯ - «Мао Цзэдун», «Как совы празднуют утро»
Наталья КАЛИНИНА - «Вот и старость подкралась незаметно»
Надежда БАННИКОВА - «Бомби»
Татьяна КОВАЛЕВА - «Куклы и заботы»
Мария ПОЛЯНСКАЯ - «Капля крови»
Юлия ГУСЬКОВА - «Если не будете, как дети...»
Павел КИСЕЛЕВ - «Мать Тереза»
Зоя ФЕДОРЕНКО-СЫТАЯ - «Чучело», «Два килограмма соли»
Георгий ЗАБЕЛЬЯН - «Конструктор»
Дмитрий СЕНЧАКОВ - «Ангел Фаберже»
Валерия СИЯНОВА - «Циркуляция жизни»
Светлана РОЖКОВА - «Сиреневый квинтет»
Юся КАРНОВА - «Звезда Кассиопеи»
Владимир ЛОКТЕВ - «Гаишник в звании «Мороз»
Роман БРЮХАНОВ - «Машенька»
Иван АНЕНКОВ - Отрывок из повести
Ольга БУРУКИНА - «Мама, разве это беда?»



ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

В новом сборнике собраны тридцать четыре вдохновляющих рассказа, а все равно хочется, чтобы таких произведений было еще больше: чтобы за окном светило солнце, чтобы люди были добрее, и на всей планете воцарились Мир и Любовь. Но для этого, как известно, кто-то должен каждый вечер «зажигать фонари», то есть следуя логике классика – сочинять «вдохновляющие» истории про людей и для людей. Очень хочется, чтобы мы могли издавать не только сборники, но и аудиодиски (первые такой проект мы уже запустили в декабре 2024 года). Чтобы мы вместе с авторами выходили на сцену, рассказывали наши «вдохновляющие истории» вживую (а первый концерт нашей литературной мастерской уже состоялся в декабре в Москве), и чтобы мы все вместе смогли дать нашим читателям силы бороться за жизнь и противостоять зависимостям и недугам, подарить им уверенность в завтрашнем дне и минуту счастья через простую вдохновляющую историю.

В конце уходящего года по традиции принято подводить итоги, говорить высокие слова об уходящих днях, о выполненных планах, состоявшихся событиях и т.п... Давайте сегодня начнем не с этого. Давайте еще раз обратим внимание на подзаголовок нашего литературного альманаха – «сборник вдохновляющих рассказов», – и обратим внимание (перечитаем еще раз) на свое собственное творчество, посмотрим на то, что мы пишем, создаем, сочиняем и предлагаем читателю. Любое литературное произведение – это не просто взгляд писателя на окружающую действительность, не только выдуманный (или правдоподобный) мир, в котором действуют герои повествования. Литературное произведение – это еще и некая единица нового смысла, которую писатель создает своим произведением. К этому смыслу прибавляется эмоциональный фон, нравственная глубина, которая делает этот смысл более выпуклым, многомерным, и каждый читатель, в силу своего воспитания, образования и уровня подготовки, считывает его по-своему. Но «вдохновлять» читателя может только то произведение, в которое этот смысл вложен изначально, в котором меньше развлекательного и сиюминутного, а есть результат каких-то нравственных и жизненных преодолений героев, осознанного выбора или движения персонажей к выбору такого пути или решения. Словом, как писал наш постоянный автор поэтических сборников, поэт Валерий Федосов в стихотворении «Художник»:
... И если докажешь, что жизнь хороша, –
Ты настоящий Художник.
Собственно, отсюда и начинается «вдохновение» читателя: если писатель пишет так, что читателю хочется жить, творить, любить и действовать, значит автор не зря потратил время и силы на создание литературного произведения. Вы скажете, довольно простое объяснение? Да, простое. Зато точно и понятно всем. Потому что не каждая литература сегодня вдохновляет, не каждая книга сегодня полезна, не каждая дает желание жить и любить. Поэтому и появляются такие проекты, как наш сборник «вдохновляющих рассказов», в котором мы стараемся собрать лучшие светлые рассказы. И особенно мы дорожим «обратной связью», отзывами наших читателей, которые пишут нам и благодарят наших авторов за их произведения.
В шестом сборнике, который вы держите в руках, собраны тридцать четыре рассказа, а все равно хочется, чтобы таких произведений было еще больше: чтобы за окном светило солнце, чтобы люди были добрее, и на всей планете воцарились Мир и Любовь. Но для этого, как известно, кто-то должен каждый вечер «зажигать фонари», то есть, следуя логике классика – сочинять «вдохновляющие» истории про людей и для людей. Очень хочется, чтобы мы могли издавать не только сборники, но и аудиодиски с рассказами (первый такой проект мы уже запустили в декабре 2024 года). Чтобы мы вместе с авторами выходили на сцену, рассказывали наши «вдохновляющие истории» вживую (первый концерт нашей литературной мастерской уже состоялся в декабре в Москве!), и чтобы мы все вместе смогли дать нашим читателям силы бороться за жизнь и противостоять зависимостям и недугам, подарить уверенность в завтрашнем дне и минуту счастья через простую вдохновляющую историю. А подводить итоги и делать выводы будут наши многочисленные читатели в библиотеках, в культурных и социальных центрах, куда мы доставляем наши сборники, у наших партнеров в Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Хабаровске, Уфе и Саратове. Там, где есть возможность взять и прочитать наш сборник.
Наше издательство постепенно трансформировалось в издательский сервис, в котором каждый автор может выстроить свою дорогу к сердцу читателей. Сервис – это то, что работает 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, не благодаря искусственному интеллекту (мы не пользуемся ИИ), а благодаря усилиям наших редакторов, корректора (он у нас один, и мы очень дорожим им!), дизайнеров-верстальщиков, специалистов по работе с авторами... Мы все работаем для авторов, помогаем выстроить правильные шаги по созданию писательской биографии и организовать публикации в альманахах. В 2025 году мы ждем открытия нашего первого образовательного курса «Мастерская рассказа», где участники «Золотой команды авторов» будут давать полезные уроки для начинающих. В сентябре 2025 года мы снова планируем участвовать в Московской книжной ярмарке и ждем авторов в гости на стенде нашего издательства!
Пользуясь случаем, хочу поздравить всех авторов и читателей наших сборников с наступившим 2025 годом и пожелать крепкого здоровья, творческих успехов и вдохновения! Пусть в ваших домах царят мир, тепло и уют, а в ваших сердцах – спокойствие и уверенность в том, что «Все будет хорошо!» Ведь так оно и будет!

Максим Федосов,
руководитель проекта литературных сборников
издательского сервиса «Новое Слово»

Екатерина БАЛАБАН-БУДНИКОВА

Родилась и выросла в городе на Дятловых горах. Окончила журфак при Нижегородском университете им. Лобачевского. Литературой увлекается с юношества. Сотрудничала с «Нижегородской правдой» как внештатный корреспондент. Печаталась в локальной, районной газете «Красный Сормович». На интернет-платформе «Литрес» выложены единственный пока законченный роман «Лучезарная нимфа», повествующий о событиях в Древнем Риме, и сборник волшебных сказок. В настоящее время работает над фантастическим романом «Чайная церемония» (черновик произведения также опубликован на «Литрес»), серией рассказов о чудо-блогере, романтическими повестями, над продолжением «Лучезарной нимфы»; попутно создает миниатюрные поэтические зарисовки, которые выкладывает в группах ВК и «Телеграмм».

МИР И ПРАВДА

Это не моя история. Мне ее рассказали, а я записала услышанное, настолько тронул меня рассказ. Поменяла имена и некоторые события, но суть осталась...
Меня зовут Алиса.
Два года – много это или мало? Каждый меряет своей мерой, и в разные времена мера тоже разная. Помню, когда папа был жив, время так летело, только держи! Мы постоянно чем-то занимались – куда-то бежали, ехали, спешили. Кружки, секции, школа, путешествия на природу, театр, книги, обсуждение книг, песни под гитару у костра. Сумасшествие, но было весело. Папа работал кардиологом в областной больнице. Мама – там же, медсестрой. Оба постоянно заняты, но как ни странно (это опять к вопросу о времени), на нас с Тасей (Тася – моя младшая сестра) и на друзей у обоих всегда хватало веселья. Потом папа умер. Так случается, люди умирают внезапно и трагично. Время сразу замедлилось, кажется, перестало идти вообще. Мама, совсем молодая, красивая, затосковала, опрокинулась в беспросветное горе. Мы с сестрой пытались бодриться, но горе есть горе. Та же школа, те же кружки престали приносить радость, привычные поездки на природу оборачивались долгими печальными воспоминаниями.
Я думала, черный кокон, нечаянно уроненный на нас небесами, уже не поднять, но вдруг... В маминой судьбе и в нашей жизни появился ОН! Сергей Иванович! Сережа! Молодой талантливый хирург. Работал в военном госпитале. Моложе мамы на семь лет, веселый, шумный, общительный. Они познакомился случайно, когда мама сопровождала в этот самый госпиталь какого-то тяжело больного генерала, а потом там же (так получилось) ассистировала на операции. По вечерам часто, даже слишком часто Сережа стал появляться у нас дома. Потом – оставаться на ночь.
Он принес с собой в наше мрачное жилище солнце на медовых волосах, весенние капели, позабытый смех и непонятную тревожность. По крайней мере, я именно так чувствовала его. Десятилетняя Тася приняла Сережу всей душой, потянулась к нему, как цветочек к солнышку. Мама снова расцвела, вытаяла из зимних снегов, из морозного отчаяния. Снова зазвучала гитара, снова понеслись над кострами песни, и мамин голос – молодой, звонкий – полетел над недавно печальным, но внезапно озарившимся ярким светом миром.
Сережа тоже пел – задорно и легко, бряцал на струнах не хуже завзятого рокера. Мамины знакомые говорили, что он не там нашел свое призвание; смеялись, конечно. Сергей Иванович был хорошим хирургом.
Он звал меня Лисенком за рыжие волосы и созвучность придуманного имени с моим настоящим – Алисой. А я его – Серым Волком, в отместку. Я любила его песни, мне нравился запах лекарств от его одежды – очень похожий на мамин и все равно другой. Нравились веселые искорки в карих глазах и увлекательные рассказы из больничной жизни. Он готовил нам с Тасей обеды, когда мама задерживалась или оставалась на сутки, помогал делать уроки, водил Тасю на танцы. Пришел на отчетный концерт, когда я заканчивала музыкальную школу, и хлопал так, что рояль гудел всеми молоточками от восторга.
Нежданно в наш золотистый мед угодила ложка дегтя. Оказалось, что у Сережи – другая семья. Его жена позвонила на сотовый. Мне. Не маме. Перепутала что-то. Принялась выговаривать – злобно, страстно, не пытаясь смягчить неприглядную реальность. Я послушала немного с удивлением и ужасом, а потом отключилась, не сообразив, как ответить ей. Мне вдруг стало невозможно обидно. За чужую разрушенную судьбу, за воодушевленную маму, за беззаботную Тасю, за себя и за Сережу, который так просто обманул всех нас.
Когда Сережа появился в очередной раз, я все ему выложила. Слова его жены горели у меня в ушах и на щеках. Я не смогла промолчать, оставив все, как есть. Я попросила его уйти и никогда не возвращаться.
– Мы будем жить, как жили! Ты нам не нужен! – кричала я, а изумленные Тася и мама слушали и не могли вставить ни одного правильного слова.
Тася, конечно, не в счет, но мама, оказывается, все знала и принимала без возражений. Это я почему-то – глупая идеалистка – пребывала в счастливой уверенности, что предавать нельзя никого и никогда! И отнимать чужое – тоже нельзя. Осознав внезапную правду, я выскочила вон из квартиры, громко хлопнув дверью. Видеть сочувствующие лица, слушать объяснения было выше моих сил. Во дворе обняла забор и разрыдалась. Мир рассыпался в прах.
Сережа вышел спустя минут десять, когда я, утомившись развлекать прохожих трагическим спектаклем, мрачно созерцала проплывающие надо мной облака. Встал рядом. Тихо сказал:
– Что лучше, Лисенок, мир или правда?
Я не удивилась вопросу, сразу поняла, что это он про свою жену и про меня, про правду, которая нарушила мирное течение моей жизни. Мне было плохо, и тем не менее я выпалила:
– Правда лучше, Серый Волк! Правда во сто раз важнее! Почему я не знала о тебе ничего? Почему она рассказала мне, а не ты? Почему она вообще мне позвонила?
Он вздохнул, расстроенно потер рукой лоб.
– Прости! Такое не должно было случиться! Она не будет больше звонить. Обещаю.
Мне было все равно, будет ОНА еще звонить или нет, потому что ничем новым после открывшейся истины его жене меня уже не удастся удивить и обидеть. Мои глаза опять заполнились слезами. Я вдруг представила, что он уйдет, напуганный моими воплями, и больше никогда не вернется, что с его уходом опять погаснет мама, затоскует Тася, тягучей неважностью и тишиной наполнятся бесполезные дни. Мне стало по-настоящему страшно, но я не хотела рассказывать ему об этом, потому что неправильно, когда слишком близким становится чужой мужчина. Он посмотрел на меня очень серьезно.
– Я нужен твоей маме, Лисенок. Ты, без сомнения, права во многом, но она не сможет одна, понимаешь? Она вообще не может одна.
– А твоя жена может? Одна? А твой сын?
– Они не одни. У них есть я! Так получилось, что у них тоже есть я! Только я. Ничего не поделать. Постарайся забыть о сегодняшнем звонке и о моей другой семье. Мы будем жить, как жили. Ничего не поменялось.
И в самом деле ничего. Кроме правды вместо мира!
Я понимала, что не смогу свернуть взрослого мужчину с его пути. Слишком мало у Лисенка силенок для Серого волка! Да и надо ли сворачивать, в самом деле? Кто я такая, чтобы указывать ему, как жить? Если маме все равно, зачем мне такие переживания?
Мы помолчали, думая каждый о своем. Буря постепенно гасла внутри, успокоенная неизбежностью.
– Ты их любишь? – спросила я через время, кажется, уже безо всякого волнения. – Свою жену и сына?
– Они – моя семья. Я их люблю. Как же иначе?
– А маму? Тоже любишь?
Он опять нахмурился. Ему не нравились вопросы, и объясняться с подростком-максималисткой – сложно.
– Люблю! Конечно, люблю.
Прозвучало это не очень! Как-то вымученно, без воодушевления. Будь я Станиславским, сказала бы: «Не верю!» Но я не сказала, потому что – не Станиславский, а глупая девчонка, уставшая спорить и плакать.
Мы больше не говорили об этом. Совсем. Наш разговор так и завершился его сомнительным признанием и каким-то странным взглядом, который он бросил на меня напоследок.
С тех пор прошла целая вечность. Время! Я уже говорила, что оно невозможно изменчивое, растяжимое или схлопывающееся, летящее или бесконечно тянущееся. Несколько месяцев подряд Серый Волк, Сережа продолжал у нас бывать, мы вместе ездили на дачу, собирали грибы в осеннем лесу, потом устраивали лыжные прогулки. Для мамы и Таси ничего не поменялось. Они принимали его, как всегда, легко и радостно, словно он жил только для них. Но ведь не только! Я помнила о его жене, которая на самом деле больше ни разу не позвонила, и о его маленьком сыне. Я помнила, а мама с Тасей и не думали никогда. Им так было удобно. Им было все равно. Хотя Тася все-таки не в счет!
Однажды случилась новая беда, перечеркнувшая все старые переживания. Беда не для нас, для всех. Вообще для всех на Земле. Люди надели маски и перестали общаться друг с другом. Больницы заполнились странными больными, умирающими слишком быстро, и никто не знал, как избавиться от безумия, куда сбежать.
Два года красных линий и изоляции убили что-то правильное, отняли радость и свет. Страх смерти заставлял шарахаться от больных соседей, изгонять из транспорта и из магазинов людей с открытыми лицами. Разваливались семьи, разбегались в стороны родные люди. Закрылись театры, кинотеатры; учебные заведения обучали через приложения. Многое не поддавалось никакому объяснению, раздражало, вызывало вопросы, изумление.
Мама и Сережа пропадали на работе неделями, приходили уставшими, злыми, говорили урывками даже друг с другом. Что-то у них разладилось. Я не понимала, в чем причина, но они постоянно спорили, доказывая друг другу разное, не соглашались и расходились в стороны. Оба перестали петь и улыбаться. Сережа начал слишком много курить, бывал у нас все реже.
Как-то рано утром я возвращалась с утренней пробежки, а Сережа выходил из нашего подъезда – хмурый, небрежно одетый. Длинный шарф, который он прежде щегольски наматывал себе на шею, висел кое-как, доставая концами земли. Увидел меня, остановился, попытался изобразить улыбку, но вышло у него плохо.
– Привет, Лисенок!
– Привет, Серый Волк!
Я вздохнула: волк выглядел подранным собаками, жаждущим укрытия и тишины.
– Скажи! Что важнее: мир или правда? – задал он тот же вопрос, который задавал однажды при других обстоятельствах.
– Мир! – ответила я, нисколько не задумавшись. – Мир всегда важнее.
Он усмехнулся, услышав ответ. Прежде я говорила другое. Он запомнил, но никак не прокомментировал. Реальность изменилась, я выросла и чувствовала иначе.
– Вот и я думал, что мир важнее, – сказал он. – Но выходит... Никак не выходит.
Мы постояли рядом. Он не объяснялся, но я и так поняла, что это про него и про маму. А, может, и еще про что-нибудь такое, что последнее время постоянно витало вокруг нас невысказанным или высказанным слишком резко, вопреки... Он спросил меня про учебу, про друзей, про особенности удаленного общения, я ответила, разглядывая его с удивлением. Что-то было в нем далекое, словно не он, а его отражение говорило со мной. Поинтересовалась, как дела у его сына и жены. Он неопределенно пожал плечами.
– Идут дела.
Поднял лицо к небу, к холодным сентябрьским облакам и неожиданно улыбнулся.
– А небо все такое же – синее. Надо же! Даже сквозь облака. Никогда не меняется, – оглянулся на меня. – Вот и ты не меняйся никогда. Слышишь?
Странный какой. Почему же небо не меняется, если все время разное? Я ждала продолжения, объяснений, но он только потрепал меня по отросшим волосам, долго-долго посмотрел в глаза и, бросив ласково: «Прости, Лисенок», пошел прочь, наконец-то подобрав шарф повыше... Я тогда не поняла, что он не просто так уходит, что я не увижу его больше после этого разговора. Не увижу никогда. Может быть, если бы знала, попыталась бы остановить, удержать, запретить делать то, что он задумал. Но я ничего не знала и не остановила.
Сережа перестал к нам ходить. Мама восприняла это спокойно, словно так и должно быть.
– У каждого своя жизнь, – отвечала она на мои вопросы. – Ты же сама хотела, чтобы он ушел. Не помнишь уже?
Я помнила, как прогоняла его, полная обиды, как тяготилась его присутствием и знанием о его семье. Помнила их ссоры с мамой, рожденные непониманием и разностью восприятия мира. Еще я помнила, как он пел под гитару, как смеялся, как смотрел весело, с огоньком, как называл Лисенком. Помнила легкость и свет, которые наполняли наш дом, а теперь ушли вместе с ним. Нет! Они ушли раньше, до него...
Я закончила школу, не выходя из дома. Рассчитывала на шикарный выпускной, но любые массовые мероприятия запретили, и мы с друзьями тайком напились на чьей-то даче, сетуя на глупых взрослых, устроивших полный хаос из жизни. Тася с грехом пополам и с моей помощью перешла в шестой класс.
Я надеялась, что однажды этот хаос завершится победой добра и разума, что мама прекратит жить на работе, что вернется Сережа...
Сережа не вернулся, а хаос завершился на самом деле. Просто тихо умер, забылся, поглощенный другим, более сильным несчастьем, случившимся на Украине.
Мне тогда, если честно, было все равно, что там происходит. Ну какое может быть дело восемнадцатилетней первокурснице, окруженной поклонниками, цветами, полной мыслей о великолепном будущем, до взрывов где-то далеко на западной границе, до танков, продирающихся по снегу и грязи к чужим городам и деревням? Консерватория распахнула для меня двери, я с наслаждением отдалась учебе. После мутных лет мне наконец-то снова стало хорошо и радостно от того, чем я занимаюсь. Музыка летела из-под пальцев сама собой, я только чуть-чуть помогала ей каждодневным трудом. Вечерами – концерты, кино, свидания в парках, лыжные прогулки по выходным; потом, весной, сплавы по северным речкам. Да еще приходилось подрабатывать – давала частные уроки фортепиано и сольфеджио, потому что маминой зарплаты едва хватало на нас троих.
Кажется, я почти позабыла Сережу, занятая важными делами, хотя порой меня охватывала непонятная тоска, когда, стремительно скользя по лыжне, я вдруг видела впереди широкую спину, слишком напоминавшую спину маминого пропавшего друга, или распевая песни с друзьями у костра, ненароком вспоминала о яркости и невесомости того времени, когда Серый Волк был с нами...
Это случилось весной. События на Украине, едва начавшись, казалось, вот-вот завершатся нашей сокрушительной победой, но ситуация продолжала неумолимо усугубляться, втягивая в черный водоворот все больше и больше людей. Цвели сирени и яблони, восторженно пели соловьи под ночной луной, а утром небо раскидывалось широко над пыльным городом. У меня полным ходом шла сессия. Занятия до боли в пальцах, прослушивания, экзамены отнимали массу времени. Вечером – ученики. Я позабыла вообще обо всем, так мне хотелось быть лучшей, нигде не ошибиться и все успеть.
Я вернулась днем с экзамена и застала дома чужую грустную женщину в черном платье. Она сидела на диване, подле нее – бледный светловолосый мальчик, ровесник Таси. Сама Тася, чем-то сильно напуганная, забилась в угол. На столе –бумаги вперемешку с рассыпавшимся печеньем. Мама – необычно потерянная, неловкая – пыталась подавать чай, но у нее постоянно что-то падало, разбилось блюдце. Она сказала: «К счастью», улыбнулась вымученно и вдруг, бросив все, заплакала, присев у стола на табурет, уронив в ладони лицо.
Я встревоженно огляделась, машинально поздоровалась, кинулась к маме, но от моих вопросов она заплакала еще горше. Тогда я обернулась к чужачке и потребовала ответов от нее, справедливо предполагая, что это она принесла к нам в дом непонятную еще беду.
Женщина посмотрела внимательно, страдальчески искривила губы и вдруг заговорила голосом, который однажды, очень давно, всего единожды я слышала из телефонной трубки и не смогла забыть. Сообщила, что ее зовут Лариса, а мальчика – Витя.
– Ты Алиса, я полагаю?
Она выглядела очень достойной, спокойной и совсем не злой, но я все равно шарахнулась от нее прочь, вспомнив, как это было давно – жестоко и больно.
– Я знаю, кто вы, – прошептала я, чувствуя, как начинает покалывать щеки от обескровливания. – Зачем вы пришли? Сережа давно не приходит к нам. Больше года!
Она удивилась моей неожиданной прозорливости, вскинула тонкие брови над печальными глазами, потом нахмурилась. Пробормотала: «Я так и знала, что это ты». И отвернулась. Мама поднялась, смахнула слезы, вцепилась в мою руку, задушено прохрипела:
– Сережи нет! Сережи больше нет!
До меня дошло не сразу. Сережи правда не было очень давно, однако значение маминой фразы отобразилось в мозгу только после того, как мне сунули в руки листок бумаги со стола и заставили прочитать. Строчки побежали одна за другой, становясь страшнее и чернее с каждой новой буквой. Сердце сжалось больной невозвратимостью. Западный конфликт неожиданно ворвался в тесную комнату, подступил ко мне слишком близко, слишком ощутимо.
Я ничего не знала! Я понятия не имела и поняла только теперь. Сережа давным-давно уехал в Белгород. Его откомандировали на запад приказом задолго до начала СВО. Сам ли он выпросился или так получилось случайно – он ни с кем не поделился. Ему стало плохо здесь, и он отправился туда, где был нужнее, где его помощь оказалась неоценимой, особенно с началом спецоперации. Он писал письма и звонил Ларисе, реже – маме, мне вообще никак не давал о себе знать, наверное, считая, что достаточно передать привет, вскользь поинтересоваться о моем житье-бытье. Однако мама никогда ничего не передавала, вообще не говорила о нем, занятая новыми отношениями, которые завелись у нее на работе.
Письмо, которое я держала в руках, прилетело из полевого госпиталя, где служил Сережа. Какой-то сочувствующий человек честно, как мог, написал про неудавшуюся переправу военной техники через речку, про жестокий обстрел, про взрывы, про десятки искореженных машин, одна из которых шла с ранеными. В той машине был Сережа.
Письмо адресовалось Ларисе, но она, презрев гордость и обиду, пришла к нам, потому что в конверт были вложены последние неотправленные письма Сережи для мамы. Лариса могла просто выкинуть письма, могла переслать их почтой, но зачем-то явилась сама. Посмотреть на нас? Или, может быть, разделить свое горе, потому что одной горевать нелегко?
Боль внезапной потери оказалась сильнее, чем я могла себе представить. Не помню, как дочитала письмо, как добрела до своей кровати, как упала на нее. Не помню, что происходило вокруг. Мне показалось, что сердце расплавилось в груди, что воздух сгустился и не давался для дыхания. Черное небытие – спасительное, прекрасное – поглотило меня с головой.
Мама погоревала и привыкла, тем более, что давно отпустила Сережу, переключившись на другого. Лариса вышла замуж через год. А я не могла ни отпустить, ни забыться, ни забыть. Так уж вышло. Муж чужой женщины, мамин любовник как-то очень незаметно занял слишком заметное место в моем сердце. И обездолил его, когда погиб.
После страшного письма мир мгновенно стал серым и беззвучным. Яркое цветение лета обернулось дождями и туманами. Музыка, постоянно сопровождавшая меня с самого рождения, внезапно умолкла. Я бросила консерваторию, просто потому что у меня больше не получалось извлекать ни единой ноты из черно-белых клавиш. Рояль плакал от моих бессмысленных усилий, а я плакала вместе с ним.
Медленно, очень медленно я выныривала из печального небытия. Молодость заставляла бодриться, стряхивать горе с плеч. Пусть больше не было музыки и цвета, зато была я, был ветер, были звезды по ночам, и светлая луна вставала над сонным городом точно так же, как всегда. Я пошла в медучилище, чтобы делать хоть что-то, я пыталась встречаться с парнями, съездила на Кавказ, была на море. У меня даже появился постоянный кавалер, и мама тайком мечтала о свадьбе, а я все оттормаживала неизбежное.
Так прошло два года. Бесконечные, странные, как будто не со мной и не для меня. Наступила новая, холодная и ветреная весна. Снег долго таял, а потом шли дожди и реки разливались трижды. Черные тучи сыпали снегом на зеленую траву, на белые цветы распустившихся садов. Что-то изменялось, перемещалось, трансформировалось вне зависимости от желания и воли людей, что-то становилось другим.
Как-то я вернулась домой из больницы, куда меня пристроила работать мама. В квартире – тишина: ни Таси, ни мамы, все сбежали по своим делам. В углу – печальный, никому не нужный, накрытый полотном рояль. Во мне всколыхнулось жадное волнение, гулкие молоточки застучали в груди, пробуждая старые напевы. Я сдернула покрывало, подняла крышку, коснулась клавиш, и инструмент благодарно отозвался мажорной гармонией. Пальцы вспомнили, хотя им было очень нелегко без двухлетней тренировки. Пальцы стали медленными и спотыкающимися, зато проснулась музыка, слишком долго молчавшая внутри. Я долго играла, позабыв обо всем на свете, а потом взяла и набрала номер консерватории.
– Приходи! – услышала я в телефоне голос своего профессора. – Поговорим.
Потом, будто очнувшись, сквозь створки распахнутого окна я увидела алое солнце, разноцветные облака, огненное закатное небо и поразилась внезапной феерии красок, ворвавшихся в мой зачарованный мир.
Трель дверного звонка заставила вздрогнуть, оторваться от созерцания. Я нехотя двинулась в прихожую, повернула ручку, толкнула дверь, взглянула перед собой и охнула... Медовые волосы; внимательные карие глаза; усталое, исхудавшее лицо; шрам над правой бровью; неожиданно светлая улыбка; голос с легкой хрипотцой:
– Привет, Лисенок!
– Привет, Серый Волк!
Сказала и стала сползать по косяку на пол, чувствуя головокружительную невозможность происходящего.
Он не дал мне упасть, подхватил, прижал к широкой груди. Горячая ладонь обожгла спину между лопатками под рассыпавшимися волосами.
– Ты стала красавицей, Лисенок! Не бойся, это точно я!
Живой, настоящий, только сильно возмужавший Сережа смотрел мне в лицо и не мог насмотреться. Я тоже смотрела сквозь внезапный туман слез, вцепившись в жесткую куртку побелевшими пальцами. Я не верила. Я видела и не понимала. Вопросы множились в голове, толкались, вытесняя друг друга. Так разве бывает? Где он был? Почему два года его считали мертвым? Кто его спас, или как он спасся?
Не выдержав натиска мыслей и чувств, я просто обхватила его шею руками и разрыдалась от невероятного, бесконтрольного счастья. Он прижался щекой к моей макушке. Держал крепко и тихо вздыхал.
Мамин крик застал нас двоих врасплох. Громко заверещала от изумления и радости Тася. Мы на мгновение отвлеклись на них, внезапно появившихся на площадке из лифта, но увидели только две движущиеся тени, до которых нам, как оказалось, не было никакого дела. По крайней мере в тот момент. Долгая разлука и нежданная встреча вычленили для нас самое важное, может, неправильное, но желанное и заставили позабыть обо всем остальном. Я, наверное, должна была высвободится, уступая маме право на вернувшегося из небытия мужчину, но не сделала этого, наоборот, прижалась сильнее, оставляя это право за собой. Он давно ей был не нужен. Она позабыла о нем. Так зачем же? Больше никогда и никуда я не собиралась отпускать своего внезапно обретенного Серого Волка. Больше никому!
Сережа тоже не смог разжать объятий.
Мама и Тася прошли мимо нас в квартиру, прикрыли дверь, внезапно осознав, что мы вообще никак не реагируем на их радостные вопли.
– Ты пришел к маме? – все-таки спросила я, взглянув Сереже в глаза.
– Чего ты хочешь, Лисенок, мира или правды? – бросил он в ответ свой любимый вопрос и улыбнулся так, что сладко заныло сердце.
– Мира и правды, – отозвалась я совершенно серьезно. – Больше никакого выбора. Мне нужно все, без остатка.
– Я пришел к тебе. Больше никакого выбора. Мир и правда неразделимы. Так должно быть. И так будет.

Василий ТРЕСКОВ

Специализируюсь в жанре «иронической прозы», отражаю нашу жизнь через призму мягкого юмора и лирики, так как наша жизнь чередуется с радостью и печалью. Первый рассказ в этом жанре опубликовал в 16 лет в журнале «Юность». Публиковался в периодике, в том числе в «Литературке», на 16 полосе. Автор двух книг новелл иронической прозы. Лауреат всероссийских и международных литературных конкурсов. Член Союза писателей России. Живу и работаю в Москве. Преподавал английский и политологию в вузах. Работал в СМИ журналистом.

СТРАТЕГИЧЕСКИЙ ЗАПАС СИДОРОВА

Во времена развитого социализма «до-Интернетной эры» бухгалтер завода тяжелой арматуры Петр Сергеевич Сидоров был передовым специалистом. Он виртуозно сводил на счетах дебеты с кредитами, словно играл симфонию на рояле. В голове прокручивал пятизначные цифры, как фарш в мясорубке, перемножая и деля их, фиксируя сухой остаток в журнале учета. Его кабинет украшали портреты Ленина и Брежнева на фоне географической карты СССР и многочисленных Почетных грамот, дипломов и вымпелов за ударный труд. Уважаемый был человек Петр Сергеевич. Перед ним расшаркивался даже генеральный директор Голубятников в канун квартальных отчетов.
– Сергеич, как бы нам, того, снизить долю расходов и повысить долю прибыли за этот квартал, а то какой-то дисбаланс получается, как назло, закупку произвели оборудования по завышенным ценам, а оно наполовину – брак, и план горит… А мы поторопились и в счет будущей прибыли базу отдыха в Сочи с сауной построили… Как бы до прокуратуры дело не дошло… – лебезил перед ним генеральный.
– Сделаем, – привычно бодро отвечал Сергеевич, многозначительно встряхивая деревянными костяшками счет, как гроссмейстер – шахматной доской с фигурами перед сеансом одновременной игры с многочисленными соперниками, – будет вам прибыль…
Затем, запершись в своем кабинетике с портретами Ильичей, начинал исполнять финансовую рапсодию с импровизацией на счетных клавишах, к звукам которых, затаив дыхание, прислушивалось все начальство.
– Виртуоз! – восхищенно восклицали коллеги.
И так из года в год с помощью счет, калькулятора и таблицы умножения в столбик Сергеич оправдывал высокое доверие начальства, неизменно выводя завод в передовые с положительным сальдо, увеличив цифры прибыли над цифрами расходов. Безотказно решал самые сложные производственные задачи, готовил безукоризненные отчеты для проверок.
Завод перевыполнял планы, а он получал свои заслуженные премиальные и значки за ударный труд. К нему за опытом приходили молодые специалисты с других предприятий, пытаясь научиться виртуозной игре на счетах. Но не каждому было дано овладеть искусством с закрытыми глазами лихо выщелкивать костяшками любые суммы, интуитивно ощущая баланс…
Финансовые планы он печатал на пишущей машинке «Урал» без единой орфографической ошибки, предварительно подготовив рукописный текст, написанный мелким каллиграфическим почерком перьевой ручкой.
Так и был бы передовиком и незаменимым человеком, если бы непредсказуемые зигзаги времени, которые неотвратимо настоящее превращают в прошлое, выбрасывая при этом из жизни устаревших людей, как перегоревшие батарейки.
Внезапно в его привычную жизнь ворвался Интернет с компьютерами, гаджетами, смс-ками, твиттерами, гуглами-яндексами и прочими смартфонами, которые он не успевал переваривать, а потому вместе со счетами, портретами вождей, картой СССР, чернильницей и Почетными грамотами оказался в прошлом. Новые вычислительные технологии ему показались издевательством над скрупулезным счетным делом, в котором эталоном точности и надежности могут быть только счеты и умножение в столбик. И потому на его место посадили кокетливую практикантку из технологического техникума с большим компьютером. Весь баланс теперь формировался в железном ящике, умещался в крошечную флэшку. Все операции высвечивались на мониторе, на котором программистка за пару часов выстукивала клавишами баланс и отправляла результаты электронной почтой по инстанциям.
Сергеич вместе со своими громоздкими счетами оказался ненужным. Но его не сократили, а с учетом былых заслуг пересадили на проходную – доработать до пенсии в качестве вахтера. На счетах он отсчитывал количество приходящих и уходящих сотрудников.
Начальство не замечало Сергеевича и не обращалось за советами. Он сник и даже стал меньше ростом. Вместо фамилии у него теперь был порядковый номер Инн, вместо телефонного аппарата – коробок мобильный с смс-ками.
Вскоре на проходную поставили автоматический терминал с раздвижными воротами, которые открывались и закрывались, как в метро, с помощью магнитных карт. А потому Сидоров вновь оказался лишним. Но в знак прежних заслуг его отправили помощником кладовщика на склад готовой продукции. Начальником был прыщавый юнец с серьгой в носу. Он бесшабашно играл в преферанс, покер и морской бой на компьютере и тщетно пытался научить Сергеевича создать виртуальный личный кабинет.
Термин «личный кабинет» навевал на Сидорова ностальгические воспоминания о его личном кабинете со счетами и картой СССР, на месте которого был оборудован электронный вычислительный центр завода.
На него давили непонятные для него времена, когда все натуральное, то, что можно пощупать, испарялось в Интернете. Натуральная жизнь неотвратимо уходила в виртуальность вместе с натуральной пищей, натуральными почтовыми письмами, натуральными книгами, натуральными людьми. В магазине рассчитываются не деньгами, а дисконтными картами. А зарплату грозят выдавать вместо привычных рублей в электронной криптовалюте. И он невольно подумал, что натуральная совесть тоже улетучилась в виртуальном пространстве.
Все его друзья и родственники растворились в смартфонах и ноутбуках и путались в соцсетях, изредка присылая ему смс-сообщения, на которые он не отвечал, потому что так и не освоил новый смартфон, подаренный ему внучкой. И потому чувствовал себя в большом городе, словно в пустыне, ощущая, что его телесная оболочка стала лишней обузой. Она грыжей давила на его сознание, требуя прокорма, мытья и лечения от радикулита.
Электронная же версия Сидорова росла и развивалась, компактно умещаясь в номерных кодах и не требуя ни питания, ни льготного зубного протезирования. Все его сбережения хранились на пластмассовых карточках, которые он постоянно терял и путал пин-коды. Его имя заменил код допуска, который он регулярно забывал. Когда его трудовую книжку с многочисленными поощрениями и благодарностями оцифровали в электронный суррогат, который он не мог ни осознать, ни ощутить, он понял, что ему пора на пенсию вместе со своими счетами.
Тут еще и его гербовый паспорт в кожаной обложке превратили в электронный чип, упростив его персональные данные в номерной эквивалент. Там уместился весь Сидоров без всякой родословной, поощрений, прописки и воинского звания «старшина запаса». Все заменили коды, цифры и пароли. Нет Сидорова-человека, а есть его регистрационный номер в Интернете. А где сам Сидоров, не знает даже сам Сидоров. Он оцифрован, пронумерован, сканирован, зарегистрирован. Наберешь свой код в терминале, и там высветится «сидоров» с порядковыми номерами в налоговой, в поликлинике, в пенсионном фонде и даже в фитнес-клубе «Долголетие».
О том, что Сидоров – человек, напоминали ему его Почетные грамоты и счеты. Все это пылилось в кладовке. А нерентабельная телесная оболочка Сидорова с выпотрошенной душой блуждала по задворкам, среди помоек, переполненных выброшенными книгами, пишущими машинками, ламповыми телевизорами и прочим мусором. Вся литература теперь была скачана в Интернет, книги превратились в хлам, перекочевав с библиотечных полок на помойку. И он невольно думал, что там – и его место, рядом с выброшенной классикой, хотя бы потому что не мог он читать свой любимый роман «Мертвые души» в Интернете.
Скоро всех живых людей оцифруют в чипы и смс-ками разбросают в виртуальном пространстве. Не надо никого кормить, лечить. Не будет мусора, бытовых отходов, преступности и прочих издержек. Планета станет необитаемой, а все население переместится в порталы, сайты, социальные сети… Такие мысли мучили его по ночам, не давая уснуть…
Но внезапно его вспомнил бывший начальник – гендиректор Голубятников, которого тоже отправили на пенсию, заменив автоматизированным дистанционным искусственным интеллектом. Он позвонил ему по еще сохранившемуся стационарному городскому телефонному аппарату.
– Петр Сергеевич, добрый день, – назвал он его не по номеру кодирования, а по-человечески, по имени и отчеству. – Я сейчас в большой бизнес ушел, мне нужны экспонаты. Музей организовываю антиквариата до-Интернетного периода по заказу отдела образования. Это нужно для расширения кругозора молодежи. Чтобы их очеловечить от излишнего цифрования и напомнить историю цивилизации, а то многие считают, что человек произошел не от обезьяны, а от гаджетов, а жизнь на земле началась от смс-сообщений. Очень нужны натуральные люди и натуральные экспонаты. Ваши счеты – это сейчас редкий раритет, их не купишь даже на аукционах.
– Да, счеты сохранились и карта СССР, и портрет Брежнева, и мои грамоты за ударный труд.
– Вы – незаменимый человек, воплощение эпохи, ходячая реликвия… Срочно приходите в префектуру, там мой офис, мы вас на работу возьмем, – взбодрил его Голубятников.
Сидоров вместе со счетами пополнил Музей антиквариата и, в частности, зал периода 70-х годов «до-Интернетной эры». Музей, который располагался в заброшенном паровозном депо, с каждым днем набирал популярность, в том числе и в международном масштабе. У входа выстраивались длинные очереди. Желающих ознакомиться с раритетами от лампового черно-белого телевизора «Рекорд» до автомобиля «Запорожец» или с паровозом на дровяной тяге было много. Но особой популярностью пользовался «зал Сидорова», где живой экспонат Сидоров демонстрировал финансовую деятельность на натуральных счетах, лихо щелкая ими, как шаман бубном, воспроизводил работу бухгалтерии «доинтернетного» периода. Его фотографировали на айфоны и гаджеты, показывали по телевизору и размножали по соцсетям и прочим интернетным порталам, а очаровательные девушки просили автографы и ставили «лайки» на его фото в режиме он-лайн.
А он часто думал, что случись на земле катаклизм какой, и Интернет исчезнет вместе с гаджетами. А вот счеты будут щелкать при любой непогоде, и человеческий фактор пригодится. И потому это – стратегический неприкосновенный запас вместе с паровозами на дровяной тяге, кремневыми зажигалками и восковыми свечами. Все это должно быть законсервированным во времени, как банки тушенки, без срока давности.

КОВЧЕГ ДЫМОХОДОВА

В свои 75 Дымоходов остался один в этой жизни. Так получилось, что все друзья и родственники разбрелись в разные стороны. Кто-то растворился в Интернете, кто-то потерялся в суете, а кто-то ушел и вовсе в мир иной, недосягаемый для живых. Жена уехала заграницу к дочке нянчить внучку и стала иностранкой. Про Дымоходова родственники с иностранным гражданством не вспоминали.
Кругом – ни одной близкой души, только мошенники и черные риэлтеры. Одни хотели лишить его пенсии с банковской карты, а другие – квартиры, пытаясь опутать его всякого рода кредитами и рентами с пожизненным содержанием. Но он давно понял, что бесплатный сыр только в мышеловке, обрывая с полуслова хитроумные паутины доброжелателей.
«Никому доверять нельзя», – считал он.
И не доверял никому, кроме курицы, которая обитала у него в квартире и нередко сидела у него на плече, воркуя, как кошка. Ее он выходил с самого яйца. Как-то нашел около помойки выброшенную коробку с забытым там полуживым цыпленком. Обогрел и оживил желтый комочек, кормя из ложечки. Цыпленок вырос в пестрокрылую хохлатку с кокетливым гребешком.
Курица, которую он назвал Мальвиной, жила на балконе и на кухне. Спала в кладовке, где он оборудовал насест и корзину с соломой. Все свои дела она справляла аккуратно в туалете, взгромоздившись на унитаз.
Летом он прогуливал ее в дворовом скверике. Мальвина сидела у него на плече или следовала за ним в ногу, как образцовая дворняжка. Иногда выезжал с ней за город на свежую травку, отпуская ее на полянке, а сам сидел, загорая на раскладном стульчике. С высоты прожитых лет оглядывался на свою жизнь, вслух философствуя с Мальвиной. Она понимающе глядела ему в глаза и одобрительно кудахтала. Никто так внимательно и уважительно его не слушал, не перебивая и не споря. Не то что его супруга, которая каждое его слово встречала в штыки и постоянно перечила ему во всем, считая неудачником по жизни.
Однажды гуляя с Мальвиной в дворовом сквере, не заметил, как она выскочила на проезжую часть двора и тут же угодила под колеса «Ситроена», который переехал ее, не сбавляя скорости.
Все, что осталось от Мальвины вместе с перьями, он бережно собрал в коробочку и отвез на семейное кладбище в Востряково. Там были похоронены его родители, дед с бабкой и старший сын, погибший в Афганистане. Он захоронил ее в уголке могильного участка. На холмике установил деревянную тумбу-памятник, приобретенную в администрации кладбища. На тумбе написал: «Мальве, которая меня понимала».
Ну вот, и нет смысла жить дальше, горевал он, распив за упокой всех там похороненных чекушку водки, закусив магазинным черствым пирожком с картошкой.
Домой возвращаться не хотелось, и он направился в районный парк, где часто гулял с курицей. Сел на скамейку на берегу пруда и, ежась от холодного осеннего ветра, чувствовал себе прескверно. На пруду всегда плавали дикие утки, но, видимо, улетели, так как там образовалась корка льда. И вдруг из воды выскочил, переваливаясь с бока на бок, утенок, наверное, забытый стаей. Да и куда его, такого маленького? Не вовремя вылупился. Утенок подошел к нему и, по-человечески глядя ему в глаза, мотал головой. Дымоходов осторожно взял его в ладошки и, прижимая к себе, понес домой – спасать очередную брошенную жизнь.
Однажды к нему обратилась соседка с пятого подъезда, крутая бизнес-вуман с модельной внешностью звезды шоу-бизнеса. Она обычно не замечала простых смертных. С Дымоходовым даже не здоровалась с высоты своего престижного благополучия. А тут вдруг сама пришла к нему в гости с щенком рассела и котом в руках.
– Больше не к кому обратиться, кроме вас, – обворожительно улыбнулась она. – У меня командировка за рубеж; можно на пару дней оставить этих домочадцев? Ну, не на помойку же их выбрасывать. А вы – добрый, как доктор Айболит…
Не дожидаясь ответа, сунула ему стодолларовую бумажку и бросила к его ногам щенка и котенка.
– А я скоро вернусь за ними, – бросила она на ходу, поспешно удаляясь.
Но назад она так не вернулась, в ее квартире поселились другие люди, а она так осталась жить в далекой стране.
Дымоходову в квартиру, как в Ноев ковчег, кто-то подбросил больную черепашку, кто-то – старую слепую дворняжку… Он всех принимал и ухаживал: уж в самом деле, не на помойку же выбрасывать.
Не удивился, когда на пороге квартиры обнаружил грудного ребенка, закутанного в шерстяное одеяло с запиской: «Дядя Айболит, выручайте, мне всего 14 лет, и я родила случайно, в тайне от родителей, которые пока живут в другой стране, не на помойку же выбрасывать…»
И в самом деле, не на помойку, проворчал Дымоходов, бережно прижимая к себе живой сверток.
Не успел его развернуть, как в дверь позвонили. В прихожую вошла миловидная девушка с соседкой с пятого этажа, Ниной Петровной, медсестрой на пенсии.
– Я – волонтер по уходу за младенцами, доставила вам натуральное детское питание и в дальнейшем буду вам помогать его кормить, пеленать… А это – моя тетя Нина, медсестра, которая так же, как и вы, всех любит, она поможет нам всем.
Они деловито, решительно приступили к делу. Помыли, перепеленали малыша, а миловидная девушка покормила грудным молоком. Малыш блаженно засопел и уснул. Его решили назвать Никиткой. Нина Петровна помогла Дымоходову зарегистрировать Никитку и оформить необходимые пособия на опекунство. При этом она глубоко вздыхала, покачивая головой, приговаривая: «Ну, что тут поделаешь, это – молодежь…»
– Да, в наше время в 14 лет не рожали, – понял ее Дымоходов. – В наше время девочкам дарили цветы, а теперь – презервативы. Ну, не на помойку же их выбрасывать.
– Молодежь у нас хорошая, просто запущенная, растет, как трава, в Интернете. Им надо уделять внимание и заботу. В этом они нуждаются не в меньшей мере, чем ваша покойная курочка. Вы сами в этом убедитесь, – возразила Нина Петровна.
Они глубокомысленно посмотрели друг на друга и одновременно произнесли:
– В наше время такого не было…
Нина Петровна сразу ему приглянулась, и давно забытое чувство по отношению к женщине, которая вызывала симпатию, шевельнулось в его душе. Особенно когда она испекла в духовке пирожки с капустой.
Потом по зову соцсетей пришла бригада волонтеров с детьми разных возрастов, которые взяли шефство над самим Дымоходовым и его обитателями. Среди них выделялся шустростью подросший Никитка, который всех женщин называл «мамой», а Дымоходова – дедушкой.
Женщины убирались в квартире, стирали его постельное белье и готовили вкусные обеды с наваристым свекольным супом и пельменями в сметане. Подобного Дымоходов давно уже не ел. Дети выгуливали собак, число которых возросло, играли с котятами, двумя попугаями и маленьким хомячком.
Дом наполнился радостными детскими голосами. Дымоходов забыл про свое одиночество и руководил жизнедеятельностью.
Потом пришел представитель префектуры и объявил о предоставлении жилого помещения в бывшем хостеле. Теперь это будет приют со всеми удобствами для детей, животных, юных мам, одиноких пенсионеров. Для всех, кто намерен жить вместе и помогать друг другу. Новый центр добра назвали «Ковчег Дымоходова», который возглавил сам Дымоходов, забыв о возрасте и грусти. У порога он установил увеличенную сохранившуюся фотографию курицы Мальвины, которую считал основателем ковчега и символом бескорыстной любви и преданности. Каждый день около ее портрета он клал пучок свежей травки и горстку семечек.
Однажды появилась та самая бизнес-вуман, которая оставляла на его попечение своих питомцев. Но они не особо ей обрадовались. Собака залаяла, а кошка ощетинилась и спряталась под стол. Но это не смутило деловую женщину. На этот раз она привезла ему яйца страуса, уговорив открыть ферму по разведению страусов.
– Инвестициями и спонсорскими грантами обеспечу, уже все Интернет-порталы пестрят о вашем ковчеге. Скоро к вам приедут еще с десяток брошенных детей из Африки, они помогут вам разводить и пасти страусов под эгидой ЮНЕСКО. А один из африканских королей решил разместить у вас продажу алмазов: вся прибыль – на счет вашего ковчега, а мне – всего-навсего десять процентов от прибыли, я тоже добрая. Сейчас это модно.
В полдень позвонила внучка из Лондона и сказала, что хочет вернуться к забытому дедушке и жить в его ковчеге, где все друг друга любят без всякой корыстной выгоды.
Ковчег Дымоходова уверенно поплыл в будущее…

Любовь ФЕДОСЕЕВА

Лингвист по образованию, поэтесса, своё творчество в области литературы начала сравнительно недавно. В 2024 году в альманахе «Линии» был впервые опубликован блок стихов на тему философии жизни.

АНГЕЛ НА КРЫШЕ

Мир был монохромным. Монохромным он был в понимании Ангела. Человек портил всю картину. Светлые души должны были подсвечивать мир белым, а темные – черным. Но получалась нелепица. Души не были черными или белыми, они были серыми. Серый цвет был разным: от светло-серого до темных оттенков. Иногда Ангел видел белое пятнышко, которое вспыхивало, и он мчался к нему посмотреть. Но пока он летел, пятнышко начинало сереть и сливаться с остальным миром. Так было и в этот раз, Ангел потерял пятнышко.
Он сидел на крыше и наблюдал. Рядом с ним сел Демон и спросил:
– Ждешь?
– Жду, – ответил Ангел.
– И я жду, – сказал Демон.
Ангел удивленно посмотрел на Демона.
– А ты чего ждешь? – спросил Ангел. – Посмотри, сколько темно-серых душ там, внизу.
Демон посмотрел вниз. Внизу копошилась серая масса, местами пятна были светлее, местами – темнее, как будто старый асфальт залатали свежими заплатками.
– Так что мне толку с серых душ, у меня заказ на черную, – ответил Демон.
Ангел и Демон какое-то время сидели молча, разглядывая живую массу внизу. Масса хаотично перемещалась: то волнообразно, то по диагонали. Смотреть на это было тошнотворно.
– А почему бы тебе не пойти, не нашептать темно-серой душе что-нибудь? Она станет черной, и ты ее сможешь забрать с собой, – спросил Ангел.
– Ха, а ты сам пробовал нашептать душе что-нибудь? Стала она белой? – усмехнулся Демон.
Ангел задумался. Он вспомнил, как сотню раз выхватывал души из этого темно-серого водоворота, нашептывал светлые мысли. Душа светлела на какое-то время, но потом опять становилась серой.
– Пробовал, – грустно ответил Ангел. – Бесполезно.
Ангел и Демон опять замолчали и продолжили всматриваться вниз. Демон вздохнул.
– Это все потому что Создатель дал им свободу воли, выбора. Самим решать, как поступить, – проворчал Демон.
– Вот они и решают, – обиженно ответил Ангел, – смотри, какое все серое вокруг.
– Вон, смотри, – продолжил Ангел, – душа посветлела, что-то хорошее сделала.
Демон посмотрел на душу, о которой говорил Ангел. Среди темно-серого пятна был малюсенький островок его светло-серой надежды. Однако вокруг масса становилась все темнее и темнее. Она начала сжимать в плотное кольцо островок, и тот начал темнеть.
– «Сожрали», – сказал Демон, усмехнувшись.
Островок растворился в массе, но всё же казалось, что масса вокруг немного посветлела.
– Мало её одной, – вздохнул Ангел.
– Мало, – согласился Демон.
Для того, чтобы масса потемнела, тоже было мало темно-серых душ. Демон еще раз посмотрел на место, где только что исчез светло-серый островок. Он прикинул в уме, есть ли шанс дождаться полного потемнения хоть какой-то души в этом месте. На его удивление островок начал светлеть: делал это островок медленно, но Демон мог поспорить, что здесь ему удача не улыбнется.
– А тебе светлые души часто попадались? – неожиданно для себя поинтересовался Демон.
– Мне – ни разу, – грустно ответил Ангел. – Светлые души такая редкость! Если их находят, то скорее стараются забрать наверх, к Создателю.
Ангел помолчал, а потом то ли из вежливости, то ли из любопытства спросил:
– А тебе темные? Совсем черные?
– Нет, – ухмыльнулся Демон, – тоже редкость.
– Это хорошо, – задумчиво ответил Ангел.
– Только мы их не сразу забираем, если находим. Эти души нужны тут, чтобы серая масса видела, что с ними может стать, – вдруг откровенно сказал Демон.
– Свобода воли, – утвердительно качнув головой, произнес Ангел.
– Она самая, – подтвердил Демон.
Они еще какое-то время посидели рядом, вглядываясь вниз. Потом Демон встал.
– Пошел я, бывай, – бросил он Ангелу и, пройдя пару шагов, остановился и сказал. – Это… с наступающим Рождеством.
– С наступающим Рождеством, – улыбнулся Ангел.
Демон шел, а Ангел продолжал всматриваться вдаль. Вдруг он заметил голубой островок, который вдруг появился в кишащей серой массе. Ангел встрепенулся и расправил крылья, островок горел всё ярче и ярче.
– Это ребенок родился! – радостно вскрикнул Ангел и полетел к островку, который продолжал манить своим чистым голубым сиянием.

