Текст альманаха «КНИЖНАЯ ПОЛКА» №1 2021 год
АЛЬМАНАХ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» №1-2021
Содержание:
Дарья СИЛКАЧЕВА – «Дело «великого книгопечатника»
Нина ШАМАРИНА – «Оголённая душа»
Екатерина СМИРНОВА – «Размышление о профессии»
Мария МОНАХОВА – «Если бы книга была человеком»
Станислав СКВИРСКИЙ – «Читайте и развивайтесь!»
Валерия БУДЬКО – «Книга и будничное волшебство»
Светлана ГРИНЬКО – «Перчатка»
Валентина ЖУКОВА – «Слово о Николае Рубцове»
Роман КУН – «Книга»
Анна ТРОФИМОВА – «Банкет библиофилов»
Дарья ЩЕДРИНА – «Гвоздь и волшебная книга»
Максим ФЕДОСОВ – «Последний читатель»
Нина ШАМАРИНА – «Разноцветные шары желаний»
Людмила ПРУСАКОВА – «Корзины, полные грибов»
Елизавета ХОЗЕ – «Мы прожигали день»
Ирина МУХИНА – «Бегство»
Вероника ПОНОМАРЬ – «Куда приводят страхи»
Анна ДЕМИДОВА – «Лиловые ирисы»
Сергей МАЛУХИН – «Пора желтых цветов»
Наталия АРСКАЯ – «Разгром анархистов» (отрывок из романа)
Тамара СЕЛЕМЕНЕВА – «Свиристели», «Найдёныш-такса», «Вдоль по улице», «Змей Горыныч»
Олег АЛЕКСАНДРОВ – «Сказочная Ирландия»
Диана РЕЙН – «Призыв»
Нат ГЛАЗУНОВ – «О сути вещей»
Юрий ЕГОРОВ – «Птицы в городском пруду»
Резида ЗЛАТОУСТОВА – «Валечка»
Михаил МОНАСТЫРСКИЙ – «Право выбора»
Августа ПЕТРОВА – «Дорогами моей души»
Содержание:
Дарья СИЛКАЧЕВА – «Дело «великого книгопечатника»
Нина ШАМАРИНА – «Оголённая душа»
Екатерина СМИРНОВА – «Размышление о профессии»
Мария МОНАХОВА – «Если бы книга была человеком»
Станислав СКВИРСКИЙ – «Читайте и развивайтесь!»
Валерия БУДЬКО – «Книга и будничное волшебство»
Светлана ГРИНЬКО – «Перчатка»
Валентина ЖУКОВА – «Слово о Николае Рубцове»
Роман КУН – «Книга»
Анна ТРОФИМОВА – «Банкет библиофилов»
Дарья ЩЕДРИНА – «Гвоздь и волшебная книга»
Максим ФЕДОСОВ – «Последний читатель»
Нина ШАМАРИНА – «Разноцветные шары желаний»
Людмила ПРУСАКОВА – «Корзины, полные грибов»
Елизавета ХОЗЕ – «Мы прожигали день»
Ирина МУХИНА – «Бегство»
Вероника ПОНОМАРЬ – «Куда приводят страхи»
Анна ДЕМИДОВА – «Лиловые ирисы»
Сергей МАЛУХИН – «Пора желтых цветов»
Наталия АРСКАЯ – «Разгром анархистов» (отрывок из романа)
Тамара СЕЛЕМЕНЕВА – «Свиристели», «Найдёныш-такса», «Вдоль по улице», «Змей Горыныч»
Олег АЛЕКСАНДРОВ – «Сказочная Ирландия»
Диана РЕЙН – «Призыв»
Нат ГЛАЗУНОВ – «О сути вещей»
Юрий ЕГОРОВ – «Птицы в городском пруду»
Резида ЗЛАТОУСТОВА – «Валечка»
Михаил МОНАСТЫРСКИЙ – «Право выбора»
Августа ПЕТРОВА – «Дорогами моей души»
АННОТАЦИЯ
Литературно-библиографический альманах «Книжная полка», который вы держите в руках, это попытка создать новый многообразный инструмент книжного мира (или книжного рынка), – тематический альманах, посвященный Книге.
Темы альманаха пытаются «объять необъятное»: чтение, творческое мастерство писателя, оформление книги в соответствии с книжной культурой, рецензии и отзывы, и – обязательно с конкурсом внутри! Сейчас, когда итоги конкурса уже подведены (итоги конкурса можно посмотреть на сайте альманаха http://almanah.novslovo.ru/kp), когда фотографии победителей конкурса размещены на обложке нашего альманаха, главная задача конкурса – вместе с нашим альманахом отправиться в российские библиотеки, в литературные объединения, в любые ассоциации, палаты, общественные организации, которые так или иначе способствуют популяризации книжной культуры. Отправиться для того, чтобы новые авторы (а их, я уверен, очень много на территории нашей огромной страны!) узнали об альманахе, о конкурсе и попробовали свои собственные творческие силы. Давайте вместе пройдем этот путь!
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
В следующем году исполнится пять лет, как наше издательство, подняв паруса, отважно «бороздит волны» литературного океана, выпуская литературные альманахи разных жанров и направлений. Пройдя удивительные и захватывающие проливы, «холодные течения», испытав девятибальный шторм и пробыв несколько месяцев в изоляции в заливе Пандемии, мы все-таки планируем к середине следующего года добраться до мыса Доброй Литературной Надежды, то есть отправить в печать десятый (!) номер альманаха «Новое Слово».
Ведь «если звезды зажигаются...» Правильно?
И потом, имея на руках печатный образец «Нового Слова» конца XIX века, в котором печатались А.П.Чехов и И.А.Бунин (так и указано на обложке) стыдно не продолжить это удивительное путешествие в океане литературы.
Однако, проходя рифы и скалы на нашем пути, мы задумались о том, что помимо продвижения творчества наших авторов в виде рассказов, историй, миниатюр, глав романов мы могли бы помочь в продвижении книг наших авторов, тем более, что многие авторы выпустили в свет уже несколько изданий.
Так родилась история «Книжной полки». И не просто альманаха, где тоже можно опубликовать свой рассказ, но альманаха, своего рода библиографического, где каждый автор может представить (бесплатно!) свою новую книгу. И вот – перед вами первый номер, первая «Книжная полка», и вместе с ним, здесь же – конкурс на лучшую творческую работу о книге и писателях.
Конкурс так и называется «Моя книжная полка».
Литературно-библиографический альманах «Книжная полка», который вы держите в руках, это попытка создать новый многообразный инструмент книжного мира (или книжного рынка), – тематический альманах, посвященный Книге.
Темы альманаха пытаются «объять необъятное»: чтение, творческое мастерство писателя, оформление книги в соответствии с книжной культурой, рецензии и отзывы, и – обязательно с конкурсом внутри! Сейчас, когда итоги конкурса уже подведены (итоги конкурса можно посмотреть на сайте альманаха http://almanah.novslovo.ru/kp), когда фотографии победителей конкурса размещены на обложке нашего альманаха, главная задача конкурса – вместе с нашим альманахом отправиться в российские библиотеки, в литературные объединения, в любые ассоциации, палаты, общественные организации, которые так или иначе способствуют популяризации книжной культуры. Отправиться для того, чтобы новые авторы (а их, я уверен, очень много на территории нашей огромной страны!) узнали об альманахе, о конкурсе и попробовали свои собственные творческие силы. Давайте вместе пройдем этот путь!
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
В следующем году исполнится пять лет, как наше издательство, подняв паруса, отважно «бороздит волны» литературного океана, выпуская литературные альманахи разных жанров и направлений. Пройдя удивительные и захватывающие проливы, «холодные течения», испытав девятибальный шторм и пробыв несколько месяцев в изоляции в заливе Пандемии, мы все-таки планируем к середине следующего года добраться до мыса Доброй Литературной Надежды, то есть отправить в печать десятый (!) номер альманаха «Новое Слово».
Ведь «если звезды зажигаются...» Правильно?
И потом, имея на руках печатный образец «Нового Слова» конца XIX века, в котором печатались А.П.Чехов и И.А.Бунин (так и указано на обложке) стыдно не продолжить это удивительное путешествие в океане литературы.
Однако, проходя рифы и скалы на нашем пути, мы задумались о том, что помимо продвижения творчества наших авторов в виде рассказов, историй, миниатюр, глав романов мы могли бы помочь в продвижении книг наших авторов, тем более, что многие авторы выпустили в свет уже несколько изданий.
Так родилась история «Книжной полки». И не просто альманаха, где тоже можно опубликовать свой рассказ, но альманаха, своего рода библиографического, где каждый автор может представить (бесплатно!) свою новую книгу. И вот – перед вами первый номер, первая «Книжная полка», и вместе с ним, здесь же – конкурс на лучшую творческую работу о книге и писателях.
Конкурс так и называется «Моя книжная полка».
ЦИТАТА
Печальные цифры о чтении в России в последний год чуть изменились: если в 2013 году на опросах общественого мнения 44% россиян признавались в том, что вообще никогда не читают книг, то в 2020 году ситуация изменилась – пандемия заставила многих остаться дома, отказавшись от активных занятий и встреч с друзьями, и поэтому цифра «никогда не открывавших книгу» снизилась до 31%. То есть треть из нас, россиян, никогда не берет книгу в руки. Ну что же, можно сказать – эта треть общества много потеряла. Остальные 69% населения страны хоть иногда, хоть раз в год, книгу открывают.
И это вселяет в нас, пишущих и издающих книги – надежду, что книжный мир, «вселенная книги», этот магический, мистический мир литературы живет и развивается. И не совсем важно, какие у людей существуют предпочтения в жанрах, как сейчас модно говорить «нонфикшн» или «фикшн», обучающие книги или исторические романы, проза или поэзия, цифровые книги или бумажные...
Важно то, что все-таки большинство из нас продолжают использовать Книгу, как опыт, как средство, как инструмент познания мира, продолжают думать, развиваться, познавать новое, вспоминать и анализировать прошлое. Как говорил Конфуций: «Учиться и не думать – пустое занятие. А думать и не учиться – опасное». Книга позволяет одновременно, – и думать и учиться.
Литературно-библиографический альманах «Книжная полка», который вы держите в руках, это попытка создать новый многообразный инструмент книжного мира (или книжного рынка), – тематический альманах, посвященный Книге. Темы альманаха пытаются «объять необъятное»: чтение, творческое мастерство писателя, оформление книги в соответствии с книжной культурой, рецензии и отзывы, и – обязательно с конкурсом внутри! Сейчас, когда итоги конкурса уже подведены (итоги конкурса можно посмотреть на сайте альманаха http://almanah.novslovo.ru/kp), когда фотографии победителей конкурса размещены на обложке нашего альманаха, главная задача конкурса – вместе с нашим альманахом отправиться в российские библиотеки, в литературные объединения, в любые ассоциации, палаты, общественные организации, которые так или иначе способствуют популяризации книжной культуры. Отправиться для того, чтобы новые авторы (а их, я уверен, очень много на территории нашей огромной страны!) узнали об альманахе, о конкурсе и попробовали свои собственные творческие силы. Давайте вместе пройдем этот путь! Ведь как же интересно получилось – на наших страницах одновременно подростки 14 лет и профессиональные писатели и филологи более зрелых лет говорят об одном и том же, и причем говорят так, что и тех и других приятно послушать! И, подведя итоги, с радостью вручить заслуженные награды!
Поздравляем наших победителей: I место заняла Дарья Силкачева (левое фото на обложке), II место заняла Нина Шамарина (центральное фото на обложке), III место заняла Екатерина Смирнова (правое фото на обложке). А рассказы победителей вы сможете прочитать в разделе «Моя книжная полка». А мы ждем наших авторов, новых участников конкурса «Моя книжная полка – 2022», с новыми творческими работами, интересными заметками, сочинениями, эссе, а также с рассказами на близкие нашему изданию темы.
Максим Федосов, составитель альманаха
Дарья СИЛКАЧЕВА
I место в конкурсе «Моя книжная полка» (2021 год)
Родилась в городе Красноярске в 2007 году. Увлекается литературой, живописью, пишет картины к литературным произведениям и сказкам. Ее работы были представлены в Италии, Чехии, Франции. С ранних лет начала писать рассказы, стихотворения. Лауреат всероссийского конкурса научно-исследовательских работ (г.Москва). Лауреат и финалист всероссийского литературного конкурса «Герои Великой Победы». В 2016 году удостоена диплома II степени от Министерства образования Красноярского края, как автор экологической сказки для детей «Зимнее происшествие». В 2020 году Дарья пишет литературную работу в редком, утерянном литературном жанре – былина. В этом же году былину «Воевода Андрей Ануфриевич» включают в сборник «Новые имена. ХХI век». Публиковалась в альманахе «Новое Слово» в 2020 году.
ДЕЛО «ВЕЛИКОГО КНИГОПЕЧАТНИКА»
Памяти И.Д.Сытина посвящается…
Много ли в России бывало революций? Большинство из нас вспомнят ту – Февральскую – кровавую и жестокую, повлекшую за собой гибель нашего императора – Николая II и всей его благочестивой семьи: жены, дочерей и прямого наследника престола Российского – Цесаревича и Великого Князя – Алексея Николаевича. Пятому ребёнку и единственному сыну Николая II и Александры Фёдоровны судьбою было уготовано погибнуть вместе с семьей и кануть в безызвестность на долгие годы. Что же несла в себе эта революция? Революция 1917 года…
Сегодня мы, безусловно, можем называть объективные и субъективные причины революции, но я думаю, если бы все те, кто уговаривал Императора престола Российского отречься от власти, зная столь плачевный исход, вряд ли бы повторили свои слова и уговоры вновь.
Но, увы, не одно из уже произошедших событий мы не в силах изменить, а груз и неразумность тех действий навсегда останутся кровавым пятном в нашей истории.
Сейчас единицы из нас вспомнят о событиях 1905-1907 гг., которые постепенно вели страну к этой трагедии, а многие даже не найдут никакой взаимосвязи между этими историческими событиями, книгой и запятой, которая породила начало массовых волнений типографских рабочих, одного из самых крупных книгоиздателей того времени – Ивана Сытина. Того, кого называли «Великим книжником» и «первым гражданином земли Русской»!
Имя Ивана Дмитриевича Сытина вписано в историю, как человека, который сделал свои книги доступными для огромного числа людей! Сытину удалось то, что еще совсем недавно было недостижимым – ввести книги в бедные слои населения, а книгу сделать доступной для обучения и чтения!
Безусловно, находятся и те, кто осуждает Сытина за то, что, тот якобы был изрядно жаден до денег и со всего искал только выгоду, кто-то, напротив, считает его «русским самородком». Но это всего лишь мнение каждого из нас и как бы нам ни хотелось судить человека, о нем всегда будут говорить его дела и поступки! Так кем же он был – великий книгоиздатель и мультимиллионер начала ХХ века?
Иван Дмитриевич Сытин – человек, который посвятил жизнь книге и достиг в жизни своей главной цели – создал «книгу для всех»!
Именно Сытину удалось впервые выпустить огромным тиражом собрания сочинений великих писателей: Толстого, Чехова, Пушкина. Из-под печатных станков его типографии впервые вышел известный 10-томник собрания сочинений Александра Сергеевича Пушкина.
Сытин действительно был уникальным человеком своей эпохи! В начале ХХ века имя Ивана Дмитриевича Сытина знала вся Россия, – издатель учебников, «Детской энциклопедии», журнала «Вокруг света» и газеты «Искры». За свою жизнь он издал более пятьсот миллионов книг! Благодаря его издательству миллионы детей узнали о сказках зарубежных писателей: братьев Гримм и Шарля Перро.
В типографии Сытина работали и печатали свои произведения великие русские писатели. Так, с весны 1913 г. по май 1914 г. в качестве подчитчика в сытинской типографии работал Сергей Александрович Есенин. Позже, в этой же типографии выйдет в свет его стихотворение «Береза», которое прославит молодого поэта на всю Русь-матушку.
Как же так удалось малограмотному человеку из народа превратиться в самого богатого книгопечатника и просветителя того времени?
Иван Дмитриевич родился в глубинке – деревне Гнездниково Солигаличского уезда Костромской губернии 25 января 1851 года, в простой крестьянской семье. Семья его была бедной, но не крепостной, жили они довольно скромно. Отец его был волостным писарем, знал грамоту, но не лишен был порока человеческого – часто пил, уходил из дома и совершенно не думал о маленьком Иване.
Все детские годы Сытин провел у себя на родине – в деревне. Хотя он и был старшим из четырех детей Дмитрия Герасимовича и Ольги Александровны, но ничем примечательным не выделялся.
Учился Иван в сельской начальной школе, о чем сам вспоминал без восторга: «Школа была одноклассная, преподавание — полная безалаберность, временами строгость с наказаниями поркой, постановкой на колена на горох и подзатыльниками. Учитель появлялся в классе иногда в пьяном виде. В результате всего этого была полная распущенность учеников и пренебрежение к урокам. Я вышел из школы ленивым и получил отвращение к науке и книге...».
Книге – той самой книге, которую именно он впоследствии сделает доступной для народных масс: бедняков, крестьян, рабочих! В образовании Сытин не видел смысла, да и особой тяги к знаниям у него не было. Университетского образования Сытин так и не получил, даже став богатым и известным человеком.
Будучи двенадцатилетним подростком, Сытин помогал дяде – скорняку торговать мехами на Нижегородской ярмарке, через два года его определили в книжную лавку купца – старообрядца Петра Шарапова – издателя лубочных картинок.
Сам Сытин писал: «Я был велик ростом и здоров физически. Вся самая черная работа по дому лежала на мне: вечером я должен был чистить хозяину и приказчикам сапоги и калоши, накрывать приказчикам на стол и подавать кушанье; утром – приносить с бассейна воду, из сарая — дрова, выносить на помойку лохань и отбросы».
Несмотря на все трудности, вскоре Сытин становится правой рукой купца Петра Шарапова. Видя в Сытине коммерческую хватку, Шарапов предлагает стать Ивану Дмитриевичу совладельцем книжных магазинов.
Именно работая с Шараповым, И.Д. Сытин находит уникальное решение поступления книг в народные массы, и начинает распространение книг через скоморохов и офеней, которые разносят и развозят по Руси печатные произведения Никольского рынка.
Сытин учел главное – всегда в коробах этих торговцев должны быть доступные для простого народа книги, календари и лубочные картинки!
Его продукция отличалась оригинальностью и красочностью. Он сам лично отбирал сюжеты для своих картин, а также стал привлекать к созданию популярной продукции известных художников, среди которых были В.В. Верещагин и В.М. Васнецов. Не имея образования, Сытин обладал коммерческой хваткой и какой-то, свойственной только ему, прозорливостью. Он выгодно женился на дочери кондитера – Евдокии Соколовой, взяв в приданое четыре тысячи рублей. После, прибавив к приданому еще три тысячи взятых взаймы рублей, в 1876 году он выписывает из Франции новейший литографский станок и открывает близ Дорогомиловского моста собственную мастерскую. Именно эта маленькая мастерская дала жизнь огромному издательскому делу, которое так быстро и стремительно развивалось.
Французская машина, которую заказал Сытин, сама красила листы в пять красок, что для того времени было большой редкостью! До этого лубки раскрашивались вручную и только в три краски, поскольку раскрашивание в большее количество цветов занимало много времени, и было трудозатратным. Такая продукция стоила в пять, а то и семь раз дороже трехцветной!
В этот период Иван Дмитриевич уделяет особое внимание календарям. Календарь наделяется плотной обложкой, добавляются красочные картинки, зачастую обозначающие праздники. Происходит незначительное удорожание календаря, но спрос на продукцию постоянно увеличивается. Календарь Сытина становится не просто календарем и уходит в народные массы, в нем появляется множество полезных разделов и рубрик. Теперь, календарь не только листают и смотрят – его читают!
Очень часто обложку сытинских календарей украшали портреты царской семьи, особенно портреты Цесаревича Алексея Николаевича. Помимо этого календари Сытина отражали церковные праздники – все это помогало малограмотному населению ориентироваться в особых событиях и датах.
Спустя время в календарях начинают печататься сказочные иллюстрации и репродукции картин русских художников. Теперь простой люд мог увидеть величайшие творения искусства. Так, впервые репродукцию картины «Три богатыря» Виктора Михайловича Васнецова увидел деревенский и малообразованный народ.
Сытин всегда следил за тем, чем пополнялась Третьяковка, и никогда не упускал шанса поместить новые репродукции картин в своем календаре – это были картины великих художников, которые мы можем видеть и сегодня в Третьяковской галерее. Все это находило одобрение у императора – Николая II. Императорский двор был заполнен книгами «Товарищества И.Д.Сытина». Особенно по нраву императору приходились книги по ремеслу.
Календари Сытина несли в массы культурно-просветительскую информацию. В них были разделы: культуры, искусства, права, моды, спорта, печатался даже свод законов и положений, информация о билетах и карты дорог. Сытинские календари можно было увидеть даже на рабочем столе самого императора Николая II.
Сытин всегда чувствовал перемены, идущие в обществе, он мог предугадать то, что нужно читателю в данный момент. С началом русско-турецкой войны 1877-1878 годов И.Д.Сытин стал выпускать карты с обозначением боевых действий и надписью: «Для читателей газет. Пособие и батальные картины». Это были первые подобные массовые издания карт в России. Товар не имел конкурентов и раскупался мгновенно! Все это принесло Сытину небывалый доход! В 1879 году он купил дом на Пятницкой улице, а через три – зарегистрировал «Товарищество И.Д. Сытина и Ко», основной капитал которого составлял 75 тысяч рублей. Позже, капитал Сытина увеличился до баснословных сумм того времени и составлял уже многомиллионный капитал.
К концу 1890-х в типографиях Сытина выпускалось ежегодно около трех миллионов картинок и порядка двух миллионов календарей, а в начале XX века империя Сытина насчитывала уже 19 магазинов и 600 киосков, которые располагались на железнодорожных станциях по всей России. «Каждый год мы продавали свыше 50 миллионов картин, и по мере развития в народе грамотности и вкуса содержание картин улучшалось. Насколько это предприятие разрослось, можно видеть из того, что, начавшись с одной маленькой литографской машины, оно потребовало затем напряженной работы пятидесяти печатных машин», — вспоминал Сытин.
В начале ХХ века в типографиях Сытина активно печатаются не только книги и календари, но и газеты, журналы. Это было время небывалого расцвета, но, несмотря на это, в этот же период И.Д. Сытин принимает экономически выгодное для своего дела решение – не платить наборщикам за знаки и запятые!
Многие историки, филологи, да и просто любители истории русской, спустя время, назовут это решение роковым, а на Сытине поставят клеймо алчного и жадного человека – угнетателя своих же типографских рабочих.
Сегодня нам легко рассуждать об этом, приводить свои доводы, давать «правильные советы» и судить, но мы забываем с вами одно – все это уже вошло в историю, и чем бы тогда ни руководствовался Сытин, он сделал в свое жизни то, что не могло сделать целое Российское государство на протяжении многих веков! Он ввел книгу в народ, сделал ее доступной! Многие считают, что именно с этого момента и начались политические стачки и волнения. К типографским рабочим постепенно присоединились заводы, фабрики, транспорт, почта, магазины и учебные заведения. Улицы заполнялись бастующими, а число мятежников достигало миллионы.
От себя скажу, что, как и любая другая революция, революция 1905-1907 гг. не могла существовать «без финансовой подпитки» тех, кому она была так выгодна. Любые революции впоследствии всегда порождают полную противоположность того, к чему они когда-то стремились!
Ясно одно, книги ценой в 1 копейку совершили масштабный переворот – привели народные массы к чтению!
Всю свою жизнь И.Д.Сытин следовал правилу: «Дорогую книгу удешевить, а дешевую – улучшить» и сегодня совершенно не важно – была ли это экономическая выгода одного человека или его добрая воля – книга ушла в народ, а чтение на Руси приняло масштабный характер! Сытину удалось научить бедный и безграмотный народ читать!
К концу 1910 годов «Товариществу И. Д. Сытина» удалось небывалое: одних лишь учебников было выпущено 369 наименований, а число экземпляров достигло 4 168 000, духовно-нравственных изданий было выпушено 192 наименования в общем тираже 13 601 000 экземпляров.
Планы Сытина были масштабными. Но им не суждено было сбыться! Он мечтал построить город печатников и создать по всей стране редакционно-издательскую сеть. Смена режима в 1917 году нарушила все планы книгопечатника. Это была новая власть, с другими ценностями!
Многие тогда, кто так стремился к «другому», вспоминали ушедшую эпоху правления Николая II.
«Товарищество Сытина» национализировали, типографию на Пятницкой переименовали в «Первую образцовую», вскоре сняли с должности и самого издателя – Ивана Дмитриевича Сытина. Из великого книгоиздателя Сытин превратился в простого рабочего, на некогда своей же типографии. Некоторое время Сытину удалось поработать в своей типографии и даже занять должность директора. Но это было недолгим этапом в его «новой жизни».
Вскоре Сытина посадили как контрреволюционера за то, что тот потребовал себе типографское оборудование в счет зарплаты.
Через несколько месяцев, при личном вмешательстве Ленина, Сытина все же выпустили. Но это было другое время – время новой экономической политики, НЭП – именно под таким названием этот период войдет в нашу историю!
Сытин предпринял свой последний самостоятельный шаг. В 1922 году он снял со счета в западном банке 30000 долларов и вложил их в новое собственное «Книжное товарищество 1922 года». Вскоре Сытин стал набирать офеней…но, его планы были прерваны О.Ю.Шмидтом, который сообщил новой власти, что Сытин мешает стране идти к «светлому будущему»!
В 1923 году «Книжное товарищество» полностью обанкротилось. Другие попытки Сытина тоже не увенчались успехами.
Некогда богатейший мультимиллиардер остался без денег и без пенсии.
Спустя время Сытину выделили квартирку на Тверской и пенсию в 250 рублей. Это все, что получил Сытин от новой власти! В квартире на Тверской Сытин прожил с 1928 по 1934 год. После всех событий он резко сдал, постарел и стал терять память. Умер Иван Дмитриевич Сытин 23 ноября 1934 года в Москве в возрасте восьмидесяти трех лет в своей квартире. Никто публично не почтил памяти человека, так много сделавшего для страны. На Введенское кладбище великого книгопечатника провожали только родные, близкие друзья и несколько бывших служащих с его типографии.
История сытинской запятой, как и революция 1917 года оставила свой след в истории. Дело «Великого книгопечатника» продолжило существовать без него. Из-под его станков вышла «Правда» и «Известия», но это было уже другое время – время революционных перемен.
Полувековая империя Сытина пала так же, как пал трехсотлетний род правления Романовых. Россия шагнула в другую эпоху, унося с собой самое ценное – «книгу для всех»!
Памяти И.Д.Сытина посвящается…
Много ли в России бывало революций? Большинство из нас вспомнят ту – Февральскую – кровавую и жестокую, повлекшую за собой гибель нашего императора – Николая II и всей его благочестивой семьи: жены, дочерей и прямого наследника престола Российского – Цесаревича и Великого Князя – Алексея Николаевича. Пятому ребёнку и единственному сыну Николая II и Александры Фёдоровны судьбою было уготовано погибнуть вместе с семьей и кануть в безызвестность на долгие годы. Что же несла в себе эта революция? Революция 1917 года…
Сегодня мы, безусловно, можем называть объективные и субъективные причины революции, но я думаю, если бы все те, кто уговаривал Императора престола Российского отречься от власти, зная столь плачевный исход, вряд ли бы повторили свои слова и уговоры вновь.
Но, увы, не одно из уже произошедших событий мы не в силах изменить, а груз и неразумность тех действий навсегда останутся кровавым пятном в нашей истории.
Сейчас единицы из нас вспомнят о событиях 1905-1907 гг., которые постепенно вели страну к этой трагедии, а многие даже не найдут никакой взаимосвязи между этими историческими событиями, книгой и запятой, которая породила начало массовых волнений типографских рабочих, одного из самых крупных книгоиздателей того времени – Ивана Сытина. Того, кого называли «Великим книжником» и «первым гражданином земли Русской»!
Имя Ивана Дмитриевича Сытина вписано в историю, как человека, который сделал свои книги доступными для огромного числа людей! Сытину удалось то, что еще совсем недавно было недостижимым – ввести книги в бедные слои населения, а книгу сделать доступной для обучения и чтения!
Безусловно, находятся и те, кто осуждает Сытина за то, что, тот якобы был изрядно жаден до денег и со всего искал только выгоду, кто-то, напротив, считает его «русским самородком». Но это всего лишь мнение каждого из нас и как бы нам ни хотелось судить человека, о нем всегда будут говорить его дела и поступки! Так кем же он был – великий книгоиздатель и мультимиллионер начала ХХ века?
Иван Дмитриевич Сытин – человек, который посвятил жизнь книге и достиг в жизни своей главной цели – создал «книгу для всех»!
Именно Сытину удалось впервые выпустить огромным тиражом собрания сочинений великих писателей: Толстого, Чехова, Пушкина. Из-под печатных станков его типографии впервые вышел известный 10-томник собрания сочинений Александра Сергеевича Пушкина.
Сытин действительно был уникальным человеком своей эпохи! В начале ХХ века имя Ивана Дмитриевича Сытина знала вся Россия, – издатель учебников, «Детской энциклопедии», журнала «Вокруг света» и газеты «Искры». За свою жизнь он издал более пятьсот миллионов книг! Благодаря его издательству миллионы детей узнали о сказках зарубежных писателей: братьев Гримм и Шарля Перро.
В типографии Сытина работали и печатали свои произведения великие русские писатели. Так, с весны 1913 г. по май 1914 г. в качестве подчитчика в сытинской типографии работал Сергей Александрович Есенин. Позже, в этой же типографии выйдет в свет его стихотворение «Береза», которое прославит молодого поэта на всю Русь-матушку.
Как же так удалось малограмотному человеку из народа превратиться в самого богатого книгопечатника и просветителя того времени?
Иван Дмитриевич родился в глубинке – деревне Гнездниково Солигаличского уезда Костромской губернии 25 января 1851 года, в простой крестьянской семье. Семья его была бедной, но не крепостной, жили они довольно скромно. Отец его был волостным писарем, знал грамоту, но не лишен был порока человеческого – часто пил, уходил из дома и совершенно не думал о маленьком Иване.
Все детские годы Сытин провел у себя на родине – в деревне. Хотя он и был старшим из четырех детей Дмитрия Герасимовича и Ольги Александровны, но ничем примечательным не выделялся.
Учился Иван в сельской начальной школе, о чем сам вспоминал без восторга: «Школа была одноклассная, преподавание — полная безалаберность, временами строгость с наказаниями поркой, постановкой на колена на горох и подзатыльниками. Учитель появлялся в классе иногда в пьяном виде. В результате всего этого была полная распущенность учеников и пренебрежение к урокам. Я вышел из школы ленивым и получил отвращение к науке и книге...».
Книге – той самой книге, которую именно он впоследствии сделает доступной для народных масс: бедняков, крестьян, рабочих! В образовании Сытин не видел смысла, да и особой тяги к знаниям у него не было. Университетского образования Сытин так и не получил, даже став богатым и известным человеком.
Будучи двенадцатилетним подростком, Сытин помогал дяде – скорняку торговать мехами на Нижегородской ярмарке, через два года его определили в книжную лавку купца – старообрядца Петра Шарапова – издателя лубочных картинок.
Сам Сытин писал: «Я был велик ростом и здоров физически. Вся самая черная работа по дому лежала на мне: вечером я должен был чистить хозяину и приказчикам сапоги и калоши, накрывать приказчикам на стол и подавать кушанье; утром – приносить с бассейна воду, из сарая — дрова, выносить на помойку лохань и отбросы».
Несмотря на все трудности, вскоре Сытин становится правой рукой купца Петра Шарапова. Видя в Сытине коммерческую хватку, Шарапов предлагает стать Ивану Дмитриевичу совладельцем книжных магазинов.
Именно работая с Шараповым, И.Д. Сытин находит уникальное решение поступления книг в народные массы, и начинает распространение книг через скоморохов и офеней, которые разносят и развозят по Руси печатные произведения Никольского рынка.
Сытин учел главное – всегда в коробах этих торговцев должны быть доступные для простого народа книги, календари и лубочные картинки!
Его продукция отличалась оригинальностью и красочностью. Он сам лично отбирал сюжеты для своих картин, а также стал привлекать к созданию популярной продукции известных художников, среди которых были В.В. Верещагин и В.М. Васнецов. Не имея образования, Сытин обладал коммерческой хваткой и какой-то, свойственной только ему, прозорливостью. Он выгодно женился на дочери кондитера – Евдокии Соколовой, взяв в приданое четыре тысячи рублей. После, прибавив к приданому еще три тысячи взятых взаймы рублей, в 1876 году он выписывает из Франции новейший литографский станок и открывает близ Дорогомиловского моста собственную мастерскую. Именно эта маленькая мастерская дала жизнь огромному издательскому делу, которое так быстро и стремительно развивалось.
Французская машина, которую заказал Сытин, сама красила листы в пять красок, что для того времени было большой редкостью! До этого лубки раскрашивались вручную и только в три краски, поскольку раскрашивание в большее количество цветов занимало много времени, и было трудозатратным. Такая продукция стоила в пять, а то и семь раз дороже трехцветной!
В этот период Иван Дмитриевич уделяет особое внимание календарям. Календарь наделяется плотной обложкой, добавляются красочные картинки, зачастую обозначающие праздники. Происходит незначительное удорожание календаря, но спрос на продукцию постоянно увеличивается. Календарь Сытина становится не просто календарем и уходит в народные массы, в нем появляется множество полезных разделов и рубрик. Теперь, календарь не только листают и смотрят – его читают!
Очень часто обложку сытинских календарей украшали портреты царской семьи, особенно портреты Цесаревича Алексея Николаевича. Помимо этого календари Сытина отражали церковные праздники – все это помогало малограмотному населению ориентироваться в особых событиях и датах.
Спустя время в календарях начинают печататься сказочные иллюстрации и репродукции картин русских художников. Теперь простой люд мог увидеть величайшие творения искусства. Так, впервые репродукцию картины «Три богатыря» Виктора Михайловича Васнецова увидел деревенский и малообразованный народ.
Сытин всегда следил за тем, чем пополнялась Третьяковка, и никогда не упускал шанса поместить новые репродукции картин в своем календаре – это были картины великих художников, которые мы можем видеть и сегодня в Третьяковской галерее. Все это находило одобрение у императора – Николая II. Императорский двор был заполнен книгами «Товарищества И.Д.Сытина». Особенно по нраву императору приходились книги по ремеслу.
Календари Сытина несли в массы культурно-просветительскую информацию. В них были разделы: культуры, искусства, права, моды, спорта, печатался даже свод законов и положений, информация о билетах и карты дорог. Сытинские календари можно было увидеть даже на рабочем столе самого императора Николая II.
Сытин всегда чувствовал перемены, идущие в обществе, он мог предугадать то, что нужно читателю в данный момент. С началом русско-турецкой войны 1877-1878 годов И.Д.Сытин стал выпускать карты с обозначением боевых действий и надписью: «Для читателей газет. Пособие и батальные картины». Это были первые подобные массовые издания карт в России. Товар не имел конкурентов и раскупался мгновенно! Все это принесло Сытину небывалый доход! В 1879 году он купил дом на Пятницкой улице, а через три – зарегистрировал «Товарищество И.Д. Сытина и Ко», основной капитал которого составлял 75 тысяч рублей. Позже, капитал Сытина увеличился до баснословных сумм того времени и составлял уже многомиллионный капитал.
К концу 1890-х в типографиях Сытина выпускалось ежегодно около трех миллионов картинок и порядка двух миллионов календарей, а в начале XX века империя Сытина насчитывала уже 19 магазинов и 600 киосков, которые располагались на железнодорожных станциях по всей России. «Каждый год мы продавали свыше 50 миллионов картин, и по мере развития в народе грамотности и вкуса содержание картин улучшалось. Насколько это предприятие разрослось, можно видеть из того, что, начавшись с одной маленькой литографской машины, оно потребовало затем напряженной работы пятидесяти печатных машин», — вспоминал Сытин.
В начале ХХ века в типографиях Сытина активно печатаются не только книги и календари, но и газеты, журналы. Это было время небывалого расцвета, но, несмотря на это, в этот же период И.Д. Сытин принимает экономически выгодное для своего дела решение – не платить наборщикам за знаки и запятые!
Многие историки, филологи, да и просто любители истории русской, спустя время, назовут это решение роковым, а на Сытине поставят клеймо алчного и жадного человека – угнетателя своих же типографских рабочих.
Сегодня нам легко рассуждать об этом, приводить свои доводы, давать «правильные советы» и судить, но мы забываем с вами одно – все это уже вошло в историю, и чем бы тогда ни руководствовался Сытин, он сделал в свое жизни то, что не могло сделать целое Российское государство на протяжении многих веков! Он ввел книгу в народ, сделал ее доступной! Многие считают, что именно с этого момента и начались политические стачки и волнения. К типографским рабочим постепенно присоединились заводы, фабрики, транспорт, почта, магазины и учебные заведения. Улицы заполнялись бастующими, а число мятежников достигало миллионы.
От себя скажу, что, как и любая другая революция, революция 1905-1907 гг. не могла существовать «без финансовой подпитки» тех, кому она была так выгодна. Любые революции впоследствии всегда порождают полную противоположность того, к чему они когда-то стремились!
Ясно одно, книги ценой в 1 копейку совершили масштабный переворот – привели народные массы к чтению!
Всю свою жизнь И.Д.Сытин следовал правилу: «Дорогую книгу удешевить, а дешевую – улучшить» и сегодня совершенно не важно – была ли это экономическая выгода одного человека или его добрая воля – книга ушла в народ, а чтение на Руси приняло масштабный характер! Сытину удалось научить бедный и безграмотный народ читать!
К концу 1910 годов «Товариществу И. Д. Сытина» удалось небывалое: одних лишь учебников было выпущено 369 наименований, а число экземпляров достигло 4 168 000, духовно-нравственных изданий было выпушено 192 наименования в общем тираже 13 601 000 экземпляров.
Планы Сытина были масштабными. Но им не суждено было сбыться! Он мечтал построить город печатников и создать по всей стране редакционно-издательскую сеть. Смена режима в 1917 году нарушила все планы книгопечатника. Это была новая власть, с другими ценностями!
Многие тогда, кто так стремился к «другому», вспоминали ушедшую эпоху правления Николая II.