Максим ЛАЗАРЕВ

Родился в 1966 году в г. Москве. Член Союза писателей России. Изданные книги: «Волны забытого лета», «Хроника карантина», «Маша», «Стихи. Избранное». Более 40 публикаций в различных альманахах и сборниках прозы и поэзии. Многократный Лауреат Международных и Всероссийских литературных конкурсов в номинациях «Проза» и «Поэзия». Победитель Международного конкурса поэзии Итальянской Академии Искусств «IL PARNASO ANGELO LA VECCHIA 2024». Лауреат Национальной Премии «Золотое Перо Руси-2024». Диплом Союза Писателей России « За мастерство-2024». Номинант на Премию ФСБ России-2024.
БЛАГОВЕЩЕНЬЕ

рассказ
(Из цикла «Карантин 2020»)

– Милый, вставай! Уже одиннадцать часов! Сколько можно спать? Смотри, какое сегодня солнце! Весна пришла!
Он открыл глаза. Потянулся и улыбнулся.
– Доброе утро, дорогой! С праздником!
– C каким?
– Благовещенье!
– Блин... Точно. Седьмое. Благовещенье. А я и забыл. Немудрено! Забудешь тут, когда то дезинфекция, то профилактика. Скоро уже и даты забудем, и цифры.
– Почему? – нахмурившись, спросила жена.
– А чего их помнить? Считать-то всё равно будет нечего. Кроме инфицированных. А их чего уже считать – тыщей больше, тыщей меньше...
Жена явно напряглась. Он выдержал паузу и захохотал:
– Шучу я, родная! Шучу! С праздником! С Благовещеньем!
– Я уже и не понимаю, когда ты шутишь, а когда нет.
– Танюш, сделай кофе, пожалуйста, и тост. Один! А то уже пора начинать экономить. Может, скоро будем сухарики сосать.
Жена одарила укоризненным взглядом, улыбнулась и пошла на кухню. Он опять откинулся на подушку.
«Благовещенье. Большой праздник. Можно сказать, краеугольный! Основа христианской религии. Беременная Мария... Непорочное зачатие... Архангел Гавриил… Что-то ещё там было... Что-то я упускаю... Не помню. Голова ещё не включилась».
– Милый, ты идёшь? Кофе готов! – прервал размышления голос с кухни. Он вскочил и потрусил умываться.
Сев за стол, он стал привычно намазывать масло на подрумянившийся кусок хлеба. Что-то бубнил телевизор. Очередной профессор, радостный оттого, что и его вспомнили впервые за пятьдесят пять лет, рассказывал, как он, будучи ещё студентом, победил практически в одиночку холеру в Одессе, а потом ещё и оспу в далёком Мозамбике. Бегущая строка рассказывала, что дебиловатый премьер англосаксов попал в реанимацию, уже признал все ошибки и даже готов познакомиться с расчёской и обещает научиться мыть руки. Всё было буднично. Но что-то на задворках сознания тревожило и создавало диссонанс. Съев бутерброд и отпив кофе, он закурил. И тут это «что-то» его потревожило. Заставило замереть и прислушаться. Он напрягся. И точно! Этот самый звук! Звук царапанья когтями по карнизу. Он вскочил и рванул к окну. За стеклом сидел его пернатый приятель. И причём не один! Рядом с ним, грациозно откинув голову и словно принимая солнечные ванны, примостилась голубка. С первого взгляда было видно, что она не из «простых помоечных». Весь ее вид, вся стать от элегантной посадки головы и до курчавившихся пёрышек хвоста говорили о том, что её предки были из знаменитых московских почтарей. И даже, возможно, с добавлением крови почти исчезнувших подмосковных горлиц... Её ухажер нетерпеливо расхаживал взад-вперед, цокая когтями по жестяному отливу.
– Прилетел... Прилетел мой голубь, Танюш! Кузьмич прилетел! Неделю не было! Я уж думал – всё... А он вернулся!
Максим на секунду замер, словно что-то осознав, и растерянно продолжил:
– Ё-моё... так это ж... Какой же я идиот!
Он бросил сигарету в пепельницу и рванулся в комнату. Ошарашенная жена проводила его взглядом и робко спросила:
– С тобой всё нормально?
– Нет, конечно! Не нормально! Я – идиот!
– Угу. Если бы… – в её голосе слышалась явная нотка сожаления.
Он подскочил к шкафу и, что-то бубня себе под нос, стал доставать с полки книжки.
– Где? Где это... Тициан? Нет… Какой нафиг Тициан?! Джорджоне? Нет… Вспоминай, дебил! Веронезе? Да... По-моему, да... А! Вот, точно! Веронезе! Всё-таки я – гений!
– Идиот не может быть гением. Ты определись, наконец, – саркастично произнесла жена.
– Нет, скорее, всё-таки гений! Если я что-то когда-то запомнил или увидел, я этого никогда не забываю. Даже если это валяется на самой дальней полке мозга.
Он раскрыл альбом и улыбнулся.
– А ведь утром не хватило, как тем знатокам в «Что? Где? Когда?», всего одной минуты. Недокачал…
– Смотри сюда, любимая. Это – художник Паоло Веронезе. Картина «Благовещенье». Это – Дева Мария, это – архангел Гавриил, а это...
Жена перебила:
– Это не архангел. Какой же это архангел?! Совсем не похож! И без крыльев! Это кардинал Ришелье из трёх мушкетёров. Вылитый, как в кино!
– Согласен! – Максим рассмеялся. – Но подожди, дело не в Гаврииле. Точнее, сейчас не в нём. Смотри дальше. Что видишь? Это кто?
– Ну как – кто? Голубь.
– Вот! Умница! Голубь! Но не просто голубь! Это Святой дух! Так изображали Святой дух. В виде голубя. И он пропал, ты же знаешь! Его не было семь дней. И сегодня он прилетел! Представляешь?! Сегодня! А что у нас сегодня? Благовещенье! Он прилетел в Благовещенье! Это Святой дух сегодня сошёл. Так считалось испокон веков! Ты понимаешь, любимая? Значит, всё будет хорошо! Значит, кончится весь этот вирус, это ковид дурацкий, карантин, вообще вся эта хрень. Всё вернётся! Значит, будут и море, и лес, и горы, и всё-всё-всё будет. Значит, будем жить!
Глаза жены заблестели.
– Правда? Значит, всё будет хорошо? Я так переживаю за маму, за твою маму, за Серёжку, за Вячеслава Дмитрича. За всех переживаю. Вон сколько уже умерло, и сколько знакомых болеет...
– Всё, милая, всё! Теперь всё будет хорошо!
Он вернулся на кухню и подошёл к окну. Картина на удивление не поменялась. Красотка так и сидела, закинув головку и что-то нежно воркуя, а её жених расхаживал по карнизу. Нахохлившийся и явно не в настроении.
– Ну, привет, дружище. И где же это мы пропадали? Я смотрю, ты не один?
Голубь остановился, присел и, опрокинув голову набок, искоса посмотрел ему в глаза, прищурился и, надув зоб, недовольно пробурчал:
– Сколько вообще можно ждать? Уже битый час тут сидим. Ты же видишь, я не один. С невестой. Пригласил на обед. Сказал, что есть место клёвое, с хорошей кухней. Хотел официальное предложение ей сделать. И что? Прилетаем, а тут – шаром покати...
И голубь снова стал расхаживать по старому маршруту – туда-сюда по карнизу. Не в силах больше сдерживаться от переполнявших его чувств, Максим рассмеялся и, развязав кулёк, высыпал две большие горсти семечек в кормушку.
– На, Кузьмич, угощай невесту. И спасибо вам, ребята. С праздником вас!
Он курил и, улыбаясь, смотрел, как клюёт семечки пара голубей. На душе было очень тихо и спокойно. Хотелось просто вот так стоять вечно и курить.
– Дорогая, а не выпить ли нам шампанского? Праздник ведь!
– Во-первых, с утра шампанское сам знаешь, кто пьёт. Во-вторых, у нас в доме из фруктов только солёные огурцы и чеснок.
– Милая, ну я же не «Агдама» предлагаю тяпнуть по стакану. А лучшее в мире шампанское! «Пино Нуар Брют Розе» Золотой Балки. А его закуска только портит.
Жена на секунду задумалась и ответила:
– Ну, вообще-то я в семь встала, это ты дрых до одиннадцати. И для меня уже не совсем утро.
– Ну вот и здорово! Бери бокалы, накинь куртку и пошли на балкон.
Струйки пузырьков ровными рядами, играя искорками в лучах солнца, струились упрямо вверх. Лопались и, вырвавшись наконец на свободу, наполняли всё пространство вокруг весной, радостью и надеждой. Всё вернётся, и всё будет хорошо. Жена, закутавшись в шаль, смотрела куда-то вдаль, о чем-то думала и улыбалась. Максим поднял бокал:
– С праздником, дорогая! С Благовещеньем!

Игорь ОВСЯННИКОВ

Родился в 1953 г. в Курске. Детство провел в Киеве, школьные годы в Ахтубинске Астраханской области, а студенческие в Москве. В возрасте пяти лет начал читать, а вскоре, на уроках чистописания, – и писать! Закончив военную службу, от испытаний авиационной техники переключился на развитие сети ресторанов быстрого обслуживания в крупной российской компании. Однажды довелось заняться редактированием и подготовкой к изданию воспоминаний циркового режиссера Шага-Новожилова. За несколько лет мы с ним выпустили при финансировании Юрия Куклачева три книги. Затем я довел до издания рукопись своего отца о Курской битве, а также сборник стихотворений своего одноклассника Сергея Елисеева. Номинирован на соискание премии «Писатель года» в 2023 году. Имею публикацию в альманахе «Реальные истории 2023»
КРУПИНКИ ДЕТСТВА
или Забавный калейдоскоп

Все взрослые люди когда-то были маленькими… Да-да, папы и мамы тоже! Маленькими были даже дедушки и бабушки! Я уж не говорю про Татьяну Сергеевну… Кстати, у нее сегодня день рождения, она принимает поздравления!
Если вы еще не успели этого сделать, не переживайте, успеете! День рождения в июне очень длинный, потому что ночь короткая! А вот у её папы и мамы дни рождения – в октябре и декабре, там уже надо спешить с поздравлениями и подарками...
Завтра Татьяна Сергеевна станет, наконец, взрослой! Только папина волшебная записная книжка всегда напомнит те далекие времена, когда она была маленькой…
Однажды, когда Татьяна Сергеевна еще была в самом что ни на есть детстве, грустила она на кухне.
– Пап, знаешь, почему я грустная? Потому что мне всего пять лет, и я пока что глупая…

Чтобы как-то прогнать эту грусть, купил ей папа для подготовки к школе математические прописи. Полистала и вздохнула устало:
– Ой, какая глупость! «5 + 1»!! Шесть, конечно! Это для мелких…

Беда с этими взрослыми! Они иногда не могут понять простых вещей!
– Пап, ты не видел мой дух?
– Да как же его можно видеть, он же – дух!
Однако туалетную воду все-таки нашли. Сломан пульверизатор.
– Мама меня своим духом побрызгала. Но мне мой больше нравится, с клубничкой...

В детстве Татьяна Сергеевна с удовольствием помогала бабушке готовить обед. Но, бывало, вдохновение пропадало, и она с кухни уходила:
– Бабушка, у меня дела, я пойду. Если будет нужна помощь, обращайся, а то я уже проголодалась.

Мама приготовила на обед рыбный суп. Тане не нравится.
– Ну вкусный же!
– Нет, невкусный.
– То есть ты маме прямо так и говоришь: «Твой суп – невкусный»?!
После паузы:
– Нет. Это я супу говорю: «Суп, ты невкусный!»

За обедом, доедая суп:
– Пап, а сделай мне бутерброд с начинкой от рулетиков. А если начинки уже нет, то с икрой. Только не говори тогда, что её нет, а просто молча сделай с икрой!

– Мама, я люблю свежую сметану больше обычной… Ну, которая несвежая.

Однажды она рассказала маме, как они с папой в Супер Марио играли:
– Уж я так гоняла, так гоняла этого динозавра!
– Бедный динозавр, – огорчается мама…
– Да ты что?!!! Он же Марио обижает, а Марио хороший, он – за Россию!!!

– Пап, а ты умеешь на ноге обруч крутить?
– Нет, а ты?
– А я умею. Только пока не пробовала.

– Пап, а знаешь, как в древности делали пазлы? Ну… Я сейчас это выдумаю, так что ты потом забудь это. Ну, а если хочешь, то помни… Брали металл обычный, рисовали пазлинку, сгибали металл по форме пазлинки и… всё, и получалась пазлинка. И разрисовывали. И всё. И так остальные пазлы делали.

Таня часто приносит домой новые истории из жизни садика:
– То ли мне это говорили, то ли мне показалось… Но в общем, я уверена, что это правда было.

– Пап, а что такое «тёлки»?
– Ну… Как тебе сказать…(пауза)
– А я знаю! Это дети коров! Я просто тебя проверила!

Однажды из садика Таня принесла кроме новых историй ссадину на лбу.
– Ударилась, что ли?
– Ага…
– Обо что это ты так?
Со вздохом:
– Об детей…

Иногда садик приходилось пропускать из-за простуды…
– Таня, повтори, что надо сказать, если тебя поведут в бассейн!
– Нет, – скажу. – Мне нельзя.
– А если все равно поведут?
– Связывайтесь по телефону с моей мамой. Со мной не надо связываться!

Когда папа бреется, Таня приносит ему новости прямо в ванную:
– Позвонили из Японии, сказали, что у нас Россия – необычная, замечательная страна!

– Папа, ты у меня такой веселый, даже никогда не кричишь на меня! Сейчас я тебе что-то расскажу, ругаться не будешь? Там в конце хорошее будет!
– Ну, тогда рассказывай.
– Я в носу поковыряла… Но потом руки помыла!

Взрослые даже в прятки толком играть не умеют, приходится учить… Когда Татьяна Сергеевна была еще маленькая, был у папы день рождения, в комнате накрыли большой стол. Пока гости не пришли, стала она играть с именинником в прятки, спряталась под праздничным столом.
Так он взял и сразу туда заглянул!
– Папа! Ну ты чего?! Ты должен был сыграть роль, походить по квартире: «Таня! Таня!» – показывает, – а потом уже находить…


Однажды папа за ужином сообщил, что собирается скоро на Байконур:
– Поеду в командировку, чтобы денег заработать.
– Папа, только ты работай хорошо там. Если кто поболтать позовет, ты скажи: «Не, я буду работать!»

Папа – в командировку, мама – на работу… Ну, а Таня – к бабушке, чтобы дома одной не сидеть.
– Пап, отвезешь меня к бабушке?
– Ну, мама или я, кто-нибудь отвезет…
– Не, я хочу, чтобы ты отвез.
Приятно папе:
– Ладно, я отвезу…
– Просто, если ты повезешь, то дашь мне приставку поиграть.

Когда папа в командировке, Таня просится поспать с мамой.
– Таня, нет! Спи, пожалуйста, на своем месте…
– Мама! Почему муж с женой, люди уже взрослые, а спят вместе, боятся. А ребенок, который и так всего боится, должен спать один?

– Ты что, меня злодейкой считаешь?
– Нет… Какая ж ты злодейка? Ты вообще... Да я просто в восторге от такой мамочки!

Как вы думаете, если папа и мама работают в космической отрасли, кем хотела стать Татьяна Сергеевна, когда маленькой была?
А вот и не угадали! У нее было много увлечений, но больше всего она любила рисовать собак, а еще играть в футбол или смотреть матчи, когда играет Акинфеев…
Она бывала даже на матчах чемпионата мира!

Однажды сидела Таня с дедушкой на диване, рисовала, а рисунок у нее получался ну очень красивый!
– Наверное, дизайнером станешь, когда вырастешь?
– Нет, дедушка, я себе работу уже выбрала…
– А, понимаю: в космос, наверное, пойдешь?
– Нет, футболисткой буду…
– Вратарем, как Игорь Акинфеев?
– Не, я вратарем не буду, они так больно шлепаются! Я футболисткой буду, они меньше падают!
Смотрела она как-то с папой футбол по телевизору; играл «Манчестер Юнайтед».
– Их еще «Красными дьяволами» называют, – сказал папа.
– А «Динамо»? «Бело-голубые дьяволы»?

Кроме дня рождения, Таня еще любит Новый год, елку, подарки и, конечно, деда Мороза.
– Я деда Мороза не боюсь, я с ним даже фотографировалась, когда мне еще четыре года было! А вот знала я одного мальчика (ему два годика было!), а по уму вообще один годик! – так он очень боялся!

Интересно, что все малыши мечтают как можно скорее вырасти, поэтому детство свое они не стараются запоминать… Взрослые наоборот, начинают собирать картинку в своей памяти из отдельных, как правило, приятных событий. Как из разноцветных стеклышек в калейдоскопе складываются воспоминания о детстве, в которое так хочется вернуться… Но они не знают, как это сделать!

А вот Татьяна Сергеевна знает и однажды даже делала это:
– Ой, бабушка, дай, пожалуйста, соску!
– Да зачем же она тебе?! – удивилась бабушка, но соску в своих запасах все-таки нашла…
– Спасибо! Что-то в детство захотелось вернуться…
Мне тоже…
А вам?


Алиса МЕЗЕНЦЕВА-ШТЕЙН

Родилась в 1991 году, с юности твердо знала, что однажды станет литератором — еще школьницей писала повести для городского арт-журнала, участвовала в конкурсах для писателей и поэтов. После школы поступила во ВГИК на сценарно-киноведческий факультет. Написала несколько сценариев для студенческих фильмов и независимых пьес. А после выпуска из университета работала на каналах СТС и ТНТ в сотрудничестве с крупными компаниями , включая Sony Pictures. Последние несколько лет занимается независимыми проектами – пишет пьесы и издает книги. Две из них – детский роман «Скретч Брау» и биография «Моя бабушка едет в Бразилию» – были изданы на платформе «Ридеро».
ПОЛЯРНЫЙ КИТ

Архангельск. Завораживающее название. И перед глазами – сразу картина: вот он, летящий архангел заносит огненный меч над черным дьяволом…
Корабельная пристань на берегу Двины на долгие годы стала центром торговли с Европой. Город северных былин, город деревянных церквей и мостков, город белых ночей. Он растянулся почти на триста тысяч километров вширь от «нулевой версты». А напротив – квадратные башенки «Высотки», вдохновение для почтовых марок и открыток.
Гаэль задумчиво шла по набережной, с носом укутавшись в летний шарф. Она была уверена: все шедшие ей навстречу точно знали, что она – иностранка. Прохожие не прогуливались, а семенили, глядя в пол и изредка бросая недоверчивые взгляды на встречных. Гаэль провела в Архангельске всего три дня, но она уже могла легко определить местных. Девушки были в узких джинсах и с недовольными лицами. Парни сбивали шапки на затылки и ходили вразвалочку. А бабушки имели обыкновение носить коричневые ветровые куртки и светло-сиреневые волосы.
– Ты выглядишь грустной. А вчера в клубе ты была такой веселой… – сказала Настя.
– Потому что я танцевала, – Гаэль говорила с акцентом.
– Скучаешь?
– Нет. Когда не надо стоять у станка весь день, то у меня очень много времени. Посмотри, я выучила русский, язык моей бабушки. Я много читаю. Недавно я читала «Смилла и ее чувство снега», а сразу потом – «Моби Дик». Я раньше не знала, что так люблю читать.
Настя понимающее улыбнулась и поправила большой рюкзак на спине.
– Да, – через паузу сказала Гаэль. – Я скучаю. Это правда. Читать – это хорошо. Но я пока не поняла свой новый смысл жизни. Понимаешь?
– Для меня смысл жизни – выбраться отсюда. Это дыра, – Настя закатила глаза.
– Ты шутишь? Это одно из самых необычных мест, где я была.
– Ты так говоришь, потому что ты – француженка, которая путешествует по экзотической стране третьего мира.
– Nonsense.
Настя улыбнулась. Девочки наконец дошли до речного вокзала. С облегчением сбросили на землю походные рюкзаки. Настя достала билеты и направилась в бюро информации. Гаэль осталась приглядеть за рюкзаками.

Вот-вот начнется июль, а воздух стоял довольно холодный. Из-за непривычной прохлады у Гаэль сильно тянуло левую лодыжку. С реки дуло. Гаэль пыталась представить, как еще пару месяцев назад вся вода была усеяна расколотыми льдинами. Настя рассказывала, что ледоход здесь длится целую неделю, а течение тут быстрое и неистовое. «Вот бы Смилле из моей книжки тут понравилось», – подумала Гаэль.
Ее мысли прервала Настя.
– Теплоход отходит через семь минут. Бежим!
Девочки схватили рюкзаки и поспешили на пристань.

* * *
Теплоход не был большим. Он не был комфортным. Он точно не был новым. Гаэль достала телефон и сфотографировала его так, чтобы печатные буквы «Полярный кит» обязательно попали в кадр. Покажет своим.
– Ехать больше суток! – Настя тяжело выдохнула.
– Мы будем сидеть? – удивилась Гаэль. – Не лежать?
– Будем лежать, как в поезде, – и на удивленный взгляд Гаэль пояснила. – Будем лежать на полках в одном отсеке с другими пассажирами.
– Необычно, – Гаэль швырнула рюкзак на боковую койку.
– Да уж, – Настя последовала ее примеру и заняла место сверху, прямо над своей подругой. – Если бы не ты, я бы ни за что не решилась на такое приключение.
– В следующее лето это ты приедешь ко мне. Во Францию.
– Не могу дождаться, – сказала Настя и брезгливо осмотрела неуютную каюту.
Опустилась ночь. Но было светло, почти как днем. Малиновые облака лежали прямо над водой, а где-то далеко-далеко волны отражали зарницы. Белые ночи тут не редкость. И теплоход «Полярный кит», давно привыкший к ним, мерно продолжал свой путь.
Внутри же было темно. Пассажиры задвинули шторы иллюминаторов и тихо посапывали на своих койках.
Гаэль и Настя не спали. Они лежали на нижней кровати, обнявшись и закутавшись в одеяло. Тусклый свет экрана освещал горящие глаза девочек. Они были такими разными, но их глаза горели одинаково – в них были интерес и бесстрашие, желание узнать все секреты этого мира, в них горела молодость.
– Мне нравится, что здесь эстетика, она такая… médiévale.
– Средневековая, – подсказала Настя.
– Раймонда (ее наконец спасал ее любимый) готовится к свадьбе. Какая она царица! Какая она сильная и гордая! Мне нравится, что в этот балет есть и классика, и характерность…
Настя завороженно смотрела на величавую балерину, грациозно складывающую руки-в-боки.
– Это мой любимый балет. Я всегда думала, что в один день я буду Раймондой, – печально проговорила Гаэль.
– Это потому что ты любишь все экзотичное.
– Ну перестань. Хватит так говорить. Я просто люблю разную культуру.
– Тебе не понять, – Настя отложила телефон. – Ты живешь во французских Альпах, ты профессиональная балерина. Назови мне девочку, которая об этом не мечтала! И вот ты смотришь балет о том, как французы представляют себе Венгрию. Ты едешь в Россию, выбираешь небанальный и далекий город. И все тебе здесь кажется удивительным: разбитый асфальт, вонючий рыбный рынок, дышащий на ладан теплоход…И ты вернешься в свой сказочный мирок, а мы здесь останемся. Вот в этом вот во всем, – Настя с ненавистью кивнула на старый трюм, где храпели мужики в грязных куртках.
– У тебя нет благодарности. И это не моя вина, что ты не меняешь то, что тебе не нравится.
– Я не могу ничего поменять. Мне надо следить за больной мамой, мне надо отправить деньги младшей сестре, чтобы она продолжала учебу в Москве. Все на мне.
– Но ты говорила, что будешь путешествовать…
– Это Интернет! Мало ли что кто кому говорит по Интернету.
– Мы там разговаривали целый год. Я думала, мы становились подругами. Я приехала к тебе.
– Слушай, мы знакомы всего три дня. Интернет не считается. Скоро мы обе вернемся к обычной жизни. У меня – больная мама и нелюбимая работа. У тебя – Альпы и балет.
– Вы можете потише! – прервал их мужской голос.
Настя скинула одеяло и одним махом запрыгнула на верхнюю полку.
– Pas de ballet pour moi, – тихо проговорила Гаэль, но подруга ее уже не слышала.

* * *
Настя с головой накрылась одеялом и отвернулась к стене. Она была слишком раздраженной и расстроенной, чтобы спать. В щель между стеной и спальной полкой она видела отражение Гаэль в окне.
Гаэль тоже не спалось. Она отодвинула край шторки и принялась разглядывать облака за окном. Гаэль не привыкла к белым ночам, и бесконечный малиновый закат завораживал ее. Гаэль думала о своем прошлом и о своем будущем.
Прошел год с тех пор, как земля ушла из-под ног. Она была потеряна и не знала, что делать. Еще будучи ребенком, Гаэль поняла, что бывают на свете люди «сверхчувствительные». Им необходимо изучать себя всю жизнь и делиться своими наблюдениями с другими. Раньше Гаэль самовыражалась через танец. А что делать теперь? В ее голове постоянно кипели мысли. И сейчас, не находя никакого выхода, они сводили ее с ума.
Мирные волны, горящие оранжевым светом, успокаивали Гаэль. Они напоминали о вечном. О затонувших лодках, захлебнувшихся рыбаках, о великанских морских черепахах с ракушками и пиратскими монетами, вросшими в их панцири. О гигантских морских чудовищах – когда-то они грозно пожирали корабли, а теперь ушли глубоко под воду, скрылись под илом и песком, прижавшись к земной коре, как к телу матери.
…Эти мысли захватывали Гаэль, ей было и страшно, и в то же время удивительно спокойно. Вот бы эта волшебная сила, сила рек и морей подхватила ее и понесла по течению вместе со льдинами, вместе с обломками кораблей. И вынесла бы ее куда-то туда, где ей станет спокойно и все понятно.
Лодыжка заныла. Гаэль стянула одеяло и сняла носок. Холодно… Почти июль, но как же холодно! Гаэль обхватила ногу руками, пытаясь согреть ее. Она прошлась по уродливому шраму, заросшему кривыми бледными рубцами. Помассировала сломанные пальцы. Снова обхватила лодыжку ладонями.
Настя украдкой смотрела на нее с верхней полки.

* * *
Соловецкий монастырь встретил старинной кирпичной стеной, поросшей пылью и мхом. За нею – древние башни и чистые, цветные церковные маковки.
– Это особенное место…
Настя сама не ожидала, что заговорит первой. Но открывшийся вид настолько поразил, что у нее перехватило дыхание. Она остановилась, чтобы прийти в себя.
– Идем, – коротко бросила Гаэль.
Они так и не поговорили после вчерашней размолвки. Однако вид монастыря потряс Гаэль не меньше, чем Настю. Чудо на воде! Дворец средь рыжей травы, окруженный бухтами и заливами!
Природа здесь северная. И закаты, и восходы оранжевого, «зимнего» цвета. И небо отражается в воде со всех сторон вокруг острова.
Пора было идти к лодке, но обе девочки будто не могли сдвинуться с места – они то и дело поднимали головы на маковки церквей, не в силах отвести взгляд. Они покорно шли, когда их подгоняли, но то и дело останавливались, снова и снова смотрели на монастырь.
– Мы сюда вернемся, – сказала Настя. – Пообещай.
Гаэль коротко кивнула.
– Пообещай, – сказала Настя. – Мне это надо.
– Обещаю.
Дошли до лодки. Загрузились. Долго ли они плыли? Казалось, да. То и дело то Настя, то Гаэль оборачивались назад и долго-долго смотрели на исчезающий за облаками монастырь.
И снова волны. Белое море! В открытой лодке было прохладно. Гаэль приходилось растирать больную ногу о брезентовый борт, иначе нога немела и затекала. Настя незаметно наблюдала за подругой.
– Левая? – спросила она.
– Да.
– Это лучше, чем правая, – Настя придвинулась ближе к Гаэль.
– Почему?
– Когда человек плохо танцует, у нас говорят: «Две ноги левые».
– Очень смешно, – сказала Гаэль, но все же не сдержалась и улыбнулась.
И тут море забурлило. Соседи кинулись к борту и загородили Гаэль и Насте весь вид. Но девочки услышали необыкновенные журчащие звуки. Настя и Гаэль медленно переместились к краю лодки и посмотрела в море…
… Прямо перед ними былая целая стая белух. Они были гигантскими и почти белоснежными. Остальные фотографировали, делились друг с другом восторгом. А Настя и Гаэль просто молча смотрели на проплывающую мимо стаю. Вот они – гиганты вечности. Они знают секрет мироздания. Но сейчас они уплывут и заберут его с собой.
Гаэль заметила большого неповоротливого кита, который явно отставал от своей стаи. Он был темнее остальных и более грузный…
Настя закрыла лицо руками. Гаэль села к ней еще ближе и нежно обняла ее.
– Спасибо, – прошептала она.
– Спасибо, – в ответ прошептала Настя.
Минуты превратились в вечность. Но даже вечность быстротечна.
Белухи проплыли мимо. А темный кит на прощание махнул исполинским хвостом и скрылся под морскими волнами. Девочки успели рассмотреть, что прямо слева его хвост рассек большой уродливый шрам.
На глаза Гаэль навернулись слезы.


Нина ШАМАРИНА

Родилась в Подмосковье, с юности жила, училась, работала в Москве; по образованию – химик-технолог. Двое детей, трое внуков. Член Союза Писателей России, автор книг «Двадцать семнадцать», «Синица в небе», «Мыс Доброй Надежды»; готова к публикации книга «Чем пахнут звезды». Есть публикации в «толстых» журналах: «Аврора», «Невский проспект», «Московский вестник».
РАЗНОЦВЕТНЫЕ ШАРЫ ЖЕЛАНИЙ

Поезд Москва-Владивосток отправлялся за пятнадцать минут до боя курантов. Вагон, против ожидания, не пустовал. Два соседних купе занимала большая компания немного, что называется, подшофе, предвкушая встречу Нового года на колёсах и вкладывая, казалось, другой смысл в эти слова.
Я досадовал. И так уж не самая лучшая новогодняя ночь выпадала, а коль ещё и под гогот развесёлых соседей...
В моём купе уже сидела девушка, устремив взгляд на перрон.
Поезд тронулся, и она повернулась ко мне со странным для незнакомки ожиданием в светло-голубых, чуть навыкате глазах. «Рассказывай», – так и читалось в них. Мелкие черты лица, бескровные губы. Она напоминала свечечку, но не ту, что освещает всё вокруг себя тёплым колеблющимся светом, а парафиновую свечу с незажжённым фитилём. Светлые волосы, спадающие на плечи, сливались цветом с толстовкой, на крючке у двери висела шубка с белым искрящимся мехом.
– Снегурочка? – пошутил я. – К Дед Морозу едете?
– Да, – без улыбки ответила девушка, – к нему.
– Что-то вы поздно, – продолжал дурачиться я, – Новый год через пятнадцать минут наступит. Как же вы будете желания исполнять?
– А вы думаете, у тех, кто едет в поезде, нет никаких желаний? У вас, например? Может, я здесь для того, чтобы исполнить то, о чём мечтаете именно вы? – не отступила девчонка от предложенной мною игры.
– Вот и прекрасно! Давайте, кстати, познакомимся и откроем шампанское. Меня Сол зовут, а вас?
– Снегурочка!
– Ну что ж, коли вы настаиваете... Пусть будет Снегурочка, – произнёс я, несколько озадачившись. Обычно, когда я назывался, простодушные девушки спрашивали напрямую, что это за имя такое да какие у меня корни; другие интересничали, предлагали свои версии. На то и был расчёт с последующим извлечением паспорта и демонстрацией полного имени – Саврасов Сол Никонович.
Чаще всего я плëл байку о том, что известный автор прилетевших грачей – мой дед, и традиция называть мальчиков необычными именами пошла непосредственно от него, потому что моего папу Никоном назвал как раз тот самый Саврасов.
Дурочки верили; правда, некоторые, совсем уж наивные, спрашивали: кто это – Саврасов?
А сегодняшняя сказала буднично:
– Мама назвала вас Сол, потому что вашего отца она называла Солнце, а вы, малыш, – его половина.
Я был ошарашен.
– Откуда вы знаете?
– Ну я же Снегурочка! Волшебница чуть-чуть.
– Что ж, пусть так, – пробормотал я, скрывая изумление.
Нашёл в телефоне прямую трансляцию с Красной площади, хлопнул пробкой припасённого шампанского, только сейчас сообразив, что не захватил бокалов.
В дверь, как по заказу, просунулась голова проводницы:
– Распивать спиртные напитки в общественных местах... – скороговоркой пробубнила она и тут же добавила. – Тихонечко, девочки-мальчики, тихонечко! Потихонечку можно. Есть стаканчики пластиковые, есть фирменные, в подстаканничках. Вы какие желаете, молодой человек?
Под переливы курантов, бой часов и крики «Ура» по всему вагону я сделал большой глоток шампанского из РЖДэшного стакана. Шибануло в нос, выдавив слезу.
Снегурочка лишь поднесла напиток к губам.
– Давайте, – поторопила она меня. – Я сегодня исполняю ваши желания.
– А какие у меня желания?
– Я – Снегурочка, не цыганка. Я желания не угадываю. Давно ли вы писали письмо Деду Морозу?
– Сейчас и напишу! – не отступал я от дурашливого тона.
Надо ж такому случиться! В кармане моей дорожной сумки обнаружились шариковая ручка и тетрадь в клетку, те, что я купил в киоске на вокзале. Я обычно не делаю спонтанных покупок, но сегодня, пробегая мимо газетного киоска со всякой прочей мелочёвкой, внезапно остановился и купил ручку и тетрадку.
И теперь, вырвав двойной лист из середины тетради, начал: «Я, Сол Никонович Саврасов, прошу Деда Мороза (письмо напоминало заявление на отпуск, но я продолжил) выполнить три моих желания…»
– Три – не слишком много? – спросил я у девушки. Игра меня забавляла.
– Не слишком.
Взгляд её светло-голубых глаз не теплел и не веселел, и мне разом расхотелось шутить и резвиться. Отступив две строчки вниз от уже написанного, я, не раздумывая, размашисто написал: «Лерка. Узнать, что с ней случилось… Отец. Хочу всё исправить. Голубой берет. Любовь».

* * *
Тетрадный лист остался лежать на столе, а моя спутница, тут же отставив в сторону подстаканник с шампанским, достала из сумочки, стоящей рядом с ней, блестящие серебристые шарики, аккуратно положила их на стол.
Один шарик покатился, и я поймал его, неловко придавив, правда, тут же отдёрнув руку: шарик был льдисто-холодным, как из морозилки.
Не успел я найти никакого внятного объяснения этому, как девчонка раскрыла руку над шариками, и те засветились, разбрасывая блики по столу. Один наполнился мягким розовым, как спелый персик на ветке, напоённый солнцем, как раскрасневшаяся щëчка младенца, только-только насытившегося у материнской груди. Второй – голубым. Его свет мерцал и притягивал, зовя в свою глубину: хотелось нырнуть в него, как в чистое тёплое море. Третий – чёрный, лишь отбрасывал густую тень, наводя тоску и расстраивая, впрочем, как обычно бывает у меня с чёрным цветом.
Я осторожно взял самый первый розовый шар. Всё окружающее отодвинулось. Остался лишь неумолчный стук колёс, который подчёркивал моё погружение в другую, уже прожитую реальность, как стук метронома в кабинете гипнотизёра усиливает его воздействие.
Пляж, май, нас двое: я и Лерка. Впереди – экзамены за десятый класс, но зубрить билеты невыносимо. Лерка щурит глаза в белёсых ресницах, веснушки обкрапали нос и щёки. А губы, губы сводят меня с ума! Такие пунцовые, такие горячие, словно она пила солнце вместо сока, и оно спеклось на её губах.
У меня пересохло во рту, я глажу и глажу еë тёплые икры и горячие плечи, никак не решаясь тронуть чуть выпуклый живот.
А перед самыми экзаменами меня вызвали к директору. Андрей Степанович отдувался, вытирая блестящую лысину, никак не начинал разговор. Я ждал в недоумении. Никаких откровенных грехов, в которых бы меня уличили, не водилось.
– Валерия станет матерью, – наконец вымолвил Андрей Степанович, – еë родители указывают на тебя, как на возможного отца ребёнка. Шестнадцать тебе есть (он перелистнул только сейчас замеченное мною «Личное дело»), вас распишут. Рано, конечно, но создадите полноценную ячейку общества.
Не сразу въехав в то, что говорит директор, и представив почему-то, как мы с Леркой стоим в очереди за капустой, хлебом и селёдкой, я фыркнул.
– Ты что лыбишься? – заорал вдруг Андрей Степанович. – Лыбится он, понимаешь ли! Уже и из РОНО звонили, что у вас за ЧП, а ему, понимаешь, весело! Не могли потерпеть. Школу б закончили и рожайте! Что вам осталось-то!
– Это не я, Андрей Степанович!
– Что – не я? Лошадь не моя. Валерия сказала маме: ты – отец. Если полюбовно решите, можно замять. А так... – он махнул рукой.
Позже меня вызывали на педсовет, даже участковый со мной беседовал, но я твёрдо стоял на своём: ничего не знаю, какой такой ребёнок?
Лерку я больше не видел. Даже на экзамены она не приходила. На выпускном я, напившись сладкой гадости с названием «Букет Молдавии», тискал сначала Ольку, потом, когда та со словами «Пусти, дурак!» убежала, Юльку. Она всё допытывалась:
– Любишь меня, любишь?
И прижималась жарким телом, и целовала липкими губами. А я обманывал себя и не мог обмануть, что я с – Леркой и не различаю, песчинки ли налипли на её щёки, или веснушек стало ещё больше.

* * *
Я вынырнул из памяти, словно из воды. Хрупкая девушка передо мной с лицом цвета стеариновой свечи смотрела так, как будто только что лениво валялась на пляже на соседнем одеяле.
– Этот поезд что, машина времени? – забавлялся я. – Поезд времени?
– А вы так и не поняли?
Меня, еще не остывшего от жаркого пляжного солнца, ни с того ни с сего рассердили её слова.
– Ох, не собираюсь я ваши кроссворды разгадывать! Я – в вагон-ресторан. Идёте со мной?
– Нет, идите один. Мне там делать нечего. Я вас здесь подожду.
В ресторане за несколькими сдвинутыми столиками сидела большая шумная компания, может, из нашего вагона, может, другая. Я выбрал столик подальше от них.
Официант, несмотря на многолюдье, подошёл очень быстро и начал перечислять, как будто я уже сделал заказ:
– Коньяк, шампанское, шоколад.
И, наклонившись к моему лицу, прошептал еле слышно:
– Одинокую даму позвольте подсадить за ваш столик. Не возражаете?
Я не возражал. Я не понимал, зачем я пришёл сюда, да и вообще, какая необходимость переться в новогоднюю ночь через полстраны в командировку на поезде? Полетел бы третьего на самолёте. Как в прошлом и позапрошлом году, как тогда… Да что теперь… Я с трудом припоминал, как покупал билеты, ехал на вокзал... Как будто всё это проделал кто-то другой, как будто я смотрел какой-то фильм.
Меж тем пахнуло приятным – из юности – запахом, и женщина, вероятно, та, о которой толковал мне официант, опустилась в кресло напротив.
– «Дыша духами и туманами...» – продекламировал я, потому что эти стихи как нельзя кстати описывали незнакомку. Нет, страусиное перо не качалось на её шляпке, но и блузка с какими-то складочками удивительно тёплого персикового цвета, и матовая кожа лица, которое словно светилось изнутри, и глаза! Необыкновенные жёлтые глаза с крапинками на радужке, которые я видел только у одного человека в своей жизни.
– Лерка? – голос мой прервался. – Лерка! Откуда ты здесь? Тебя не узнать! А где же веснушки?
Почему-то вспомнились именно веснушки, как будто нечего было вспомнить ещё!
Я взял её прохладные сухие пальцы.
– Учительница?
– Как ты догадался?
– Мел! Только мел, который держишь в руке полжизни, так сушит кожу.
Лерка молчала, полуулыбка скользила по её губам; мы смотрели друг другу в глаза. Не знаю, как она, а я насмотреться не мог, словно не было ни всех этих лет, ни мучительных малодушных пряток от Лерки, от её родителей...
По счастью, после педсовета я её не видел ни разу. На экзамены она не приходила, а её дом я обходил стороной. После летних каникул – институт, другая, теперь уже интересная (не то, что в школе!) учёба; и Лерка, и моя любовь к ней словно подёрнулись жемчужной дымкой. Поначалу я грыз себя и каждый вечер, ложась спать, обещал: завтра схожу к ней, объяснюсь, но утром вновь и вновь откладывал. А потом стыд притупился, я уговорил сам себя: может, ребёнок и не родился, и Леркина жизнь не изменилась.
– Родился, – произнесла Лерка, точно я произнёс вслух последние слова. – Родился, вырос... Скоро бабушкой стану.
Она засмеялась.
– Прости меня, Лерка, если сможешь. Я трус, последний раструсистый трус! Бросил тебя, испугался. А ведь любил! Ты помнишь, Лерка, как я тебя любил?!
– Всё хорошо. Конечно, тогда было страшно очень: как я справлюсь? И тебе очень многое хотела сказать, и орать бегала в парк, чтоб никто не слышал...
А теперь думаю: хорошо! Встретила человека, замуж вышла. Даньку он сразу усыновил, тот и не знает, что отец не родной. Родной! Самый что ни на есть. Так что ты не терзайся, всё быльём поросло.
Я молчал. Жёлтым песком рассыпался тяжёлый камень в моей душе.
– А что, Лерка, может, приеду в гости, познакомишь нас?
– Не вздумай, Сол! Ни к чему. Ты жил, даже не зная о нём. Я так рада, что мы встретились, что могу тебе сказать: я не держу на тебя зла. Мы такие юные были, такие дураки. Я даже не помню теперь, а я-то тебя любила? Но приезжать к нам не надо. И знакомиться не надо.
Лерка глянула в окно, за которым снова сгущались сумерки.
– Не знаешь, который час? Мне скоро выходить, на моей станции поезд будет в пять утра. Пока, Сол!
Золотыми веснушками отражались лампы в нетронутом Леркой коньяке.
А я смотрел и смотрел в тёмное окно, отрешившись от настоящего. Представлял, как идём со взрослым сыном плечом к плечу, как смотрим хоккей по телевизору, как вдвоём прокладываем лыжню по первому снегу.
Интересно, какой он? Дружили бы с ним? Какие у него глаза – такие же жёлтые, как у его матери? Мне хотелось выскочить вслед за Леркой, пробраться в их квартиру, посмотреть на сына, хоть глазком. Почему я не попросил фотографии? Наверняка в телефоне – сотня.
С трудом оторвавшись от окна, как будто там показывали интересное кино, я вернулся в свой вагон.

* * *
Я ни разу не вспомнил о соседке по купе, свечечкоподобной девушке. На месте её не оказалось, но шубка висела на плечиках. На столе лежали шарики. Два. Чёрный и голубой. Тускло лоснились их бока. Я взял один, другой... Просто мячики непонятно из чего, скорее всего, пластика или резины. Когда я взял их, они были холодны, но быстро нагревались в моей руке. Я вспомнил про третий, розовый. Где же он? Заглянул под столик, пошарил глазами по полкам... Нету. Исчез.
Встала перед глазами Леркина блузка такого же или очень похожего цвета.
Мне хотелось ещё немножко повспоминать, попредставлять Лерку, и я, оставив надежды обнаружить пропажу («Пусть сама разбирается со своими шариками!»), полез на верхнюю полку.
Странно, но один, чёрный шарик, я так и не выпустил из рук; крутил его пальцами, подносил к глазам. Я не спал, но погружался в какую-то кромешную бархатную темноту. Создавалось ощущение, что я проникаю в непроглядный мрак чёрного шара. Тьма сгущалась, её слои наплывали друг на друга, становясь всё гуще, всё плотнее. Но когда стало так черно, как никогда не бывает, где-то далеко впереди забрезжил рассвет. Я увидел себя, сидящего перед телевизором в своей квартире. Пиво, чипсы, плед... Через пять минут – матч Реал-Мадрид – Барселона, и рука уже нащупала ладненький бок пивной банки. Звонок. Отец.
Я нажал на соединение:
– Сынок, – услышал я голос, совсем не похожий на голос отца, – сынок. Сол, помоги мне. Я запутался в верёвках.
Голос исчез.
– Напился, как обычно! Только по пьяни обо мне вспоминает! – разъярился я, отшвырнув телефон.
Тащиться к отцу в квартиру, а может, разыскивать его по собутыльникам, совсем не хотелось.
– Где ты был раньше? Где? Когда ты был нужен мне? – распалялся я, заглушая внутренний голос, который бормотал едва внятно: «Может, правда, ему нужно помочь?»
– А он мне много помогал? – спорил я.
Противясь и заставляя замолкнуть эти тихие, но мешающие мне возражения, я плюхнулся на диван и остервенело щёлкнул замком банки:
– Всё настроение испортил! Вот назло тебе! Посмотрю футбол, а потом! Потом буду спасать.
Отец давно не жил с нами. Он ушёл из дома, когда мне было четыре, не появлялся лет восемь, и я, ничего не зная о нём, вспоминал о его существовании только тогда, когда возникала необходимость в какой-нибудь анкете заполнить графу «Родители», да ещё в мучительные дни перед 23 февраля в ту пору, когда мы в классе готовили открытки папам.
И вдруг мы встретились. Конечно, не случайно, конечно, по настоянию мамы. «Он – твой отец, каким бы ни был» – так себе довод, но я сдался. Я не испытывал к отцу ни неприязни, ни любви, он оставался для меня чужим человеком. Мы встречались с ним раз в полгода, он ни о чём не расспрашивал меня и ни о чём не рассказывал. Потом – универ, и отец исчез из моей жизни так же неожиданно, как и появился. Когда мне исполнилось двадцать два, мама вышла замуж во второй раз и переехала к новому мужу, так что я остался хозяйничать в нашей с ней двушке.
И тогда отец появился вновь.
Он очень изменился за эти годы. Теперь со мной встречался не прежний холодный молчаливый человек, а вечно небритый, в сером старом пиджаке, неприятно пахнущий и очень-очень словоохотливый, слезливо тянущий «сыно-о-ок». Такой отец мне не был нужен тем более, но я подкидывал ему денег то на кроссовки, то на парикмахерскую, хотя точно знал, что эти деньги будут пропиты. В комнате его дружка на полу валялся грязный матрац, на котором иногда отец спал, большую часть времени проводя в гараже. Машину он давно продал, за гараж платил я, каждый раз недоумевая, «почему я должен», и каждый раз утешая себя тем, что деньги невелики.
Он часто говорил, что если б умер, то всех бы освободил; рассуждал о самоубийстве, на полном серьёзе сравнивая и взвешивая, чем смерть в петле лучше, чем смерть от пули. Я, раздражаясь от этих его бесконечных тягомотных разговоров, обрывал:
– А у тебя есть пистолет? Или ружьё?
И он замолкал и только загибал пальцы левой руки, вероятно, продолжая в уме считать плюсы и минусы той или иной смерти.
Поэтому сегодня, привычно вскипев от его слов, я не двинулся с места до тех пор, пока судья не объявил счёт: 3:1. Несмотря на то, что выиграла моя любимая «Барселона», особого удовольствия от матча я не получил, да и пиво показалось мне прокисшим.

Чертыхаясь и кляня свой мягкий характер, в половине двенадцатого я оделся и поволокся к отцовскому дружку. Квартира, как всегда, стояла настежь, никто не обратил на меня никакого внимания, только выглянул из соседней комнаты киргиз, окинув настороженным взглядом. Матрац в углу пустовал, хозяин комнаты храпел на диване.
Встревоженный, но продолжающий оправдываться в собственных глазах, я потащился в гараж, набирая и набирая номер отца и слыша в трубке раз за разом: «Телефон абонента выключен».
На посту дремал знакомый охранник дядя Вася, который увязался за мной следом. Дверь отцовского гаража была заложена изнутри на щеколду, сквозь щель пробивался свет. Я облегчённо выдохнул: «Здесь! Дрыхнет, небось».
Постучал. Тишина была мне ответом. Грязная лохматая собака, появившаяся невесть откуда, по-волчьи задрав морду, завыла. Я снова загрохотал кулаком в металлические ворота гаража, отчасти чтобы не слышать этот жуткий вой. Дядя Вася замахнулся на собаку, но та, отскочив, тянула заунывный скулёж на высокой ноте. Более того, с разных концов ей отвечали другие голоса.
– Вскрывать надо! – проорал дядя Вася. – Погодь грохотать, я за ломом.
Но я продолжал и продолжал колотить в лязгающую дверь под непрерывные собачьи завывания.
Отец с порванной шеей болтался совсем невысоко от пола. Тонкая белая бечёвка впилась в его горло, опутывала руки и плечи. Сухое тело, вываленный наружу язык, выпученные глаза, чуть поодаль – разбитый, видно, выпавший из руки телефон.
Быстро приехавшая Скорая разбавляла ночь синим мигающим светом, полицейский задавал мне какие-то вопросы, а у меня в голове тяжело ворочалось только одно: «Мог успеть. Мог успеть».
И, выплывая из обволакивающей темноты шара, я услышал звонок телефона: «Сол, помоги мне, сынок. Я в верёвках запутался».
Я выскочил из дома, я помчался к гаражам. Задыхаясь, бросил дяде Васе:
– Скорую! Вызовите Скорую!
Я бежал между чужими гаражами, я видел свет, полоской лежащий на земле. Вспомнив, что дверь закрыта изнутри, я развернулся, но дядя Вася не отставал, держа наперевес, как пику, тяжёлый лом. Я выхватил из рук охранника этот лом, блеснувший в темноте. Мы успели. Отец барахтался в верёвках, как пойманная в паутину муха, царапал шею, сдирая петлю. Я обхватил его за ноги, приподнял и держал до тех пор, пока дядя Вася, взгромоздившись на табурет, разрезал бечёвку.
– Сынок, – успел прохрипеть отец, – ты пришёл. Прости меня, сынок.
Что за человек мой отец?! За что ни брался, не получалось. Недотёпа!
– Даже повеситься как следует, не сумел, – заорал я. – Ты что, не мог мне сказать, объяснить?
Меня закрутило, как в стиральной машине, как в бетономешалке... Темнота выплюнула меня, и я ударился бы, если б не упал головой на подушку. На ту самую подушку, что я подложил под щёку, когда крутил в руках непроницаемый чёрный шарик. Эхом отдавались в голове слова: «Прости, сынок».
– Прощаю, отец. Прости и ты меня.
Я сказал это громко, я почти кричал, чтобы отец, где бы он ни был сейчас, услышал меня.
Я вынырнул из мрачной глубины шара. Лицо моё было мокро от слёз.
Сполз с верхней полки. Снегурочка сидела у стола.
– Легче? – спросила она.
– Всё равно не успел.
– Историю никто, самый искусный волшебник не изменит. А если и изменит, только хуже сделает. Ты послушай себя: неужели не легче?
– Водки нет? Пойду у проводницы спрошу. Помянем. Может, после этого полегчает.