«Товарищество Сытина» национализировали, типографию на Пятницкой переименовали в «Первую образцовую», вскоре сняли с должности и самого издателя – Ивана Дмитриевича Сытина. Из великого книгоиздателя Сытин превратился в простого рабочего, на некогда своей же типографии. Некоторое время Сытину удалось поработать в своей типографии и даже занять должность директора. Но это было недолгим этапом в его «новой жизни».
Вскоре Сытина посадили как контрреволюционера за то, что тот потребовал себе типографское оборудование в счет зарплаты.
Через несколько месяцев, при личном вмешательстве Ленина, Сытина все же выпустили. Но это было другое время – время новой экономической политики, НЭП – именно под таким названием этот период войдет в нашу историю!
Сытин предпринял свой последний самостоятельный шаг. В 1922 году он снял со счета в западном банке 30000 долларов и вложил их в новое собственное «Книжное товарищество 1922 года». Вскоре Сытин стал набирать офеней…но, его планы были прерваны О.Ю.Шмидтом, который сообщил новой власти, что Сытин мешает стране идти к «светлому будущему»!
В 1923 году «Книжное товарищество» полностью обанкротилось. Другие попытки Сытина тоже не увенчались успехами.
Некогда богатейший мультимиллиардер остался без денег и без пенсии.
Спустя время Сытину выделили квартирку на Тверской и пенсию в 250 рублей. Это все, что получил Сытин от новой власти! В квартире на Тверской Сытин прожил с 1928 по 1934 год. После всех событий он резко сдал, постарел и стал терять память. Умер Иван Дмитриевич Сытин 23 ноября 1934 года в Москве в возрасте восьмидесяти трех лет в своей квартире. Никто публично не почтил памяти человека, так много сделавшего для страны. На Введенское кладбище великого книгопечатника провожали только родные, близкие друзья и несколько бывших служащих с его типографии.
История сытинской запятой, как и революция 1917 года оставила свой след в истории. Дело «Великого книгопечатника» продолжило существовать без него. Из-под его станков вышла «Правда» и «Известия», но это было уже другое время – время революционных перемен.
Полувековая империя Сытина пала так же, как пал трехсотлетний род правления Романовых. Россия шагнула в другую эпоху, унося с собой самое ценное – «книгу для всех»!
Нина ШАМАРИНА
II место в конкурсе «Моя книжная полка» (2021 год)
Родилась в подмосковной деревне, уже более 40 лет живет в Москве. Детство в деревне почти всегда присутствует в рассказах Нины, в описаниях природы, деталях и героях, даже если рассказ не о деревне. Начала писать небольшие рассказы давно, но публиковаться стала только с 2017 года в Альманахе культурного центра «Фелисион». Вышли два сборника детских рассказов на площадке Литреса, там же опубликована повесть «Остров». Рассказ «Птица цвета метели» вошел в шорт-лист конкурса рассказов о любви на сайте «Счастье слова». В 2019 году в издательстве «Фелисион» вышла первая книга Нины Шамариной «Двадцать семнадцать».
ОГОЛЁННАЯ ДУША
О книге Анатолия Приставкина (1937-2008)
«Долина смертной тени»
Однажды в библиотеке, потянув за корешок книгу «Ночевала тучка золотая» и открыв её против своего обыкновения на первой странице, очнулась дома, часа через четыре в слезах, с полностью прочитанной повестью. Так я познакомилась с Анатолием Приставкиным. Я пишу – познакомилась, не только потому, что книга почти всегда равняется автор, но и потому, что «Ночевала тучка…» и последующая мною прочитанная «Кукушата или жалобная песнь для успокоения сердца» в большой степени автобиографичны, как автобиографична ещё одна особенная книга Анатолия Приставкина «Долина смертной тени».
Но если книги о десяти-двенадцатилетках из детдома (в «Кукушатах» к тому же – не просто детский дом, но и «спецуха» – интернат для детей «врагов народа», что придаёт тексту ещё больше драматизма) читаются пусть с болью, с надрывом, читаются не разумом, но сердцем и нервами, добавляя много нового к пониманию войны (да и пониманию сегодняшнего дня тоже), то «Долина смертной тени», которую сам автор характеризует как «Плач по России», остаётся в некотором читательском забвении. Из-за чего? Из-за душевной непростой работы, без которой не обойтись, читая эту книгу, из-за её не совсем художественности, да просто потому, что это – страшная книга, страшнее любого модного ужастика.
Есть мнение, что писатели делятся на два типа: умеющие фантазировать и умеющие наблюдать, в противовес тому изречению, что писатель без фантазии – не писатель. Приставкин (во всяком случае в упоминаемых здесь книгах) именно писатель, умеющий наблюдать, наблюдать, как никто другой. Такого не придумаешь! Это можно донести до читателя, лишь испытав на собственной шкуре. В книгах всё безобразно правдиво, предельно сухо и точно, и от этого жутко вдвойне, втройне. Это тоже Россия! Россия другая, с изнанки. Это тоже патриотизм, но патриотизм с другого ракурса.
Говорят, в хорошем государстве обыватели не интересуются политикой. Вероятно, Анатолий Приставкин не считал себя обывателем, другого объяснения я не нахожу. На самом деле, обыватель – слово не ругательное. Это житель определённой местности, где он «обывает, проживает». Отрицательную окраску слово приобрело после революции 1917 года. Так в советской школе называли, рассказывая про жизнь в капиталистической стране на уроках истории и географии, всех, кто тачал сапоги и растил хлеб, особенно, если после работы они ещё и потягивали пивко, сваренное ими же самими, и не лезли руководить страной.
Анатолий Приставкин в политику лез, да ещё как. В 1993 году он подписал так называемое «Письмо сорока двух». Это письмо, обращённое к тогдашнему президенту Ельцину, в его поддержку и осуждение Верховного Совета РСФСР с Хасбулатовым и Руцким во главе, подписано писателями, актёрами, музыкантами. До сих пор, несмотря на прошедшие без малого тридцать лет со дня пресловутого Указа 1400, с которого, по мнению многих, всё, приведшее к мрачным и кровавым последствиям, и началось, до конца непонятно, почему это произошло так, а не иначе. А уж тогда – тем более!
Многие промолчали, не зная, как поступить. Некоторые письмо подписали, но потом дали обратный ход. Приставкин письмо подписал, и подпись свою не забрал обратно. Я не вправе кого-либо осуждать или поддерживать, но позиция Приставкина вызывает уважение. Не мог остаться в стороне. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», – в самую точку. А Приставкин – и поэт, и гражданин.
Анатолий Приставкин долгое время возглавлял «Комитет по помилованию при Президенте РФ».
«Вот и я клюнул на приманку, брошенную мне в одночасье судьбой, согласившись на предложение, исходившее как бы от самого Правителя, взять на себя нечто, именуемое помилованием. Вряд ли я тогда представлял, что это такое. А это вот что: каждодневная попытка (и каждодневная пытка) проникновения, внедрения в чужие судьбы. Судьбы заключенных. Впрочем, неизвестно еще, кто в кого внедряется. Скорей они в нас…» – вот что написал Приставкин в невыносимо-тяжёлой «Долине смертной тени».
«Моя книга не только о заключенных. О тех, кто сидит в камерах смертников. Она обо всех нас. О каждом, кто причастен к этой криминальной зоне, которая зовется Россия», – так автор определил жанр книги.
И если с «Тучкой» или «Кукушатами..» всё понятно: каждый, кто прочтёт, сочувствует, сопереживает этим детям – даже самый плохой человек, то книга «Долина смертной тени» неоднозначна с точки зрения восприятия, с точки зрения отношения к узаконенному убийству.
Работа в «Комитете» отнимала много физических сил, но ещё более сил эмоциональных, сил душевных. И, тем не менее, Анатолий Приставкин пишет «Долину…», «открывая» читателю папки, содержимое которых (почти без подробностей, сжато) невозможно прочитывать без содрогания. Тысячи писем от убийц, насильников, изуверов, просящих Комитет о помиловании; протоколы заседаний, письма от жертв, которые никогда никакого помилования осуждённых не примут!
«Жалоб, просьб в нашей тюрьмообильной державе поступает наверх около ста тысяч в год… От убийц да от насильников, разбойников да грабителей и прочей нечисти, не считая всяких там мошенников, домушников, щипачей… Ну а последних в нашей воровской стране несть числа».
«Всё стало вокруг голубым и зелёным», – словами популярного шлягера писал в книге Приставкин, исходя из того, что папки с «Делами» были либо голубого, либо зелёного цвета. «Всё» – то есть ни о чём более думать не получалось. «Лишь некое чувство непоправимой беды, которая вошла в нашу жизнь, мою и моих друзей, и которую не выразить, не вытравить, не изжить, даже если бы чудом удалось все это разом оборвать и вернуться в свое почти безмятежное, теперь я могу оценить, прошлое».
Но не только о работе «Комитета о помиловании» эта книга, она и о самом писателе.
Мало того, что нет времени писать другие книги, что отложены в долгий ящик начатые рукописи; мало того, что в голове психически здорового человека не укладываются бытовые, ужасные в своей простоте, убийства из-за бутылки водки, например, или систематические истязания собственных детей, ещё и усиливается до самой высокой ноты, до навязчивой идеи страх за собственного ребёнка. Этот страх живёт в каждой маме и каждом папе с той самой минуты, как ребёнок родился и …не знаю, как долго, до самого конца?
А у Приставкина-папы, месяцами, годами работающего с уголовными делами, многие из которых о злодеяниях против детей, прибавляется животный, утробный страх за свою дочь. Он знает, как доверчивы дети, и, главное, как преступники пользуются этой их доверчивостью. И как быть? Взрастить человека, никому не верящего, а значит, никому не способному помочь, или верить, ни на чём не основываясь, что именно с твоим чадом такой беды никогда не случится?! «Видит Бог, я не хотел рассказывать эту историю, оберегая ваши, уважаемый читатель, да и свои собственные чувства. Особенно в такой чистый зимний день. И особенно потому, что разговор-то идёт о детях. Таких, как моя Манька. Как она, кстати, там? Лишний повод прерваться и, прижимаясь щекой к холодному стеклу, убедиться, что детёныш здесь и цел. Хотя вот на днях вдруг исчезла, мы с женой выскочили без верхней одежды, закричали, забегали… Начитавшись всех этих дел из зелёной папки, забегаешь и голос и сердце сорвёшь! Нашли в подъезде соседнего дома, щенка отогревала…»
Но какой бы ужас ни вызывали эти дела, как бы они ни откликались в сердце нашем, написанные без заигрывания с читателем, без каких-либо прикрас, суть, смысл, основная мысль этой книги, мне кажется, в другом. Приставкин работал в «Комиссии о помиловании» в 1992 году, когда смертная казнь в нашей стране ещё не отменена. Могут показаться не актуальными сейчас метания автора по поводу отмены смертной казни. Но, думаю, во все времена будет мучить человечество вопрос: как относиться к убийце? К насильнику? Как понять, что им движет? И какого наказания, не уронив собственной человечности, пожелать ему?
У Приставкина прорисована глубокая и очень верная мысль: «…есть у наших спорщиков одна особенность, а заключается она вот в чём: те, кто выступает против казней, оперируют к разуму (ссылки на авторитеты, разумные доводы, цифры), а те, кто за смертную казнь, – к человеческим чувствам… Почти что к инстинктам».
Среди трёхсот двадцати двух дел, которые рассматривала комиссия, есть одно – о «дяде Коле». Их закидывали письмами, им угрожали; об этом деле писали СМИ и снимали документальные фильмы. После жарких споров, после бесконечного откладывания решения подписали – «в помиловании отказать», то есть казнить, что автоматом сделало Приставкина в собственных глазах тоже убийцей. И напрасно он себя увещевал, что смертный приговор вынес суд, что окончательное решение принял президент… Доводы рассудка меркнут, когда говорят чувства и душа. Каково это, каждый день решать: оставить человека в живых или нет?
Не удивительно, что скончался Приставкин от инфаркта. Какое сердце выдержит такую чудовищную тяжесть?!
Есть в «Долине смертной тени» неоднократное упоминание того, что рукописи отложены в сторону, что не пишется ничего нового: «А я вроде бы ещё писатель, хотя за чтением кровавых дел запамятовал, когда сидел над чистой страницей». Или: «…сидел бы я сейчас в Дубултах или в Переделкине, глядел бы на зимний пейзаж в натуре и писал бы свою книгу… И никогда в жизни никого бы ни о чем не просил. Особенно кто выше тебя…Такая меня тоска взяла, аж горло свело».
Но кто ещё, если не Анатолий Приставкин, с его оголённой открытой душой, сумел бы написать «Долину смертной тени»?! «Поэт в России – больше, чем поэт». И Анатолий Приставкин своею книгой, своею жизнью доказал это.
О книге Анатолия Приставкина (1937-2008)
«Долина смертной тени»
Однажды в библиотеке, потянув за корешок книгу «Ночевала тучка золотая» и открыв её против своего обыкновения на первой странице, очнулась дома, часа через четыре в слезах, с полностью прочитанной повестью. Так я познакомилась с Анатолием Приставкиным. Я пишу – познакомилась, не только потому, что книга почти всегда равняется автор, но и потому, что «Ночевала тучка…» и последующая мною прочитанная «Кукушата или жалобная песнь для успокоения сердца» в большой степени автобиографичны, как автобиографична ещё одна особенная книга Анатолия Приставкина «Долина смертной тени».
Но если книги о десяти-двенадцатилетках из детдома (в «Кукушатах» к тому же – не просто детский дом, но и «спецуха» – интернат для детей «врагов народа», что придаёт тексту ещё больше драматизма) читаются пусть с болью, с надрывом, читаются не разумом, но сердцем и нервами, добавляя много нового к пониманию войны (да и пониманию сегодняшнего дня тоже), то «Долина смертной тени», которую сам автор характеризует как «Плач по России», остаётся в некотором читательском забвении. Из-за чего? Из-за душевной непростой работы, без которой не обойтись, читая эту книгу, из-за её не совсем художественности, да просто потому, что это – страшная книга, страшнее любого модного ужастика.
Есть мнение, что писатели делятся на два типа: умеющие фантазировать и умеющие наблюдать, в противовес тому изречению, что писатель без фантазии – не писатель. Приставкин (во всяком случае в упоминаемых здесь книгах) именно писатель, умеющий наблюдать, наблюдать, как никто другой. Такого не придумаешь! Это можно донести до читателя, лишь испытав на собственной шкуре. В книгах всё безобразно правдиво, предельно сухо и точно, и от этого жутко вдвойне, втройне. Это тоже Россия! Россия другая, с изнанки. Это тоже патриотизм, но патриотизм с другого ракурса.
Говорят, в хорошем государстве обыватели не интересуются политикой. Вероятно, Анатолий Приставкин не считал себя обывателем, другого объяснения я не нахожу. На самом деле, обыватель – слово не ругательное. Это житель определённой местности, где он «обывает, проживает». Отрицательную окраску слово приобрело после революции 1917 года. Так в советской школе называли, рассказывая про жизнь в капиталистической стране на уроках истории и географии, всех, кто тачал сапоги и растил хлеб, особенно, если после работы они ещё и потягивали пивко, сваренное ими же самими, и не лезли руководить страной.
Анатолий Приставкин в политику лез, да ещё как. В 1993 году он подписал так называемое «Письмо сорока двух». Это письмо, обращённое к тогдашнему президенту Ельцину, в его поддержку и осуждение Верховного Совета РСФСР с Хасбулатовым и Руцким во главе, подписано писателями, актёрами, музыкантами. До сих пор, несмотря на прошедшие без малого тридцать лет со дня пресловутого Указа 1400, с которого, по мнению многих, всё, приведшее к мрачным и кровавым последствиям, и началось, до конца непонятно, почему это произошло так, а не иначе. А уж тогда – тем более!
Многие промолчали, не зная, как поступить. Некоторые письмо подписали, но потом дали обратный ход. Приставкин письмо подписал, и подпись свою не забрал обратно. Я не вправе кого-либо осуждать или поддерживать, но позиция Приставкина вызывает уважение. Не мог остаться в стороне. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», – в самую точку. А Приставкин – и поэт, и гражданин.
Анатолий Приставкин долгое время возглавлял «Комитет по помилованию при Президенте РФ».
«Вот и я клюнул на приманку, брошенную мне в одночасье судьбой, согласившись на предложение, исходившее как бы от самого Правителя, взять на себя нечто, именуемое помилованием. Вряд ли я тогда представлял, что это такое. А это вот что: каждодневная попытка (и каждодневная пытка) проникновения, внедрения в чужие судьбы. Судьбы заключенных. Впрочем, неизвестно еще, кто в кого внедряется. Скорей они в нас…» – вот что написал Приставкин в невыносимо-тяжёлой «Долине смертной тени».
«Моя книга не только о заключенных. О тех, кто сидит в камерах смертников. Она обо всех нас. О каждом, кто причастен к этой криминальной зоне, которая зовется Россия», – так автор определил жанр книги.
И если с «Тучкой» или «Кукушатами..» всё понятно: каждый, кто прочтёт, сочувствует, сопереживает этим детям – даже самый плохой человек, то книга «Долина смертной тени» неоднозначна с точки зрения восприятия, с точки зрения отношения к узаконенному убийству.
Работа в «Комитете» отнимала много физических сил, но ещё более сил эмоциональных, сил душевных. И, тем не менее, Анатолий Приставкин пишет «Долину…», «открывая» читателю папки, содержимое которых (почти без подробностей, сжато) невозможно прочитывать без содрогания. Тысячи писем от убийц, насильников, изуверов, просящих Комитет о помиловании; протоколы заседаний, письма от жертв, которые никогда никакого помилования осуждённых не примут!
«Жалоб, просьб в нашей тюрьмообильной державе поступает наверх около ста тысяч в год… От убийц да от насильников, разбойников да грабителей и прочей нечисти, не считая всяких там мошенников, домушников, щипачей… Ну а последних в нашей воровской стране несть числа».
«Всё стало вокруг голубым и зелёным», – словами популярного шлягера писал в книге Приставкин, исходя из того, что папки с «Делами» были либо голубого, либо зелёного цвета. «Всё» – то есть ни о чём более думать не получалось. «Лишь некое чувство непоправимой беды, которая вошла в нашу жизнь, мою и моих друзей, и которую не выразить, не вытравить, не изжить, даже если бы чудом удалось все это разом оборвать и вернуться в свое почти безмятежное, теперь я могу оценить, прошлое».
Но не только о работе «Комитета о помиловании» эта книга, она и о самом писателе.
Мало того, что нет времени писать другие книги, что отложены в долгий ящик начатые рукописи; мало того, что в голове психически здорового человека не укладываются бытовые, ужасные в своей простоте, убийства из-за бутылки водки, например, или систематические истязания собственных детей, ещё и усиливается до самой высокой ноты, до навязчивой идеи страх за собственного ребёнка. Этот страх живёт в каждой маме и каждом папе с той самой минуты, как ребёнок родился и …не знаю, как долго, до самого конца?
А у Приставкина-папы, месяцами, годами работающего с уголовными делами, многие из которых о злодеяниях против детей, прибавляется животный, утробный страх за свою дочь. Он знает, как доверчивы дети, и, главное, как преступники пользуются этой их доверчивостью. И как быть? Взрастить человека, никому не верящего, а значит, никому не способному помочь, или верить, ни на чём не основываясь, что именно с твоим чадом такой беды никогда не случится?! «Видит Бог, я не хотел рассказывать эту историю, оберегая ваши, уважаемый читатель, да и свои собственные чувства. Особенно в такой чистый зимний день. И особенно потому, что разговор-то идёт о детях. Таких, как моя Манька. Как она, кстати, там? Лишний повод прерваться и, прижимаясь щекой к холодному стеклу, убедиться, что детёныш здесь и цел. Хотя вот на днях вдруг исчезла, мы с женой выскочили без верхней одежды, закричали, забегали… Начитавшись всех этих дел из зелёной папки, забегаешь и голос и сердце сорвёшь! Нашли в подъезде соседнего дома, щенка отогревала…»
Но какой бы ужас ни вызывали эти дела, как бы они ни откликались в сердце нашем, написанные без заигрывания с читателем, без каких-либо прикрас, суть, смысл, основная мысль этой книги, мне кажется, в другом. Приставкин работал в «Комиссии о помиловании» в 1992 году, когда смертная казнь в нашей стране ещё не отменена. Могут показаться не актуальными сейчас метания автора по поводу отмены смертной казни. Но, думаю, во все времена будет мучить человечество вопрос: как относиться к убийце? К насильнику? Как понять, что им движет? И какого наказания, не уронив собственной человечности, пожелать ему?
У Приставкина прорисована глубокая и очень верная мысль: «…есть у наших спорщиков одна особенность, а заключается она вот в чём: те, кто выступает против казней, оперируют к разуму (ссылки на авторитеты, разумные доводы, цифры), а те, кто за смертную казнь, – к человеческим чувствам… Почти что к инстинктам».
Среди трёхсот двадцати двух дел, которые рассматривала комиссия, есть одно – о «дяде Коле». Их закидывали письмами, им угрожали; об этом деле писали СМИ и снимали документальные фильмы. После жарких споров, после бесконечного откладывания решения подписали – «в помиловании отказать», то есть казнить, что автоматом сделало Приставкина в собственных глазах тоже убийцей. И напрасно он себя увещевал, что смертный приговор вынес суд, что окончательное решение принял президент… Доводы рассудка меркнут, когда говорят чувства и душа. Каково это, каждый день решать: оставить человека в живых или нет?
Не удивительно, что скончался Приставкин от инфаркта. Какое сердце выдержит такую чудовищную тяжесть?!
Есть в «Долине смертной тени» неоднократное упоминание того, что рукописи отложены в сторону, что не пишется ничего нового: «А я вроде бы ещё писатель, хотя за чтением кровавых дел запамятовал, когда сидел над чистой страницей». Или: «…сидел бы я сейчас в Дубултах или в Переделкине, глядел бы на зимний пейзаж в натуре и писал бы свою книгу… И никогда в жизни никого бы ни о чем не просил. Особенно кто выше тебя…Такая меня тоска взяла, аж горло свело».
Но кто ещё, если не Анатолий Приставкин, с его оголённой открытой душой, сумел бы написать «Долину смертной тени»?! «Поэт в России – больше, чем поэт». И Анатолий Приставкин своею книгой, своею жизнью доказал это.
Екатерина СМИРНОВА
III место в конкурсе «Моя книжная полка» (2021 год)
Родилась в городе Реж Свердловской области в 1980 году. Мне повезло, я родилась в замечательной читающей семье. Вместе с родителями часто посещала местную библиотеку, поэтому рано научилась читать. После окончания Уральского политехнического техникума работала по специальности, но всегда знала, что занимаюсь нелюбимым делом. С 2013 года и по настоящее время – библиотекарь детского читального зала городской библиотеки «Быстринская». Пишу статьи – обзоры о книгах в ежемесячную молодёжную газету «Планета молодых» рубрика «Читаем вместе». Свободное время провожу за чтением книг. В 2019 году стала Победителем Всероссийского литературного конкурса «Герои Великой Победы» в номинации «Публицистика», в 2021 году Лауреат ежегодной литературной премии партии Справедливая Россия в номинации «Молодая публицистика России».
РАЗМЫШЛЕНИЕ О ПРОФЕССИИ
Эссе
Ну, вот и начало рабочего дня. Яркое солнечное утро, день обещает быть хорошим. Одеваюсь быстро, ведь сегодня мой день начинается с классного часа. Докрашивая на ходу левый глаз, и вприпрыжку натягивая колготки, размышляю: а ведь я люблю своё дело, люблю то, чем занимаюсь, люблю людей и книги, мне нравится моя профессия. А когда-то, я даже и предположить не могла о том, что буду Библиотекарем. Да, вот так, именно с большой буквы должно быть написано это слово. Ведь было всё обычно, всё как у всех: учёба, работа, быт. Здесь как раз хочется вспомнить слова – «А может это судьба!?» Я верю в судьбу и считаю, что случайностей не бывает, случайности – это частные случаи закономерностей, и всё в природе имеет свой порядок. Наверное, я отчаянный оптимист. Хотя, общаясь на библиотечных форумах в сети интернет, часто слышу разговоры – «всё плохо». Нет, я ни в коем случае не хочу сказать плохо о коллегах, наверное, и они в моём возрасте пылали азартом. Скорее работников с большим опытом съедает рутина. Уже нет желания пополнять свои знания, оттачивать интеллект, украшать свой внутренний и внешний мир. Мы постоянно пишем, переписываем, оформляем, дополняем, переделываем. Это очень важно и нужно, но от всех этих «пере» и «до», смысл нашей профессии утрачивается. Сейчас многое изменилось в библиотечной работе и продолжает меняться. Мне нравятся такие перемены, они помогают нам подстроиться под современность и держать руку на пульсе. Библиотекарь сейчас – это и психолог, и педагог, финансист и маркетолог, дипломат и артист.
Ну а как же общество? Ведь отношение общества к нам зависит от каждого работника библиотеки. Да, мы сейчас в некоторой степени выполняем роль Домов Культуры, сами бегаем и напрашиваемся на проведение мероприятий, пляшем, показываем спектакли, проводим мастер-классы и многое другое. Это происходит от того, что в своё время связь библиотеки и общества была потеряна, или прервана, я не знаю, как это объяснить. Но в нынешнее время связь, которая до недавнего времени так была необходима всем, начинает истончаться, и поэтому с большим трудом приходится всё восстанавливать и возобновлять, налаживая связи, бегая по школам, детским садам и различным учреждениям. И пусть кому-то из библиотекарей это не нравится. Но я считаю, что любой аспект нашей деятельности влияет на профессиональный имидж, а к нему надо относиться бережно, внимательно и даже жертвовать ради него, пускай самыми маленькими и быстротечными, но всё-таки успехами библиотеки. А если взглянуть со стороны на нас, на библиотекарей. Посмотрите, многие из нас разучились читать, читать хорошую литературу. А как иначе? Мы находимся целый день среди книг, среди читателей, иногда обсуждаем смешные запросы или просьбы, а самим элементарно не хватает грамотности. И происходит это отнюдь не из-за непрофессионализма, – это привычка, а привычки бывают плохими и заразительными. Зачем говорить правильно, если все вокруг не соблюдают правил русского языка, зачем быть терпеливым и тактичным, если тебе грубят. Как много этих «зачем»! А ведь библиотекарь не имеет права терять свой облик, он не должен останавливаться в своём развитии только потому, что все вокруг такие. Отсюда и возникает механическое обслуживание читателей, нежелание самообразовываться и реализовать свой потенциал. Я совсем не придерживаюсь того принципа, что читатель всегда прав. К сожалению, встречаются разные граждане: кричащие, требующие, выпившие, а бывает и дурно пахнущие. Такое поведение оправдать нельзя ни в коем случае, но и становиться в ответ такими же мы не должны.
Будут ли библиотеки в будущем? Чаще всего этим вопросом задаются сами библиотекари. Ни для кого не секрет, что мы живём в век информационных технологий. А как же зачастую представляют себе библиотеку обыватели? Наверняка тихое помещение, горы классических книг, за кафедрами сидят бабули с пучком волос и листают старые журналы. И поверьте, многие думают именно так. Хотя сейчас, библиотеки выглядят по-другому. Когда-то давно, во времена отсутствия интернета и компьютеров, источником связи с внешним миром были библиотеки, заполненные книгами, газетами и журналами. В крупных городах под библиотеки отданы величественные здания. В читальных залах занимаются студенты, слышен мягкий шелест страниц, приглушенные голоса. В небольших городах дела обстоят немного хуже. К примеру, взять библиотеку, в которой работаю я. Она располагается в одном из микрорайонов небольшого периферийного городка. Здание библиотеки – это бывшее здание вечерней школы. Без труда можно понять, что нынешние библиотечные залы, это бывшие классы. В библиотеке нет фойе и закрытого гардеробного помещения, а сам коридор длинный и узкий. К сожалению, здание было построено так, что не имеет фундамента, а стоит на земле. Так же выход на крышу имеется только с улицы. Да и капитального ремонта в библиотеке не было никогда. Но жители микрорайона, любящие читать, приходят в библиотеку снова и снова. Вообще, такие маленькие библиотеки по своему существу уникальны, они смогли пережить важные события в истории своей страны. Поэтому так важно в наш информационный век сохранить их деятельность. И главным вопросом для библиотек остаётся вопрос о том, как же они должны измениться, чтобы преуспеть в новое время. Ведь на протяжении длительного времени, именно библиотека была местом для людей, где можно было найти и получить любую информацию. Таким библиотекам приходится ежедневно определяться с линией своего дальнейшего существования и подчёркивать свою уникальность для пользователей. Какой бы библиотека ни стала в будущем, она продолжит давать своим пользователям возможность получать необходимую информацию и самовыражаться. И чем лучше будет обустроена библиотека, чем больше с ней будут взаимодействовать городские власти, тем лучше она будет с каждым годом. Поэтому, основу будущей библиотеки надо закладывать в настоящее время, потому что настоящее – это часть будущего. И тут, запутавшись в рукавах рубашки, я сбилась с мысли и подумала: «Как далеко могут завести такие размышлизмы!». Просто пришло понимание того, что нет ещё такой инструкции, которая бы объясняла как стать настоящим Библиотекарем и какой должна быть современная библиотека, ведь только совместные усилия приводят к желаемым результатам.
Эссе
Ну, вот и начало рабочего дня. Яркое солнечное утро, день обещает быть хорошим. Одеваюсь быстро, ведь сегодня мой день начинается с классного часа. Докрашивая на ходу левый глаз, и вприпрыжку натягивая колготки, размышляю: а ведь я люблю своё дело, люблю то, чем занимаюсь, люблю людей и книги, мне нравится моя профессия. А когда-то, я даже и предположить не могла о том, что буду Библиотекарем. Да, вот так, именно с большой буквы должно быть написано это слово. Ведь было всё обычно, всё как у всех: учёба, работа, быт. Здесь как раз хочется вспомнить слова – «А может это судьба!?» Я верю в судьбу и считаю, что случайностей не бывает, случайности – это частные случаи закономерностей, и всё в природе имеет свой порядок. Наверное, я отчаянный оптимист. Хотя, общаясь на библиотечных форумах в сети интернет, часто слышу разговоры – «всё плохо». Нет, я ни в коем случае не хочу сказать плохо о коллегах, наверное, и они в моём возрасте пылали азартом. Скорее работников с большим опытом съедает рутина. Уже нет желания пополнять свои знания, оттачивать интеллект, украшать свой внутренний и внешний мир. Мы постоянно пишем, переписываем, оформляем, дополняем, переделываем. Это очень важно и нужно, но от всех этих «пере» и «до», смысл нашей профессии утрачивается. Сейчас многое изменилось в библиотечной работе и продолжает меняться. Мне нравятся такие перемены, они помогают нам подстроиться под современность и держать руку на пульсе. Библиотекарь сейчас – это и психолог, и педагог, финансист и маркетолог, дипломат и артист.
Ну а как же общество? Ведь отношение общества к нам зависит от каждого работника библиотеки. Да, мы сейчас в некоторой степени выполняем роль Домов Культуры, сами бегаем и напрашиваемся на проведение мероприятий, пляшем, показываем спектакли, проводим мастер-классы и многое другое. Это происходит от того, что в своё время связь библиотеки и общества была потеряна, или прервана, я не знаю, как это объяснить. Но в нынешнее время связь, которая до недавнего времени так была необходима всем, начинает истончаться, и поэтому с большим трудом приходится всё восстанавливать и возобновлять, налаживая связи, бегая по школам, детским садам и различным учреждениям. И пусть кому-то из библиотекарей это не нравится. Но я считаю, что любой аспект нашей деятельности влияет на профессиональный имидж, а к нему надо относиться бережно, внимательно и даже жертвовать ради него, пускай самыми маленькими и быстротечными, но всё-таки успехами библиотеки. А если взглянуть со стороны на нас, на библиотекарей. Посмотрите, многие из нас разучились читать, читать хорошую литературу. А как иначе? Мы находимся целый день среди книг, среди читателей, иногда обсуждаем смешные запросы или просьбы, а самим элементарно не хватает грамотности. И происходит это отнюдь не из-за непрофессионализма, – это привычка, а привычки бывают плохими и заразительными. Зачем говорить правильно, если все вокруг не соблюдают правил русского языка, зачем быть терпеливым и тактичным, если тебе грубят. Как много этих «зачем»! А ведь библиотекарь не имеет права терять свой облик, он не должен останавливаться в своём развитии только потому, что все вокруг такие. Отсюда и возникает механическое обслуживание читателей, нежелание самообразовываться и реализовать свой потенциал. Я совсем не придерживаюсь того принципа, что читатель всегда прав. К сожалению, встречаются разные граждане: кричащие, требующие, выпившие, а бывает и дурно пахнущие. Такое поведение оправдать нельзя ни в коем случае, но и становиться в ответ такими же мы не должны.
Будут ли библиотеки в будущем? Чаще всего этим вопросом задаются сами библиотекари. Ни для кого не секрет, что мы живём в век информационных технологий. А как же зачастую представляют себе библиотеку обыватели? Наверняка тихое помещение, горы классических книг, за кафедрами сидят бабули с пучком волос и листают старые журналы. И поверьте, многие думают именно так. Хотя сейчас, библиотеки выглядят по-другому. Когда-то давно, во времена отсутствия интернета и компьютеров, источником связи с внешним миром были библиотеки, заполненные книгами, газетами и журналами. В крупных городах под библиотеки отданы величественные здания. В читальных залах занимаются студенты, слышен мягкий шелест страниц, приглушенные голоса. В небольших городах дела обстоят немного хуже. К примеру, взять библиотеку, в которой работаю я. Она располагается в одном из микрорайонов небольшого периферийного городка. Здание библиотеки – это бывшее здание вечерней школы. Без труда можно понять, что нынешние библиотечные залы, это бывшие классы. В библиотеке нет фойе и закрытого гардеробного помещения, а сам коридор длинный и узкий. К сожалению, здание было построено так, что не имеет фундамента, а стоит на земле. Так же выход на крышу имеется только с улицы. Да и капитального ремонта в библиотеке не было никогда. Но жители микрорайона, любящие читать, приходят в библиотеку снова и снова. Вообще, такие маленькие библиотеки по своему существу уникальны, они смогли пережить важные события в истории своей страны. Поэтому так важно в наш информационный век сохранить их деятельность. И главным вопросом для библиотек остаётся вопрос о том, как же они должны измениться, чтобы преуспеть в новое время. Ведь на протяжении длительного времени, именно библиотека была местом для людей, где можно было найти и получить любую информацию. Таким библиотекам приходится ежедневно определяться с линией своего дальнейшего существования и подчёркивать свою уникальность для пользователей. Какой бы библиотека ни стала в будущем, она продолжит давать своим пользователям возможность получать необходимую информацию и самовыражаться. И чем лучше будет обустроена библиотека, чем больше с ней будут взаимодействовать городские власти, тем лучше она будет с каждым годом. Поэтому, основу будущей библиотеки надо закладывать в настоящее время, потому что настоящее – это часть будущего. И тут, запутавшись в рукавах рубашки, я сбилась с мысли и подумала: «Как далеко могут завести такие размышлизмы!». Просто пришло понимание того, что нет ещё такой инструкции, которая бы объясняла как стать настоящим Библиотекарем и какой должна быть современная библиотека, ведь только совместные усилия приводят к желаемым результатам.
Мария МОНАХОВА
Родилась и выросла в Москве. Современный писатель-прозаик. Закончила МИСиС, юридический факультет, МГУ им. Ломоносова, специальность – перевод с французского языка. Уже во взрослом возрасте поступила в МГУ на факультет журналистики. Финалист литературного конкурса « Четыре сезона жизни»; колумнист журнала «Сноб»; произведения включены в сборник Русского литературного центра «Современные записки»; в сборник «Дневник сердца» издательства «Перископ-Волга».
Родилась и выросла в Москве. Современный писатель-прозаик. Закончила МИСиС, юридический факультет, МГУ им. Ломоносова, специальность – перевод с французского языка. Уже во взрослом возрасте поступила в МГУ на факультет журналистики. Финалист литературного конкурса « Четыре сезона жизни»; колумнист журнала «Сноб»; произведения включены в сборник Русского литературного центра «Современные записки»; в сборник «Дневник сердца» издательства «Перископ-Волга».
ЕСЛИ БЫ КНИГА БЫЛА ЧЕЛОВЕКОМ
Эссе о книге Нила Геймана « Никогде»
У нее большие, фиалковые глаза с пеленой, как будто она успела пропустить бокальчик игристого перед нашей встречей. А встречались мы с ней полторы недели, систематически, каждый день, иногда получалось найти час, иногда чуть меньше. Вру, все-таки были перерывы: отпуск, как никак, хотелось просто отдыхать, глядя в бесконечную синеву то неба, то моря. Сначала показалось, что я влюбилась.
Длинные пальцы с торчащими, выпирающими костяшками. На каждом причудливый крупный перстень: тут голова льва с открытой пастью, вот острое копье охотника, птица, перо, страшный зверь. Судя по акценту, она англичанка. Я люблю англичан. Черные, обтягивающие одежды, подведенные, длинные стрелки, правда все время неровные и в подтеках, пятнах.
Вот уж точно для книги, как и для роковой дамы, – главное заинтриговать.
О чем она? Страшная история-сказка, которыми богато детство, а большие дети, ну такие, вроде нас всех, работающих и живущих взрослую жизнь, очень уж обожают возвращаться к истокам. Тут можно найти все, водоворот событий: Нижний магический Лондон (любителям фантастики); наемники Вандемар и Круп (для тех кто любит пострашнее); путешествие (любителям приключений); ангел (для чувствительных особ) и даже любовь (это, наверное, подойдёт всем). То есть беспроигрышный вариант, на любые предпочтения. (Гарри Поттер невозможно надоел, надо искать замену).
Хотелось читать без остановки. К трехсотой странице из четырехсот, как будто все стало повторяться и хотелось заканчивать. Я сдулась. События так же щедро выливались на бумагу, но в моей голове уже все сложилось. Лично мне не хватило чего-то в конце, так, что бы удивиться по-настоящему. В любом случае, замечательная книга. Для отпуска, поездки в метро или любой другой дороги – 90 из 100.
Это были загадочные полторы недели, каждую нашу встречу она обнимала и гладила меня своими тонкими пальцами с черными, как темнота, ногтями. Укладывала спать и дарила страшные, волшебные сны.
Эссе о книге Нила Геймана « Никогде»
У нее большие, фиалковые глаза с пеленой, как будто она успела пропустить бокальчик игристого перед нашей встречей. А встречались мы с ней полторы недели, систематически, каждый день, иногда получалось найти час, иногда чуть меньше. Вру, все-таки были перерывы: отпуск, как никак, хотелось просто отдыхать, глядя в бесконечную синеву то неба, то моря. Сначала показалось, что я влюбилась.