* * *
Водки не нашлось, только самогонка, играющая радужными разводами, когда я наливал её в стакан. Я выливал жидкость в рот раз за разом; перехватывало дыхание и стискивало горло, но меня не отпускало.
– Удивила! – укорял я девчонку, сидящую напротив. – Ты знаешь, сколько раз, сколько раз я видел этот сон! Как спасаю его. И что? Что? Мне только хуже! Что я за тормоз, а?! Почему, почему не побежал сразу, почему?!
Белая девушка молчала, только глаза её разгорались всё ярче.
– Хорошо, – наконец произнесла она, словно решившись на что-то. – Будь по-твоему. Второе желание исполнится полностью, но третье, что бы ты ни загадал, не сбудется никогда. Готов?
– Готов! – выпалил я, но тут же поперхнулся, вспомнив невероятный бирюзовый берет. У меня всегда так: слово вылетит, а уж за ним приходит мысль. Вот и сейчас, ещё не угас отзвук в горячке сказанного слова, а я уже вспомнил, вспомнил третье своё желание: «Голубой берет. Любовь». Не сбудется? Как без любви?
А что такое любовь? Существует ли? Хороший вопрос. Может, ещё в чём смысл жизни кто-то сумеет объяснить? Уверен лишь в одном: любовь, она всегда с первого взгляда. Вот увидел и понимаешь: не знаю, как дышать без неё, как ходить, о чём мечтать… Не зря говорят: молния пронзила, током ударило…Вспышка, и твоя жизнь уже не может быть прежней без неё.
И обязательно ощущение, что вы знакомы тысячи лет. Я подозреваю, что так и было. Давным-давно динозаврами ходили рядом и клали головы друг другу на плечи. Я знаю эту морщинку над глазом, потому что она всегда одинаково поднимает в удивлении только одну бровь. Я знаю этот запах, может, мы вообще находим друг друга, как кошки, как собаки – по запаху? И я её нашёл. И сразу потерял. Там я тоже был виноват сам. Кругом, кругом виноват!
Что за странная ночь длиною в три дня? Ночь, когда вылезли наружу все мои ошибки, промахи и грехи.
– Кто ты? – спросил я.
– Снегурочка. Внучка Деда Мороза, почти волшебница.
– Откуда ты знаешь, чего я хочу?
– Ты же написал письмо Деду Морозу? Помнишь, там осталось ещё одно желание.
Я расправил тетрадный листок:
– «Любовь», – прочёл я вслух. – Не сбудется?
– Не знаю… Это желание ты отдал в залог, в ломбард желаний. Может быть, когда-нибудь… Хотя вряд ли. Что обычный ломбард, что ломбард желаний: один раз отнёс – распрощайся.
– Ну и ладно.
Я опять полез на верхнюю полку, и такая усталость навалилась на меня, что не достало сил откинуть одеяло.

* * *
Проводница трясла меня за плечо:
– Мальчики-девочки, просыпаемся потихонечку. Через час Красноярск. Чаёк?
В купе кроме меня никого не было. Серебрилась на вешалке шубка. «Где эту девчонку носит постоянно?» – лениво размышлял я, доставая из сумки бутерброды, завёрнутые отцом в пергаментную бумагу, каждый – отдельно, но всё равно все помятые.
– Ничего-то делать не умеет. Недотёпа, – беззлобно пробурчал я, поправляя торчащие вкривь и вкось помидоры.
Однажды отец позвонил мне поздно вечером, только-только начался матч Реал-Мадрид – Барселона.
– Сыно-о-ок, – как обычно, начал он, но я, увлечённый игрой, кинул ему:
– Приходи, футбол посмотрим.
С тех пор мы жили вдвоём. Иногда отец, как кот, привыкший к бродячей жизни, исчезал, но промежутки между этими исчезновениями становились всё длиннее и длиннее, и всё чаще я заставал его за своим компом, чиркающим на экране линиями, как молниями.
– Дай-ка вспомнить, – шептал он, – дай-ка вспомнить…
И загибал пальцы на руках, беззвучно шевеля губами.
От тех времён, когда он разглагольствовал о смерти, остался лишь тяжёлый, часто повторяющийся сон, в котором я вытаскиваю отца из петли. Почему?
Голубой шар, одиноко покоящийся на столике, засветился, заиграл, заполняя светом всё вокруг. Торжественные ели медленно проплывали за окном, верхушки их утыкались в синее небо. Поезд нёсся по снежной равнине, сверкало солнце. Точно так же расстилаются облака под тобой, когда летишь на самолёте. И там, наверху, за облаками – всегда хорошая погода.
«А почему я не полетел на самолёте, как делал это раньше?» – в который раз подумал я. И эти снега, похожие на кучевые облака, и это синее небо возвращали меня в тот день, что я летел в командировку в тот же город, в который ехал и сейчас.

* * *
В тот раз я купил билет в кассе аэропорта в самую последнюю минуту перед регистрацией. Почему мне приспичило лететь именно этим рейсом, я понял, лишь усевшись на своё место и пристегнув ремни. Рядом, у окна сидела девушка. Не красавица и не дурнушка, не толстая и не худая, не грустная и не весёлая. Может, я не рассмотрел? Серая водолазка, серые глаза, плотно сдвинутые колени обтянуты юбкой в красную клетку. И я влюбился! Вот так сразу, с первого взгляда. Я, болтун и говорун, никак не мог с нею познакомиться, я забыл, как надо знакомиться с девушками. И только пресловутые «курица или рыба» наконец разбудили мой обычный трёп. Имя Сол её не удивило, на мои намёки на «дедушку Саврасова» она, подняв бровь, спросила: «А разве сын художника не умер в детстве, как и его дочки?»
Пристыженный, я не нашёлся, что ответить. Хорошо, что и у неё имечко было под стать моему, единственное в своём роде. Когда она назвала его – Регата – я не нашёл ничего умнее, чем поправить: «Как-как? Регата? Может, Регина?»
Имя «Регата» ей очень шло. Катая его по нёбу, я видел фрегат, стремительный и стройный; я слышал шипение волн под его днищем, бриз касался моей кожи, наполнял паруса.
До сегодняшней поездки я думал, что только в воздухе, в облаках может случиться нечто невероятное, как с нами тогда.
– Браки заключаются на небесах. Давай поженимся, пока мы в небе? – спрашивал я.
– Навеки вместе! – отвечала она.
– Мы повесим табличку на дверь «Солёный фрегат»? – смеялся я. – И назовём сына…
– Иваном, – перебивала она, – хватит нам заковыристых имён.
Мы хохотали.
Сердце моё билось ровно и спокойно, раздувшись, как дирижабль. Вы когда-нибудь наливали воду в резиновый шарик? Вот и моё сердце так же наполнялось любовью, как будто любовь – это нечто материальное, осязаемое, что заполняет сначала твоё сердце, а потом и всё остальное, до самой макушечки.
Это почти что как с Леркой. Нет, лучше, чем с Леркой. Ничто не стояло между нами – ни мой подленький поступок, ни моя юношеская робость. Я мог отдаться любви целиком, без остатка.
Самолёт пошёл на посадку.
– Телефончик оставишь? – просто спросил я.
И она оставила, и я был уверен, что завтра, а может, даже сегодня вечером, я позвоню ей, и мы непременно увидимся. Я так радовался и предвкушал, что потерял, где-то потерял заветный листочек с номером телефона, вырванный ею из записной книжки. Что за растяпа, а?!
Я ничего не знал о ней: где живёт, чем занимается. Я видел только машину, на которой её встречал папа. Но номер я не запомнил, только видел, что машина служебная, с чёрными воинскими номерами. То, что она возвращалась из Москвы, куда летала на каникулы сходить на ВДНХ и в Третьяковку, мне мало помогало, но вернувшись домой, я поплёлся зачем-то в картинную галерею, постоял в зале Саврасова. Что я там надеялся увидеть?
Я давал объявление в газеты «Из рук в руки» и «Всё для вас»: «Отзовись! Где ты?» Тщетно. К горечи потери примешивался страх, что и она, как Лерка когда-то, считает меня подлецом. Ждёт-пождёт, а сказочный принц всего-навсего Сол-растеряша.

* * *
С тех пор я ещё два раза летал в командировку в тот же город, в тот же день, тем же рейсом, как будто если повторить полёт до самых мелочей, события развернутся в точности, как тогда. И только в этот год отчего-то поехал поездом, более двух суток в вагоне.
Постепенно я научился дышать без неё, и часто мечтал, как всё могло бы быть, если бы…если бы…если бы…
И пусть Снегурочка отменила исполнение третьего моего желания. Я исполню его для себя сам. Я снова и снова буду бродить по улицам Красноярска, надеясь встретить её, заглядывая под каждую более-менее голубую шапочку. Я буду поздно возвращаться в гостиницу, как будто стоит мне закрыть за собой дверь, она пройдёт по тем же улицам, по которым совсем недавно слонялся я. Я развешу по всему городу объявления со своим адресом и телефоном. В конце концов, я разыщу воинскую часть, я буду выспрашивать у постовых, у солдат в самоволке, у офицеров. Я найду! Не так много, наверное, в воинской части высоких чинов – отцов взрослых дочерей с загадочным именем Регата. Как я сразу не догадался?
Что там эта девица твердила про ломбард желаний? Ничего, сбудется. Не зря же так светится и сверкает голубой шар, заполняя всё вокруг синим прозрачным светом.
Поезд притормаживал на станции. Вслед за мной на перрон спрыгнула и Снегурочка.
Вдруг в конце перрона в редкой толпе встречающих мелькнул, сливаясь с небом, бирюзово-голубой берет. Я вопрошающе оглянулся на попутчицу.
Впервые улыбнувшись, она махнула мне рукой:
– Беги! Беги к ней! Бонус!
Внезапно поднявшийся вихрь сыпанул мне в глаза снегом, и когда я проморгался, увидел лишь лёгкий парок там, где только что стояла добрая волшебница. Глубоко вздохнув, я двинулся туда, где меня ждало моё третье несбыточное желание.

Галина СМЕЦКАЯ

Родилась в 1961 году в Куйбышеве.
Членства в писательских творческих союзах не имею, в литературных объединениях не состою. Публикации:
– сборник «Несерьезная литература», издательство «Перископ-Волга», г.Волгоград, 2022 г. (рассказ «Незапланированная экскурсия»)
– сборник «Формула смеха», издательство «Перископ-Волга», г.Волгоград, 2022 г. (рассказ «Почтовый ключик»)
ЗВЕЗДНЫЙ ДОЖДЬ

Предновогодним морозным вечером Зоя Юрьевна возвращалась от дочки с зятем. Они попросили взять их четырехлетнего сына на одну ночь к себе. Зоя Юрьевна любила внука, но в силу загруженности на работе редко его видела. Бабушка с внуком шли пешком по вечернему Петербургу, наслаждаясь общением друг с другом.
– Саша, посмотри, какое звездное небо.
Саша задрал кверху голову.
– А звезды не упадут на нас? – со страхом в голосе спросил мальчик.
– Если они начнут падать, то звездный дождь будет нам в радость, – улыбнулась Зоя Юрьевна.
Внук призадумался, затем потянул бабушку за рукав шубы и по-деловому предложил:
– Ба, а давай елку купим.
– Зачем? – удивилась Ба. – Тебя утром заберут, а у вас дома есть елка.
– Ба, а куда тогда у тебя Дед Мороз мне подарок положит?
– Дед Мороз умный, придумает что-нибудь, – подмигнула Зоя Юрьевна Саше.
Вечером, уложив внука спать, она призадумалась. Вот уже четыре года, как не стало ее мужа, и жизнь потеряла краски. Но горе горем, а жить надо. Часы показывали половину одиннадцатого. Елочный базар был за углом. Неся елку домой, она вдруг осознала, что у нее нет ни одной елочной игрушки. Они с мужем всегда отмечали Новый год на даче. Елку, что росла у крыльца, наряжали мишурой и гирляндами. Как было приятно смотреть из окна теплой комнаты на лесную красавицу, сверкающую серебром изморози… Но через мгновение ее лицо просветлело: «Украшу елку, как моя мама в моем детстве: конфетами и орехами».
Дома, двигаясь как можно тише, она установила елку у кроватки Саши. Потом полночи заворачивала пряники, конфеты и орехи в тонкую фольгу, и под утро развесила свои украшения на ветках.
Родители Саши пришли утром, когда мальчик еще спал. Втроем, тихо переговариваясь, они стояли у кроватки Саши, предвкушая, как ребенок, проснувшись, обрадуется елке.
И тут в комнату вихрем влетел кот Бантик и с разбега прыгнул прямо в гущу еловых веток. Елка накренилась и тотчас начала падать прямо на кроватку мальчика. У Зои Юрьевны сердце оборвалось. Но от окончательного падения елку уберегла стена. А вот пряники, конфеты и орехи не удержались на скользких ветках и серебряным потоком хлынули на проснувшегося мальчика.
– Звездный дождь! Мама, звездный дождь! – ликовал ребенок.
– Сынок, звездный дождь – к счастью, – улыбнулась мама побелевшими губами.

ЧУДЕСА ПЕТЕРБУРГСКОЙ НОЧИ

Я в оцепенении стояла у окна и пыталась по мельтешащим осадкам определить, это все еще моросит косой дождь или это уже острые льдинки, которыми декабрьский ветер бросается в окна и стены домов. На улице темно и сыро. Редкий прохожий перебежками, вприпрыжку, подняв воротник и согнувшись крючком, не глядя ни вперед, ни по сторонам, спешит добраться до своего теплого дома. Одна лишь фигура в несуразном распахнутом пальто, скрывающем пол хозяина, обреченно бредет по мостовой. «Будто Ксения блаженная Петербургская, – с тоской подумала я, вспомнив, как мама читала мне перед сном книгу о мифах и легендах Петербурга. – А ведь она действительно лет двести назад именно так и бродила по Петроградской Стороне, помогая страждущим советом да последней корочкой хлеба». И неожиданно для себя самой я, обращаясь к этой неприкаянной фигуре, взмолилась:
– Ксенюшка, милая, помоги мне. Помоги моей маме выздороветь и вернуться ко мне. Я так ее люблю.
И крупные горькие слезы опять брызнули из моих глаз.
Суета прошедшего дня притупила страх и тревогу за маму. А под вечер сердце у меня заныло с новой силой. А ведь ничего не предвещало беды. Всего два дня назад мы с мамой планировали, как встретим праздник, что приготовим, кого пригласим. Выглаженные праздничные одежды, вывешенные на плечики на дверное полотно большой комнаты, все еще дожидаются своего часа. В каминном зеркале отражается наполовину украшенная пушистая зеленая елка. На круглой столешнице старинного стола под старомодным зеленым абажуром высится пирамидка праздничных тарелок, белоснежная скатерть, вынутая из недр прабабушкиного шкафа, аккуратным конвертиком притулилась у растрепанной стопочки моих школьных учебников и тетрадок. Надо бы убрать учебные принадлежности на время каникул, да ноги будто прикручены к полу, а взгляд все выискивает в темноте за окном родной силуэт в беличьей шубке, обвязанный на груди широким бордовым палантином. Вот-вот сейчас из-за угла выйдет мама и помашет рукой: мол, я почти дома, встречай.
Врач сказал, что сегодня день решающий, и что он обязательно позвонит и сообщит о состоянии мамы. Правда, сообщить о состоянии мамы он обещал маминой сестре тете Лене, а она уже в свою очередь пообещала позвонить мне. Утром, когда маму увезла Скорая, тетя Лена настаивала, чтобы я непременно поехала к ним в Купчино, пока мама будет лежать в больнице. Но я наотрез отказалась уезжать из нашей с мамой квартиры. Ну и что из того, что я несовершеннолетняя, я уже вполне самостоятельная девочка и вполне смогу прожить несколько дней одна. А тетка все настаивала и настаивала на переезде, словно знала гораздо больше, чем я, словно уже смирилась с поворотом наших с мамой судеб и этим несказанно меня волновала.
Нет, я даже мыслей не допускала, что мама не выздоровеет, что никогда не скажет утром: «Галчонок, ты моя соня-засоня, солнышко уже в гостях, а ты гостей не встречаешь, а еще называешься воспитанной девочкой». На что я непременно отвечала: «Мама, приличные солнышки не приводят с собой в гости дождь и ветер». Потом мы обнимались, мама своей длинной челкой щекотала мои щеки, целуя в носик, а я каждый раз млела от запаха маминых духов вперемешку с кофе, корицей и еще от чего-то очень родного и безмятежного.
Нет, это не должно закончиться, вот так внезапно и навсегда. «Нет, не закончится», – я даже притопнула ногой и снова стала вглядываться в сумрак зимнего вечера, плавно переходящий в злую темную ночь. Фигуры в несуразном одеянии уже не было, а неутомимый ветер по-прежнему закручивал на свои невидимые веретена то ли мелкие капли, то ли хрустящие осколки льда. Слезы градом лились из глаз, словно ветер-злодей кинул пригоршню снега прямо мне в лицо, и растаявшие снежинки стекали по моим щекам и носу, капая на свитер. Я перевела взгляд с темной пустынной улицы на оконное стекло и вдруг отчетливо увидела в оконном отражении родное лицо. Мама, моя мама стояла у камина и улыбалась. И все в комнате было по-прежнему: и стол, заваленный праздничной утварью, и шкаф с приоткрытой зеркальной дверцей, и ширма, задвинутая в угол по случаю намечающегося застолья. А комната преобразилась, стала шире, светлее и уютнее – там, у камина, стояла моя улыбающаяся мама. Все еще не смея двинуться с места, я, стараясь не дышать, медленно повернула голову к камину. От слез, застилавших видение, мамино лицо было как в тумане, но я ясно видела родную улыбку и порывисто шагнула навстречу этой улыбке. В то же самое мгновение я осознала, что это просто портрет. Это осознание накатило на меня всей мощью вселенского горя. Это только портрет. А мама? Неужели? Я ничего вокруг не видела, звуки ускользали, и я почти перестала дышать; как гром, прогремела трель телефонного звонка.
– Галочка, детка, мама вышла из комы! Доктор разрешил недолгое посещение. Галочка, ты слышишь меня, Галя?
Голос тети Лены, так схожий с голосом мамы, будто с небес разливался теплом, заполняя все клеточки моего окаменевшего тела.
– Спасибо, Ксенюшка, спасибо, милая. Спасибо тебе. Ты подарила мне целый мир счастья! – звонко закричала я в трубку ничего не понимающей тетке.


Анастасия АФОНИНА

Я впервые взялась за прозу еще в младшей школе. Чем старше становлюсь, тем сильнее понимаю, что писательство для меня – это не просто хобби. В своих рукописях я всегда стремлюсь вложить первозданный свет, который смог бы разжечь искры в сердцах читателей, побуждая желание жить. Я верю, что из-под пера счастливого человека рождается волшебство, способное исцелять и вдохновлять. В 2023 году я опубликовала свой первый масштабный роман «Геном дракона», а в 2024 году мир познакомился с моим вторым трудом — великолепным юмористическим приключением «Оконце в Навь». Люблю писать в жанре фэнтези, шагая в неизведанные дали.
ШТОРЫ С ОРНАМЕНТОМ СЧАСТЬЯ

Золото осени озарило утро. Обычно в наших краях середина сентября приносила мягкое тепло, сохраняющее воспоминания о беззаботном летнем времени, однако в этом году погода явно капризничала. Еще вчера с хмурого неба, все глубже одетого в тяжелые облака, падал холодный дождь, а сегодня, в это ясное воскресенье, из-за горизонта выглянуло большое румяное солнце.
Меня разбудили волшебные ароматы с кухни. Вскоре мы с женой Катей и нашим 2,5-летним сыном Илюшей собрались за завтраком. В качестве последнего штриха хозяйки передо мной предстала любимая чашка с крепким кофе, после чего Катя порхнула по соседству и с воодушевлением погрузилась в разговор о замене ветхой мебели, благоустройстве квартиры и оформлении комнат в современном стиле. Каждое ее слово сопровождалось презентацией на смартфоне, где сверкающие картинки из интернет-магазина знакомили со всякими, несомненно, важными для каждой женщины мелочами, такими как новые шторы. Когда Илюша позавтракал, Катя одела его на прогулку. В выходные я старался проводить больше времени с ребенком, позволяя жене заняться тем, чем она хочет. Возможно, в этом и заключался один из простых секретов нашей счастливой семейной жизни. Не оставаясь в стороне, я тоже оделся и вышел на улицу вместе с сыном.
Легкие перышки листьев медленно падали с деревьев. До самого парка сын с задором шагал по этому красочному шуршащему ковру. Когда Илюша заметил детскую площадку, он побежал вприпрыжку и вскоре стал участником игры. Я же, устроившись на скамейке, наблюдал за тем, как ловко сын взбирается на палубу корабля, как смело скатывается с горки и как ловко ловит мяч.
Вдруг мое внимание привлек странный скрежет, сопровождаемый характерным шарканьем. Ко мне неторопливо приближался старик, постукивая перед собой наконечником трости для незрячих. Он нащупал скамейку и, не видя оставленный кем-то бумажный стаканчик из-под кофе, повернулся спиной, чтобы сесть. Я придержал старика за локоть, после чего убрал и отправил стаканчик в мусорное ведро, извиняясь перед незнакомцем и комментируя свои действия. Ну, не совсем незнакомцем. Этого человека я видел в парке постоянно, хотя не был знаком с ним лично. Старик сердечно поблагодарил меня, натянул уютный шарф до ушей и устроился удобнее. Его глаза были закрыты, но на морщинистом и слегка обветренном лице сияла светлая улыбка.
– Вчера лил дождь, что и на улицу не выйти, а сегодня, о, как же тепло. В воздухе витает свежесть. Город шумит по-особому. Все вокруг дышит жизнью. Такие мгновения легко теряются в рутине и незаслуженно остаются незамеченными, – старик проговорил слова тихим и искренним голосом, словно боялся нарушить хрупкое спокойствие.
Его мысли напомнили о том, как важно ценить каждый новый день. Я лаконично согласился, наблюдая за Илюшей. Совершенно непроизвольно я сделал долгий, глубокий вздох. Моя реакция развеселила старика, и он мягко поинтересовался тем, что же может беспокоить в такой погожий день.
– Шторы, – ответил я.
И не странно ли? В моей жизни происходило множество значимых событий. Завтра ожидается звонок с работы, в котором озвучат решение по поводу моего перевода на новую должность. Катя, находясь в декрете, увлеклась изготовлением изделий из гипса. После полугодовой подготовки она наконец нашла заказчика и отправила ему первую партию товара. Однако посылка задерживается уже пятый день. У Илюши с понедельника – первый выход в детский сад. Здание находилось на капитальном ремонте вплоть до середины сентября, и теперь оно дружелюбно распахнуло свои двери. О возможных трудностях адаптации я был наслышан от коллег. От брата тоже не шло вестей, а сегодня у него операция на колено. Отчего же шторы – это первое, что пришло на ум?
– А что, собственно, не так со шторами? – с доброй любознательностью последовало от старика.
И я решил рассказать ему о том, что полгода назад мой дед покинул этот мир, оставив нашей семье в наследство квартиру. Ранее мы пользовались съемным жильем. Финансовое состояние пока не позволяло ввязываться в ипотеку. Эта квартира стала отражением ушедшей эпохи: от старинных обоев с цветочными узорами до массивной мебели. Там сохранились военные письма деда, пожелтевшие от времени, и фотографии, запечатлевшие его юность, когда жизнь была полна надежд. Гостиную украшали картины, изображавшие самолет, который дед пилотировал над Донецком. Моего собеседника заинтересовала эта история, и я охотно поделился своими воспоминаниями. Катя бережно относилась к наследию деда и глубоко чтила его память, но состояние квартиры, к сожалению, давно требовало ремонта. Мы решили первым делом обновить кухню – место, где часто собиралась наша семья.
– У Кати все мечты – о новых шторах, – усмехнулся я. – То оттенок не такой, как на картинке, то ткань слишком плотная, то цена кусается.
– Люди должны о чем-то мечтать, – мягко молвил старик. – Мечты не всегда возносятся к вершинам грандиозных планов. Порой достаточно чего-то приземленного. Например, чашки горячего чая в дождливый вечер. На самом деле мечты – как звезды на безмерном небосводе: одни сияют ярко, а другие далеки и еле видимы, но все они освещают наш путь. Пока в нашем сердце есть мечта, жива и надежда. Кто знает, возможно, та долгожданная покупка штор подарит твоей супруге настоящее счастье.
– А у вас есть мечта? – речь тронула меня, и я захотел узнать ответ.
– Моя мечта давно осуществилась, когда окончилась война в 2025-м, – старик сунул руку за пазуху, достал из внутреннего кармана пуховика сложенный пополам лист и вручил его мне. – Возьми на память. Это миг, запечатлевший ту самую надежду.
Я принял подарок и глянул на сына. Илюша толпился на палубе деревянного корабля среди других ребят, а старшие сверстники галдели и резвились, не замечая его. Илья сделал два шага назад. Я подскочил со скамейки, подбежал к сыну, подхватил его и с облегчением опустил на землю. «Не подходи к краю!» – с беспокойством предупредил я. Илюша жалобно попросил водички, чем застал меня врасплох, ведь бутылка осталась дома. Уже на полпути к Кате я вспомнил о старике и развернул лист...
В моих руках находилась потертая фотография. На фоне самолета стояли крепкие молодые парни в военном обмундировании. Я узнал среди них деда. Его выразительное лицо словно светило из прошлого. Рядом с ним стоял недавний знакомый с дерзким и уверенным взглядом. Глядя на них, я осознал, что за каждой улыбкой скрывается глубокая история о смелости, потерях и невыразимой любви к жизни. Интересно, о чем они разговаривали, когда делали этот снимок? Я перевернул фотографию и обнаружил надпись: «Верь в лучшее, и все будет хорошо!»


Наталья СЕМЕНОВА

Мне 57 лет, педагог. Пишу для детей и о детях, о мире животных рассказы и стихи. Конечно, тема любви, прощения и дружбы, человеческих судеб мне так же близка. Мои рассказы печатались в чеченском журнале «Нана», альманахе «Все будет хорошо», педагогических сборниках. Представляю мой любимый рождественский рассказ «До самого неба».
ДО САМОГО НЕБА

Утро этого дня началось с того, что Альбиночка заплакала. Дело в том, что вечером потерялись все её резиночки и новая заколочка для волос – яркая блестящая кошечка с глазками-стразиками. Она её выбрала в магазине с мамой, потому что это кошечка. Еще вечером заколочка лежала в красивой розовой шкатулочке, что подарил в прошлом году папа, когда был Дедом Морозом. И вот теперь заколочка таинственно исчезла. Нахмурив бровки, встряхивая белыми кудряшками, Аля пыталась выжать из себя слезки. Но так хорошо, как это умела делать Дина, у нее не получалось. Динара была старшей дочкой в семье, и опыта у неё было больше. Она появилась в семье раньше Альбиночки и еще раньше Миланки. Поэтому Динара умела плакать, да так, что папочка с мамочкой верили, что слезки настоящие. Но Альбиночка так не умела. А ведь сейчас ей было обидно и хотелось плакать не меньше, чем когда у Дины лопнул большой шар-дельфин: тогда ей купили целых два шарика взамен, чтобы не огорчалась. А на даче маминой подруги, где «солнца больше, чем в городе, и большая собака», она, как специально, прищемила палец воротами. «А кто так делает, разве так можно?» – «Думать надо было!» И ей, «чуду из пруда», сочувствовали все. Даже эта вредная собака, которая её понимала, потому что «умная и сама недавно долго лечилась». А «еще несмышленая» Милашка («Радость ты мамина, как на папу похожа!») гладила эту плаксу по головке и целовала в щечку. Так и улетела Динарка («Бедная ты наша рёвушка-коровушка») к бабуле с дедулей со своим больным пальчиком. И этот палец болел у нее почти до осени, сколько бы его бабушка ни целовала каждую минуту. Вообще, Альбинке лето «там, где солнце живет даже в мандаринах», не очень понравилось. Пусть там и папины корни, его-то там нет. Как и летом на чужой даче, потому что «нет денег – нет подарков», а без папы всё равно грустно. Еще лето на даче – это когда комары кусают ночью в щеку или попу, даже если сетка на окне и дорогая мазь, чтобы не кусали. Тогда на коже появляются красные пятна, и получается больно и не очень красиво. А Альбиночка очень хотела быть красивой.
– Ты же принцесса, должна быть аккуратной. Ты же хочешь быть красавицей?! – успокаивала мамочка, собирая растрепавшиеся волосы в хвостик. – И папа сказал, чтобы ты съела кашу и убрала волосы. Давай, не капризничай!
Аля, сжавшись ежиком, стала подрагивать плечами, как колючий комочек.
– Что ты дуешься? Лопнешь, как шарик! – подшучивала мама, расчесывая волосы дочки, не боясь уколоться. – Найдем мы твою кошечку!
Аля резко отвернула голову, вырвавшись из маминых рук, и белые кудряшки вернулись на свое место, закрывая влажные голубые глаза.
– Хорошо, что у тебя добрая сестричка. Поделилась заколочками, – не замечая колючести дочки, продолжала нежно ворковать мамулечка.
Динара, довольная похвалой, нагнулась так, чтобы заглянуть в лицо младшей сестричке. Ее упругая челка цвета шоколадного мороженого весело закачалась, резиночка с голубой бабочкой блеснула яркой искоркой, и Динара показала сестричке язык. И вот тогда Аля заплакала горячо и громко. А главное – надолго и по-настоящему!
– Эдик! Ну что ты ругаешься? Я совершенно не понимаю, что происходит! Она плачет всё утро, и я не могу ее успокоить!
Мамочка оправдывалась, вздыхая, растерянно поглядывая на дочку, доставая градусник с бегающими циферками в маленьком окошке:
– Может, у нее температура?
– У нее каприз! С ней надо жестко! Ты разбаловала детей! Теперь справиться не можешь! – ругал папа мамочку за отсутствие у нее твердого характера. И ругал уже не первый раз. Так горячо, как его ругает бабушка за то, что он курит и почти не двигается целый день, сидя в своей машине.
– Эдик! У нее температура! Она заболела!
– Я скоро приеду!
– Осторожно, дорогой! Скользкая дорога!
А дорога с утра была действительно скользкая. Дождь со снегом испортили весь день горожан и настроение Раисы Васильевны. Она, заслуженная пенсионерка, рассчитывала не только на хорошую погоду. Вот, к примеру, вчера – на качественное обслуживание со стороны работников почты. Но за весь день ей так и не принесли пенсию на дом, и теперь она кипела от ярости, не желая терпеть такое неуважение к пенсионерам в ее конкретном лице! Она ложилась спать с боевым настроем, проговаривая пламенную речь, направленную на борьбу с безответственностью государственных работников. Но утром собралась не очень скоро – беспокоили больные ноги и подскочившее давление. Это не удивительно: зимой снег с дождем – явление, весьма неприятное для здоровья. И вот, когда за стеной раздался плач ребенка, заставший ее почти в дверях, Раиса Васильевна поняла: давление сегодня не получится сбить.
Оставшись дома, она долгое время следила за временем, успокаивая каплями расшатанные нервы, но так и не дождалась окончания плача. Несоблюдение ее личного покоя, неуважительное отношение к ее каждодневным требованиям тишины и порядка стабильно доводили Раису Васильевну почти до сердечных приступов. Тревожная обстановка и шум за стеной даже ее кота выводили из равновесия. Он стал нервным, выказывая недовольство, писая на коврик в ванной. А она, дежурная по подъезду, была обязана, имела право и все законные основания следить за порядком. Но вот уже несколько лет никак не могла приучить соседей к соблюдению общественного порядка: отца этого многодетного семейства – ставить машину в положенном месте, мать – гулять с детьми в отведенных для детей местах, не шуметь, громко здороваться, оплатить кодовый замок подъезда и не стучать общей входной дверью, когда затаскивается коляска. И главное, не оставлять на общей площадке эти грязные коляски и велосипеды, потому что пожарные не смогут пройти, если случится пожар.
Вот и сейчас о покое и тишине в подъезде никто не задумывался, успокаивать ребенка не собирался, несмотря на стуки в стенку специально для этого приготовленным молоточком. Зафиксировав время нарушения тишины, дежурная по подъезду Раиса Васильевна, пенсионерка и заслуженный работник образования, вышла из квартиры с намерением поставить все точки над «i».

Судьба. Фигура, важная в жизни каждого живого существа, без нее – никуда! Она – как дежурный по подъезду в жизни человека, даже больше. В ее власти многое изменить, она не жалуется в ЖЭК, не пишет писем в органы защиты населения, она все решает САМА. Стучи-не стучи молоточком, она всё равно сделает всё по своим правилам. Даже если ты не согласен с ее решением. Конечно, можно было бы указать ей на несовершенство намеченного плана, опротестовать принятые решения, поспорить с ней самой и потребовать все изменить в своей жизни. Но куда идти? Кому жаловаться, теребя в руках написанную ночами аккуратным каллиграфическим почерком жалобу? Да и как она выглядит? Личные фантазии могут вырисовывать ее образ по своему усмотрению. Может, это ангел с крыльями или вредная морщинистая старуха? Или вообще – собака, ставшая у вашей двери, а вы не прошли мимо, потому что дети верят в ваше доброе сердце. А она потом спасет детям жизнь, потому что плита на даче загорится, а вас не будет рядом. Или случайный человек, прошедший мимо и нечаянно вас толкнувший. Вот вы его сейчас гневно отчитываете, а скоро будете точно знать размер его обуви, варить ему борщ, терпеть его храп и каждый Новый год тщательно выбирать ему подарок. Этого никто не знает. С судьбою в этом смысле сложно. А вот человек – существо земное, сделанное из крови и плоти. Его можно описать вполне простыми словами. К примеру, пенсионерка из квартиры №52: пожилая женщина, хной выкрашенные редкие седые волосы, тонкие губы, взгляд-локатор, степенная походка, как у гусыни, старенькое пальто. Она на Новый год давно никому не покупает подарков, содержит кота, важничает от факта сотрудничества с участковым и знает точно, на кого и куда жаловаться за несоблюдение, невыполнение, непослушание…
И вот теперь, в декабрьский дождливый день тот, кто чаще всех выслушивал её нравоучительные жалобы, бежал сейчас домой: пахнущий дымом сигарет и бензином, в тренировочных штанах с вытянутыми коленками. Молодой человек кавказской внешности. Сорвавшись с работы, припарковав машину у подъезда своего дома, рискуя опять обнаружить свежую царапину на дверях, летел стрелой на третий этаж своего дома.
В это время несколько Судеб сели вместе попить чайку, столкнув на лестничной площадке каждого из участников истории под названием «жизнь».
– Осторожнее! Это же просто безобразие!
– Извините! Я спешу!
– Мне не нужны ваши извинения! Я, между прочим, к вам иду!
– Дайте пройти! Пропустите!
– Это неуважение! Ваши дети опять кричат, а у меня давление!
– Да идите Вы! – мужчина резко толкнул возмущенную соседку, личное пространство которой не давало ему прохода, и ворвался в дверь квартиры, которую он оплачивал на свои законно и незаконно заработанные деньги.
– Мерзавец! Понаехали тут! – сиреной без мигалки взвыла Раиса Васильевна, её палец прилип к звонку двери вражеских соседей, но дверь не открывали. Прозвонив так несколько минут и не добившись своего, возмущенная женщина отправилась на почту, не чувствуя больных ног, на время отложив карательные меры с беспределом соседей.
– Папочка! Папа! К нам Баба Яга стучала! Это она? Да? И звонит она?
Динарочка и Альбиночка плакали, крепко обняв папочку за ноги. Не отрываясь, прилипли, как опята к пню, не давая раздеться спокойно. А Милашка прятала свои черные глазки, уткнувшись в плечо мамочки.
– Всё, всё! Яга ушла, уковыляла в свою сказку, в свою избушку! Хватит плакать! – папа снял мокрую куртку, и в коридоре запахло сигаретами.
– Опять курил? – по-взрослому строго спросила Динара, перестав плакать, копируя бабушку по папиной линии. Бабушка Софья имела право так спрашивать.
– Скоро врач приедет, а они все плачут, – сокрушалась мамочка.
– Дети, отойдите, я мокрый весь! Достала эта дождливая зима! – раздраженно процедил сквозь зубы папа, и это означало: «Скорей бы лето, потому что тогда можно купить билеты на самолет и отправить к родителям жену с детьми до самой осени туда, «где его родина, где растут его корни», как сказал дедушка (а это неправда, у папы в ногах корней нет – они проверяли). Где стоят горы – выше, чем Кремль на Красной площади, растут вкусные мандарины и всегда тепло, даже зимой, не как в Москве. А летом – «вообще рай»!
И хотя папа родился в столице, все говорят, что он родом из другой стороны. И Баба Яга так всегда говорит и почему-то за это царапает его машину, только его. Хотя, что ее царапать, она и так вся в шрамах, потому что папа учит взрослых людей сидеть за рулем. А они не умеют и машину «раздолбили». Это только на родине папы все умеют водить машину с детства, как говорит папочка. С раннего детства. Оказывается, папа тоже был маленьким. Этот факт подтверждают фотографии семейного альбома, где пупс в шапочке, сидящий в коляске, по словам бабушки, – папа, а через три страницы на своих ножках он стоит в песочнице с игрушечным настоящим КАМАЗом! Уже тогда он готовился стать водителем, но бабушка этого не знала и мечтала сделать из него «приличного человека». Даже подарила в школе учителю английского языка полбарана, но на папин иностранный язык это не повлияло, и теперь у него в английском – большое черное пятно. Потому что у папы «упрямый характер», как у целого барана, но это оказалось даже хорошо, потому что тогда бы у них не было мамы. Папа оказался непослушным «непонятно в кого» и поэтому полюбил против воли бабушки с дедушкой мамочку – самую лучшую на свете. И вот тогда волшебным образом появилась Динарочка и всех помирила, и даже была на свадьбе – самой красивой на Кавказе. Она сидела весь день на руках счастливых дедушки с бабушкой в красивом платье и памперсах и говорит, что помнит, как это было здорово. От этого факта старшая сестричка Динара чувствовала себя важной особой. И Аля расстраивалась, почему не ее аист принес первой, потому что быть на свадьбе в красивом платье – это мечта каждой девочки.
Но сейчас Альбиночка была довольна: папа держал её на руках. Почти довольна. Она продолжала всхлипывать в его плечо, расстраиваясь до температуры, и все из-за того, что пообещала ему еще недавно – утром (это когда уже пропала резиночка- кошечка) – не капризничать за завтраком, а сама закапризничала. Почти случайно. А теперь родители решили, что она заболела и даже вызвали врача. Было немного стыдно и страшно, потому что вроде как обманула. Но зато папа, покачиваясь, держал ее, Альбиночку, на руках и трогал ее лобик. Нежно гладя золотые кудряшки, шептал на ушко:
– Бусинка, Беляночка, ну что ты? Не плачь, солнышко моё. Радость моя. Красавица ты моя. Смотри, какая ты, всю красоту испортила. Где наши глазки? Ну что ты… Сопельки, вон, потекли. Дай уберу. Моя, моя девочка. Папина красавица. Любимая моя. Не плачь. Куплю я тебе новую заколочку! Хоть с кошкой, хоть с кем!
– Может, она живого котенка хочет?
– Наташ! Блин! Сколько можно! Нам еще кошек в доме не хватало!
– Не ругайся при детях. Что ты, в самом деле.
– А ты не доставай. Что же с ней? Где эта врач? Дина, не вертись под ногами! Не показывай Альбине язык! Положи тарелку на кухню. Молодец, вижу – съела кашу!
Это была жестокая неправда. Дине съесть кашу помог фикус («Детям надо хоть за кем-то ухаживать!»), но мама увидеть это не успела, потому что в дверь позвонили. Альбина вскрикнула и заплакала от страха:
– Баба Яга!!!
Но это был детский врач. Что тоже не очень радовало.
Раиса Васильевна – Баба Яга в детском представлении – в тот день всё же выполнила одну из самых любимых своих ролей: ей удалось под закрытие на обед почтового отделения стать последним клиентом. Нет, она не торопила других, она стойко выдерживала чужие глупые вопросы, тормозящие процесс движения очереди. Она не скандалила, молча наблюдая, как оператор Оля нервно ошибается, набирая сотни цифр чужих платежек. Оператор уже предвидела развитие сюжета и покрылась красными пятнами от волнения. Что ж, это Раисе Васильевне было даже приятно. А потом начались долгие её тридцать минут выяснения, разборок, вопросов, скандала: «Позовите старшую…Я ждала вчера весь день…Это безобразие, я напишу жалобу, кто ответственный?..» Потом долгое время оплачивала счета: искала очки, деньги, непредвиденные ошибки в платежке. «И не надо так нервничать, господа! Ну и что, что скоро обед?.. Я ждала и никого не торопила…Позовите, наконец, старшую, эта оператор не умеет работать…» И так далее.
Под раздраженные взгляды оставшихся до «После обеда!» людей Раиса Васильевна, заслуженный работник образования, в последний раз вышла из почтового отделения и направилась степенной походкой к дому, в котором прожила всего пять лет, успев стать важной персоной в борьбе за нравственность и порядок своего подъезда.
В это время Судьба Раисы Васильевны, сделав большой глоток остывшего чая, поставила на стол чашку, грустно улыбнулась соседке и тихо прошептала: «Пора».
Страх. Всеобъемлющий, сковавший всё тело, пронзивший мозг старой женщины, возник вдруг из ниоткуда. Кашель, глухой и тяжелый, не давал дышать. С ним пришла боль в груди. Такая острая и горячая, что женщина не могла ступить шагу. Хватаясь за перила, она с ужасом пыталась понять, что происходит. Тело не слушалось, страх подкашивал и без того больные ноги. «Помоги… помогите…» Тишина подъезда, за которую она так боролась все эти годы с первых дней своего заселения, вдруг стала ненавистной, пугающей, угрожающей. Её никто не слышал. Она судорожно искала помощи. Слова не получалось произнести вслух: «Хоть кто-нибудь… пожалуйста… Кто, кто это? Скорее…» С верхнего этажа на огромных белых крыльях летел ей навстречу Ангел-спаситель. Склонившись над ее лицом, пахнул сигаретами и бензином. До слуха теряющей сознание женщины доносились глухие слова, растворяющиеся в пространстве сырого подъезда:
– Наташа! Наташа! Скорее! Сюда! Звони в Скорую!!!
– Раиса Васильевна… Вы меня слышите?
«Как его зовут? Эй, как тебя там…» – женщина хотела протянуть руку своему спасителю.
– Лежите, не надо волноваться… Вы в больнице. Вам сделали укол. Не волнуйтесь. Кому я могу позвонить? У вас есть родные?
Раиса Васильевна сжала синие губы, закрыла глаза, ставшие влажными.
– Ну что вы, не надо… Всё будет хорошо, – он взял ее руку, сжал холодную ладонь, – Вы не волнуйтесь. У Вас есть дети?
– Дочь…– прошептала она почти беззвучно.
– Как ей позвонить?
Раиса Васильевна отрицательно покачала головой. Потом вдруг разволновалась, тяжело задышала.
– Что? Что Вы хотели сказать? Не волнуйтесь, я по губам пойму…
– Кот… у меня кот…
– Кто? А, понял, понял, у вас кот. Хорошо, с ним всё будет хорошо. У Вас всё будет хорошо.
Женщина тихо заплакала, глядя на человека, имени которого она, оказывается, сейчас не помнила. Она попыталась приподняться к нему, беспомощно сжимая молодую сильную руку.
– Что? Что? – он наклонился над ее лицом. – Лежите, Вам нельзя...
Раиса Васильевна нашла последние силы в себе и тихо прошептала на ухо молодому человеку:
– Простите меня… Спасибо…

* * *
– Наташа, как девочки? Спят? Нет, не всё хорошо. Она умерла. Так, спокойно! Да, сердце. Послушай. Некогда причитать. Нам надо всё сделать, как положено. Подготовиться к похоронам, я сейчас займусь этим. Кажется, дочь у нее есть, но скорее всего, это теперь наша задача. Да, по ходу подготовь там место, лоток и всё такое. Тебе виднее, что. Зачем? А! У неё, оказывается, кот есть. Так что у нас будет животное в доме. Как ты хотела. Ничего, переживу. Я ей обещал…
– Динарочка, Дина, ты спишь? – Альбиночка очень хотела в туалет и боялась опустить ноги: там, под кроватью, ночью обязательно должен жить страшный крокодил. Но Дина смотрела красочный сон и не хотела просыпаться.
– Мама… – прошептала Аля, но мама с папой разговаривали на кухне и не слышали ребенка. Девочка потерпела-потерпела, собралась с духом и быстро соскочила с розового покрывала. Крокодил за ноги укусить ее не успел, и она за секунду оказалась в коридоре, у двери туалета. Остановилась. Соседняя дверь на кухню, где разговаривали родители, была приоткрыта. Любопытство остановило ребенка. Она почувствовала, что там происходит что-то загадочное, может, даже волшебство, потому что горела свеча и в полумраке любимые мамочка с папочкой разговаривали шепотом. Альбиночка тихо, как шпион, невидимой тенью на цыпочках пробралась к дверному проему. Волнение щекотало горло, она боялась дышать, вслушиваясь, вглядываясь…
– Наташ, налей мне чаю. М-м-м… Как же я устал. Погладь мне голову. Ой, как хорошо. У тебя волшебные руки. Ты сама волшебная.
– Эдик, что ты...
– Не, ты чудо. Ты даже не знаешь, как мне повезло.
– Не смущай меня…
– Красавица. Я нашел самую лучшую.
– Если бы…
– Не спорь, мне виднее. Подожди, сейчас…
Папочка посадил мамулю рядышком с собой, протянул руку к ее голове и нежным движением освободил мамины волосы от заколки. Мягкие золотые кудри упали на её плечи, а те, что не хотели пружиниться и расплетаться, он расправлял пальцами, любуясь в мягком огоньке свечи их золотистыми оттенками. Они молчали в этой волшебной ночной тишине, глядя в глаза друг другу, пока папочка не прошептал нежно, как настоящий сказочный принц:
– Ты у меня совершенная красавица. Я тебя обожаю.
Сердце девочки замерло, она забыла, зачем убежала босиком ночью из темной детской. Она вдруг бросилась обратно в комнатку, открыла розовую шкатулочку, что подарил папочка, когда был Дедом Морозом. Маленькими пальчиками скоро и без сомнений собрала все запасы заколочек и резиночек. На миг остановилась – нет, Динара не проснулась. Подняла тяжелый матрас и быстро спрятала в тайное место почти все свое детское добро, которым когда-то дорожила. Лишь на секунду задумалась, когда рассматривала любимую заколочку со стразиками в виде кошечки. Но поджала губки и резко бросила ее под кровать, далеко в угол, в пасть страшного крокодила.

Прошло несколько дней. Рыжий кот по новому имени Ромашка за ночь выспался и вылез из кошачьего персонального домика. Только что купленного, уютного, с бантиком голубого цвета. Пописал в лоточек, потому что оказался ужасно умным и чистоплотным, как сказал папа. Поел и затеял игру, нырнув за неуловимым мячиком под детскую кровать. Он долго там возился и вдруг возбужденно, радостно выбежал, играя блестящим предметом.
– Смотри, Бусинка! Твоя заколочка нашлась! – удивилась мамочка. – Какой кот волшебный! Где он ее нашел? Может, он уговорит тебя и косичку заплести? Ромашка, веди Альбиночку сюда!
Дочка не стала спорить. Она весело подбежала к маме, держа расческу с красивой феечкой на ручке.
– Ой, подожди! – она вдруг остановилась, нагнулась к коту и тихо прошептала ему на ушко: «Ты мой любимый котик».
– Ты с ним разговариваешь? И он тебя понимает? – удивилась мама Наташа. – И что ты ему сказала, если не секрет?
– Не секрет, мамочка. Я сказала, что очень, очень счастлива.
– Очень? А как – очень?
– Высоко, до потолка, до самого неба! – и, подпрыгнув, Альбиночка вскинула тоненькие руки высоко вверх над головой. Кудряшки ее волос золотыми пружинками взлетели вместе с ней и мягко упали на её плечи. Мама усадила дочку.
– Сейчас мы прическу сделаем, как у принцессы. Папе понравится. Скажи, Бусинка… А ты будешь счастлива, если у тебя будет братишка?
– Братик? Да, очень. Очень! И его принесет аист? Когда?
– В следующем году.
– А он будет чей? Твой или папин?
– В смысле?
– Его корни, родина будет твоя или папина?
– Разве это важно? Он будет наш, общий. Мамин и папин. Твой и сестренок.
– Так это еще лучше! – обрадовалась Альбиночка. – Общий – это же здорово! Мамочка, а как мы его назовем?
– Еще не знаю, доча. Еще не знаю. Придумаем, правда? Лишь бы он появился, – улыбнулась мамочка, глядя в окошко.
А за окном уже наступила зима. Падал настоящий Рождественский снег. Он мягко ложился на землю, не успевая растаять, превращая серые цвета зимнего города в волшебные – белые, играющие искорками радужных снежинок, восхищая блеском, как на заколочке со стразиками. Хотелось, чтобы он так и остался лежать на всех улицах до самой Красной площади, до гор, что выше Кремля, делая мир белым и чистым. До самого Нового года и дальше. До того года, когда на свет родится мальчик. Общий мальчик, пускай пока без имени. Только бы он появился на этом белом свете. И верилось, что настанет год, когда все люди будут очень-очень счастливы. Прямо до потолка, до самого неба!


Мария МОНАХОВА

Родилась и выросла в Москве. Современный писатель-прозаик. Закончила МИСиС, юридический факультет, МГУ им. Ломоносова, специальность – перевод с французского языка. Уже во взрослом возрасте поступила в МГУ на факультет журналистики. Финалист литературного конкурса « Четыре сезона жизни»; колумнист «Сноб»; произведения включены в сборник Русского литературного центра «Современные записки»; в сборник «Дневник сердца» издательство Перископ-Волга. Произведения Марии включены в сборник «Про замерший мир», автор книги «Компас в океане жизни».

БОЛЬШОЙ МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ

Метафора страха

Кухня маленькая, уютная, везде можно дотянуться рукой, приятный бонус. Кругом коробки, хаотично – ложки, баночки, контейнеры. Принц устало берет одну, начинает складывать вещи. Длинные волосы собраны в хвост, вид неопрятный, футболка с надписью «Я все могу». Дождь вяло постукивает по стеклу. Роза грустно смотрит сквозь сито капель.
– Надо пересобрать реальность заново, ты обещал.
– Ничего я не обещал, я не помню никаких обещаний, ты вечно коверкаешь слова, ищешь смыслы; иногда чашка кофе – просто чашка кофе.
– Нет, у нас были договоренности, вспомни, любовь рождается в честности, это требует сил и… – не закончила.
– Да знаю, знаю я, – раздраженно ответил принц. Она утомляла, но сделать ничего не мог, только злиться, колоться, прятаться в себя. Бессмыслица в своей сути.
– Мы решили, что у нас свой путь. Мы были, МЫ – всегда, ведь это гораздо больше, чем быть Я.
– Пойми, я был молод, я влюбился, я все видел в других тонах, а сейчас передо мной – целая жизнь, и ее надо жить.
– Да помню я про твою жизнь, ты столько про нее говоришь, только все жить не начинаешь.
– Я думал, что смогу, верил в себя, мне казалось, что если вдруг что-то произойдет, то я стану супергероем и спасу нас всех, но я ошибся, понимаешь. Мне казалось, это навсегда: ранняя весна, ты, мы; счастливое было время, – вздохнул.
Роза рылась в своем мире корнями, тянулась листочками, открывалась солнцу, пыталась понять, но все равно не понимала. Она верила в волшебство на той планете, откуда она: каждый – Творец и сам создает свою реальность, какой хочет, и все делают очень счастливые реальности. Здесь люди не считают себя творцами, но тоже создают всякое, часто невообразимо страшное, потом пугаются, но продолжают в этом существовать.
Их встреча – мгновенное узнавание, совпадение сразу, законченная картина, собранный пазл.
– И что нам теперь делать? – грустно спросила она.
– Ничего не делать; ты вернешься к себе, а я буду жить дальше.

Она закрыла голову лепестками, беспокойные ум и сердце терзали ее, кололи калейдоскопом воспоминаний. Целый был – красивые картинки, теперь разбился – полные карманы цветного стекла, каждое воспоминание режет руки, колет. Мир – долгий такой, растянутый во времени; повернешься: и это, и то прожили вместе, держались за руки, то один споткнется, то другой. Любовь требует сил и честности. Так создалась их вселенная со своим укладом. Обо всем договорились на берегу. Роза много читала, ну, потом она была старше, успела посмотреть мир, понимала законы и правила и уж очень не хотела наступать на обычные для всех грабли отчаянья человеческих отношений.
– Слушай, только давай не будем делать друг другу больно, а если вдруг так получится, то давай быть друг с другом до конца.
– Конечно, – отвечал принц; он, кажется, так и думал, пока не попал в эту игру и не примерил на себя разные роли, маски, не потрогал чужие мечты и идеи. Он очень плохо разбирался в людях, хуже – в себе, и совсем не разбирался в жизни. Игра мира затягивала, начинал терять себя. Все очень просто, когда появляешься здесь, еще помнишь, кто ты, для чего сюда пришел, и самое важное, сказочное: что миром правит любовь. Потом игры обволакивают, куда ни посмотри, кругом роли, примеряй любую; эта не нравится, вот тебе другая. Много уровней, есть суперпризы, можешь собирать монетки, брать суперсилу, некоторые ступени приходится начинать сначала, если не прошел, конечно, ну или менять игру. Хочешь быть художником? Может, бизнесменом? Или многодетным семьянином? Или кататься на велике и думать, что ты свободен? А может, яхточку? Только выбери, куда (сценарий уже прописан) и – вперед. Изначально принц помнил себя, потом какими-то отголосками, будто рядом важное, еще чуть-чуть – вот оно, а нет, упустил. Маски въедаются в кожу, лица украдены. Люди имели ценность только в системе или не имели вовсе. Держаться сложно, когда нет внутренних корней.