Длинные пальцы с торчащими, выпирающими костяшками. На каждом причудливый крупный перстень: тут голова льва с открытой пастью, вот острое копье охотника, птица, перо, страшный зверь. Судя по акценту, она англичанка. Я люблю англичан. Черные, обтягивающие одежды, подведенные, длинные стрелки, правда все время неровные и в подтеках, пятнах.
Вот уж точно для книги, как и для роковой дамы, – главное заинтриговать.
О чем она? Страшная история-сказка, которыми богато детство, а большие дети, ну такие, вроде нас всех, работающих и живущих взрослую жизнь, очень уж обожают возвращаться к истокам. Тут можно найти все, водоворот событий: Нижний магический Лондон (любителям фантастики); наемники Вандемар и Круп (для тех кто любит пострашнее); путешествие (любителям приключений); ангел (для чувствительных особ) и даже любовь (это, наверное, подойдёт всем). То есть беспроигрышный вариант, на любые предпочтения. (Гарри Поттер невозможно надоел, надо искать замену).
Хотелось читать без остановки. К трехсотой странице из четырехсот, как будто все стало повторяться и хотелось заканчивать. Я сдулась. События так же щедро выливались на бумагу, но в моей голове уже все сложилось. Лично мне не хватило чего-то в конце, так, что бы удивиться по-настоящему. В любом случае, замечательная книга. Для отпуска, поездки в метро или любой другой дороги – 90 из 100.
Это были загадочные полторы недели, каждую нашу встречу она обнимала и гладила меня своими тонкими пальцами с черными, как темнота, ногтями. Укладывала спать и дарила страшные, волшебные сны.
Станислав СКВИРСКИЙ
Родился в 1991 г. в городе Казань Республики Татарстан. С детства проявлял интерес к литературе, классической музыке, компьютерным технологиям и организации розничной торговли. В 2006 г. окончил музыкальную школу по классу фортепиано. В 2008 г окончил многопрофильный лицей ГОУ ВПО «Забайкальский государственный университет им Н.Г. Чернышевского» города Читы. Среди любимых дисциплин была зарубежная литература XIX-XX вв. и отечественная история. В 2013 г . окончил Читинский институт Байкальского государственного университета экономики и права по специальности «Финансы и кредит». Профессиональный сотрудник банковской сферы, награжденный благодарностью Министра экономического развития Забайкальского края.
Родился в 1991 г. в городе Казань Республики Татарстан. С детства проявлял интерес к литературе, классической музыке, компьютерным технологиям и организации розничной торговли. В 2006 г. окончил музыкальную школу по классу фортепиано. В 2008 г окончил многопрофильный лицей ГОУ ВПО «Забайкальский государственный университет им Н.Г. Чернышевского» города Читы. Среди любимых дисциплин была зарубежная литература XIX-XX вв. и отечественная история. В 2013 г . окончил Читинский институт Байкальского государственного университета экономики и права по специальности «Финансы и кредит». Профессиональный сотрудник банковской сферы, награжденный благодарностью Министра экономического развития Забайкальского края.
ЧИТАЙТЕ И РАЗВИВАЙТЕСЬ!
Творческое эссе
Актуальность и значение классической литературы оспорить сложно. Она прошла проверку временем, передала нам опыт, знания и мысли предыдущих поколений. Это образец красивой речи, непредсказуемость сюжетных линий, переплетенных различными поворотами, и конечно же, увлеченность читателя тем, что передает автор. Для меня чтение книг – инструмент снятия стресса, источник удовольствия, расслабления и вдохновения. Погружаясь в выдуманный писателями мир, я теряю счет времени, забываюсь о реальности, и буквально сливаюсь с героями произведений.
Среди самых запоминающихся из прочтенных мною следует считать роман «Американская трагедия» и Трилогия желаний прозаика Теодора Драйзера. У этого писателя несомненно присутствует свой стиль повествования, выраженный в интенсивности своей прозы, и точным, репортерским взглядом на происходящие события. Драйзер часто использует внутренний монолог и пристально обращает внимание на психологию главных героев. В данных произведениях выделяется глубина и всесторонний охват явлений американской жизни того времени, открывается истинная панорама общества, преследующего свои цели, желания, амбиции.
В «Американской трагедии» подсвечивается проблема личности, испорченной в ходе неустойчивости, податливой влиянию среды. Главный герой – человек из бедной семьи, но в то же время, очень тщеславный, целеустремленный и трудолюбивый. Автор на протяжении всего романа доказывает то, что приоритетом для героя являлась потребность принадлежности к социальной группе, а именно к высшему обществу. Также в романе подсвечивается, что этому человеку присуща инфантильность, неспособность нести ответственность за свои поступки. Драйзер заостряет внимание на том, что «Клайд был столь же тщеславен и горд, сколько беден». И действительно, Клайд не мог примириться с объективными обстоятельствами: бедностью, отсутствием образования и перспектив. Иллюзии и мечты детства определили во многом судьбу молодого человека, охваченного непреодолимым желанием во что бы то ни стало добиться легкой жизни. Скрупулёзно и последовательно двигаясь к намеченной цели, с каждым разом он все больше нарушал моральные нормы. К сожалению, его «американской мечте» не суждено было сбыться. Молодой человек, плененный своими фантазиями, переступил грань и содействовал убийству. Герой романа заканчивает свою историю символично названию произведения.
Трилогия желания, состоящая из трех последовательных произведений, повествует о энергичном дельце, который руководствуется девизом «Мои желания прежде всего». Героя Фрэнка Каупервуда я бы сравнил с Октавом Муре, и Аристидом Саккаром – героями произведений из цикла «Ругон-Маккары» французского писателя Эмиля Золя. Все эти персонажи сделали себе большие состояния, но разными способами. Их жизненный путь к вершинам был тернист и нелегок: взлеты и падения, успехи и неудачи. Фрэнк – человек дела, построивший головокружительную карьеру финансиста и предпринимателя. Обычный юноша из провинциального городка, благодаря гениальному деловому чутью становится одним из самых влиятельных коммерсантов и биржевых игроков своего времени. Стоит отметить, что уже в те времена была возможность зарабатывать состояния и реализовывать интересные схемы на бирже. В произведениях откровенно и просто иллюстрируется то, как бизнес крутит бюджетные деньги, как происходят манипуляции на государственном уровне. Методы, которыми руководствовался герой, актуальны и по сей день, исторический колорит идёт только на пользу. Известные современные предприниматели называют эту трилогию «Библией бизнесменов». Вдохновленные главным героем, они с ностальгией вспоминают о времени первоначального становления их капитала.
Прочтение мною трилогии началось с романа «Финансист», который глубоко затронул стилистикой повествования Драйзера, историческими событиями в виде биржевой паники и краха, беллетризованными в первой части трилогии. Особенно мне запомнился железный характер героя, стойкость, авантюризм, уверенность, и непоколебимость своих принципов. Это несомненно, сильнейшая личность, достойная уважения. И несмотря на сложности, возникшие на пути его становления, Фрэнк не сломался перед жизненными обстоятельствами.
Романы «Титан» и «Стоик» повествуют о продолжении того, как амбициозный юноша превратился в беспринципного и властного миллионера. Но в то же время, данные произведения повествуют о итогах безбедной жизни героя. Одновременно с этим, Теодор Драйзер наставляет читателей поискать смысл своего существования не в одном только зарабатывании денег: есть любовь к ближним, милость к неимущим и страждущим, стремление познания и развития.
Данные книги вдохновили меня и в каких-то моментах повлияли на мышление, мировоззрение, отчасти внесли корректировки в формирование моего характера. Прочтение данных книг глубоко укоренило в моем сознании мысль, что твердость характера – полезное качество личности, которое поможет в достижении целей, принятии судьбоносных решений. Однако, не стоит забывать и о том, что эту черту нужно направлять в правильное русло, чтобы оказывалось положительное влияние на развитие личности!
Творческое эссе
Актуальность и значение классической литературы оспорить сложно. Она прошла проверку временем, передала нам опыт, знания и мысли предыдущих поколений. Это образец красивой речи, непредсказуемость сюжетных линий, переплетенных различными поворотами, и конечно же, увлеченность читателя тем, что передает автор. Для меня чтение книг – инструмент снятия стресса, источник удовольствия, расслабления и вдохновения. Погружаясь в выдуманный писателями мир, я теряю счет времени, забываюсь о реальности, и буквально сливаюсь с героями произведений.
Среди самых запоминающихся из прочтенных мною следует считать роман «Американская трагедия» и Трилогия желаний прозаика Теодора Драйзера. У этого писателя несомненно присутствует свой стиль повествования, выраженный в интенсивности своей прозы, и точным, репортерским взглядом на происходящие события. Драйзер часто использует внутренний монолог и пристально обращает внимание на психологию главных героев. В данных произведениях выделяется глубина и всесторонний охват явлений американской жизни того времени, открывается истинная панорама общества, преследующего свои цели, желания, амбиции.
В «Американской трагедии» подсвечивается проблема личности, испорченной в ходе неустойчивости, податливой влиянию среды. Главный герой – человек из бедной семьи, но в то же время, очень тщеславный, целеустремленный и трудолюбивый. Автор на протяжении всего романа доказывает то, что приоритетом для героя являлась потребность принадлежности к социальной группе, а именно к высшему обществу. Также в романе подсвечивается, что этому человеку присуща инфантильность, неспособность нести ответственность за свои поступки. Драйзер заостряет внимание на том, что «Клайд был столь же тщеславен и горд, сколько беден». И действительно, Клайд не мог примириться с объективными обстоятельствами: бедностью, отсутствием образования и перспектив. Иллюзии и мечты детства определили во многом судьбу молодого человека, охваченного непреодолимым желанием во что бы то ни стало добиться легкой жизни. Скрупулёзно и последовательно двигаясь к намеченной цели, с каждым разом он все больше нарушал моральные нормы. К сожалению, его «американской мечте» не суждено было сбыться. Молодой человек, плененный своими фантазиями, переступил грань и содействовал убийству. Герой романа заканчивает свою историю символично названию произведения.
Трилогия желания, состоящая из трех последовательных произведений, повествует о энергичном дельце, который руководствуется девизом «Мои желания прежде всего». Героя Фрэнка Каупервуда я бы сравнил с Октавом Муре, и Аристидом Саккаром – героями произведений из цикла «Ругон-Маккары» французского писателя Эмиля Золя. Все эти персонажи сделали себе большие состояния, но разными способами. Их жизненный путь к вершинам был тернист и нелегок: взлеты и падения, успехи и неудачи. Фрэнк – человек дела, построивший головокружительную карьеру финансиста и предпринимателя. Обычный юноша из провинциального городка, благодаря гениальному деловому чутью становится одним из самых влиятельных коммерсантов и биржевых игроков своего времени. Стоит отметить, что уже в те времена была возможность зарабатывать состояния и реализовывать интересные схемы на бирже. В произведениях откровенно и просто иллюстрируется то, как бизнес крутит бюджетные деньги, как происходят манипуляции на государственном уровне. Методы, которыми руководствовался герой, актуальны и по сей день, исторический колорит идёт только на пользу. Известные современные предприниматели называют эту трилогию «Библией бизнесменов». Вдохновленные главным героем, они с ностальгией вспоминают о времени первоначального становления их капитала.
Прочтение мною трилогии началось с романа «Финансист», который глубоко затронул стилистикой повествования Драйзера, историческими событиями в виде биржевой паники и краха, беллетризованными в первой части трилогии. Особенно мне запомнился железный характер героя, стойкость, авантюризм, уверенность, и непоколебимость своих принципов. Это несомненно, сильнейшая личность, достойная уважения. И несмотря на сложности, возникшие на пути его становления, Фрэнк не сломался перед жизненными обстоятельствами.
Романы «Титан» и «Стоик» повествуют о продолжении того, как амбициозный юноша превратился в беспринципного и властного миллионера. Но в то же время, данные произведения повествуют о итогах безбедной жизни героя. Одновременно с этим, Теодор Драйзер наставляет читателей поискать смысл своего существования не в одном только зарабатывании денег: есть любовь к ближним, милость к неимущим и страждущим, стремление познания и развития.
Данные книги вдохновили меня и в каких-то моментах повлияли на мышление, мировоззрение, отчасти внесли корректировки в формирование моего характера. Прочтение данных книг глубоко укоренило в моем сознании мысль, что твердость характера – полезное качество личности, которое поможет в достижении целей, принятии судьбоносных решений. Однако, не стоит забывать и о том, что эту черту нужно направлять в правильное русло, чтобы оказывалось положительное влияние на развитие личности!
Валерия БУДЬКО
Родилась и выросла в Мурманске. В 2004 году окончила Мурманский Гуманитарный Институт по направлению «социальная психология». С 2017 года работаю заведующей информационным интеллект-центром филиала №22, который является структурным подразделением муниципального бюджетного учреждения культуры «Центральная городская библиотека г.Мурманска».
Впервые участвую в литературном конкурсе «Моя книжная полка». В мае 2021 года приняла участие в конкурсе читательских рекомендаций «Книжный штурман», организованный МЦБС имени М.Ю.Лермонтова г.Санкт-Петербург. Цель моего участия – это прежде всего привлечение к чтению, продвижение книги как важной и незаменимой культурной составляющей. Еще хочу собственным примером привлечь к участию в подобных проектах пользователей нашей библиотеки.
Родилась и выросла в Мурманске. В 2004 году окончила Мурманский Гуманитарный Институт по направлению «социальная психология». С 2017 года работаю заведующей информационным интеллект-центром филиала №22, который является структурным подразделением муниципального бюджетного учреждения культуры «Центральная городская библиотека г.Мурманска».
Впервые участвую в литературном конкурсе «Моя книжная полка». В мае 2021 года приняла участие в конкурсе читательских рекомендаций «Книжный штурман», организованный МЦБС имени М.Ю.Лермонтова г.Санкт-Петербург. Цель моего участия – это прежде всего привлечение к чтению, продвижение книги как важной и незаменимой культурной составляющей. Еще хочу собственным примером привлечь к участию в подобных проектах пользователей нашей библиотеки.
КНИГА И БУДНИЧНОЕ ВОЛШЕБСТВО
Эссе о книге Джоанн Харрис «Ежевичное вино»
Частицу волшебства можно найти везде, а в книге тем более. На бумажных страницах под книжным переплетом спрятана искорка магии, вложенная туда писателем. В чем же это выражается? Книги не просто так попадают к нам в руки, каждая – в свое время, и это для того, чтобы помочь, подсказать, найти ответ на важный вопрос, который не дает покоя. Погрузившись в процесс чтения и мир, который создал автор, каждый читатель получает возможность узнать самого себя с новой стороны, и как результат – найти ответы на волнующие его вопросы.
Одной из таких книг вполне может стать произведение Джоанн Харрис «Ежевичное вино», автора знаменитого романа «Шоколад».
Повседневность и волшебство – вот то, что переплетено в обеих книгах этого автора. Это не фэнтези, не мистический роман, но дух волшебства окутывает с первых слов книги – еще бы, ведь повествование начинается от имени вина! Это ли не подлинное волшебство? Возможно ли оно в реальной жизни? Что оно может изменить? Приглядитесь повнимательнее к тому, что находится рядом, может именно там ждет своего часа магия!
Главный герой – писатель Джей Макинтош, который пишет книги ради заработка, вдохновение покинуло его, а вот чувство, что в его жизни чего-то не хватает, все время напоминает о себе, но неожиданная находка шести бутылок домашнего плодово-ягодного вина, простоявшего много лет в погребе, становится началом перемен в его жизни.
Это домашнее вино как машина времени возвращает Джея в его детство, когда знакомство с чудаковатым стариком-садовникам открыло мальчику удивительную жизнь плодов и деревьев. Джей узнал, что для чипсов нужен один сорт картофеля, а для приготовления салата – другой, сажать растения надо в определенное время, сверяясь с лунным и солнечным календарями, ухаживать, заботиться и разговаривать, а еще надо добавить немного «будничного волшебства». «Любительская алхимия», «будничное волшебство» – странные магические ритуалы, амулеты и душистые саше – неужели все это помогает в выращивании растений и не только? Действительно ли старый садовник обладает магическими знаниями, или это просто шутка?
В этой книге собран свой букет: солнечные воспоминания о летних месяцах, проведенных вместе со старым садовником, приправленные ароматами пряных трав и сладких фруктов, городская жизнь взрослого Джея – пустая и ничем не примечательная покупка шато, как порыв свежего ветра и тревожная, почти детективная тайна, зловещая, как застоявшаяся вода в омуте.
Читая «Ежевичное вино» невольно начинаешь задавать себе вопросы: есть ли в моей жизни волшебство, занимаюсь ли я тем, что мне нравится? Исполнилась ли хоть одна моя мечта, а если нет, то что мешает ее воплощению?
В «Ежевичном вине», как и в романе «Шоколад», магия скрыта в самих людях, в том, как они относятся к тому, что делают. Неподдельная увлеченность своим делом и любовь к труду позволяют творить настоящие чудеса от собственного преображения до помощи другим людям.
Читая книгу, начинаешь понимать, что волшебство и магия скрыты не в каком-то конкретном предмете вроде мешочка с ароматными травами, они находятся в каждом из нас, спрятаны глубоко в сердце, достаточно лишь одного прикосновения, чтобы волшебство начало действовать, но кто или что поможет запустить этот тонкий, невидимый глазу механизм? Скорее всего, это человек (или воспоминание о нём), который помогал, проявлял заботу, делился своими мечтами, учил видеть магию в повседневной жизни. В роли такого человека может оказаться и писатель, чьи книги помогут найти верное решение, осознать свои истинные желания, помочь в поиске себя и своей заветной мечты, а воплотив свою мечту в жизнь, человек раскрывает свой истинный талант и обретает себя.
Эссе о книге Джоанн Харрис «Ежевичное вино»
Частицу волшебства можно найти везде, а в книге тем более. На бумажных страницах под книжным переплетом спрятана искорка магии, вложенная туда писателем. В чем же это выражается? Книги не просто так попадают к нам в руки, каждая – в свое время, и это для того, чтобы помочь, подсказать, найти ответ на важный вопрос, который не дает покоя. Погрузившись в процесс чтения и мир, который создал автор, каждый читатель получает возможность узнать самого себя с новой стороны, и как результат – найти ответы на волнующие его вопросы.
Одной из таких книг вполне может стать произведение Джоанн Харрис «Ежевичное вино», автора знаменитого романа «Шоколад».
Повседневность и волшебство – вот то, что переплетено в обеих книгах этого автора. Это не фэнтези, не мистический роман, но дух волшебства окутывает с первых слов книги – еще бы, ведь повествование начинается от имени вина! Это ли не подлинное волшебство? Возможно ли оно в реальной жизни? Что оно может изменить? Приглядитесь повнимательнее к тому, что находится рядом, может именно там ждет своего часа магия!
Главный герой – писатель Джей Макинтош, который пишет книги ради заработка, вдохновение покинуло его, а вот чувство, что в его жизни чего-то не хватает, все время напоминает о себе, но неожиданная находка шести бутылок домашнего плодово-ягодного вина, простоявшего много лет в погребе, становится началом перемен в его жизни.
Это домашнее вино как машина времени возвращает Джея в его детство, когда знакомство с чудаковатым стариком-садовникам открыло мальчику удивительную жизнь плодов и деревьев. Джей узнал, что для чипсов нужен один сорт картофеля, а для приготовления салата – другой, сажать растения надо в определенное время, сверяясь с лунным и солнечным календарями, ухаживать, заботиться и разговаривать, а еще надо добавить немного «будничного волшебства». «Любительская алхимия», «будничное волшебство» – странные магические ритуалы, амулеты и душистые саше – неужели все это помогает в выращивании растений и не только? Действительно ли старый садовник обладает магическими знаниями, или это просто шутка?
В этой книге собран свой букет: солнечные воспоминания о летних месяцах, проведенных вместе со старым садовником, приправленные ароматами пряных трав и сладких фруктов, городская жизнь взрослого Джея – пустая и ничем не примечательная покупка шато, как порыв свежего ветра и тревожная, почти детективная тайна, зловещая, как застоявшаяся вода в омуте.
Читая «Ежевичное вино» невольно начинаешь задавать себе вопросы: есть ли в моей жизни волшебство, занимаюсь ли я тем, что мне нравится? Исполнилась ли хоть одна моя мечта, а если нет, то что мешает ее воплощению?
В «Ежевичном вине», как и в романе «Шоколад», магия скрыта в самих людях, в том, как они относятся к тому, что делают. Неподдельная увлеченность своим делом и любовь к труду позволяют творить настоящие чудеса от собственного преображения до помощи другим людям.
Читая книгу, начинаешь понимать, что волшебство и магия скрыты не в каком-то конкретном предмете вроде мешочка с ароматными травами, они находятся в каждом из нас, спрятаны глубоко в сердце, достаточно лишь одного прикосновения, чтобы волшебство начало действовать, но кто или что поможет запустить этот тонкий, невидимый глазу механизм? Скорее всего, это человек (или воспоминание о нём), который помогал, проявлял заботу, делился своими мечтами, учил видеть магию в повседневной жизни. В роли такого человека может оказаться и писатель, чьи книги помогут найти верное решение, осознать свои истинные желания, помочь в поиске себя и своей заветной мечты, а воплотив свою мечту в жизнь, человек раскрывает свой истинный талант и обретает себя.
Светлана ГРИНЬКО
Родилась в г. Ленинск Волгоградской области. Закончила ДХШ г. Знаменск (1983), СОШ №232 г. Знаменск, (1984), Астраханское художественное училище им. П. А. Власова (1989), ИПК ПРНО МО г. Москва (1998). Более двадцати лет работает педагогом и художником в Наро-Фоминске и Москве. Окончила курсы литературного мастерства в институте им. М. Горького (2018-2019), семинар А. Ю. Сегеня. Публикации в журналах, интернет – порталах. Педагогический сайт nsportal.ru/grinko-svetlana.
Родилась в г. Ленинск Волгоградской области. Закончила ДХШ г. Знаменск (1983), СОШ №232 г. Знаменск, (1984), Астраханское художественное училище им. П. А. Власова (1989), ИПК ПРНО МО г. Москва (1998). Более двадцати лет работает педагогом и художником в Наро-Фоминске и Москве. Окончила курсы литературного мастерства в институте им. М. Горького (2018-2019), семинар А. Ю. Сегеня. Публикации в журналах, интернет – порталах. Педагогический сайт nsportal.ru/grinko-svetlana.
ПЕРЧАТКА
Ту зиму затянуло розовым февралём. Извилистый берег маленькой речки спрятался под снежной коркой, выглядевшей какой-то неаппетитной. А ещё говорят, что снег – это зимняя сладость. Кто-то пробовал его вкус. Смирная речушка не замерзала, но её течение едва просматривалось. У самого низенького бережка в сереющей, мрачной воде едва заметно отражались деревянные полки стеклянного книжного шкафа, установленного над рекой. Они будто потопленные лодки, наполненные книгами, таились под водой. Теперь так принято, оставлять книги на полках уличных библиотек в парках и на набережных. Вот так запросто, чьи-то ноги подносят бесценный багаж к полкам, и чьи-то руки отправляют уже ненужные им книги в этот казённый дом. И судьба, когда-то любимых, хранимых годами, а теперь несчастных изданий никого уже не волнует.
– Э-э-э, дружок, да ты весь разбух, – досадно сочувствует старенький сборник рассказов новому соседу, сборнику поэзии.
– Ой, не могу больше, – едва слышно жалуется ему поэтический сборник, придавленный книгами, – невыносимо больно мне.
– Да и переплёт вон твой разорвали варвары, – продолжает сборник рассказов, распростёртый измятыми страницами вдоль кучи журналов.
Вдруг чья-то новенькая перчатка дотрагивается до страдальца.
– Ай-ай, осторожнее мадам, пощадите мой хребет, пожалуйста, – вскрикивает поэтический сборник.
– Что это с вами? – осторожно шепчет ему перчатка. – Мне жаль вас, совсем раскисли в этой сырости. Заберу вас, пожалуй, к себе. У меня тепло и полка не пустая, познакомитесь с моими книгами.
– Милая, возьми и моего друга, – скорбно просит сборник поэзии. – Он великолепный рассказчик, не соскучитесь с ним.
– Рассказов у меня много, – задумывается перчатка. – А вот от поэзии не откажусь.
– Ладно, молчи уже, а то опять останешься тут, – грустно хрипит сборник рассказов.
– Она добрая, – откликается сборник поэзии.
– Мадам, и где же ваша сестра? – уточняет сборник поэзии. – Ведь, вы же близнецы с ней, насколько я помню.
– Хозяйка-растеряша, оставила мою половинку в уехавшем автобусе, забыла её там. Вот и я одинёшенька, нет больше моей сестрёнки. И хорошо если не выкинет меня капризная хозяйка.
– Вы-то на полке, хотя и в холоде, – всхлипывает перчатка. – А где я буду, не известно ещё.
– Да что она, эта полка, – не выдерживает сборник рассказов. – Лучше бы сразу в топку. Сил нет никаких тут прозябать.
– Верно, – поддерживает его сборник поэзии. – Я, ведь, когда блистал новизной, много пользы принёс своим. А как состарился, так и не нужен стал, избавились они от меня.
– А я радовался, когда сюда попал, – прошелестел тоненький журнал. – Надо мной жутко издевались. Видите мои обожжёные бока и запятнанные страницы? На них ставили горячие сковородки и проливали раскалённое масло. Оно прожигало меня насквозь. Несколько моих страниц вырвали из меня и бросили в огонь. Я метался от нестерпимой боли, это невыносимо. А здесь я счастлив. Знаю, что покалеченный, я никому не нужен, но мне это не страшно. Тут так тихо и красиво, и я доволен. – заключил многострадальный журнал.
– И правда, – поддержал его сборник рассказов. – Только бы навести порядок здесь. И можно бы существовать дальше.
– Да, всё верно, – поддержал их сборник поэзии. – Вы, мадам, помогите нам лучше тут прибраться, а забирать нас не надо, мы уже сдружились и привыкли к этому месту. Вон река какая, а я не могу прочесть собственные стихи. И хаос мне мешает. Ну как, мадам, вы не против? – по-хозяйски предложил поэтический сборник.
– Вы обеспокоили меня совсем, – плача, перчатка принялась за уборку, осторожно собирая рассыпанные страницы книг и журналов.
– Это мой листик, там вверху моё название, – мягко говорила перчатке небольшая книжечка-словарик. – Меня ни с кем не перепутаете, я одна такая здесь. Только от меня вы узнаете про легендарную страну Даарию, которая по сей день существует на карте Меркатора. А сколько же всего из древнейшей истории, представленной на моих страничках, можно почерпнуть. Как же их, после этого, рвать и уничтожать? Нет, ни в коем случае, нельзя! Текст должен жить! Он же бесценен! Если вычеркнуть из него предложения, а из них – слова, то ничего не останется. Хорошо бы не выбрасывать книги. Не нужно туда, назад, в Даарию. Это бессмысленно...
– А это кусочек моей обложки, – шуршал старинный альманах сырыми страницами. – Нас бы всех отодвинуть от края, чтобы снег не попадал сюда. – Просил солидный альманах.
– А где же ваша вторая обложка? – заботилась о нём перчатка.
– Ветер унёс её вниз, – грустил альманах. – Там, на ней, реклама статьи про купчиху Клюеву. Знаете такую? Она первая завезла синематограф в Заволжье. В начале двадцатого века построила красивейший дом, не сама, конечно, но архитектура великолепная. А ведь имени её вы нигде не прочтёте, как и не увидите фотографии купчихи. Кто-то всё это уничтожил когда-то. И остались в памяти только два слова: купчиха Клюева. И её два незабываемых здания – кинотеатр, первый синематограф Заволжья и рядом, её дом в стиле эклектики.
– Как же интересно с вами, – расстроенная перчатка расставила книги по порядку. – Всем вам я определила своё место и приятное соседство. Живите долго, добрых читательских рук вам. И скоро весна, солнце вас просушит, а чей-то внимательный взгляд вас оценит. – Уставшая перчатка собралась уже прощаться со всеми, благодарившими её книгами, как вдруг увидела детскую раскладную книжку С. Маршака «Пудель».
Сентиментальная перчатка вспомнила себя в детстве. Ей подарили тогда эту книжку и она долго не расставалась с ней. Озорная собачка не слушалась свою хозяйку – бабушку. И как просто и смешно автор зарифмовал текст. Поучительно подвёл читателя – ребёнка к пониманию смысла, истины и финала. Перчатка прослезилась. Она вернулась в далёкое прошлое, когда ей нравилось листать и рассматривать книги, покупать сладко пахнущие тетради в линию, авторучки с приторным привкусом чернил. И ещё она очень любила слушать свою первую учительницу, всегда объяснявшую, как необходимо бережно обращаться с книгами и как добрая учительская рука аккуратно выводила мелом на школьной доске ровными буквами темы домашних заданий. Как много ещё всего ей вспомнилось... Теперь, когда она, перчатка, давно уже не прикасалась к обычной тетрадке, а променяла её на жёсткий танец изменившихся пальцев на клавиатуре, ей стало понятно всё про книги.
Как же прекрасна жизнь читателя! И смешно слышать рассуждения приверженцев электронных технологий о том, зачем нужны публикации в бумажных журналах. Очевидно, это вековые традиции, когда в типографиях произведения печатаются в журналах и книгах на белоснежных страницах, пахнущих детством и добротой.
Ту зиму затянуло розовым февралём. Извилистый берег маленькой речки спрятался под снежной коркой, выглядевшей какой-то неаппетитной. А ещё говорят, что снег – это зимняя сладость. Кто-то пробовал его вкус. Смирная речушка не замерзала, но её течение едва просматривалось. У самого низенького бережка в сереющей, мрачной воде едва заметно отражались деревянные полки стеклянного книжного шкафа, установленного над рекой. Они будто потопленные лодки, наполненные книгами, таились под водой. Теперь так принято, оставлять книги на полках уличных библиотек в парках и на набережных. Вот так запросто, чьи-то ноги подносят бесценный багаж к полкам, и чьи-то руки отправляют уже ненужные им книги в этот казённый дом. И судьба, когда-то любимых, хранимых годами, а теперь несчастных изданий никого уже не волнует.
– Э-э-э, дружок, да ты весь разбух, – досадно сочувствует старенький сборник рассказов новому соседу, сборнику поэзии.
– Ой, не могу больше, – едва слышно жалуется ему поэтический сборник, придавленный книгами, – невыносимо больно мне.
– Да и переплёт вон твой разорвали варвары, – продолжает сборник рассказов, распростёртый измятыми страницами вдоль кучи журналов.
Вдруг чья-то новенькая перчатка дотрагивается до страдальца.
– Ай-ай, осторожнее мадам, пощадите мой хребет, пожалуйста, – вскрикивает поэтический сборник.
– Что это с вами? – осторожно шепчет ему перчатка. – Мне жаль вас, совсем раскисли в этой сырости. Заберу вас, пожалуй, к себе. У меня тепло и полка не пустая, познакомитесь с моими книгами.
– Милая, возьми и моего друга, – скорбно просит сборник поэзии. – Он великолепный рассказчик, не соскучитесь с ним.
– Рассказов у меня много, – задумывается перчатка. – А вот от поэзии не откажусь.
– Ладно, молчи уже, а то опять останешься тут, – грустно хрипит сборник рассказов.
– Она добрая, – откликается сборник поэзии.
– Мадам, и где же ваша сестра? – уточняет сборник поэзии. – Ведь, вы же близнецы с ней, насколько я помню.
– Хозяйка-растеряша, оставила мою половинку в уехавшем автобусе, забыла её там. Вот и я одинёшенька, нет больше моей сестрёнки. И хорошо если не выкинет меня капризная хозяйка.
– Вы-то на полке, хотя и в холоде, – всхлипывает перчатка. – А где я буду, не известно ещё.
– Да что она, эта полка, – не выдерживает сборник рассказов. – Лучше бы сразу в топку. Сил нет никаких тут прозябать.
– Верно, – поддерживает его сборник поэзии. – Я, ведь, когда блистал новизной, много пользы принёс своим. А как состарился, так и не нужен стал, избавились они от меня.
– А я радовался, когда сюда попал, – прошелестел тоненький журнал. – Надо мной жутко издевались. Видите мои обожжёные бока и запятнанные страницы? На них ставили горячие сковородки и проливали раскалённое масло. Оно прожигало меня насквозь. Несколько моих страниц вырвали из меня и бросили в огонь. Я метался от нестерпимой боли, это невыносимо. А здесь я счастлив. Знаю, что покалеченный, я никому не нужен, но мне это не страшно. Тут так тихо и красиво, и я доволен. – заключил многострадальный журнал.
– И правда, – поддержал его сборник рассказов. – Только бы навести порядок здесь. И можно бы существовать дальше.
– Да, всё верно, – поддержал их сборник поэзии. – Вы, мадам, помогите нам лучше тут прибраться, а забирать нас не надо, мы уже сдружились и привыкли к этому месту. Вон река какая, а я не могу прочесть собственные стихи. И хаос мне мешает. Ну как, мадам, вы не против? – по-хозяйски предложил поэтический сборник.
– Вы обеспокоили меня совсем, – плача, перчатка принялась за уборку, осторожно собирая рассыпанные страницы книг и журналов.
– Это мой листик, там вверху моё название, – мягко говорила перчатке небольшая книжечка-словарик. – Меня ни с кем не перепутаете, я одна такая здесь. Только от меня вы узнаете про легендарную страну Даарию, которая по сей день существует на карте Меркатора. А сколько же всего из древнейшей истории, представленной на моих страничках, можно почерпнуть. Как же их, после этого, рвать и уничтожать? Нет, ни в коем случае, нельзя! Текст должен жить! Он же бесценен! Если вычеркнуть из него предложения, а из них – слова, то ничего не останется. Хорошо бы не выбрасывать книги. Не нужно туда, назад, в Даарию. Это бессмысленно...
– А это кусочек моей обложки, – шуршал старинный альманах сырыми страницами. – Нас бы всех отодвинуть от края, чтобы снег не попадал сюда. – Просил солидный альманах.
– А где же ваша вторая обложка? – заботилась о нём перчатка.
– Ветер унёс её вниз, – грустил альманах. – Там, на ней, реклама статьи про купчиху Клюеву. Знаете такую? Она первая завезла синематограф в Заволжье. В начале двадцатого века построила красивейший дом, не сама, конечно, но архитектура великолепная. А ведь имени её вы нигде не прочтёте, как и не увидите фотографии купчихи. Кто-то всё это уничтожил когда-то. И остались в памяти только два слова: купчиха Клюева. И её два незабываемых здания – кинотеатр, первый синематограф Заволжья и рядом, её дом в стиле эклектики.
– Как же интересно с вами, – расстроенная перчатка расставила книги по порядку. – Всем вам я определила своё место и приятное соседство. Живите долго, добрых читательских рук вам. И скоро весна, солнце вас просушит, а чей-то внимательный взгляд вас оценит. – Уставшая перчатка собралась уже прощаться со всеми, благодарившими её книгами, как вдруг увидела детскую раскладную книжку С. Маршака «Пудель».
Сентиментальная перчатка вспомнила себя в детстве. Ей подарили тогда эту книжку и она долго не расставалась с ней. Озорная собачка не слушалась свою хозяйку – бабушку. И как просто и смешно автор зарифмовал текст. Поучительно подвёл читателя – ребёнка к пониманию смысла, истины и финала. Перчатка прослезилась. Она вернулась в далёкое прошлое, когда ей нравилось листать и рассматривать книги, покупать сладко пахнущие тетради в линию, авторучки с приторным привкусом чернил. И ещё она очень любила слушать свою первую учительницу, всегда объяснявшую, как необходимо бережно обращаться с книгами и как добрая учительская рука аккуратно выводила мелом на школьной доске ровными буквами темы домашних заданий. Как много ещё всего ей вспомнилось... Теперь, когда она, перчатка, давно уже не прикасалась к обычной тетрадке, а променяла её на жёсткий танец изменившихся пальцев на клавиатуре, ей стало понятно всё про книги.
Как же прекрасна жизнь читателя! И смешно слышать рассуждения приверженцев электронных технологий о том, зачем нужны публикации в бумажных журналах. Очевидно, это вековые традиции, когда в типографиях произведения печатаются в журналах и книгах на белоснежных страницах, пахнущих детством и добротой.
Валентина ЖУКОВА
Родилась в 1949 г. Живёт в Нюксенском районе Вологодской области. Педагог с сорокалетним стажем. Заслуженный учитель РФ, почётный гражданин Нюксенского района. Пишет с 1996 года в разных жанрах,всего вышло 10 сборников стихов (и сб. песен с нотами, муз. - автора), в т.ч. «Память сердца» (2003), «Признание в любви» (2006), «Моя обетованная земля» (2012), «Победа и память вовек неделимы» (2015), «Следы на земле» (2019). Участник областных и районных конкурсов, дважды лауреат международного конкурса «Звезда полей» к юбилеям Н.Рубцова, финалист конкурса «Георгиевская лента» (2020).
Родилась в 1949 г. Живёт в Нюксенском районе Вологодской области. Педагог с сорокалетним стажем. Заслуженный учитель РФ, почётный гражданин Нюксенского района. Пишет с 1996 года в разных жанрах,всего вышло 10 сборников стихов (и сб. песен с нотами, муз. - автора), в т.ч. «Память сердца» (2003), «Признание в любви» (2006), «Моя обетованная земля» (2012), «Победа и память вовек неделимы» (2015), «Следы на земле» (2019). Участник областных и районных конкурсов, дважды лауреат международного конкурса «Звезда полей» к юбилеям Н.Рубцова, финалист конкурса «Георгиевская лента» (2020).
СЛОВО О НИКОЛАЕ РУБЦОВЕ
Николай Рубцов (1936-1971) – мой земляк, известный и для многих любимый поэт XX века. Однажды на Рубцовском празднике в Тотьме кто-то сказал:
– Если бы Николай Рубцов не написал больше ни одного стихотворения, то только за эти строки: «Россия, Русь! Храни себя, храни!», его следовало бы назвать великим поэтом. Когда-то, в самом начале знакомства с его творчеством, принято было считать, что Николай Рубцов не состоялся как человек, как отец и муж, он состоялся лишь как Поэт. А мне, впервые открывшей для себя его стихи, стало почему-то обидно и больно. Как мало мы о нём знали! Почему не состоялся?!
Только очень хороший человек может сказать о себе, даже не сказать, а поклясться:
– Душа моя чиста!
А его горькие, вырвавшиеся с такой болью слова:
– О Русь моя! Кого я здесь обидел?
Его не понимали, обижали непониманием, равнодушием к его трудной сиротской судьбе, его таланту от Бога.
– Как страшно быть на свете одиноким! – лишь однажды признается он в своих стихах. А он пронёс это одиночество через всю свою жизнь и никогда не искал виноватых, не сваливал «вину свою на жизнь».
Вологодский поэт Александр Романов написал:
– Не понять его до конца,
Без страдания своего...
И, возможно, безвременная, трагическая смерть поэта ускорила это понимание. О нём заговорили! Его начали учиться понимать, хотя и слишком поздно... Но теперь уже можно не сомневаться: Николай Михайлович Рубцов занял достойное место в поэзии XX века! Никогда не забудутся его «Берёзы», его «Журавли», «Тихая моя родина», песни на его стихи, – потому что в творчестве его, в его чистой душе отразилась душа России, и остаётся только сожалеть:
– Какая короткая жизнь! – И восхищаться:
– Какое большое наследство!
Николаю Рубцову
Мотало по грешной земле,
Бросало на гребни стихий,
Но – искры в остывшей золе –
Откуда такие стихи?
Читаешь – и сердце щемит
При виде шумящих берёз,
А клин журавлиный летит
И трогает сердце до слёз.
Читаешь и видишь, как явь,
Бревенчатый низенький дом,
Как лошадь пасётся средь трав,
И звёздную ночь над селом.
И хочется вслед повторить:
«Россия, себя сохрани!»
Добром за добро заплатить
И сердце открыть для любви.
Стихи его родом из детства,
Пусть счастья – одни миражи.
Какое большое наследство!
Какая короткая жизнь!
Помним
Н.М. Рубцову
Недолгий срок ему отпущен Богом,
Зато был Божий дар всегда при нём,
И вся его тернистая дорога
Освещена Божественным огнём.
Проходят годы, месяцы мелькают,
Но ты, Поэт России, не забыт:
Живут твои стихи, не умирают,
И чьё-то сердце помнит и болит...
С юбилеем тебя, Рубцов!
3 января 2021 года – 85 лет со дня рождения
Николая Михайловича Рубцова (03.01.1936 – 19.01.1971)
Январь – Рубцов. Как братья, побратимы...
А ныне было б восемьдесят пять!
Тебя, поэт известный и любимый,
Сегодня вспоминаем мы опять
Во всех концах родной твоей Отчизны,
Что ты изъездил вдоль и поперёк.
Жаль, покосились дорогие избы,
Но греет душу русский огонёк!
Добро в душе живёт! Любовь – спасает,
Шумят берёзы, горестно порой,
И плачут журавли, прощаясь с нами,
И всё же возвращаются весной.
Так много песен родилось из строчек!
А в сентябре (о том забыть нельзя!)
Рубцовская волнует сердце осень,
И в Вологду спешат твои друзья.
Ты просто человек, а не мессия,
Но душу уберёг, не зачернил,
И более всего любил Россию:
– Россия, Русь, храни себя, храни!
Рубцовская осень
Когда между зеленью сосен
Проглянет берёз желтизна,
Приходит Рубцовская осень,
А в душy заглянет...весна.
Пусть было неласковым лето,
Не радуют жизни штрихи,
Теплом наполняют и светом
Нас песни его и стихи.
И доброй прибавится силы,
Запросится сердце в полёт,
Когда на просторы России
Рубцовская осень придёт.
Николай Рубцов (1936-1971) – мой земляк, известный и для многих любимый поэт XX века. Однажды на Рубцовском празднике в Тотьме кто-то сказал:
– Если бы Николай Рубцов не написал больше ни одного стихотворения, то только за эти строки: «Россия, Русь! Храни себя, храни!», его следовало бы назвать великим поэтом. Когда-то, в самом начале знакомства с его творчеством, принято было считать, что Николай Рубцов не состоялся как человек, как отец и муж, он состоялся лишь как Поэт. А мне, впервые открывшей для себя его стихи, стало почему-то обидно и больно. Как мало мы о нём знали! Почему не состоялся?!
Только очень хороший человек может сказать о себе, даже не сказать, а поклясться:
– Душа моя чиста!
А его горькие, вырвавшиеся с такой болью слова:
– О Русь моя! Кого я здесь обидел?
Его не понимали, обижали непониманием, равнодушием к его трудной сиротской судьбе, его таланту от Бога.
– Как страшно быть на свете одиноким! – лишь однажды признается он в своих стихах. А он пронёс это одиночество через всю свою жизнь и никогда не искал виноватых, не сваливал «вину свою на жизнь».
Вологодский поэт Александр Романов написал:
– Не понять его до конца,
Без страдания своего...
И, возможно, безвременная, трагическая смерть поэта ускорила это понимание. О нём заговорили! Его начали учиться понимать, хотя и слишком поздно... Но теперь уже можно не сомневаться: Николай Михайлович Рубцов занял достойное место в поэзии XX века! Никогда не забудутся его «Берёзы», его «Журавли», «Тихая моя родина», песни на его стихи, – потому что в творчестве его, в его чистой душе отразилась душа России, и остаётся только сожалеть:
– Какая короткая жизнь! – И восхищаться:
– Какое большое наследство!
Николаю Рубцову
Мотало по грешной земле,
Бросало на гребни стихий,
Но – искры в остывшей золе –
Откуда такие стихи?
Читаешь – и сердце щемит
При виде шумящих берёз,
А клин журавлиный летит
И трогает сердце до слёз.
Читаешь и видишь, как явь,
Бревенчатый низенький дом,
Как лошадь пасётся средь трав,
И звёздную ночь над селом.
И хочется вслед повторить:
«Россия, себя сохрани!»
Добром за добро заплатить
И сердце открыть для любви.
Стихи его родом из детства,
Пусть счастья – одни миражи.
Какое большое наследство!
Какая короткая жизнь!
Помним
Н.М. Рубцову
Недолгий срок ему отпущен Богом,
Зато был Божий дар всегда при нём,
И вся его тернистая дорога
Освещена Божественным огнём.
Проходят годы, месяцы мелькают,
Но ты, Поэт России, не забыт:
Живут твои стихи, не умирают,
И чьё-то сердце помнит и болит...
С юбилеем тебя, Рубцов!
3 января 2021 года – 85 лет со дня рождения
Николая Михайловича Рубцова (03.01.1936 – 19.01.1971)
Январь – Рубцов. Как братья, побратимы...
А ныне было б восемьдесят пять!
Тебя, поэт известный и любимый,
Сегодня вспоминаем мы опять
Во всех концах родной твоей Отчизны,
Что ты изъездил вдоль и поперёк.
Жаль, покосились дорогие избы,
Но греет душу русский огонёк!
Добро в душе живёт! Любовь – спасает,
Шумят берёзы, горестно порой,
И плачут журавли, прощаясь с нами,
И всё же возвращаются весной.
Так много песен родилось из строчек!
А в сентябре (о том забыть нельзя!)
Рубцовская волнует сердце осень,
И в Вологду спешат твои друзья.
Ты просто человек, а не мессия,
Но душу уберёг, не зачернил,
И более всего любил Россию:
– Россия, Русь, храни себя, храни!
Рубцовская осень
Когда между зеленью сосен
Проглянет берёз желтизна,
Приходит Рубцовская осень,
А в душy заглянет...весна.
Пусть было неласковым лето,
Не радуют жизни штрихи,
Теплом наполняют и светом
Нас песни его и стихи.
И доброй прибавится силы,
Запросится сердце в полёт,
Когда на просторы России
Рубцовская осень придёт.
Роман КУН
Прозу и стихи пишу почти всю жизнь, публиковался в литературных и научно-популярных журналах, в разных сборниках. Номинант ряда премий. Опубликованы три книги стихов и прозы. Член Российского союза писателей. Единственной темы нет. Пишу обо всем, что волнует и интересует.
Прозу и стихи пишу почти всю жизнь, публиковался в литературных и научно-популярных журналах, в разных сборниках. Номинант ряда премий. Опубликованы три книги стихов и прозы. Член Российского союза писателей. Единственной темы нет. Пишу обо всем, что волнует и интересует.
КНИГА
Ante scriptum.
Будто сговорились все, а иначе чем объяснить, что в течение всего одной недели мне самые разные люди задали вопросы об одном и том же – о книге.
Вот некоторые из них:
– …есть книги, которые живут через века, среди них есть достойнейшие, прочтение которых стоит целой библиотеки, какие это Книги на Ваш взгляд?
– а Вас в школе насильно заставляли читать книги?
– а у Вас дома есть книги и какие?
– какие книги Вы предпочитаете читать и почему?
Хорошие вопросы, только вот ответы на них у каждого свои. Я могу сказать только о себе и только о тех книгах, которые прочел. А их не так уж и много. Я рад, что прочел Библию, и она одна действительно стоит целой библиотеки. Но она не одна такая! Для меня, именно для меня. Есть Пушкин, Толстой, Бондарев, Данте, Шекспир и т. д. Я их люблю перечитывать. А вот Акунина не буду не только перечитывать, но даже вообще читать. Короче, ответить на подобный вопрос и то очень неполно я смогу только за несколько секунд до смерти. И любой, наверное, так. У каждого в жизни своя библиотека составляется, и она обязательно будет непохожа на библиотеки других людей. Вообще, было бы страшно, если бы все читали одни и те же книги.
Но представить человека без книги уже невозможно. Мне кажется, что он выделился из животного царства, стал особой частью органического мира и царем всея природы не с обретением огня. Он в то время стал просто опасным животным, которое предпочитали обходить стороной не только Шер-ханы, но и Балу, Багиры и прочие прежние друзья. И не с изобретением колеса – он просто превратился в быстроходное животное. Порох сделал из него убийцу, а атом – самоубийцу. И не труд сделал из него человека. Книга и только книга превратила его в человека. Homo legens и только он может быть назван человеком. Быть может, обретение знания и есть тот первородный грех, который не могут простить человеку ни Бог, ни Дьявол, ни Женщина, долго еще рассчитывавшая на то, что он останется хоть и homo sapiens, но при этом будет только и прежде всего homo habilis и homo erectus.
И в то же время чтение остается одним из самых бессознательных и бесполезных занятий человеков. Им занимаются с целью получения «общественно-полезных знаний» и «образования», после приобретения коих либо поднимаются на еще одну ступень социальной лестницы, либо «улучшают» свое «материальное благосостояние». Кто-то читает от скуки и безделья. Читает то, что купит в каком-нибудь придорожном газетном киоске или в книжном магазине, на полках возле входной двери.
Честно признаюсь, не люблю читателей. И, к сожалению, похоже, что это не определенная категория людей, а подавляющее большинство населения.
Как много читателей на вокзалах и в больницах! Читают в палатах, читают в коридорах. Всеядны и читают все подряд – книги, газеты, плакаты на стенах, а один раз я видел, как мужчина внимательно изучал денежную купюру и при этом шевелил губами. Медленно шевелил, впечатление, что читал по складам, и ведь читал! Купюра была русская, кстати. Как неистребима страсть к чтению! Поистине, физиологическая потребность.
В самом чтении есть какое-то потребительское отношение к книге. Вспоминаю горьковское «Любите книгу – источник знания!» А если она нечто большее?!
Люди любят книги как конфеты и «пробуют» все подряд. И аллергия их мучает и проблемы с «душеварительным трактом», но отдохнут и снова читают. Зачем??? Должен же быть какой-то смысл во всем этом! От нечего делать читают книги, от нечего делать разгадывают кроссворды – ведь это все не больше, чем просто интеллектуальный онанизм, в лучшем случае, плацебо.
Inter scriptum. Я не «подкрадываюсь» к тому, чтобы показать себя как «правильного» читателя. И я всеяден, и у меня потребительское отношение к книге. Разве что, я понимаю это и ругаю себя за это.
Вероятно, с того самого времени, когда вместо коротких записок и заметок для памяти стали появляться обширные тексты-рассуждения, появилась и сама эта проблема выбора среди нарастающей массы рукописной продукции наиболее важного, наиболее интересного, просто наиболее полезного. Тексты отбраковывались, ненужные или опасные уничтожались, интересные и нужные сокращались или, наоборот, расширялись, собирались в одном месте. Так возникали библиотеки, и все они по-своему боялись книг, которые как тараканы все размножались и размножались. Пытались оставить только самое необходимое Моисей, александрийские монахи, философ на троне Марк Аврелий. Лев Николаевич Толстой пытался резко ограничить «круг чтения». Х. Л. Борхес издавал свою библиотеку.
Но справиться с этой «заразой», пустившей метастазы по всей планете, похоже, не дано никому. Прошло навсегда время ОДНОЙ книги. Тексты не удержать ни в одном здании, сколь бы обширным оно ни было, ни под одной обложкой, сколь бы гениально они ни были отобраны. Явно уходит навсегда время реализации какой-либо определенной программы («божественной», «партийной»), количество идеологий растет, они мельчают и у каждой есть своя собственная библиотека. Одна книга не нужна никому и не возможна.
И люди тоже собирают свои библиотеки. Для кого-то это всего-навсего «трехтомник» (медицинская, сберегательная и трудовая книжки), для кого-то и то перебор. Кто-то укладывает в углу на антресолях то, что купил от скуки, кто-то подбирает книги определенной направленности (детективы, фантастику и др.). И лишь некоторые чудики собирают многосотенные или даже многотысячные подборки.
Зачем? Для чего?
Разных видел я собирателей книг. Для многих библиотека была столь же необходима, как и, извините за такое сравнение, кухня.
Но были и неожиданные встречи.
Много лет назад в Керчи столкнулся я с одним оригиналом. Был в городе проездом, всего одну ночь переночевал у знакомой и, естественно, осмотрел не только скифские древности, но и книжные магазины. И в одном из них ко мне подошел какой-то невзрачный мужичонка в неопределенного цвета телогрейке и предложил осмотреть свою библиотеку. Сразу предупредил, что ничего не продает, а только меняет.
Поздним вечером мы с женой поехали на окраину города и не без труда нашли нужную нам пятиэтажку. Остальное как в тумане. Абсолютно темный подъезд, без единой лампочки, однокомнатная квартира на пятом этаже. Первое, что я увидел в открывшуюся дверь, – стол на кухне, заставленный бутылками из-под водки и усеянный окурками и банками с явно неоднократно еденными консервами. В общем, картина маслом – «бычки в томате».
Справа был дверной проем, без всяких признаков двери, через который я увидел огромный стеллаж с книгами, прямо посреди комнаты. Но дорогу к нему преграждали какие-то тряпки на полу. Приглядевшись, я увидел среди них нечто, что когда-то, еще до Рождества Христова, было простынью. Больше в комнате не было ничего – ни кровати, ни стола, ни стульев.
В общем, наш знакомец оказался экскаваторщиком, который с армии пристрастился к собиранию книг. Их он действительно собирал. Как марки собирают, монеты. За всю жизнь он прочитал и то случайно (сам с гордостью заявил!) всего три книги. Я их названия и не запомнил – макулатура какая-то.
Но какие книги были у него! За один только пятитомник Вазари я готов был в то время отдать зарплату за полгода. Меньше он и не стоил. У него впервые я увидел томик Ш. Нодье, раньше я о нем и не слыхивал.
Мы обменялись адресами. Я долго и неуклюже отказывался от предложения обмыть знакомство. Такое впечатление, что на стаканах были отпечатки не только пальцев и губ, но и некоторых иных частей тела.
После выхода из подъезда я тут же брезгливо выбросил листок с его адресом.
У меня тоже много книг и эта огромная библиотека появилась как-то сама собой. Были деньги, покупал то, что хотелось. Вроде бы больше ничего не делал особенного, а книги, будто и в самом деле как тараканы, плодились и размножались. Заняли одну комнату, потом другую, потом коридор.
Думаю, начал все это еще мой дед, собравший перед революцией неплохую для того времени библиотеку в пару сотен книг. Гражданская война, коллективизация, странствия по всей Сибири уничтожили ее почти полностью. До моего детства дошли Лечебник, томик стихов Аполлона Майкова и знаменитый «Половой вопрос» профессора Фореля. Моя мать увлекалась книгами всю жизнь, но нынешнюю библиотеку собрал фактически я один.
Любопытно, что еще в детстве я познакомился с двумя взглядами на чтение книг. Мать читала много и часто беспорядочно. Бабушка, человек православно верующий, принципиально обходилась одной только Библией. Потом, когда она перешла в протестантизм, появились, правда, отпечатанные на машинке различные пособия, книги Елены Уайт и тому подобная литература. Читала она по складам, но каждый день и Библию знала весьма прилично.
Думаю, что мне исключительно повезло, ведь фактически я познакомился с двумя вариантами дискурса, – находящегося в свободном плавании среди хаотичного нагромождения льдин – проблем и тем, и работающего с определенным знанием как «истиной». Это были оригинальные методики и, худо – бедно, я познакомился с обеими еще в детстве.
И мать, и бабушка приучали меня к чтению, но, как сами не раз говорили, только после того, как увидели, что я своими детскими ручонками потянулся сначала к книге, а только потом к игрушке. Да и какие игрушки могли быть в пору моего полуголодного детства?!
Книги, как и животные, стали членами нашей семьи. Именно так я их воспринимаю до сих пор.
Но, если это «семья», то кто «родители»?
«Матерью» моей библиотеки стала старая детская книжка о тяжелой судьбе горлинки. Я плакал над ней в детстве и берег ее все последующие годы. Всем мягким в своем характере я, вероятно, отчасти обязан и этой книге.
Всем сложным и жестким в душе я обязан другого рода книгам, которые и стали моим книжным «отцом». Особенно на меня повлиял Александр Грин. До сих пор тянусь к его книгам и сопротивляюсь этой тяге, в общем, обычные сложные отношения «отца» и «сына».
Через «мать» и «отца» познакомился с массой родственников. По материнской линии у меня много «дедов» и «бабушек». Александр Сергеевич Пушкин, Михаил Юрьевич Лермонтов, Евгений Абрамович Баратынский, Иван Сергеевич Тургенев, Островский, Достоевский, Толстые, Чехов и вообще практически вся литература девятнадцатого века. Она воспитала меня, из нее я вышел и к ней я чаще всего обращаюсь в трудные или, наоборот, легкие минуты своего бытия. И прежде всего это русская литература. К западной в детстве был равнодушен, восточную не знал.
Я много читал уже в средней школе. По программе, но чаще без всякой программы или даже вопреки ей. Сам вышел на «отцовскую литературу» двадцатого века – века вздорного, невоспитанного, временами даже хамского. Какая-то непонятная рокировка слова и звука произошла в этом веке. Понимаю, слово стало неважным, ему перестали верить, но откуда интерес к хаосу, к потоку сознания?! И в литературе преобладает «что вижу, то пою»… Вероятно, обществу в целом это нужнее. Прошло время, когда люди тянулись к книге за советом и помощью, пришло время, когда сама книга стала клоуном и развлекает всех, как коверный рыжий.
Именно в школе состоялось мое «взросление», когда я перешел к общению не с отдельными книгами, а с авторами. Далеко не все книги их мне нравились, но на полке оказались все же Шолохов, Мандельштам, Ахматова, Есенин, Бондарев, Быков, Симонов, Эренбург, Шукшин, Пикуль, позже Пастернак, Высоцкий, Булгаков, Филатов и другие. Как-то сразу невзлюбил я Галича, Набокова и некоторых такого же типа писателей, с которыми общался крайне редко и вынужденно. За версту обходил смердящего Венечку, делал вид, что мы незнакомы с Акуниным. Кто такая Донцова, слава Богу, не знаю до сих пор. Но это, правда, уже практически в конце тысячелетия.
В университете я «женился»! Ох, как же долго выбирал я себе «жену» среди книг. Шло это и на уровне подсознания, и вполне осознанно. Но это все же произошло. И произошло это не только благодаря все время находившейся рядом моей бабушке. С годами она стала очень плохо видеть и мне часто приходилось читать ей вслух ее любимую Библию. Когда-то из Киева она привезла толстенное синодальное издание, которое сразу заняло половину нашего стола в комнате. Сказалось и влияние университетских преподавателей, прежде всего Михаила Осиповича Рижского и Нины Викторовны Ревякиной, лекции которых были так или иначе связаны с христианством. Нет, я не стал верующим и до сих пор им не являюсь. Но в церковь очень люблю заходить, а Библия и стала … моей «женой».
Ох, и «жена» же мне досталась. И умна, и красива, и добра, и хозяйка отменная, и подруга каких поискать! Повезло мне с «женой», очень повезло. Всегда поможет советом, всегда утешит. Куда здесь Василисе Премудрой!
Научила меня читать обоими полушариями – не только интеллектуально подходить к любому тексту, но и пытаться вжиться в ситуацию, полюбить или возненавидеть, пожалеть или обвинить, взять удар на себя. Она ведь тоже любит людей, хотя и нет более строгого судьи для них, чем она.
Но до чего же строптива и своенравна! Сколько же она мне нервов потрепала! Сколько спорили мы с ней, как часто злились друг на друга за «тупость», прежде чем окончательно, по крайней мере, я так надеюсь, нашли общий язык, «притерлись», «приноровились», до конца подружились и, наконец, «сроднились». Я не пытаюсь ее переделать, она не пытается переделать меня.
«Изменять» ей с другими книгами мне и самому не хочется. «Встречался» одно время с Кораном и был у меня к нему искренний интерес, но не «ушел» к нему. И ни к кому идти мне не хочется. Домой меня тянет, сильно, постоянно, туда, где на полке ждет она меня вернее, чем Ярославна своего забулдыгу Игоря.
«Жену» свою люблю, и уверен в ней абсолютно. Ни одному из людей не верю, в других книгах сомневаюсь, а ей верю. Не предаст, не обманет, не бросит! И я ее берегу.
«Жена» привела с собой массу своих «родственников», самого разного возраста. Здесь и Августин, здесь и Фома Аквинский, но здесь и Мень, Лютер. Себе на уме ребята, видят меня насквозь и по-своему щадят. А я иногда до такой степени лезу им в душу, так хочу понять. Но они неизменно вежливы, терпеливы и корректны. Холодноваты, правда, немного по сравнению с самой Библией.
Книги дали мне невероятно много радости, удовольствия и восторга. Это одно из тех «явств», без которых нет смысла в жизни, я его, по крайней мере, не вижу. Упаси меня Бог даже сейчас, может быть, особенно сейчас хотя бы один день прожить без него!
Но счастья, полного, всепоглощающего, я от них, как, впрочем, и от женщин, от работы, от детей, так и не дождался. Общение с ними завораживало, общение с некоторыми из них вызывало ни с чем не сравнимый интеллектуальный оргазм. Но как мало этого было! Как мало женщин, ради одной лишь ночи с которыми можно и душу продать дьяволу, так мало и подобных книг. И подобно женщинам книги пытаются подчинить меня себе, заставить любить только одну и беспрекословно верить только ей. И по-хорошему я пытался с ними договориться, слушая внимательно все, что они говорят, расспрашивая их, пытаясь наладить диалог с ними, но ничего не получалось. Сколько бессонных ночей прошло в спорах с ними, в скандалах с ними! А они ведь этого не прощают! Страшно подумать, сколько книг возненавидели меня за то, что не стал их рабом, не отдался им полностью и бесповоротно! Наверное, их было даже больше, чем женщин, ненавидящих меня за то же.
Но что я мог поделать с собой?! Не способен я отдаться ни одной из них!
Потому, что мужчина я что-ли…
А, может, в этом и было бы счастье?!
Вспоминаю сейчас по дням – шагам все прочитанные книги, но не могу никак вспомнить ту, единственную, на стыке двух десятков тысяч шагов.
Разве что, это была все же Библия?!
А, с другой стороны, ну и что мне это счастье-то?!
Хотя вопрос о том, зачем мне нужна книга, это вопрос мещанский, потребительский. А зачем нужна любовь? Скажем так, зачем нужно то, что не дает денег, а, наоборот, требует их?!
И много ли мне помогли эти «ляхи»?! Тает жизнь, тает здоровье, тают силы, но быстрее всего тают знания. Чем больше я узнаю о чем-то, тем меньше это понимаю. Как я завидую своим студентам, их знаниям – мне никогда уже не достичь их уровня! Никогда! У них нет вопросов, но есть на все ответы. А у меня не осталось ответов вовсе, зато количество вопросов растет и растет. Да и что такое вопрос? Что такое вопросительный знак? Это просто состарившийся, согнувшийся под тяжестью незнания знак восклицательный. Окончательное знание, финитное, – это понимание, а понимание – умение видеть всю массу фактов, процессов, связей. С годами зрение настолько развивается, что действительно видишь их все больше и больше, но увидеть в них единую картину уже трудно – чем больше углубляешься в лес, тем больше деревьев видишь, но перестаешь видеть лес. Зато как его чувствуешь! Как это здорово чувствовать самого себя частью этого леса, когда начинаешь дышать с ним одним воздухом, жить одной целью и стремиться в нем раствориться. Даосы правы – главное в пустоте, в небытии, в бесцельности. Если имеешь четкую цель, то легко и быстро насквозь проходишь лес истории или литературы, но видишь только то, что нужно тебе, как лесоруб видит только те деревья, которые годятся для дров. Но деревья растут не для того, чтобы стать дровами! Потребительское отношение к книгам дает ответы, которые на деле не больше, чем дрова.
…Потребность читать такая же потребность, как пить, есть, дышать, двигаться, любить, работать. И «питаться» книгами надо регулярно. И разнообразно. Хотя беспорядочное чтение или чтение книг «не первой свежести» опасно не только для души, но и даже для желудка.
Есть книги, которые помогают развить у себя способность любить (Библия, поэзия). Другие развивают понимание (философия, религия). Обходиться только теми книгами, которые «нужны для работы», все равно, что питаться только хлебом и водой. «Душа» требует разнообразной «пищи», в том числе и стимулирующей чувственность. Скучен и подозрителен «неозабоченный» человек! Любовь к книге подобна любви к женщине и должна быть яркой, и по сути и по форме. И у меня есть свой «гарем», обо всех его «обитательницах» говорить, понятно, не стану, но кому знаком Рубоко Шо, тот понимает, о чем я.
Я понимаю Петрарку, который в конце дня шел «советоваться с античными авторами». И у меня есть свои «завтраки», «обеды» и «ужины». И я подчас такие пиры закатываю, благо все «блюда» под рукой! Сегодня утешить меня в моей болезни пришел Леня Пастернак, забрел к обеду Ежи Лец (как почувствовал, что настроение у меня соответствующее было). Рассказал мне один из своих рассказов Роберт Хайнлайн и долго препирался со мной мой любимый пророк Аввакум. Эх, хорошо все же болеть! Постельный режим в библиотеке – самое лучшее лекарство.
В общем, я человек книги. Из того самого поколения. Это потом появятся иные поколения – рабы телевизора, газет, интернета. Я из динозавров. Для меня никакая газета не заменит книгу, как никакая резиновая Зина не заменит женщину.
Хотя… вот задают же мне вопросы о книге, а значит, возрождается она. И хорошие вопросы ребята задают. Чувствуется, что не все равно им, что читать. И пусть я не понимаю в чем-то чтение Каргополова, для меня это, если воспользоваться словами Шерлока Холмса, книга на одну трубку, но уж пусть лучше будет самовлюбленный Каргополов, чем самодовольный Фоменко или хитрозадый Акунин. Любая книга – дорога или тропинка, только в виртуальном мире, и нужно чувствовать, куда она ведет, знать направление, идти по азимуту. Если есть маршрут, то это дает систематическое знание, если нет – дорога скатится в пропасть. Многие люди не умеют так ходить и либо вообще отказываются читать, либо ходят только по знакомым или большим дорогам, там, где людей больше.
Post scriptum.
Жизнь под горку покатилась и мне некогда уже много читать. Так хочется успеть прочитать то, чего «на том свете» не будет.
Подлинная книга – вода родниковая, чистая, свежая, вкусная, живая. Но найти эту «свою» библиотеку, ох, как непросто! Настоящие книги, как и любые науки, любое знание, напоминают мне горные хребты, Люди городов и полей, долов и весей боятся их, избегают, недолюбливают. Но, как все неизвестное и опасное, они интересуют людей. Люди любят бывать в этих горах туристами и с вершины какого-нибудь Малого Седла судить о Казбеке или даже об Эвересте. В предгорьях много пасется тех, кто мнит себя знатоками гор. Но туда, где снега и пропасти, идут очень немногие. В сердце литературы, как и в сердце исторической науки, холод, жуть, боль, мерзость. Это отпугивает большинство людей, но без этого-то как жить, если уж хоть раз поднялся на Эверест?! И чем можно заменить чувство абсолютной свободы, которое появляется только на самой большой высоте?!
Ante scriptum.
Будто сговорились все, а иначе чем объяснить, что в течение всего одной недели мне самые разные люди задали вопросы об одном и том же – о книге.
Вот некоторые из них:
– …есть книги, которые живут через века, среди них есть достойнейшие, прочтение которых стоит целой библиотеки, какие это Книги на Ваш взгляд?
– а Вас в школе насильно заставляли читать книги?
– а у Вас дома есть книги и какие?
– какие книги Вы предпочитаете читать и почему?
Хорошие вопросы, только вот ответы на них у каждого свои. Я могу сказать только о себе и только о тех книгах, которые прочел. А их не так уж и много. Я рад, что прочел Библию, и она одна действительно стоит целой библиотеки. Но она не одна такая! Для меня, именно для меня. Есть Пушкин, Толстой, Бондарев, Данте, Шекспир и т. д. Я их люблю перечитывать. А вот Акунина не буду не только перечитывать, но даже вообще читать. Короче, ответить на подобный вопрос и то очень неполно я смогу только за несколько секунд до смерти. И любой, наверное, так. У каждого в жизни своя библиотека составляется, и она обязательно будет непохожа на библиотеки других людей. Вообще, было бы страшно, если бы все читали одни и те же книги.
Но представить человека без книги уже невозможно. Мне кажется, что он выделился из животного царства, стал особой частью органического мира и царем всея природы не с обретением огня. Он в то время стал просто опасным животным, которое предпочитали обходить стороной не только Шер-ханы, но и Балу, Багиры и прочие прежние друзья. И не с изобретением колеса – он просто превратился в быстроходное животное. Порох сделал из него убийцу, а атом – самоубийцу. И не труд сделал из него человека. Книга и только книга превратила его в человека. Homo legens и только он может быть назван человеком. Быть может, обретение знания и есть тот первородный грех, который не могут простить человеку ни Бог, ни Дьявол, ни Женщина, долго еще рассчитывавшая на то, что он останется хоть и homo sapiens, но при этом будет только и прежде всего homo habilis и homo erectus.
И в то же время чтение остается одним из самых бессознательных и бесполезных занятий человеков. Им занимаются с целью получения «общественно-полезных знаний» и «образования», после приобретения коих либо поднимаются на еще одну ступень социальной лестницы, либо «улучшают» свое «материальное благосостояние». Кто-то читает от скуки и безделья. Читает то, что купит в каком-нибудь придорожном газетном киоске или в книжном магазине, на полках возле входной двери.
Честно признаюсь, не люблю читателей. И, к сожалению, похоже, что это не определенная категория людей, а подавляющее большинство населения.
Как много читателей на вокзалах и в больницах! Читают в палатах, читают в коридорах. Всеядны и читают все подряд – книги, газеты, плакаты на стенах, а один раз я видел, как мужчина внимательно изучал денежную купюру и при этом шевелил губами. Медленно шевелил, впечатление, что читал по складам, и ведь читал! Купюра была русская, кстати. Как неистребима страсть к чтению! Поистине, физиологическая потребность.
В самом чтении есть какое-то потребительское отношение к книге. Вспоминаю горьковское «Любите книгу – источник знания!» А если она нечто большее?!
Люди любят книги как конфеты и «пробуют» все подряд. И аллергия их мучает и проблемы с «душеварительным трактом», но отдохнут и снова читают. Зачем??? Должен же быть какой-то смысл во всем этом! От нечего делать читают книги, от нечего делать разгадывают кроссворды – ведь это все не больше, чем просто интеллектуальный онанизм, в лучшем случае, плацебо.
Inter scriptum. Я не «подкрадываюсь» к тому, чтобы показать себя как «правильного» читателя. И я всеяден, и у меня потребительское отношение к книге. Разве что, я понимаю это и ругаю себя за это.
Вероятно, с того самого времени, когда вместо коротких записок и заметок для памяти стали появляться обширные тексты-рассуждения, появилась и сама эта проблема выбора среди нарастающей массы рукописной продукции наиболее важного, наиболее интересного, просто наиболее полезного. Тексты отбраковывались, ненужные или опасные уничтожались, интересные и нужные сокращались или, наоборот, расширялись, собирались в одном месте. Так возникали библиотеки, и все они по-своему боялись книг, которые как тараканы все размножались и размножались. Пытались оставить только самое необходимое Моисей, александрийские монахи, философ на троне Марк Аврелий. Лев Николаевич Толстой пытался резко ограничить «круг чтения». Х. Л. Борхес издавал свою библиотеку.
Но справиться с этой «заразой», пустившей метастазы по всей планете, похоже, не дано никому. Прошло навсегда время ОДНОЙ книги. Тексты не удержать ни в одном здании, сколь бы обширным оно ни было, ни под одной обложкой, сколь бы гениально они ни были отобраны. Явно уходит навсегда время реализации какой-либо определенной программы («божественной», «партийной»), количество идеологий растет, они мельчают и у каждой есть своя собственная библиотека. Одна книга не нужна никому и не возможна.
И люди тоже собирают свои библиотеки. Для кого-то это всего-навсего «трехтомник» (медицинская, сберегательная и трудовая книжки), для кого-то и то перебор. Кто-то укладывает в углу на антресолях то, что купил от скуки, кто-то подбирает книги определенной направленности (детективы, фантастику и др.). И лишь некоторые чудики собирают многосотенные или даже многотысячные подборки.
Зачем? Для чего?
Разных видел я собирателей книг. Для многих библиотека была столь же необходима, как и, извините за такое сравнение, кухня.
Но были и неожиданные встречи.
Много лет назад в Керчи столкнулся я с одним оригиналом. Был в городе проездом, всего одну ночь переночевал у знакомой и, естественно, осмотрел не только скифские древности, но и книжные магазины. И в одном из них ко мне подошел какой-то невзрачный мужичонка в неопределенного цвета телогрейке и предложил осмотреть свою библиотеку. Сразу предупредил, что ничего не продает, а только меняет.
Поздним вечером мы с женой поехали на окраину города и не без труда нашли нужную нам пятиэтажку. Остальное как в тумане. Абсолютно темный подъезд, без единой лампочки, однокомнатная квартира на пятом этаже. Первое, что я увидел в открывшуюся дверь, – стол на кухне, заставленный бутылками из-под водки и усеянный окурками и банками с явно неоднократно еденными консервами. В общем, картина маслом – «бычки в томате».
Справа был дверной проем, без всяких признаков двери, через который я увидел огромный стеллаж с книгами, прямо посреди комнаты. Но дорогу к нему преграждали какие-то тряпки на полу. Приглядевшись, я увидел среди них нечто, что когда-то, еще до Рождества Христова, было простынью. Больше в комнате не было ничего – ни кровати, ни стола, ни стульев.
В общем, наш знакомец оказался экскаваторщиком, который с армии пристрастился к собиранию книг. Их он действительно собирал. Как марки собирают, монеты. За всю жизнь он прочитал и то случайно (сам с гордостью заявил!) всего три книги. Я их названия и не запомнил – макулатура какая-то.
Но какие книги были у него! За один только пятитомник Вазари я готов был в то время отдать зарплату за полгода. Меньше он и не стоил. У него впервые я увидел томик Ш. Нодье, раньше я о нем и не слыхивал.
Мы обменялись адресами. Я долго и неуклюже отказывался от предложения обмыть знакомство. Такое впечатление, что на стаканах были отпечатки не только пальцев и губ, но и некоторых иных частей тела.
После выхода из подъезда я тут же брезгливо выбросил листок с его адресом.
У меня тоже много книг и эта огромная библиотека появилась как-то сама собой. Были деньги, покупал то, что хотелось. Вроде бы больше ничего не делал особенного, а книги, будто и в самом деле как тараканы, плодились и размножались. Заняли одну комнату, потом другую, потом коридор.
Думаю, начал все это еще мой дед, собравший перед революцией неплохую для того времени библиотеку в пару сотен книг. Гражданская война, коллективизация, странствия по всей Сибири уничтожили ее почти полностью. До моего детства дошли Лечебник, томик стихов Аполлона Майкова и знаменитый «Половой вопрос» профессора Фореля. Моя мать увлекалась книгами всю жизнь, но нынешнюю библиотеку собрал фактически я один.
Любопытно, что еще в детстве я познакомился с двумя взглядами на чтение книг. Мать читала много и часто беспорядочно. Бабушка, человек православно верующий, принципиально обходилась одной только Библией. Потом, когда она перешла в протестантизм, появились, правда, отпечатанные на машинке различные пособия, книги Елены Уайт и тому подобная литература. Читала она по складам, но каждый день и Библию знала весьма прилично.
Думаю, что мне исключительно повезло, ведь фактически я познакомился с двумя вариантами дискурса, – находящегося в свободном плавании среди хаотичного нагромождения льдин – проблем и тем, и работающего с определенным знанием как «истиной». Это были оригинальные методики и, худо – бедно, я познакомился с обеими еще в детстве.
И мать, и бабушка приучали меня к чтению, но, как сами не раз говорили, только после того, как увидели, что я своими детскими ручонками потянулся сначала к книге, а только потом к игрушке. Да и какие игрушки могли быть в пору моего полуголодного детства?!
Книги, как и животные, стали членами нашей семьи. Именно так я их воспринимаю до сих пор.
Но, если это «семья», то кто «родители»?
«Матерью» моей библиотеки стала старая детская книжка о тяжелой судьбе горлинки. Я плакал над ней в детстве и берег ее все последующие годы. Всем мягким в своем характере я, вероятно, отчасти обязан и этой книге.
Всем сложным и жестким в душе я обязан другого рода книгам, которые и стали моим книжным «отцом». Особенно на меня повлиял Александр Грин. До сих пор тянусь к его книгам и сопротивляюсь этой тяге, в общем, обычные сложные отношения «отца» и «сына».