Формирование страха. Точка 1

– Роза, ты знаешь, я больше не могу, это очень ответственно – заботиться о тебе, быть вместе. Мне кажется, я с этим не справлюсь, – сказал. «Да мне это и не нужно», – подумал.
На розу смотрел аватар завоевателя жизни в начале пути, еще подросток. Над ним маячили желтенькие круглые монеты, указание игры и цели.
– Ты ничего не видишь? – уточнила на всякий случай.
– Нет, а должен?
Она еще воспринимала его другим, роза была большой выдумщицей и считала, что он одумается.
Через полгода появился, начали свою историю с чистого листа, роза вернулась на свое любимое окно в его кухне. Все стало глубже, шире, ближе. Слипались, много говорили, любили, смотрели в окно, куда-то ездили. Были абсолютно счастливы. Обновили договоренности, хотя они казались уже ненужными. Просто жили. Вроде как одного счастья на двоих достаточно.

Формирование страха. Точка 2

Принц играл по правилам, иногда – нет, становился лучше, держал баланс, стал серьёзней, взрослее. Неплохо добывал монеты, проходил уровни. Все менялось, они тоже. Живя в мире системы и законов, идти своим путем не так-то и просто. Чтобы выбирать себя, нужно знать, кто ты? Куда ты идешь? Зачем ты туда идешь? Ну, такие себе вопросы, особенно, если не врать. Убрать все и поставить себя перед собой со всеми страхами, демонами черными. На это немногие решаются.
Видели в метро лица? У некоторых от самих себя ничего не осталось, даже бывает, и глаз нет, только оболочка человеческая. Работа над собой грязная, неблагодарная, на нее нужно время, а время сейчас ой как в цене, это только для слабаков и аутсайдеров.
Принц на такую работу, конечно, не решился, надо же двигаться дальше – монеты, уровни; надо жить жизнь. А роза – все-таки обуза.
«И потом, она – только цветок, – думал он перед сном, – это в том мире прошлого она была целой планетой; тут все проще, приземлённее, здесь много цветов: вон, иди в поле, рви не хочу, пусть не розы, но их тоже навалом, можно в магазине купить, сколько хочешь, пусть отдают пластиком, не умеют разговаривать и любить, но тоже ничего, пойдет.
Все растет, развивается, двигается, стагнации нет, есть падение. Они курили, плакали, разрывали сердца, падали с ног, разрушали себя ради другого, просматривали небо и сны до дыр, становилось лучше – держались, повторяли по новой. Надо было менять картинку реальности, идти дальше. Это пугало, мужик в черном и большой широкополой шляпе – ответственность. Страшная страшилка, бродит вокруг, заглядывает в окно, принц до жути его боялся.

Роза была явлением временным, то появлялась, то исчезала из своего волшебного мира, именно поэтому с ней легко, оттого была прекрасна, но когда встал вопрос остаться – многомиллионная плита, не сдвинуть.
Очень часто взрослые вырастают только телами, а внутри остаются детьми, но это очень большой секрет, настолько, что они сами об этом не знают. Принимают взрослые решения, решают взрослые дела, даже женятся и рожают детей, и это у них бывает из рук вон плохо.
«А потом, если путешествия, надо ее как отдельный хрупкий багаж оплачивать, а это деньги», – крутил в голове принц. Он уже успел стать жадным принцем и любил себя оправдывать. Это особенность игры, можно сказать, плюшки и бонусы: оправдывать, перекладывать ответственность. В этой сфере больше всего популярны родители (это они во всем виноваты), государство (это оно во всем виновато), президент (это он во всем виноват) и соседи, которые постоянно сверлят (они виноваты втройне). То, что в своей жизни ты сам решаешь и получаешь итог своего выбора, об этом как-то умалчивается.
Так что, если ты в ж...е, спроси себя: как ты в ней оказался? Ты решил или за тебя кто-то выбрал? М-м-м, странно; вот видишь, выбор все-таки был твой. Еще есть бонус-помогалка: ненависть, если мы кому-то делаем очень плохо, надо себе это как-то объяснить, чтобы снова стать в своих глазах хорошим, тогда самое простое – начать ненавидеть… да нет, не себя, конечно. Того, кому сделано больно, глупцы. Берите, пользуйтесь.
Принцу ответственности совсем не хотелось, ему нужны были легкость, свобода и светящиеся монеты. Он же жить жизнь собрался.
Вот так формируется человек, каждый – свой новый выбор, мы становимся теми, кто мы есть. И если кажется, что нет – сейчас всего один маленький плохой поступочек, никто не заметит даже, а дальше как пойду совершать хорошие… неа-а, не работает. Принц сам всегда удивлялся, откуда столько муд...ов вокруг? Ага, да.
Вопрос, что делать, прибил к земле; принц потускнел, осунулся, кажется, будто похудел даже, с розой общаться практически перестал, все время ссылался на работу, а сам думал, как бы ему выйти красиво из ситуации, избавиться от розы, не нарушив договоренности, остаться хорошим. Все хотят быть хорошими, особенно снаружи. Внутри не так важно, главное – внешняя картинка.
Он придумал: сбежать. На большее оказался не способен, не забывайте, это – большой маленький принц, время и не таких перемалывало.

«Ну и что, подумаешь: попереживает, расстроится; ну, я же тоже расстроюсь, а у меня впереди целая жизнь, мне ее надо жить… Ну кто кроме меня… ну, а она вернется на свою планету: тепличные условия, кайф, а не жизнь, да какая на фиг разница, розочка, розочка, думай о себе и все», – затянулся электронной сигаретой, выдохнул дым кольцами.
Принц любил розу, но он был трусом, поэтому не нашел у себя смелости идти до конца, брать, нести, пробовать, ошибаться, пробовать снова.
«Жить, думать, чувствовать, любить, свершать открытия…» Трусость въелась в кончики ресниц.

Роза старалась не обращать внимания: иногда любовь слепа, особенно волшебная. Потом он вдруг окончательно исчез; роза продолжала так же приходить, рисовала тонкими листиками-руками на окне, смотрела жизнь одна, ждала. Первый шаг к себе сделала из страха, потом уже пошла из любви. Сначала не верила, потом перестала появляться.

Это мог быть конец истории, в сути своей так и есть, но было продолжение, незначительное. Спустя какое- то время (долгое) они все-таки встретились; розочка появилась, у нее еще болело, жгло, вопросы маячили, мешали. Принц изменился: внутри видна поломка, это всегда так, когда расколот надвое, враг сам себе, приладить части друг к другу выходило плохо. Мозг-хитрец должен все объяснять. А тут никак не получалось.
– Ты знаешь, так вообще нельзя поступать с теми, кого любишь, да вообще ни с кем нельзя.
– Знаю, я давно хотел сказать: ну, ты прости, если че, я не справился, я был молод, я не знал, ты навсегда в моем сердце.
– Нет, так не работает, так нельзя даже с самим собой.
Принц хотел что-то ответить, но промолчал.
– Я думала, мы больше, шире, вселенная, – роза была наивной, с тонкой душевной конституцией, – мы пойдем своим путем, не потерям друг друга; бороться там и все такое – бла-бла-бла...
Но принц был трусом и знал об этом. Роза посмотрела на него последний раз: перед ней стоял обычный игрок – маска срослась с кожей, оболочка, глаза потерялись, скелет, волосы, где-то душа, но не видно совсем, не используется, нет надобности, внутри – страх, эгоизм, жадность, глупость и пустота. Суп. Отвратительно приготовленный…
– Надо пересобрать реальность заново, ты обещал.
– Ничего я не обещал, я не помню никаких обещаний, ты вечно коверкаешь слова, ищешь смыслы, иногда чашка кофе – просто чашка кофе.


Анастасия БУЛЕКБАЕВА

Сотрудник УМВД России по Мурманской области, была волонтером во время ковида, ездила волонтером в СВО. Учусь в магистратуре, пишу кандидатскую на тему «Нюрнбергский процесс». Имею научные статьи в международном журнале, а также разместила два интервью в журналах, являясь профессиональной моделью. Участница показа мод Вячеслава Зайцева. Одна из победительниц конкурса мисс и миссис Великая Русь, где читала стихи. Пишу рассказы, мой отец был военный и журналист. Дедушка – композитор, написавший гимн Заполярья. Мой второй дедушка также служил всю жизнь в полиции. Мой муж служит на Северном флоте, казах по происхождению. У нас есть дочь. Работаю над собственной книгой детских рассказов для своей доченьки и будущих деток.
ВСТРЕЧА

Действующие лица:
О. – осколок
Я.

Звук взрыва!
Темно. Очень темно. Наверно, так и должно быть, когда человек отключается. Но нет, глаза начали судорожно приоткрываться, и на руке заблестела алая водица.
Решиться ехать на войну за братом была глупейшая идея. Никогда не понимала, почему сын должен стать воином, как отец, а дочь – нет. Что вы, это моветон. Ну и чего добилась? Дырку в животе и черепицу крыши внутри. Да и ладно, сама виновата. Какой солдат из бабы. Хотя брат больше любил слово «телка». Как будто мы коровы какие-то. Вот о чем я думаю, умирая? О коровах? Самой стыдно.
Еле уловимый стук в ушных перепонках заставил вздрогнуть... Или это уже мужичок снизу зовет в гости? Пора уже, видать. Ан нет, не он. Непонятной формы остроконечное тельце в белых расплывчатых тонах стояло, и улыбка, словно утренняя дымка над озером, начала раздражать.

О. Привет!
Я. Привет…
О. Ты извини, что я вот так… без приглашения… но очень надо.
Я. Ну и чего тебе?
О. Ну как… С тобой посидеть хочу, ты терпеливая да тихая...но не гостеприимная. А мне поговорить с тобой нужно.
Я. Да какие мне с тобой, вражеским осколком, разговоры? Мне больно, я умираю.
О. Тю…Чего это я вражеский? Обычный. Такие осколки, как я, у многих будут. А ты не умрешь, я ненадолго пришел. А знаешь ли ты, что больно тебе не из-за меня? А из-за глупости своей человеческой.
Я. Это я-то глупая? Если бы не ты, людей бы больше спасла.
О. Хе-х, говорю же, глупая. Это я тебя спас.
Я. Ты это о чем? Это как?
О. А ты себя вспомни до меня? Девочка из интеллигентной семьи. Мама – преподаватель, папа после горячей точки – журналист, дедушка – композитор. В семье достаток. Вежливая – аж противно, этикет она знает. Леди до мозга костей. А что ты о войне знала? О боли? О смерти? О том, как жить хочется? Думала, приедешь сюда, поговоришь с несчастными и – домой? Э-э-э… Нет. Я тебе настоящую войну покажу. Больно, говоришь? Это ты за жизнь бороться учишься. Другая бы давно сдалась. Вот только за чью? Свою? Или ради десятка жизней других? Я твой характер наружу вытаскиваю. Если бы сейчас к тебе не пришел, ты бы войну не прошла.
Я. Да что ты знаешь обо мне? Характер? А мой брат? Его убили...я видела все! А подбежать нельзя, стреляют. Пришлось оставить. Это не закаляет меня, по-твоему?
О. Нет. Это его время пришло. А твое – еще нет. И я нужен тебе, чтобы его продлить.
Я. Да зачем оно мне, если все умирают?
О. А ты подумай, почему ты не побежала к нему.
Я. Говорю же: стреляли, и меня бы убили.
О. Нет, не поэтому, глупышка. Ты пули боялась. Еще не знала, как это, когда она к тебе пришла. Тоже, кстати, поболтать любит, бабёнка же. А вот ты скажи, сейчас побежала бы?
Я. После тебя – лучше болтливая пуля.
О. Не бурчи, а подумай лучше. Ты, как рана заживет, пойдешь в бой. И ничего уже не страшно.
Я. Какой бой? Мне сердце заводят, органы болтаются. Я же умру.
О. Бой с собой. Ты до меня не людей спасала, не брата...ты себя спасала. Отчасти это правильно, но ты себя, как аппендикс, к страхам прилепила. Человеком быть перестала. «А вдруг меня заденет?.. А вдруг в меня пуля попадет?.. А вдруг взорвусь? А вдруг в плен возьмут?..» Только о страхах думала. А ты – солдат, ты о спасении людей думать должна. Женщины, дети, инвалиды…да мужики – чем не люди. Чтобы тех, кто не сможет сам себя защитить, собой закрыть. Ты – офицер, помнишь? Поняла теперь?
Я. Поняла. Но если я умру, кто спасать других будет?
О. Все когда-то умрут. Но против смерти – только жизнь. Ты не бойся жить. Убьют, значит, время пришло. Нет – значит, кирпич упадет… Шучу! Нет, значит, еще кого-то спасти успеешь. Себя сначала от болота страхов. Вернешься домой...уроком до конца жизни будет. Ничего не бойся. Ну, чего разлеглась? Давай уже, открывай глаза. Домой пора.
Я. Как – домой? Ты же сказал, что дальше спасать людей надо?
О. Так война везде идет. Везде жизнь со смертью судьбу делят. Езжай домой и живи, сколько отмерено. Как последний день, живи. Самой счастливой. И других заражай счастьем своим. Ну… мне пора. Хорошо поболтали. Прощай!
Я. Прощай, друг! И прости, что нагрубила. Помоги другим ребятам, ладно?
О. Каждый помогает себе сам, если этого захочет. Я за них не смогу жить захотеть. Я – всего лишь маленький осколок смерти.
Я. Слушай, спросить все хочу: а что за белый колпак у тебя?
О. Да говорят, мне идет…

Я хотела добавить, что не соврали, но мой дружок как-то явно стал крупнее – или это пресловутые глаза от страха? Нет, он точно стал крупнее, и колпак этот дурацкий. А может, он про-с-т…
Доктор улыбался: все прошло, как надо. Рядом стояла сестричка, низкорослая пухляшка с приплюснутой шеей. Напоминает очертанием пулю, что валяется в металлическом блюдце с аловатыми пятнами. Врач достал из кармана уже изрядно потрепанную сигаретку, закурил у окна.

Сестра. Вы уверены, что она вас услышала? Наркоз – штука забавная. Решит – глюки и даже не вспомнит.
Доктор (все так же улыбаясь). Услышала. Они все меня слышат…


Альбина МЕЛЬНИКОВА

Родилась в городе Первоуральске Свердловской области. Проживаю в селе Платоново Свердловской области. Студентка первого курса Московской международной Академии факультета лингвистики. Изучаю иностранные языки и рукодельничаю. На протяжении шести лет занималась танцами в свободном стиле. Первый рассказ «Ласковый лай» написала в 4-м классе. Пробую свои силы так же в написании стихотворений. Призер всероссийского литературного конкурса «Время писать книги 2024» (с международным участием), Всероссийская школьная летопись. Моя книга «Благослови меня» доступна любому желающему к прочтению в электронной библиотеке Всероссийской школьной летописи. Кроме этого я активная участница конкурсов имени Шмелева и «Живая Классика», «Медвяный звон», «Конкурс стихов АИФ» и других…

ТЫ ГОРИ, МОЯ СВЕЧА

В последнее время дворянке приходилось просыпаться в одно время с солнцем. Всё изменилось после того, как тятенька был пойман как посредник польского восстания. Он был сослан в Томскую губернию. В нечеловеческих условиях пришлось трудиться с утра до ночи, хотя когда-то его жизнь состояла только лишь из развлечений и отдыха. Дочь его, которую он любил именовать Настасьей, теперь тоже зарабатывала деньги для себя самостоятельно, оставшись с матушкой дома. Они занимались непривычным для них рукоделием, как любая другая представительница «черни». Видимо, фортуна отвернулась от этого семейства. Поскольку уж очень много проблем свалилось на них за последнее время.
Так и в этот раз, приготовившись радостно провести время с любимым, девушке пришлось поменять свои планы. Складки наряда приравнивались к лепесткам. Ее розовое платье было подобно душистой розе. Дивные духи наделяли ароматом этот живой цветок. Конечно, Анастасия Аракчеева выделялась на фоне не только из-за своей редкостной красоты, но и яркого одеяния на фоне снежного покрова. Ее светло-русые волосы прыгали из стороны в сторону под воздействием пурги. Ледяной ветер, казалось, не только наводил ужас, но был способен высасывать и человеческую душу из бренного тела. Но разве погодные условия могут быть важнее близкого человека? Ничто не могло отвратить эту голубку от поставленной цели.
Она попала именно туда, куда нужно. Нет, не в помещение, где раздаются крики пациентов и в воздухе летает безнадежность от поставленных диагнозов, а во временное укрытие своего рыцаря. Ее душа лежала к любимому человеку. Петр Уваров последние сутки пребывал на лечении в данном заведении. Оказался он здесь, раз подавлял восстание поляков и лицемерных русских. Полная противоположность Николая Андреевича Аракчеева. Отец хотел отказаться от долга, что осел на плечи каждого жителя Российской империи. В то время как Петр Уваров следовал по первому зову его родины. Смелость исходила даже от его скованного болезнью тела. Облик, пропитанный молодостью, излучал неземную красоту. Хоть объект ее внимания и был без сознания, все же их сердца ускорили темп, поскольку пару влюбленных связывала ментальная связь.
Быстро промелькнули описанные выше события. Было принято много решений. Сначала что-то отбрасывалось, но затем разум возвращался к этому заново. Как бы ни был велик труд русоволосой красавицы, его было недостаточно. В ход были пущены всевозможные пути спасения умирающего. Анастасия часами молилась, беспомощно расположившись на холодном полу, положение такое было принято с целью бить поклоны высшим силам. Она стояла на коленях перед иконами всех святых. Эмоциональные слезы катились по ее иссохшим от недостатка еды щекам. Как бы ни была она привязана к своему родителю, все же к своему жениху испытывала чувства любви куда жарче.
Что же может помочь ей восстановить свое материальное положение? Именно этот вопрос тревожил бы ее день и ночь, если бы она осталась всё той же меркантильной личностью. Со столь лихим поворотом жизненных обстоятельств переменилась и вся составляющая ее сущность.
Аракчеева с малолетства была не особо общительным человеком. Ко всем своим знакомым она относилась свысока. Из любого общения она извлекала выгоду, пока Бог не послал в ее жизнь светлого человека. Такого удивительного и не жадного на добрые поступки, что душа ее не на шутку взволновалась. Она взглянула на себя с другой стороны. Что же красит ее кроме дорогих нарядов и заграничных украшений? Ничто. Такой вывод образовался в связи с новым мышлением, которое она добровольно переняла себе от нового знакомого. Потом вокруг непохожих друг на друга судеб завертелись общие воспоминания. Поручик оказывал знаки внимания нашей главной героине. Между ними вспыхнул нешуточный интерес. Оба осознавали, что не желают расставаться друг с другом при любых обстоятельствах. Даже на расстоянии они поддерживали общение.
Зачастую темными ночами Настя писала ответы на дорогие ее сердцу письма. Никто кроме матушки не ведал о столь сокровенных тайнах ее дочери. Ну, кроме, соответственно, дорогой свечи, располагающейся на письменном столе. Привезенная из заморских краев кем-то из товарищей Николая Андреевича, она поселилась в противоположной комнате от некогда его места пребывания.
Обладательница хрупкого телосложения приняла необычное для себя решение. Был на ее совести такой грех, именуемый жадностью. Из года в год все сильнее произрастал в ее поступках. Однако, как мы уже сказали, что-то в ее поведении перевернулось в обратную сторону. Анастасия рассудила, что имеет смысл свечу продать. По правде сказать, ее матушка Анисья Дмитриевна из любви к мужу дала бы ей совершенно другую рекомендацию, если бы они не бедствовали. Именно этот фактор изводил чрезвычайно сильно их и без того уставшие души. Ежедневные проблемы, связанные с нищетой, были ничем по сравнению с тоской о Петре.
Настасья много заработала с этого хитроумного хода. Любо было лицезреть давнюю знакомую в период их взаимодействия. Тем не менее, отчего же не выбрать живой организм вместо приспособления для воспламенения? К тому же первый разводил пожар ее чувств, а второй требовался сородичам только лишь радовать глаз.
Изысканности у этого осветительного прибора было не занимать. Подсвечник, да и тот ослеплял фрагментами алмазной мозаики. Тонкая и аккуратная аура отражалась от этого творения человека. Как бы не был вмешан в создание этого шедевра житель Земли, Божья рука тоже прикоснулась к этой свече и оживила.
Стоило сменить место жительства, как сию же минуту нашлись желающие зажечь ее на семейный праздник.
– Кх-кх, я умираю ради чьей-то любви! Кхь, будьте счастливы!
Свеча задохнулась дымом, исходившим от нее.
Как героиня какого-нибудь трогательного романа, напоследок сказала она эти слова. Подобные произведения очень любила читать вслух перед сном ее хозяйка. И наша свеча из привязанности к ней мнимо считала, что это все рассказывается ей, обсуждается с ее персоной.
Все вырученные деньги удалось пустить на лечение суженого. Необходимое лекарство подоспело вовремя. Так что пусть смерть и точила косу на его голову, коварный план провалился. Наши молодые поженились. Их чувства победили все неурядицы. Отец, пусть и являлся для всех двоякой личностью, все-таки впоследствии проявил себя как человек с добрым сердцем. Даже ту храбрую свечку вспоминали не единожды добрым словом. Такой исход истории понравился всем.


Елена МИЧУРИНА

Родилась в городе Гудермесе Чеченской Республики 5 октября 1974 года. С 1992 года проживаю в г. Новочеркасске Ростовской области. По специальности я экономист, в настоящее время работаю менеджером по заказам на кондитерской фабрике. В 2021г. окончила писательские курсы А.В.Воронцова. Печаталась в литературных сборниках «Все будет хорошо!», «Линии», «Новое слово», «Книжная полка» издательства «Новое слово».
ТЮЛЬПАНЫ

Актриса Весна после тяжкой болезни снова на сцене…
Ю. Шевчук

Как странно: изменил он, а изменилась она. А за ней и весь окружающий его мир.
Все началось со скандала. Впрочем, скандалом назвать это было сложно. Скорее, это был странный диалог:
– Люба, я клянусь тебе, я люблю только тебя.
– Да, наверное…
– У меня нет любовницы или содержанки.
– Да, наверное…
– А это… Это не более, чем случайная связь.
– Да, наверное…
Диалог был дурацким, потому что он говорил не то, и она отвечала не тем.
И это ее покорное согласие с той банальностью, что он нес, было невыносимым. Ах, если бы она кричала, кидая в лицо ему обвинения, исхлестала пощечинами, если б она крушила все вокруг, в конце концов, просто разрыдалась или тихо заплакала, он бы это понял и принял. И замолчал.
Странно, что в тот момент, когда она застала их с женщиной из клуба прощающимися на крыльце загородного дома, ему не пришло в голову солгать ей, вывернуться, извратиться. Зато теперь он зачем-то лгал. Оправдание всегда ложь. Ложь изощренная. Потому что действительно окружающие его сотрудники и партнеры по бизнесу, которых он зачем-то приводил в пример, а в принципе, зачем, было яснее ясного, имели и повторные браки, и жили на разные семьи, ничего не стесняясь, заводили любовниц и содержанок и не гнушались иной раз проститутками. И все это было правдой. Как и то, что он долго ждал, когда Люба оправится от тяжелых родов и проблем с грудью. И то, что Сева отодвинул его на второй план. Ложь его состояла в том, что он якобы страдает от данных обстоятельств. От того, что он не разменивается на чужих женщин, подобно тем, которых приводил в пример, а любит свою жену; или оттого, что в его жизни появился сын. Он говорил ей это «по пьяни»: «так получилось»… «бывает»… «что ж теперь» … «не имеет отношения к любви». А она все соглашалась и соглашалась… Любовь, как цемент, схватившая их в одно целое, казалось, раз и навсегда, иссушалась на глазах с каждой его фразой и с каждым ее согласием и рассыпалась в песок, пока целое вновь не стало отдельными половинками.
Игорь привык все проблемы решать деньгами. Он измерил степень своей вины каратами. И на следующий день купил Любе кольцо с огромным бриллиантом… А она даже не надела его. Так в футляре и закинула куда-то в сервант.
На его телефон больше не приходили ее горячие сообщения, после которых он нередко мчался с работы к ней, благо мог себе это позволить. Говорил, что очень голоден, а она, делая вид, что не понимает природу его голода, накрывала на стол, как добропорядочная жена, желающая накормить утомившегося от работы мужа обедом. Обед безнадежно стыл на столе, в то время как они раскаляли друг друга ласками.
Теперь он обедал в ресторане неподалеку от офиса, поскольку ради еды ехать на другой конец Москвы не имело смысла.
Она по-прежнему варила ему с утра кофе и подавала завтрак, а вечером – ужин. Но это была обычная еда. Без вопросов: «Тебе нравится?.. Вкусно?.. Положить сметанки?»
Без любования процессом, без присоединения к трапезе. Вместо Любы – бездушный ноутбук.

* * *
– Давай, подруга, рассказывай, что у тебя случилось?
Даша не была ее подругой. Они виделись с ней всего второй раз, и только потому что были женами друзей и коллег по работе. По сути, они были абсолютно чужие и такие же разные.
Но Любу прорвало. Может, оттого, что некому было рассказать, а может, от взгляда Даши – проницательного, понимающего и уже заранее сочувствующего взгляда зеленых глаз.
Она разрыдалась и все рассказала Даше. И Даша вдруг разрыдалась в ответ, обняла ее и, трясясь телом, все повторяла:
– Да все они козлы…
Так они стояли и плакали, пока в стеклянную дверь балкона не начал стучаться Роман, обеспокоенный их долгим отсутствием.
Дальнейшее празднование дня рождения Романа проходило несколько скомкано. Девочки явно были не в настроении.
Игорь, взглянув на них после возвращения с балкона, сразу понял причину их отвратного настроения. Он раздосадовался на Любу. Вынесла сор из избы, да еще нашла, кому рассказать. И теперь эта баба, на которой клейма негде ставить, считает, что она вправе осуждать его. Смотрит на него сверху вниз с нескрываемым презрением и ненавистью.
По возвращению домой он попытался устроить скандал Любе. Но опять наткнулся на это ее: «Да, наверное». И весь его скандал превратился в неподобающую мужчине истерику. В конце он повторил свое требование с Дашей не общаться и не встречаться. Теперь он по-настоящему испугался этой возможной дружбы. Вдруг Любе придет в голову отомстить ему изменой за измену? Лучшего союзника в этом деле, чем Даша, не найти. Вот уж прожженная баба. Поддержит, поможет, покроет, если надо. А если Любе такое в голову не придет, то сама Даша вполне способна эту мысль ей туда вложить. Нет, категорически нельзя допустить их общение.
И он истерично закричал: «Я запрещаю!» «Да, наверное», – все так же рассеянно ответила она, закрыв перед его носом дверь душевой. Похоже, она вообще не слушала, что он говорит.
С Дашей Люба не общалась, она нашла себе другую подругу. И эта новая ее подруга обеспокоила Игоря еще больше.
Однажды ночью проснувшись, он увидел Любу, сидящую у окна, полуобнаженную, залитую лунным светом. Она зачарованно смотрела на полный диск желтой, в синих прожилках луны. Губы ее слегка шевелились в беззвучной беседе. Вначале Игорь не придал значения нечаянно подсмотренному событию, но эти посиделки и разговоры с луной начали повторяться, обостряясь в полнолуние. И он забеспокоился.
Потащил ее к психотерапевту. С психотерапевтом не заладилось. Вероятно, попался шарлатан. Предлагал ему, Игорю, свою помощь. Причем тут он? У него все нормально с головой.
Так прошла зима. Дом превратился в место совместного проживания, совместного ночлега. Они как будто успокоились. И состояние взаимной неприязни превратилось в состояние взаимного безразличия.
Весной, в начале апреля Игорь посетил загородный дом, пустовавший с осени, с того самого дня, когда Люба застала его с другой женщиной. Люба, обожавшая это место, после данного инцидента наотрез отказывалась туда приезжать, а он не настаивал, чувствуя, что такой приезд помимо ее воли может вызвать новый виток ее страданий.
На участке копался Тимофеевич; увидев Игоря, несказанно обрадовался, заспешил ему на встречу, на ходу обтирая руки о свой рабочий комбинезон.
– Наконец-то, а то я уж думал, не новые ли хозяева заявятся вскоре, совсем вы перестали навещать дом. А Люба где? Не заболела ли? – участливо спросил он.
– Нет, с ней все нормально, – не слишком уверено ответил Игорь.
– Я с осени все грядки вскопал, удобрил, как положено… Вы передайте ей. Уже можно посеять редис, зелень, а через пару-тройку недель рассаду начать высаживать. Да она и сама знает. Что не приезжает-то? – не унимался Тимофеевич.
– Я передам, – уклончиво ответил Игорь. Навязчивость этого пожилого, обычно молчаливого мужчины начала его раздражать.
Игорь, желая избавиться от его общества, пошел осматривать участок.
Смарагдовые туи солировали в еще серо-коричневом пейзаже. Розы торчали безлиственными колючими палками, декоративные кустарники и деревья, казалось, безжизненны.
Но при ближайшем рассмотрении можно было отчетливо увидеть, как рвалась навстречу солнцу новая жизнь. Набухшие почки на декоративных кустах, короткий ежик газона, пробивающиеся из-под земли рубиновые побеги пионов, приплюснутые звезды лилий и стрелки нарциссов, тюльпанов, гиацинтов кричали: «Весна идет! Весне – дорогу!»
В конце участка, словно могилы, зияли вскопанные грядки для будущих огородных культур; эта безрадостная унылая картина – блажь его супруги, с которой он смирился. Весной особенно было заметно, как выбивался этот клочок земли из общего ландшафта, в свое время выстроенного по всем правилам дизайнерской науки.

Когда он вернулся к дому, увидел, что Тимофеевич копошится в большой картонной коробке.
– Надо же, совсем забыл, – огорченно обратился он к Игорю, достав из коробки другую – небольшую, из-под обуви. – Тюльпаны. Люба хотела их осенью посадить. Да так и не приехала.
Тимофеевич покачал головой.
Игорь вспомнил, как Люба покупала их прошлым летом в Амстердаме, куда они летали на три дня. У Игоря возникло дело, он летел на переговоры и взял Любу с собой. Люба очень хотела побывать в этом городе. Там, на местном рынке она и накупила луковиц за баснословные деньги. А впрочем, вопрос денег Игоря не волновал, да и цветы – это не огородные культуры, поэтому он только радовался выпавшей возможности порадовать ее. И даже участвовал в процессе выбора. Тогда они еще любили друг друга.
– И что? Они пропали? – спросил у Тимофеевича.
– Нет, что вы, растения очень стойкие существа, – ответил тот, – их нужно высадить. Сейчас. Только не факт, что зацветут в этом году.
– Где Люба хотела их посадить? – осведомился Игорь.
– Пойдемте, покажу, – отозвался садовник.
И к великому удивлению Тимофеевича, Игорь собственноручно перекопал круглый пятачок земли вместе с торфом, песком, белыми кристаллами удобрений, которые заботливо привез на тачке Тимофеевич. А далее под руководством садовника выкапывал ямки, посыпал дно песком, размещал луковицы и засыпал их землей. Он даже получил от этого занятия некоторое удовольствие, хотя на данном этапе результатом его копошения явился голый клочок пухлой земли. Однако осознание того, что под ним зарыт секрет, клад, как-то по-мальчишески грело ему душу. Так же, как грели тело физическая работа и солнышко, яркое и теплое. И еще что-то. Предчувствие весны, наверное.
Вернулся он на городскую квартиру в приподнятом настроении.
Стал рассказывать Любе о том, что газон перезимовал, а туи не обожглись заботами Тимофеевича, и ее любимые пионы проклюнулись красными почками. И что Тимофеевич ждет ее с семенами и рассадой.
Люба слушала, и в глазах ее, таких холодных и безжизненных, где-то из самой глубины пробились лучики тепла.
Приехали они в загородный дом в середине мая. Еще чужие, еще безразличные. Люба решила, что Севе нужен свежий воздух. А может быть, это была не причина, а повод. Как бы то ни было, в погожий майский день они возникли на пороге дома к великой радости Тимофеевича.
Он бросился Любе навстречу, как бросаются к любимому сердцем другу после долгой, томительной разлуки, и, глядя на него, Люба просияла лицом.
С удовольствием Люба прохаживалась по участку, словно возвратившись домой после длительной ненавистной разлуки.
А уж весна расстаралась к встрече с ней. Брызнула белым шифоном на вишни, светло-розовым шелком окутала яблони, рубиновым атласом покрыла декоративную айву, ярко-желтым крепдешином – форзицию. Вечнозеленые, неизменные в своей красоте хвойники строго, казалось, с осуждением взирали на распестрившиеся деревья и кустарники, вытеснившие их в декоративности на второй план. И обрамляющие газон первоцветы, словно ставя жирную жизнеутверждающую точку, устремились ввысь своими разноцветными головками.
Свистели синицы, чирикали воробьи. В воздухе витал чудный аромат цветущих деревьев и цветов, смешанный с дымом от костров и запахом шашлыка, неизменным спутником жителей загородных домов и дач. Начинался новый сезон, новая жизнь, измученные зимой и городской суетой жители тянулись на лоно природы. Богатые и бедные. Все. И всех матушка-природа встречала с распростертыми объятиями.
– Боже мой! – вдруг восторженно воскликнула Люба, уткнувшись взором на полянку с расцветшими тюльпанами.
То были тюльпаны, поражающие своим великолепием, достижение многолетней работы лучших селекционеров мира. Диковинные формы: тут и махровые пионовидные, и с мелкой зубчатой бахромой, и классические строгие бокалы; а расцветка-то, расцветка – все цвета радуги, все возможные переливы: однотонные, в полоску, в крапинку, с каемочкой. Перехватывало дух от этой невероятной красоты.
– У Игоря Валентиновича легкая рука, – ответил с улыбкой на ее восторг Тимофеевич, – это он их посадил.
Игорь, привлеченный радостным воплем супруги, подошел к ним.
– Это правда? – спросила она, посмотрев на Игоря потеплевшим взглядом.
Тимофеевич, чувствуя себя лишним, пошел назад, к дому.
– Да, – ответил Игорь, чувствуя, как Любин взгляд проникает в его очерствевшую долгой зимой душу.
– Почему? – она продолжала смотреть на него слегка растерянно, удивленно, но все так же тепло.
– Для тебя, Люба… – прошептал он.
А она все смотрела на него нежно и ласково, как когда-то давно, до того, как…
И то ли от этого взгляда, то ли от разноцветной полянки, а может быть, прежде всего, от весны с ее буйством красок, теплом и запахами, что-то произошло в нем. Что-то хлюпнуло, размякло, растаяло. И вырвалось наружу.
И он, упав перед ней на колени, обхватив за бедра, уткнувшись в подол ее платья, произнес:
– Прости!
А она молча гладила его по голове.
Когда они вернулись в дом, заботливый Тимофеевич, не теряющий время даром, уже заварил душистый чай, набрав тут же, на участке, листики малины, смородины, мяты – молоденькие, только распустившиеся, оттого бледно-зеленые.
И, попивая чай, Игорь сказал ему:
– Тимофеевич, а истопи-ка нам баньку.
Тимофеевич, на миг огорчившийся, что эта мысль пришла в голову не ему, с готовностью ответил:
– Будет сделано.
Люба чуть зарумянилась и уставилась в пол, чтобы скрыть заблестевшие глаза…


Юлия ВИНОГРАДОВА

Родилась в 1971 году в городе Димитровграде Ульяновской области. Окончила юридический факультет Ульяновского государственного университета. По окончании работала адвокатом. По второму высшему образованию - психолог. Около 20 лет живет в московском регионе. Три года назад закончила карьеру адвоката, прошла профессиональную переподготовку и занимается финансовым консультированием в области личных и семейных финансов, преподает финансовую грамотность детям и взрослым, а также игропрактикой. Автор двух трансформационных игр «Крылья свободы» и «Разреши себе СЕБЯ!».
ЛУЧШЕ, ЧЕМ ИДЕАЛЬНО

Площадь Сан-Марко, мост Риальто. Танечка торопится. Сейчас сбудется ее давняя мечта.
Танечке представлялась прогулка по Гранд-каналу, прекрасные здания в лучах закатного солнца, тихий всплеск весел и итальянская опера, которую исполняет высокий голубоглазый гондольер. Вот уже показалась она – изящная, нарядная, черная с красным, с сиденьем, похожим на королевский трон, гондола.
– «Sogno», – прочитала она название. – Как символично…
Танечка откуда-то помнит, что это – «мечта» по-итальянски.
– Benvenuta signorina! – красивый гондольер в полосатой рубашке и соломенной шляпе с синими лентами приветливо улыбается. Он протягивает ей руку, предлагая сесть.
– Grazie! – познания в итальянском на этом у Танечки заканчиваются.
«А гондольер и правда – высокий и голубоглазый. Как это прекрасно!» – она улыбается в ответ.
И вот мимо медленно проплывают красивые здания в лучах закатного солнца. Танечка, как завороженная, смотрит на стройную фигуру своего спутника. Ловит себя на мысли, почему они в гондоле только вдвоем. Тихий плеск воды под веслами нарушает его восхитительный голос: гондольер напевает…
«Что же это за мелодия, что-то до боли знакомое, щемящее… Это же музыка Нино Рота из любимого фильма о Ромео и Джульетте!» – глаза Танечки возбужденно блестят. Гондольер смотрит на нее своими глазами цвета неба, улыбается и продолжает напевать. От этого взгляда перехватывает дыхание, и Танечке кажется, что сердце ее стучит так сильно, и это биение слышно не только ей. Еще немного, и оно просто выскочит из груди. Становится жарко, и… Танечка проснулась.
«Опять этот сон. Значит, сегодня будет что-то хорошее!» – Танечка улыбается: сон обычно вещий. Она видит его много лет подряд и уже так давно, что не вспомнить точно, когда он приснился ей впервые. Вынырнув из объятий Морфея, она выпорхнула из постели и побежала собираться.
Танечка служит в театре бутафором-декоратором. Именно так: служит, а не работает. Тем, кто удивляется, Танечка отвечает: «Искусство – дело плохо оплачиваемое, ему можно только служить!» Хотя обычно так принято говорить про актеров. Но у Танечки была на то своя причина. Она была предана не только одному театру, но и одному актеру. Об их тайном многолетнем романе никто не знал. Решили, что так меньше сплетен, которых в театре и так предостаточно.
Например, упорно ходили слухи о его периодически случающихся недолгих романах с актрисами и поклонницами, столь же упорно им опровергаемые. И Танечка верила ему без оглядки. А как не верить, они столько лет вместе. То, что он не предлагал оформить их отношения в ЗАГСе, Танечку нимало не смущало. Об их романе знала только самая близкая Танечкина подруга – Веруня.
Вопреки расхожему мнению о невозможности женской дружбы, они были неразлучны с детства. «Штамп в паспорте – предрассудки! – поясняла Веруне Танечка. – Главное, что мы любим друг друга». – «Конечно!» – соглашалась Веруня. Она всегда и во всем поддерживала Танечку.
Такой брак принято называть «гостевым». Ну а что, звучит легко, празднично! Актер часто оставался ночевать у Танечки, и тогда они ехали в театр разными маршрутами. Иногда они вместе ездили в отпуск, и это были самые счастливые дни.
Один раз даже заезжали в гости к Танечкиной маме, когда театр занесло на гастроли на ее малую родину. Маме актер очень понравился. Он с удовольствием угощался ее стряпней. За обе щеки уплетал, нахваливал роскошное домашнее вишневое варенье. Мамино фирменное, с косточками (так ароматнее): ягодки целенькие, упругие, варенье стекает тяжелыми рубиновыми капельками. Такое больше нигде не попробуешь. Мама потом всегда при случае передавала ему баночки.
У Танечки была мечта: родить ему сына, похожего на него – кудрявого, светловолосого и голубоглазого Аполлона. Она часто представляла, как весело им будет жить втроем. Правда, время шло, а ребенок все не случался. Но Танечка считала: все успеется, если что, сейчас медицина творит чудеса. Пока она наслаждалась тем, что есть: «А есть очень даже немало – любимый театр и любимый мужчина».
«Все, пора, пора! – Танечка с удовольствием допила свой ароматный утренний кофе. – Какой чудесный день сегодня предстоит».
В театре ставят «Ромео и Джульетту». Спектакль большой, задействована вся труппа, все дизайнеры и художники, все технические работники – декораций, костюмов, реквизита очень много. Главреж (так уменьшительно-ласкательно называют главного режиссера) настаивает: «Никакой покупной «китайщины». Маски, сделанные из папье-маше по слепкам с лиц актеров, смотрятся гармоничнее и не сползают во время сцены на балу».
Танечка со счета сбилась, сколько масок пришлось изготовить, сделать слепков, истратить бумаги и клея. Процесс трудоемкий. Нарвать бумагу на небольшие клочки (чем мельче, тем ровнее будет поверхность будущей маски), замочить ее в растворе воды и клея. В несколько слоев, кропотливо наложить на форму и дождаться полного высыхания. Не самый творческий процесс. Зато потом, когда можно украшать, совсем другое дело!
Венецианские маски выглядят потрясающе: сочетание нескольких цветов для фона, разные перья, блестки, тесемки для украшения – полет фантазии. Были утвержденные эскизы, но Танечке разрешили творить без ограничений!
Ему очень понравилась маска. Танечка делала ее с особой нежностью, разглаживая каждый слой, грунтуя и любуясь слепком любимого лица: «Мой Аполлон!»
«Вот почему снова этот сон», – смеется Танечка, глядя на масочную роскошь. Спустя много месяцев работы были закончены, сегодня сдача спектакля – генеральный прогон перед премьерой. Если все пройдет хорошо, почти вся труппа отправится на гастроли в Италию. Художники, конечно, тоже – всегда нужно что-то подкрасить, отреставрировать. Как же радовалась Танечка, услышав эту новость. Наконец сон сбудется, ведь ее высокий голубоглазый красавец с ней будет рядом. И он сделает ей предложение на фоне закатного солнца, когда они проплывут по Гранд-каналу под тихий плеск воды и красивую итальянскую оперу…

И прогон, и премьера прошли блестяще, при полном аншлаге! Уже на следующий день довольный главреж, лоснящийся, словно масленичный блин, расплываясь в улыбке, объявил: «Итальянским гастролям – быть!» Но вот только в утвержденном списке вместо Танечки оказалась «хорошая девочка», которую приняли недавно подменить декретницу. В гримерном цехе – там всегда все знают – шептались: то ли она дочка близкой знакомой главрежа, то ли его внебрачная дочь. Как выяснилось вскоре, «хорошая девочка» и правда вышла на полставки совсем ненадолго.
– Это несправедли-и-и-во, сколько я в театре, и сколько – она, – Танечка рыдает, уткнувшись в плечо любимого.
– Ну что ты, милая, не плачь, эти проклятущие гастроли очень быстро кончатся. И мы вместе поедем в отпуск, куда ты захочешь. Я буду звонить тебе каждый день, не плачь, малышка!
У Танечки и сейчас портится настроение, когда она вспоминает все, что случилось в тот день и после, нежданно-негаданно навалилось снежным комом.
Первые дни, когда практически вся труппа уехала на гастроли, и театр непривычно опустел, тянулись очень долго. Танечка старалась подольше задерживаться в своем художественном цехе. Ей, словно Золушке, злые мачехины дочки оставили целый список задач. К тому же скоро предстояла премьера детского спектакля по сказке про Буратино. Танечке доверили полностью оформить декорации. Постепенно она успокоилась – творческий процесс всегда затягивал.
Сначала он звонил каждый день, потом – через день, а потом – все реже. «Звонить дорого, да и устает после спектаклей», – оправдывала Танечка любимого. Время, как водится, когда перестаешь за ним следить, ускоряется. Последняя неделя перед возвращением труппы пролетела незаметно, и вот на календаре – заветная дата. Завтра он возвращается!
Вещий сон накануне почему-то не приснился, как это бывает обычно перед хорошими событиями. «Странно, конечно, но это всего лишь сон», – отмахнулась от тревожных мыслей Танечка. Накупила, наготовила всяких угощений, ведь любимый обожает вкусно поесть. Особенно ему нравится, как красиво Танечка сервирует стол, используя для этого изящные тарелочки. Из каждой их встречи делает маленький праздник. У Танечки очень уютно и тепло, совершенно особенная атмосфера дома. Все готово к долгожданной встрече с любимым. В холодильнике томится бутылочка итальянского сухого вина. Было предчувствие чего-то важного сегодня.
Хотя по графику у Танечки выходной, она, конечно, прилетела в театр, где будут обмывать гастроли, а после, как водится, они поедут к ней.
В счастливом предвкушении влетела в фойе. Бурные встречи-обнимашки. «Где же он?» – тревожные мысли усилились, еще и телефон с утра все время недоступен. Она подумала: «Может, он просто разрядился в дороге или связь такая. Ведь не могло же ничего случиться плохого. Плохие новости приходят первыми, я бы уже знала. Да ничего не может быть плохого! И все же очень странно».
Зашла в гримерный цех. Рассказали: кто-то из домашних заболел, он уехал сразу же, из аэропорта. «Это, конечно, плохо, но главное, что у них все хорошо», – от сердца отлегло. Послушала очередные сплетни, вполуха – что-то, как плохо себя вела «хорошая девочка».
Танечке уже ни до чего, ни до кого. Телефон по-прежнему «вне зоны доступа сети». Весь вечер в томительном ожидании прокрутилась дома. Звонок раздался очень неожиданно, Танечка чуть не выронила телефон из рук. Он что-то сказал. Очень быстро и торопливо, она не все поняла. Услышала главное – сегодня не приедет, берет отпуск, кто-то из близких серьезно болен, надо везти куда-то там на обследование. Приедет через пару недель, все объяснит.
Да, он объяснил, когда примерно через месяц, пряча глаза от Танечки, объявил в театре о предстоящей свадьбе с «хорошей девочкой». Та, держа его под руку, смотрела на него щенячьими глазами и млела от счастья, горделиво поглаживая свой заметно округлившийся живот. Гримерный цех шептался, подсчитывая предполагаемый срок, и как-то по их подсчетам выходило, что закрутилось-то все у них еще до итальянских каникул.
Что было после, уложилось в голове какими-то тяжелыми отрывками. Танечка помнит, как убежала в свой художественный цех. Как спряталась в дальнюю, темную, без окон комнатку-чуланчик, где хранились старые декорации. Помнит, как раздался стук в дверь. Он. Бледный. На пороге. Стоит, закусывает губу. «Прости… – резко. – Но я ведь ничего тебе не обещал!» Помнит, как на этих словах померк свет. «Да, милый, конечно, конечно, не обещал», – отвечает будто чужим голосом. А в голове: «Семь лет; ну, что семь лет, они как будто не считаются…»
Веруня, верная Веруня помогла не сойти с ума. В те дни она была все время рядом. Буквально ходила по пятам, чуть ли не с ложечки кормила. Настояла, чтобы Танечка оформила отпуск. Купила путевки к морю, где они вместе провели чудесный месяц, а потом вдвоем поехали на свою малую родину. Вместе с бывшими одноклассниками ходили под парусом, ловили рыбу, по вечерам пели песни под гитару. Как здорово хоть ненадолго иногда как будто бы вернуться в детство, когда кажется, что впереди тебя ждет только хорошее, что все возможно, и все мечты непременно сбудутся.
– Ну что, подруга, поздравляю с днем рождения!
На пороге – Веруня с цветами и… невероятно: на руках – малюсенький, в облаке рыжего пуха одуванчик-комочек с глазами-бусинками. Щеночек-шпиц. Чудо улыбалось – реально улыбалось, так и хочется сказать, ртом-пастью, в которой болтался мокрой тряпочкой крохотный розовый язычок. Полное умиление.
Они уже вернулись домой. Впереди осталась пара недель отпуска. Пара недель до выхода на работу, когда она увидит его и…
«А впрочем, лучше об этом не думать».
– Представляешь, ее зовут Венеция! – Веруня рассказывает, как мгновенно влюбилась в щенка, когда приехала в питомник.
– Она такая милая! А еще это имя! Оказывается, у породистых собак щенки одного помета должны иметь клички, начинающиеся с одной буквы алфавита! Там были три девчонки, и их всех зовут на «В»: Ватрушка, Веснушка и Венеция. Меня прям озарило: это – судьба. Я же знаю, как ты мечтаешь об этом прекрасном городе на воде. Теперь у тебя есть своя Венеция.
Венеция, а по-домашнему – Веня, мгновенно заполнила сердце Танечки любовью огромных размеров. Стала настоящей радостью, и даже уже не было так остро-больно, когда вспоминала… «Нет, главное не вспоминать! Я теперь дама с собачкой, как у любимого Чехова», – смеется Танечка. Венечка была чудесной. Как и положено щенкам, росла, казалось, не по дням, а по часам, при этом оставаясь милейшей собакой-улыбакой. Танечка обожала гулять с ней по парку рядом с домом.

В последний день лета, когда природа-художник уже начала свой осенний этюд и легкими мазками слегка позолотила листья деревьев, ярко светило все еще теплое солнце. Танечка с удовольствием прогуливалась по аллеям, рыжим пушистым мячиком рядом подпрыгивала Веня. Завтра осень, кончается отпуск. Танечка задумалась, как она вернется в театр, какой будет их встреча.
«Лучше об этом не думать».
Впереди прогуливалась парочка, девушка весело о чем-то щебетала со своим спутником. Молодая семья медленно катила коляску с малышом. На скамейке сидела престарелая пара – смеются, едят мороженое. «Какие же они милые, как смотрят друг на друга, словно юнцы, какие глаза влюбленные! – подумалось Танечке. – Как в кино; вот бы и мне так когда-нибудь…»
Сзади раздался легкий топот. Парень в спортивном костюме, совершая пробежку, обогнал Танечку. Она задумчиво посмотрела ему вслед, отметила высокую стройную фигуру, прямую спину, почему-то обратила внимание на то, как мелькают его белые кроссовки. Вдруг всегда послушная Веня сорвалась с поводка и с громким лаем побежала за ним по дорожке.
– Веня! Веня!..
Танечка не на шутку испугалась: «С такой крохой может случиться что угодно – заблудится, потеряется. Только не это!» Собака свернула в кусты.
– Венечка, Веня!
Парень вздрогнул, обернулся, перехватил взгляд, куда смотрит Танечка, и… В три прыжка догнал собаку, поймав беглянку. Танечка побежала им навстречу.
– Ваша? Ее Веня зовут? Я не ослышался? – протягивает пушистый рыжий комок.
Веня часто дышит, смотрит невинными глазками-бусинками и, конечно, улыбается.
– Да-да, благодарю! Моя! Веня, Венеция, – от быстрого бега Танечка задыхается. Говорит с трудом и через смех, уклоняясь от маленького язычка – собака, перепрыгнув на руки к своей хозяйке, без остановки лижет ей лицо.
– Я сначала подумал, что вы меня зовете. Я тоже – Веня, Вениамин!
Татьяна подняла глаза и утонула в омуте васильковых Вениных глаз!
На небесах тоже умеют шутить: мечты непременно сбудутся!



Сергей САФОНОВ

Родился в 1957 году. Детство провел на Сахалине. После окончания Дипломатической академии работал на внешнеполитическом поприще. Недавно стал пенсионером. С 2023 года печатается в альманахах издательства «Новое слово». Автор благодарит супругу Елену Валентиновну за содействие в написании этого рассказа.