Через «мать» и «отца» познакомился с массой родственников. По материнской линии у меня много «дедов» и «бабушек». Александр Сергеевич Пушкин, Михаил Юрьевич Лермонтов, Евгений Абрамович Баратынский, Иван Сергеевич Тургенев, Островский, Достоевский, Толстые, Чехов и вообще практически вся литература девятнадцатого века. Она воспитала меня, из нее я вышел и к ней я чаще всего обращаюсь в трудные или, наоборот, легкие минуты своего бытия. И прежде всего это русская литература. К западной в детстве был равнодушен, восточную не знал.
Я много читал уже в средней школе. По программе, но чаще без всякой программы или даже вопреки ей. Сам вышел на «отцовскую литературу» двадцатого века – века вздорного, невоспитанного, временами даже хамского. Какая-то непонятная рокировка слова и звука произошла в этом веке. Понимаю, слово стало неважным, ему перестали верить, но откуда интерес к хаосу, к потоку сознания?! И в литературе преобладает «что вижу, то пою»… Вероятно, обществу в целом это нужнее. Прошло время, когда люди тянулись к книге за советом и помощью, пришло время, когда сама книга стала клоуном и развлекает всех, как коверный рыжий.
Именно в школе состоялось мое «взросление», когда я перешел к общению не с отдельными книгами, а с авторами. Далеко не все книги их мне нравились, но на полке оказались все же Шолохов, Мандельштам, Ахматова, Есенин, Бондарев, Быков, Симонов, Эренбург, Шукшин, Пикуль, позже Пастернак, Высоцкий, Булгаков, Филатов и другие. Как-то сразу невзлюбил я Галича, Набокова и некоторых такого же типа писателей, с которыми общался крайне редко и вынужденно. За версту обходил смердящего Венечку, делал вид, что мы незнакомы с Акуниным. Кто такая Донцова, слава Богу, не знаю до сих пор. Но это, правда, уже практически в конце тысячелетия.
В университете я «женился»! Ох, как же долго выбирал я себе «жену» среди книг. Шло это и на уровне подсознания, и вполне осознанно. Но это все же произошло. И произошло это не только благодаря все время находившейся рядом моей бабушке. С годами она стала очень плохо видеть и мне часто приходилось читать ей вслух ее любимую Библию. Когда-то из Киева она привезла толстенное синодальное издание, которое сразу заняло половину нашего стола в комнате. Сказалось и влияние университетских преподавателей, прежде всего Михаила Осиповича Рижского и Нины Викторовны Ревякиной, лекции которых были так или иначе связаны с христианством. Нет, я не стал верующим и до сих пор им не являюсь. Но в церковь очень люблю заходить, а Библия и стала … моей «женой».
Ох, и «жена» же мне досталась. И умна, и красива, и добра, и хозяйка отменная, и подруга каких поискать! Повезло мне с «женой», очень повезло. Всегда поможет советом, всегда утешит. Куда здесь Василисе Премудрой!
Научила меня читать обоими полушариями – не только интеллектуально подходить к любому тексту, но и пытаться вжиться в ситуацию, полюбить или возненавидеть, пожалеть или обвинить, взять удар на себя. Она ведь тоже любит людей, хотя и нет более строгого судьи для них, чем она.
Но до чего же строптива и своенравна! Сколько же она мне нервов потрепала! Сколько спорили мы с ней, как часто злились друг на друга за «тупость», прежде чем окончательно, по крайней мере, я так надеюсь, нашли общий язык, «притерлись», «приноровились», до конца подружились и, наконец, «сроднились». Я не пытаюсь ее переделать, она не пытается переделать меня.
«Изменять» ей с другими книгами мне и самому не хочется. «Встречался» одно время с Кораном и был у меня к нему искренний интерес, но не «ушел» к нему. И ни к кому идти мне не хочется. Домой меня тянет, сильно, постоянно, туда, где на полке ждет она меня вернее, чем Ярославна своего забулдыгу Игоря.
«Жену» свою люблю, и уверен в ней абсолютно. Ни одному из людей не верю, в других книгах сомневаюсь, а ей верю. Не предаст, не обманет, не бросит! И я ее берегу.
«Жена» привела с собой массу своих «родственников», самого разного возраста. Здесь и Августин, здесь и Фома Аквинский, но здесь и Мень, Лютер. Себе на уме ребята, видят меня насквозь и по-своему щадят. А я иногда до такой степени лезу им в душу, так хочу понять. Но они неизменно вежливы, терпеливы и корректны. Холодноваты, правда, немного по сравнению с самой Библией.
Книги дали мне невероятно много радости, удовольствия и восторга. Это одно из тех «явств», без которых нет смысла в жизни, я его, по крайней мере, не вижу. Упаси меня Бог даже сейчас, может быть, особенно сейчас хотя бы один день прожить без него!
Но счастья, полного, всепоглощающего, я от них, как, впрочем, и от женщин, от работы, от детей, так и не дождался. Общение с ними завораживало, общение с некоторыми из них вызывало ни с чем не сравнимый интеллектуальный оргазм. Но как мало этого было! Как мало женщин, ради одной лишь ночи с которыми можно и душу продать дьяволу, так мало и подобных книг. И подобно женщинам книги пытаются подчинить меня себе, заставить любить только одну и беспрекословно верить только ей. И по-хорошему я пытался с ними договориться, слушая внимательно все, что они говорят, расспрашивая их, пытаясь наладить диалог с ними, но ничего не получалось. Сколько бессонных ночей прошло в спорах с ними, в скандалах с ними! А они ведь этого не прощают! Страшно подумать, сколько книг возненавидели меня за то, что не стал их рабом, не отдался им полностью и бесповоротно! Наверное, их было даже больше, чем женщин, ненавидящих меня за то же.
Но что я мог поделать с собой?! Не способен я отдаться ни одной из них!
Потому, что мужчина я что-ли…
А, может, в этом и было бы счастье?!
Вспоминаю сейчас по дням – шагам все прочитанные книги, но не могу никак вспомнить ту, единственную, на стыке двух десятков тысяч шагов.
Разве что, это была все же Библия?!
А, с другой стороны, ну и что мне это счастье-то?!
Хотя вопрос о том, зачем мне нужна книга, это вопрос мещанский, потребительский. А зачем нужна любовь? Скажем так, зачем нужно то, что не дает денег, а, наоборот, требует их?!
И много ли мне помогли эти «ляхи»?! Тает жизнь, тает здоровье, тают силы, но быстрее всего тают знания. Чем больше я узнаю о чем-то, тем меньше это понимаю. Как я завидую своим студентам, их знаниям – мне никогда уже не достичь их уровня! Никогда! У них нет вопросов, но есть на все ответы. А у меня не осталось ответов вовсе, зато количество вопросов растет и растет. Да и что такое вопрос? Что такое вопросительный знак? Это просто состарившийся, согнувшийся под тяжестью незнания знак восклицательный. Окончательное знание, финитное, – это понимание, а понимание – умение видеть всю массу фактов, процессов, связей. С годами зрение настолько развивается, что действительно видишь их все больше и больше, но увидеть в них единую картину уже трудно – чем больше углубляешься в лес, тем больше деревьев видишь, но перестаешь видеть лес. Зато как его чувствуешь! Как это здорово чувствовать самого себя частью этого леса, когда начинаешь дышать с ним одним воздухом, жить одной целью и стремиться в нем раствориться. Даосы правы – главное в пустоте, в небытии, в бесцельности. Если имеешь четкую цель, то легко и быстро насквозь проходишь лес истории или литературы, но видишь только то, что нужно тебе, как лесоруб видит только те деревья, которые годятся для дров. Но деревья растут не для того, чтобы стать дровами! Потребительское отношение к книгам дает ответы, которые на деле не больше, чем дрова.
…Потребность читать такая же потребность, как пить, есть, дышать, двигаться, любить, работать. И «питаться» книгами надо регулярно. И разнообразно. Хотя беспорядочное чтение или чтение книг «не первой свежести» опасно не только для души, но и даже для желудка.
Есть книги, которые помогают развить у себя способность любить (Библия, поэзия). Другие развивают понимание (философия, религия). Обходиться только теми книгами, которые «нужны для работы», все равно, что питаться только хлебом и водой. «Душа» требует разнообразной «пищи», в том числе и стимулирующей чувственность. Скучен и подозрителен «неозабоченный» человек! Любовь к книге подобна любви к женщине и должна быть яркой, и по сути и по форме. И у меня есть свой «гарем», обо всех его «обитательницах» говорить, понятно, не стану, но кому знаком Рубоко Шо, тот понимает, о чем я.
Я понимаю Петрарку, который в конце дня шел «советоваться с античными авторами». И у меня есть свои «завтраки», «обеды» и «ужины». И я подчас такие пиры закатываю, благо все «блюда» под рукой! Сегодня утешить меня в моей болезни пришел Леня Пастернак, забрел к обеду Ежи Лец (как почувствовал, что настроение у меня соответствующее было). Рассказал мне один из своих рассказов Роберт Хайнлайн и долго препирался со мной мой любимый пророк Аввакум. Эх, хорошо все же болеть! Постельный режим в библиотеке – самое лучшее лекарство.
В общем, я человек книги. Из того самого поколения. Это потом появятся иные поколения – рабы телевизора, газет, интернета. Я из динозавров. Для меня никакая газета не заменит книгу, как никакая резиновая Зина не заменит женщину.
Хотя… вот задают же мне вопросы о книге, а значит, возрождается она. И хорошие вопросы ребята задают. Чувствуется, что не все равно им, что читать. И пусть я не понимаю в чем-то чтение Каргополова, для меня это, если воспользоваться словами Шерлока Холмса, книга на одну трубку, но уж пусть лучше будет самовлюбленный Каргополов, чем самодовольный Фоменко или хитрозадый Акунин. Любая книга – дорога или тропинка, только в виртуальном мире, и нужно чувствовать, куда она ведет, знать направление, идти по азимуту. Если есть маршрут, то это дает систематическое знание, если нет – дорога скатится в пропасть. Многие люди не умеют так ходить и либо вообще отказываются читать, либо ходят только по знакомым или большим дорогам, там, где людей больше.
Post scriptum.
Жизнь под горку покатилась и мне некогда уже много читать. Так хочется успеть прочитать то, чего «на том свете» не будет.
Подлинная книга – вода родниковая, чистая, свежая, вкусная, живая. Но найти эту «свою» библиотеку, ох, как непросто! Настоящие книги, как и любые науки, любое знание, напоминают мне горные хребты, Люди городов и полей, долов и весей боятся их, избегают, недолюбливают. Но, как все неизвестное и опасное, они интересуют людей. Люди любят бывать в этих горах туристами и с вершины какого-нибудь Малого Седла судить о Казбеке или даже об Эвересте. В предгорьях много пасется тех, кто мнит себя знатоками гор. Но туда, где снега и пропасти, идут очень немногие. В сердце литературы, как и в сердце исторической науки, холод, жуть, боль, мерзость. Это отпугивает большинство людей, но без этого-то как жить, если уж хоть раз поднялся на Эверест?! И чем можно заменить чувство абсолютной свободы, которое появляется только на самой большой высоте?!
Анна ТРОФИМОВА
Работала сценаристом на радио и телевидении, колумнистом в журналах мод и политических газетах. Пишет фантастику, фэнтези, стихи для детей. Вышло несколько книг для детей и подростков, отредактировано около 50-ти книг для них же. Среди авторов с которыми она работала как редактор: Л.Толстой, Андерсен, Ян, Обручев, Л. Измайлов, Ш. Руставели, Дружинина, Киплинг. Но самое любимое занятие – работать с новыми авторами и наблюдать, как они становятся известными.
Работала сценаристом на радио и телевидении, колумнистом в журналах мод и политических газетах. Пишет фантастику, фэнтези, стихи для детей. Вышло несколько книг для детей и подростков, отредактировано около 50-ти книг для них же. Среди авторов с которыми она работала как редактор: Л.Толстой, Андерсен, Ян, Обручев, Л. Измайлов, Ш. Руставели, Дружинина, Киплинг. Но самое любимое занятие – работать с новыми авторами и наблюдать, как они становятся известными.
БАНКЕТ БИБЛИОФИЛОВ
Возвращение
О, мой бог! Как меня угораздило влипнуть в эту историю? Как я, обычно внимательный и осторожный, мог это допустить и оказаться в ненужное время, в ненужном месте? Это место и собрание людей настолько не подходит мне, что скулы сводит судорогой и до тошноты кружится голова… Зачем, ну зачем я только выиграл этот пригласительный?!
Да, есть определённый флёр у всего тайного... Тайные общества... Это завораживает, безусловно. Заставляет чувствовать себя сопричастным к чему-то величественному (что за слово, что оно значит!?).
Но это?! Тайное общество кого? Библиофилов? Да я даже толком не понимаю, кто это! Любят книги? Как? Какой любовью? Платонической? Или здесь есть какая-то тайная общая патология (а это еще что?!), из-за которой они и собираются раз в год на банкет в этом заранее никому неизвестном месте?
О, мой бог! Я всего лишь сел поиграть в картишки с новыми знакомыми, и что в итоге?! Я выиграл у какого-то доходяги в треснутом пенсне этот золотистый, горящий неведомым мне светом тайных знаний билет! Ну почему он поставил на кон не деньги, а эту светящуюся и манящую переливающимися голограммами бумажку?! Она словно приковала меня к себе, всколыхнув какое-то давно забытое ощущение, и я делал все, чтобы получить ее, совершенно не понимая, что ждет меня в итоге и как теперь мне жить со всем этим?!
…После этого банкета я хожу сам не свой. Мне не уютно, мне постоянно хочется чего-то большего, чего-то еще. Я какое-то время не мог понять, что это за ощущение, оно не становилось очевидным и объемным. Что-то невесомое витало и не давало возможности успокоиться моей душе.
На самом банкете ничего особенного не происходило. Да, немного странноватая публика. Но я видел в закоулках и трущобах, где обитал, и более странных персонажей (я подумал «персонажей»?!). Здесь никто не ругался. Не бил тарелок в экстазе, доказывая, что перо Маркеса невозможно не отличить от почерка Хемингуэя (знать бы этих ребят…).
«…Вкус табака с его страниц сочится, и ты чувствуешь горечь на деснах…»
«…Я опьянён ромом этих этюдов…»
Какие-то обрывки фраз… И вообще, они собираются подавать закуски?! Я ожидал, что слово «банкет» подразумевает, как минимум, еду! А едой здесь и не пахнет. Что-то золотистое плещется в низких бокалах, но это не алкоголь, точно. Его бы я почуял за несколько метров. Официант предложил и мне этой мерцающей выпивки. Разумеется, я не отказался.
Странный вкус. Похоже на чай… на кофе… на коньяк… на виски… или… или темный эль, что пили на пирах древние герои.
Я огляделся. Темные от времени дубовые панели, гобелены с драконами и рыцарями. Лучшее место для сборища библиофилов сложно придумать. Мне начало казаться, что я улавливаю суть некоторых разговоров. Да-да… я слышал об этой книге. Да-да… что-то про букинистическое издание какого-то борца с ветряными мельницами… Что-то всплывало в моей памяти. Но пока что неуловимое… Когда я это читал? Лет сорок назад. И лет сорок назад я перестал читать. Жизнь увела меня от книг, от букв, от слов. Но это осталось во мне багажом. Несмотря на мой образ жизни, я руководствуюсь правилами чести, почерпнутыми из книг. Да, капитан Флинт всегда был моим героем, но не меньше мне нравился и капитан Немо. Так что, что такое честь, я еще помню.
Я прошел в соседний зал. Вот где закуски! Но почему-то к ним никто не притрагивается. Возможно, кого-то ждут? Кого же? Кого настолько значительного, что невозможно съесть пару канапе (это я произнес это слово вслух? Точно я?!).
Часы над огромным камином пробили десять. Все замолкли. И дамы в строгих темных платьях и кавалеры (в моей голове словно кто-то диктует мысли, как это вообще возможно?!). Почтенная публика повернулась к огромным створчатым дверям. И свет, похожий на свечение голограммы на билете, пробился сквозь щели темных дверей. Я достал свой пригласительный, чтобы удостовериться в этом. Так и есть – оттенки те же и то же мерцание, и что-то еще, снова неуловимое...
…И двери распахнулись. И что-то произошло с моим мозгом, словно снесло все лишнее лазоревой волной и запахом озона… Я видел силуэты и узнавал тех, кого давно забыл. Кто это?! Я точно знаю кто ты. Твое имя есть на страницах той самой старинной книги… А ты? Ты из другой, не менее любимой… Как я мог перестать читать? Как я перестал желать обладать этими сокровищами?! Как улица увела меня из мира, что дарован мне был по праву рождения в семье букиниста? Как я захлопнул великую дверь познания мира через литературу? А этот переливающийся свет вновь вернул меня мне. Я опять ощутил желание брать в руки книгу и чувствовать то, что ощущают герои. Понимать их мысли. Проживать их жизни, присваивать их бесценный опыт себе, обогащаться их знаниями и умениями.
Как же я благодарен тому необычному человеку, что проиграл мне пригласительный на банкет библиофилов. Может… отец послал его мне с того света, чтобы вернуть в семейное дело?! А ведь это похоже на правду…
Теперь я знаю, что был голоден и какого рода был мой голод. Голод новых впечатлений. Это была моя тоска по книгам, забитая примитивными потребностями. Они перевесили сорок лет назад мою тягу к книгам, к их обладанию…Теперь я могу сформулировать, что нравится мне в живых книгах… Их запах, фактура и то, что скрыто под обложкой. Тайна. Тайные знания, открывающиеся лишь тому, кто обладает.
Возвращение
О, мой бог! Как меня угораздило влипнуть в эту историю? Как я, обычно внимательный и осторожный, мог это допустить и оказаться в ненужное время, в ненужном месте? Это место и собрание людей настолько не подходит мне, что скулы сводит судорогой и до тошноты кружится голова… Зачем, ну зачем я только выиграл этот пригласительный?!
Да, есть определённый флёр у всего тайного... Тайные общества... Это завораживает, безусловно. Заставляет чувствовать себя сопричастным к чему-то величественному (что за слово, что оно значит!?).
Но это?! Тайное общество кого? Библиофилов? Да я даже толком не понимаю, кто это! Любят книги? Как? Какой любовью? Платонической? Или здесь есть какая-то тайная общая патология (а это еще что?!), из-за которой они и собираются раз в год на банкет в этом заранее никому неизвестном месте?
О, мой бог! Я всего лишь сел поиграть в картишки с новыми знакомыми, и что в итоге?! Я выиграл у какого-то доходяги в треснутом пенсне этот золотистый, горящий неведомым мне светом тайных знаний билет! Ну почему он поставил на кон не деньги, а эту светящуюся и манящую переливающимися голограммами бумажку?! Она словно приковала меня к себе, всколыхнув какое-то давно забытое ощущение, и я делал все, чтобы получить ее, совершенно не понимая, что ждет меня в итоге и как теперь мне жить со всем этим?!
…После этого банкета я хожу сам не свой. Мне не уютно, мне постоянно хочется чего-то большего, чего-то еще. Я какое-то время не мог понять, что это за ощущение, оно не становилось очевидным и объемным. Что-то невесомое витало и не давало возможности успокоиться моей душе.
На самом банкете ничего особенного не происходило. Да, немного странноватая публика. Но я видел в закоулках и трущобах, где обитал, и более странных персонажей (я подумал «персонажей»?!). Здесь никто не ругался. Не бил тарелок в экстазе, доказывая, что перо Маркеса невозможно не отличить от почерка Хемингуэя (знать бы этих ребят…).
«…Вкус табака с его страниц сочится, и ты чувствуешь горечь на деснах…»
«…Я опьянён ромом этих этюдов…»
Какие-то обрывки фраз… И вообще, они собираются подавать закуски?! Я ожидал, что слово «банкет» подразумевает, как минимум, еду! А едой здесь и не пахнет. Что-то золотистое плещется в низких бокалах, но это не алкоголь, точно. Его бы я почуял за несколько метров. Официант предложил и мне этой мерцающей выпивки. Разумеется, я не отказался.
Странный вкус. Похоже на чай… на кофе… на коньяк… на виски… или… или темный эль, что пили на пирах древние герои.
Я огляделся. Темные от времени дубовые панели, гобелены с драконами и рыцарями. Лучшее место для сборища библиофилов сложно придумать. Мне начало казаться, что я улавливаю суть некоторых разговоров. Да-да… я слышал об этой книге. Да-да… что-то про букинистическое издание какого-то борца с ветряными мельницами… Что-то всплывало в моей памяти. Но пока что неуловимое… Когда я это читал? Лет сорок назад. И лет сорок назад я перестал читать. Жизнь увела меня от книг, от букв, от слов. Но это осталось во мне багажом. Несмотря на мой образ жизни, я руководствуюсь правилами чести, почерпнутыми из книг. Да, капитан Флинт всегда был моим героем, но не меньше мне нравился и капитан Немо. Так что, что такое честь, я еще помню.
Я прошел в соседний зал. Вот где закуски! Но почему-то к ним никто не притрагивается. Возможно, кого-то ждут? Кого же? Кого настолько значительного, что невозможно съесть пару канапе (это я произнес это слово вслух? Точно я?!).
Часы над огромным камином пробили десять. Все замолкли. И дамы в строгих темных платьях и кавалеры (в моей голове словно кто-то диктует мысли, как это вообще возможно?!). Почтенная публика повернулась к огромным створчатым дверям. И свет, похожий на свечение голограммы на билете, пробился сквозь щели темных дверей. Я достал свой пригласительный, чтобы удостовериться в этом. Так и есть – оттенки те же и то же мерцание, и что-то еще, снова неуловимое...
…И двери распахнулись. И что-то произошло с моим мозгом, словно снесло все лишнее лазоревой волной и запахом озона… Я видел силуэты и узнавал тех, кого давно забыл. Кто это?! Я точно знаю кто ты. Твое имя есть на страницах той самой старинной книги… А ты? Ты из другой, не менее любимой… Как я мог перестать читать? Как я перестал желать обладать этими сокровищами?! Как улица увела меня из мира, что дарован мне был по праву рождения в семье букиниста? Как я захлопнул великую дверь познания мира через литературу? А этот переливающийся свет вновь вернул меня мне. Я опять ощутил желание брать в руки книгу и чувствовать то, что ощущают герои. Понимать их мысли. Проживать их жизни, присваивать их бесценный опыт себе, обогащаться их знаниями и умениями.
Как же я благодарен тому необычному человеку, что проиграл мне пригласительный на банкет библиофилов. Может… отец послал его мне с того света, чтобы вернуть в семейное дело?! А ведь это похоже на правду…
Теперь я знаю, что был голоден и какого рода был мой голод. Голод новых впечатлений. Это была моя тоска по книгам, забитая примитивными потребностями. Они перевесили сорок лет назад мою тягу к книгам, к их обладанию…Теперь я могу сформулировать, что нравится мне в живых книгах… Их запах, фактура и то, что скрыто под обложкой. Тайна. Тайные знания, открывающиеся лишь тому, кто обладает.
Дарья ЩЕДРИНА
Родилась в Ленинграде. Закончила в 1991 г. 1-ый ЛМИ им. И.П.Павлова, затем Санкт-Петербургский институт гештальта. По специальности врач и психолог. Работает врачом, живет в Санкт-Петербурге.
Долгие годы писала «в стол», не решалась показать кому-нибудь свое творчество. В 2015 г. судьба свела Дарью с писателем, членом РСП Родченковой Е.А. Именно ей она и показала свои рассказы, которые неожиданно понравились.
С тех пор – активно публикуется.
С 2017 г. является членом Союза Писателей России. За это время вышли в свет несколько книг автора: повести о любви «Звездное озеро» и «Недоразумение», роман в стиле фэнтези «Сокровище волхвов», психологические триллеры «Убить Еву» и «Черный квадрат Казимира» и два сборника рассказов.
Родилась в Ленинграде. Закончила в 1991 г. 1-ый ЛМИ им. И.П.Павлова, затем Санкт-Петербургский институт гештальта. По специальности врач и психолог. Работает врачом, живет в Санкт-Петербурге.
Долгие годы писала «в стол», не решалась показать кому-нибудь свое творчество. В 2015 г. судьба свела Дарью с писателем, членом РСП Родченковой Е.А. Именно ей она и показала свои рассказы, которые неожиданно понравились.
С тех пор – активно публикуется.
С 2017 г. является членом Союза Писателей России. За это время вышли в свет несколько книг автора: повести о любви «Звездное озеро» и «Недоразумение», роман в стиле фэнтези «Сокровище волхвов», психологические триллеры «Убить Еву» и «Черный квадрат Казимира» и два сборника рассказов.
ГВОЗДЬ И ВОЛШЕБНАЯ КНИГА
Из влажных и душных объятий глубокого сна его вырвал звонок будильника. Пронзительный писк сверлом ввинчивался в мозг. Сережа разлепил тяжелые ото сна веки и взглянул на табло электронных часов: 5.30 утра… Надо вставать. Сначала он принял заранее подготовленную таблетку обезболивающего, а затем медленно, осторожно попытался согнуть правое колено. Боль, вечный враг Сережки, с которой он боролся целыми днями, на ночь подписывала договор о перемирии и тоже засыпала. Но с утра военные действия возобновлялись. Выбрав много лет назад местом жительства в его организме коленные суставы, боль просыпалась при первом же движении и сначала медленно, тяжело ворочалась, как дикий зверь в берлоге, которого не вовремя потревожили, потом начинала рычать, скрипеть и щелкать зубами.
Ничего, думал Сережа, сгибая левое колено, вы у меня все равно заработаете. Колени напоминали заржавевшие, давно не знавшие смазки, железные механизмы. Они скрипели, стонали, но поддавались такой же железной воле своего хозяина. Впереди было два часа упорных упражнений, к окончанию которых он снова сможет ходить, как нормальный человек, ну, почти, как нормальный.
Сережа Гвоздиков, по кличке Гвоздь, с двух лет болел артритом, и вот уже 16 лет боролся с ним в прямом смысле этого слова. И борьба была не напрасной. Он научился справляться с болью, подчинил ее себе, как дрессировщик подчиняет себе дикого зверя. Вот и теперь боль вгрызалась в его колени, вытягивала сухожилия, сводила мышцы, а он, сжав зубы, упорно и терпеливо, сгибал и разгибал суставы, заставляя их двигаться, работать, служить ему верой и правдой.
В 7.30 он встал и, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, как матрос на плывущем корабле, пошел умываться, одеваться и завтракать. Впереди его ждал новый день.
Когда Гвоздь допивал свой чай, параллельно надевая рубашку и запихивая учебники в рюкзак, в прихожей раздался звук открываемого замка. Это мать вернулась с ночной смены. Она вошла и тяжело опустилась на табуретку, устало стаскивая зимние сапоги.
– На улице такой гололед, сынок, – произнесла она громко, так, чтобы он обязательно услышал, – может, сегодня пропустишь занятия?
Сергей выглянул из кухни и посмотрел на мать.
– Доброе утро, мама! Все нормально, я справлюсь с гололедом.
– Хоть палочку возьми, а то вдруг, не дай бог… – в ее взгляде был неизбывный, многолетний страх за сына и мольба.
– Мам, я справлюсь! – жестко, с расстановкой повторил Гвоздь и отвернулся от ее умоляющих глаз. Ну, как она не поймет, что ходить с палкой в восемнадцать лет невозможно, просто невозможно, проще умереть!
Мать, повесив старенькое, потертое пальтишко на вешалку, прошла в кухню и села за стол. Усталостью в ней было пропитано все: слегка опущенные уголки губ, тонкие морщинки вокруг голубых, как будто немного выцветших глаз, опущенные плечи и безвольно сложенные на столе ладони. Острая как игла жалость кольнула сердце Сережи, но он вздохнул поглубже и отвернулся к плите, наливая ей чай.
– Сынок, оказывается в поликлинике на нашем участке теперь новый доктор, – возобновила она старую песню, поглядывая на сына с опаской.
– И что?
– Может, сходим к нему, оформим инвалидность?..
– Я не инвалид, мама! – взорвался Гвоздь, стукнув чашкой по столу и чуть не расплескав прозрачную коричневую жидкость. – Сколько раз тебе говорить, я нормальный, такой же, как все! И я не буду оформлять инвалидность!
Мать, еле сдерживая слезы, отвернулась к стене, прикрыв рот рукой. Ну, конечно она знала, что разговор этот бесполезен, но все-таки надеялась, а вдруг?.. Ее сын отказывался признавать себя инвалидом и требовал того же от нее.
Не допив чай, раздраженный этим разговором, Гвоздь быстро оделся и, не взяв с собой палку, отправился на занятия в колледж, где он учился на бухгалтера. А мать, чуть не плача, замерла у окна, глядя, как вытянувшаяся за последний год угловатая фигура сына неуклюже, с опаской, но с гордо выпрямленной спиной, преодолевает скользкий тротуар. Она тяжко вздохнула и поплелась отсыпаться после работы.
Видимо она перешла ту грань усталости, за которой сонливость в крепком объятии сливается с бессонницей. Сон не приходил, ему мешали упорно лезущие в голову напрасные мысли. Сын был гордым и упрямым, как дед, и с этим приходилось мириться. Она маялась, ворочаясь с боку на бок, когда раздался резкий, требовательный звук дверного звонка. Кто бы это мог быть? Думала она, вставая с постели, запахнув на груди домашний халат, и с облегчением, что теперь не придется мучиться со сном, пошла открывать.
На пороге стояла соседка с первого этажа Наталья, дородная женщина средних лет с добродушным лицом.
– Ой, Оленька, я тебя разбудила… – виновато пробормотала Наталья, но вошла в квартиру. – А я только хотела спросить, есть у тебя ванилин или нет? Хочу выпечкой заняться к приезду дочки.
Ольга пожала плечами и пошла на кухню.
– Ты проходи, Наташа, я сейчас посмотрю.
Пока соседка разыскивала ванилин, открывая кухонные шкафы, Наталья огляделась по сторонам. Бедность, тщательно скрываемая идеальной чистотой и порядком, все равно сквозила из каждого угла. Чему удивляться, думала Наталья, если мать одна растит больного ребенка без всякой посторонней помощи?
– Вот, кажется нашла, – Ольга положила перед соседкой небольшой пакетик с ванилином. – Бери. Пусть Маришка порадуется. Как у нее дела?
Обе женщины присели за кухонным столом напротив друг друга.
– Нормально. Сессию сдала.
– Умница у тебя дочка!
– А твой как?
– Учится, кажется неплохо. Вот сегодня такой гололед, а он все равно пошел, не хочет занятия пропускать. – Ольга отвела взгляд в сторону, будто чувствовала свою вину.
– Так и не хочет оформлять инвалидность? – участливо поинтересовалась соседка. Ольга отрицательно покачала головой. – А мать он пожалеть не хочет? Ты же на трех работах разрываешься, чтобы ему на лекарства хватало! А инвалидность хоть какую-то копеечку даст, да льготы какие-никакие. Ну, хочешь, я сама с ним поговорю?
– Да бесполезно все это, Наташ. Ничего, скоро Сережа учебу закончит, найдет себе работу, станет легче, – в глазах матери загорелся огонек надежды.
– Думаешь, сейчас так просто найти работу, особенно молодежи без опыта? Может, с инвалидностью-то было бы легче. Сейчас государство квоты на инвалидов выделяет на предприятиях. – Не унималась Наталья.
– Он считает, что справится со всем сам, без посторонней помощи.
– А его отец? Он-то сыну помочь не хочет?
Ольга отвернулась к окну. Это была болезненная тема, влезать в которую совсем не хотелось, но соседка смотрела на нее так искренне и сочувственно, что язык заговорил сам собой.
– Он ушел от нас, когда Сереже исполнилось пять, просто не выдержал. Не все могут жить в семье с тяжело больным ребенком. Какое-то время помогал нам, деньги присылал, а потом снова женился, родились дети, денег на всех хватать не стало. Так что, пришлось нам справляться самим.
– А на алименты ты в суд подавала?
– Нет. Зачем? Это же унизительно! Если у человека есть совесть, то он и без всякого суда будет помогать собственному сыну, а если нет, то и деньги его нам не нужны! – с уверенностью, выстраданной за многие годы, ответила Ольга.
– Я с тобой не соглашусь! – закачала головой Наталья. – Плевать на совесть, есть она или нет, но хоть какая-то помощь ребенку была бы. Гордые вы оба, Оля, что ты, что твой Сережа. От этой гордости трудно вам жить, хотя люди вы очень хорошие. И помог бы, да не знаешь, как к вам подступиться!
* * *
Сергей возвращался с занятий через заледенелый парк. Двухдневный снегопад внезапно сменился короткой оттепелью, а потом снова подморозило и все дорожки в парке превратились в каток, а деревья стояли будто хрустальные, каждая веточка оказалась заключенной в сверкающий в солнечных лучах прозрачный ледяной футляр. Он шел медленно, осторожно, выбирая места, хоть немного посыпанные дворниками песком и солью, где было не так скользко.
От напряжения колени болели больше обычного, он даже неосознанно кусал губы, отчего губы на морозе обветрились и стали трескаться. Устав так, что в ногах появилась противная дрожь, Сережа решил сесть на садовую скамейку и передохнуть. Мать была права, надо было взять с собой палку, идти было бы легче. Но от мысли, что ребята в колледже увидят его, как дряхлого старика, идущего с палочкой, жгучий стыд заливал щеки румянцем. Я сильный, думал Гвоздь, я справлюсь, перетерплю!
Из темных омутов памяти всплыло детское воспоминание: он, Сережа, 4-5 летний едет в коляске, как маленький, потому что идти совсем не может, колени распухли и перестали разгибаться, коляску везет отец. Мимо них на трехколесных велосипедах проносятся с криком и гиканьем трое ребятишек, ровесников Сережи, соревнуясь, кто из них быстрее. Отец смотрит на них с восхищением и завистью и говорит: «Вот, какие ребята молодцы, как здорово гоняют на велосипедах!» и бросает взгляд на сына. Глаза его тут же тускнеют, подергиваются какой-то блеклостью, и взгляд словно отстраняется, становится чужим. И Сережа понимает, что никогда не будет папа смотреть на него с таким же восторгом, как на тех ребят, если он не будет ходить, бегать, кататься на велосипеде, как и другие дети, не будет его любить, если он, Сережа, будет хуже других.
Он не мог себе позволить быть хуже других, слабее, но пораженное болезнью тело отказывалось играть в эту игру, поэтому жизнь Сергея проходила как бы на обочине. Он не мог завести близких друзей, потому что перед ними невозможно было бы скрывать свои слабости. Пряча за маской надменности физическую немощь и неуверенность в себе, он отказался сегодня идти с ребятами из группы на дискотеку, что устраивали в колледже под Новый год. Ну, какая для него дискотека? От одной мысли, что все будут тыкать в него пальцем, шушукаться за спиной или, что еще хуже, жалеть, становилось так скверно на душе, что даже перехватывало дыхание. Нет, пусть они там развлекаются, а я буду готовиться к экзаменам. В чем, в чем, а в учебе ему удавалось быть в первых рядах, что слабо, но компенсировало вынужденное одиночество. Среди ребят он слыл умным, слегка надменным одиночкой. Одногруппники выстраивались в очередь, чтобы списать у него конспекты, но на близкие дружеские отношения не напрашивались.
Он вытянул ноги и привалился к спинке скамейки. Зимний парк напоминал лес в волшебном царстве снежной королевы. Он удивился, что в середине дня вокруг никого не было, хотя обычно по дорожкам гуляли мамы с колясками, бегали трусцой любители здорового образа жизни, бабушки-пенсионерки болтали друг с другом на скамеечках. А сегодня никого не было… Наверное, из-за гололеда, подумал Сергей, и вдруг увидел в метре от себя на выкрашенных в зеленый цвет досках скамейки брошенную или забытую кем-то книгу. Обычная книжка карманного формата, какие носят с собой любители почитать в общественном транспорте по дороге на работу. Весьма потрепанная книжка, с выцветшей от частого чтения мягкой бумажной обложкой и загнутыми уголками страниц. Какая-нибудь бабулька, наверное, забыла, прочитав женский романчик из разряда «розовые сопли».
Сергей немного нагнулся и внимательно взглянул на книгу. На обложке среди разноцветных геометрических фигур тусклым золотом блестела надпись: «Эта книга для тебя». Странное название для женского романа, подумал Сергей и придвинул книжку поближе. Внизу обложки мелкими черными буквами было написано: «Открой меня!». Кого, меня? Книжку, что ли? Сергей взял в руки бумажный томик и открыл. Может это детектив или приключения?
Он попытался прочесть набранный обычным шрифтом текст, но смысл напечатанного ускользал, будто книга была не на русском, а на каком-то незнакомом языке, но написанная русскими буквами. Вдруг он понял одну фразу: «Ну что, мама была права?»… Он бы не обратил на эту фразу особого внимания, но то, что следовало за ней заставило его внутренне похолодеть: «С палочкой по такому гололеду было бы значительно легче!» Сергей отбросил от себя странную книгу, словно ежа, с виду такого симпатичного, а на самом деле ужасно колючего. Книжка шлепнулась на скамейку и обиженно зашелестела страницами, а Гвоздь опасливо оглянулся и посмотрел по сторонам. Какой странный день… В зимнем парке с хрустальными деревьями по-прежнему никого не было. Налетевший неизвестно откуда порыв ветра раскрыл книжку, и Серега против собственной воли прочел: «Мог бы послушать мать! Разве она не заслуживает того, чтобы ее хоть иногда жалели, хоть иногда прислушивались к ее советам? Она же любит тебя! А ты?..» От лица Сергея отхлынула кровь, а сердце в груди сделало кувырок и забилось чаще… Книга с ним разговаривала!
Он схватил чудесную книжку и засунул себе за спину, словно опасаясь, что кто-нибудь увидит ее и заподозрит неладное. Спине тут же стало тепло. Книжка его согревала! Испуг ушел, растворился в морозном воздухе вместе с паром, вылетающем изо рта. Сергей стал думать о матери…
Бедная мама, он родился, когда она сама была еще совсем девчонкой, поэтому из-за его болезни так и не получила нормального образования, не приобрела достойной профессии. Вот и вынуждена теперь перебиваться неквалифицированной, а значит малооплачиваемой работой. Как же она пережила уход из семьи отца? И ведь не сломалась, все выдержала, вытерпела, и его, Сережку, никому в обиду не дала, лечила постоянно, надеялась на излечение. И замуж после не вышла, не устроила свою личную жизнь, а ведь она еще не старая, сорока еще нет. Права говорящая книга, он ее совсем не жалеет, все со своей гордыней нянчится. А надо просто взглянуть правде в глаза: он-инвалид, калека, он слабый, не такой как все. И пусть над ним смеются, показывают пальцем, даже жалеют, но мама в этом не виновата. Это его чаша, и он выпьет ее до дна!