ИСПЫТАНИЕ БОМЖОМ

К середине сентября тепло затянувшегося лета стало рассеиваться, но делало это так нехотя, так непривычно долго, что прохлада вечерних часов только теперь уступила место неуютной промозглости. Да и сами предзакатные вечера, впитав в себя ночную темень, уже утратили всю свою успокоительную, порой даже меланхолическую привлекательность.
В такую погоду прогуливаться затемненной аллеей по раскисшей на грунтовой дорожке палой листве Тамаре Петровне, женщине пожилой, но благодаря худощавой фигуре в меру сохранившей привлекательные черты молодости, явно не хотелось. Выйдя из автобуса, она на порывистом ветру все же набросила на голову капюшон своей утепленной куртки и направилась прямиком к одиноко стоящему на окраине большого города высотному дому. Сознание Тамары Петровны невольно устремилось в ее уютное жилище: она уже видела себя в раскидистом кресле с поджатыми ногами, укрытыми пестрым шерстяным пледом, обнимающей ладонями большую расписную чашку травяного чая, и перебирала в уме, что из содержимого холодильника можно было бы присовокупить к горячему напитку.
Здесь мысли в одиночестве спешащей домой горожанки неожиданно прервал шорох покрывавших землю листьев, потревоженных неуверенной поступью направившейся к ней откуда-то из темноты приземистой фигуры. Тамара Петровна встревоженно повернула к ней голову. «Гражданочка, – как-то по-советски, ласково обратился к ней бомжеватого вида небритый мужик, — пусти в подъезд погреться».
«Вот еще… я войду вместе с ним в подъезд?» – женщина сразу же отбросила эту мысль и, не говоря ни слова, лишь ускорив шаг, поспешила прочь. Незваный пришелец последовал было за ней, но вскоре, поняв безнадежность выполнения своей просьбы, остановился и побрел куда-то в сторону. Тамара Петровна, уже оказавшись в подъезде, облегченно вздохнула. «Кажется, добралась, и бомж отстал – не будет здесь, в подъезде, гадить», – заключила она.
Зайдя в квартиру, хозяйка быстро сбросила с себя верхнюю одежду и поспешила на кухню. Впечатленная неожиданной встречей с незнакомцем, Тамара Петровна между делом начала оживленно рассказывать о случившемся жившей с ней взрослой дочери, вкрапляя в свое повествование яркие эпитеты. Но у сердобольной Ирочки эта история не вызвала положительных эмоций, скорее наоборот, раздосадовала ее. «Как же ты, мама, могла так поступить? – сокрушенно заметила она. – Ведь “наверху” все видят, все знают и все оценивают… и воздадут всем по заслугам».
Этот мягкий упрек родственной души мгновенно скомкал приподнятое настроение матери и заставил ее задуматься: «Действительно, что это я так пренебрежительно обошлась с человеком? Ирина права, нехорошо поступила». Тамара Петровна, спохватившись, на скорую руку сделала пару бутербродов, сунула их в карман куртки, оделась и спустилась на улицу. Во дворе ветер уже утих, но было все так же неуютно, промозгло, лишь стройный ряд уличных фонарей, подкрашивая желтым светом воздушное марево, хоть как-то оживлял картину.
Женщина неторопливо пошла вдоль дома, прислушиваясь к шорохам и стараясь вглядываться в темноту. Звать пропавшего из виду бедолагу ей было как-то неловко, и она направилась к автобусной остановке, надеясь застать его там. Но тщетно – никого. Никого не было и с обратной стороны дома, и в ближайшем дворе. «Может быть, он нашел себе ночное пристанище, а может и нет, мается где-то», – размышляла Тамара Петровна. «Хоть бы нашел», – с надеждой в голосе проговорила она вслух.
Подмерзнув и поняв, что поиски не дадут желаемых результатов, она решила возвратиться домой, но до самого подъезда все прислушивалась и всматривалась в окружавшую двор тьму.
Из-за безрезультатного розыска настроение Тамары Петровны окончательно испортилось, и даже заветная чашка чая не принесла ей вожделенного умиротворения. Ночью она долго ворочалась, силясь уснуть, а утром после пробуждения отчетливо вспомнила приснившийся сон: она примеряет дочери подвенечное платье, они вместе выходят к жениху, он оборачивается, и на них смотрит едва различимое лицо накануне встреченного бомжа.
Будучи не в силах поведать о ночных видениях дочери, к вечеру Тамара Петровна все же решила поделиться рассказом о произошедшем случае со своей давней, опытной в житейских делах подругой. «Да, что здесь скажешь, – выслушав эмоциональную речь приятельницы, заметила Варвара Валентиновна, – курочка назад не ходит. Хорошо, что хотя бы сон не вещий… Хотя…»


Юрий ГОРН

Родился в 1952 году в Москве. С 1995 года –гражданин Австралии. Образование театральное. С 2020 публиковал свои рассказы в сборниках « Антология русской прозы», «Русь моя», «Наследие» и в других изданиях российского союза писателей. Финалист 2020 и 2021 годов сборников «Писатель года». Приняты к публикации рассказы во французском альманахе русской литературы « Dovlatoff» в Париже. Множество рабочих профессий: строитель, механик, водитель грузовиков. Работал на ферме, разводил рыбу, сажал деревья… Список слишком большой. Живу один в собственном доме.
СТЕПЬ

Он приезжал сюда издалека и всегда один. Никому он не объяснял, почему каждый год приплывал на этот заброшенный остров, забытый Богом и людьми.
Может, это было странное влечение души, неосознанное и прекрасное своей загадкой; или это было тайной надеждой быть подхваченным некой стихией с непредсказуемым для себя концом; так или иначе, наступало лето, и его тянуло в эти края с неодолимой силой.
Как только лодка носом своим упиралась в каменную гряду, он спешил подняться по склону, чтобы обойти так полюбившийся клочок земли.
За время его отсутствия здесь почти ничего не изменилось. Несколько низкорослых деревьев, обласканных солнцем, встречали его с улыбкой: их дружелюбие оставалось прежним к загадочным путникам.
Приветливо встретила его и мягкая трава: она хранила в памяти его шаги, и теперь ей хотелось поделиться, как с давним другом, своим легкомысленным счастьем.

На острове была пара деревянных домиков, спешно построенных рыбаками. Их он тоже внимательно осмотрел, раз они были частью гостеприимного мира.
В их ветхость был влюблен, пожалуй, один лишь ветер: настежь открытые двери и окна он принимал за приглашение, и был частым гостем внутри этих стен. А рожденные от этого буйства звуки беспокоили природу, за что бревенчатый сруб ночью не любил месяц, а днем – солнце.
Наконец он оставил рыбацкие домики за спиной и отправился к самому краю острова.
Подойдя к высокому берегу, он долго смотрел на Великую степь, что жила вдалеке тем священным покоем, который только и может позволить пространство необъятной страны, где одна даль следует за другой, как следуют друг за другом в высоком небе перелетные птицы.
Бесконечное плато дышало ровно и безмятежно. Цвета выгоревшей от солнца равнины не решались вступать в первенство с красками неба – их скромное очарование было сродни красоте степного цветка, еле заметного в высокой траве. В ее тени он и вырастал, пока его не замечал терпеливый взгляд путешественника.
Над бескрайней равниной словно замер предвечерний воздух, он был полон запахами земли. От этого он тяжелел и уже не мог взлететь, когда об этом его просило небо.
Кто же был хозяином этой бескрайней степи? Кому было отдано право следить за всеми ее пределами? Чей мощный голос мог прервать оцепенение задумчивой природы или помирить небо с землей, когда они уставали друг от друга?
Достав сигареты, он закурил. Никто не мешал ему здесь предаваться мыслям одинокого странника. А между тем время незаметно шло. Неожиданно усилился неведомо откуда прилетевший ветер, и так знакомая ему даль уже успела нахмуриться от предчувствия непогоды.
Было видно, как летний вечер медленно собирает силы для величественной грозы.
Небо вдали заметно потемнело, а светлые облака, чувствуя свою обреченность, уже не просили пощады: они лишь торопились передать степи свою печаль, чтобы та ее помнила.
Первыми тревогу объявили степные птицы: взлетая к небу, они голосили на все лады от имени пространств, где находили покой.
От шума ветра обеспокоилась и степь. И только раскинувшуюся вокруг реку меньше всего беспокоила приближающаяся гроза: к желанному дождю она относилась, как к брату, а ее топкие берега не могли пожаловаться на ливни, что питали ее в засушливые дни. В благодарность за природное совершенство она была благоразумной и не захватывала пространства, ей не принадлежащие.
Прошло еще некоторое время, и уже небеса стали заявлять о себе с нарастающей силой. Раздались первые раскаты грома. Небо не на шутку сердилось, а над островом нависли черные тучи, на сторону которых переходил переменчивый ветер.
С чувством гордого презрения они изгоняли с небес оставшуюся светлую полоску, и пока гром с молниями были вдалеке, никто не мог воззвать к справедливости.
Лишь река сочувствовала униженному клочку неба, принимая в свои воды последний отблеск света, который таял в ее глубинах уже безвозвратно.
Но как изменились за это время свободные дали! Мирная, пустынная степь, которая дышала еще недавно покоем неба, теперь ожила всей мощью своего необъятного тела, и если бы гроза знала о силе земли, то не стала бы пугать ее напрасно и ослеплять молниями своего безрассудства.
А какие разнообразные по своей красоте краски предстали пред восхищенным взором!
Как оживляли их первые капли дождя, и какой сдержанной суровостью сияли их полутона в этот час! И только желающая властвовать темень негодовала, прося небо встать на ее сторону, что было напрасно: силы были неравны.
Наконец разразился ливень и помирил все, что только могло враждовать в эту минуту.
Вмиг исчезли прекрасные дали, а их красоте больше никто не завидовал.
Небо, казалось, соединилось с землей навсегда, а молнии если и разлучали их, то только на короткое время ослепительного света.
А он, очарованный, безмолвный, все стоял и стоял под дождем, не думая искать для себя убежища. Теперь он точно знал: эта бесконечная степь и была его главным домом, душевным и навсегда любимым. На этой земле он вырос и был безмерно счастлив.
С этим чувством он и вернулся назад, в селение, чтобы вернуть лодку. Местные жители ни о чем его не спрашивали – для них он был странным чужаком, забредшим в их края волей случая. Зная качество местных дорог, они лишь пожелали ему доехать благополучно до тракта с твердым покрытием. На том и расстались.


ПРИЕЗЖАЙ К НАМ, ИЛОН МАСК!

Дневная занятость не мешала главному редактору журнала «Простор» помнить о важных делах. Он вспомнил, что дал задание своему помощнику подыскать несколько подходящих для печати писем, полученных редакцией по почте.
Выбрав одно из них, он прочитал его. После чего задумался, не зная, как ему следует поступить. А вот и сам текст письма:
«Илон, я буду говорить с тобою строго, как с сыном мать. Кто с милосердием знаком, меня простит.
Америка тебя крепить космическую тягу призвала, чтоб приобщить к потребностям земли далекий Марс. Он бесполезно в вышине блуждает, смущая ось земную.
Ты шибко взялся за это дело; твой гений заблестел. И уже не улицы, а площади тебя встречают, и в буржуазную копилку внесен твой подвиг.
В нашей же стране из почки почитания расцвело сомнение: достойно ль на обочине капитализма гению служить? И не пора ль тебя за скобки вынести судьбе, чтоб после к нам доставить?
Так утро мудрое шепнуло мне, а это лучший наш советчик.
Должна сказать: заморских гениев мы уважаем, на них не жалко тратить чувство. И хоть печать на них враждебного нам строя, их приводной ремень прогрессу служит.
И мы в своей стране, как можем, поспешаем и от науки требуем зачет. А чтобы чувство не отстало от ума, тебя в Россию мы сердечно приглашаем.
Степной ковер под ноги бросим – шагай отважно! И помни: попутный ветер дует в спину смелым».


Ольга РОГИНСКАЯ

Родилась в 1972 году в Крыму. Живет в Израиле. Филолог, эмоциональный терапевт, мастер НЛП. Член международного Союза писателей «Новый современник», автор коротких рассказов, а также статей на тему «Эмоциональная терапия с помощью нейролингвистического программирования». Призер литературного конкурса «Золотая пчела» на премию МСП «Новый современник».
МАО ЦЗЕДУН

Её лицо всегда было белым, по тонким губам струилась змейка ехидной улыбки. Бесцветные и невыразительные глаза при этом выпускали два тонких сверла. Сверла надежно скрывали цвет глаз. Карие? Серые? Серо-зеленые? А, может, как у Воланда: один – карий, а другой почему-то зеленый?
Лидия Сергеевна Пастухова была бесстрашным воином, верным рыцарем и неутомимым защитником Великого Русского Языка, а также автором книг и пособий по основам культуры речи.
Казалось, и сам Иван Сергеевич Тургенев не получил бы зачет с первого раза, по неосторожности употребив в каком-нибудь контексте словечко в неправильной форме или с неподобающим ударением.
Но то, что позволено Тургеневу, не позволено студенту третьего курса филфака.
Лидией Сергеевной и ее спецкурсом «Основы культуры речи» пугали каждый новый третий курс еще в конце второго. А потому уже на первой лекции третьего года бОльшая часть потока морально готовилась НЕ получить зачет.
Но был еще спецсеминар, где соприкосновение с основами стилистики и культурой речи проходило в более «теплой», камерной атмосфере. То бишь в небольших группах, где риск совершить непростительную оплошность увеличивался в разы. Один неправильно произнесённый оборот или слово и ты – в яме позора с табличкой «Век зачёта не видать».
Лидия Сергеевна была «замужем» за одним лишь русским языком, но еще большей досадой было полное отсутствие в ней любого намека на чувство юмора. Возможно, оно и было, но не для студентов.
Была вторая половина довольно мерзкого дождливого дня бесснежной крымской зимы. Четвертая пара. Время, казалось, изнывало в ожидании ненастного длинного вечера.
В аудитории уже зажгли тусклый свет, и настроение испортилось вконец.
Лидия Сергеевна стояла перед наполовину заполненной аудиторией с абсолютно воинственным видом и в абсолютно праведном гневе: «На носу зимняя сессия, а в аудитории – меньше половины курса».
Можно было бы робко Лидии Сергеевне возразить, слегка перефразировав Гоголя: мол, «редкий студент досидит до четвертой пары». Но на такое никто бы и не решился.
Словесные молнии и саркастические угрозы щедро летели в тех, кто на лекции был.
На каком-то этапе стрелы и слова закончились. Лидия Сергеевна попросила всех, кто присутствовал в аудитории, записать свое имя, и с саркастическим смешком запустила в ряды листочек.
Лекция продолжилась. Наша компания сидела в конце аудитории, наверное, в предпоследнем ряду.
Страх не сдать зачет работал на опережение, и рука строчила за лектором, используя все известные нам сокращения, включая значки азбуки Морзе.
Приглушенный групповой смех слегка донесся с последнего ряда, и листочек передали нам. Каждый вписывал имя быстро, боясь потерять логическую нить рассуждений лектора.
Внезапно стало тихо. Тихо так, как бывает только в каком-нибудь очень нехорошем месте. Всем, кто в эту минуту оторвал голову от конспекта, довелось наблюдать на лице Лидии Сергеевны настоящее северное сияние.
Лицо побагровело, потом позеленело, потом посинело, побелело и побагровело снова.
Использовав весь сарказм, который только мог поместиться в эту небольшую по размерам женщину, лицо произнесло громко и с выражением:
– Итак, кто же у нас тут Мао Цзэдун?! Я попрошу его немедленно встать и представиться нам! Очень хочу лицезреть лично!
Полупустая аудитория покатилась со смеху. Опрометчиво забыв про «зачет на носу», ржали все, даже отличницы в первом ряду.
Лидия Сергеевна продолжала требовать от китайского лидера явиться с поличным, и кто знает, чем бы закончилась эта пара, если бы не прозвенел звонок. Тогда она первая вылетела из класса на огненной колеснице Зевса.
Мао Цзэдуном, кстати, оказался Костик Б., один из четырех мальчиков на нашем девчачьем курсе. На четвертую пару Костик забрел случайно. Костик был умен и на редкость остроумен и, видимо, счел своим долгом скрасить нам последнюю пару, а заодно и дождливое настроение.
И был зачет…
Лидия Сергеевна Пастухова свирепствовала весь семестр, но зачет таки получили все, может, только не все с первого раза.

КАК СОВЫ ПРАЗДНУЮТ УТРО

Паутинка сыра слегка свисает с поджаренного тоста. Я легонько отрываю ее зубами и кладу на язык.
Паутинка приятно хрустит, язык натыкается на дырочки. Все паутинки дырявые.
Глоток кофе – ароматного, хоть и растворимого, горячего, с молоком. Молока совсем немного: так, чтобы острее почувствовать утро.
Утренний кофе должен быть горячим, даже слегка обжигать язык.
Мой нехитрый способ облегчить утренние просыпания хронической Совы.
Еще полчаса назад мысль об «открыть глаза» мучительно терзала мозг, ещё больше обессиливая и без того бунтующее тело.
Мозг мечет в тело одну за другой стрелы стыда и укора, тело раскаивается, но на провокацию не поддаётся.
Чтобы проснуться, мне всегда нужно время.
Утро – Рай!
Его звуки и запахи обычно достаются всюду поспевающим Жаворонкам и реже – безжизненным в это время полуночникам-Совам.
Вы удивитесь, но Совы тоже любят утро. Особенно они любят его вечером!
Вечером Совы мечтают о бодром раннем пробуждении, их воображение рисует красочные комиксы выполненных с рассветом дел и осуществленных планов, в них Сова-Победитель празднует свое утро.
Игра воображения вдохновляет!..
За вечером приходит ночь. Завлекает, соблазняет, окутывает легкой паутиной, из которой не выбраться, а через час-другой уже и не хочется выбираться.
Ночь мягко позволяет почувствовать себя на своем месте, усталость с готовностью уступает дорогу вдохновению, настоящему вдохновению! Куда до него утренним комиксам!
Но бывает и по-другому...
Я со второй чашкой кофе в руках – горячего, в котором совсем немного молока, и кажется, на этот раз почти проснулась!
И Я – Сова, которой посчастливилось, наконец, отпраздновать раннее утро!
И Я выхожу на улицу и праздную!
Вдыхаю горьковато-зелёный аромат сонной травы с пронзительно-свежими нотками резкого влажного воздуха и ветер, который приносит с далекой трассы удушливый запах горячего асфальта, уложенного ночью.
Даже асфальт особенно пахнет утром.
И я иду быстрее и быстрее, что-то подгоняет меня, не дает замедлить шаг, и я бегу.
Бегу, словно ребенок, по-детски наслаждаясь всем, что приметит глаз. И смеюсь, сама себе удивляясь.
И кажется, что даже в пении птиц сквозит недоумение: что это с ней?!
Но разве им объяснишь, что так празднуют утро проснувшиеся на рассвете Совы?!


Наталья КАЛИНИНА

Родилась и живу в Вологде. По образованию экономист. Работала в банковской сфере с 1996 г. и завершила карьеру в апреле 2024 г. в должности заместителя управляющего. Свой первый роман «Только вперёд» написала в 2006 г.
В 2007-2009гг. появились на свет ещё два: «Ну, почему так?», «Может, это любовь?».
В мае 2023г. участвовала на площадке Литрес в конкурсе «Любовь между строк» с новым романом «На перекрёстке миров», который попал в лонг-лист.
В августе 2023г. закончила работу над романом «Будущее впереди».
В октябре 2023г. принимала участие в конкурсе «КНИГАсветное путешествие» в номинации «Курортный роман-любовный роман» с романом «В жизни случается всё» на площадке Литрес. Роман вошёл в шорт-лист. В марте 2024 г. завершен роман с азиатским сеттингом «Закрой дверь в прошлое, и наступит будущее». Был опубликован в июле 2024 г. через издательство «Четыре» на Литрес. Сейчас активно принимаю участие в различных проектах, конкурсах и сборниках.
ВОТ И СТАРОСТЬ ПОДКРАЛАСЬ НЕЗАМЕТНО

Старость начинается с момента,
когда тебе говорят,
что ты молодо выглядишь.
Владимир Дараган

Вечерочком как-то листал ленту в ВК, и на экран выпрыгнула картинка с фразой: «Если тебе говорят, что молодо выглядишь, значит, стареешь».
Я похихикал, решив, что мне до этого далё́ко-далеко. В свои сорок три у меня ещё нет ни единой седой волосины. Знаю точно, потому что жена раньше меня начала седеть и периодически проверяет мои волосы на наличие «равенства». Но к её сожалению, мои волосы никак не приобретают серебристый цвет. Да и выгляжу я действительно моложе своего возраста.
Утром следующего дня зашёл по кой-каким делам в ВТБ. Отсидел полуторачасовую очередь и подошёл к стойке, за которой находилась операционист – молодая девчонка с косой на плече, в больших круглых очках.
Взяв мой паспорт, с какой-то особой придирчивостью она сравнивала реальный фейс с фоткой в документе. А потом выдала:
– Какой вы тут миленький!
Я не смог удержаться от смеха. Девчонка одной фразой подняла мне настроение и сняла накопленный негатив от долгого ожидания в очереди.
«Ну да. Фото было сделано двадцать с лишним лет назад. Там совсем юн, наверное, как она сейчас».
Пока от растерянности собирался с мыслями – счесть это за комплимент или двадцать лет жизни наложили на меня отпечаток, и теперь выгляжу, как старый пень, девушка продолжила:
– Но вы и сейчас ничего…
«Ну, «ничего» – это ноль», – комментировать не стал, а перешёл к тому, зачем пришёл в банк.
Вопрос решили быстро.
Через три часа уже грузил в лифт старые оконные рамы, чтоб отвезти их на дачу по просьбе супруги.
Выносить их из лифта мне приходилось по очереди, так как кабина была узкой, а рамы – со стёклами, поэтому приходилось действовать очень аккуратно.
В это время в подъезд вошли две девочки лет пятнадцати-шестнадцати. Они подошли к лифту и, видя, как я старательно выношу груз, вдруг спросили:
– Может, вам помочь?
Вытаскивая последнюю раму из лифта, чуть не оступился. В голове мгновенно всплыла вчерашняя цитата про старость. И я возмутился:
– Нет, спасибо. Я ещё не такой старый, чтобы мне помогали.
Всю дорогу до дачи ехал и думал о том, что сегодня – ретроградный Меркурий, Осетровая луна или Малиновая жара действует на молодёжь? Мне целый день тем или иным образом про возраст напоминают.
«Неужели совсем стареньким выгляжу? – бегло глянул в зеркало заднего вида: голова обросла, в уголках глаз – морщинки, на подбородке и щеках – лёгкая небритость. – Такой не выспавшейся физиономией, наверное, и создаю впечатление дядьки».
Снова глянул в зеркало, вспомнил себя молодого на фото в паспорте.
«Время летит, как реактивный самолёт», – ужаснулся я, что двадцать лет пролетели в один миг. Сын – взрослый, колледж заканчивает…
Вечером решил подколоть супругу и рассказал о том, что молодые девчонки на меня заглядываются.
Сам – важный такой, гордый от того, что марку не потерял. Хотел, чтоб слегка поревновала.
Супруга оценивающе пробежалась по мне взглядом и добила меня фразой:
– Так, глядишь, тебе через пару лет в общественном транспорте место начнут уступать!


ДЕНЬ БЕЗ МАШИНЫ

Ночью подморозило, и выпал первый снег. Хоть синоптики и предупреждали о понижении температуры, как-то не верилось, что тёплая солнечная погода накануне днём может резко поменяться на снежную и колючую на следующее утро. Да ещё этот ледяной дождь, от которого мгновенно на всём образовывалась скользкая корка.
Вчера вечером просидела за ноутбуком, досматривая очередную дораму из пары тысяч выбранных в списке, поэтому на работу проспала. Уже одевшись, на всякий случай выглянула в окно и поняла, что наряд выбрала не по погоде. Пришлось переодеваться.
Машина закапризничала, решив, что в такую погоду никуда меня не повезёт.
Подхватив свои вещички, побежала на автобусную остановку. Точнее, то ли плыла, то ли скользила: три шпагата, два сальто, четыре ласточки, и я добралась до заветной цели, до остановки.
В общественном транспорте давно не ездила, поэтому слегка растерялась от огромного количества пассажиров, прячущихся под крышей остановочного павильона. Пока автобус заезжал в «карман», очень надеялась, что не всем желающим потребуется данный маршрут. Но бог мои молитвы не услышал, и вся эта армия людей, плотно сжав меня в кольцо, рванула в автобус, внеся внутрь салона вместе с собой.
Ну, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Перед остановками люди перемещались, словно в игре «Пятнашки». И к третьей остановке я утолкалась вглубь автобуса, следом за пареньком невысокого роста. Парнишка был в кепке, бесформенной крутке грязно-зелёного цвета. Лица не видела, чисто по фигуре определила. Мы с ним тандемно двигались всю дорогу подальше от входа.
Я остановилась возле мужчины лет сорока с небольшим. У него в кармане куртки постоянно звонил телефон. Он его доставал, смотрел на имя абонента и, отключив звук, убирал обратно. Проходило несколько секунд, и по салону вновь раздавался термоядерный «Рамштайн». И так – несколько раз.
Автобус медленно вползал на мост, когда в очередной раз заиграл тяжёлый металл в кармане мужика, он не выдержал и ответил:
– Да! Да иду я! Иду! Мост уже перехожу. Через десять минут приду.
Он сбросил вызов и уткнулся в окно. Но телефон зазвонил снова.
– Аллё! – нетерпеливо и нервно произнёс он. – Я же Вите только что сказал, что скоро буду.
И скинул звонок. Не успел убрать, как телефон снова забрякал. Мужик матюгнулся и ответил:
– Ну, что?! Я же сказал, что иду пешком по мосту…
И в это время в динамиках автобуса раздалось объявление автоинформатора с приглашением на работу водителем в ПАТП, а потом объявили следующую остановку. Но мужик даже ухом не повёл, продолжал кому-то втирать, что идёт пешком по мосту и через десять минут будет на месте точно.
Автобус отъехал от остановки, и тут в массах началось какое-то волнение. Стоявшие плотной стеной люди гудели, чему-то возмущаясь.
– Ну, выпил немного? Чё орать-то?! – послышалось возражение.
Голос принадлежал молодому мужчине, и чувствовалось, что оценка его состояния («выпил немного») сильно приуменьшена.
– Конечно, оплачу за проезд… Сейчас деньги подам. Как акулы, накинулись…
Он, видимо, оплатил, так как волнение среди пассажиров улеглось.
Через остановку мне предстояло выходить, поэтому заблаговременно стала готовиться.
Постукала по плечу того парнишку, с которым вместе садились на одной остановке.
– Мальчик, сейчас не будешь выходишь? – наклонилась к его уху под кепкой, чтоб услышал.
Этот метр с кепкой вдруг как подпрыгнет.
– Какой я вам мальчик? Я уже бабушка дважды! – заверещал женским голосом «парень». И все пассажиры в автобусе покатились со смеху.
Продолжая безудержно смеяться, протолкалась к выходу. Выскочив на улицу, перевела дух и вытерла выступившие от смеха слёзы.
«Ну и кадры в автобусах ездят!»
Впереди меня, выделывая вензеля, шёл молодой мужчина. По его траектории догадалась, что вышел он с того же автобуса, что и я. Наверное, это его чуть не растерзали «акулы».
Молодого мужчину так мотало по тротуару, что я даже побоялась за него: сможет ли он по корке льда добраться, куда ему надо, не покалечившись? Только об этом подумала, как мужик заскользил подошвами по небольшому склону, прямо к стоявшей у водомата женщине. Та набирала воду в пятилитровую банку, а рядом, на небольшом выступе стояла полторашка с содержимым оранжевого цвета.
– Ой! – воскликнул мужик, затормозив возле незнакомки. – Это теперь в этих автоматах сок продают?
Он искренне удивился и восхитился, раскинув руки в разные стороны.
Женщина засмеялась.
– Нет. Сок я в магазине купила. Тут только воду продают.
– А-а, – протянул он разочарованно. – Я думал, как раньше, в советские времена, стали продавать сок, газировку и воду.
– Не дошли ещё до такого. Но, может, и придумают.
Женщина закрутила крышку на банке и, подхватив бутылку, пошла по своим делам.
Я, переваривая насыщенное происшествиями утро, поняла, что ездить на машине в одиночестве слишком скучно.
«За сорок минут вон сколько эмоций получила!» – подумалось мне. Я плюхнулась за рабочий стол и приступила к работе.
Перебирая папки с бумагами, от пыли зачихалась. Потерев влажные от слёз глаза рукой, задвинула линзу вглубь верхнего века. Пока доставала её, порвала. Хорошо, что с собой всегда ношу очки. Не люблю, конечно, в них ходить по улице, но других вариантов сейчас не было – надо как-то добираться домой.
Поездка в автобусе после работы была аналогична утренней: меня снова занесли в салон, обступив со всех сторон. До того, как очки полностью запотели, где-то справа успела разглядеть поручень, изловчилась ухватиться за него.
Из-за автомобильной пробки водитель вёл автобус нервно, рывками, поэтому я приклеилась к поручню намертво. Люди заходили, выходили. Я всех впускала, выпускала и снова хваталась за спасительную палку, как и ещё две стоявшие рядом пассажирки.
– Женщины! – обратился сидевший на сиденье мужчина через какое-то время. – Отпустите мою лопату!
Я не обратила внимания на просьбу мужчины, продолжая с силой сжимать поручень, стараясь удержаться на ногах, так как автобус шёл на крутой поворот, въезжая на мост.
– Женщины, отпустите мою лопату! Мне нужно выходить, – снова прозвучала просьба.
Я посмотрела через верх отпотевших очков, стараясь понять, что там происходит, и о чём идёт речь? Никакой лопаты не увидела и поэтому продолжила свой путь, думая о том, надо ли заходить в магазин за продуктами или дома всё есть.
Мужчина похлопал меня по руке. Я качнула головой, чтобы очки съехали на переносицу ниже, так как стёкла всё ещё были запотевшими. Его действие вывело меня из мыслей, где мысленно готовила на ужин мясо с подливкой и спагетти.
– Женщина, отпустите мою лопату, – в третий раз попросил он и посмотрел на меня в упор.
– Какую лопату? – в полном недоумении ответила я. Стоявшие рядом соседки тихонько засмеялись.
– Глаза-то протри, – беззлобно посоветовал он мне.
– Рада бы, но в такой давке это нереально, – мне и самой видеть расплывчатое пространство и лица людей было некомфортно.
– Поручень – дальше, – проговорил он.
Жердь, за которую я держалась, вдруг поднялась выше вместе со вставшим со своего места мужчиной и моей рукой. И до меня стало доходить, что тут кроется какая-то закавыка.
– Это черенок. И вы за него всю дорогу держитесь!
Соседки засмеялись в голос, а меня торкнула догадка, в чём дело. Смеясь, отпустила липовый поручень.
Мужчина аккуратно протиснулся к выходу, осторожно переставляя полотно деревянной лопаты среди ног пассажиров. Двери распахнулись, и он вышел.
На следующей остановке вышла и я. Теперь, если мне ещё захочется экшена, знаю, куда за ним идти.


Надежда БАННИКОВА

Родилась в 1978 году в г.Ханты-Мансийск в классической советской семье (мать – созависимая, отец – алкоголик). В 6 лет переехала к родителям матери в г.Брянск. Училась на «отлично» по гуманитарному направлению, но в 14 лет («Перестройка») бросила школу, начала жить на улице: криминал, токсикомания и алкоголь.
Далее – наркомания. В ремиссиях были удачные творческие прорывы (печать в журнале, приглашение на телевидение), вышла замуж, родила детей... Но генетика (я – в отца) и дисфункция детства всегда побеждали. В 40 стала готова к жизни без адреналина, к материнству, пришло мужество отказаться от моих идеалов (я росла на боевиках и порнофильмах с 6 лет). Большая работа над собой поменяла русло реки – моей и моих детей. Много работаю с людьми из такого же детства.
БОМБИ

(посвящается детям из трущоб)

1
Жил-был корабль, звали его Бомби. Он и всё его побережье промышляли перевозкой радиоактивного мусора вглубь моря и сбрасыванием его в определенных зонах. Груз был настолько токсичен, что корабли постепенно разъедались изнутри и тонули. Так уже ушли его брат с сестрой и отец.
Бомби знал свою судьбу и конец, он уже проводил в последний путь многих друзей. Когда поездка была особенно тяжелой и опасной, он спрашивал себя: не лучше ли утонуть сразу?
– Другой жизни нет для кораблей, – говорила мать, обмазывая грунтовкой его ноющий бок. – Не морочь себе голову, а лучше отвези этот контейнер – нам нужны деньги на топливо. Впереди зима, надо дожить до весны.
Когда он повез этот радиоактивный груз, то испытывал бÓльшую боль, чем обычно. Это был высочайший маркер излучения, его нутро горело, глаза затмила пелена отравления.
– Э-э-э-эй, брат! – чей-то крик заставил его собраться. – Помоги мне.
Бомби поспешно включил сброс контейнера, чтоб повернуться и увидеть зовущего.
Перед его взором возник сверкающий, улыбающийся белый корабль.
– Я не рассчитал вес и длину маршрута, могу не довезти и не доплыть, – смеясь, указал на свои палубы красавец: там были сотни автомобилей. Новеньких, разноцветных, как игрушки.
– Если есть время, я часть отгружу тебе и по прибытии в пункт назначения поделюсь оплатой.
Бомби смутился. Он никогда не общался с кораблями из других портов. Ему захотелось бежать, но одновременно он понимал безвыходность ситуации у белого корабля.
– Меня зовут Раффи, – озвучил тот Бомби, – я перенесу первый ярус машин на твою палубу.
Бомби не хотел знакомиться, не хотел ничего о себе рассказывать. Его одолевали сомнения: приспособлен ли он, справится ли.
– Ты явно устроен для ценного груза, – внезапно произнес Раффи. – Просто подплыви ближе, боком, чтобы достал кран.
«Выполню свой долг и забуду навсегда это недоразумение», – судорожно летели мысли Бомби.

2
Этот порт потряс Бомби. Он был огромный, нигде не было мусора, старых, сломанных кораблей. Красивые и странно радостные судна всё заходили на разгрузку. Было впечатление, что им не тяжело, что они не травмированы путешествием, что им не хочется утонуть, как ему после наиболее сильных отравлений радиацией. Его знакомого Раффи бойко разгрузили, и теперь шла разгрузка Бомби.
– Вот твое, – протянул деньги Раффи, – скоро закат, тебе пора плыть домой. Бомби ощущал себя неуютно из-за оплаты, из-за непривычно приятного груза, из-за доброты Раффи к нему.
«Много, – думал он, глядя на деньги. – Ведь мне не было тяжело…» Он не нашел глазами Раффи и поплыл домой. Его сердце защемила грусть – непонятная, как тоска по увиденному солнцу после вечной ночи. Странная боль и злость подступили слезами к горлу. «Всё забыть, всё будет, как прежде, это знакомство – лишнее», – уговаривал себя Бомби, пробираясь к своему причалу сквозь грязную от мусора воду. «Мы разные, – шептал он, засыпая, вспоминая уверенность в этих железных ребятах в том порту. – Мне здесь лучше, здесь мое место, моя семья – навсегда...»

3
Стоит рассказать, что то побережье, где жил Бомби, не контактировало с внешним миром, с образованием, не возило ничего, кроме радиоактивных отходов. Бомби был шестым поколением, как он думал, мусоровозов. Этих железных грубых и безжалостных работяг.
Однажды в конце зимы Бомби дали два контейнера радиоактивных отходов. Потому что другой корабль, который должен был везти свой груз, не вернулся из рейса. Стояла тихая погода, и Бомби решился обойтись одной поездкой. Плыть было недалеко. Выйдя в море, он ощущал сильную тяжесть, поэтому шел медленно. На середине пути вдалеке он увидел сверкнувший на солнце бок белого корабля. Это не стоило внимания, ведь его путь был тяжелым для приветствий… Не успев как следует отплыть, Бомби ощутил, что испарения, которые шли из одного контейнера, разъели правый борт изнутри. Волнуясь за целостность внешней обшивки, он прибавил ход. Внезапно он осознал, что это его последний рейс. Расстояние до зоны сброса еще было приличным, а вода уже начала просачиваться в трюм. «Так тонул мой брат, моя сестра, – страх смешал мысли Бомби в ураган, – это будет быстро, там меня ждет покой, больно больше не будет…» Вода хлынула в трюм со всей мощью стихии. Лицо матери мелькало в памяти, он закричал в туман:
– Проща-а-ай, м-м-ма-а-а-а-амм...
Волны накрыли нос – грохот воды, куски неба – его потащило ко дну...

4
Свет. Вокруг... много приспособлений, лесов... Бомби было дернулся, но ощутил, что корпус зажат со всех сторон. Из-под низа летели искры сварки, стоял шум от сотен работающих инструментов. Над головой висел конусный потолок цеха. Запахи краски, мазута, свежеспиленных досок и многого другого одурманивали. Сознание Бомби начало формировать мысли: «Это дно моря? Это рождение? Или смерть?» Внезапно догадка пронзила его мутный разум: «Меня спасли!» И далее: «Зачем?» Неизвестность и невозможность двигаться будили в нём память о том, что ему нужно злиться. «На кого? За что?.. Неважно!» – рубил голос внутри. «Я имею право на смерть!» – было последнее, что пронеслось и растворилось во сне.

5
Во время ремонта с Бомби никто не общался. Никто не знал, что именно с ним случилось. Ему поставили новые детали, обновили и просмолили палубы, целиком заменили обшивку. Когда его вывезли и спустили на воду, был солнечный день. Чайки шумно летали вокруг его почищенной мачты.
– Привет, брат, – раздался знакомый голос, – ты хорошеешь с каждым днем! Раффи выплыл из-за незнакомого судна, довольный своей внезапностью. Бомби объяло смятение – стыд, страх, надежда. Та же надежда, которая пронзила его, когда он плыл домой после первого знакомства с Раффи.
– Я – Бомби, – промямлил он.
Раффи стал рассказывать ему, как, плывя по маршруту, он увидел и приветствовал Бомби, и что тот странно отвернулся, после чего вдруг стал уходить под воду, а так как Раффи шел за грузом и был пустой, то он смог зацепить гарпуном Бомби на буксир. И что Бомби перенес большой ремонт…
– Это везение, и теперь мы можем работать вместе, – глаза Раффи озорно сияли. Бомби хотел спрятаться. Мысли кружили, как метель: «Я не могу, я не могу получить такую жизнь просто так, я не заслужил». Тем временем Раффи протянул Бомби некий документ.
– Посмотри, дружище, это техпаспорт на твою модель судна. Проектировщик – Левий, лучший в мире, а назначение у тебя – огромные расстояния и ценный груз. В тебе функций больше, чем у меня!
Бомби мутило: он, как во сне, листал страницы и видел все детали и характеристики своего тела. Там были описаны места и приспособления, которыми он никогда не пользовался, потому что возить мусор можно было на верхних палубах. Он не знал себя. И не знал происхождение... Осознание, что он – не мусоровоз, ввело его в долгое, глубокое молчание. Ему захотелось побыть одному, ему захотелось кричать и рыдать, и горевать. Его вера, вера его поколений, все, на что он смотрел, было ложью... Его тяжелая жизнь и смирение перед ранней смертью – это было не обязательно!!!! Черная стрела подозрения остановила его слезы: «А вдруг это ошибка, они ошиблись во мне, этот техпаспорт – не мой, я – просто мусоровоз?!!» Рядом не было никого, он был наедине со своими сомнениями.

6
На следующий день погрузчик сообщил Бомби, что в обед его будут грузить: поступил заказ. Это была техника в красивых квадратных и прямоугольных контейнерах. От них приятно пахло другой жизнью, чистотой и радостью. Странное слово «удобство» Бомби узнал, когда его наполняли и готовили к отплытию. Сюрпризом стали дальний маршрут через жаркие материки и случайное совпадение в первой части маршрута с Раффи. Радость единства и перспектива – все эти ощущения захлестывали изнутри Бомби, прежде ему неведомые.
Когда они вышли на маршрут, Раффи поделился с Бомби непониманием и шоком, которое он испытал при первой встрече с ним.
– Я никогда не видел такую веру могучего, красивого корабля в то, что он – грязная, ненужная щепка, созданная для перевозки мусора. Мне было больно от неясности, что случилось с тобой, откуда ты, почему не рад жизни? Что или кто лишил тебя гордости за происхождение? Ведь в мире на тебя огромный спрос!!

7
Прошло несколько месяцев, пока Бомби поверил и расслабился в своей новой жизни. Пока ушли голоса внутри, обвинявшие его в обмане, в недостойности, в том, что это – сон, и все так или иначе разрушится.
Однажды он получил маршрут доставки, проходящий через зону выброса радиационного мусора, где можно было доплыть до родного побережья. Волнение, страх и боль за родные ему корабли охватили его, он вспомнил ту жизнь. Бомби раздобыл техпаспорта тех моделей, которые его там окружали, с мечтой вытащить своих друзей и мать из тяжелой жизни. Наконец-таки дождавшись прохождения этой точки в маршруте, Бомби ринулся к родным берегам. Воодушевленный, ворвавшись в дом, он обнял и рассказал о своем приключении матери, но она только причитала:
– А я похоронила тебя, как отца, как твою сестру, как твоего брата, Бомби…
Она выглядела растеряной, как будто ее планы на жизнь мигом разрушились. Планы на мучения и на скорую смерть. Мать не заинтересовалась техпаспортом на свою модель.
– Зачем мне это? Я уже старая, пойду за твоим отцом.
Ужас проникал, капля за каплей, в Бомби, когда за матерью и соседи отмахнулись от его новостей, и почти все друзья.
– Наша судьба и родина – здесь, мы не предадим наших предков, которые возили мусор и лежат в наших водах, – говорили они. Только двое согласились поплыть с Бомби в новую жизнь.

8
Выбор. Он разрывал противоречиями сердце Бомби. Корабли, ему близкие, выбирали смерть. «Я – предатель или нет?» – размышлял он про себя, про то поколение, которое решило не передавать историю своего происхождения, которое согласилось возить мусор. Нить, связывающая его с матерью, истончалась внутри.
Бомби плыл с двумя друзьями на свою погрузку, рассказывая им об их назначении, о спросе на их модели, на перспективы и сопротивление, с которым они столкнутся внутри.
Когда они вошли в красивый порт, Бомби окончательно разрешил себе свою новую судьбу – судьбу, где он нужен, ценен и полезен. Он плакал от счастья, как младенец, получивший рождение...

Татьяна КОВАЛЕВА

Кандидат юридических наук, инвестиционный аналитик, доверенный эксперт НТИ, автор ряда учебных пособий».
КУКЛЫ И ЗАБОТЫ

Наташа всегда мечтала о счастье своей дочери Светланы. Она представляла, как та, красивая, здоровая, успешная и окружённая верными друзьями, с улыбкой на лице будет заниматься любимым делом, а потом, когда подрастёт, найдёт любимое дело, которое принесёт радость, достаток и новые возможности. В её воображении Света была не просто «дочей», а воплощением всех ее, Наташиных, надежд и мечтаний. Наташа искренне верила: она должна сделать все возможное, чтобы жизнь Светланы была безоблачной и успешной, такой, как она себе представляет.
Однако реальность её очень огорчала, оказалась иной. Почти всю себя, все своё время Наташа посвятила дочке: репетиторы, музыкальная школа, тренировки, проверка школьной «домашки», все это отнимало огромное количество времени. А Света, увлечённая идеей создания кукольного театра, мечтала мастерить куклы, придавая им жизнь и характер. Она часами сидела за столом, рисуя эскизы, вырезая детали из картона и ткани. Для неё это было не просто хобби – это была целая Вселенная, разные миры, куда она могла погрузиться, забыв о заботах и строгих требованиях окружающего мира.
Наташу это увлечение сначала умиляло, пока Светочка была совсем крошкой, но с каждым годом это бесполезное на её взгляд времяпровождение Наташу раздражало все больше и больше, начинало злить. Полная тревог и забот о будущем дочери, не могла позволить себе расслабиться и не давала расслабиться дочке. Каждый раз, когда Света начинала мастерить свои куколки и декорации, Наташа с лёгкой улыбкой говорила: «Светочка, а ты не забыла про уроки? Не пора ли на тренировку?» В её глазах мелькала забота, но для Светы это выглядело как тень, нависшая над её мечтами.
– Мама, – пыталась объяснить Света с нежностью и отчаянием в голосе, – я хочу сделать куклы для своего театра. Это важно для меня!
– Дорогая моя, – отвечала Наташа с доброй настойчивостью, – куклы не накормят тебя в будущем. Учёба, занятия намного, намного важнее! Нужно учиться, тянуться к знаниям. Ты должна быть сильной и уверенной! Всегда и во всем добиваться лучших результатов, быть лучше всех!
С каждым днём Света чувствовала, как её мечты гаснут, ускользают от неё. Она начала таиться, мастерить тайком, стараясь не попадаться на глаза матери, чтобы избежать ругани и упрёков. Уроки превращались в рутину, а тренировки – в обязательства. График уроков и тренировок был такой плотный, что ни на что другое, даже на общение с одноклассниками, не оставалось ни времени, ни сил. В школе друзья весело обсуждали свои планы прогулок, каникул. Вместо этого ей приходилось слушать постоянные напоминания матери о том, как важно не отставать от сверстников.
В один из вечеров, когда Наташа снова напомнила о предстоящей тренировке, Света не выдержала:
– Мама! Я не хочу идти на тренировку! Я хочу делать куклы!
Наташа остановилась, как будто её поразил гром среди ясного неба. Она не могла понять, почему дочь не ценит тех усилий, которые она прикладывает ради её блага. Для неё это было проявление лени и непослушания.
– Света, ты занимаешься фигней. Перестань сейчас же, убирай весь этот мусор и одевайся.
– Нет! Ты меня заставляешь делать то, что мне не нужно. Ты меня мучаешь!
– Света, это ты себя мучаешь ленью и всякими глупостями. А я все делаю только для тебя! Я хочу, чтобы ты была счастливой!
– Ты думаешь только о себе, а на других тебе наплевать! – крикнула Света.
Наташа не удержалась и влепила дочери пощечину.
Света замолчала и пошла одеваться, а душу разрывало от чувства обиды. Она не могла понять: как же так? Почему мама не понимает и не хочет её понять? Почему её мечты не были важны для матери? Почему нужно выбирать между желанием быть собой и угождением маме?
После того случая Света стала избегать общения с Наташей. Она начала проводить время в своей комнате, пряча от матери свои эскизы и материалы для кукол. Внутри неё боролись два чувства: любовь к матери и обида, ненависть к её постоянным вмешательствам и давлению.
Вскоре Наташа заметила изменения в поведении дочери. Света стала более замкнутой и молчаливой, не делилась своими мечтами о кукольном театре, не показывала свои куколки. Вместо этого говорила лишь о школе и тренировках.
Однажды вечером Наташа решила подойти к дочери и обсудить все открыто. Она села рядом с ней на кровати и сказала:
– Света, я вижу, что ты чем-то недовольна. Я просто хочу для тебя лучшего…
Света посмотрела на мать с грустью:
– Мама, я знаю, что ты хочешь мне добра. Но я тоже хочу быть счастливой по-своему. Я хочу делать то, что люблю.
Наташа замерла. Ей стало страшно осознать: она разрушает доверие, сама строит преграды между собой и дочерью. Она задумалась о своих мечтах о будущем дочки и желаниями самой девочки.
– Может быть… – тихо произнесла Наташа, – может быть, ты права. Я просто боюсь за тебя. Очень боюсь. Кроме тебя у меня никого нет.
Света обняла мать:
– Я тоже тебя люблю. Но дай мне шанс быть собой.
И хотя путь к пониманию был ещё долгим и тернистым, Наташа и Света, самые близкие и родные друг другу люди, начали двигаться навстречу друг другу, к тому счастью, которое было важно для каждой из них.


Мария ПОЛЯНСКАЯ

Мария Полянская родилась в 1966 году, живет и работает в Москве.
Автор книг «Чужестранка» (1998), «Сон городского воробья» (2008), «Терминал» (2012). Лауреат премий «Золотое перо Руси» (2006), «Добрая Лира» (2008), победитель театрального конкурса «Премьера» (2010), конкурса «Хай концепт» (2018), «Москва инноваций-2050» (2020). Член Московского Союза Литераторов с 2022 года. Писатель, руководитель социальных проектов, волонтер.
КАПЛЯ КРОВИ

Я держала ее голову на весу и отчаянно просила ее: живи, пожалуйста, живи, а она только хрипела в ответ – страшно, прямо из середины груди, с упрямо сомкнутыми глазами, не желающими видеть этот свет.
А я держала ее, не отпускала, тормошила, не давала впасть в небытие, потому что я была уверена – она сделала этот выбор по глупости, по случайности, в отчаянии, в слабости, по недосмотру, но на самом деле она так не думает.
Я шептала ей в ухо, что это не ее выбор, потому что ее настоящий выбор – жить.
Это самый трудный выбор на свете – жить, куда легче выбрать другое – уйти, сдаться, принять судьбу, обстоятельства, неудачную раздачу карт, последствия ошибок и предыдущих неверных ходов.
Но ты не такая, говорила я ей, я же знаю.
Ты выбрала жить еще очень давно, задолго до своего рождения, когда твоя бабушка начала спиваться и сдала твою маму и ее сестру в детский дом, где девчонки быстро научились пить и курить и освоили то, что в народе называется «дурацкое дело – не хитрое».
Пусть тебя еще не было, но на самом деле ты уже была, уже был смысл твоего будущего рождения.
И не важно, что твоя мама была слишком молода, когда ты появилась на свет – настолько молода, что даже не могла осознать, как это важно, когда у тебя появляется ребенок. Она была красивая, твоя мама, я видела ее фотографию в «Одноклассниках»: красивая, стильная девушка, но внутри нее жил испуганный, брошенный матерью ребенок, и она не была готова к твоему появлению. Она хотела жить, дышать полной грудью, влюбляться, ходить на дискотеки, а не ковыряться в грязных пеленках на замызганной кухне, где твоя бабушка устраивала притон для всех окрестных мужчин.
Вот тогда ты очень хотела жить, ты заползала под стол, чтобы пьяная мать и бабка не трогали тебя, и ждала, когда гости разойдутся, чтобы доесть из миски то, что осталось. Ты почти не разговаривала, как говорили сотрудники опеки, которые вытащили тебя из-под стола, куда ты заползла от ужаса – взрослые на кухне очень громко ссорились, а потом душераздирающе кричали, особенно твоя мама и бабушка.
В тот день твою маму убили, убили практически на глазах ее матери и дочери – зарезали ножом, пропороли легкое, и она истекла кровью в нескольких метрах от тебя, пока ты закрывала уши руками, чтобы не слышать ее крики. Другой бы на твоем месте точно не захотел больше оставаться в этом мире, но ты – захотела.
Ты захотела, и ты осталась – в том самом детском доме, где я встретила тебя много лет спустя. Ты смогла выжить там, где ломались другие дети, которые отказывались принимать новый мир, в котором не было родителей, братьев и сестер, где несмотря на кров и пищу, было неуютно и одиноко, потому что человеку нужен не просто человек, а его человек.
В этом мире были свои правила, и там постоянно приходилось выбирать между тем, чтобы примиряться и подчиняться или идти наперекор всем. Ты выбрала второе – ты решила не повторять судьбу своей матери, сломленной жизнью в приюте, и ты стала бунтаркой. Ты плевала на правила, ты презирала устои и обычаи, ты оставалась самой собой там, где все постепенно ложились под старшаков и авторитетов. Но ты всегда была другая: когда тебя пытались изнасиловать, ты разбила бутылку и с «розочкой» в руке встала в дверях, и старшие отступили – они знали, что с тобой лучше не связываться.
Да, ты была не твоя мама, ты с трех лет знала, что слабым нет спасения, поэтому ты стала сильной, такой сильной, что сама страдала от своей силы и одиночества. Когда в детский дом приходили взрослые, они даже не смотрели в твою сторону, а ты не смотрела на них; к тому времени ты уже знала, что взрослые только кажутся добрыми и понимающими, сильными и заботливыми, а на самом деле они только и ждут, когда откроешь им свои слабости, покажешь свое сердце и свою любовь, и тогда они хладнокровно предадут тебя, потому что каждый думает только о себе.
Я хорошо помню тот день, когда я приехала в детский дом и увидела тебя в первый раз. Ни тени улыбки на лице – жесткая, бесстрастная маска, мешковатая некрасивая одежда, скрывающая твою прекрасную, легкую фигурку. «Вся – в мать», – сказала бы я потом о тебе, но тогда я еще ничего о тебе не знала. «Не надо на нее смотреть, – директор детского дома заметила мой взгляд и отрицательно покачала головой. – Она ни к кому не пойдет, тертый калач. Домашнее насилие, маргинальная семья, плохая наследственность, сиротство во втором поколении, вам зачем такой подарок?»
Но у меня была своя история, и она всегда начиналась одинаково – с маленькой капли крови на белье.
Любая женщина знает, что это такое, и любая трепещет, потому что эта капля – это целый мир, который захлопывается перед тобой или наоборот – открывается навстречу.
Все зависит от того, кого ты ждешь и кого боишься – ждешь ребенка, приманиваешь его в свою жизнь или не ждешь ребенка и всеми силами молишь пронести чашу мимо.
Я ждала ребенка, я отчаянно ждала ребенка, потому что часики стремительно тикали, отсчитывая годы безнадежных попыток и разочарований. Тот, кто не проходил через эту боль ожидания, через стыд неудач, через мучения обследований и лечения, тот не знает, как тяжело иногда даются дети.
В моем столе хранилась специальная молитва о зачатии ребенка, я тайком от мужа ездила к целителям и знахарям, ходила по монастырям и давала обеты, но все было тщетно. Ребенок не хотел приходить в мой мир – тот тщательно выстроенный мирок, который я для него приготовила.
Я была одинока, я была несчастна, и я не хотела верить, что это конец моей мечты родить своего малыша. Я была упряма, и я шла на любые жертвы, потому что это был мой выбор, мои деньги, мое тело. Но наступил момент, когда закончились деньги, ушел муж, и когда тело сказало, что больше не может, а я не хотела сдаваться и решила взять в детском доме малыша – голубоглазого малыша, ребенка балерины и профессора, как насмешливо говорят о таких несчастных женщинах те, кому по долгу службы приходится иметь дело с такими несуразными созданиями природы, как бесплодные женщины. Я прямо читала это в глазах, эти слова стояли у них на губах, словно молочная пенка, но мне было наплевать.
В тот день я уже нашла себе ребенка своей мечты – милого светлоглазого мальчика; оставалась лишь формальность – подписать согласие, но жизнь сделала свой выбор за меня, даже не потрудившись его объяснить каким-то рациональным образом.
Я пришла в этот дом за трехлетним мальчиком, а ушла с тобой, неулыбчивым ершистым подростком, которому было наплевать на все – на меня и мою историю, на свою жизнь и свое будущее, на целый несправедливый земной шар, с которого, увы, никак нельзя было сойти. Я не знаю, как это объяснить, но это было словно я вдруг поняла, что все те годы, когда я пыталась родить ребенка, я пыталась родить тебя. Все эти 15 лет ты никак не хотела приходить ко мне обычным способом, но теперь, когда ты выросла, ты просто меня не узнала.
Зато я сразу узнала тебя, но этого было мало. И разверзся ад – для меня, конечно. Ад, в котором я жила три года, пока ты не хотела признавать меня своей матерью, а себя – моей дочерью. Ты делала все, чтобы мне было больнее, тяжелее и страшнее каждый божий день. Ты словно упрекала меня в том, что я не смогла родить тебя 15 лет назад, и поэтому тебя родили в другой семье. Я понимала, но от этого мне было не легче, я тоже упрекала себя в том, что не смогла стать настоящей матерью не только своему ребенку, но и тебе – ребенку, который никак не хотел становиться своим.
Но постепенно боль забылась, страсти утихли, и ты поняла, что я никуда не денусь, не верну тебя обратно в детский дом, не сдамся, не испарюсь, не исчезну, хотя никогда не стану твоей настоящей матерью. Ты никогда не называла меня так – это слово умерло у тебя на губах под столом, где ты пряталась от пьяных собутыльников матери и бабки. Но я и не просила тебя ни разу – ни разу, кроме сегодняшнего дня, когда нашла на столе, вернувшись с работы, твою записку. Нет, не несчастная любовь, не плохие оценки, не дурацкие синие киты; ты написала, что просто устала жить и больше не хочешь ни за что бороться. Ты устала быть ничьей, ты устала быть нелюбимой, нежеланной, чужой, не подходящей ни к кому – словно пуговица из набора, который весь рассыпался. Пока мне, дуре, казалось, что все наконец-то сложилось, ты ходишь в хорошую школу, научилась носить красивую нарядную одежду, перестала ругаться матом и курить, ты на самом деле продолжала чувствовать себя чужой в моем мире. Пока я хвасталась твоей расцветающей красотой молодой девушки, тебя внутри раздирала жестокая боль человека, который не может найти себе правильного места, потому что его корни вырваны из земли. И достаточно было того, что твоя бабушка написала тебе в день смерти матери: мол, от осинки не родятся апельсинки, никакая ты не новая, чужая девочка, ты – все та же, наша дочь и внучка, плоть от плоти, как ты опять вспомнила все, что тебе довелось пережить, и решила, что ты не справишься, и что надо прекратить эту бессмысленную борьбу. Потому что конец всегда один – пьяный собутыльник убивает тебя ножом, и ты некрасиво умираешь в грязи и в крови на глазах своих близких. А ты не хотела больше ничего делать некрасиво, ты хотела сделать свой собственный выбор.
Все время, пока я держала твою голову и вызывала Скорую, я кричала, я рыдала, я умоляла тебя: живи, сделай правильный выбор, открой глаза, в жизни столько прекрасного, ты справишься, ты сильная, я знаю!.. Скорая уже летела, и я не могла тебя отпустить, я знала, что должна разбудить тебя, сказать тебе что-то важное, чего еще не успела за суетой будней. Ты – моя дочка, я – твоя мама, ты не можешь так поступить со мной, дочери не бросают своих матерей, матери не переживают своих детей – вот что я тебе сказала перед тем, как тебя положили на носилки и понесли в карету.
Двери реанимобиля уже закрывались, как вдруг доктор поманила меня рукой: я склонилась над тобой и увидела, что ты открыла глаза. «Я больше не брошу тебя, мама, – сказала ты, и твое лицо осветила слабая улыбка. – Я раньше этого не знала, я только теперь вспомнила, что я – твоя дочь…»


Юлия ГУСЬКОВА

Родилась в Москве, в настоящее время живу в городе Мытищи. Учусь в 7 классе. В 2023 году стала лауреатом II степени в конкурсе сочинений «Свободная тема». Люблю изучать русский язык и литературу. Мне нравится писать рассказы и участвовать в различных литературных конкурсах. Очень люблю свою кошку Линду, без неё я уже не представляю свою жизнь. Я часто упоминаю её в своих рассказах. Своими произведениями я хочу призвать людей гуманнее относиться к животным.
«ЕСЛИ НЕ БУДЕТЕ, КАК ДЕТИ...»

День не задался у меня с самого утра. Мало того, что на улице была сильная метель, и я еле дошла до школы, так еще и поругалась со своей лучшей подружкой Валей из-за какого-то пустяка.
– Сама ты бестолковая!
– Нет, это ты такая!
– Глупая!
– А ты противная и вредная!
– Не хочу с тобой больше общаться!
– Ой, да не очень-то и надо! – крикнула я.
Вот такой получился у меня учебный день накануне Рождества. И все из-за этой противной Вальки! Ух, вредная, ненавижу ее! В довершение к неприятностям, я упала и порвала любимые колготки. Придя домой, я в ярости бросила рюкзак на кровать. Внутри меня все бушевало, и если бы кто-нибудь зашел в комнату, этот рюкзак полетел бы в него. Услышав, что я вернулась домой, ко мне подошла моя любимая кошка Тёпочка и, мурлыкая, попыталась потереться о мои ноги. «Брысь, противная кошка! Только мешаешься и шерсть от тебя по всюду!» – закричала я. В комнату вошла мама. «Почему ты злишься и кричишь? Что случилось?» – спросила она. «Почему ты злишься и кричишь? Что случилось? – передразнила я ее. – Отстань!»
Мама покачала головой и, выходя из моей комнаты, сказала: «Чем сердце наполнишь, то из него и выйдет». Злость продолжала бушевать в моем сердце и все больше захватывала меня, словно черная тьма разрасталась внутри.
В ярости я скинула на пол книги моей младшей сестры Ани, которые она оставила на моем письменном столе. Одна из книг упала и раскрылась. Я бросила взгляд на страницу и прочитала: «Жил-был тролль, злющий-презлющий, то был сам дьявол». Это была сказка Х.К. Андерсена «Снежная Королева». Чтобы успокоиться, я стала листать книгу и словно перенеслась в параллельный мир.
…Вот злобный тролль смастерил зеркало, в котором добро уменьшалось, а безобразное становилось еще хуже. Ученики тролля, желая посмеяться над ангелами и самим Творцом, поднимаются высоко в небо, случайно роняют зеркало, и оно разбивается. Миллионы зеркальных осколков теперь наделают много бед, ведь попадая людям в сердце, они превратят его в кусок льда. Я слышу, как злой тролль хохочет. Но это вовсе не тролль, а злобный Дьявол – завистник Бога. Его единственное желание – искажать и убивать все хорошее в людях, лишать их любви и веры. Кругом все черное, сквозь стены проступают отвратительные морды чудовищ, летают хлопья пепла, становится душно, я словно попала в ад. От охватившего меня ужаса я закрываю глаза, а когда открываю, оказываюсь в доме, где живут мальчик Кай и девочка Герда. Дети сидят в окружении прекрасных роз, светит ясное солнце. Герда поет псалом, а Кай ей подпевает:
Уж розы в долинах цветут,
Младенец Христос с нами тут!
И мне показалось, что сам Младенец Христос смотрит на нас. Я словно попала в райский сад, где царят безмятежность и любовь, цветут прекрасные розы, как символ божественной любви. Но вдруг порыв ветра распахнул окно, и мальчику в глаз и сердце попали осколки дьявольского зеркала. Кай ломает кусты роз, разрывает связь с Богом и перестает видеть хорошее, он замечает только красоту холодных снежинок. Осколок в сердце начинает делать его злым и бессердечным, он обижает даже любящих его людей.
Картинки меняются, и я вижу, как Снежная Королева увозит Кая в свой дворец. Из-за разрыва связи с Богом мальчик, находясь в опасности, не может прочитать молитву «Отче наш». Я слышу, как в его расчетливом уме звучит только таблица умножения.
Из чертогов Снежной королевы я переместилась к реке и увидела Герду, которая бросила в речные воды свою лучшую драгоценность – красные башмачки, в обмен на Кая. Она думала, что если воды поглотили мальчика, река вернет его, забрав себе башмачки. А я задумалась: «А мы готовы пожертвовать ради другого чем-то очень дорогим для нас?»
За размышлениями я не заметила, как оказалась вместе с Гердой у дома старушки, которая умела колдовать. Старуха решает оставить девочку у себя и делает так, чтобы Герда забыла о своем названном брате. При помощи колдовства старушка прячет розовые кусты глубоко под землю, чтобы они не напомнили Герде о Кае, а затем приводит девочку в свой сад. В саду было много прекрасных и благоухающих цветов. Но это был не рай, а всего лишь его жалкая подмена, мир сновидений. «Снаружи – красота, а внутри – пустота», – вспомнила я пословицу. Я не знаю, как долго пробыли мы в этом саду, время словно остановилось. Но однажды Герда замечает на шляпе старухи розу, которую та забыла стереть, и начинает искать драгоценные цветы в саду. Герда не нашла розы и горько заплакала, ее теплые слезы смочили землю и мгновенно на этом месте вырос розовый куст. Девочка, словно очнувшись от сна, вспоминает о своей цели и торопится продолжить поиски Кая, невзирая на то, что у нее болели босые усталые ножки. Я видела, что ноги у Герды изранены о камни до крови, но она продолжала свой путь, превозмогая боль.
Вместе с Гердой я побывала у разбойников, у принца с принцессой, у лапландки и финки. Я восхищалась, как смело и самоотверженно вела себя девочка. Ее не останавливали трудности и страх, она была готова пожертвовать собой и исполнить главную Евангельскую заповедь: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Не случайно финка на просьбу оленя сделать Герду сильнее, сказала: «Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Не видишь разве, как велика ее сила?.. Не у нас занимать ей силу! Сила – в ее милом сердечке». «Да и кто может помочь человеку, если с ним сам Бог?» – подумала я.
Чистое сердце помогает Герде попасть во владения Снежной королевы. Когда навстречу Герде понесся огромный снежный полк королевы, желая погубить ее, девочка стала читать молитву «Отче наш». Герде было очень холодно, вокруг сгущался туман, пытаясь напугать ее, но она не прекращала молиться. И вдруг я увидела, как вокруг девочки появился целый легион ангелов, который прогнал снежных страшилищ. Я поняла, как сильна бывает молитва, которая идет от любящего, чистого и неиспорченного грехами сердца. И тут мне в голову пришла мысль, почему осколки зеркала попали именно в Кая, а не в Герду. Очевидно, что он оказался более подвержен злу, более горд и тщеславен, ведь он даже бросил вызов Снежной королеве, обещая посадить ее на печь. Но чтобы бросить вызов дьяволу, нужно сначала самому научиться видеть и исправлять свои грехи, чего не делал Кай. Не зря же в Библии сказано, что «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Гордый человек рассчитывает только на себя, забывая, что Бог близок к нам и не оставит нас в лапах дьявола, если мы смиренно попросим о помощи.
Вот и дворец Снежной королевы. Здесь очень холодно, и я чувствую, как ледяной ветер до костей пробирает меня. Кай сидит на полу и пытается сложить из льдин слово «вечность», ведь за него королева обещала ему подарить целый мир и пару новых коньков…Но что-то словно мешало ему и не давало выполнить задание. Герда снова прочитала молитву, и ветры улеглись. Мальчик не обратил внимания на вошедшую в зал девочку, ведь его сердце стало куском льда. Герда обняла холодного Кая и заплакала, ее горячие слезы растопили ледяное сердце мальчика и расплавили осколок дьявольского зеркала злого тролля. Девочка запела псалом: «Уж розы в долинах цветут, младенец Христос с нами тут». Любовь и вера победили зло. Я увидела, как льдины сами сложились в слово «вечность». Но ведь есть большая разница, провести вечность в раю или в аду. Ад не стоит того, чтобы потерять свою бессмертную душу, даже если тебе и обещают за нее весь мир и пару новеньких коньков. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» – сказано в Евангелии от Матфея.
Снова меняется картинка, и я вижу, как Кай и Герда возвращаются домой. Проходя в низенькую дверь, они вдруг замечают, что стали взрослыми людьми. Бабушка сидит на солнышке и читает Евангелие: «Если не будете, как дети, не войдете в Царствие Небесное».
Сказка кончилась…
Я снова оказалась в своей комнате. Но что-то изменилось внутри меня, словно лед, покрывший мое сердце, начал таять. Только сейчас мне стал открываться глубокий смысл этой сказки. Я поняла, почему автор закончил свое произведение словами: «Если не будете как дети, не войдете в царствие небесное». Дети невинны по своей природе, быстро прощают обиды, не держат зла, они искренне верят в Бога. Детям чуждо лукавство, самооправдание, ненависть. Дети во всем видят хорошее, как Герда, которая считала животных и людей добрыми, не помнила зла, не осуждала Кая, не вспоминала его насмешки. Взрослые люди утрачивают чистоту сердца, в них просыпаются гордость, тщеславие, зависть, злоба и другие пороки. Не случайно в Евангелии написано: «Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога». Ведь смысл нашей земной жизни – стараться жить с Богом в сердце. Падение людей очень веселит злобного тролля, он ликует, когда люди отдаляются от Бога. Теперь мне понятен смысл слов мамы, которая иногда говорит: «Где нет Бога, поселится Дьявол».
Благодаря сказке «Снежная королева» я осознала, как важна молитва, какой силой она обладает. Когда тебя охватывает страх, окружают чудовища, пытаются одолеть страсти, нужно, как Герда, молиться и просить помощи у Бога, а не позволять негативным эмоциям управлять тобой, и злым словам срываться с языка. Я думаю, что именно молитвы любящих людей не дали Каю сложить из льдин слово «вечность» и навсегда потерять свою душу.
Мне, как и Каю, сегодня осколок дьявольского зеркала попал в сердце, но пора блудному сыну вернуться домой, пора вернуть свой утраченный рай. Нужно исправлять зло, чтобы оно не сумело разрастись в душе, как раковая опухоль. Сказка помогла мне разобраться в своих мыслях, поступках. Я подняла с пола книги и аккуратно положила их на стол. Затем я вышла из своей комнаты и подошла к маме, которая держала на коленях Тёпочку, обняла её и попросила прощения. Потом я вернулась в комнату, набрала телефонный номер Вали и сказала: «Прости меня…»
За окном успокоилась метель, и выглянуло солнце. А с иконы на меня смотрел Спаситель и улыбался…


Павел КИСЕЛЕВ

Родился и всю жизнь прожил в портовом городе-герое Новороссийск. Литературным искусством увлёкся ещё в школе и, побеждая в конкурсах тематических сочинений, навсегда влюбился в писательскую деятельность. Обучается в филиале Военной Академии РВСН имени Петра Великого в городе Серпухов Московской области, параллельно работая над авторским сборником рассказов, прозы и стихов. Призёр интеллектуального конкурса интернет-энциклопедии РУВИКИ на лучшую научную статью в направлении «философия».
МАТЬ ТЕРЕЗА

Всем нам с самого детства родители, воспитатели, учителя пытались привить, что добро всегда побеждает зло, поэтому к добру надо тянуться, творить его бескорыстно и от чистого сердца. К этому учению и вела всегда мама Колю Копейкина – высокого, щуплого светловолосого парня с длинной стрижкой. Отца у Коли не было, поэтому твёрдой мужской школой Николай был обделён и вырос чутким и душевным человеком. Он был чересчур открытым, легко привязывался к людям, прежде всего, к таким же тёплым и чувственным, всегда избегал конфликтов, особенно с нерадивыми сверстниками.
Покинув школьный порог, Коля с тоской стал вспоминать беззаботные деньки юности, ведь понимал, что впереди взрослая жизнь, полная трудностей и самостоятельности. Когда Копейкин поступил в институт, ему дали комнату в общежитии, где он поселился вместе с товарищем, Андреем Лупкиным. Увидев его, – растрёпанного, одетого в модную, но дешёвую на вид одежду, – Коля сразу подумал, что он не очень приветлив и не миролюбив, но однако…
– Привет, меня Андрей зовут, мы с тобой в одном потоке будем учиться, – первым начал разговор новый сосед Коли.
– Приятно познакомиться; Николай, – ответил Коля, думая о том, как хорошо, что его догадки не оправдались.
«Он довольно дружелюбен, надеюсь, мы будем лучшими друзьями», – про себя подумал он.
– Взаимно. Слушай, у тебя не будет чего-нибудь перекусить? А то я вчера все деньги в кабаке с друганами оставил, а сейчас так есть охота… – грустно спросил Андрей, отведя взгляд куда-то в сторону.
– Конечно, вот, возьми, мне мама пирожки передала в дорогу, последние остались, – не задумываясь, отдал Коля всё содержимое маминого свёртка, совсем забыв о том, что сам он ел только с утра, а других припасов у него не оказалось.
Первый день учёбы. Две пары скучного математического анализа и лекция по сопротивлению материалов его знатно измотали с непривычки. Копейкин подумал, что надо бы сходить в буфет, отведать местной студенческой кухни и отвлечься от тяжести новых знаний.
– О, Колян, ты в буфет? Я с тобой, чего тебе там одному сидеть? – неожиданно догнал его Андрей.
– Пойдём, конечно, – любезно ответил Коля, радуясь компании новоиспечённого друга.
Когда ребята вошли в обеденный зал, вкусный запах свежей выпечки ударил им прямо в нос. У Николая от голода разбегаются глаза: хочется и того, и этого, и того немножко, но выбор остановился на сосиске в тесте и яблочном соке.
– Коль, а Коль, купи мне, пожалуйста, вон ту булочку, я тебе обязательно деньги отдам со стипендии, клянусь! Я сейчас умру с голоду… – вновь понадеялся на выручку товарища Андрей.
– Что ж, ладно, не оставлять же тебя голодным. Мама говорила, что поесть – это святое дело, – понадеялся Коля, что Андрей сдержит своё обещание.
– Спасибо тебе, Колян, ты самый лучший друг, просто спас меня! – поблагодарил Лупкин с набитым ртом.
Прошёл уже месяц с начала учёбы, но ближе друга, чем Андрей, у Коли не было. Коля постоянно выручал его в различных ситуациях, бескорыстно и от чистого сердца, как его учила мама, потому что считал это лишь издержками дружбы. На днях Андрей заболел:
– Слушай, Коль, я походу простыл… Гулял вчера без куртки с парнями после учёбы, и вот…У тебя не будет какого-нибудь чудодейственного средства? – спросил он, сделав жалобный вид.
– А меня почему ты не позвал? Я думал, мы друзья, – огорчившись, спросил Коля.
– Та ладно тебе! Сейчас бы тоже заболел, как я. Оно тебе надо? – оправдался его самый лучший и верный друг.
«Действительно, зачем мне оно надо…» – саркастично подумал про себя Коля.
– Бедняга, конечно, сейчас поищу, мне мама точно что-нибудь положила в сумку, – он тут же начал выгребать все свои вещи из огромной сумки в поисках помощи для лечения Андрея. Он достал дорогие таблетки от простуды и всё отдал ему. Николай считал это своим долгом – лечить других, и в медицинской помощи точно не стал бы отказывать, так как с детства мечтал стать доктором, ведь его бабушка была первоклассным врачом и всему его учила.
– Спасибо, Коля, ты отличный товарищ! – в очередной раз поблагодарил друга Андрюшка.
Через несколько дней Коля заразился и заболел сам. Лечился, чем пришлось, ведь дорогих таблеток у него больше не было. Потихоньку вставая с кровати, Коля дотянулся до банки маминого мёда и неожиданно обнаружил, что там осталось совсем на донышке, после чего сразу хриплым голосом пробормотал:
– Кхе-кхе, Андрюх, а почему у меня так мало мёда осталось?
– А, Коль, извини. Я вчера ничего не нашёл в комнате съедобного, поэтому всего пару ложек с чаем посмаковал. Думал, ты не будешь против, – оправдавшись, ответил Андрей.
– Но я же лечусь этим мёдом! А ты почти всё съел!
– Да ладно тебе! Прям тебе лечиться нечем…
– Раз так, купи мне что-нибудь в аптеке, пожалуйста, денег я тебе дам, – расстроенно, но вежливо, чтобы излишне не обидеть, попросил Коля.
– Извини, друг, меня сейчас девчонка в парке ждёт, давай я на обратном пути зайду обязательно, если не забуду? Подожди немного, а лучше поспи. Сон – лучшее лекарство, – ответил товарищ Коли, спешно застёгивая рубашку.
«Эх, что ж, ладно, девушка важнее, может быть, это любовь всей его жизни, кто знает? А я порчу им свидание. Ничего страшного, потерплю», – про себя подумал Николай и перевернулся обратно к стенке.
Вернувшись поздно ночью, Андрей разбудил больного своим громким шумом:
– О, Андрюш, это ты? Ты чего так поздно? Ты купил мне лекарства? – чуть приоткрыв глаза, возмущенно задал вопрос Коля.
– Ох, забыл, Коль, извини… Катюха такая классная, мы с ней отлично провели время, ты бы знал! – радостно, вполголоса произнёс Андрюша, раздеваясь и готовясь ко сну.
– Что ж, рад за тебя… – наигранно ответил страдалец, сдерживая всё возмущение к другу.
Вскоре Коля выздоровел и впредь неохотно помогал своему товарищу. Ко дню рождения мама прислала Коле огромную посылку с кучей сладостей, варенья и фруктов. Получив её, Коля вернулся в общагу весь счастливый, светился, словно солнце:
– О-о-о, кому-то мамуля посылку прислала? Сегодня вкусно покушаем! – воскликнул Андрей, пытаясь распаковать большую коробку.
– Не-не-не! Не трогай! Мама сказала открыть только в день рождения! – резко отреагировал Колька на такую наглость.
– Как жаль, так сладкого охота… Может, хотя бы что-нибудь, не глядя, достанем? – хитро ответил Андрейка, косо смотря на посылку, которую уносит Коля у него на глазах в тёмный шкаф.
В долгожданный день Коля весь сидел, как на иголках: он хотел как можно скорее вернуться домой с учёбы, чтобы принимать поздравления по телефону от родственников и наконец-то открыть драгоценный мамин подарок. В своё время Андрюша со своими корешами уверенно сбежал с последней пары, и Николай страшно им завидовал, но занятие пропускать не стал, хотя очень хотел. Когда он вошёл в свою комнату, увиденная им картина его ошарашила: Андрей и его дружки жадно уплетали печенье и конфеты из посылки, которая предназначалась совсем не для них.
– О, Колян! Здорово! А мы тут уже вовсю отмечаем твой день рождения! Присоединяйся, мы тебе немного оставили, – смело сказал Андрей. Но Коля воспринял это предложение немного некорректно.
– Вы что, совсем охренели?! – Коля никогда не был таким разъярённым и взбешенным, от громкости его крика товарищи Андрея зажмурились с испуга. – Я эту посылку ждал две недели! Несколько дней думал о ней, когда наконец-то получил! Я даже специально сказал: «Не трогать её до моего дня рождения!» А вы что натворили?! Я так больше не могу, я устал это терпеть! Нашли тут мать Терезу: всем всё раздавай, помогай, делись, выручай… А мне кто-нибудь помогает?! Хватит с меня! Выметайтесь из моей комнаты, чтобы духу вашего здесь не было! – крикнул нежный, спокойный и добродушный паренёк Коля.
– Коль, ты чего?! Мы же для тебя здесь все собрались! – испугано ответил Андрюша, оправдываясь в очередной раз.
– Ничего не хочу слышать! Пошли вон, живо! – сказал Колька и показал пальцем на вытянутой руке в сторону двери. Незваные гости быстро удалились вместе с Андреем, он был в ужасе от злости Коли и решил тоже покинуть комнату, несмотря на то, что он тут тоже проживал. После громкого хлопка дверью все ребята стояли в подъезде в полном ступоре и глядели друг на друга. Лупкин, разведя руками, бегал глазами по сторонам:
– … А что я такого сделал? Я хотел, как лучше для него! Компанию собрал, чтоб веселее было, стол накрыл к его приходу… А… А он… То же мне, друг называется! Вот так вот и твори добро людям бескорыстно… – шокированно произнёс он.
– И от чистого сердца причём! – ответил ему один из парней.
– Во-во! Пошли отсюда, – закончив разговор, все удалились.


Зоя ФЕДОРЕНКО-СЫТАЯ

Родилась, училась и работала в Ташкенте. Закончила ТашГУ по специальности «физическая электроника». Сейчас проживаю в Москве. После переезда в Москву в силу ряда обстоятельств несколько лет работала риэлтором (параллельно экстерном закончила юрфак МГСУ). Наиболее интересные риэлторские сделки послужили основой цикла рассказов «Записки риэлтора», опубликованного на сайте Проза.ру и в соцсетях. Несколько моих рассказов были опубликованы в Альманахе РСП в разделах «Юмор» и «Проза». Принимала участие в конкурсах РСП «Писатель года 2022» и «Писатель года 2023», по итогам которых Постановлением Президиума РСП была награждена медалями, а также Пушкинской медалью.
ЧУЧЕЛО

Жара. Июль. Я иду по Тверской. Мне надо найти «Оптику». Не любую, а конкретную «Оптику». Там хороший мастер, он правильно центрует стёкла: по центру зрачков, меряя расстояние от переносицы, а не среднеарифметическое, как все обычно. И к его очкам не надо привыкать по нескольку дней. Адрес на листочке я выписала и, конечно, забыла дома. Помню визуально, где эта «Оптика»: надо идти по правой стороне Тверской, повернуть в переулок и тут через два-три дома – сразу она.
Но где этот переулок, и как он называется, не помню. Давно не была.
Уже несколько переулков обследовала, не нашла. Устала.
Много дней мучают меня сомнения: у нас появилась возможность в сентябре поехать в Крым, и я никак не могу решить: ехать нам или не ехать. Так сложилось по семейным обстоятельствам, что пять лет мы никуда не выезжали, и вот теперь такая возможность появилась...
Я сомневаюсь.... А поехать очень хочется!
Эти сомнения меня замучили. Я могу рассмотреть любую ситуацию с одной стороны, с другой стороны, с третьей, но принимать решения мне всегда сложно. А решать – мне...
В одном из переулков на угловом здании среди множества вывесок на одной из них написано «Оптика», это не то здание. Может, переехали? Одеваю маску, захожу, спрашиваю, вахтёр посылает меня на четвёртый этаж. Это не то, что мне нужно. Там сказали, что на другом этаже есть ещё одна оптика, но это, оказывается, магазин солнцезащитных очков. Выхожу из бизнес-центра, спускаюсь по ступенькам. На тротуаре стоит молодая пара, держатся за руки, о чем-то разговаривают, стоя нос к носу. Неожиданно парень разворачивается и с широкой счастливой улыбкой обращается ко мне:
– Вы – врач?
Я удивлена.
– Нет. А почему Вы спросили?
– У Вас такой экзотический вид! Вы в маске. В масках только врачи ходят.
Занятая своими мыслями, я забыла, выйдя из здания, снять маску. Спускаю её на шею. Парень широко улыбается мне, я тоже улыбаюсь: он меня заразил своей улыбкой.
– Сейчас же требуют носить маски, многие в масках, чего в этом экзотичного? А Вы почему не носите? Очень зря!
– У меня иммунитет! Я уже болел. И понял, что жизнь прекрасна! Каждым своим днём прекрасна! Прочь, ограничения! Прочь, маски! Надо жить на всю катушку сегодня, что нас ждёт завтра – неизвестно! – он счастливо улыбается, девушка тоже улыбается, и я улыбаюсь. Кивнув им, иду в переулок искать «Оптику».
Метров через десять разворачиваюсь обратно, чтобы спросить у этих весёлых людей, не знают ли они здесь поблизости «Оптики». Я бы не стала ни к кому обращаться, но они же сами ко мне обратились, и такие позитивные оба. Спрашиваю. Они вдвоём погружаются в свои смартфоны, что-то листают там. Нашли. Парень мне объясняет горячо, с энтузиазмом, что надо пройти дальше по переулку, дойти до угла квартала, повернуть и сразу там – «Оптика». Я благодарю, иду в переулок дальше.
«От улыбок стало всем светлей!» Настроение у меня мажорное! Все сомнения улетучились! Решила! Едем!!!
Принятое решение освобождает меня от тяжести сомнений. На душе легко и радостно. Да как я могла сомневаться?! Жизнь прекрасна!
А почему это он сказал, что я экзотично выгляжу? Что такого экзотичного? Алые капри? Цвет не по возрасту? А они мне нравятся: на них целых пять карманов!
«Оптика» – не та. Возвращаюсь обратно к Тверской.
Подходя к бизнес-центру, вижу: впереди меня медленно идёт чучело. Настоящее чучело! В длинном, до пят, резиновом плаще горчичного цвета, ярко-жёлтой мотоциклетной каске и в огромных перчатках с широкими раструбами аж до локтей. Рядом с чучелом – девушка, они, держась за руки, медленно идут к перекрёстку. Я смотрю по сторонам: где же тот парень? Вот бы он посмотрел, что такое «экзотичный вид». Его нет. Жалко.
Чучело проводило девушку до перекрёстка, они поцеловались, и она упорхнула. А чучело повернулось обратно, мне навстречу.
Да это он же и есть!!! Я рассмеялась. Он узнал меня и тоже рассмеялся.
– И это Вы мне будете говорить про мой экзотичный вид? – я хохочу.
Он тоже смеётся. Стоим друг против друга и смеёмся.
– Так Вы нашли нужную «Оптику»? Я Вам помог?
– Нет. Не нашла. Но это неважно! Вы мне помогли! Очень! Тем, что Вы мне встретились: я столько думала, ехать или не ехать в Крым в сентябре, столько сомневалась, а Вы своей улыбкой мне сразу всё решили! Спасибо!
– Я рад. Да как же Вы могли сомневаться?! Конечно, надо ехать! Обязательно! И думать нечего!
Он садится на мотоцикл. Предлагает мне:
– Хотите, я Вас подвезу? Садитесь. Не в Крым, конечно, но в ближайших переулках поищем Вашу «Оптику».
– Нет-нет! Что Вы?! Я завтра приду с адресом.
Мы улыбаемся друг другу. Он опускает на лицо прозрачное забрало и, махнув мне приветственно рукой, уезжает, резко стартанув.
Я иду по Тверской в прекрасном настроении, светлом. Уверенная в себе. На душе – легко и ясно!
Очки я заказала на следующий день. В сентябре мы съездили в Крым. Остались очень довольны. Я вспоминала своё чучело-чумичело и улыбалась.


ДВА КИЛОГРАММА СОЛИ

Иду я как-то по нашей улице, меня догоняет соседка – бойкая Лиля-апа.
– Привет! Чего ты идёшь такая понурая?
– Да-а-а... – говорю, – собрала урюк на варенье, помыла, почистила и бросила в таз два кэгэ сахара и два кэгэ соли... Иду теперь за сахаром. Cнова лезть урюк собирать...
– Хех! Какая ерунда! Сейчас я тебя развеселю…Вот, послушай: мы вчера тоже такие понурые были, а потом развеселились.
Вечером мы сидели всей семьёй в беседке под виноградником, чай пили и тихо-мирно разговаривали. Сын жёг в пепельнице ненужные бумажки из карманов. И нечаянно сжёг билет снохи до Уфы. Ей через пять дней ехать к родне на свадьбу. Этот билет еле-еле достали. Где теперь другой возьмём?! Да и семь тысяч сум на дороге не валяются. А теперь как?! Мы уже и подарки приготовили, и телеграмму дали, чтобы встретили...
Сидим понурые, не знаем, что делать...
Вдруг открывается калитка, заходит брат мужа (он в колхозе живёт). И прямо с порога:
– Родственники, помогите!!!
Что такое?
Оказывается, он накануне там, у себя, на базаре лошадь продавал. За восемьдесят тысяч сум. Никто за целый день цену не дал, один только уже вечером предлагал ему семьдесят пять, но деверь не согласился и ушёл с лошадью домой.
А к утру лошадь сдохла... Он людей нанял, похоронил лошадь; только зашёл домой, как прибегает человек от прокурора:
– Сосед! Вы вчера лошадь продали за восемьдесят тысяч, берите деньги и бегите скорей к прокурору: оказывается, вчера Ваш сын что-то нахулиганил, и прокурор сказал, чтобы Вы ему деньги принесли, иначе он Вашего сына посадит.
Деверь побежал скорей к прокурору, рассказывает ему про лошадь: так, мол, и так...
А прокурор такой важный сидит и говорит:
– Ничего не знаю! Я только по человеческим делам специалист! Не принесёшь денег, будешь один плакать на могиле своей лошади. Без сына!
Деверь вернулся домой, собрал всё, что можно продать из барахла и запчастей от машины. Срочно продал всё это по соседям, за сколько получилось. Даже половины денег нет...
Вот он и приехал к нам: «Родственники, помогите!»
Мы сразу оживились, развеселились. Сыновь начали откручивать новые колеса от машины, подобрали, что из запчастей можно продать. Деверя успокоили, посадили за стол, накормили, напоили. Они собрались утром ехать на базар продавать.
Поздно легли спать. Рано встали. Сосед отвёз их на авторынок.
Там они удачно расторговались, купили коньяк на радостях, выпили одну бутылку на четверых там, ещё с собой захватили и с понтом на такси приехали домой.
Довольные!
Хватились, а денег нет... Барсетку с деньгами забыли в такси.
И никто не помнит ни шофёра, ни номер машины. Пьяные же были.
Что тут поднялось! Все орут, кричат, друг друга обвиняют.
Муж приставил лестницу, полез на чердак. Там у него в тряпочке был спрятан пистолет, ещё с Афгана.
– Я, – говорит, – сейчас сам этому прокурору всё объясню! Если он по-человечески не понимает.
– Куда, – говорю, – вы поедете?! Пьяные. С пистолетом. Да вас самих арестуют!
Еле их утихомирила. Покормила, они ещё выпили и спать легли.
А я пистолет дала невестке, чтобы она его в Салар выбросила, а сама побежала к мафии.
Рассказала им про билет, про прокурора, про барсетку.
Они смеются – вот, как ты сейчас.
– Ладно, – говорят, – Лиля-апа, мы тебе денег дадим и на прокурора, и на билет до Уфы, но ты – женщина... Как потом с тобой разговаривать?! Пусть хозяин сам придёт, а если совсем не может, принеси золото в залог.
Я – быстренько домой, собрала своё, что было, с невесток сняла серьги, кольца.
Они плачут, особенно старшая:
– Мама, как я на свадьбу теперь поеду совсем голая, без золота?!
Ну, как-нибудь... Вот видишь, собрала целую котомку, несу мафии. Пока мои мужчины проснутся, вопрос с деньгами будет решён. А ты говоришь – два килограмма соли в варенье бросила... Хех!!!


Георгий ЗАБЕЛЬЯН

Родился на Кубани. Получил образование в МГУ им. М.В.Ломоносова. Живу в Москве, пенсионер. Литературной биографии нет. Это мой первый писательский опыт. Дебют, можно сказать.
КОНСТРУКТОР

Глава 1. Николай Иванович

Николай Иванович, бывший конструктор, а ныне пенсионер-интеллигент, медленно толкал перед собой корзину и выбирал продукты на полках универсама. Сегодня у Николая Ивановича был один из особых дней, когда он позволял себе праздник – купить приличный алкоголь и дорогих деликатесов в качестве закуски. Таких дней в последнее время становилось все меньше. Приходилось экономить, заработать случалось все реже, а на пенсию сильно не разгуляешься.
Как раз намедни пришла оплата за недавно выполненный Николаем Ивановичем конструкторский проект (помнят руки работу-то!). К тому же запланировано сегодня навестить соседку Леночку Петровну, миловидную женщину, в прошлом бухгалтера, с которой нередко общались на лавочке перед подъездом и прогуливались в близлежащем сквере.
Николай Иванович застрял у винной витрины, где алкоголь самых дорогих марок стоил смешных денег. С тяжелым сердцем он положил бутылку вина в корзину, хотя кожей почувствовал, как где-то в Мытищах сейчас тихо улыбается самозанятый бутлегер, разливающий бурду в бутылки из-под «Джек Дэниелс».
В корзине уже лежали королевские креветки и баночка дальневосточной икры, хлеб, шоколад и два пахучих бакинских помидора. Оставалось купить творог особой марки, который очень любила Леночка Петровна.
У молочной витрины Николай Иванович взял две творожные пачки и попытался рассмотреть на них срок годности. Ничего не получалось без очков. Очки в роговой оправе в громадной очечнице вместе со связкой ключей, портмоне с документами и прочими вещами лежали в маленькой мужской сумочке на ремешке, называемой в народе барсеткой. Николай Иванович долго ковырялся в сумке свободной рукой, вынул очечницу и водрузил очки на нос.
Творог оказался съедобным. Бывший конструктор запихнул очечницу обратно и уже было покатил корзину на кассу, как краем глаза заметил, что за ним пристально наблюдает какой-то подозрительный тип субтильного вида. Наблюдатель слегка шифровался – делал вид, что тоже выбирает с витрины продукты.
«Чего ему надо? Может, спросить чего хочет или попросить мои очки разглядеть товар?» – подумал Николай Иванович, но виду не подал.
За линией касс его уже поджидал охранник универсама, а рядом с ним, показывая пальцем на пенсионера, стоял тот самый тип из молочного отдела.
– Вы заплатили не за весь товар, – сказал охранник.
– Ничего не понимаю, – возмутился Николай Иванович. – Весь товар в корзине, вот чек. Что еще?
– Люди видели, – кивнул охранник на наблюдателя, – как вы пронесли мимо кассы творог. Откройте вашу сумочку и выложите содержимое на столик. Будьте любезны!
Творог в барсетке? От такой наглости Николай Иванович потерял дар речи, однако вжикнул молнией, дескать, смотрите!
Охранника впечатлило битком набитое нутро сумки, в котором искомого творога не оказалось, и Николай Иванович, вздохнув, двинулся в сторону дома.
– Нет, вы только подумайте, – рассуждал интеллигент. – Утаил две пачки творога! Это я, заслуженный самолетостроитель, гениальный конструктор (хоть и отставной), на которого еще недавно молилась добрая половина завода, и – вор?!
– «Неизвестно, летали бы самолеты в небе, если бы не талант Николая Ивановича», – так говорил сам генеральный директор, провожая конструктора на пенсию.
– А этот наблюдатель чего стоит? Явно завистник или неудачник! Чего он достиг в свой сорокет? Небось, выпивает банку пива за три секунды? Такие могут! И ведь донёс охране, как будто и вправду зацепил вора, урод!
На улице мысли Николая Ивановича прервал всё тот же субтильный тип. Он подошел поближе к своему визави и блеющим голосом пропел:
– Я же видел, как ты засовывал творог в барсетку, куда ты его спрятал? Понаберут тут полные корзины дорогой выпивки-закуски, а пару пачек творога своровать не побрезгуют, интеллигенты поганые! Присосались к телу народа!
Замерев на секунду от такой песни, пенсионер весьма культурно изложил соглядатаю свою точку зрения на произошедшее в магазине. Проще говоря, послал блеющего на Луну и побрёл домой.
Раскладывая продукты по полкам холодильника, Николай Иванович не переставал возмущаться, до чего упал уровень самосознания народа, пока не обнаружил, что его очки по-прежнему у него на носу.
– А что же я тогда запихивал в магазине в очечницу? Стареем, брат!
– Смотри-ка, а совсем даже не помялись, – улыбнулся он, вытаскивая из очечницы и укладывая в холодильник две пачки творога. – Однако, пора бежать, Леночка Петровна ждать не любит.
Надев свой парадный костюм со знаками отличия и прихватив вожделенный творог, Николай Иванович поднялся на этаж и позвонил в дверь соседки.
– Вот спасибо, соседушка, отведаем сейчас вашего творожку с вареньем и чаем, – проворковала Леночка Петровна, принимая подарки. – Проходите к столу, ваша любимая чашечка ожидает вас...
Николай Иванович мыл руки в ванной, когда услышал, как хлопнула входная дверь, и до боли знакомый голос проблеял:
– Мам, привет, я купил тебе фруктов в вашем магазине. О! Откуда творог? Сосед принёс? Почему спрашиваю? Только что в магазине какой-то козёл-интеллигент набрал дорогого вина, икры, деликатесов и бессовестно положил в свою барсетку две пачки точно такого же творога! И, представляешь, умудрился и на кассе не заплатить, и от охраны пачки эти утаить. Куда он их спрятал, ума не приложу.
Николай Иванович, поправил на лацкане покосившийся значок «40 лет безупречной службы», подтянул галстук, глубоко вздохнул и вышел из ванной. На чистую воду…

Глава 2. Виталик

– Ну что же ты, жмот, на свидание к женщине принес какой-то жалкий творог? Я же видел, ты купил дорогие деликатесы. Небось, съешь их сегодня один дома под одеялом, чтобы никто не видел? – не на шутку распалился Виталик.

– Леночка Петровна любит этот сорт творога, – промычал воришка виновато.
– Ну, конечно, ведь рюмку хорошего вина закусить дальневосточной икрой кому понравится? Другое дело – творог? Эх!
– Молодой человек, вы бы повежливее, я вам в отцы гожусь, – буркнул Николай Иванович.
– Ты мне в отцы не годишься, – отрезал Виталик. – Я, к сожалению, не помню своего отца, но по рассказам матери, мой отец бы никогда так не поступил. Значит, так: забирай свой творог и дуй отсюда далеко-далеко, пока я тебе чайник не начистил!
– Мужчины, перестаньте ссориться! – вмешалась в ситуацию Леночка Петровна. – Садитесь за стол, выпьем чаю да поговорим о том-о сём.
– Виталик, это Николай Иванович, наш сосед, я его пригласила в гости, и я действительно люблю этот нежный творожок. Угощайтесь, пока свежий!
– Кстати, Николай Иванович, этот молодой человек – мой сын. Он живет в другом городе. Сегодня Виталик со своей девушкой решили наконец объявить о своей свадьбе и поэтому приехали ко мне. Главное, они встречаются уже три года и делают вид, что как бы ничего не происходит, но я-то чувствую! Я почти всю жизнь воспитывала сына одна и очень переживаю, как у него сложится жизнь с молодой женой
– А где же Анжела, Виталик? – обратилась она к сыну.
– Анжела сегодня хочет выглядеть на все сто, поэтому зашла в салон поправить прическу. Что-то задерживается. Сейчас будет. Да вот она!

Глава 3. Анжела

– Здравствуйте, Леночка Петровна, в вашем салоне, «лучшем в городе», не нашлось «Пепельного Блондина»! Виталик, успокойся, это название краски для волос. Пришлось красить волосы «Осенней листвой», вы представляете? А еще я хочу вас поблагодарить за ваши сливы маринованные в красном полусладком вине! Мы с Виталиком их съели мгновенно. Это что-то! Как вы их готовите?
– О, это мой фирменный рецепт! Я колдовала над этими сливами четыре дня, пока наконец по банкам разлила густой, душистый маринад с нотками корицы, кардамона, имбиря, гвоздики и лимона. Запах был такой волшебный, что соседи, принюхиваясь, повыскакивали на лестничную площадку. Значит, так: берешь три килограмма слив….
Анжела – девушка Виталика. По паспорту звалась Ангелина, но предпочитала, чтобы её величали Анжелой. Последнее время она была озабочена двумя непростыми задачами: во-первых, приспособить к семейной жизни своего проверенного и надежного друга Виталика и во-вторых, исполнить данное матери обещание найти и посмотреть в глаза её бывшему мужу, своему беглому папаше.
С первой задачей худо-бедно Анжела справилась. Её усилия по воспитанию жениха и потенциального мужа увенчались успехом. Виталик после трех лет их нежной дружбы принял, как он думал, самостоятельное мужское решение и предложил-таки Анжеле руку и сердце.
А вот с папашей дело продвигалось не очень, хотя Анжела регулярно для поиска напрягала своих знакомых и родственников. Дальше фотографий отца из социальных сетей дело не шло.
– Тебе очень идет этот цвет волос, Анжела, – заметила Леночка Петровна и добавила:
– Николай Иванович, это Анжела, очень хорошая девушка, невеста Виталика.
– Геля, ты ли это? – осипшим голосом спросил Николай Иванович.
– Вообще-то я не Геля, а Анжела, – огрызнулась Анжела. – А вы кто? Ой, папа?! Ты откуда взялся?
– Живу. Неподалеку, – промямлил Николай Иванович.
– Вот как! Так вы знакомы, – удивилась Леночка Петровна. – И даже родственники?
– Знакомы давно. Правда, не встречались с тех пор, как он бросил нас с мамой и пропал на много лет, – дрогнул голос у Анжелы.
В разговор вмешался Виталик:
– Так это и есть твой беглый папаша? Ну, всё, интеллигент хренов, на сегодня ты свой лимит исчерпал! Как говорят, сейчас буду бить тебя аккуратно, но сильно!
Глава 4. Леночка Петровна

Леночка Петровна в прошлом была главным бухгалтером большого завода. Ее любили и одновременно побаивались на заводе все. Суровая, когда дело касалось не очень правильного подхода руководства завода к финансам, и чрезвычайно добрая и отзывчивая, когда сотрудники обращались к ней за помощью.
Провожая на пенсию своего лидера, вся бухгалтерия рыдала в голос, а начальники подразделений желали ей здоровья и счастья на заслуженном отдыхе ломающимися от эмоций голосами.
Давным давно Леночка Петровна, а тогда еще просто молодая симпатичная девчонка Леночка, приехала в этот город по распределению. Судьба обычная, как у многих. Работа, продвижение по службе, художественная самодеятельность, танцы в клубе по выходным. И женихи были, да только не особенно она их привечала.
Один ей приглянулся: тайная страсть всех заводских девчонок, залётный орёл – молодой специалист Коля. Встречались долго. Она его называла Колюнчик, а он её – Ленкой-Енкой. Она уже строила планы на совместную с ним жизнь, как вдруг Колюнчик исчез. Ни ответа, ни привета.
То ли подался наш Коля завоевывать столицу, то ли сбежал за границу, но больше о нем ничего не слышали. А еще через положенный срок Леночка родила мальчишку, назвала его в честь деда Виталиком. Время полетело всё быстрее и быстрее. Не успела оглянуться, как вышла замуж за хорошего человека. Да вот беда, прожили недолго – схоронила Леночка мужа да так и осталась одна с сыном.
Колю, свою первую любовь, забыла уж давно, да вдруг через много лет он объявился: один, поселился не где-нибудь, а в её же доме! Как потом выяснилось, случайно. Вновь познакомились, Коля её не узнал или только сделал вид, она тоже не призналась. Ей даже интересно было, что будет дальше.
– Николай Иванович, – торжественно сказала Леночка Петровна, – всё-таки несите к нам ваше вино и икру!
На немой вопрос конструктора добавила:
– У тебя, Колюнчик, здесь и сейчас будет хороший повод выпить и пообщаться с твоей любимой Ленкой-Енкой, с твоим сыном Виталиком и с твоей дочерью Ангелиной.
Казалось, немая сцена продолжалась вечность. Оторопевший Николай Иванович, с трудом успокаивая сердце в груди и вытаращив глаза, долго переводил взгляд от Леночки Петровны к Виталику, затем к Анжеле, при этом регулярно поворачиваясь к зеркалу и всматриваясь в него.
– Постойте, это что значит? – в тишине, как выстрел, прозвучал шепот Анжелы, которая начала осознавать, что прямо сейчас её Виталик из жениха и будущего мужа превращается в сводного брата. – Мы что, теперь не сможем пожениться, ведь мы теперь родственники?
Николай Иванович не нашёлся, что сказать. Он уже бежал домой. За вином и икрой.

Глава 5. Колюнчик

«Это уже перебор, так не бывает, – пытался на ходу рассуждать Николай Иванович. – В один момент, как будто по взмаху волшебной палочки, соседка Леночка Петровна оказалась той самой Ленкой-Енкой, субтильный тип из магазина перевоплотился в новообретённого сына Виталика, а девушка Анжела превратилась в покинутую дочь Ангелину. Нужно всё переосмыслить и решить, как вести себя и что делать дальше».
Тем временем в квартире воцарилась полная тишина. Слышно было только, как чей-то голос бубнил за стеной.
– Да не вернётся он, вы что, не видите, что этот человек наследил везде, где только можно, – так Виталик в позе комсомольского вожака на субботнике говорил внимавшим ему женщинам. – Гнать его надо было сразу отсюда, и весь разговор!
– Я так и не спросила его, почему он ушел от нас, он же был совсем неплохой отец, – всплакнула Анжела.
– Значит, так, ребята, прекращаем голословные обвинения и подбираем сопли! – Леночка Петровна вспомнила, что еще недавно была финансовым лидером большого предприятия. – Давайте дождёмся Николая Ивановича, и послушаем его, если ему есть, что сказать. Да вот и он!
Николай Иванович открыл дверь, выгрузил в прихожей свои припасы и сказал:
– А вот и я, друзья! Давайте уже чай пить, творог, небось, высох весь!
Затем, прошмыгнув мимо остолбеневших родственников, он поставил на стол закуски, взял из шкафчика бокалы и разлил вино на четверых:
– Прошу вас!
Загипнотизированные обитатели квартиры чокнулись бокалами с Николаем Ивановичем, пригубили вино и непонимающе замерли.
– Я сейчас сделаю небольшой доклад по текущему моменту, а затем отвечу на ваши вопросы и послушаю ваши замечания, – казённым голосом молвил Николай Иванович.
– Ты помнишь, Ленка-Енка, как я работал над проектом увеличения надёжности наших изделий и пытался оформить изобретение? Описание этого изобретения и все связанные с ним материалы у меня изъяли и засекретили. Самому мне дали два часа времени, чтобы молча собрать вещи и отбыть на аэродром в распоряжение каких-то специальных людей. Тебя рядом не было, ты как раз уезжала в отпуск на две недели помочь родителям, а когда, задержавшись, приехала через месяц, меня уже и след простыл. Нет возможности подробно рассказывать, но поверь, писать тебе о том, где я и чем занимаюсь, я не мог. Каюсь, я все время думал о тебе, но с течением времени стал забывать. Особенно после того, как случайно узнал, что ты вышла замуж, и у тебя уже есть ребенок…
– Выходит, это мой ребенок! Мой сын? Дорогой Виталик, дай я обниму тебя. Прости меня за сегодняшний скандал в магазине, прости за мое исчезновение из жизни твоей матери. Видит Бог, противиться судьбе я не мог и ни сном, ни духом не подозревал, что у меня есть сын.
– Как же, не подозревал он! – пробурчал Виталик, – А Анжелку, наверное, строгал с новой женой за милую душу, так что и забыл обо всём.
– Да, строгал, как ты выразился. Через несколько лет, когда мое изобретение устарело, я гм… освободился и перешел на работу в КБ. Женился на хорошей женщине, и у нас родилась дочь Ангелина.
– Так почему же ты ушёл от «хорошей женщины»? – пискнула Анжела. – Чего тебе не хватало?
– Всего мне хватало, даже чересчур. Просто ты, Геля, не всё знаешь в этой жизни. Мы с твоей матерью разошлись по-тихому, без скандала, чтобы не травмировать нашего ребенка. Жильё наше, конечно, я оставил бывшей жене и даже помогал деньгами, потому что любил тебя… Я уехал. На остатки накоплений купил маленькую квартирку в городе моей первой любви и надеялся на чудо.
– Так что же произошло? – хором воскликнули все трое слушателей.
– Обидная история. Я часто отсутствовал дома, ездил в командировки. Ходили слухи, что твоя слабохарактерная мама никак не забудет своего бывшего и даже забеременела от него. Я, конечно, слухам не верил, а когда убедился в этом, уже поздно было…Так что, Ангелина, ты моя дочь только по жизни и моей любви, а по крови – не дочь ты мне. Вот он, твой суженый, перед тобой. Смело бери его в мужья, люби сердцем и держи крепко-крепко, чтобы не ушёл. У меня всё. Какие будут вопросы, замечания?
– Я люблю тебя, Колюнчик, – прошептала Леночка Петровна.
– Я люблю тебя, Ленка-Енка, – прохрипел Николай Иванович.