Сергей достал книгу и посмотрел на выцветшую обложку совсем по-другому.
– Спасибо тебе, умная книга, – честно поблагодарил он и, положив томик на скамейку, неуклюже, с усилием поднялся на ноги. Пора было возвращаться домой. Он подхватил свой рюкзак и повернулся в сторону дома, но в последний момент обернулся и бросил прощальный взгляд на книгу. Вместо названия большими золотыми буквами сияла то ли просьба, то ли приказ: «Возьми меня с собой!». Серега нагнулся и засунул удивительную книгу в рюкзак к учебникам.
Дома мама снова собиралась на работу. Сын вошел в дом и замер на пороге кухни, где на столе его уже ждал вкусный ужин.
– Я на работу, Сережа, – сказала мама, снимая с вешалки пальто. – Поешь как следует, пожалуйста. А то совсем худой стал.
– А ты-то поужинала? – спросил он.
– Я потом.
– Когда потом? – удивился Серега, наблюдая, как мать торопливо застегивает пальто.
– Когда с работы вернусь, – мама поцеловала его в щеку и пошла к двери.
– Мам, что ты там про нового участкового говорила? – Он торопился успеть сказать, пока она не ушла. – Если участковый врач другой, может сходим, оформим мне инвалидность?..
Мать замерла в дверях, на лице ее смешались выражение удивления и недоверия. Что она слышит? Можно ли верить собственным ушам? А Сергей замялся, не зная, как объяснить ей, почему так внезапно изменил свое решение.
– Пособие по инвалидности небольшое, но все-таки… Тебе вон пальто новое купить надо.
Мать резким, порывистым движением обняла его, прижалась к его лицу мокрой от слез щекой и, не сказав ни слова, выбежала из квартиры. Она уже опаздывала на смену.
А Сергей отправился в комнату и достал свою удивительную находку. На обложку книги снова вернулось прежнее название «Эта книга для тебя». Или это вовсе не название, а призыв, приманка? Сережа осторожно провел кончиками пальцев по выпуклым золотым буквам.
– Никогда не верил в сказки, – прошептал он, – даже в Деда Мороза в детстве, а тут такое! То ли книга, то ли разумное существо… И ведь разговаривает!
Он раскрыл первую страницу и сразу прочел: «Давай поговорим!».
– Ну, давай! – усмехнулся Серега. – Расскажи о себе. Что ты такое?
«Нет. Давай о тебе» – ответила книга. Надо же, какая упрямая и скрытная.
– Да что обо мне говорить? Ты и так про меня все знаешь! Вот решился радикально изменить свою жизнь, оформить инвалидность, чтобы матери было хоть немного легче в материальном плане. Так что скоро на моей жизни можно будет поставить крест!
«Почему так категорично?» – поинтересовалась книга.
– Я считаю, что инвалидность – это что-то вроде клейма на лбу. Все теперь будут знать, что я больной, слабый, убогий и жалкий. А у таких нет и не будет никаких перспектив в жизни. Представляю, как парни из колледжа будут сторониться меня со словами: «Ну, что ты хочешь от него? Он же инвалид!». А девчонки будут шушукаться за спиной и сочувственно вздыхать: «Ох, бедненький!» – Сережа тяжело вздохнул.
«Почему ты так боишься быть слабым?»
– Вовсе не боюсь! Просто… Просто слабых не любят, не уважают, их презирают или жалеют. А презрение и жалость, сама понимаешь, не самые лучшие чувства.
«Не правда! Мама тебя любит такого, какой ты есть, слабого и больного!»
– Мама! – хмыкнул Серега. – Скажешь тоже. Мама – это мама! Конечно она меня любит, и я ее люблю. А вот отец меня не любит, он даже из семьи ушел из-за меня! Потому, что я не такой как все, хуже других.
«Не соглашусь с тобой! Истинная любовь имеет другую природу, духовную, и направлена от одной души к другой. А физическая оболочка не имеет значения!»
– Нет, книжка, я тебе не верю. Любовь, высокие чувства – все это выдумки писателей, и встречаются только вот в таких вот книжках. Я считаю, что лучше себя не обманывать, быть честным перед собой! Да, я – инвалид, я слабый и жалкий, и в лучшем случае могу рассчитывать только на сочувствие. И с этим надо научиться жить, смириться, потому что мой удел – одиночество. Если оформление инвалидности как-то поддержит маму, я на это пойду.
«Как тебя переубедить?»
– Да, никак! Не надо меня переубеждать, – твердо заключил Сергей и закрыл книжку с тяжелым сердцем. В его ладонях лежал маленький бумажный томик и грел его руки, словно это был добрый друг, проникнувшийся сочувствием и состраданием. Странным образом тепло от книги потекло по рукам вверх, проникло в грудь и сконцентрировалось в самом Сережином сердце. И Сережа Гвоздиков впервые в жизни почувствовал себя не одиноким…
* * *
Последний раз он был у врача пять лет назад. Участковый терапевт, солидная, самоуверенная дама, сосредоточенно что-то писала в амбулаторной карте, не отрывая от нее глаз, недовольно, с раздражением реагируя на робкие вопросы Сережиной мамы по поводу других методов лечения, ведь те, что они испробовали, не помогали.
– Ну, а что вы от меня хотите? – наконец соизволила она взглянуть на посетителей. – Болезнь у вашего сына неизлечимая. Радуйтесь, что он ходит…Пока. – И снова углубилась в свою писанину.
По сути это был приговор, конец всем надеждам на лучшее, на выздоровление. И то, каким тоном это было сказано, так поразило Сергея, что он встал со стула и молча вышел из кабинета, даже не попрощавшись. Все, решил он про себя, к черту всех врачей! Он больше не верил им и не считал нужным попусту тратить время на посещение поликлиники. Он сам справится со своей болезнью, должен справиться. Со следующего дня он начал вставать в 5.30 утра и делать двухчасовую зарядку каждый день.
Новый участковый доктор, симпатичная женщина средних лет с добрыми карими глазами, выспросила у Сергея все о его болезни, о том, как и какими способами лечился, внимательно его осмотрела, осторожно ощупав деформированные коленные суставы, и выдала кучу бланков на обследования для оформления инвалидности, а в конце сказала, обращаясь сразу и к Сереже, и к его маме:
– В последнее время медицина сделала большой шаг вперед. Думаю, хирург-ортопед подскажет вам выход. Единственное, о чем я вынуждена вас предупредить, ходить по врачам вам придется долго, пока оформите инвалидность. Наберитесь терпения. Удачи вам! – улыбнулась она.
А когда за пациентом и его мамой закрылась дверь кабинета, тяжело вздохнув, сказала медсестре:
– Гвоздиков. Фамилия то какая! Как будто именно про этого мальчика сказал Маяковский:
«Гвозди бы делать из этих людей.
Крепче бы не было в мире гвоздей.»
Дома, разложив на столе бумажки, принесенные из поликлиники, Сережка сел на стул и задумался. У него было странное ощущение, будто он подошел к двери, ведущей в неизвестность, приоткрыл ее чуть-чуть и замер на пороге. И страшно, и заманчиво… На краю стола лежала чудесная книжка, что обнаружил он в парке, и притягивала взгляд Сергея.
– Вот так вот, книжка, – неожиданно для самого себя Гвоздь вдруг заговорил, обращаясь к книге, как к живому и разумному существу, – по твоему совету пошел оформлять инвалидность, а это такая канитель… Очереди, бесконечные анализы, консультации… Сдохнуть можно, пока оформишь.
Он с интересом посмотрел на обложку, но там по-прежнему золотыми буквами было написано «Эта книга для тебя» и надпись не менялась.
– Что молчишь? – Сергей взял книгу в руки и раскрыл где придется.
Бессмысленное нагромождение русских букв, буквы сливались в непонятные слова, слова – в предложения. И вдруг некоторые слова прямо на глазах стали обретать смысл. «Самый длинный путь начинается с первого шага», прочел Сережа и задумался. А ведь умная книга права, надо начать, сделать первый шаг, а там потихоньку, потихоньку…
Хирург-ортопед, молодой парень лет тридцати, удивленно поднял брови, осматривая Сержу.
– Что ж ты, дружок, столько лет зря мучаешься?
– Что значит зря? – уточнил Сергей, с трудом надевая ботинки.
– Тебе же давно надо было суставы протезировать. Эти операции теперь на поток поставлены.
– А деньги где взять? Банк ограбить? – невесело усмехнулся Гвоздь.
– Нет, банк грабить не надо. Надо государственную квоту получить и прооперироваться бесплатно. Сейчас многие так делают. Ну что, писать тебе направление?
Сергей замялся. В его голове не укладывалась новая информация. Что еще за квоты? И что значит протезировать суставы? Доктор, видя растерянность на лице парня, стал рассказывать подробнее. Из рассказа выходило, что Сережу можно вылечить! Надо только больные, почти разрушенные суставы заменить на искусственные из какого-то хитрого сплава. Легко сказать, заменить!
– Ну, что танцевать сможешь после операции, не гарантирую, но ходить без боли точно сможешь! Хотя и танцевать, наверное, сможешь, если захочешь. Ты парень с сильным, волевым характером. У тебя все получится! – убежденно произнес доктор, выдавая направление на операцию.
После посещения хирурга-ортопеда мама долго плакала в конце коридора, спрятавшись за кадкой с каким-то деревцем, тщетно пытаясь прочесть затуманенными слезной пеленой глазами бумажку, выданную доктором на получение квоты. Бумажка, как пойманная бабочка, подпрыгивала и трепетала в дрожащих от волнения руках. А Серега растерянно мычал «Мам, ну, мам, перестань», чувствуя, как в глубине его закаленного волей сердца теплеет и оттаивает многолетний лед, тоже готовый вот-вот пролиться из глаз жгучими слезами.
* * *
Дальше события стали развиваться с молниеносной быстротой. Так бывает, когда внезапно, случайно попадаешь именно на тот путь, что предначертан тебе судьбой, а дальше остается только плыть по течению, с удивлением и радостью созерцая проплывающие мимо берега, не имея ни малейшего представления о том, где, в каком месте придется пристать к берегу…
Квоту на операцию Сергей получил в самом конце декабря, считай без очереди. Кто-то по неведомым ему обстоятельствам отказался ложиться на операцию 29-го декабря, других из общей очереди, желающих провести Новый год в больнице, кроме Сережки, тоже не нашлось. Он даже не успел оформить в колледже академку, так и пошел на госпитализацию, как на войну с неизвестным исходом.
Но операция прошла удачно. Ему протезировали левый коленный сустав, сказав, что через год прооперируют и правый. Мать проводила возле сына все новогодние каникулы, пока страна широко, с размахом, с риском для здоровья, праздновала сначала Новый год, а потом и православное Рождество. К моменту завершения череды праздников Сергей уже смог сам передвигаться по палате на костылях.
К концу февраля он сменил костыли на палочку, а в марте его отправили на курс восстановительного лечения в реабилитационный центр.
Этот самый центр располагался за городом, в сосновым лесу, где воздух был таким насыщенным и вкусным, что его хотелось съесть, закусив сочной, зеленой хвоей. Снег еще лежал по бокам дорожек окружавшего клинику парка, но на полянках, на пригреваемых солнцем пригорках уже образовывались проталины, обнажая голую, коричневую землю с остатками прелой листвы, и добавляя к лесным ароматам запах сырой земли. Сергей побаивался гулять по сырым и скользким дорожкам, и предпочитал наблюдать за пробуждением весны из окна своей палаты.
Весь его день был расписан по минутам и заполнен всевозможными процедурами, лечебной гимнастикой, занятиями в бассейне и физиотерапией. Под конец дня он так уставал, что засыпал мгновенно, едва его голова касалась подушки.
В тот день он первый раз отправился на массаж. Разыскав нужный кабинет в конце коридора, он постучал в дверь, подергал ручку, но кабинет был закрыт и пришлось присесть в ожидании массажиста в одно из расположенных вдоль стены кресел. Хозяин кабинета не заставил себя долго ждать. Высокий, крепкий блондин с курчавой окладистой бородкой, о таких обычно говорят: «косая сажень в плечах», чем-то походил на былинного русского богатыря Илью Муромца или Добрыню Никитича. Он быстрым, решительным шагом прошел по коридору и, открывая ключом дверь кабинета, с улыбкой спросил:
– Ну, есть кто ко мне?
– Я! – ответил Сержа, поднимаясь из кресла.
– Проходите! – любезно пригласил блондин и распахнул перед ним дверь.
В кабинете по середине располагался большой массажный стол, в углу у двери стоял письменный стол, за которым и угнездил свое богатырское тело хозяин кабинета на маленьком вертящемся стульчике. Сергей протянул массажисту бумажку с направлением, а тот, не обратив никакого внимания на это, с дружелюбной улыбкой спросил:
– Как ваша фамилия и диагноз?
– Гвоздиков моя фамилия, а в диагнозах я не разбираюсь.
– Будьте добры, прочтите, что написано в направлении! – продолжал настаивать массажист.
Он что, сам не может прочесть? С некоторым раздражением удивился Сергей, поднося к глазам направление и с трудом разбирая корявый врачебный почерк. Массажист тем временем достал плотный картонный лист и стал колоть его странной штуковиной, напоминающей шило. Сергей растерянно замолчал.
– Читайте, читайте, – подбодрил его блондин.
И тут до Сереги дошло – азбука Брайля! Массажист был слепым и писал методом слепых, используя азбуку Брайля. Сочетания выпуклых точек на картонном листе, оставленным специальным, похожим на шило, приспособлением, означали буквы, слова, которые слепые люди читали, проводя по ним кончиками пальцев! Сергей был ошарашен своим открытием не столько от того, что впервые в жизни видел слепого массажиста, сколько от того, что, не будь этих специальных приспособлений для письма, он никогда бы не догадался, что хозяин кабинета не видит! Как спокойно он ориентировался в коридоре и у себя в кабинете!
– Ну, давай Сережа, раздевайся и забирайся на стол. Сможешь? Помощь не нужна? – доброжелательная улыбка озаряла круглое, румяное лицо со светло голубыми глазами.
– Смогу, – ответил Сергей и стал раздеваться. – А как вас зовут?
– Антон.
Антону на вид было лет 28-30. Он свободно двигался по кабинету, безошибочно доставая с полок шкафов или из ящиков стола необходимые для работы принадлежности. От крупных, мощных рук его с широченными ладонями исходила какая-то добрая сила, и лишь слепые глаза не фиксировали свой взгляд на предметах, а словно плавно скользили в пространстве.
Массаж он делал мастерски! Сильные пальцы гладили, разминали, растирали отвыкшую от ходьбы, после операции и за долгое время использования костылей, Сережкину ногу, но делали это так бережно, почти ласково, что Серега совсем не испытывал боли, наоборот, нога оживала, наливалась новой силой, словно слепой массажист делился своей собственной силой с пациентом. При этом Антон с удовольствием рассказывал о случаях из своей практики, даже пару анекдотов рассказал.
На третьем сеансе массажа Сергей не выдержал и задал мучивший его уже несколько дней вопрос:
– Антон, а ты давно… не видишь?
– С детства, – легко ответил Антон. – Я учился в спецшколе для слепых, а потом учился на массажиста.
– Тебе трудно было?
– Нет. Скорее, интересно! У нас, у слепых, пальцы обладают особой чувствительностью. Поэтому массажисты вроде меня ценятся. Я несколько лет проработал в частном медицинском центре, а потом перешел сюда, в реабилитационную клинику. Здесь намного интереснее, хоть и платят поменьше. Мне очень нравится моя работа, особенно, когда приходит к тебе пациент на костылях, а уходит на своих ногах! А недавно я ездил на курсы повышения квалификации в Краснодар вместе с друзьями, изучали новые методики. Вот одну из них на тебе и опробую, если не возражаешь.
– Не возражаю... А как же ты до работы добираешься?
– А у меня есть «глаза» – моя жена Наташа. Она меня проводит на работу и встречает с работы.
– Ты женат?!.. – от удивления Серега чуть не свалился с массажного стола.
– Да. Уже пять лет. Жена у меня замечательная! Она тоже инвалид первой группы, живет с пересаженной почкой. Мы с ней дополняем друг друга: я семью обеспечиваю, а она занимается домом, ну и сопровождает меня везде. Можно сказать, идеальная пара!
Сережа внимательно посмотрел на массажиста: несмотря на блуждающий взгляд слепых глаз, выражение его лица можно было назвать абсолютно счастливым, казалось, некий таинственный свет просачивался изнутри, из глубин души, разливаясь по щекам приятным румянцем. Уж кто-кто, а похожий на былинного богатыря Илью Муромца Антон, несмотря на слепоту, несмотря на инвалидность, никак не выглядел убогим и никчемным, жалким и никому не нужным. Может, подумал Гвоздь, дело не в инвалидности, а в чем-то другом?
Из влажных и душных объятий глубокого сна его вырвал звонок будильника. Пронзительный писк сверлом ввинчивался в мозг. Сережа разлепил тяжелые ото сна веки и взглянул на табло электронных часов: 5.30 утра… Надо вставать. Сначала он принял заранее подготовленную таблетку обезболивающего, а затем медленно, осторожно попытался согнуть правое колено. Боль, вечный враг Сережки, с которой он боролся целыми днями, на ночь подписывала договор о перемирии и тоже засыпала. Но с утра военные действия возобновлялись. Выбрав много лет назад местом жительства в его организме коленные суставы, боль просыпалась при первом же движении и сначала медленно, тяжело ворочалась, как дикий зверь в берлоге, которого не вовремя потревожили, потом начинала рычать, скрипеть и щелкать зубами.
Ничего, думал Сережа, сгибая левое колено, вы у меня все равно заработаете. Колени напоминали заржавевшие, давно не знавшие смазки, железные механизмы. Они скрипели, стонали, но поддавались такой же железной воле своего хозяина. Впереди было два часа упорных упражнений, к окончанию которых он снова сможет ходить, как нормальный человек, ну, почти, как нормальный.
Сережа Гвоздиков, по кличке Гвоздь, с двух лет болел артритом, и вот уже 16 лет боролся с ним в прямом смысле этого слова. И борьба была не напрасной. Он научился справляться с болью, подчинил ее себе, как дрессировщик подчиняет себе дикого зверя. Вот и теперь боль вгрызалась в его колени, вытягивала сухожилия, сводила мышцы, а он, сжав зубы, упорно и терпеливо, сгибал и разгибал суставы, заставляя их двигаться, работать, служить ему верой и правдой.
В 7.30 он встал и, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, как матрос на плывущем корабле, пошел умываться, одеваться и завтракать. Впереди его ждал новый день.
Когда Гвоздь допивал свой чай, параллельно надевая рубашку и запихивая учебники в рюкзак, в прихожей раздался звук открываемого замка. Это мать вернулась с ночной смены. Она вошла и тяжело опустилась на табуретку, устало стаскивая зимние сапоги.
– На улице такой гололед, сынок, – произнесла она громко, так, чтобы он обязательно услышал, – может, сегодня пропустишь занятия?
Сергей выглянул из кухни и посмотрел на мать.
– Доброе утро, мама! Все нормально, я справлюсь с гололедом.
– Хоть палочку возьми, а то вдруг, не дай бог… – в ее взгляде был неизбывный, многолетний страх за сына и мольба.
– Мам, я справлюсь! – жестко, с расстановкой повторил Гвоздь и отвернулся от ее умоляющих глаз. Ну, как она не поймет, что ходить с палкой в восемнадцать лет невозможно, просто невозможно, проще умереть!
Мать, повесив старенькое, потертое пальтишко на вешалку, прошла в кухню и села за стол. Усталостью в ней было пропитано все: слегка опущенные уголки губ, тонкие морщинки вокруг голубых, как будто немного выцветших глаз, опущенные плечи и безвольно сложенные на столе ладони. Острая как игла жалость кольнула сердце Сережи, но он вздохнул поглубже и отвернулся к плите, наливая ей чай.
– Сынок, оказывается в поликлинике на нашем участке теперь новый доктор, – возобновила она старую песню, поглядывая на сына с опаской.
– И что?
– Может, сходим к нему, оформим инвалидность?..
– Я не инвалид, мама! – взорвался Гвоздь, стукнув чашкой по столу и чуть не расплескав прозрачную коричневую жидкость. – Сколько раз тебе говорить, я нормальный, такой же, как все! И я не буду оформлять инвалидность!
Мать, еле сдерживая слезы, отвернулась к стене, прикрыв рот рукой. Ну, конечно она знала, что разговор этот бесполезен, но все-таки надеялась, а вдруг?.. Ее сын отказывался признавать себя инвалидом и требовал того же от нее.
Не допив чай, раздраженный этим разговором, Гвоздь быстро оделся и, не взяв с собой палку, отправился на занятия в колледж, где он учился на бухгалтера. А мать, чуть не плача, замерла у окна, глядя, как вытянувшаяся за последний год угловатая фигура сына неуклюже, с опаской, но с гордо выпрямленной спиной, преодолевает скользкий тротуар. Она тяжко вздохнула и поплелась отсыпаться после работы.
Видимо она перешла ту грань усталости, за которой сонливость в крепком объятии сливается с бессонницей. Сон не приходил, ему мешали упорно лезущие в голову напрасные мысли. Сын был гордым и упрямым, как дед, и с этим приходилось мириться. Она маялась, ворочаясь с боку на бок, когда раздался резкий, требовательный звук дверного звонка. Кто бы это мог быть? Думала она, вставая с постели, запахнув на груди домашний халат, и с облегчением, что теперь не придется мучиться со сном, пошла открывать.
На пороге стояла соседка с первого этажа Наталья, дородная женщина средних лет с добродушным лицом.
– Ой, Оленька, я тебя разбудила… – виновато пробормотала Наталья, но вошла в квартиру. – А я только хотела спросить, есть у тебя ванилин или нет? Хочу выпечкой заняться к приезду дочки.
Ольга пожала плечами и пошла на кухню.
– Ты проходи, Наташа, я сейчас посмотрю.
Пока соседка разыскивала ванилин, открывая кухонные шкафы, Наталья огляделась по сторонам. Бедность, тщательно скрываемая идеальной чистотой и порядком, все равно сквозила из каждого угла. Чему удивляться, думала Наталья, если мать одна растит больного ребенка без всякой посторонней помощи?
– Вот, кажется нашла, – Ольга положила перед соседкой небольшой пакетик с ванилином. – Бери. Пусть Маришка порадуется. Как у нее дела?
Обе женщины присели за кухонным столом напротив друг друга.
– Нормально. Сессию сдала.
– Умница у тебя дочка!
– А твой как?
– Учится, кажется неплохо. Вот сегодня такой гололед, а он все равно пошел, не хочет занятия пропускать. – Ольга отвела взгляд в сторону, будто чувствовала свою вину.
– Так и не хочет оформлять инвалидность? – участливо поинтересовалась соседка. Ольга отрицательно покачала головой. – А мать он пожалеть не хочет? Ты же на трех работах разрываешься, чтобы ему на лекарства хватало! А инвалидность хоть какую-то копеечку даст, да льготы какие-никакие. Ну, хочешь, я сама с ним поговорю?
– Да бесполезно все это, Наташ. Ничего, скоро Сережа учебу закончит, найдет себе работу, станет легче, – в глазах матери загорелся огонек надежды.
– Думаешь, сейчас так просто найти работу, особенно молодежи без опыта? Может, с инвалидностью-то было бы легче. Сейчас государство квоты на инвалидов выделяет на предприятиях. – Не унималась Наталья.
– Он считает, что справится со всем сам, без посторонней помощи.
– А его отец? Он-то сыну помочь не хочет?
Ольга отвернулась к окну. Это была болезненная тема, влезать в которую совсем не хотелось, но соседка смотрела на нее так искренне и сочувственно, что язык заговорил сам собой.
– Он ушел от нас, когда Сереже исполнилось пять, просто не выдержал. Не все могут жить в семье с тяжело больным ребенком. Какое-то время помогал нам, деньги присылал, а потом снова женился, родились дети, денег на всех хватать не стало. Так что, пришлось нам справляться самим.
– А на алименты ты в суд подавала?
– Нет. Зачем? Это же унизительно! Если у человека есть совесть, то он и без всякого суда будет помогать собственному сыну, а если нет, то и деньги его нам не нужны! – с уверенностью, выстраданной за многие годы, ответила Ольга.
– Я с тобой не соглашусь! – закачала головой Наталья. – Плевать на совесть, есть она или нет, но хоть какая-то помощь ребенку была бы. Гордые вы оба, Оля, что ты, что твой Сережа. От этой гордости трудно вам жить, хотя люди вы очень хорошие. И помог бы, да не знаешь, как к вам подступиться!
* * *
Сергей возвращался с занятий через заледенелый парк. Двухдневный снегопад внезапно сменился короткой оттепелью, а потом снова подморозило и все дорожки в парке превратились в каток, а деревья стояли будто хрустальные, каждая веточка оказалась заключенной в сверкающий в солнечных лучах прозрачный ледяной футляр. Он шел медленно, осторожно, выбирая места, хоть немного посыпанные дворниками песком и солью, где было не так скользко.
От напряжения колени болели больше обычного, он даже неосознанно кусал губы, отчего губы на морозе обветрились и стали трескаться. Устав так, что в ногах появилась противная дрожь, Сережа решил сесть на садовую скамейку и передохнуть. Мать была права, надо было взять с собой палку, идти было бы легче. Но от мысли, что ребята в колледже увидят его, как дряхлого старика, идущего с палочкой, жгучий стыд заливал щеки румянцем. Я сильный, думал Гвоздь, я справлюсь, перетерплю!
Из темных омутов памяти всплыло детское воспоминание: он, Сережа, 4-5 летний едет в коляске, как маленький, потому что идти совсем не может, колени распухли и перестали разгибаться, коляску везет отец. Мимо них на трехколесных велосипедах проносятся с криком и гиканьем трое ребятишек, ровесников Сережи, соревнуясь, кто из них быстрее. Отец смотрит на них с восхищением и завистью и говорит: «Вот, какие ребята молодцы, как здорово гоняют на велосипедах!» и бросает взгляд на сына. Глаза его тут же тускнеют, подергиваются какой-то блеклостью, и взгляд словно отстраняется, становится чужим. И Сережа понимает, что никогда не будет папа смотреть на него с таким же восторгом, как на тех ребят, если он не будет ходить, бегать, кататься на велосипеде, как и другие дети, не будет его любить, если он, Сережа, будет хуже других.
Он не мог себе позволить быть хуже других, слабее, но пораженное болезнью тело отказывалось играть в эту игру, поэтому жизнь Сергея проходила как бы на обочине. Он не мог завести близких друзей, потому что перед ними невозможно было бы скрывать свои слабости. Пряча за маской надменности физическую немощь и неуверенность в себе, он отказался сегодня идти с ребятами из группы на дискотеку, что устраивали в колледже под Новый год. Ну, какая для него дискотека? От одной мысли, что все будут тыкать в него пальцем, шушукаться за спиной или, что еще хуже, жалеть, становилось так скверно на душе, что даже перехватывало дыхание. Нет, пусть они там развлекаются, а я буду готовиться к экзаменам. В чем, в чем, а в учебе ему удавалось быть в первых рядах, что слабо, но компенсировало вынужденное одиночество. Среди ребят он слыл умным, слегка надменным одиночкой. Одногруппники выстраивались в очередь, чтобы списать у него конспекты, но на близкие дружеские отношения не напрашивались.
Он вытянул ноги и привалился к спинке скамейки. Зимний парк напоминал лес в волшебном царстве снежной королевы. Он удивился, что в середине дня вокруг никого не было, хотя обычно по дорожкам гуляли мамы с колясками, бегали трусцой любители здорового образа жизни, бабушки-пенсионерки болтали друг с другом на скамеечках. А сегодня никого не было… Наверное, из-за гололеда, подумал Сергей, и вдруг увидел в метре от себя на выкрашенных в зеленый цвет досках скамейки брошенную или забытую кем-то книгу. Обычная книжка карманного формата, какие носят с собой любители почитать в общественном транспорте по дороге на работу. Весьма потрепанная книжка, с выцветшей от частого чтения мягкой бумажной обложкой и загнутыми уголками страниц. Какая-нибудь бабулька, наверное, забыла, прочитав женский романчик из разряда «розовые сопли».
Сергей немного нагнулся и внимательно взглянул на книгу. На обложке среди разноцветных геометрических фигур тусклым золотом блестела надпись: «Эта книга для тебя». Странное название для женского романа, подумал Сергей и придвинул книжку поближе. Внизу обложки мелкими черными буквами было написано: «Открой меня!». Кого, меня? Книжку, что ли? Сергей взял в руки бумажный томик и открыл. Может это детектив или приключения?
Он попытался прочесть набранный обычным шрифтом текст, но смысл напечатанного ускользал, будто книга была не на русском, а на каком-то незнакомом языке, но написанная русскими буквами. Вдруг он понял одну фразу: «Ну что, мама была права?»… Он бы не обратил на эту фразу особого внимания, но то, что следовало за ней заставило его внутренне похолодеть: «С палочкой по такому гололеду было бы значительно легче!» Сергей отбросил от себя странную книгу, словно ежа, с виду такого симпатичного, а на самом деле ужасно колючего. Книжка шлепнулась на скамейку и обиженно зашелестела страницами, а Гвоздь опасливо оглянулся и посмотрел по сторонам. Какой странный день… В зимнем парке с хрустальными деревьями по-прежнему никого не было. Налетевший неизвестно откуда порыв ветра раскрыл книжку, и Серега против собственной воли прочел: «Мог бы послушать мать! Разве она не заслуживает того, чтобы ее хоть иногда жалели, хоть иногда прислушивались к ее советам? Она же любит тебя! А ты?..» От лица Сергея отхлынула кровь, а сердце в груди сделало кувырок и забилось чаще… Книга с ним разговаривала!
Он схватил чудесную книжку и засунул себе за спину, словно опасаясь, что кто-нибудь увидит ее и заподозрит неладное. Спине тут же стало тепло. Книжка его согревала! Испуг ушел, растворился в морозном воздухе вместе с паром, вылетающем изо рта. Сергей стал думать о матери…
Бедная мама, он родился, когда она сама была еще совсем девчонкой, поэтому из-за его болезни так и не получила нормального образования, не приобрела достойной профессии. Вот и вынуждена теперь перебиваться неквалифицированной, а значит малооплачиваемой работой. Как же она пережила уход из семьи отца? И ведь не сломалась, все выдержала, вытерпела, и его, Сережку, никому в обиду не дала, лечила постоянно, надеялась на излечение. И замуж после не вышла, не устроила свою личную жизнь, а ведь она еще не старая, сорока еще нет. Права говорящая книга, он ее совсем не жалеет, все со своей гордыней нянчится. А надо просто взглянуть правде в глаза: он-инвалид, калека, он слабый, не такой как все. И пусть над ним смеются, показывают пальцем, даже жалеют, но мама в этом не виновата. Это его чаша, и он выпьет ее до дна!
Сергей достал книгу и посмотрел на выцветшую обложку совсем по-другому.
– Спасибо тебе, умная книга, – честно поблагодарил он и, положив томик на скамейку, неуклюже, с усилием поднялся на ноги. Пора было возвращаться домой. Он подхватил свой рюкзак и повернулся в сторону дома, но в последний момент обернулся и бросил прощальный взгляд на книгу. Вместо названия большими золотыми буквами сияла то ли просьба, то ли приказ: «Возьми меня с собой!». Серега нагнулся и засунул удивительную книгу в рюкзак к учебникам.
Дома мама снова собиралась на работу. Сын вошел в дом и замер на пороге кухни, где на столе его уже ждал вкусный ужин.
– Я на работу, Сережа, – сказала мама, снимая с вешалки пальто. – Поешь как следует, пожалуйста. А то совсем худой стал.
– А ты-то поужинала? – спросил он.
– Я потом.
– Когда потом? – удивился Серега, наблюдая, как мать торопливо застегивает пальто.
– Когда с работы вернусь, – мама поцеловала его в щеку и пошла к двери.
– Мам, что ты там про нового участкового говорила? – Он торопился успеть сказать, пока она не ушла. – Если участковый врач другой, может сходим, оформим мне инвалидность?..
Мать замерла в дверях, на лице ее смешались выражение удивления и недоверия. Что она слышит? Можно ли верить собственным ушам? А Сергей замялся, не зная, как объяснить ей, почему так внезапно изменил свое решение.
– Пособие по инвалидности небольшое, но все-таки… Тебе вон пальто новое купить надо.
Мать резким, порывистым движением обняла его, прижалась к его лицу мокрой от слез щекой и, не сказав ни слова, выбежала из квартиры. Она уже опаздывала на смену.
А Сергей отправился в комнату и достал свою удивительную находку. На обложку книги снова вернулось прежнее название «Эта книга для тебя». Или это вовсе не название, а призыв, приманка? Сережа осторожно провел кончиками пальцев по выпуклым золотым буквам.
– Никогда не верил в сказки, – прошептал он, – даже в Деда Мороза в детстве, а тут такое! То ли книга, то ли разумное существо… И ведь разговаривает!
Он раскрыл первую страницу и сразу прочел: «Давай поговорим!».
– Ну, давай! – усмехнулся Серега. – Расскажи о себе. Что ты такое?
«Нет. Давай о тебе» – ответила книга. Надо же, какая упрямая и скрытная.
– Да что обо мне говорить? Ты и так про меня все знаешь! Вот решился радикально изменить свою жизнь, оформить инвалидность, чтобы матери было хоть немного легче в материальном плане. Так что скоро на моей жизни можно будет поставить крест!
«Почему так категорично?» – поинтересовалась книга.
– Я считаю, что инвалидность – это что-то вроде клейма на лбу. Все теперь будут знать, что я больной, слабый, убогий и жалкий. А у таких нет и не будет никаких перспектив в жизни. Представляю, как парни из колледжа будут сторониться меня со словами: «Ну, что ты хочешь от него? Он же инвалид!». А девчонки будут шушукаться за спиной и сочувственно вздыхать: «Ох, бедненький!» – Сережа тяжело вздохнул.
«Почему ты так боишься быть слабым?»
– Вовсе не боюсь! Просто… Просто слабых не любят, не уважают, их презирают или жалеют. А презрение и жалость, сама понимаешь, не самые лучшие чувства.
«Не правда! Мама тебя любит такого, какой ты есть, слабого и больного!»
– Мама! – хмыкнул Серега. – Скажешь тоже. Мама – это мама! Конечно она меня любит, и я ее люблю. А вот отец меня не любит, он даже из семьи ушел из-за меня! Потому, что я не такой как все, хуже других.
«Не соглашусь с тобой! Истинная любовь имеет другую природу, духовную, и направлена от одной души к другой. А физическая оболочка не имеет значения!»
– Нет, книжка, я тебе не верю. Любовь, высокие чувства – все это выдумки писателей, и встречаются только вот в таких вот книжках. Я считаю, что лучше себя не обманывать, быть честным перед собой! Да, я – инвалид, я слабый и жалкий, и в лучшем случае могу рассчитывать только на сочувствие. И с этим надо научиться жить, смириться, потому что мой удел – одиночество. Если оформление инвалидности как-то поддержит маму, я на это пойду.
«Как тебя переубедить?»
– Да, никак! Не надо меня переубеждать, – твердо заключил Сергей и закрыл книжку с тяжелым сердцем. В его ладонях лежал маленький бумажный томик и грел его руки, словно это был добрый друг, проникнувшийся сочувствием и состраданием. Странным образом тепло от книги потекло по рукам вверх, проникло в грудь и сконцентрировалось в самом Сережином сердце. И Сережа Гвоздиков впервые в жизни почувствовал себя не одиноким…
* * *
Последний раз он был у врача пять лет назад. Участковый терапевт, солидная, самоуверенная дама, сосредоточенно что-то писала в амбулаторной карте, не отрывая от нее глаз, недовольно, с раздражением реагируя на робкие вопросы Сережиной мамы по поводу других методов лечения, ведь те, что они испробовали, не помогали.
– Ну, а что вы от меня хотите? – наконец соизволила она взглянуть на посетителей. – Болезнь у вашего сына неизлечимая. Радуйтесь, что он ходит…Пока. – И снова углубилась в свою писанину.
По сути это был приговор, конец всем надеждам на лучшее, на выздоровление. И то, каким тоном это было сказано, так поразило Сергея, что он встал со стула и молча вышел из кабинета, даже не попрощавшись. Все, решил он про себя, к черту всех врачей! Он больше не верил им и не считал нужным попусту тратить время на посещение поликлиники. Он сам справится со своей болезнью, должен справиться. Со следующего дня он начал вставать в 5.30 утра и делать двухчасовую зарядку каждый день.
Новый участковый доктор, симпатичная женщина средних лет с добрыми карими глазами, выспросила у Сергея все о его болезни, о том, как и какими способами лечился, внимательно его осмотрела, осторожно ощупав деформированные коленные суставы, и выдала кучу бланков на обследования для оформления инвалидности, а в конце сказала, обращаясь сразу и к Сереже, и к его маме:
– В последнее время медицина сделала большой шаг вперед. Думаю, хирург-ортопед подскажет вам выход. Единственное, о чем я вынуждена вас предупредить, ходить по врачам вам придется долго, пока оформите инвалидность. Наберитесь терпения. Удачи вам! – улыбнулась она.
А когда за пациентом и его мамой закрылась дверь кабинета, тяжело вздохнув, сказала медсестре:
– Гвоздиков. Фамилия то какая! Как будто именно про этого мальчика сказал Маяковский:
«Гвозди бы делать из этих людей.
Крепче бы не было в мире гвоздей.»
Дома, разложив на столе бумажки, принесенные из поликлиники, Сережка сел на стул и задумался. У него было странное ощущение, будто он подошел к двери, ведущей в неизвестность, приоткрыл ее чуть-чуть и замер на пороге. И страшно, и заманчиво… На краю стола лежала чудесная книжка, что обнаружил он в парке, и притягивала взгляд Сергея.
– Вот так вот, книжка, – неожиданно для самого себя Гвоздь вдруг заговорил, обращаясь к книге, как к живому и разумному существу, – по твоему совету пошел оформлять инвалидность, а это такая канитель… Очереди, бесконечные анализы, консультации… Сдохнуть можно, пока оформишь.
Он с интересом посмотрел на обложку, но там по-прежнему золотыми буквами было написано «Эта книга для тебя» и надпись не менялась.
– Что молчишь? – Сергей взял книгу в руки и раскрыл где придется.