Дмитрий СЕНЧАКОВ

Родился в Москве в 1970 г. Опубликовал три книги: романы «Внимание… Марш!» (2020), «Стоп-кран» (2024) и детскую повесть-сказку «Приключение Горохового Гномика» (2021). Кроме того, автор ещё одного романа, опубликованного электронно: «Светлые дни и ночи» (1998), а также ряда рассказов, два из которых напечатаны в альманахе «Новое слово» (№ 13, №14 за 2024 г.), и один – в ежегоднике «Рассказ 24».
АНГЕЛ ФАБЕРЖЕ

Только-только ослабили хватку ранние вязкие автомобильные заторы, когда брутальные заряженные болиды бьют копытом, владелицы красных машинок красят губки в зеркальце на козырьке, а иные рассеянные коллеги за рулём и вовсе не проснулись, допуская неприличные интервалы. Робкое солнышко ещё изрядно желтит, но уже делится хрупким теплом. Мягко серебрятся разбуженные ветерком тополя. Золотятся купола храма, колокольни и святых ворот. Жмутся друг к дружке рябые корпуса «почтового ящика» – оборонного завода, окружённого хворыми народными пятиэтажками. По засечной черте кольцевой автодороги разнобасым хором ревут сотни тысяч лошадиных сил. Вымазанный сажей слоёный воздух вибрирует над частоколом полосатых труб самой массивной ТЭЦ в Европе. Ну а в довершение сей жизнерадостной панорамы блестят аорты нефтеперегонного завода с неизменным и негасимым неолимпийским факелом во главе технологичного архитектурного ансамбля.
Всё это весьма сбалансированное благообразие отражается кверху ногами в безмятежном старинном пруду, намекая нам, брошенным богами на произвол судеб, что в Зазеркалье, то есть там, где патриархальные люди живут посконными сословиями на внутренней стороне планеты и ходят вниз головой, послушные дымы тоже устремляются не в небо, а прямёхонько в тартарары.
Ну и где же это мы? Ах, да! В Подмосковье. Хотя какое же это Подмосковье, пожмёте вы плечами. И будете совершенно правы: подмосковье – это метро у моссобян, а у нас тут самое настоящее замкадье. С пафосными за́мками и амбарными замка́ми. С замкнутыми нелюдимыми гражданами. С повышенным содержанием кадмия в атмосфере и болезнями кадыка. С тем адом, который не каждому дано вынести на плечах, и им посвящённое: «Давай-давай, адьё, меньше народа – больше кислорода». С той дьявольщиной, что напоминает о себе на задниках достопримечательностей, на видах со смотровых площадок, во взаимоотношениях родственников и соседей по квартирам, в рядах автомобилей, в очередях, а также за партами и в песочницах.
У Маяковского – «адище города». У нас – мкадище! У того оно разбито окнами на крохотные адки́. У нас сама карта мира разрезана по живому жирной кольцевой артерией, словно Великой Китайской стеной: моссобяне отгородились от россиян и жрут колбасу. А иные даже, прости Господи, ровняют на каменной столешнице веселящий белый порошок пластиковой картой москвича.
Вера Филипповна Фаберже вывела под руку немощного Аркадия Кузьмича Фаустовского из Спасо-Преображенского собора, и пара потихоньку двинулась к маршрутке. Нежная дружба развивалась между немолодыми людьми уже долгие двадцать восемь лет, с тех пор как овдовевшая Фабержиха вернулась со сто первого километра в родное Гремячево и устроилась на завод ракетного топлива бухгалтером-кассиром. Развивалась дружба, надо сказать, с громадным перерывом. И не абы каким, а на второе официальное замужество мадам Фаберже, впрочем, на этот раз без перемены фамилии, доставшейся юной Вере Филипповне Грамских от первого супруга. Уж очень она ей нравилась, так как придавала весу её личности и порождала загадку из категории тех, о которых почтительно шептались за спиной. Новая видная кассирша стала избранницей главного технолога предприятия, бездетного вдовца Станислава Петровича Заносцева. Вера Филипповна перебралась из заводского общежития в ведомственную двенадцатиэтажную башню. В двухкомнатную квартиру на восьмом этаже, из окон которой простирался вид далеко не только на битумные крыши пятиэтажек. Ей нравилось рассматривать Москва-реку и ломанный урбанистический горизонт за ней, над которым неспешно совершала ежедневный моцион наша горячо любимая жизнетворящая звезда.
Аркадий Кузьмич, рядовой инженер с того же завода ракетного топлива, проживал в коммуналке на первом этаже той же ведомственной башни. Застенчивый и лиричный интеллигент импонировал Вере Филипповне куда больше барствующего и панибратствующего Стасика, но ограниченные квадратные метры в его собственности не позволили практичной даме довериться выбору сердца. По роду службы обоих, а также чисто по-соседски несостоявшаяся пара продолжала видеться. Но Вера Филипповна Фаберже искусно выстроила барьер, мотивируя свою позицию тем, что она – приличная женщина.
Минуло четверть века. После тяжёлой и продолжительной болезни пенсионера Заносцева случился ненастный день, когда мадам Фаберже унаследовала распрекрасную двушку на восьмом этаже. Аркадий Кузьмич навестил старую подругу, дабы морально поддержать вдову, выкушал стакан водки за упокой отмучившейся души своего бывшего начальника и наотрез отказался оставаться в статусной квартире.
Тем временем его трёхкомнатная коммуналка жила своей особенной жизнью. Несколько лет назад освободилась комната: амбициозный коллега отбыл с повышением в Химки на завод «Энергомаш». Комнату эту активная Фабержиха выхлопотала для немолодой беженки с Донбасса с двумя подросшими мальчуганами, пристроенную в заводскую столовую на вакансию повара.
Познакомились Вера Филипповна Фаберже и Дарья Григорьевна Сычёва в Спасо-Преображенском соборе, у мощей Николая Чудотворца, к которому обратилась с молитвой о помощи измождённая мытарствами и невзгодами мать двоих сыновей, один из которых, так уж случилось, появился на свет на Николу летнего, а другой – на Николу вешнего. И просила Дарья Николая Угодника не за себя, а за детишек: Колю и младшего Диму.
И просила так искренне и самоотрешённо, что чуткая Вера Филипповна не смогла пройти мимо. Дождалась тройного крестного знамения и заговорила с незнакомкой. Выяснила, что та с детишками на последние деньги добралась на попутках из Таганрога до окраин Москвы, не имея ни чётких планов, ни даже тёплой одежды. Но оставаться в стремительно деградирующем палаточном лагере было небезопасно – там разразилась лютая дизентерия.
Из документов – только временное убежище на территории РФ, да и то не на официальном бланке, а на обыкновенном листе бумаги. Впрочем, все необходимые печати и подписи там имелись. Из вещей – ветхие свитера у мальчишек да потёртое полупальто на ней самой, спасибо сердобольным людям, кто отправлял одежду беженцам. Из еды – случайный пакетик чая и одинокая карамелька из вазона на ресепшене отеля, куда отчаявшаяся Дарья Григорьевна заглянула в поисках работы по прибытию в Москву.
– А где сейчас Коля и Дима? – только и спросила Вера Филипповна. В тот момент она ещё не знала, как поступит, но твёрдо была уверена, что уж теперь-то с этой семьёй всё будет в порядке.
– Остались в холле гостиницы, у которой нас высадил водитель. К сожалению, мы не смогли наскрести денег на проезд, чтобы отправиться в храм втроём.
Мадам Фаберже не раздумывая заказала такси и привезла утомлённых приключениями беженцев в свою уютную квартиру. С тех пор денно и нощно принимала Вера Филипповна участие в судьбе Дарьи Григорьевны, Николая и Дмитрия Сычёвых. Пристроила мальчишек в школу, а их стойкую мать – в столовую при заводе. Помогла собрать документы и подать на российское гражданство в Сахарово. Надавила на совесть в нужном кабинете и выхватила из-под пера драгоценный ордер на жилплощадь. Старалась подвернуться благодарным подшефным под руку с добрым советом, бескорыстной поддержкой и искренней улыбкой.
Третью комнату в коммуналке на первом этаже двенадцатиэтажки занимал «вечный старик» Толоконников. Книг у него было столько, что сам он в четырнадцатиметровом помещении едва помещался. Читать книги свои Леонид Львович уже не мог – не позволяла катаракта. Однако он продолжал увлечённо пролистывать их, объявляясь с неизменным томиком в присутственных местах: на кухне и в уборной.
Квартирная молодёжь вызывала у начитанного старца эмоциональный подъём. Он испытывал приступ лукавого энтузиазма всякий раз, когда восьмиклассник Коля и шестиклассник Дима заявлялись домой к обеду. Живой ум старика не давал подросткам продыху. Леонид Львович увлечённо заваливал юнцов подробностями из жизни императора Бонапарта и галантерейщика Бонасье, учёными сентенциями Михайло Ломоносова и Мишеля Монтеня, военными хитростями Суворова и Сунь Цзы, тонкостями геополитики Дугина и Бисмарка.
Коля и Дима глотали науку вместе с ведомственным супчиком, который исправно запасала повариха, и убегали в секцию самбо, где у обоих будущих ратников имелись успехи. Леонид Львович дохлёбывал простывший чай с сушкой и перебирался в своё библиологово, впрочем, ревностно прислушивался оттуда, не провернётся ли замок в парадной двери, что означало прибытие с работы утомлённой Дарьи Григорьевны. Опускала на пол тяжёлые пакеты, вешала пальто на крючок, задумчиво мыла руки, а затем посуду за своими оболтусами, под занавес подметала пол. Буквоед Толоконников теснился рядышком на табурете, приговаривал:
– Дочка, ты такая рукодельница, такая заботливая, и детки твои такие расчудесные!
– Да будет вам, Леонид Львович, – краснела Дарья Григорьевна.
– Столько книг мудрых понаписано! Там и всё добро мира названо, и всё мировое зло обличено. И как же так сложилось, что счастья нет на земле донецкой? То речь родную отменят, то ракету за душами безвинными выпустят… Тебе вот, сиротке, повезло к отзывчивым людям попасть.
– Да, нам повезло, – автоматом кивала Дарья Григорьевна, не позволяя вспыхнуть с новой силой пожару на душе.
Многое пришлось пережить семейству Сычёвых, врагу не пожелаешь… Хотя, отчего ж? Врагу она и не такого желала. Проклинала до седьмого колена. Но это было тогда… в городке Красный Луч на Луганщине. А теперь иная жизнь на новом месте налаживается. Не место старой ненависти в новой жизни. Ведь сердце от ненависти чёрствое. А если сердце чёрствое, то и душа иссохшая, и лицо сморщенное. Люди добрые отворачиваться будут. А жизнь новая, она хоть и суровая, но не только на везении отстраивается, но и на любви, на отдаче, на служении, на взаимопомощи.
Утекала обессилевшая Дарья Григорьевна за потёртую дверь в комнатку свою двенадцатиметровую, где ютилась с двумя мальчишками, а книголюб Толоконников прислушивался за стенкой к дыханию ея размеренному. Про себя называл Дарьюшкой, душенькой. Объявилась у старика на преклонности лет любовь дочерняя. Безмерно благодарен был Леонид Львович Господу за лучик света в однотипной жизни своей.
Аркадий Кузьмич Фаустовский объявлялся в квартире после неизменной прогулки под руку с Верой Филипповной Фаберже. Провожал даму до лифта, наблюдал, как тот задраивает створки, и смиренно ковырял в замке тёплым ключом, который давно уже зажимал в ладони. Верочка и так и эдак обхаживала своего романтического героя, но тот был непреклонен: в квартиру на восьмом этаже ему переезд заказан.
Таким образом прожили наши литературные герои около года без особых потрясений.
Буквочей Толоконников ушёл из жизни буднично, в окружении своих приятелей – томиков красных и зелёных, гибких и картонных, ледериновых и ламинированных, с капталом и с ляссе. Замерла на устах старика тёплая улыбка. То ли приснилась ему на смертном одре Настенька из «Белых ночей», то ли пушкинская Лиза Муромская. Но уж мы-то с вами знаем наверняка, что в канун своего самого важного отбытия Леонид Львович размышлял единственно о Дарье Григорьевне, доченьке своей названой.
Отпевали старика в Спасо-Преображенском соборе в присутствии дюжины жильцов ведомственной башни. Улучила благопристойный момент заведующая отделом кадров Зинаида Ипатьевна Гольд, шепнула на ухо Дарье Григорьевне прямо сквозь тёмный шифоновый платок:
– Ты, милочка, загляни к нотариусу нашему Гульназ Закиевне.
– Зачем это?
– Загляни-загляни… С тебя не убудет!
Кивнула Сычёва рассеянно, да быстро выветрился сей нелепый совет из забитой бытовыми хлопотами головы. Тем более что и поступил он по разумению поварихи кощунственно не вовремя: люди собрались в трауре, мысли на вечном сосредоточены. Но не тут-то было. На неделе явилась в кассу за авансом, а бухгалтер-кассир давай её пытать: почему до сих пор к нотариусу не зашла? И ведь знает откуда-то, что должна была зайти, да не ходила Дарья Григорьевна к Гульназ Закиевне, словно заговор какой плетётся, сплетни ползут... Не фыркнула повариха недовольно единственно оттого, что была перед ней Вера Филипповна Фаберже – человек, к которому Сычёва испытывала чувство сердечной благодарности. Иначе бы вспылила, ведь свобода её буквально в прямом эфире ущемляется… Но куда деваться? Пришлось идти.
Постучалась. Ступила за порог. Молча протянула помощнице нотариуса новенький липкий паспорт свежеиспечённой гражданки РФ. Та лишь взглянула на фамилию, всплеснула руками и тут же скрылась за плотными дверями начальственного кабинета.
«И что они все такие нервные? – подумала озадаченная Сычёва. – Что кассирша, что теперь эта помощница…»
Нотариус Гульназ Закиевна Насреддинова, женщина раскрашенная, ароматная и во всех пропорциях заметная, вышла к Дарье Григорьевне сама. Смерила взглядом простую повариху и зачитала завещание гражданина Толоконникова Л. Л., из которого следовало, что воля покойного всецело вертелась вокруг идеи передать комнатку свою четырнадцатиметровую приватизированную со всем её содержимым в безвозмездное владение гражданке Сычёвой Д. Г.
К ошеломлённой Дарье Григорьевне придвинули нотариальный талмуд, в котором заставили расписаться, и выдали на руки «Свидетельство о вступлении в права наследства». Отправили с тем в МФЦ. Да с напутствием устроить личную жизнь: мол, теперь-то кэ-вэ метры позволяют…
Вот что с судьбами людей любовь животворящая вытворяет. Не зря Сычёва изводила ненависть свою, затаптывала под плинтус, утрамбовывала в подпол израненной души и сыновей поучала в том же ключе. Не зря! Идёт домой с гордо поднятой головой Дарья Григорьевна. Торжествует. Но всё же решила при случае и ангелу-хранителю своему свечу поставить. Да не одну.
Перебрались Коля и Дима в законную комнату побольше. Поначалу растерялись: сколько тут всего понапихано. Первым делом положили глаз на «Науку побеждать» и «Искусство войны». Остальные книжки тоже пригодятся, но потом. Никуда не денутся. Их всю жизнь теперь читать. Вспоминать чудно́го старика. А пока можно и на самбо сходить. Да и в школе завтра у одного – химия, у другого – физика. Куда ж без них? Ведь на планете Земля живём-поживаем, где буквально всё из этих двух наук берётся, и без них ничего не обходится.
А Дарья Григорьевна впервые за долгие-долгие годы заночевала одна. И так ей непривычно было почивать в полной тишине: без посапывающих сыновей, без скрипа раскладушек, что пару раз порывалась она прошмыгнуть незамеченной в соседнюю комнату и накрыть ладонью тугие умные лбы.
После скудного ужина, состоявшего из свекольного салатика с венчиком петрушки и чашки чая с шоколадной конфетой «Красная шапочка», Вера Филипповна Фаберже замерла у окна на восьмом этаже и долго всматривалась вдаль. Туда, где за мкадищем города светились крохотные адки́ окошек, сливаясь в единую моссобянскую спесь и фальшивую самодостаточность.
Сухонькая и миниатюрная обладательница копны всё ещё сильных волос, избежавших модных в эпоху её молодости беспощадных химических завивок, Вера Филипповна прислушалась к току собственной крови, что уже как два десятка лет перманентно шумела в изящных ушных раковинах, украшенных скромными искусственными рубинами на золотых подвесах с английским замком.
Тут-то и осенила её гениальная идея, как воссоединиться с давним возлюбленным. С этим упёртым бараном фон бароном Фаустовским, за что – кто знает?.. – возможно, пуще прежнего уважала Аркадия Кузьмича своего опытная интеллигентная барыня.
– А что? Если Магомет не идёт к горе… Гора, как говорится… Ну, да! Сама явится на его седую упрямую голову.
Взгрустнулось, конечно (что уж греха таить!) Вере Филипповне, что придётся расстаться с привычным видом из окна. Но не составило труда убедить себя, что тот ей порядком и поднадоел. Прежде всего, вот той самой несбыточностью моссобянской мечты. Когда ты уже увядшая, а до ближайшего метро тебе час битком. И лучше ситуация эта уже не станет никогда. А ты и сама такая уже смирившаяся и выискивающая плюсы в завалящей синице в руке. Ну, а что? И с синицей можно быть полезной людям. Тем самым поддерживать самооценку собственного гражданского достоинства на неизменном уровне.
Мадам Фаберже отошла ко сну в прекрасном расположении духа. Надумала Вера Филипповна нагрянуть назавтра к Дарье Григорьевне с предложением, от которого та не сможет отказаться. Ей импонировала роль ангела, которую она продолжала играть при поварихе Сычёвой. Конечно, это только надводная часть правды. Взрослым людям известно, что волшебных тётенек не бывает, так что ничего странного не случится, если Вера Филипповна попутно решит один собственный наболевший вопрос.
Весь завтрашний день мадам Фаберже вертелась на рабочем месте. Так ей не терпелось сообщить новость своей подопечной! Однако лишь по окончании рабочего дня смогла перехватить Вера Филипповна Дарью Григорьевну, сопроводить её до «Пятёрочки» и потом уж до дома.
– Как живётся в двух комнатах? – начала дама издалека.
– Прекрасно, – призналась Сычёва. – Только я пока не привыкла. Чувство такое, словно меня с мальчиками разлучили.
– Но это ведь не так, – покачала головой Фаберже.
– Конечно, нет, – кивнула повариха.
– Вероятно, это ощущение возникает оттого, что комнаты эти коммунальные, и разделяет их общий коридор, – нащупала брод к полезным аргументам Вера Филипповна.
– Вероятно, – согласилась собеседница.
– Ведь ты ж не выскочишь к мальчишкам в ночной сорочке. А вдруг там Аркадий Кузьмич до ветра пробирается… Конфуз выйдет! Так и живёшь, словно в гостинице: чтобы сбегать в соседний номер, надо нырнуть в халат.
– Верно.
– Знаешь что, милочка, а ты поставь авоськи свои в прихожую, и давай-ка мы с тобой поднимемся ко мне на восьмой.
– Неловко мне, Вера Филипповна.
– Ничего-ничего. Чайку попьём, покалякаем как chère – ma chère.
– Что?
– Ну как шерочка с машерочкой. Давненько мы с тобой не откровенничали.
Задумалась Дарья Григорьевна. Дел у неё по дому, конечно, по горло, но сыновья – на самбо, часок-полтора принадлежит ей и только ей. Согласилась. Ох и вкусный чай подала Вера Филипповна, открыв к нему и специально припасённую к случаю коробку ароматного ванильного зефира.
Беседа витиевато фланировала вокруг успехов мальчишек в школе и в спортивной секции. Вырулила на успехи самой Сычёвой. А какие у неё могут быть успехи, кроме как в личной жизни, да и те на горизонте не просматривались. Задумалась на секунду мадам Фаберже, что в недалёком будущем ей ещё и свахой предстоит заделаться. Ну да это потом. В охотку.
А пока улучила момент Вера Филипповна, когда Дарья Григорьевна залипла на панораме заката над постиндустриальной Москвой, и негромко изложила суть:
– Давай обменяемся нашими с тобой двумя комнатами…
Замерла подопечная. Слушает, как кровь к вискам приливает. И вроде бы надо отшутиться, но мадам Фаберже явно ждёт рациональный ответ.
– Вера Филипповна… – запнулась Сычёва, – это у меня – две комнаты. У вас же – отдельная квартира. Неравноценный обмен получается.
– Почему неравноценный? Я так не считаю. У тебя комнаты двенадцать и четырнадцать метров. У меня – четырнадцать и девять. Плюс кухня. Примерно то ж на то ж и выходит. Разве нет?
– Нет, Вера Филипповна. Надо считать площадь всей квартиры, а не одних комнат.
– Хорошо, – пожала плечами Фабержиха, – пусть так. Давай считать по-твоему.
– Какова у вас площадь?
– Сорок метров.
– А у нас – пятьдесят четыре.
– Минус Аркашина комната. А она – четырнадцать метров. Я точно знаю. А через десять лет комнату твою служебную можно будет приватизировать, тогда и оформим размен официально, получим свидетельства.
Запнулась Дарья Григорьевна. И покраснела. Ведь аргументы «против» у неё закончились. Не пришло ей в голову, что жилплощадь на первых этажах меньше ценится, потому что в её родном городе – наоборот, такие квартиры дельцы скупали под магазины. В мирное время платили щедро. А если обмен и взаправду равноценный, то кто ж откажется перебраться из коммуналки в собственную отдельную квартиру-то, да ещё и с балконом?
– Вера Филипповна, – сменила тему смирившаяся Дарья Григорьевна, – я могу вас спросить? Откуда у вас фамилия такая ладная? Я, как узнала, сначала подумала, что люди прозвище вам дали такое, ну… видимо, за интеллигентность вашу, стиль и вкус.
– Нет, девочка моя, это действительно моя официальная фамилия. По мужу. Рудольф Францевич Фаберже взял меня в оборот буквально с выпускного бала, а сам-то был на тридцать лет старше! Подумать только! Ох, как я боялась его тогда. Но на свидания летала, как на крыльях. Очень уж отличались ухаживания Рудольфа Францевича от приставаний обычных мальчишек.
– А ваши родители? Вероятно, они были против?
– Так я ж детдомовская. Может, я в нём отца себе искала… Подсознательно. Кто ж теперь разберётся в мотивах той соплячки? У меня каша в голове была. Полгода спустя солидный мужчина сделал мне предложение, надел на пальчик колечко и подарил шикарный букет роз. А ведь была зима! Стояли крещенские морозы. Я до сих пор не понимаю, где он их тогда достал. И я расплакалась. То ли от нахлынувших чувств, то ли глаза были выстужены ветром…
– А потом?
– Через год, накануне Олимпиады, его выслали из Москвы как неблагонадёжного.
– И вы?
– А что я? Я уехала с ним. Как иначе-то? Рудик не был диссидентом в полном смысле этого слова, но у него, сама понимаешь, были родственники за границей. Он вёл с ними обширную переписку. А работал он тогда на Центральном телеграфе. Вот и взбрело в голову некоему ответственному чиновнику, что Антанта может нагадить московской Олимпиаде – парализовать телеграф! Да-да. Руками Рудольфа Францевича, не иначе! Так что мы с ним двенадцать лет прожили в Егорьевске… Да.
– А что ж вы не вернулись в Москву после Олимпиады?
– Так уже и незачем было. Всё равно б мужа обратно на телеграф не взяли. Так что мы трудились на обувной фабрике. Рудик там дослужился до главного инженера. Оборудование фабрики знал, как свои пять пальцев. А я подвизалась младшим бухгалтером. Сводила копеечки.
– А дети?
– Рудик не мог иметь детей. Признался мне об этом на первом же свидании. Помню, сконфузилась я очень. Ведь я тогда темами подобными не интересовалась, сама ещё девчонкой была. А он вот честный такой. И всегда был таким. И я, конечно, не придала значения его словам. Не то чтобы посчитала их несерьёзными, игрой какой-то. Просто по юности лет о детях не думала совсем. А после свадьбы Рудик мне пообещал, что мы приёмных детишек воспитаем. Но не сложилось. В Егорьевске жили в маленькой комнатке в деревянном бараке. Какие уж там малыши…
Покачала головой Дарья Григорьевна.
Как-то по-особенному пожалела она старшую подругу свою, что не довелось той в жизни ребёночка несмышлёного на ноги поставить…
Замялась, перебила неловкую тишину простым рассказом о себе.
– Ну а я – как все… Ничего особенного… В городской столовой поваром работала. Вышла на пять минут, супчик детишкам отнести, а возвращаться уже некуда – реактивный снаряд прилетел, пищеблок в клочья разнёс. Вот с того дня и начались наши приключения. Семь шахт было в нашем городе, и все разом позакрывали. Муж мой, шахтёр, в ополчение ушёл, а я с детьми по подвалам скиталась, так как пятиэтажку нашу тоже потом разбомбили. Свекровь там загинула. И Авдотья Фёдоровна, соседка с четвёртого… И Сергей Потапович, учитель истории. А пёс его, Герка, ну, Геракл, если официально, сам из-под завала выбрался, да так и осел на тех развалинах, пока его месяца через три осколком не срезало. Многие погибли, кого с детства знала. А в самом городе уже не было ни воды, ни еды, ни газа, ни угля. В зиму замерзали, грелись одним дыханием. Когда сошёл снег, помню, переполнялась мечтою о весне, о мире долгожданном… Но нет, ближе к лету узнала случайно от бывшего штабного, что Севка мой ещё той осенью погиб… А я и не знала ничего… Руки опустились от обиды, от бессилия. Череда тревожных бессонных ночей… А когда наконец организм вырубился, голос во сне повелел с силами собраться. Проснулась и твёрдо решила: хватит с меня украинства, надо, наконец, встряхнуться, о мальчиках подумать. Как жить они будут? Расспросила людей, дождалась оказию, выдвинулись с мальчишками на «буханке» к российской границе. Поездка выдалась совсем не такой, как задумывалась, и оказались мы абсолютно в другом месте – под Таганрогом, в лагере беженцев; но я не жалуюсь – ведь мы добрались!
Подняла глаза Вера Филипповна.
– Вот ты, Дарья, сейчас говорила. Вроде легко и просто. И без эмоций совсем. А я попыталась представить, что вы пережили. И даже у меня, у женщины абсолютно мирного времени, не имеющей ни малейшего представления о том, что ты рассказала, нутро словно кислотой облили…
– А я давно для себя решила воспоминания те из памяти вычеркнуть. Нет, не так. Абстрагироваться, словно я дурных снов насмотрелась. А теперь проснулась с чистой памятью. В новой жизни своей.
– Чтобы не сойти с ума.
– Да. Нельзя мне это. У меня дети.
Зажили Сычёвы на восьмом этаже, а Вера Филипповна с Аркадием Кузьмичём – на первом. Затеяла Фабержиха ремонт бывшей коммунальной квартиры, выпала из жизни на полгода. Но однажды зазвала Веру Филипповну к себе в кабинет главная кадровичка завода Зинаида Ипатьевна Гольд и шепнула, чтобы та присмотрелась к новому руководителю службы охраны. Видный суровый ветеран боевых действий по фамилии Патрин. Между прочим, холостой! Подмигнула, чтобы подчеркнуть значимость разведданных.
Смекнула Вера Филипповна, что вот и настала пора в очередной раз вмешаться в судьбу вверенной ей святым угодником рабы божьей Дарьи…


Валерия СИЯНОВА

Родилась в Еврейской автономной области, городе Биробиджан. Появилась на свет в 2003 году. Любовь к литературе окрепла в 2016 году, и с тех пор началось писательство «в стол», исключительно для своих блокнотов и дневников с желанием, чтоб никто и никогда ничего не увидел и не прочитал. Поделиться своими мыслями решила в 2024 году, в журнале «Художественное слово» (в ближайшее время) выйдет выпуск №42, в нём будет опубликовано первое произведение Валерии из раннего творчества под названием «Начало пути».
ЦИРКУЛЯЦИЯ ЖИЗНИ

30 ноября
На часах: 07:54. По идее, Утро уже наступило. Но это не так.
Утра нет. В такое время продолжается Ночь, сгущающая свои тени и обостряющая чувства.
Утро пропало. Продолжается его предшественник, не дающий своему последователю вступить на своё поприще. Предшественник не желает уходить; уж слишком привычным и близким стало ему своё место, что мысль о том, что пришла пора уйти, всячески отодвигается на далёкое «потом» с надеждой на то, что это «потом» никогда не наступит.
Вдобавок к тёмному сгустку добавлен мокрый дождь вперемешку с наступившим снегом. Зима начинает заявлять свои права, проявляя свой характер. Что может ей ответить Осень? Ведь Зима права: постепенно время Осени проходит, и начинается новая эпоха – время правления Зимы. Но Осень плачет, оттого и виден мокрый снег; и она, как и Ночь, не желает покидать своего места. Больно отдавать то, что стало твоим. Это действительно больно. Но, скрепя сердце, иногда понимаешь, что без этого никак. Придётся однажды уйти. Это циркуляция жизни, которая продолжит движение по своим законам, независимо от чьих-либо желаний.
Сколько бы Осень ни противилась наступлению Зимы, когда-то её сопротивлению придёт конец, и Осень уйдёт, передав свои полномочия Зиме. В начале – боль, ведь ты привык к своему месту в жизни, каким бы оно ни было. Но ты забыл о том, что были и предшественники до нас. У Осени тоже был свой предшественник: Лето. Какой яркий, эффектный, температурный и незабываемый предшественник! Но и тот сумел в нужный момент отпустить поводья, передав их в руки последователя – Осени.
Быть может, это и есть счастье – отпустить поводья из рук. Назначить своего последователя, на которого перейдёт весь ответственности груз, а самому почувствовать свободу. Быть может, Лето видело в своей отставке только плюс, ведь теперь не нужно за собой вести весь полигон и отдуваться за него в случае чего.
– Но я не Лето, – вздыхала грустная Осень. – Лету проблемы не нужны, отчего и стремилось Оно как можно скорее оставить своё место правления.
– А тебе, что ли, проблемы нужны? – с иронией спросила Зима.
Осень лишь похлопала глазами, сражённая наповал вопросом Зимы.
«Мне ведь тоже проблемы не нужны. Я хочу спокойной жизни», – думала про себя Осень, не решаясь вслух что-либо произнести.
Зима же неотрывно смотрела на своего предшественника, ясно осознавая, что Зима будет следующей. Как бы Осень ни противилась, она уступит, и на её место придёт Зима. Ей не нужны были громкие слова, благодарность или маскарад. В ней жила твёрдая уверенность в том, что жизнь идёт своим чередом, и её циркуляция продолжится в любом случае, независимо от внешних условий и хотений людей и их самих – времён года. Какие бы палки в колёса они ни пытались бы вставлять, итог известен наперёд: всё равно всё будет так, как быть должно. Определённые жизни моменты могут быть отсроченными, но они непременно произойдут. Есть явления, не зависящие ни от кого и ни от чего. И Зима была покойна: Осень смирится и отойдёт, уступив дорогу.
– Честно говоря, не понимаю я твою тревогу, – начала своё откровение Зима. – Ведь и у меня будет последователь. А это значит, что и мне придётся когда-то уйти, освободив место другому…
– Это и есть абсолютная норма, – ровным тоном произнесла Зима, прямо глядя в глаза Осени.
– Ты не понимаешь, потому что не придавала такого значения нашей роли! Я вложила в это дело всю себя, всю свою молодость и жизнь! Ты ничего не понимаешь! – Осень чуть ли не билась в истерике; очевидное признавать было больно.
Зима не захотела продолжать разговор с Осенью. Продолжение не имело смысла: Осень не поймёт, что циркуляция жизни продолжится, и Осень всё равно покинет своё место, освободив его Зиме. Это было неизбежно и абсолютно нормально. Ведь это жизнь, а ей свойствен свой естественный ход, на который никто извне не имеет права оказывать влияние. Если же попытается это сделать, то настанет миг расплаты за нарушение естественного хода жизни.
Внезапно стало потихоньку светать, и встретились теперь не двое, а трое: Лето, Осень и Зима.
Зима обрадовалась приходу Лета: «Наконец-то станет светлее в этом мире!»
– Ну, наконец-то! Вот ярчайшего твоего Солнца нам не хватало так, что и словами-то не описать! – радостно воскликнула Зима, не ожидая от самой себя такой эмоциональности, ведь всё-таки привычнее была сдержанность.
– Да-да, а вот и я! – улыбнулось Лето. – Хотелось бы, чтоб появление моё было чистосердечным и не преследующим за собой никаких причин, но всё же причина есть.
Внезапно Лето стало серьёзным.
Резкая перемена всегда воспринимается удивлением той или иной степени, и Зима вновь проявила эмоциональность, вызвать которую удавалось только Лету. Осень же не проявила ровным счётом ничего, никак не отреагировав на то, что Лето решило показаться да ещё и в такой неподходящий момент, когда пришлось Осени ответить Зиме.
– Не рада ты меня видеть, Зимушка, – Лето вернуло свой весело-ласковый тон, позволяя ему сменить серьёзность.
Осень лишь холодно и, на первый взгляд, равнодушно посмотрела на своего предшественника, внутренне начиная закипать и создавать обильный дождь, желая прогнать вновь появившееся Лето. Конечно, эти признаки не скрылись от зоркого глаза Лета, понявшего, что его утверждение верно: Осень его приходу не рада.
– Не стану на этот раз шутить, Осень. Для меня было вполне ожидаемо, что не встретишь ты меня с распростёртыми объятиями. И это объяснимо: ты видишь во мне себя в будущем. Ведь не ровен час, когда и ты станешь предшественником, всё же освободив дорогу своему последователю, – и Лето кивком головы указало на Зиму.
Губы Осени искривились; ей стало нехорошо. Ещё бы! Ведь она услышала правду.
– Зачем вы меня мучаете? – начала Осень. – Зачем?
Дождь вновь усилился, размывая каждую пытающуюся пробиться сквозь дождь снежинку.
– Я до последнего буду мешать Зиме стать моим последователем. Буду мешать и уже мешаю! – вскрикнула Осень, своим криком оглушая Лето и Зиму.
Что в таком случае сделаешь? Ну, вот что? И можно ли что-то сделать?
Лето и Зима объединились и спокойно смотрели на Осень, закипающую, на самом деле, из-за самой себя. Ведь злость была не на саму Зиму и не на Лето. Злость была на циркуляцию жизни, которая всегда текла, течёт и продолжит течь своим чередом и по своим законам, обойти которые не удастся никому. Осени хотелось нарушить эту циркуляцию жизни, заявив свои права на продолжение своего правления с желанием, чтобы оно длилось вечно...
Зима уважала Осень. Та действительно вложила в мирозданье всю себя, оттого и было так тяжело ей прощаться со своим истинным детищем. Детище истинно лишь тогда, когда мы в него вкладываем себя. И детищем Осени было ею занимаемое в жизни место, которому она отдалась полностью.
Лето и Зима переглянулись, понимая друг друга без слов: не нужно Осени ничего говорить; она не воспримет. Следовательно, не стоит пытаться беседу продолжать.… Но все втроём понимали правду: циркуляция жизни всё равно продолжится. И Осень всё же отпустит поводья, позволив взять их Зиме. Это произойдёт неизбежно, но Осень лучше оставить в покое. Пусть она побудет с собой наедине.
Лето и Зима кивнули друг другу и разошлись, оставляя Осень одну.


Светлана РОЖКОВА

Родилась в 1967 году. Методист, педагог дополнительного образования, образование среднее-специальное, окончила Тверское училище культуры и искусства, отделение режиссуры и мастерства актёра. Публикуюсь под псевдонимом Астра Рожкова на сайтах «Стихи.ру» и «Проза.ру». Член Российского Союза Писателей с 2019 г. Член литературного объединения «Свирель» города Вышний Волочёк Тверской области. Организатор и член жюри Международного литературного блиц-конкурса сатиры и юмора «Финт ушами» (МСРП).
Публикации:
https://proza.ru/avtor/rozhkowasveta
https://stihi.ru/avtor/rozhkowasveta
Сб. «Поэт года», «Антология поэзии», «Проза.ру» (Союз писателей России)
https://authors.pishi.pro/user/svetlana_rozhkova/publish/#content
https://msrp1.ru/users/4100
Е-книги коллективные сборники прозы и поэзии. https://pisateli-za-dobro.com/users/14276 (коллективные сборники).
СИРЕНЕВЫЙ КВИНТЕТ

Сиреневый газ

Ароматы сирени кружат по-шальному голову, одурманивают разум, беспечность и радость ложатся на душу, хочется петь и летать, любить и кокетничать…
Не может быть! Тебе уже пятьдесят три! Ну, хотя бы тридцать пять… ведь в душе немногим больше двадцати… звонить во все колокола, пустится во все тяжкие… но гвалт ворон, кружащихся в небе, остужает рассудок…

Эко, куда хватила! Пожар сиреневый у неё случился! Полиция! Караул! Грабёж! Кто-то годы украл! Валидол-то на всякий случай с собой хоть? Ты что, забыла, что от перестановки слагаемых сумма не меняется? И циферки если местами поменять, годики никуда не денутся! И часики тикают! И всё включено! И счётчик включен! Ну, хоть все службы на помощь вызывай! И «01», и «02», и «03», и «04» заодно! Утечка сиреневого газа! На газонах! Газовщики, газуйте скорее, тут все под кайфом сиреневым! У всех нынче голову сносит, крышняк едет! Бригада скорой помощи, захватите смирительные рубашки, пока все воздушными шариками, гелем наполненными, к небу не стартовали!..

Ах, Олечка, что же ты наделала!

Кому бы пожаловаться? Полиция! Куда смотрят общественные организации? Коммунальные службы? Администрация города? Форменное безобразие творится в сиреневых кустах… и то сказать, их используют не по назначению – они же эстетическое удовольствие приносить должны, являться объектом чистого искусства, национальным заповедным местом! А за ними – и окурки, и шприцы, и обрывки газет, и отхожее место… Именно поэтому активистка и общественница из соседнего подъезда вышла преждевременно на субботник и посекла кусты секатором с русским размахом, так что от сирени одни кусты и остались… Но запах пока ещё никуда не делся и блокирует собой все остальные социальные неудобства и непотребства, которые она оставила убирать для других жильцов! Тут грабли нужны! А у неё дома только секатор нашёлся. Свекровь им кусты малины и чёрной смородины на даче обрабатывает! Вот у кого грабли, тот пусть и погребёт всё остальное! А то, видишь ли, все чистоплюи как сойдутся на лавочках, так и ругаются, что сирень разрослась так, что дети той стороной идти опасаются; вечно за кустами из пришлых кто-то ошивается, что называется, два в одном: места для поцелуев и туалет общественный бесплатный, не знаешь, какие ароматы поймаешь! Вот она и решила, что надо конкретно что-то сделать, а не сетовать на коммунальные службы! И сделала! Нашлась одна сердобольная бабка, стала пенять, что красоту срезала. Теперь вся катавасия на лицо! Коты тут, к слову сказать, ни сном, ни духом не замешаны и вовсе ни при чём! Этимология слова никак не связана с котами. И употребляется в ином своём значении, как раз и использованном в качестве неразберихи, суеты и смешения. На самом деле для котов сирень тоже была полезна: в кусты можно было юркнуть, спасаясь от недружелюбных котам собак! На сиреневой ветке пела птичка! Захочет ли она петь на голой ветке? Ах, Олечка, что же ты наделала! На столе в баночке стоят принесённые ею в ознаменование окончания учебного года ветки сирени и благоухают на весь кабинет, душистым облаком незримым растушёвывая чёткость рабочего распорядка, вырываясь в коридор и на лестничный портал!
«Какое чудо!» – говорит каждый входящий в кабинет. Сегодня приходящих больше обычного, словно сиреневый флёр притягивает к себе посетителей, и каждый не преминёт зайти на благоуханье, разливающееся в воздухе, счастливый тем, что нашёл его источник!

Судьба – не судьба…

Ты нашёл источник счастья! Под сиреневым ароматом паришь, как под хлороформом, в неведомом пространстве духовных измерений, где ты разобран на атомы и совсем маленькие частицы, и приходят воспоминания счастливого советского детства…
«Давай, кто быстрей счастье отыщет?» – и ищем наперегонки. – «Я нашла!» – «Покажи!» – «Нет!» – «Почему?» – «Ладно, покажу, только не говори мне, что это судьба!» – и показывает цветок в пять лепестков белой сирени, а потом переворачивает, и я вижу на тыльной стороне лепестков выложенные словно мелкой пыльцой буквы «Л.К.»! Ей-богу! Даже точечки поставлены в нужном месте после буковок-то!
«Это же твоё счастье!» – «Я знаю, о чём ты думаешь! Вот и не хотела показывать, что знала, что ты так скажешь!»
Две буквы – это начальные буквы фамилии и имени мальчишки, который следовал за подругой по пятам, готовый исполнить любое её желание! «Лёшка Карпов!» – «И ты после это скажешь, что это просто случайность? Именно ты нашла, именно когда счастье искали! Может, это судьба?» – «Пока живёшь, нет судьбы; судьба есть только после того, как прожита. Мы сами судьбу складываем!» – «Но, может, это подсказка судьбы!» – «Судьба – не судьба, пока не прожита!» – «Но согласись, что это могло быть началом красивой истории!» – «Пожалуй…» – «Сказочно!» – «Да, чудно».

Взрослые прятки

Сказочно! Чудно! Сиреневым духом наполнен воздух, но пока ты ищешь, загадывая счастье, цветок с пятью заветными лепестками, ты вдруг видишь, как твоё счастье шагает мимо под руку с твоей любимой подругой, а ты виновато таишься за кустами, не в силах ни обвинить, ни окликнуть, прячешься, как вор за сиренью, которая сочувствует тебе и одаривает пряным сожалением о прожитых счастливых мгновениях и пониманием невозможности пребывать в них вечно… «Вечно молодой… вечно пьяный…» – приходит на ум мотив песенки… Сирень заслоняет тебя стеной от утекающей мимо жизни… и всё, что ты берёшь, приходится возвращать – у тебя не спрашивая, забирают молча и требовательно или ликуя и смеясь… Ты можешь хранить мгновения, лелеять и петь, но невозможно в них оставаться навсегда… Начавшийся дождь загоняет всех под крыши подъездов и магазинов, а ты в объятьях сиреневого куста плачешь вместе с дождём, чувствуя поддержку природы и неоспоримость хода бытия…

Куст сирени за окном

Ты живёшь, чувствуя поддержку природы и неоспоримость хода бытия. В маленьком деревянном домишке есть маленькая кухня. А в кухне – совсем уж небольшое закопчённое окошко, давно не мытое, облюбованное место огромного паука – домашнего питомца, которого хозяйка подкармливала жирными мухами и насытившимися кровью комарами, когда ей удавалось их поймать. Она бросала жертву в его сеть и пристально наблюдала за процессом кормления. Паук сидел где-нибудь в стороне. Но как только паутина дёргалась, начинала дрожать от попавшего в неё трепещущего насекомого, сразу выходил из укрытия, опутывал жертву новой клейкой струёй, уволакивал в укромное место, где и устраивал трапезу. Опустошённые мушиные оболочки усеивали собой пространство между двумя рамами. В окошке была небольшая форточка, в которую прыгала кошка, возвращаясь во время проливного дождя в тёплый домик. Её радостным лаем приветствовала собака, готовая разделить с ней трапезу и ласки ребятишек, девочки и мальчика. А на окошке стояла простенькая вазочка с букетом сирени, сорванной с куста под окошком, чтобы совсем уж не заслонял вид, чтобы возможно было увидеть из него часть двора и приходящего гостя. Дождик барабанил по крыше, стучал в окно. За ним громыхал могучий гром, словно кузнец бил по наковальне. Вспыхивали и гасли, прорезывая небо, серебряные молнии, и ветки с куста стучали по раме и стенам дома, словно прося укрытия от дождя и щедро расточая цветочное дыханье, проникающее через форточку и щели дома. И тогда казалось, что домик – это вагончик поезда, который несётся через тернии к звёздам по жизни, стуча колёсами, догоняя паровоз, через гром и молнии Тора, обрушивающего свой молот мимо, но уже всё раздолбавшего на пути поезда, в составе которого и наш маленький домишка-вагончик вёз своих постояльцев – хозяйку, паука, кошку и собаку, мальчика и девочку, которым никогда уже не забыть свой вагончик, особенно уютным становящийся именно в грозу и ливень, и незваных безбилетных пассажиров, мух и комаров, усмирённых стихией, притихших и растерянных. Мчался вагончик… стучали колёса… и не было уже страха, а только время, растянувшееся в вечность, и звёзды мелькали за окном, мимо проносились миры и будили фантазии, дети мечтали о прекрасном далёком, а их мама, накормив всех домочадцев, садилась писать под звуки разбушевавшейся стихии стихи и сказки и разговаривать с пауком, букетом сирени в вазочке и его большим братом за окном – сиреневым кустом, делящимся с ней новыми волшебными историями…


Юся КАРНОВА

Юся (Юлия) Карнова – банковский сотрудник и писатель. Написала не один десяток захватывающих приключенческих историй. Обычно это сплетение двух противоположностей: мира фантастического и мира реального. В своих произведениях сталкивает лбами добро и зло, любовь и ненависть, сердце и разум. Пишет сразу в двух жанрах: любовная лирика и магия фэнтези. При этом даже в обычном романе присутствует маленькая капелька волшебства.
Самое большое произведение Юси на данный момент это трилогия «Стражи Стихий», на которой она не собирается останавливаться. Произведения Юси можно почитать не только в «альманахах», но и на портале Ridero.
ЗВЕЗДА КАССИОПЕИ

Глава 1

Сегодня Кира проснулась с особым волнением, ведь уже завтра – Новый год, а сегодня нужно закрыть все хвосты в колледже. Девушка быстро оделась и побежала на пары, она знала, что ей повезёт, и она наберёт хорошие баллы, а после учёбы с подругами пойдёт в торговый центр за подарками.
«Как много нужно успеть до вечера, – крутилось у неё в голове, – вечером ещё с Лёней дом украшать надо».
День пролетел незаметно, и вот уже уставшая и счастливая Кира вернулась домой из ТЦ. Она поставила пакеты с будущими подарками на пол и стянула с себя шапку. Её рыжие локоны упали на плечи. Растрёпанная, но счастливая, она посмотрела на себя в зеркало.
– Наконец-то я дома, – прошептала она, снимая сапоги на высоченных шпильках.
Вдруг открылась дверь. Это пришёл Лёня, парень Киры. В руках у него была бутылка шампанского и мандарины.
– Ты сегодня так рано... – обнимая Лёню, прошептала девушка.
– Освободился раньше. А ты что, не рада? – ехидно ответил парень.
– Лёнь, ты чего? Конечно, я рада! Проходи.
Лёня снял верхнюю одежду и прошёл в комнату.
– Ну, где ты тут гирлянду хотела повесить? – спросил парень, снимая толстовку.
– Вот здесь, – указывая на окно, ответила Кира.
Лёня взял гирлянду и начал вешать. Разноцветные огоньки сплетались друг с другом, что невероятно бесило парня. Девушка вызвалась помочь ему. Она схватила гирлянду и аккуратно начала распутывать её. Маленькие яркие лампочки мысленно вернули её в детство. Она так любила эту новогоднюю суету. Забраться под ёлочку с мандаринкой в руках и искать подарок от Деда Мороза, а потом гулять до глубокой ночи, слушая весёлый хруст снега... Санки, лыжи, коньки и громкие салюты.
– Пойду перекурю, – спустя какое-то время сказал парень и ушёл на балкон кухни.
Кира осталась в комнате одна. С улыбкой на лице она рассматривала гирлянду, мишуру и ёлочные шарики. Паре предстояло нарядить не только дом, но ещё и ёлку, что уже больше недели пылилась в коридоре.
Вдруг в полной тишине раздался звук пришедшего сообщения. Включился экран Лёниного телефона, лежавшего на кровати. Девушка решила подойти и посмотреть, что за смс пришло парню. Возможно, это что-то срочное. Взяв в руки телефон парня, девушка изменилась в лице, а на глазах появились слёзы.
«Спокойной ночи, зайчик, увидимся завтра...» – гласило сообщение в одной из популярных соцсетей.
Девушка на аватарке мило улыбалась. Красивая блондинка с миловидными чертами лица и большими голубыми глазами. Она выглядела такой счастливой.
В дверях появился Лёня.
– И зачем ты взяла мой телефон? – произнёс он строго.
– Что это значит? – дрожащим голосом произнесла Кира, показывая парню на сообщение.
– Да ничего это не значит, стиль общения у меня такой! – оправдывался Лёня, выхватывая у девушки телефон.
Но Кира была непреклонна. Вместо того, чтобы вернуть телефон, она открыла переписку полностью. Она была бесконечна: километры сообщений, растянутые на месяцы... А быть может, и годы.... Кира читала месяц за месяцем, роняя слёзы на пол. Наконец Лёня выхватил у неё телефон.
– С меня хватит! Надо было давно тебя бросить! – закричал он.
– Когда это началось? – прошептала девушка.
– Ты действительно хочешь это знать? Правда тебе не понравится.
– Да... – еле слышно ответила Кира.
– Через месяц после нашего знакомства, – сухо ответил парень.
У Киры по щекам покатились слёзы, она не могла поверить в происходящее.
– Уходи... – сквозь слезы прошептала она.
– Кир, послушай... – сказал Лёня, пытаясь обнять её.
– Убирайся, я сказала! – закричала девушка.
– Хорошо, я уйду, но поговорить нам всё равно придётся.
Кира молча указала парню на дверь.
– Да, и ещё.. возьми, они мне больше не нужны, – сказал Лёня и протянул девушке ключи от квартиры.
Она ударила его по руке и ключи с пронзительным звоном упали на пол.
– Истеричка, – произнёс Лёня и покинул квартиру.
Кира стояла одна посреди комнаты, она не понимала, что происходит, в её голове всё ещё месяцами летела переписка Лёни с другой девушкой.

Глава 2

Кира проплакала несколько часов. Потом вдруг резко открыла ноутбук и судорожно начала что-то искать.
– Я должна узнать всю правду, – шептала она сама себе.
Она запомнила её имя и начало фамилии. Девушку звали Дарья. Именно её она и начала искать на странице уже бывшего парня. Вскоре Кира нашла ту самую девушку из переписки Лёни. Она её сразу узнала. «Дарья Пелевина», – было написано на страничке. Кира начала листать страничку: слезливые цитаты о любви, песни… О, а вот и фотографии. Даша оказалась инвалидом-колясочником. Да ещё и с ребёнком-школьником. Мальчик на фотографиях обнимал её. Девушка не выдержала и написала незнакомке.
«Привет, я девушка Лёни. И я всё знаю».
Та оказалась в сети и сразу отреагировала на сообщение.
«Привет! Лёня много о тебе рассказывал».
«И что же он мог обо мне рассказывать?» – продолжила Кира диалог.
«Да много чего...» – ответила собеседница.
«А можно конкретнее?»
«Говорил, что не знает, как тебе рассказать, что больше не любит, и всё такое...»
Между девушками завязалась переписка. Кира расспрашивала собеседницу об их отношениях с Лёней
«Это было года два назад, мы с сыночком только из больницы выписались после аварии. Нас брат мой встречал, а Лёня с ним за компанию пришёл. Так и познакомились. Лёня сына моего заново ходить научил. У него нога была сломана в двух местах. Сидел с ним, пока врачи пытались меня на ноги поставить. Увы, безуспешно», – поведала Кире Дарья.
Прочитав это, девушка потеряла дар речи. Она с Лёней встречалась 2 года и 3 месяца, а значит, изменял он ей практически с самого начала, да ещё и с неходячей девушкой с ребёнком!
Девушка со злостью захлопнула ноутбук и рухнула на кровать. Слёзы вновь наполнили её глаза. Она лежала и тихо плакала от безысходности. Она хотела закричать от боли, но голос как будто покинул её. Боль разлилась по всему телу. Это было невыносимо. Девушка не могла и пальцем пошевелить. Просто неподвижно лежала и смотрела в потолок. И вскоре незаметно для себя уснула.

Глава 3

Проснувшись, Кира не понимала, что с ней произошло. У неё жутко раскалывалась голова, и казалось, что всё произошедшее – всего лишь сон. Ужасный сон. И вскоре она проснётся, и Лёня будет сладко сопеть рядом.
Кира открыла ноутбук.
– Нет, это не сон, – прошептала она, увидев на экране незакрытую переписку с любовницей парня.
Девушке стало очень противно, и она направилась на кухню выпить воды. Она прошла на кухню и налила воду в стакан. Она сделала глоток, и её взгляд упал на бутылку шампанского, которую принёс Лёня вчера вечером. В Кире проснулась злость, она со всей силы скинула шампанское на пол. Бутылка разбилась вдребезги, а тысячи маленьких стеклышек разлетелись по всей кухне.
«Прям, как моё сердце», – промелькнуло у девушки в голове.
Комнату наполнил терпкий запах алкоголя. Удушающий, приторно-сладкий. Кире нестерпимо захотелось сбежать. На носочках пробираясь через осколки, она дошла до коридора и одела куртку, сапоги и выбежала на лестничную клетку. Пара пролётов, и вот уже она оказалась на улице. На небе ярко светили звёзды и молодой месяц.
«Как здесь темно... И холодно, – подумала она, надевая капюшон. – Интересно, сколько я спала?»
Она прощупала карманы куртки в поисках телефона. Он оказался в левом кармане. Кира разблокировала телефон, чтобы узнать время. На часах было 20:05.
«Ого», – подумала она и побрела по тротуару.
Она абсолютно не знала, куда она идёт и зачем, она знала только одно: что не хочет возвращаться домой. Там всё напоминает о Лёне.
– Б-и-и-и-п! – послышался звук сигнала машины.
Кира испугалась и резко остановилась. В нескольких сантиметрах от себя она увидела чёрную машину. Стекло у водителя опустилось.
– Смотри, куда прёшь, а если бы я тебя сбил? – сокрушался водитель.
– Извините, – чуть слышно сказала девушка и быстро побежала обратно.
Она пробежала мимо своего подъезда и вскоре оказалась на ранее незнакомой улице.
«Нужно что-нибудь выпить и отвлечься от этих навязчивых мыслей о нём», – подумала Кира и окинула взглядом окрестности.
Неподалёку горела вывеска супермаркета. Девушка направилась туда.
Внутри её ослепил яркий свет мигающих гирлянд. Голубые, жёлтые, красные, по идее они должны были создавать новогоднюю атмосферу, но девушке было совершенно не до этого. Она поспешила к полке с алкоголем. Кира чувствовала себя здесь некомфортно. Толпы людей вокруг целыми тележками скупали продукты, поздравляли друг друга с Новым годом, который вот-вот наступит. А девушке было совершенно не до этого. Она схватила первую попавшуюся на глаза бутылку и в спешке направилась к кассе. Денег едва хватило на оплату. И вот Кира вновь оказалась на улице. Она шла, как в тумане. Чем дальше она шла, тем меньше машин и людей встречались ей на пути. Девушка остановилась, чтобы оглядеться. Вдалеке виднелся фонарь и очертания автобусной остановки. Пересчитав сдачу, Кира поняла, что на билет ей не хватает нескольких рублей, но всё равно направилась к остановке.
Она села на лавочку остановки и открыла бутылку. Затем она сделала пару глотков.
– Фу, что за дрянь? – чуть ли не выплёвывая напиток, произнесла она.
«Вино сухое столовое. Сорта брют», – гласила этикетка. Кира сделала ещё несколько глотков и поставила бутылку рядом.
На улице похолодало. Девушка забралась на лавочку, чтобы хоть как-то согреться, обняла коленки руками и заплакала. Мысли о Лёне не покидали её голову. Неужели это всё происходит с ней наяву?
Где-то вдалеке слышался звук салютов. Кира вздрогнула и случайно задела бутылку с вином. Девушка попыталась её поймать, но не успела, и бутылка разбилась. Кира протянула руку к осколкам и в её голове родился план.
«А что, если... Это выход», – осенило девушку.
Она смотрела, не отрываясь, на свои оголённые запястья.
– Да, любовь порой делает больно, – вдруг сказал незнакомый голос, – но ради тех минут счастья, что она дарит, стоит месяцами терпеть боль.
Кира подняла глаза. Напротив неё на лавочке сидел мужчина лет 60-ти, весь в чёрном. Он смотрел куда-то вдаль, не обращая внимания на девушку.
«Как он здесь оказался? Больше часа здесь не было ни души, и вдруг – он», – вертелось у неё в голове.
– Любви не существует... Всё обман... – прошептала Кира, поднимая осколок бутылки с замерзшей земли.
– Никогда не ищи в жизни две вещи: любви и смерти, они сами найдут тебя, когда придёт время.
– Да кто вы такой?
– Просто прохожий, – сказал мужчина, смотря на усыпанное звёздами небо.
– И что вы от меня хотите, просто прохожий?
Незнакомец подвинулся к Кире ближе и слегка обнял её.
– Смотри, – сказал он, показывая на небо, – видишь вон ту звезду?
Он указал пальцем на ярко-голубую звезду в каком-то странном созвездии в виде большой буквы «м». Девушка молча кивнула.
– Это Кассиопея, она может исполнять желания. Попроси Кассиопею о чём-то, и это обязательно сбудется, – произнёс незнакомец и поспешил уйти.
Кира закрыла глаза:
– Я больше никогда не хочу любить... – прошептала она и перерезала запястье левой руки.
Она вскрикнула от боли. Кровь закапала на снег большими вишнёвыми каплями. Боль пульсировала у висков и, словно разряд тока, пробегала по всему телу. Кира совершенно не понимала, что болит сильнее – душа или запястье. Мысли пытались, она теряла сознание....

Глава 4

Кира очнулась в больнице. Её голова раскалывалась от боли, а запястье было перебинтовано. Она огляделась. Две соседние кровати оказались пустыми. Но кроме неё в палате была ещё молодая блондинка в белом халате и шапочке. Это была медсестра. Она аккуратно заправляла одну из кроватей. По всей видимости, человека, что лежал здесь, только недавно выписали.
– Как я здесь оказалась? – обратилась Кира к медсестре.
Медсестра села на краешек кровати девушки и взяла её за руку.
– Тебя наша бригада увидела, когда с вызова ехала, – ласково произнесла медсестра, – они увидели кровь на снегу и подумали, что тебе нужна помощь. Слава Богу, ты живой оказалась.
Кире стало стыдно.
– Я могу сегодня выписку получить?
– Ну, вообще, нельзя, но если кто-то за тобой придёт, то я попрошу врача сделать исключение. Новый год, как-никак. Есть у тебя кто-то, кто сможет за тобой прийти?
– Мама в другом городе. Она не сможет приехать, да и я не хочу, чтобы она знала... – дрожащим голосом шептала Кира.
Ей почему-то было безумно холодно.
– А папа?
– У него давно другая семья. Я ему не нужна.
– Ну, а парень? Есть у тебя парень?
Глаза Киры наполнились слезами. В её голове всплыли жуткие воспоминания о измене парня и о той злополучной переписке. Медсестра поняла всё без слов и обняла её.
– Как тебя зовут?
– Кира... Кира Глазова.
– Очень приятно, а меня – Катя Луговая. Вот что, Кира Глазова, ты оставайся пока тут, а я пока подумаю, что можно сделать.
Кира утвердительно кивнула, и Катя покинула палату.
Девушка вновь осталась одна. Её всю трясло от холода. Она закуталась с головой в одеяло, в надежде хоть как-то согреться. Но, увы, попытки были безуспешны. Кожа девушки была холодная, словно лёд, периодически по ней бегали противные мурашки.
Через пару часов вернулась Катя.
– Кир, ты спишь? Я тебе поесть принесла.
Кира высунула голову из-под одеяла. В дверях стояла Катя с белым подносом. На подносе были глубокая тарелка и чашка. Из них шёл пар. Катя подошла к кровати и протянула девушке поднос. Кира была безумно голодная. В тарелке оказался борщ, а в чашке – чай с лимоном. Кира сразу же всё съела и наконец-то смогла хоть немного согреться.
– Тебе есть, куда идти? – спросила Катя.
– Мы квартиру снимали, до февраля она оплачена.
– Я поговорила с врачом, рана у тебя неглубокая, и мы можем тебя отпустить домой. Но есть одно условие,– сказала Катя.
Кира вопросительно посмотрела на неё.
– Я буду приходить к тебе вечером и делать перевязки. Хоть рана и неглубокая, но всё же нуждается в уходе. Назови адрес, где ты живёшь.
– 3-я Парковая, 81, кв. 62.
– Ого! Это же в трёх кварталах отсюда. Что ты делала так далеко?
– Я... Я не знаю, – заикаясь, отвечала Кира.
– Давай так: ты пока останешься здесь, а вечером я провожу тебя до дома? – с улыбкой продолжила Катя.
– Угу.
– Тогда я зайду вечером, а ты пока отдыхай, – улыбнулась Катя и покинула палату.
Кира задремала. Ей снилась холодная улица и скрипучий снег. А ещё звёзды. Много звёзд... Целое бескрайнее небо с миллионами серебристых звёздочек.

Владимир ЛОКТЕВ

Родом из Архангельска, жил в Вологодской области, учился в Одессе, с 1970 года – в Астрахани. Кандидат технических наук, доцент, почетный ветеран Астраханского государственного технического университета, автор многих научных публикаций, в том числе за рубежом (Англия, Германия). Призер конкурсов журнала «Крокодил» (1979 год), еженедельника «Аргументы и факты» (2018). Публиковался в журналах «Студенческий меридиан» (1980), «Журналист» (1985), в «Строительной газете», в газете «Волга» и других региональных изданиях, в вузовских многотиражках Москвы и Астрахани. Его рассказы опубликованы в литературных альманахах «Спутник» и «Новое слово».

ГАИШНИК В ЗВАНИИ «МОРОЗ»

Было это в конце 70-х, перед самым Новым годом. После длительной командировки в приподнятом настроении я возвращался домой с чемоданами, коробками, сумками. Поезд в преддверии новогодней ночи встречали родственники, друзья, большая шумная компания. Подъехали к дому на двух такси, быстро выгрузили вещи и – за накрытый уже стол. Радость, поздравления, тосты. Наконец угомонились, утихли. После отдыха, уже первого января намечалось продолжение празднества.
Его-то как раз и не случилось. Когда отоспались, выяснили: нет одной вещи – невзрачного черного портфеля. В нем все мои документы: паспорт, водительское удостоверение, вузовский диплом, служебное и командировочное удостоверения, записная и телефонная книжки… и куча теперь уже никому ненужных черновиков диссертации. Наступивший Новый год – не в радость, праздник испорчен вконец. Ближе к вечеру раздался звонок, незнакомый мужской голос:
– Здравствуйте, – и назвал меня по имени-отчеству.
– Да, здравствуйте. А кто это?
– С Новым годом Вас. И скажите, Вы в последнее время ничего не теряли?
Вслед за портфелем, скорее всего, затерявшимся в привокзальной сутолоке, я и сам растерялся. Забыл поздравить незнакомого абонента с Новым годом, да и как ответить на вопрос, толком не сообразил.
– Вообще-то… пожалуй… ах, да… терял.
– Тогда подъезжайте в любое время по адресу, – незнакомец назвал одну из центральных городских улиц, номер дома, и наш разговор закончился короткими телефонными гудками.
Зато появилась надежда, что потерю мою кто-то нашел. Тут же засобирался по адресу. Но ведь как в Новогодний праздник ехать к людям, сделавшим доброе дело, без подарка? Не Дед Мороз ведь звонил! Купил наборы на все возможные ситуации: добродетелю – шампанского и водки, хозяйке – дорогих конфет, еще каких-то угощений.
Подходя ближе к дому по указанному адресу, почуял: что-то не то. Это оказалось здание областной автоинспекции, ГАИ. Робко зашел в дежурную часть и увидел одного из сотрудников как раз в наряде Деда Мороза – этакий гаишник в звании Мороз. Через прозрачное стекло и окошко, путаясь, как мог, объяснился. Дед Мороз по-свойски перекинулся с коллегой в милицейской форме двумя-тремя полу-фразами, из которых я понял, что после новогодней ночи, под утро подъехало такси, водитель принес какой-то портфель и объяснил, что всю ночь возил пассажиров, а когда работу закончил, в багажнике обнаружил никем не востребованную вещь.
И вот он, из дальнего угла появляется мой заветный пузатый портфель. Но не тут-то было. Бдительный дежурный Мороз нагло, прямо на моих глазах стал рыться в моих же бумагах и подозрительно спрашивает:
– А как Ваша фамилия?
Ответ, как и положено перед офицером, я дал по-милицейски четко. Но допрос продолжился:
– А это Ваш документ?
Необычный гаишник с бородой и красным носом достал из портфеля, раскрыл и показал знакомый мне студенческий билет с моей фотографией, но на чужую фамилию.
Напомню, в те далекие годы билеты на поезда продавали без всяких документов, а студенты для льготного проезда в полцены предъявляли в кассы свои студенческие билеты. Молодые выпускники вузов, кто половчее, не хотели лишаться выгодных льгот и умело пользовались разного рода незаконными подделками. Теперь один из таких ловкачей в моем лице был только что пойман милицией «с поличным». Запахло неприятностями. Я лихорадочно придумывал, как выкрутиться из щекотливого положения. Дед Мороз в это время перелистывал другие мои «бумаги»: вузовский диплом с отличием, оттиски научных статей, автореферат диссертации...
И тут неожиданно последовала подсказка:
– Ну что, сознавайся, – хитро улыбаясь, довольный своей проницательностью, потребовал дежурный Дед Мороз, то есть гаишник, – за двоечников экзамены сдавал?
– Да, было... один раз только, – вроде бы с трудом сознаваясь, раскаиваясь и оправдываясь, но не в финансовых нарушениях, а в безобидных грехах, признался я.
– Ну, смотри, больше так не делай, – по-отечески пожурил нарушителя Дед Мороз.
Гордый своими расследовательскими успехами, с хитрым прищуром и добрейшей улыбкой гаишник положил «липовый» студенческий билет в мой портфель и отдал его «липовому» хозяину.
Со словами благодарности и чувством радости, что все закончилось благополучно, я покинул зловещее помещение. С водкой, шампанским, конфетами, закуской вернулся домой, собрал друзей, празднование Нового года продолжалось. Кроме традиционного тоста за Новый год, выпили:
– За наивных железнодорожников.
– За честных таксистов.
– За проницательных гаишников.
И спасибо, что они есть:
– За вечных студентов-двоечников!


Роман БРЮХАНОВ

Родился в 1982 году в Амурске – небольшом городке на реке Амур. Высшее образование получил в Хабаровске, где в конце концов и остался. Свой первый рассказ написал в 15 лет, однако всерьез за перо взялся только в студенческие годы. Вдохновение черпаю из поездок, путешествий и исследований чего-то нового. Иногда для этого необязательно даже выбраться из квартиры, ибо я верю, что человеческая фантазия способна совершать самые потрясающие и невероятные открытия…
МАШЕНЬКА

– Машенька, радость моя, конечно, я запомнил…
Денис глянул на экран мобильника, картинно округлил глаза, отер влажный от пота монитор о рубашку, приложил аппарат к другому уху.
– Мы уже сорок минут разговариваем, и ты три раза повторила, что я должен купить по дороге домой. Нет, меня не застанет снежная буря, там еле сыплет. Значит, возьму такси. Ладно. Ладно, – Денис рассмеялся. – Маффин будет именно с соленой карамелью, а не с неведомым конфитюром, как в прошлый раз. Поцелуй девочек от меня, когда заберешь их. Все. Все. Целую. Надо работать. Пока.
Денис положил телефон на стол экраном вниз и шумно выдохнул. Поймал на себе недовольный взгляд Маргариты Ивановны, мужиковатого вида женщины с короткими рыжими волосами, чей стол располагался аккурат напротив рабочего места Дениса. Если он не ошибался, она смотрела на него так последние минут двадцать.
– Я тебя сколько раз просила: выходи в коридор разговаривать. Вечно по часу трындишь, работать невозможно.
– Маргарита Ивановна, – улыбнулся Денис.
– Сколько раз? – хриплый прокуренный голос коллеги был неумолим.
– Я не знаю.
– И я не знаю. Потому что со счета сбилась. А считаю я хорошо, поверь мне, у меня двадцать лет бухгалтерского стажа. Полгода у нас работаешь, а уже бесишь меня.
Денис развел руками:
– Ну, могу ведь я с женой поговорить иногда.
– По семь раз за день? Ты когда работать успеваешь? Такое ощущение, что твоя жена без тебя не может ничего.
– Просто мы душа в душу… – начал Денис.
– Бесишь меня, – отрезала Маргарита Ивановна и демонстративно уткнулась в монитор компьютера.
Денис робко улыбнулся, пригладил начавшие редеть русые волосы и поправил фоторамку на углу стола. Два года назад они всей семьей съездили в Крым, и нанятый фотограф поймал самый прекрасный кадр, который Денис видел в жизни. Младшей, Лизе, тогда было семь, старшей, Кате – четырнадцать. В поисках локаций для снимков они излазили все скалы, останавливаясь тот тут, то там, и за три часа совершенно выбились из сил. Фотограф предупредил, что время его работы вышло, и стал сворачивать аппаратуру.
Денис и жена с дочками улеглись рядком на большой плоский камень, нагретый солнечным теплом и, закрыв глаза, слушали шум прибоя, впитывая последние лучи заходящего солнца. Денис пошутил о чем-то, и они дружно рассмеялись, выпуская накопившееся напряжение, счастливые и довольные жизнью.
Когда пришли обработанные снимки, Денис увидел тот самый кадр, который хранил теперь, как самый дорогой бриллиант на свете. Оказалось, фотограф залюбовался идиллией и, как истинный мастер, среагировал мгновенно. Он вспрыгнул на камень, склонился над семьей и сфотографировал их как раз в момент этого расслабленного веселья: лежащих с закрытыми глазами, бесконечно близких, ярко смеющихся, до боли родных и красивых.
С того времени Денис сменил не одну работу, но всюду возил с собой фото в рамке, купленной тогда же в Крыму. Один взгляд на него помогал справиться с любыми трудностями, ведь дома ждали три самые чудесные женщины на свете.
– Ну и ладно, – сказал Денис вполголоса, чтобы не услышала Маргарита Ивановна, и вернулся к работе.

* * *
Когда он вышел на улицу, фонари уже горели, и в их желтом свете кружились, сверкая, крупные хлопья снега. Мороз тут же ухватил за нос, защипал щеки. Сквозь пелену пара изо рта фонари стали похожи на огромные зимние одуванчики. Свежевыпавший снег заскрипел под ботинками, и Денис стал громко топать, наблюдая, как от подошв обуви во все стороны разбегаются маленькие снежные лавины.
Продавец в отделе сухофруктов равнодушно наблюдала, как Денис насыпает в пакет янтарного цвета курагу. Трижды он зачерпнул из лотка лопаткой, и тогда женщина крякнула.
– Жена любит курагу, – пожал плечами Денис. – Жует ее просто так. Взвесьте, пожалуйста. А имбирь закончился?
– Имбирь в другом отделе, – бросила продавец и подала пакет с курагой.
Денис отошел в сторону, прошептал, загибая пальцы, чего не хватает в корзинке, огляделся и, сообразив, что в магазине опять сделали перестановку, двинулся между стеллажами с чаем и кофе.
Он несколько раз переспросил у женщины в кондитерском, точно ли маффины с соленой карамелью, и когда она уже стала недобро на него поглядывать, удалился, удивляясь нетерпеливости людей.
На кассе он отсчитал из коробочки шесть чупа-чупсов со вкусом арбуза, по два пакетика сушеных бананов и соломки в шоколаде.
– Еще что-то будет? – спросила кассир, бледная худая девушка с татуировками на запястьях.
Денис подумал и поставил перед ней баночку со жвачкой.
– Еще что-то будет? – повторила девушка.
– Нет, все.
– Карта?
– Да.
– Прикладывайте.

* * *
Сидя у окна в полупустом трамвае, Денис некоторое время отстраненно смотрел на пожилую пару, расположившуюся на сиденьях перед кабиной вагоновожатого. Старик едва слышно ворчал, а старушка молча поправляла супругу сбившийся на сторону шарф.
Денис, вздохнув, отвернулся к окну и приложил ладонь к покрывавшей его ледяной корке. Растопив лед, он потер замерзшую руку о куртку и заглянул в проталину. С улицы на него смотрела темнота.

* * *
Уткнувшись взглядом в цифры на мониторе ноутбука, Денис не сразу понял, что его зовут. Посудомойка писком сообщила о завершении цикла. Денис непроизвольно обернулся.
– Папа! – донеслось из ванной. – Па-ап!
– Что, сладкая? – отозвался он.
– Пап, полотенце принеси! Я забыла!
– Я занят, дорогая. Сейчас мама принесет.
– Пап, ну принеси! – не унималась девочка.
Денис забегал глазами по экрану, пытаясь найти число, на котором остановился. Увидел его, щелкнул пальцами.
– Па-ап!
– Вот блин, – пробормотал Денис. – Маша! Принеси кнопке полотенце, пожалуйста!
Маша не ответила.
– Ма-аш! Солнце, принеси кнопке полотенце! Я занят, работаю. Мне чуть-чуть осталось.
Никакой реакции.
Старшая дочь выглянула из комнаты.
– Папа, ты должен принести Лизе полотенце.
– Катенька, ну я ведь работаю. Пусть мама принесет.
– Папа.
Денис обернулся. Катя сурово глядела на него.
– Ты должен принести Лизе полотенце.
– Да, ты права, – улыбнулся Денис. – Что я за отец такой?
И крикнул в коридор:
– Сейчас, сладкая!
Он прошел в детскую, снял с крючка большое розовое махровое полотенце с единорожками, направился в ванную. Лиза сидела на краю ванны и зябко ежилась.
– Давай скорей, холодно, – она поймала полотенце и закуталась в него.
Денис прислонился к дверному косяку, любуясь дочкой, унаследовавшей всю красоту своей матери.
– Я думал, мама принесет, но принес сам, – он расплылся в широкой улыбке.
– Пап, – сдавленным голосом сказала Лиза, часто моргая, – мама умерла год назад. Ты чего?
Улыбка Дениса медленно померкла. Лицо осунулось, приобрело отсутствующее выражение. Он уставился в одну точку где-то далеко за спиной дочери. Губы вытянулись в узкую полоску, уголки их задрожали.
Катя развернулась и ушла в детскую, хлопнув дверью.
Денис вздрогнул, моргнул, тряхнул головой, вернул на лицо улыбку.
– Ну что, кнопка, давай, вытирайся. Беги к маме, она почитает тебе «Муми-тролля», а я быстренько доработаю и все вчетвером попьем какао.


Этот рассказ я посвящаю моему другу Маше, которая ушла от нас так рано.


Иван АНЕНКОВ

26 лет. Проживаю в г. Барнаул. Неоднократно публиковался в местной газете Курьинского района «Патриот Алтая».
Издавался в альманахе «Весна. Май. Победа», г. Барнаул. Публиковался в цифровых изданиях «Стихи нашего времени», «Стихи нашего времени №2» и «Стихи нашего времени. Весна 2022», печатного издания «Стихи нашего времени №3»,
альманах «Рассказ 24» от издательства «Новое слово». Издал собственную книгу стихотворений и рассказов «Дорога памяти моей» под псевдонимом Анненков И.И.
ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ

о Михаиле Рубцове,
основателе города Рубцовска

«Тринь-трак… Тринь-трак», – словно кандальная цепь, пела скрипучая телега. Самарская степь принимала заунывную музыку и звонко отвечала стрекотанием кузнечиков да пением птиц.
Несла свои воды в Самару маленькая речушка, постепенно становясь шире и образуя омуты, где ставили сети, а то и вовсе пересыхая, подводя тонкую ниточку ручейка к следующему омуту. Никто не знал, как называется эта речка, так же, как никто не придумал для нее название. А потому так и осталась эта речка Безымяновкой.
Стояли на ней две деревни: Покровка и Баженовка. Не сказать, чтобы были они велики или слишком малы, но жил народ в них, возделывая поля, добывая насущный хлеб в труде и устали. Земли крестьянам было отведено мало, а оттого не всем хватало желаемого.
«Тринь-трак. Тринь-трак», – пела телега.
По степи ехал солдат на попутной повозке со стариком. Отслужил он службу царю и Отечеству, да не полностью, а потому был отправлен в отпуск без срока, но впредь – до призыва. Долгой была дорога его домой. Но все же дом – это дом. Дома ждали отец и мать. Дома сестры и братья. Почти десять лет пробыл он в армии и теперь был освобожден, не дослужив положенных двадцать пять лет. Звали солдата Михаил Рубцов.
– Так откуда ты, говоришь? – нарушил тишину старик.
– С кавказского батальона.
– Далеко был. И в Турции повоевал?
– Было дело. За то и отправлен в отпуск.
Старик почесал затылок и продолжил.
– Я как-то тоже воевал. Давно это было. Харанцузы еще на Москву ходили. Я-то, правда, не там был, но царька ихнего один раз видал. Не то, что наши осудари-императоры, – он посмотрел на Рубцова. – Они, вон, как ты – высоченные, крепкие. А тот – мал, ляжки толстые, брыластый такой.
– Так сколько лет-то тебе, а, дед? – поинтересовался Рубцов. – Не сочиняешь ли? Война с французами вон еще когда была. Или ты дитем неразумным в армии служил?
Подсмеялся солдат. Старик понял, что оплошал, начал выкручиваться.
– Так я в детстве и видал, а воевал в другое время, говорю же. Спутал просто, – и, покосившись на Рубцова, заулыбался. Оба затянулись в добром хохоте.
Легкое, не палящее до одури августовское солнце постепенно переходило на запад. Степь все так же отвечала песнями на тележный вой. Мужики ехали далее молча, пока старик снова не нарушил тишину.
– Так, а лет-то тебе сколько?
– Да вот тридцать будет.
– Билетный получается, что ль?
– Получается так, – с грустью ответил Рубцов.
Срочных отпускников в то время называли билетными и землей не наделяли, потому как тех могли призвать снова в любой момент, и принадлежавшая им земля окажется ничейной. Оттого те несли большую бедность.
– Молод еще. А дома жена да дети ждут?
– Ох, отец. Одни только родители у меня. Ни жены, ни детей нету.
– Это плохо, – отвечал старик. – Ты заезжай к нам в Покровку, я тебе свою внучку сосватаю. Звать меня Смагин. Нас все там знают.
– Смотри, не обмани, дед. А то будет, как с Наполеоном, – подсмеялся Михаил.
Старик немного развеселился, но потом грусть тронула его сердце, но виду не подал. Рубцов, наделенный некой природной мудростью и сильным жизненным опытом, заметил это.
– Чего взгрустнул, дед?
– Да чего грустить? Вовсе нет.
– Вижу же, что как камень на душе лежит. Рассказывай, чего таить.
– Да это я так, о своем… Внучка у меня и правда хорошая, да только замуж не идет ни за кого. А я хочу еще и правнуков повидать. Годы-то мои не те, сам видишь, – Смагин замолчал и продолжил снова говорить быстро-быстро, словно прося, нежели предлагая. – Ты приезжай, сынок. Я по тебе сразу вижу, что пригляден будешь. Не пожалеешь о том. А ежели пожалеешь, так пусть каждый, кто к моей могиле подойдет, трижды плюнет на нее. Так-то вот.
– Ну ладно, не переживай. Забегу как-нибудь. А сейчас бывай здоров. Я вон, напрямик пойду.
– Бывай, сынок. Забегай обязательно.
– Будь здоров, отец.
Рубцов спрыгнул с телеги и пошел в Баженовку одному ему известными тропами, а вдогонку неслось стариковское: «Заезжай обязательно!»
Тихо шумел ковыль, подпевая степным птицам. То тут, то там вспархивали они, пугаясь проходящего солдата. Небо слегка затягивало облаками, облегчая путнику жаркую дорогу в овеянной пылью степи.
Семь верст оставалось пройти Рубцову. Последние семь верст до долгожданного дома. До мест его детства.
Вспоминались дни, когда он был еще совсем мал. «Миша, пойдем есть», – шумела мама. Сильно любила она своего первого сына. На фоне всех сестер он был единственным, кому всегда доставалось чуточку больше.
Любила мать топот маленьких ножек по полу, бегущих ей на встречу. А Миша любил ее – свою маму. «Богом ты дан», – говорили некоторые про Рубцова, и мать иной раз вторила этим словам.
Алексей Рубцов – отец Михаила. Был строг и бабьих нежностей, как он сам говорил, не признавал. Но иной раз и сам снисходил на ласки. Дочерей любил больше, но и о сыне не забывал. Учил его различным житейским премудростям, что в хозяйстве имели силу немалую. Михаил понимал, что отец его совсем не глуп. За то и уважали его в деревне. На момент реформ 1861 года семья Рубцовых уже не состояла в крепостной зависимости и позволяла себе больше, нежели большинство односельчан.
Сам Михаил внешне был похож на отца и еще больше – на деда. Хотя было что-то и материнское в его взгляде. Более нежное. Черные вороньи глаза всегда смотрели в глубину души человека, и не каждый порой мог выдержать его строгий взгляд. Но даже смотря в отражение его души тогда, в не полные тридцать лет, уже можно было увидеть в нем житейскую мудрость и большой опыт, полученный на войне.
Война навсегда осталась в сердце у Рубцова. Не даром он всю жизнь потом будет называть себя отставным солдатом. Даже несмотря на это, вспоминать службу он не любил.
Добрым характером был в мать, а вот непреодолимой настырностью и упертостью в важных делах пошел полностью в отца и даже иногда превосходил его.
Таким и был в те далекие годы отставной солдат Михаил Алексеевич Рубцов.

* * *
Солнце клонилось к закату. Ветряные мельницы близ Баженовки лениво поворачивали свои тяжелые крылья, заставляя крутиться жернова в самом их сердце.
– Ну, здравствуй, дом родной! – радостно воскликнул Рубцов. – Долго ли я не видел тебя, милая моя Баженовка! Столько земель повидал, а деревни родной нету краше.
И, поклонившись, пошел дальше, разглядывая все на своем пути.
Проходящие мимо люди оглядывались с вопросительным взглядом, думая, кто этот солдат. Сам Михаил тоже сильно изменился.
Дом за домом проходил Рубцов по своей улице. Уже видно было их родовое гнездо. Как раз к нему подходила женщина с коромыслами: несла воду. «Уж не мама ли? – подумал Рубцов. – И правда – она».
Женщина, завидев издалека солдата, остановилась. Не могла разглядеть. Не то уже было зрение. А когда Михаил подошел ближе, так и вовсе не выдержало материнское сердце. Уронив ведра так, что вся вода пролилась на землю горькими материнскими слезами счастья, она побежала к сыну – скорее обнять свое ненаглядное дитя. Хоть и сильно изменился он за эти года, а только мать, носившая его под сердцем и в муках рожавшая, всегда узнает свое дитя.
– Мишенька! Ты ли? – бросилась она обнимать своего солдата.
– Здравствуй, мама! – обнял ее Рубцов и наклонился, чтобы поцеловать. Она была сильно ниже его ростом.
– Наконец домой вернулся, Мишенька! А я уж все годы проглядела. На каждого солдата гляжу и думаю: может, мое дитятко идет? А все нет тебя. И не надеялась я уже, что ты приедешь. Все за тебя у Бога просила и Архангела Михаила, – причитала мать. – Ну, пойдем в дом. Чего мы с тобой здесь стоим.
Михаил взял ведра, и они пошли.
Дом небольшой был у Рубцовых. Кухня да горница не меньше. Но места хватало всем. Родители спали в комнате с малыми детьми, а кто взрослее, почивал в кухне на печке. Когда Михаил повзрослел, отец поставил для него кровать против печи, дабы тот спал в свое удобство, а не с сестрами теснился на полатях. И все-таки Мише больше нравилась русская печь, особенно когда придешь с зимних холодов и кутаешься на теплой своей лежанке, закрывшись шторой и забывая каверзы лютой зимы.
Сейчас все так же и оставалось, как во дни его юности. Только в горнице отец сообразил диван, да новая штора висела на печи. Жили дома одни родители.
– А где же все? – в недоумении спросил Михаил.
– Так замуж выдали всех, сынок. Всех сосватали. Глаша в Покровку уехала, Васену так вообще в Бузулук муж увез; Оля только вот здесь живет, недалеко от речки, а Варя-то… – мать затихла и опустила голову в пол.
– Что Варя? Что? – непонимающе вопрошал Рубцов.
– …нету больше Вареньки нашей, – и зарыдала, утирая слезы подолом.
– Как это? Когда? Как?
– В тифу сгорела доченька. Только замуж выдали и через неделю приключись над ней кара Божия, – мать часто закрестилась. – Спаси, Господи, души наши грешные!
– Спаси Господи… – тихо, в задумчивости и недоумении повторил Рубцов. – А отец-то где?
– Да будет скоро. Поехал на покос. Кто-то сено шевелить вздумал. Вот и поехали с мужиками разведать, – и, встав, в удивлении хлопнув руками по бокам, вдруг воскликнула: – От, хворья, чего же это я, окаянная, слезы развела! Сынок домой вернулся, а я даже не накормлю его!
И начала шебуршать посудой.
Михаил сел за стол у окна и принялся разглядывать улицу. Особо ничего не изменилось возле дома и в самом дворе. У сарая ходили куры, в луже у дороги плавали гуси, радостно гогоча друг другу, где-то свинья рыла своим носом, сладко похрюкивая в предвкушении чего-нибудь съестного.
– Ох, а воды нет, – воскликнула мать.
– Я принесу. Колодец там же?
– Там же, Миша, там же.
Рубцов взял ведра и пошел к колодцу. Идти было недалеко: через четыре дома, на углу. На подходе он заметил человека, поившего коня.
– Бог в помощь, – поздоровался Рубцов.
– Благодарствую, – не поднимая головы, ответил незнакомец. Михаил ждал, когда тот напоит коня, чтобы набрать воды. Вдруг тот повернулся к нему, и они стояли так, смотря друг на друга.
– Мишка? – вопросительно воскликнул незнакомец.
– Максим? – спросил Рубцов.
– Мишка! Здравствуй, родной! – и кинулся на своего друга с объятиями.
То был Максим Долгих, закадычный друг Рубцова. Много с ним они пережили. Был у них еще третий сотоварищ: Никифор Беляев, но тот находился сейчас на службе и, как говорилось в его письме, должен скоро прибыть в отпуск, как и Михаил, до призыва.
Долго они еще говорили обо всем, что только могло прийти им в головы. Многое нужно было поведать друзьям о прошедших годах.
У Максима родился сын Арсентий. Мал еще да крепок. В отца пошел внешне. Такая же круглая головка и широкий нос.
Попрощавшись, друзья сговорились встретиться у Максима. Ему сильно хотелось показать закадычному другу сына.
Михаил направился домой, радостный от встречи.
Рубцов зашел в дом с ведрами воды. Мать занималась ужином. Поставив воду, он сел за стол. Та затопляла печь для приготовления.
– Ты представляешь, мама, я Максима встретил! – радостно начал Миша. – У него и сын уже родился.
– Видишь, как хорошо. Только пришел, а уже и друга встретил. Видала я сынка-то его, в отца пойдет. Ты вот тоже в отца у нас, но и я в тебе частичку себя оставила, – она посмотрела на сына добрыми, любящими глазами, какими может смотреть только родная мать на своего любимца, ибо ценила его больше всего на свете.
На мгновение возникла тишина, и Михаил погрузился в раздумья.
– Ты-то жениться не надумал?
– Надо бы. Али кто есть на примете?
– То у отца спрошать надобно. Я в этих делах не учет. Когда дочек замуж выдавал, меня не слушал, – с обидой ответила женщина.
– Знаешь, мама, я сюда с одним стариком ехал из Покровки. Так он мне внучку свою предлагал.
– Это чей же такой?
– Смагин какой-то.
– Смагин… – задумавшись, опустила женщина голову, пытаясь вспомнить фамилию. – Нет, не знаю такого. Опять же, кто будет за первого встречного дитя свово сватать, скажи мне? Ты ведь у меня не глупый.

Михаил тем временем сидел, снова задумавшись, приложив палец ко рту. Не пропуская параллельно разговоров матери, ответил:
– Тоже о том подумал, когда услышал. Кривая поди или косая. Опять же, Бог даст, все видно будет.
Разговор их прервал вошедший в дом отец.
Опешив в удивлении, высокий крепкий мужчина остановился в проходе.
– Миша?! – удивился он. – Сынок! А ну, дай обниму!
И быстро направился к сыну. Обнявшись, они уселись за разговор.
Много было сказано в этот тихий августовский вечер. Михаил рассказал о службе в армии, войне с турками, но большую часть все равно держал в своих думах. Не любил он войну и не принимал ее, но защищать Родину было его главной задачей, которую он исполнил бы, пока бьется его сердце.
Истопив наспех баню, они с отцом сидели на полку, поддавая на каменку кипятком. Раскаленные камни, лежащие на колесе от телеги, с ярым шипением не желали принимать на себя воду, мгновенно превращали ее в пар и успокаивались до следующего ковша. Водяной пар, стремясь вырваться в заткнутое на время мытья отверстие в крыше, расходился по всей бане, окутывая собой мужиков, заставляя склонить головы и широко растянуть губы, вдыхать воздух через открытый рот, дабы не обжечься.
– Жар костей не ломит, – сказал отец, посмотрев, как горбится сын, прячась от жара.
– Отвык я от бани нашей. В армии такой не было.
– Так ты на совсем вернулся в итоге? Как думаешь?
– Надеюсь, да. Не должны больше турки на наши земли зариться, да и мы воевать не особо желаем.
– Тогда добро, – ответил отец и начал серьезный разговор. – Есть одна проблемка. Как же быть-то теперь, если тебя землей наделять не будут? Ведь дело это нешутошное. Земля нас круглый год кормит. Лето на страде оттрудился, сенокосы отставил и до следующей весны горя не знай. Поговорю я на тот случай в управлении, да там же тоже не за спасибо все, но и то ладно. Земли у нас сейчас хватит, да у тебя дело молодое – жениться надо. Али ты род наш Рубцов продолжать не собираешься?
Алексей не смотрел на сына. Тот сидел, уставившись в полы, и внимательно слушал.
– Дело говоришь, отец. Да только с женитьбой повременить надо, разве что у тебя на примете кто имеется.
– Это сам смотри. Ты – мужик, у тебя голова на плечах.
Михаил удивился такому решению. Всех дочерей Алексей выдал замуж по собственному усмотру. Михаил же волен был выбирать сам.
– Ну, чего задумался? – строго спросил отец.
– О делах все в думках.
– Это правильно, да только ты передохни пока. С завтрева и начнем дела творить и об них думать, а пока – утро вечера мудренее, – ответил Алексей, опрокинул на себя ушат прохладной воды и пошел одеваться. Михаил еще немного посидел и отправился за отцом.
На выходе из бани его встретила старая береза, густо свесившая свои косы. Росла она на этом месте еще до того, как здесь решил построиться дед Михаила. Сильно полюбилась ему береза, а потому и поселился он рядом с ней. Любовь к исконно русскому дереву передалась и внуку. Михаил встал возле нее, приложил руку к стройной ее талии и смотрел сквозь свисающие вниз зеленые волосы белесой красавицы.
Ветер тихо пел песни в листве, обдавая легкой прохладой распаренное тело отставного солдата. Береза легонько коснулась его лица своей ветвью, и Михаил Рубцов, пробудившись от своих вечных дум, направился спать. Он действительно устал за эти десять лет, и теперь глаза закрывались сами собой. Он не помнил, как зашел в дом и провалился в сон.
Спал Михаил крепко, и никто не мог потревожить его солдатский сон, который он мог наконец использовать вдоволь.
Тихо бежала в ручейках Безымяновка, перебегая из одного омута в другой. Кузнечики пели свои полевые песни, а небесные певуньи заводили очередные трели на ночной мотив. Где-то во дворе мычала корова, собираясь телиться. И только луна ярко светила над Баженовкой, не желая пропускать свои лучи в окна Рубцовых, дабы не потревожить сон отставного солдата, наконец пришедшего домой.


Ольга БУРУКИНА

Профессор российских и зарубежных университетов, кандидат филологических наук, доцент. Любимое хобби – творчество: с детства пишет стихи, а сейчас завершает работу над циклом романов в жанре «фэнтези» и циклом детективных романов, готовит к печати сборник сказок «Одуванчик» и научно-популярную книгу «Я не могу овладеть иностранным». Супружеский стаж – 34 года, счастливая мама пяти сыновей. Победитель (1 место) конкурса «Созвездие-2024» издательского проекта «Избранное» творческой фирмы «Авторское содружество», победитель (2 место) литературного конкурса «Лето – это маленькая жизнь» МСРП, победитель (3 место) литературного конкурса «Весеннее настроение» МСРП, лауреат VI Международной премии в области литературного творчества для детей «Алиса-2024», дипломант международного конкурса «Стихотворение по заданной строке».
МАМА, РАЗВЕ ЭТО БЕДА?

Косые розги дождя хлестали слякоть тротуара, стволы по-зимнему голых деревьев и крыши чужих домов. Они секли зимнюю шапку и пальто Светланы и ничем не защищённое лицо и стекали по щекам, смешиваясь с горькими слезами. Холодный весенний дождь казался благом: можно было плакать от души, не стесняясь и не таясь.
Не плакать не получалось: Светлана вышла из женской консультации, где ей только что огласили смертный приговор. И сейчас ей казалось, что вот иссекут её и всё вокруг холодные дождевые струи, и этот ужас кончится – смоется и канет в Москва-реку вместе с остатками прошлогоднего снега. Но он не мог кончиться: он только-только начинался.
А час назад, всего-то час назад город был полон света, радости и надежды. Надежды на то, что счастье будет продолжаться, несмотря ни на что…
Час назад Светлана шла, торопясь, в женскую консультацию на УЗИ. Обычно время было выбрать очень трудно: работа в двух университетах занимала пять дней, а после нужно было забирать сыновей из детского сада и заниматься домашними делами. И так – неделя за неделей. Но на этой неделе официально рабочими были шесть дней, и женская консультация работала и в субботу тоже. Повезло!
С утра дождя не было, день казался тёплым и ласковым, и Светлана не взяла зонт. Весна выдалась на редкость ранней и тёплой. Света всматривалась в веточки деревьев и кустарников, надеясь обнаружить набухшие почки. Ей почему-то всегда хотелось уловить момент, когда набухали почки: тогда она чувствовала себя причастной к этому вселенскому чуду, ведь вот-вот должно было свершиться таинство пробуждения природы, таинство возникновения всего-всего и сразу из крошечных, кажущихся неживыми почек на холодных тонких веточках, ещё вчера скованных морозом.
Светлана и сама сейчас была похожа на набухшую почку или даже на бочку (?) на шестом месяце беременности. И в ней, как в берёзовой почке, таилось крошечное чудо, которое должно было появиться на свет через три с небольшим месяца, а потом вырасти в высокое и красивое, умное и талантливое совершенство.
Светлана ждала девочку. Она не знала точно, кто должен родиться, но мечтала о девочке. Ещё в детстве она решила, что у неё будет трое детей: два мальчика и девочка. Сыновей она хотела назвать в честь своих дедов Иваном и Николаем, а дочку – в честь мамы: Людмила, Люся.
Мама умерла скоропостижно, когда Светиному первенцу было два месяца и четыре дня… Жалостливая медсестра реанимации, пытаясь утешить убитую горем молодую женщину, рассказала ей, как Светина мама просила врача: «Помогите, доктор! Мне надо жить: у меня внучек совсем маленький!»
Не помогли: обширный инфаркт…

Ванечка и Коленька ждали Свету дома. А вот про Люсеньку ей сегодня должна рассказать врач УЗИ, и сердце Светланы сладко замирало в предвкушении добрых вестей.
Света поднялась по ступенькам и вошла в фойе женской консультации. Разделась в гардеробе, надела бахилы, спросила, где кабинет УЗИ и прошла к нему. В коридоре никого не было. Светлана постучала в дверь кабинета, спросила: «Можно?» и, получив утвердительный ответ, вошла в полутёмное царство УЗИ.
За столом сидела милая моложавая блондинка в белом халате и яркой помадой на губах и что-то писала. По просьбе врача Светлана положила сумку на стул, сняла кофту и легла на кушетку, подняв платье повыше, чтобы врачу было удобно мазать живот гелем и водить по нему датчиком.
– Ну, посмотрим, что тут у нас!.. – врач пересела на круглый стул у аппарата УЗИ, выдавила гель на Светин живот и начала водить по нему датчиком.
– Мне всегда казалось волшебством, как в этом белом снегу на экране можно рассмотреть что-то важное. Ведь там вообще почти ничего не видно, – Светлана попыталась наладить диалог с врачом.
– Ну, для того и существуют профессионалы. Работе на аппарате УЗИ специально обучаются. И у меня уже большой стаж.
– Да, я понимаю, – радостно согласилась Света. – Уверена, мы в надёжных руках!
Врач промолчала, продолжая нажимать датчиком на живот.
– Ой! – вскрикнула Светлана. – Больно…
– Но мне же надо всё посмотреть, что полагается на этом сроке! – категорично заявила врач, продолжая давить датчиком на живот.
– Да, я понимаю… Я потерплю, – заверила врача Света.
Как-то из раза в раз со Светиными беременностями и родами всё было сложно, всё сложнее и сложнее. Ванечка чуть не задохнулся в родах, когда и врач, и акушерка ушли пить чай, сухо бросив на мольбу Светы помочь ей: «Ты не стараешься!» Темноволосый бухрячок Ванечка чудом появился на свет и даже не закричал сначала, а три раза отчётливо произнёс: «Тьфу!», прежде чем залиться громким криком…
Когда Коленька только-только развивался, у Светланы неделю была высокая температура и никак не спадала. В больнице, куда её доставила Скорая, настоятельно рекомендовали сделать аборт: «Пока не потеряли почку!» Но Коленька был такой долгожданный, такой живой, что для Светы об аборте не могло быть и речи!

Они с мужем сбежали из почечного отделения в роддом в том же больничном комплексе, где Светлану прокололи антибиотиками (плохо, конечно, но из двух зол пришлось выбирать меньшее), и родился Коленька – златокудрый здоровый мальчик; правда, маленький и худенький – наверное, из-за антибиотиков…
Вот и сейчас врач хмурилась… Или напускала на себя серьёзный вид?..
– Доктор, посмотрите, пожалуйста, кто там у меня, мальчик или девочка? – попросила Светлана. – Мы очень ждём девочку: у нас с мужем уже есть два мальчика.
– Ну, давайте посмотрим… – задумчиво произнесла врач. – Не показывает… Прячется… Так обычно девочки делают: стесняются… А, нет, вот он, наш маленький хвостик… У Вас мальчик!.. – ликуя, заявила врач.
– Мальчик!.. – повторила Светлана то ли радостно, то ли разочарованно. Она и сама ещё не понимала. В голове пронесся старый анекдот о том, как родители мечтали, что у них будут три дочери: Надежда, Вера и Любовь, но потом что-то пошло не так, и теперь у них есть Надежда, Вера и Денис…
– Да-а-а… – задумчиво протянула врач. – Но с ним, к сожалению, не так чтобы всё хорошо… Сейчас… А вот так?.. Нет, всё равно то же самое: налицо явная патология. Сразу после рождения придётся делать полное переливание крови, иначе не выживет…
Сердце Светланы стало, как вкопанное, с размаху ударившись о немыслимую новость.
– Да как же это? Это уже второе УЗИ, первое делали три месяца назад, и всё было хорошо…
– Ну, тогда делали скрининг. Он не мог показать того, что я вижу сейчас. А то, что я вижу сейчас, мне очень не нравится. Вам стоит подготовиться к худшему.
«Как? – пронеслось в голове у Светланы. – К какому худшему? Как подготовиться? Господи, что же делать? Почему так, Господи?»
– Доктор, Вы уверены? – вслух произнесла Светлана, цепляясь за эти слова, как за последнюю надежду.
– Конечно, уверена! Я – профессионал и работаю на аппарате УЗИ уже десять лет, – защищаясь, отрезала врач.
– Да, спасибо… – механически произнесла Света, не в состоянии полностью осознать случившееся с ней несчастье, которое так внезапно вошло в её жизнь и перечеркнуло её крест-накрест.
– Всё, можете одеваться, – сухо подытожила врач. – Вот салфетки. Я передам результаты УЗИ врачу, к которому Вы прикреплены. Кто Ваш врач?
Светлана назвала фамилию лечащего врача и, не глядя, стёрла гель с живота предложенными салфетками.
– Запишитесь на приём к своему врачу на следующей неделе. Она проконсультирует Вас и посоветует, что делать дальше, – отдавала приказы врач-узист.
– А что делать дальше? – эхом повторила за ней Света.
– Ну, не знаю, – раздражённо пожала плечами врач. – Может, рекомендует Вам сделать аборт. Срок, конечно, уже очень большой. Но иногда бывает лучше прервать беременность, чем хоронить ребёнка или мучиться всю жизнь.
«А-а-а-а-а-а-а!.. – истошно закричал кто-то в Светиной груди. – А-а-а-а-а!.. А-а-а!..»
Света встала с кушетки, надела кофту, старательно застегнув её на все пуговицы, взяла сумку и, невежливо промолчав, вышла из кабинета.
Долго-долго шла по недлинному полутёмному коридору к фойе. Подошла к окошку регистратуры и, не видя никого, попросила записать её к своему врачу. Сотрудница регистратуры уточнила, на какую дату и какую половину дня.
Света никак не могла сообразить, что ей ответить, и, регистраторша, видя её замешательство, предложила записать её на утро вторника. Светлана еще немного помолчала, соображая. Вспомнила, что каждый день в будни у неё занятия в университетах, потом – «забор» детей из детского сада. И попросила записать её к врачу на шесть часов вечера. Регистраторша сказала, что на шесть занято и посоветовала записаться на пять-тридцать. Света покивала головой, сказала: «Спасибо!» и направилась к гардеробу. Подала номерок, натянула на себя пальто, нахлобучила шапку и пошла к выходу из консультации.
– Бахилы снимите! – крикнула сердобольная гардеробщица. – А то ещё упадёте, не дай Бог.
Света покивала головой, стянула бахилы с правой, потом с левой ноги, сунула их в мусорку слева от двери и вышла на улицу.
На улице хлестал дождь. А Свете хотелось лечь прямо на ступеньках женской консультации или чуть правее, на чёрной полоске мокрого асфальта, отделявшей дом от газона, свернуться калачиком и закрыть глаза, и забыть обо всём, обо всём на свете. И главное – о непосильной, неподъёмной беде, которая разбила на куски её хрупкое счастье да ещё поплясала на них, чтобы ничего уже нельзя было склеить…
«Господи! Господи! Помоги! Не оставь меня своей милостью! – шептала Светлана, с трудом передвигая ноги по тротуару. – Спаси моего сыночка, Господи! Пусть он родится здоровым! Матерь Божия, умоли своего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, чтобы он смилостивился надо мной, грешной рабой Божией Светланой, и помиловал моего нерождённого сыночка Алёшеньку!»
Света решила, что назовёт малыша в честь своего отца, который, превозмогая ежедневную, ежеминутную боль, помогал ей с малышами, пока их не брали в садик, а они с мужем учились и работали.
«Господи, помоги!!!»
Дождь хлестал по щекам, стекал по подбородку, и было непонятно, слышит её Господь или нет…
Светлана шла под дождём к трамвайной остановке, и эти тридцать метров, казалось, никогда не закончатся: остановка всё отдалялась и отдалялась. А дождь всё хлестал и хлестал. И больше не было никого и ничего вокруг: только холодный весенний дождь и неподъёмная, неизбывная беда…
Кое-как Светлана влезла в трамвай, добрела от трамвайной остановки до дома. Вошла в подъезд, не сразу набрав нужные цифры домофона. Лифт довёз её до четвертого этажа. Она открыла входную дверь ключом и присела на обувницу, разом лишившись сил…
Мальчишки услышали шум в прихожей и выбежали из комнаты, побросав игрушки… В коридор, тяжело опираясь на палку, выглянул отец – инвалид войны, совершавший подвиг и в мирное время, присматривая за внуками:
– Погодите, сорванцы! Дайте матери раздеться!
Сыновья притормозили и подождали, пока Светлана сняла шапку, пальто и сапоги и сунула ноги в тапочки.
– Мама! – Ванечка подошёл к матери и осторожно прижался к животу, а Коленька просто схватил маму за ногу, да так и остался полустоять-полувисеть на ней. Его золотистые шёлковые кудряшки были прямо под рукой, и Светлане доставляло безмерное удовольствие гладить их правой рукой, левой рукой обнимая Ванечку за плечи.
– Мамочка! Что случилось? – сыночек внимательно смотрел Светлане в глаза, словно надеялся прочесть в них ответ.
Комок, вставший поперёк горла, не давал даже вздохнуть, не то что сформулировать ответ. Светлана с трудом взяла себя в руки и, тяжело вздохнув, начала свой рассказ:
– У нас беда, сыночек…
Малыш как-то весь подобрался и еще внимательнее всмотрелся в лицо матери. А та, через силу шевеля внезапно онемевшим языком, с трудом продолжала:
– Ну, во-первых, у нас будет не девочка, а ещё один мальчик… – начала излагать подробности Светлана.
– Мама, разве это беда?! – искренне удивившись, звонко спросил Ванечка, недоуменно разглядывая лицо матери.
И Света вдруг поняла, точнее, почувствовала, что он прав, и что на самом деле никакой беды нет да и быть не может!
И тяжёлый, острогранный кусок льда, безжалостно сжимавший её сердце, вдруг как-то весь округлился и выскользнул из сердечной сумки… Он закатился в дальний тёмный угол маленькой прихожей, к самой входной двери. Да там, видно, и растаял без следа…

* * *
А во вторник Светлана попала-таки на приём к своему лечащему врачу. Когда беда пришла, жизнь чётко делится на главное и неглавное. Сейчас главным был неродившийся малыш, а значит, поход к врачу.
Света шла на приём, как на гильотину, понимая, что смертный приговор уже подписан и обжалованию не подлежит. Войдя в кабинет, она ничего не могла произнести, кроме привычного «Здравствуйте!» Присела на предложенный стул и с тоской стала рассматривать карандаши и ручки в карандашнице на столе у врача.
Врач внимательно и, казалось, целую вечность что-то читала в Светиной карте, а потом вдруг заявила, что беременность протекает нормально, плод развивается хорошо, и дай Бог, чтоб так оно и продолжалось до самых родов.
Светлана не могла поверить своим ушам и устам врача… В плохое как-то верится быстро и сразу, а в хорошее – с трудом. Света, с недоверием глядя на врача и с трудом подбирая слова, рассказала ей о заключении врача-узиста: о том, как всё будет плохо и страшно сразу после рождения малыша.
Врач ещё раз внимательно пролистала её карту и сказала, что она не видит никаких оснований для тревоги, потому что патологий в развитии плода не обнаружено…
– А как же? Врач УЗИ сказала, что всё плохо…
– Ну, видимо, она ошиблась: неверно измерила глубину залегания плаценты. Всё у Вас хорошо, не переживайте понапрасну, Вам нужны только положительные эмоции.
«Ошиблась?» – пронеслось в Светиной голове.
– Да, Вы правы! Спасибо большое! – не веря своему счастью, пробормотала Светлана и, пятясь, вышла из кабинета. В голове не укладывались события последних дней…
Одевшись, Света вышла на улицу и зажмурилась от солнечных лучей, щедро льющихся из голубой небесной чаши… А дождь, плакавший почти четыре дня, и вовсе перестал – наверное, весь вылился, и яркое, по-весеннему тёплое солнце, казалось, затмило собой, стёрло все невзгоды прошедших дней. И не было, не было больше никакой беды! Ни сейчас, ни потом, никогда…

Made on
Tilda