Бессмысленное нагромождение русских букв, буквы сливались в непонятные слова, слова – в предложения. И вдруг некоторые слова прямо на глазах стали обретать смысл. «Самый длинный путь начинается с первого шага», прочел Сережа и задумался. А ведь умная книга права, надо начать, сделать первый шаг, а там потихоньку, потихоньку…
Хирург-ортопед, молодой парень лет тридцати, удивленно поднял брови, осматривая Сержу.
– Что ж ты, дружок, столько лет зря мучаешься?
– Что значит зря? – уточнил Сергей, с трудом надевая ботинки.
– Тебе же давно надо было суставы протезировать. Эти операции теперь на поток поставлены.
– А деньги где взять? Банк ограбить? – невесело усмехнулся Гвоздь.
– Нет, банк грабить не надо. Надо государственную квоту получить и прооперироваться бесплатно. Сейчас многие так делают. Ну что, писать тебе направление?
Сергей замялся. В его голове не укладывалась новая информация. Что еще за квоты? И что значит протезировать суставы? Доктор, видя растерянность на лице парня, стал рассказывать подробнее. Из рассказа выходило, что Сережу можно вылечить! Надо только больные, почти разрушенные суставы заменить на искусственные из какого-то хитрого сплава. Легко сказать, заменить!
– Ну, что танцевать сможешь после операции, не гарантирую, но ходить без боли точно сможешь! Хотя и танцевать, наверное, сможешь, если захочешь. Ты парень с сильным, волевым характером. У тебя все получится! – убежденно произнес доктор, выдавая направление на операцию.
После посещения хирурга-ортопеда мама долго плакала в конце коридора, спрятавшись за кадкой с каким-то деревцем, тщетно пытаясь прочесть затуманенными слезной пеленой глазами бумажку, выданную доктором на получение квоты. Бумажка, как пойманная бабочка, подпрыгивала и трепетала в дрожащих от волнения руках. А Серега растерянно мычал «Мам, ну, мам, перестань», чувствуя, как в глубине его закаленного волей сердца теплеет и оттаивает многолетний лед, тоже готовый вот-вот пролиться из глаз жгучими слезами.
* * *
Дальше события стали развиваться с молниеносной быстротой. Так бывает, когда внезапно, случайно попадаешь именно на тот путь, что предначертан тебе судьбой, а дальше остается только плыть по течению, с удивлением и радостью созерцая проплывающие мимо берега, не имея ни малейшего представления о том, где, в каком месте придется пристать к берегу…
Квоту на операцию Сергей получил в самом конце декабря, считай без очереди. Кто-то по неведомым ему обстоятельствам отказался ложиться на операцию 29-го декабря, других из общей очереди, желающих провести Новый год в больнице, кроме Сережки, тоже не нашлось. Он даже не успел оформить в колледже академку, так и пошел на госпитализацию, как на войну с неизвестным исходом.
Но операция прошла удачно. Ему протезировали левый коленный сустав, сказав, что через год прооперируют и правый. Мать проводила возле сына все новогодние каникулы, пока страна широко, с размахом, с риском для здоровья, праздновала сначала Новый год, а потом и православное Рождество. К моменту завершения череды праздников Сергей уже смог сам передвигаться по палате на костылях.
К концу февраля он сменил костыли на палочку, а в марте его отправили на курс восстановительного лечения в реабилитационный центр.
Этот самый центр располагался за городом, в сосновым лесу, где воздух был таким насыщенным и вкусным, что его хотелось съесть, закусив сочной, зеленой хвоей. Снег еще лежал по бокам дорожек окружавшего клинику парка, но на полянках, на пригреваемых солнцем пригорках уже образовывались проталины, обнажая голую, коричневую землю с остатками прелой листвы, и добавляя к лесным ароматам запах сырой земли. Сергей побаивался гулять по сырым и скользким дорожкам, и предпочитал наблюдать за пробуждением весны из окна своей палаты.
Весь его день был расписан по минутам и заполнен всевозможными процедурами, лечебной гимнастикой, занятиями в бассейне и физиотерапией. Под конец дня он так уставал, что засыпал мгновенно, едва его голова касалась подушки.
В тот день он первый раз отправился на массаж. Разыскав нужный кабинет в конце коридора, он постучал в дверь, подергал ручку, но кабинет был закрыт и пришлось присесть в ожидании массажиста в одно из расположенных вдоль стены кресел. Хозяин кабинета не заставил себя долго ждать. Высокий, крепкий блондин с курчавой окладистой бородкой, о таких обычно говорят: «косая сажень в плечах», чем-то походил на былинного русского богатыря Илью Муромца или Добрыню Никитича. Он быстрым, решительным шагом прошел по коридору и, открывая ключом дверь кабинета, с улыбкой спросил:
– Ну, есть кто ко мне?
– Я! – ответил Сержа, поднимаясь из кресла.
– Проходите! – любезно пригласил блондин и распахнул перед ним дверь.
В кабинете по середине располагался большой массажный стол, в углу у двери стоял письменный стол, за которым и угнездил свое богатырское тело хозяин кабинета на маленьком вертящемся стульчике. Сергей протянул массажисту бумажку с направлением, а тот, не обратив никакого внимания на это, с дружелюбной улыбкой спросил:
– Как ваша фамилия и диагноз?
– Гвоздиков моя фамилия, а в диагнозах я не разбираюсь.
– Будьте добры, прочтите, что написано в направлении! – продолжал настаивать массажист.
Он что, сам не может прочесть? С некоторым раздражением удивился Сергей, поднося к глазам направление и с трудом разбирая корявый врачебный почерк. Массажист тем временем достал плотный картонный лист и стал колоть его странной штуковиной, напоминающей шило. Сергей растерянно замолчал.
– Читайте, читайте, – подбодрил его блондин.
И тут до Сереги дошло – азбука Брайля! Массажист был слепым и писал методом слепых, используя азбуку Брайля. Сочетания выпуклых точек на картонном листе, оставленным специальным, похожим на шило, приспособлением, означали буквы, слова, которые слепые люди читали, проводя по ним кончиками пальцев! Сергей был ошарашен своим открытием не столько от того, что впервые в жизни видел слепого массажиста, сколько от того, что, не будь этих специальных приспособлений для письма, он никогда бы не догадался, что хозяин кабинета не видит! Как спокойно он ориентировался в коридоре и у себя в кабинете!
– Ну, давай Сережа, раздевайся и забирайся на стол. Сможешь? Помощь не нужна? – доброжелательная улыбка озаряла круглое, румяное лицо со светло голубыми глазами.
– Смогу, – ответил Сергей и стал раздеваться. – А как вас зовут?
– Антон.
Антону на вид было лет 28-30. Он свободно двигался по кабинету, безошибочно доставая с полок шкафов или из ящиков стола необходимые для работы принадлежности. От крупных, мощных рук его с широченными ладонями исходила какая-то добрая сила, и лишь слепые глаза не фиксировали свой взгляд на предметах, а словно плавно скользили в пространстве.
Массаж он делал мастерски! Сильные пальцы гладили, разминали, растирали отвыкшую от ходьбы, после операции и за долгое время использования костылей, Сережкину ногу, но делали это так бережно, почти ласково, что Серега совсем не испытывал боли, наоборот, нога оживала, наливалась новой силой, словно слепой массажист делился своей собственной силой с пациентом. При этом Антон с удовольствием рассказывал о случаях из своей практики, даже пару анекдотов рассказал.
На третьем сеансе массажа Сергей не выдержал и задал мучивший его уже несколько дней вопрос:
– Антон, а ты давно… не видишь?
– С детства, – легко ответил Антон. – Я учился в спецшколе для слепых, а потом учился на массажиста.
– Тебе трудно было?
– Нет. Скорее, интересно! У нас, у слепых, пальцы обладают особой чувствительностью. Поэтому массажисты вроде меня ценятся. Я несколько лет проработал в частном медицинском центре, а потом перешел сюда, в реабилитационную клинику. Здесь намного интереснее, хоть и платят поменьше. Мне очень нравится моя работа, особенно, когда приходит к тебе пациент на костылях, а уходит на своих ногах! А недавно я ездил на курсы повышения квалификации в Краснодар вместе с друзьями, изучали новые методики. Вот одну из них на тебе и опробую, если не возражаешь.
– Не возражаю... А как же ты до работы добираешься?
– А у меня есть «глаза» – моя жена Наташа. Она меня проводит на работу и встречает с работы.
– Ты женат?!.. – от удивления Серега чуть не свалился с массажного стола.
– Да. Уже пять лет. Жена у меня замечательная! Она тоже инвалид первой группы, живет с пересаженной почкой. Мы с ней дополняем друг друга: я семью обеспечиваю, а она занимается домом, ну и сопровождает меня везде. Можно сказать, идеальная пара!
Сережа внимательно посмотрел на массажиста: несмотря на блуждающий взгляд слепых глаз, выражение его лица можно было назвать абсолютно счастливым, казалось, некий таинственный свет просачивался изнутри, из глубин души, разливаясь по щекам приятным румянцем. Уж кто-кто, а похожий на былинного богатыря Илью Муромца Антон, несмотря на слепоту, несмотря на инвалидность, никак не выглядел убогим и никчемным, жалким и никому не нужным. Может, подумал Гвоздь, дело не в инвалидности, а в чем-то другом?
* * *
Заканчивалась вторая неделя реабилитации. Ходить с каждым днем становилось легче и легче, и Сережа стал выходить на улицу, если не было дождя и ветра, на всякий случай прихватив с собой палочку. Снег почти сошел, а сквозь прелую листву стали пробиваться, таясь от любопытных взглядов, острые зеленые стебли первоцветов. Пробуждаемая теплыми весенними ветрами природа отправляла в мир своих самых смелых и неприхотливых первопроходцев.
Сергей после всех процедур отдыхал, лежа в кровати с книжкой в руках, той самой, с которой теперь ему было трудно расстаться. Волшебная книга за это время превратилась в единственного друга и собеседника. А общаться с ней стало совсем просто: бумажный томик научился читать Сережкины мысли и задавать вслух свои вопросы уже не было необходимости. Еще одной замечательной особенностью волшебной книги оказалась способность превращаться в любую книгу по заказу: хочешь – фантастику, хочешь – приключения или детектив, на выбор! Так за время своего лечения Сергей прочитал всего Конан Дойля, а потом хитрая книжка стала «подсовывать» ему русскую классику, Толстого, Достоевского, Бунина, Булгакова. И Сережа постепенно «втянулся», увлекся чтением. Он лежал на кровати, вытянув немного уставшую от занятий в бассейне, ногу и читал «Мастера и Маргариту».
Вдруг в дверь палаты постучали и через секунду на пороге появился… клоун. Сергей отложил книжку на тумбочку и приподнялся на локте. Перед ним стояла невысокая, худенькая девушка с ярко красным клоунским носом-шариком, нарисованными веснушками и торчащими в разные стороны косичками, как у Пеппи Длинный Чулок. На одетой поверх блузки широкой белой майке было нарисовано оранжевое солнце и надпись вокруг него: «Солнце светит всем одинаково».
– Привет! – Сказала девушка с порога. – У тебя случайно нет цветных карандашей?
– Чего? – Сергей сел на кровати и растерянно уставился на гостью.
– Цветных карандашей. Ну, которыми рисуют… Я волонтер, развлекаю детишек, которые тут лечатся. Вот, сегодня рисовали, рисовали, все карандаши исписали, поломали, а рисунки свои еще не докончили. Так есть у тебя карандаши или фломастеры? – веселые карие глаза смотрели на Сережку с надеждой.
– Нет, к сожалению, карандашей у меня нет.
– Жаль. А может есть что-нибудь для игры или для занятий с детьми?
Сергей растерянно пожал плечами. В этот момент взгляд девушки упал на тумбочку, где лежала волшебная книжка.
– Ух ты! – она подбежала и схватила книжку в руки, – Красота какая!
Сергей не поверил собственным глазам: гостья держала в руках большую, роскошную, иллюстрированную книгу сказок.
– Откуда у тебя такое чудо? – девушка с восхищением перелистывала глянцевые страницы с великолепными картинками. – А можно мы с ребятами ее почитаем?
– Конечно, – не задумываясь ответил Сережа.
Веселый клоун с косичками прижала книгу к груди, как что-то невероятно ценное, и направилась к двери, но на пороге замерла и снова посмотрела на Сергея.
– А пойдем с нами. Чего лежать целый день в кровати? Поиграем с детьми. Они, знаешь, какие смешные! Меня Маша зовут. А тебя?
– Сергей, – пробормотал Серега, поднимаясь с кровати. Он никогда не играл с детьми и не знал, как это делается, но девушка Маша была такой милой и веселой, да и в руках она держала его волшебную книгу. – Пойдем.
Зачем волшебная книга превратилась в книгу детских сказок, да еще такую яркую и привлекательную? Что задумала хитрая книга? Сергей взял палочку и, прихрамывая, направился следом за жизнерадостным клоуном-волонтером.
В холле первого этажа творилось что-то невообразимое! Яркие, разноцветные воздушные шарики заполнили все пространство холла, уткнувшись в невысокий потолок и мерно покачивая блестящими ленточками, привязанными к основанию шариков. За журнальными столиками расположились юные художники с фломастерами и карандашами в руках. Множество уже готовых шедевров красовались на самом видном месте на доске объявлений, пришпиленные кнопками. Дети галдели, смеялись, ссорились, как в обычной школе на переменке. И только прислоненные к спинкам кресел и диванов палочки и костыли напоминали о больнице. Среди детей ходили, помогая с рисунками, еще две девушки-волонтера, загримированные под клоунов и в белых майках с нарисованным солнцем.
Маша вышла в центр холла и громко объявила:
– Смотрите, что у меня есть! – и высоко подняла книжку.
Десятки детских головок повернулись в ее сторону.
– Хотите, почитаю сказки?
– Да-а-а! Хотим!! – хором закричали дети и потянулись к Маше, усаживаясь вокруг нее на диван, на кресла, подтаскивая поближе стулья.
Яркая обложка книги притягивала детские взгляды, и те с любопытством сначала заставили Машу показать им все картинки, а потом только выбрали самую интересную сказку. Девушка начала читать, а дети притихли, внимательно слушая.
Сергей присел возле освободившегося журнального столика и тоже приготовился слушать, как вдруг кто-то потряс его за плечо. Сергей обернулся. Перед ним стоял мальчик лет десяти с коробкой шахмат под мышкой.
– Привет! Ты в шахматы играть умеешь? – спросил мальчик.
– Умею. Немного.
– Тогда давай, поиграем?
– А разве ты не хочешь сказки послушать?
Мальчик в ответ презрительно фыркнул:
– Я что, маленький?! – и стал расставлять шахматные фигурки на доске.
Сережиного соперника звали Петя и лечился он здесь после тяжелой травмы, полученной в автоаварии. Маленькие круглые очочки делали его по-взрослому серьезное лицо похожим на Знайку из сказки Носова про приключения Незнайки и его друзей.
– А у тебя что с ногой? – в промежутках между ходами поинтересовался Петя.
– А мне недавно больной сустав заменили на здоровый, но металлический.
– Как, металлический? – вскинул удивленные глаза мальчик.
– Так. Через год обещали и второй заменить. Так что я, можно сказать, одной ногой уже в будущем, а второй еще в прошлом стою!
– Так ты киборг, получается?! – в голосе Пети слышалось неподдельное восхищение. – А у меня после аварии аппарат Илизарова стоял. Спицы прямо из ноги торчали, и такие металлические круги. Здорово было! Я тоже киборга напоминал. – С гордостью добавил мальчик. – Но кости срослись и аппарат сняли.
Похоже, Петя был разочарован, словно это была не тяжелая травма, а увлекательная игра, в которую он с удовольствием играл, и игра кончилась.
– Скоро люди будут жить до 300 лет. По мере выхода из строя им будут заменять на железные все суставы, кости, потом поменяют на искусственные внутренние органы, ну, там сердце, почки. И люди превратятся в киборгов и будут жить долго-долго! Вот увидишь! – с уверенностью заключил Петя.
– Ты давай, играй, писатель-фантаст, а то я тебе мат в два счета поставлю! – Предупредил Сережа с улыбкой.
Пока его соперник обдумывал очередной ход, Сергей тайком посматривал в сторону Маши. Она сняла мешающий чтению клоунский нос и читала сказки так вдохновенно, с таким выражением! Она, наверное, в театральном учится, с восхищением подумал Сережа и невольно залюбовался девушкой.
После чтения сказок дети, с жаром обсуждая услышанное, потянулись на ужин в столовую. Сергей пожал сопернику в шахматной игре руку за честную ничью и встал от журнального столика. К нему с улыбкой подошла Маша и протянула книжку.
– Спасибо тебе большое, Сережа, за замечательную книжку! Заметил, как внимательно дети слушали?
– Это от того, что чтец был замечательный, – ответил Сергей и взял книгу. Большая, довольно тяжелая, в твердой красивой обложке, книга ничем не напоминала маленький, карманный, весьма потрепанный томик, к которому он уже привык.
Маша с Сережей направились по коридору в сторону Сережиной палаты.
– Скажи, а почему ты вообще этим занимаешься? – смущаясь, будто спрашивал что-то запретное, поинтересовался Гвоздь. Он скосил на нее глаза и удивился, какой красивой казалась девушка, несмотря на нарисованные коричневым карандашом веснушки на аккуратном носике и торчащие в разные стороны косички.
– Волонтерством? Тебя это удивляет? – вопросом на вопрос ответила Маша и усмехнулась.
– Удивляет. Можно подумать, что тебе больше заняться нечем, как возиться с больными детьми.
– Я в 8 лет попала в больницу и хорошо помню, как грустно и даже страшно мне было. Люди в белых халатах казались опасными и жестокими, а спрятаться от них не было никакой возможности. И рядом не было мамы или папы. Страх и бессилие, тоска по дому, слезы в подушку по ночам, невкусная еда и боль, постоянная физическая боль… Мы живем в двадцать первом веке, и дети не должны страдать, когда лечатся в больнице. Поэтому я и прихожу сюда. Превращаюсь в клоуна и развлекаю их. Когда у ребенка хорошее настроение, лечение идет лучше, эффективнее. Так врачи говорят!
– Тебе их жалко?
– Нет. Жалость – нехорошее чувство. Я его не люблю. Мне кажется, жалость унижает человека. Эти дети очень часто демонстрируют такую силу воли, такое мужество, что взрослые могут позавидовать! За что же их жалеть? Сочувствую – да, сопереживаю – да, а жалеть – не жалею.
Сергей остановился и внимательно посмотрел на Машу. Веселые карие глаза были серьезны, из них, казалось, льется тихий добрый свет.
– И потом, они так искренне радуются, когда к ним приходишь, получаешь такой заряд положительной энергии от них, что хочется совершить какой-нибудь подвиг. Честное слово! Так что у нас с ними происходит взаимообмен добротой и любовью.
Они подошли к двери его палаты и остановились на пороге.
– Спасибо тебе еще раз за чудесную книжку и до свидания! – Маша улыбнулась доброй, благодарной улыбкой и Сергею показалось, что ее нарисованные веснушки засветились в коридорном сумраке, засияли неведомым светом.
Она сейчас уйдет и больше он ее никогда не увидит! С тоской подумал он и прижал к груди книжку. От книги пошло отчетливое тепло, проникая прямо в сердце, передавая ему таинственную силу. И тут он сказал то, чего от себя никак не ожидал:
– Можно, я присоединюсь к вам в следующий раз?
– Конечно, можно! – радостно засмеялась девушка. – Мы только рады будем! Приходи во вторник в шесть вечера туда же, в холл первого этажа. И книжку свою приноси, а то мы еще не все сказки прочитали!
И она, махнув на прощание рукой, побежала по коридору, при этом забавно помахивая торчащими в разные стороны косичками.
Сергей вошел в палату, положил книгу на тумбочку и стал пристраивать палочку к спинке кровати. А когда снова взглянул на книгу, то увидел привычный карманный формат и большие золотые буквы на обложке: «Эта книга для тебя».
Незаметно пролетели две оставшиеся до окончания реабилитации недели. По вторникам и субботам приходили волонтеры фонда с длинным, но очень справедливым названием «Солнце светит всем одинаково» и развлекали больных детишек. Дочитали сказки, потом волшебная книга превратилась в учебник игры в шахматы и, так как Сергей оказался обладателем этого замечательного учебника, сама собой организовалась шахматная школа под его руководством. Дети постарше, кому уже не так интересно было общение с клоунами и чтение сказок, потянулись за шахматные доски, собранные по всей больнице у добрых медиков или больных, в количестве восьми штук. Пользуясь волшебной книгой как руководством, Сережа давал детям шахматные задачки, а они старались их решить. Двух дней в неделю оказалось мало и занятия по шахматам переросли в ежевечерние. Маша, приезжая в реабилитационный центр в очередной раз, не уставала хвалить Сергея, превратившего скучные больничные вечера в интересное и увлекательное времяпрепровождение. Для Сережи ее слова казались бальзамом, проливавшемся в самое сердце, и он смущенно улыбался.
Когда курс лечения закончился, и Сергей готовился к выписке, Маша забежала к нему в палату попрощаться, и протянула ему клочок бумаги, на котором был записан ее телефон… Сергей так обрадовался, что растерялся. А он то страдал последние несколько дней в горьком предчувствии неизбежного расставания, без всякой надежды на новую встречу, почти не спал последнюю ночь. И вот он держал в руках листок с длинным рядом аккуратно записанных синей шариковой ручкой цифр и потрясенно молчал.
– А ты мне свой телефон не напишешь? – спросила девушка, глядя с улыбкой на его растерянную и счастливую физиономию.
– А? Да… Конечно, напишу!
Почему-то все из рук падало, простой карандаш с обломанным стержнем, ручка, листок из записной книжки никак не вырывался, пальцы от волнения дрожали, а сердце в груди так торопливо стучало, что трудно было дышать. Наконец он смог написать свой номер телефона, с трудом вспомнив последовательность цифр, и с замирающем сердцем протянул Маше. Сегодня она была без клоунского грима, никаких веснушек на ее милом, немного курносом носике не было, а вместо смешных косичек длинные каштановые волосы мягкими локонами спадали на плечи, обрамляя нежный овал лица.
За две недели знакомства Сергей понял, что, Маша необыкновенная девушка, не только потому, что очень красивая, она была просто не такой, как все. Девчонки, с которыми он учился в колледже, напоминали стайку воробьев или синичек, шумно, суетливо и нестройно чирикающих о своих проблемах и проблемках, обсуждающих шмотки и чужих ухажеров, вздыхающих по красивым киноактерам или модным певцам, бесконечно смакующих новые сплетни. Маша была и умнее их, и глубже, душевнее. С ней хотелось говорить и говорить часами обо всем на свете. У нее всегда было свое мнение, которым она делилась деликатно, не навязывая, с интересом и уважением выслушивая мнение других. В ней была какая-то целостность, какой-то внутренний стержень, что вызывало в Сережке уважение и восторг. И вот теперь он трепетно сжимал в руке бумажку с номером ее телефона, а значит еще ничего не кончилось, значит была надежда, что расстаются они не навсегда. От этого хотелось жить, хотелось петь и бежать по коридору в припрыжку, откинув в сторону надоевшую палку.
* * *
Заканчивался апрель, весна набирала силу, прорываясь в мир с треском раскрывающихся почек, с гомоном птичьих стай, вернувшихся с юга, с веселым журчанием ручьев вдоль дорожек парка. Сергей ходил кругами по комнате и никак не мог решиться позвонить Маше без повода. Она же занята, думал он, оправдывая свое бездействие, у нее учеба в педагогическом, зачеты, лекции. Вдруг она будет недовольна его звонком? И как назло никаких официальных праздников, с которым можно было бы ее поздравить, в ближайшие дни не ожидалось. Он то брал телефонную трубку в руки, мучаясь сомнениями, то откладывал ее в сторону, так и не решаясь набрать заветный номер.
И тут Маша позвонила сама!
– Привет! Как дела?
Оказывается, все так просто! Просто поинтересоваться, как живет человек, как идут его дела, просто протянуть к нему через время и пространство тонкую, невидимую нить своего небезразличия, и дать почувствовать, что он не один в этом мире! И вот уже небо становится выше, пронизанное острыми солнечными лучами, вбирая в себя полет облаков и пронзительные птичьи крики, а мир становится ярче от покрывающихся зеленым пухом деревьев, от весенних, радостных нарядов людей и распускающихся крошечных глазков мать–и-мачехи, так похожих на рассыпанные по земле солнечные зайчики…
Оказалось, что им есть, о чем поговорить, что обоим интересно узнать, как протекает жизнь друг друга, какие события наполняют ее, какие проблемы возникают. Они болтали по телефону, а мама Сережи ходила мимо на цыпочках затаив дыхание, боясь спугнуть что-то, как она чувствовала своим материнским сердцем, очень важное, очень хрупкое и прекрасное.
Под конец разговора Сергей вдруг осмелел и пригласил девушку на прогулку в парк, благо погода была чудесная, просто подышать свежим воздухом. Сердце его не успело замереть в ожидании, как она согласилась.
Он готовился к первому свиданию как к решающему экзамену. И самым сложным вопросом был вопрос брать или не брать с собой палку? Оперированная нога уже практически не болела, а после курса реабилитации сустав сгибался и разгибался полностью, но вторая нога, словно обидевшись, что ею пренебрегли и выбор сделали в пользу другой, болела с удвоенной силой, ныла и ни на минуту не давала забыть о себе. Поэтому ходить с палочкой было хоть немного, но легче.
Сергей, выбрав в шкафу рубашку и свитер, отутюжив выходные брюки, достал волшебную книгу и сел в своей комнате на диван.
– Ну как я пойду с девушкой по парку, опираясь как старик на палку, и хромая? Что она обо мне подумает?
«Что у тебя болит нога и с палкой тебе ходить легче». Ответила книга.
– Это, наверное, очень глупо с моей стороны, но очень хочется, чтобы Маша смотрела на меня как на мужчину, а не на жалкого инвалида. Жалость унижает человека. Она сама так говорила. Я знаю, она меня неоднократно видела с этой дурацкой палкой, но то было в больнице! Я не хочу производить впечатление несчастного больного, понимаешь?
«Понимаю. Благоприятное впечатление можно произвести куда более простым способом!»
– Каким?
«Подари ей цветы. Хитрость такая: она будет смотреть на цветы, а не на твою палку».
– Что б я без тебя делал, книжка?! – обрадовался Серега доброму совету и бросился собираться на свидание.
Золотые буквы на обложке выгнулись дугой так, что казалось будто книга улыбается.
Причесав в пятый раз волосы перед зеркалом, в десятый раз застегнув и расстегнув внезапно ставшими жутко неловкими пальцами верхнюю пуговицу рубашки, Серега направился в коридор, бросив прощальный взгляд на книгу. Обложка призывала: «возьми меня с собой!»
– Ну, на свидании ты мне зачем? – с некоторым упреком спросил Сергей, но все-таки взял бумажный томик и сунул в левый карман куртки. Да и спокойнее ему было с этой книжкой, чувствовалась безмолвная поддержка верного друга.
Маша стояла у пока еще молчащего фонтана к нему спиной и он, немного замявшись, тихо произнес:
– Маша! – и протянул ей букет снежно-белых тюльпанов.
В первый момент девушка дружески улыбнулась, как старому знакомому, но взгляд ее упал на букет и что-то произошло с ее лицом: карие глаза округлились, губы чуть-чуть приоткрылись, выдохнув удивленное «О-о-о!», и она взглянула на него совсем другими глазами. Ему показалось, что взгляд этот проник в самую глубину его души. Что она там увидела? Бог знает, но ее глаза подернулись влагой, и она растерянно, и даже как-то испуганно захлопала ресницами.
– Спасибо. Не ожидала…Мои любимые цветы… – она уткнулась лицом в хрупкую нежность бутонов, и они медленно пошли по дорожкам парка.
– Люблю это время года, – сказал Сергей, – весной всегда хочется жить, несмотря ни на что.
– Да. Кажется, еще чуть-чуть и взорвется такой фонтан жизненной энергии, жажды жизни, что сметет с лица земли все старое и отжившее, и расцветет с невиданным размахом и щедростью!
– Да ты поэт, Маша! – улыбнулся Сергей, бросив на нее взгляд, полный нежности и восхищения.
Они долго гуляли по парковым аллеям и дорожкам среди молодых мамаш, неспешно толкающих впереди себя коляски с младенцами; среди жизнерадостных старичков, наконец осознавших, что все-таки пережили очередную зиму, и как птицы, счастливо чирикающих на скамейках; среди спортсменов-бегунов и велосипедистов, наконец-то вырвавшихся на свободу из тесных и душных спортзалов и фитнесс-центров.
– Давай сядем посидим, – предложила Маша, подходя к зеленой скамейке, – а то я немного устала.
Не ты устала, а я, но ты почувствовала это и нашла деликатный выход из положения так, чтобы не задеть мое самолюбие! Подумал Сережа и в душе его стало тепло и радостно. Они сели на скамейку и ему показалось, что здесь он уже когда-то был, именно здесь, кажется, на этой скамейке, он и обнаружил свою волшебную книгу. Памятное место!
Он посмотрел вокруг и снова удивился: по-прежнему светило солнце, покрывались робкой зеленью ветки деревьев, на газонах пробивалась свежая трава, но куда делись все мамаши с колясками, старички и велосипедисты? Парк был пуст…
– Маша, скажи, – наконец решился он задать мучивший его вопрос, – тебя не коробит то, что ты гуляешь по парку с хромым инвалидом?..
Удивленные карие глаза уставились на него.
– Ах, вот ты о чем!.. Сережа, болезнь – это испытание, которое может выпасть каждому. И дело не в болезни, а в том, как человек преодолевает это испытание. Кто-то будет ныть, жаловаться, выпрашивая, как нищий на паперти, крохи жалости и сочувствия у окружающих. А кто-то, как ты, собрав в кулак все свое мужество, сцепив зубы, будет молча бороться с болью, терпеть и бороться… И обязательно победит! И ты победишь свою болезнь, я это знаю, чувствую!
Лицо девушки раскраснелось и, казалось, светилось изнутри, а в голосе слышалась убежденность.
– Ты, Сережа, конечно, очень несовременный… Кто же в наше время дарит девушкам цветы? Это же вышло из моды, к сожалению… Но ты настоящий, понимаешь, настоящий!
Серега не понял, какой смысл вкладывала Маша в слово «настоящий», но теплая волна счастья, возникнув в глубине груди, там, где сердце, стала быстро растекаться по всему телу, делая его легким, растворяя боль в колене, уничтожая остатки страха и неуверенности в себе. Особенно тепло стало в левом боку, там, где в кармане лежала волшебная книга. Тепло быстро нарастало, переходя в настоящий жар. И вот уже жгло так, что казалось, в карман положили раскаленный кирпич. Серега быстро вынул книжку и положил на скамейку рядом с собой.
– Что это за книжка? – поинтересовалась Маша, заглядывая через его плечо.
– Да вот, не так давно нашел ее тут, на скамейке, бесхозную, взял почитать, теперь возвращаю.
– О чем книжка?
– О жизни.
– Интересная?
– Очень!
– А можно я ее тоже почитаю?
– Ну, не знаю… – замялся Сергей, – Захочет ли она, чтобы ты ее прочитала?
Девушка протянула руку и взяла книжку. На обложке не было золотых букв.
– Интегральные уравнения?.. – с растерянным удивлением прочла Маша. – Действительно, очень жизненная книга! – Она пожала плечами и протянула книгу Сергею, – Единственный предмет, который я никогда не любила в школе, была математика. А уж про алгебру и математический анализ и говорить не приходится!
Серега держал книгу в руках и чувствовал, как она быстро теряет свое тепло. Неведомая чудесная энергия уходила, пряталась от него, теряла с ним связь. Горло слегка сдавило от предчувствия неизбежного расставания. Он провел по обложке ладонью, погладил растрепавшийся от частого чтения переплет и бережно раскрыл книгу на середине. Среди бессмысленного нагромождения букв проступили слова. Книга с ним прощалась:
«Мир полон хороших, добрых, чутких, отзывчивых людей! Распахни перед ними двери своего сердца, и будь счастлив!»
Спасибо тебе, добрая книга! Подумал Сергей про себя и положил книжку на выкрашенные зеленой краской доски скамейки. Может кому еще пригодишься? А вслух сказал:
– Знаешь, Маша, о чем я мечтаю больше всего на свете?
– О чем?
– Научиться кататься на велосипеде! С самого детства мечтаю…
– Научишься, обязательно научишься! – засмеялась девушка, беря его под руку и увлекая со скамейки дальше по дорожке парка. – Это совсем не сложно.
– Даже если очень сложно, я все равно научусь! Через год, когда восстановлюсь после второй операции, обязательно научусь, – и в голосе его не было ни одной, даже самой слабой нотки сомнения.
– Значит, через год будем вместе кататься на великах вот по этим самым дорожкам парка, – подтвердила Маша.
Они не заметили, уходя, как легким, неизвестно откуда взявшемся порывом ветра, раскрыло страницы книги, и они зашевелились, замахали вслед уходящей паре. А к скамейке подошла и устало опустилась на зеленые доски странная девушка: всем своим обликом она напоминала тускло тлеющую спичку, которая и не гаснет, и не разгорается ярким, светлым пламенем.
Девушка подняла забытую кем-то книжку и закрутила длинной худой шеей по сторонам в поисках рассеянного хозяина. По дорожке шли, удаляясь от скамейки, молодые люди, парень хромал и опирался на палку, а девушка то и дело подносила к лицу букет роскошных белых тюльпанов, вдыхая их тонкий аромат.
– Подождите! – пискнула девица невразумительно и поднялась было со скамейки, чтобы догнать парочку, но взгляд ее упал на обложку, и тусклые, бледно-голубые глаза стали расширяться, белесые брови полезли на лоб, поднимаясь над стеклами некрасивых, давно вышедших из моды, очков.
Крупные, выпуклые золотые буквы на потрепанной обложке книги убеждали: «Эта книга для тебя!» А внизу четкими черными буквами призывно и убедительно шла надпись помельче: «Открой меня!» И руки девицы сами собой раскрыли странный бумажный томик…
Максим ФЕДОСОВ
Родился в 1970 г. Окончил литературные курсы при Литературном институте им. М.Горького (Мастерская А.В.Воронцова). В 90-х занимался графическим дизайном в одном из первых российских рекламных агентств «Солидарность Паблишер», с 1996 по 2006 год работал в сфере маркетинга и рекламы. В 2008 году основал рекламное агентство «Новое Слово», которое возглавляет до сих пор.
Писать рассказы начал в 44 года. В 2016 году вышла книга «X» («Десять»), в 2018 – книга рассказов «Два билета на край света», которая была удостоена диплома областного писательского конкурса им. М.М.Пришвина в номинации «Проза» (2018). Рассказы печатались в альманахах «Полдень», «Ангарские ворота», «Новое Слово».
Сайт автора: maximfedosov.ru
Родился в 1970 г. Окончил литературные курсы при Литературном институте им. М.Горького (Мастерская А.В.Воронцова). В 90-х занимался графическим дизайном в одном из первых российских рекламных агентств «Солидарность Паблишер», с 1996 по 2006 год работал в сфере маркетинга и рекламы. В 2008 году основал рекламное агентство «Новое Слово», которое возглавляет до сих пор.
Писать рассказы начал в 44 года. В 2016 году вышла книга «X» («Десять»), в 2018 – книга рассказов «Два билета на край света», которая была удостоена диплома областного писательского конкурса им. М.М.Пришвина в номинации «Проза» (2018). Рассказы печатались в альманахах «Полдень», «Ангарские ворота», «Новое Слово».
Сайт автора: maximfedosov.ru
ПОСЛЕДНИЙ ЧИТАТЕЛЬ
«Остановка Цветной бульвар, следующая… »
Сонный Вадим Зинчук с трудом разлепил глаза, поднялся с места и медленно выплыл из вагона метро – казалось прямо на улицу, – и тут же влился в толпу, которая тягучим липким вареньем текла в сторону цирка. Утро девятого января было солнечным, снежным и морозным, но ни одно лицо в этой толпе не выражало радости и счастья, скорее – наоборот: длинные январские праздничные дни закончились и пришла пора работать. Снова. Работать.
Эта медленная и бессмысленная толпа состояла из подобных Вадиму людей – каждому хотелось в этот день только одного: медленно и сонно, прижавшись к друг другу, двигаться куда-то, желательно так долго, чтобы потом, в конце дня повернуть обратно. Откуда-то изнутри эту массу разрывал нудный репродуктор, похожий на квакающую кастрюлю. Голос щелкал, хрипел, словно стрелял словами:
– Читайте книгу лауреата премии Евгения Солнцева «В сумраке»! Страшная тайна опутала… всех обитателей города… Читайте Солнцева, лауреата премии «Самый темный писатель года»!
Голос снова защелкал и затих. Закинув матюгальник за спину, долговязый мужчина в клетчатом пальто неожиданно развернулся, поправил замызганную рекламную вывеску, что болталась на его тонких угловатых плечах, хлюпнул носом, и двинулся прямо на Вадима, словно не замечая его. Одет долговязый был совсем не по сезону, а скорее всего в то, что единственно составляло скудный гардероб в его еще более скудной жизни. Нечёсаные, местами седые виски выдавали возраст, а кашель и непроходящий насморк – скорее выдавали профессию «уличного зазывалы».
Вадим замедлил ход, смерил глазами долговязого, затем смерил его рекламную вывеску и его глаза неожиданно «споткнулись» о серый шрифт на темном фоне. Надпись была расположена так, что прочитать ее было практически невозможно, тем более издали.
– Да, с такой вывеской – никто не купит… – негромко буркнул он, так, чтобы долговязый услышал. – Обложку книги нужно показывать крупно, а не фамилию автора!
– Где? – Долговязый вытянул шею и посмотрел вниз, на вывеску, которая болталась на его плечах.
– Вот тут. Смотрите – шрифт серый, на темном фоне – ничего не читается, а обложка книги – самое главное.
– Много ты понимаешь, умник!
– Да мне-то что, ваши проблемы…
– Подожди, а ты – это… умеешь, что ли, делать афиши такие? Пошли! – долговязый взял Вадима за руку и потянул в сторону.
– Куда? – Зинчук несмело попытался сопротивляться.
– Пошли, пошли!
Они свернули с тротуара куда-то вглубь переулка, и только здесь долговязый повернулся лицом к Вадиму и негромко произнес:
– Ты кто?
– Вадим.
– Не, в смысле, кем работаешь?
– Дизайнером.
– Вот таких, как ты, я как раз и ищу! Во! Я этих идиотов от издательства уже давно бы выгнал… какие они делают вывески, такие у них и продажи, никакой голос не поможет, – он отвернулся и захрипел чуть ниже. – Да и голоса уже не осталось… Ты это… учился серьезно этому?
– Конечно, институт культуры.
– Э-э-э… культура, это не про то. Культура – это та-а-ам! – Он показал рукой куда-то в сторону центра города. Тут нужно учиться у мастеров, как в старину…
– Ну, преподаватель…
– Подожди. Я тебе вот телефончик черкну. Мне нужно будет сделать афишку… Подожди…
Долговязый долго возился с шарфом, пытаясь залезть в собственные карманы пальто. Наконец он достал ручку, подышал на нее и нацарапал на бумажке какие-то цифры.
– На, позвони завтра. Нужна будет афиша. А хотя… подожди. Я тебе книги сначала покажу. Пойдем.
Вадим глянул на часы, до начала работы оставалось еще минут пятнадцать, а довольно загадочный долговязый зазывала обещал как минимум пятнадцать минут веселого трэша.
– Чо ни пойти? А пойдем! – махнул рукой Вадим.
Шли минут пять. Долговязый петлял в переулках, словно глубоководная рыба в рифах, будто запутывая путь обратно, но Вадим уверенно держался в маршрутах. Наконец хлопнула дверь подъезда, и они очутились в темном подвале какого-то старого высотного дома.
– Заходи!
Дверь открылась, и показался длинный коридор.
– Это… вы… куда меня привели?
– Да не ссы, куда я тебя приведу-то… дизайнер. Увидишь! Это склад нашего издательства. Там конечно, есть ещё кое-что…
Долговязый включил лампочку. Помещение было большое и полутемное. Огромные полки резали пространства вертикально и поперек, и на каждой полке лежали коробки, пачки книг, отдельные тома и еще выше, на самых верхних, какая-то россыпь книг. Это был книжный рай.
– Чума… Это сколько? И все нужно продать? – усмехнулся Вадим.
– Да, это все непроданные распродажи. Или распродажные непродажи. Это мой облачный сервис, так сказать. Когда вот такие уроды, – он снова ткнул в свою рекламную вывеску, – делают рекламу, другие – обложку, третьи пишут всякую… хрень, простите, – получается вот это! Сотни тысяч гибнущих книг, тонны бумаги, миллионы деревьев, а! – он обиженно махнул рукой и стал снимать свою вывеску, выворачивая неестественно голову. – Садись!
В углу подвала, на небольшой тумбочке проявился из тени небольшой термосок. Вадим стал отказываться, но долговязый успокоил:
– Это чай! А ты думал, я тебя коньяком, что ли, буду угощать? Герой-дизайнер! Давай! – он достал откуда-то два пластмассовых стаканчика. – Между прочим, зовут меня Вениамин Игнатьевич Крамской. И это не псевдоним, как называют себя многие горе-писатели! Прячутся от людей за чужими фамилиями, понимаешь!
– Так вы писатель?
Долговязый Вениамин Игнатьевич поперхнулся.
– Какой писатель? Ты что? Разве я похож на писателя?
– Очень даже похожи... Похож… Они все такие странные…
– Нет, я не писатель! Я – Читатель! – Вениамин Игнатьевич поднял голову и выпрямился на стуле, как будто гордился этим. – Запомни, ты сегодня пил чай в подвале издательства «ЖКТ» с самим Крамским!
– А «ЖКТ» – это издательство?
– Ну не желудочно-кишечный тракт, это понятно. И не путай с ЖКХ! Наши лучшие книги – детективы, вот Палыча, например, возьми…. Это Иван Палыч Девочкин – лучший автор детективов на сегодня. Читал?
Вадим покрутил головой.
– Ну, а Анисову хоть читал? «Убийца в халате»? Нет? А этого… вот этого – Перцова? Хотя, чего я спрашиваю, видно же, что ты не читающий совсем. Знаешь, что? Я тебе так скажу… я сам такую хреноту не читаю, просто приходится просматривать по диагонали, чтобы хоть о чем-то рассказывать. Я вообще ЭТО не читаю. Знаешь Фумико Хаяси?
– Нет.
– А Савако Ариёси?
– Нет.
– Ну, подожди, хоть Кобо Абэ читал?
– «Человек-ящик» что ли?
– Ну да….
– Читал. Давно правда.
– М-м-м, Вадик?! А ты… это… молоток! Я не ожидал. Ну тогда продолжим… – Он помолчал, словно вспоминая. – Ну тогда ты… должен был наверняка прочитать и Галича, Оруэла, Джойса, Кафку, Хармса, Агутагаву. Кстати, как тебе Хармс?
– Ничего. Жестковат местами.
Вениамин Игнатьевич слегка вздрогнул и вытянул голову.
– А скажи: вот ведь круто сейчас, в эпоху расцвета тотального когнитивного диссонанса читать вот такую чушь, ведь скажи?
– Не знаю.
Долговязый Вениамин хитро заулыбался, медленно почесал бороду:
– Я думаю сейчас по-другому уже нельзя. Времена не те.
– Это почему?
– А уже все написано, сказано, а… – Он махнул рукой куда-то опять в сторону. – Эпоха антилитературы, попирание устоев, переворот сознания, на арену выходит чушь, бред. Постмодернизм фиговый, одним словом… Что в литературе, что в музыке… Три ноты ляпнут – и полные залы, афиши, Ла скала, зал Чайковского… – Он промычал еще что-то несвязное, одновременно со словами полез рукой в рот, что-то выковыривая из зубов. Было ощущение, что именно так он медленно и нервно выковыривал из себя свои замысловатые ответы.
Наконец он встал, зашлепал к ближайшей полке, заваленной книгами.
– Вот, полюбуйся! Тут у нас всё! Лучшая и ещё местами живая литература! – Вениамин вдруг округлил глаза, выставив грудь вперед. – Вот она, – он тыкал рукой в полки, – вот тут у нас «великие тайны» по триста рублей, а это литературные памятники по четыреста пятьдесят. А это мемуары, рефлексия уставших писателей, по «триста пятьдесят». Это вот – приключения, мать их, никто не берет уже. А вот – Рогов, вкусовщина, скажу тебе, пошлейшая. До беллетристики – как до Луны. А тоже мне, лауреат премий. Тут мистика, тут эзотерика с православием, это еще ничего…. А тут, с краю, поэзия. Ну, известные поэты… э…э, вот этот из школьной программы, эта… а кто её помнит? Поэзия вообще не идет. Не рифмуется она с нашей экономической моделью развития.
– Как это? – Вадим отхлебнул из стакана.
– А так! У нас модель какая – добудь деньги, любой ценой, купи-продай! А на доходы получи удовольствие. Так все и живут! Так нас учат… Теперь… Э…э… Теперь информация потребляется. Заметь, какое точное значение спрятано в этом слове. По-тре-бля-ется…. – растягивая слова протянул Вениамин. – А раньше просто читали, отправлялись вместе с автором в путешествие… по страницам книг… помнишь? А! – он махнул рукой, – где тебе помнить? А поэзия… Поэзию читали на стадионах, по-о-олных стадионах, можешь себе представить? Книга… книга была вдохновением для жизни, а теперь стала просто средством передачи информации. А ведь я… я до сих пор с карандашиком читаю! Выделяю местами, записываю в дневник. Раньше такие продавали даже… «Дневник читателя» назывался. Ну а сейчас… Сейчас – гаджеты… Гаджеты захватили всё! Ведь в туалет с ними ходят! Посмотри, как в метро едут – все уткнулись рылами в свои устройства! Эх… а ты говоришь, культура! Русская культура – это то, что осталось далеко позади. А сейчас «культура» – это кисель, который выливается из телеящика. Ты, кстати, телевизор-то не смотришь?
– Нет.
– И правильно!
Вениамин Игнатьевич открыл сумку, достал завернутый в фольгу кулек, медленно развернул и извлек два мятых бутерброда с сыром.
– Ешь. Это настоящий сыр. Домашний.
– Да спасибо, я только позавтракал дома.
– Ешь, ешь, до обеда еще далеко. Кстати, а знаешь, нашего брата – уличного зазывалу – между собой называют «бутербродом». Мы же ходим с вывесками на груди и на спине – и он залился хриплым смехом вперемежку с кашлем. – Представляешь, я – Бутерброд! Прямо как у Абэ!
Насмеявшись своим огромным щетинистым ртом и немного отдышавшись, он замолчал. Но через минуту продолжил:
– Телевизор – вообще помои. Все вываливают туда – и беды свои, и горести и радости и потом вместе сидят, и разбирают, кто кого… как и зачем. Тьфу! – Вениамин отпил из стаканчика, пригладил свою нечесаную бороду и продолжил. – Ведь до чего дошли, посмотри: «Вторая книга бесплатно». Представь себе, они ее продают, как ненужную вещь, как бонус. Скоро килограммами будут книги продавать, на вес! Помнишь, как у Оруэлла, книга это… где-то между повидлом и шнурками для ботинок!
Он встал, стряхнул с себя крошки, и несколько минут бродил вдоль полок, скрестив руки на груди. В этот момент, среди этих книжных «гор» он казался Вадиму директором департамента культуры небольшого города. Никак не меньше.
– Ведь никто больше не рыдает над книгами! – всплеснул он руками. – А знаешь, почему? – и сам себе как будто рычал в ответ. –Р-р-р-развелось нынче писателей, все стали писать, мать их! Пора читателя вносить в Красную книгу! Нет больше читателя! – он кричал в густую темноту длинного книжного подвала. – Я последний читатель! Кстати, один тут… пару дней назад купил у меня сборник «Сто смертных грехов» и расплатился карточкой «Совесть», представляешь?
– Представляю… – Вадим приподнял бутерброд с сыром и закивал головой. – Густо, густо…
– Что «густо»? Да я масла совсем чуток намазал, – закивал Вениамин Игнатьевич, словно оправдываясь за свои бутерброды.
– Я говорю: краски густо кладете. Сгущаете краски… Картина мира совсем не такая, как вы, уважаемый Ви… Ве… рисуете. – Вадим говорил медленно, наверное, потому что было девятое января и весь этот пустой, бессмысленный рабочий день был впереди. – Начнем с того, что картина мира – это картинка, которую каждый рисует в своей голове. И чтобы картинка мира была более-менее похожа в головах, людям эту картинку дают в виде изображения. Можно не смотреть телевизор, но сегодня куда больше видеоконтента заходит через тот же «ютуб» и прочие видеохостинги. Картинка мира довольно четкая, хотя я с ней лично не согласен.
Вениамин Игнатьевич сидел, полуоткрыв рот и слушал. Со стороны было непонятно, согласен он с Вадимом или категорически не согласен.
– Так вот, уважаемый…Вени… амин. Вопрос только в том, что и «слово» и «картинка» – всего лишь часть мировосприятия. У каждого из нас свой язык, который ему ближе. Новое поколение читать практически разучилось, потому что… – он посмотрел вниз, словно подыскивая слова, – ну потому что многобукав! Поэтому все довольно четко: есть картинка, есть контент. Нет картинки – нет контента. От-так!
– А я посмотрю, ты довольно продвинутый… этот… дизайнер. Рисуешь, значит, эти картинки мира?
– Ну почему же картинки мира? Так, упаковку для печенья, для памперсов и прочей, как вы сказали, фигни. Работаем. – Вадик доел бутерброд, отряхнул руки и допил чай из стаканчика. – Ну, что, афишу будем рисовать? А то мне на работу пора…
– Будем, будем. Только я… Не согласен я с тобой, молодой человек. Картинка мира должна быть у каждого своя и нарисовать он эту картинку каждый должен сам. Силой своего воображения. Иначе…
– Да ладно, своего! У некоторых не то, что воображения, и двух извилин нету, чтобы что-то сложить в голове. Таким только картинку и надо, чтобы не мучиться извечно русскими вопросами, типа «Что делать» и «Кто виноват?»
– О! Разве это вопросы? Я уже давно дал на них ответы!
– Не может быть? – съязвил Вадим. – И?
– Все очень просто! «Ничего» и «никто»!
– Во! Красава! Прямо в точку! Так и напиши`те в своей книге!
Вениамин Игнатьевич откинулся на стуле и как-то сник. Его библиофильский и книготорговый запал куда-то быстро улетучивался, он понимал, что между ним и Вадимом пролегает огромная пустыня непонимания, и преодолеть этот длинный путь он будет не в силах. Он скорее предпочтет остаться в своем немытом оазисе, чем отправиться в дальний путь за неведомой истиной. Вадим эту перемену в настроении Крамского заметил и как мог пытался его успокоить:
– Ну вы ведь умный человек, вам зачем.. все это?
– Что это?
– Ну, вот эти книги, этот «бутерброд», эти продажи?
– Ну, а как-то зарабатывать на жизнь я должен? Или ты предпочел бы жить на одну нищенскую пенсию?
– Нет, конечно. Лучше на нищенскую пенсию и нищенскую зарплату вместе. Все-таки ноль целых, две десятых…
– А я не о том печалюсь. Все-таки, ты, Вадик, не прав. Картинка мира – это всего лишь чья-то картинка, переданная другим в виде изображения. А я бы описал словами эту картинку так, чтобы каждый увидел в ней свое! Понимаешь, свое!
– Мы с вами говорим на разных языках и никогда не придем к истине. Она также далека от нас, как скульптуры на станции метро «Проспект революции» от вкуса этого дешевого чая!
– Ну почему? Если в исследовании есть противоречие, нужно просто увеличить охват аудитории исследования! Давай спросим, вот прямо выйдем на улицу и спросим первого встречного, какую сторону он примет – мою или твою?
– Ха! Да не вопрос! Только, боюсь, вам, книжным червякам, придется осознать, что вы засиделись в своих книготорговых подвалах, тем временем, когда ютуб завоевывает миллиарды пустых голов!
– А давай! Только я еще пару пачек заберу! – Вениамин Игнатьевич, быстро поднявшись, нацепил свой бутербродный щит, застегнул видавшую виды сумку и был готов выскочить из подвала с двумя связками книг, пока Вадим еще не спеша застегивал куртку. – Пошли!
Полутемный подвал остался позади, Вениамин долго возился с замком в двери, когда на лестнице подъезда (он оказался вполне жилым) послышались шаги. Причем это были не шаги в обычном понимании, – казалось, что так шумит в апреле шумная капель с крыши: быстро-быстро кто-то сверху перебирал тонкими шпильками, спускаясь подряд несколько пролетов.
– Тс! – шепнул Вадиму Крамской. – Не спугни. Видать, дама!
– Ёоу! Тем более, явно молодая, так лететь-то. Легкая походка, красивый взгляд, яркая внешность… – закрыв глаза, представлял себе Вадим то небесное создание, которое спускалось к ним с верхних этажей. «Небесное создание» оказалось совсем юной девушкой со скрипичным футляром в руках. Поначалу её немного напрягли двое странных (один – явно немолодой) мужчин в углу подъезда. Один (тот, который явно немолодой) держал в руках две связки книг, а второй, (который моложе), широко улыбался, ожидая явный перевес в интеллектуальном споре об истине.
Девушка со скрипкой звалась Наташей и торопилась в консерваторию на занятия. Вся эта ситуация в подъезде была ей немного неприятна, но успокаивало её то, что дверь в подъезд была настежь открыта, а за дверью, в машине, её ждал отец.
– Уважаемая леди! Спешу вас уверить, что мы хотим задать лишь только один вопрос. Всего лишь вопрос. Мы уже два часа обсуждаем и не можем прийти к определенному мнению. Если позволите, я кратко изложу…
С первых слов о сути спора Наташа поняла, что это не простой вопрос, сколько определенный осознанный ею выбор, можно так сказать – выбор судьбы. И дослушав до конца, она взяла паузу, насколько могла длинную. Секунд на пять.
– Я не знаю, о чем вы два часа спорили, но вы оба не правы!
– Вау, леди делает успехи! Ну, а вам как кажется?
– Миром управляет только музыка. И лишь только музыка способна передать все человеческие чувства, которые...
– Все, пошли…Вадик! Тут нас не поняли. – Вениамин Игнатьевич переложил связку книг в другую руку, и поморщился.
Вадим послушно последовал за ним, украдкой оглядываясь на застывшую на лестнице Наташу с открытым ртом. Дверь подъезда манила светлым пятном, чистым морозным воздухом и кривой надписью «Выход» наверху. Выйдя на улицу, и поймав на себе солнечные январские лучи, спорщики в первую очередь закрыли глаза от яркого света, а остановившись и открыв их – одновременно улыбнулись. На лавочке у подъезда сидела молодая пара. Их губы были заняты страстным поцелуем.
Первым вышел из оцепенения Вадим:
– Нет, все-таки… что-то есть в этом первом рабочем дне нового года, что-то свежее и страстное. Что-то такое важное и главное, что…
Молодые люди прекратили целоваться. Их лица выражали столько радости и счастья, сколько и недоумения – вопросительный Вадим и удивленный Вениамин Игнатьевич с пачками книг стояли перед ними и изо всех сил старались не рассмеяться.
Крамской первым нашелся, чем ответить на их вопросительный взгляд:
– Ничего, ничего… Продолжайте! Мы вам… вопросов задавать не будем. Двинули, Вадик!
– А двинули!
«Остановка Цветной бульвар, следующая… »
Сонный Вадим Зинчук с трудом разлепил глаза, поднялся с места и медленно выплыл из вагона метро – казалось прямо на улицу, – и тут же влился в толпу, которая тягучим липким вареньем текла в сторону цирка. Утро девятого января было солнечным, снежным и морозным, но ни одно лицо в этой толпе не выражало радости и счастья, скорее – наоборот: длинные январские праздничные дни закончились и пришла пора работать. Снова. Работать.
Эта медленная и бессмысленная толпа состояла из подобных Вадиму людей – каждому хотелось в этот день только одного: медленно и сонно, прижавшись к друг другу, двигаться куда-то, желательно так долго, чтобы потом, в конце дня повернуть обратно. Откуда-то изнутри эту массу разрывал нудный репродуктор, похожий на квакающую кастрюлю. Голос щелкал, хрипел, словно стрелял словами:
– Читайте книгу лауреата премии Евгения Солнцева «В сумраке»! Страшная тайна опутала… всех обитателей города… Читайте Солнцева, лауреата премии «Самый темный писатель года»!
Голос снова защелкал и затих. Закинув матюгальник за спину, долговязый мужчина в клетчатом пальто неожиданно развернулся, поправил замызганную рекламную вывеску, что болталась на его тонких угловатых плечах, хлюпнул носом, и двинулся прямо на Вадима, словно не замечая его. Одет долговязый был совсем не по сезону, а скорее всего в то, что единственно составляло скудный гардероб в его еще более скудной жизни. Нечёсаные, местами седые виски выдавали возраст, а кашель и непроходящий насморк – скорее выдавали профессию «уличного зазывалы».
Вадим замедлил ход, смерил глазами долговязого, затем смерил его рекламную вывеску и его глаза неожиданно «споткнулись» о серый шрифт на темном фоне. Надпись была расположена так, что прочитать ее было практически невозможно, тем более издали.
– Да, с такой вывеской – никто не купит… – негромко буркнул он, так, чтобы долговязый услышал. – Обложку книги нужно показывать крупно, а не фамилию автора!
– Где? – Долговязый вытянул шею и посмотрел вниз, на вывеску, которая болталась на его плечах.
– Вот тут. Смотрите – шрифт серый, на темном фоне – ничего не читается, а обложка книги – самое главное.
– Много ты понимаешь, умник!
– Да мне-то что, ваши проблемы…
– Подожди, а ты – это… умеешь, что ли, делать афиши такие? Пошли! – долговязый взял Вадима за руку и потянул в сторону.
– Куда? – Зинчук несмело попытался сопротивляться.
– Пошли, пошли!
Они свернули с тротуара куда-то вглубь переулка, и только здесь долговязый повернулся лицом к Вадиму и негромко произнес:
– Ты кто?
– Вадим.
– Не, в смысле, кем работаешь?
– Дизайнером.
– Вот таких, как ты, я как раз и ищу! Во! Я этих идиотов от издательства уже давно бы выгнал… какие они делают вывески, такие у них и продажи, никакой голос не поможет, – он отвернулся и захрипел чуть ниже. – Да и голоса уже не осталось… Ты это… учился серьезно этому?
– Конечно, институт культуры.
– Э-э-э… культура, это не про то. Культура – это та-а-ам! – Он показал рукой куда-то в сторону центра города. Тут нужно учиться у мастеров, как в старину…
– Ну, преподаватель…
– Подожди. Я тебе вот телефончик черкну. Мне нужно будет сделать афишку… Подожди…
Долговязый долго возился с шарфом, пытаясь залезть в собственные карманы пальто. Наконец он достал ручку, подышал на нее и нацарапал на бумажке какие-то цифры.
– На, позвони завтра. Нужна будет афиша. А хотя… подожди. Я тебе книги сначала покажу. Пойдем.
Вадим глянул на часы, до начала работы оставалось еще минут пятнадцать, а довольно загадочный долговязый зазывала обещал как минимум пятнадцать минут веселого трэша.
– Чо ни пойти? А пойдем! – махнул рукой Вадим.
Шли минут пять. Долговязый петлял в переулках, словно глубоководная рыба в рифах, будто запутывая путь обратно, но Вадим уверенно держался в маршрутах. Наконец хлопнула дверь подъезда, и они очутились в темном подвале какого-то старого высотного дома.
– Заходи!
Дверь открылась, и показался длинный коридор.
– Это… вы… куда меня привели?
– Да не ссы, куда я тебя приведу-то… дизайнер. Увидишь! Это склад нашего издательства. Там конечно, есть ещё кое-что…
Долговязый включил лампочку. Помещение было большое и полутемное. Огромные полки резали пространства вертикально и поперек, и на каждой полке лежали коробки, пачки книг, отдельные тома и еще выше, на самых верхних, какая-то россыпь книг. Это был книжный рай.
– Чума… Это сколько? И все нужно продать? – усмехнулся Вадим.
– Да, это все непроданные распродажи. Или распродажные непродажи. Это мой облачный сервис, так сказать. Когда вот такие уроды, – он снова ткнул в свою рекламную вывеску, – делают рекламу, другие – обложку, третьи пишут всякую… хрень, простите, – получается вот это! Сотни тысяч гибнущих книг, тонны бумаги, миллионы деревьев, а! – он обиженно махнул рукой и стал снимать свою вывеску, выворачивая неестественно голову. – Садись!
В углу подвала, на небольшой тумбочке проявился из тени небольшой термосок. Вадим стал отказываться, но долговязый успокоил:
– Это чай! А ты думал, я тебя коньяком, что ли, буду угощать? Герой-дизайнер! Давай! – он достал откуда-то два пластмассовых стаканчика. – Между прочим, зовут меня Вениамин Игнатьевич Крамской. И это не псевдоним, как называют себя многие горе-писатели! Прячутся от людей за чужими фамилиями, понимаешь!
– Так вы писатель?
Долговязый Вениамин Игнатьевич поперхнулся.
– Какой писатель? Ты что? Разве я похож на писателя?
– Очень даже похожи... Похож… Они все такие странные…
– Нет, я не писатель! Я – Читатель! – Вениамин Игнатьевич поднял голову и выпрямился на стуле, как будто гордился этим. – Запомни, ты сегодня пил чай в подвале издательства «ЖКТ» с самим Крамским!
– А «ЖКТ» – это издательство?
– Ну не желудочно-кишечный тракт, это понятно. И не путай с ЖКХ! Наши лучшие книги – детективы, вот Палыча, например, возьми…. Это Иван Палыч Девочкин – лучший автор детективов на сегодня. Читал?
Вадим покрутил головой.
– Ну, а Анисову хоть читал? «Убийца в халате»? Нет? А этого… вот этого – Перцова? Хотя, чего я спрашиваю, видно же, что ты не читающий совсем. Знаешь, что? Я тебе так скажу… я сам такую хреноту не читаю, просто приходится просматривать по диагонали, чтобы хоть о чем-то рассказывать. Я вообще ЭТО не читаю. Знаешь Фумико Хаяси?
– Нет.
– А Савако Ариёси?
– Нет.
– Ну, подожди, хоть Кобо Абэ читал?
– «Человек-ящик» что ли?
– Ну да….
– Читал. Давно правда.
– М-м-м, Вадик?! А ты… это… молоток! Я не ожидал. Ну тогда продолжим… – Он помолчал, словно вспоминая. – Ну тогда ты… должен был наверняка прочитать и Галича, Оруэла, Джойса, Кафку, Хармса, Агутагаву. Кстати, как тебе Хармс?
– Ничего. Жестковат местами.
Вениамин Игнатьевич слегка вздрогнул и вытянул голову.
– А скажи: вот ведь круто сейчас, в эпоху расцвета тотального когнитивного диссонанса читать вот такую чушь, ведь скажи?
– Не знаю.
Долговязый Вениамин хитро заулыбался, медленно почесал бороду:
– Я думаю сейчас по-другому уже нельзя. Времена не те.
– Это почему?
– А уже все написано, сказано, а… – Он махнул рукой куда-то опять в сторону. – Эпоха антилитературы, попирание устоев, переворот сознания, на арену выходит чушь, бред. Постмодернизм фиговый, одним словом… Что в литературе, что в музыке… Три ноты ляпнут – и полные залы, афиши, Ла скала, зал Чайковского… – Он промычал еще что-то несвязное, одновременно со словами полез рукой в рот, что-то выковыривая из зубов. Было ощущение, что именно так он медленно и нервно выковыривал из себя свои замысловатые ответы.
Наконец он встал, зашлепал к ближайшей полке, заваленной книгами.
– Вот, полюбуйся! Тут у нас всё! Лучшая и ещё местами живая литература! – Вениамин вдруг округлил глаза, выставив грудь вперед. – Вот она, – он тыкал рукой в полки, – вот тут у нас «великие тайны» по триста рублей, а это литературные памятники по четыреста пятьдесят. А это мемуары, рефлексия уставших писателей, по «триста пятьдесят». Это вот – приключения, мать их, никто не берет уже. А вот – Рогов, вкусовщина, скажу тебе, пошлейшая. До беллетристики – как до Луны. А тоже мне, лауреат премий. Тут мистика, тут эзотерика с православием, это еще ничего…. А тут, с краю, поэзия. Ну, известные поэты… э…э, вот этот из школьной программы, эта… а кто её помнит? Поэзия вообще не идет. Не рифмуется она с нашей экономической моделью развития.
– Как это? – Вадим отхлебнул из стакана.
– А так! У нас модель какая – добудь деньги, любой ценой, купи-продай! А на доходы получи удовольствие. Так все и живут! Так нас учат… Теперь… Э…э… Теперь информация потребляется. Заметь, какое точное значение спрятано в этом слове. По-тре-бля-ется…. – растягивая слова протянул Вениамин. – А раньше просто читали, отправлялись вместе с автором в путешествие… по страницам книг… помнишь? А! – он махнул рукой, – где тебе помнить? А поэзия… Поэзию читали на стадионах, по-о-олных стадионах, можешь себе представить? Книга… книга была вдохновением для жизни, а теперь стала просто средством передачи информации. А ведь я… я до сих пор с карандашиком читаю! Выделяю местами, записываю в дневник. Раньше такие продавали даже… «Дневник читателя» назывался. Ну а сейчас… Сейчас – гаджеты… Гаджеты захватили всё! Ведь в туалет с ними ходят! Посмотри, как в метро едут – все уткнулись рылами в свои устройства! Эх… а ты говоришь, культура! Русская культура – это то, что осталось далеко позади. А сейчас «культура» – это кисель, который выливается из телеящика. Ты, кстати, телевизор-то не смотришь?
– Нет.
– И правильно!
Вениамин Игнатьевич открыл сумку, достал завернутый в фольгу кулек, медленно развернул и извлек два мятых бутерброда с сыром.
– Ешь. Это настоящий сыр. Домашний.
– Да спасибо, я только позавтракал дома.
– Ешь, ешь, до обеда еще далеко. Кстати, а знаешь, нашего брата – уличного зазывалу – между собой называют «бутербродом». Мы же ходим с вывесками на груди и на спине – и он залился хриплым смехом вперемежку с кашлем. – Представляешь, я – Бутерброд! Прямо как у Абэ!
Насмеявшись своим огромным щетинистым ртом и немного отдышавшись, он замолчал. Но через минуту продолжил:
– Телевизор – вообще помои. Все вываливают туда – и беды свои, и горести и радости и потом вместе сидят, и разбирают, кто кого… как и зачем. Тьфу! – Вениамин отпил из стаканчика, пригладил свою нечесаную бороду и продолжил. – Ведь до чего дошли, посмотри: «Вторая книга бесплатно». Представь себе, они ее продают, как ненужную вещь, как бонус. Скоро килограммами будут книги продавать, на вес! Помнишь, как у Оруэлла, книга это… где-то между повидлом и шнурками для ботинок!
Он встал, стряхнул с себя крошки, и несколько минут бродил вдоль полок, скрестив руки на груди. В этот момент, среди этих книжных «гор» он казался Вадиму директором департамента культуры небольшого города. Никак не меньше.
– Ведь никто больше не рыдает над книгами! – всплеснул он руками. – А знаешь, почему? – и сам себе как будто рычал в ответ. –Р-р-р-развелось нынче писателей, все стали писать, мать их! Пора читателя вносить в Красную книгу! Нет больше читателя! – он кричал в густую темноту длинного книжного подвала. – Я последний читатель! Кстати, один тут… пару дней назад купил у меня сборник «Сто смертных грехов» и расплатился карточкой «Совесть», представляешь?
– Представляю… – Вадим приподнял бутерброд с сыром и закивал головой. – Густо, густо…
– Что «густо»? Да я масла совсем чуток намазал, – закивал Вениамин Игнатьевич, словно оправдываясь за свои бутерброды.
– Я говорю: краски густо кладете. Сгущаете краски… Картина мира совсем не такая, как вы, уважаемый Ви… Ве… рисуете. – Вадим говорил медленно, наверное, потому что было девятое января и весь этот пустой, бессмысленный рабочий день был впереди. – Начнем с того, что картина мира – это картинка, которую каждый рисует в своей голове. И чтобы картинка мира была более-менее похожа в головах, людям эту картинку дают в виде изображения. Можно не смотреть телевизор, но сегодня куда больше видеоконтента заходит через тот же «ютуб» и прочие видеохостинги. Картинка мира довольно четкая, хотя я с ней лично не согласен.
Вениамин Игнатьевич сидел, полуоткрыв рот и слушал. Со стороны было непонятно, согласен он с Вадимом или категорически не согласен.
– Так вот, уважаемый…Вени… амин. Вопрос только в том, что и «слово» и «картинка» – всего лишь часть мировосприятия. У каждого из нас свой язык, который ему ближе. Новое поколение читать практически разучилось, потому что… – он посмотрел вниз, словно подыскивая слова, – ну потому что многобукав! Поэтому все довольно четко: есть картинка, есть контент. Нет картинки – нет контента. От-так!
– А я посмотрю, ты довольно продвинутый… этот… дизайнер. Рисуешь, значит, эти картинки мира?
– Ну почему же картинки мира? Так, упаковку для печенья, для памперсов и прочей, как вы сказали, фигни. Работаем. – Вадик доел бутерброд, отряхнул руки и допил чай из стаканчика. – Ну, что, афишу будем рисовать? А то мне на работу пора…
– Будем, будем. Только я… Не согласен я с тобой, молодой человек. Картинка мира должна быть у каждого своя и нарисовать он эту картинку каждый должен сам. Силой своего воображения. Иначе…
– Да ладно, своего! У некоторых не то, что воображения, и двух извилин нету, чтобы что-то сложить в голове. Таким только картинку и надо, чтобы не мучиться извечно русскими вопросами, типа «Что делать» и «Кто виноват?»
– О! Разве это вопросы? Я уже давно дал на них ответы!
– Не может быть? – съязвил Вадим. – И?
– Все очень просто! «Ничего» и «никто»!
– Во! Красава! Прямо в точку! Так и напиши`те в своей книге!
Вениамин Игнатьевич откинулся на стуле и как-то сник. Его библиофильский и книготорговый запал куда-то быстро улетучивался, он понимал, что между ним и Вадимом пролегает огромная пустыня непонимания, и преодолеть этот длинный путь он будет не в силах. Он скорее предпочтет остаться в своем немытом оазисе, чем отправиться в дальний путь за неведомой истиной. Вадим эту перемену в настроении Крамского заметил и как мог пытался его успокоить:
– Ну вы ведь умный человек, вам зачем.. все это?
– Что это?
– Ну, вот эти книги, этот «бутерброд», эти продажи?
– Ну, а как-то зарабатывать на жизнь я должен? Или ты предпочел бы жить на одну нищенскую пенсию?
– Нет, конечно. Лучше на нищенскую пенсию и нищенскую зарплату вместе. Все-таки ноль целых, две десятых…
– А я не о том печалюсь. Все-таки, ты, Вадик, не прав. Картинка мира – это всего лишь чья-то картинка, переданная другим в виде изображения. А я бы описал словами эту картинку так, чтобы каждый увидел в ней свое! Понимаешь, свое!
– Мы с вами говорим на разных языках и никогда не придем к истине. Она также далека от нас, как скульптуры на станции метро «Проспект революции» от вкуса этого дешевого чая!
– Ну почему? Если в исследовании есть противоречие, нужно просто увеличить охват аудитории исследования! Давай спросим, вот прямо выйдем на улицу и спросим первого встречного, какую сторону он примет – мою или твою?
– Ха! Да не вопрос! Только, боюсь, вам, книжным червякам, придется осознать, что вы засиделись в своих книготорговых подвалах, тем временем, когда ютуб завоевывает миллиарды пустых голов!
– А давай! Только я еще пару пачек заберу! – Вениамин Игнатьевич, быстро поднявшись, нацепил свой бутербродный щит, застегнул видавшую виды сумку и был готов выскочить из подвала с двумя связками книг, пока Вадим еще не спеша застегивал куртку. – Пошли!
Полутемный подвал остался позади, Вениамин долго возился с замком в двери, когда на лестнице подъезда (он оказался вполне жилым) послышались шаги. Причем это были не шаги в обычном понимании, – казалось, что так шумит в апреле шумная капель с крыши: быстро-быстро кто-то сверху перебирал тонкими шпильками, спускаясь подряд несколько пролетов.
– Тс! – шепнул Вадиму Крамской. – Не спугни. Видать, дама!
– Ёоу! Тем более, явно молодая, так лететь-то. Легкая походка, красивый взгляд, яркая внешность… – закрыв глаза, представлял себе Вадим то небесное создание, которое спускалось к ним с верхних этажей. «Небесное создание» оказалось совсем юной девушкой со скрипичным футляром в руках. Поначалу её немного напрягли двое странных (один – явно немолодой) мужчин в углу подъезда. Один (тот, который явно немолодой) держал в руках две связки книг, а второй, (который моложе), широко улыбался, ожидая явный перевес в интеллектуальном споре об истине.
Девушка со скрипкой звалась Наташей и торопилась в консерваторию на занятия. Вся эта ситуация в подъезде была ей немного неприятна, но успокаивало её то, что дверь в подъезд была настежь открыта, а за дверью, в машине, её ждал отец.
– Уважаемая леди! Спешу вас уверить, что мы хотим задать лишь только один вопрос. Всего лишь вопрос. Мы уже два часа обсуждаем и не можем прийти к определенному мнению. Если позволите, я кратко изложу…
С первых слов о сути спора Наташа поняла, что это не простой вопрос, сколько определенный осознанный ею выбор, можно так сказать – выбор судьбы. И дослушав до конца, она взяла паузу, насколько могла длинную. Секунд на пять.
– Я не знаю, о чем вы два часа спорили, но вы оба не правы!
– Вау, леди делает успехи! Ну, а вам как кажется?
– Миром управляет только музыка. И лишь только музыка способна передать все человеческие чувства, которые...
– Все, пошли…Вадик! Тут нас не поняли. – Вениамин Игнатьевич переложил связку книг в другую руку, и поморщился.
Вадим послушно последовал за ним, украдкой оглядываясь на застывшую на лестнице Наташу с открытым ртом. Дверь подъезда манила светлым пятном, чистым морозным воздухом и кривой надписью «Выход» наверху. Выйдя на улицу, и поймав на себе солнечные январские лучи, спорщики в первую очередь закрыли глаза от яркого света, а остановившись и открыв их – одновременно улыбнулись. На лавочке у подъезда сидела молодая пара. Их губы были заняты страстным поцелуем.
Первым вышел из оцепенения Вадим:
– Нет, все-таки… что-то есть в этом первом рабочем дне нового года, что-то свежее и страстное. Что-то такое важное и главное, что…
Молодые люди прекратили целоваться. Их лица выражали столько радости и счастья, сколько и недоумения – вопросительный Вадим и удивленный Вениамин Игнатьевич с пачками книг стояли перед ними и изо всех сил старались не рассмеяться.
Крамской первым нашелся, чем ответить на их вопросительный взгляд:
– Ничего, ничего… Продолжайте! Мы вам… вопросов задавать не будем. Двинули, Вадик!
– А двинули!
Нина ШАМАРИНА
Родилась в подмосковной деревне, уже более 40 лет живет в Москве. Детство в деревне почти всегда присутствует в рассказах Нины, в описаниях природы, деталях и героях, даже если рассказ не о деревне. Начала писать небольшие рассказы давно, но публиковаться стала только с 2017 года в Альманахе культурного центра «Фелисион». Вышли два сборника детских рассказов на площадке Литреса, там же опубликована повесть «Остров». Рассказ «Птица цвета метели» вошел в шорт-лист конкурса рассказов о любви на сайте «Счастье слова». В 2019 году в издательстве «Фелисион» вышла первая книга Нины Шамариной «Двадцать семнадцать».
Родилась в подмосковной деревне, уже более 40 лет живет в Москве. Детство в деревне почти всегда присутствует в рассказах Нины, в описаниях природы, деталях и героях, даже если рассказ не о деревне. Начала писать небольшие рассказы давно, но публиковаться стала только с 2017 года в Альманахе культурного центра «Фелисион». Вышли два сборника детских рассказов на площадке Литреса, там же опубликована повесть «Остров». Рассказ «Птица цвета метели» вошел в шорт-лист конкурса рассказов о любви на сайте «Счастье слова». В 2019 году в издательстве «Фелисион» вышла первая книга Нины Шамариной «Двадцать семнадцать».
РАЗНОЦВЕТНЫЕ ШАРЫ ЖЕЛАНИЙ
Рассказ из одноименной книги
Поезд Москва-Владивосток отправлялся за пятнадцать минут до боя курантов. Вагон, против ожидания, не пустовал. Два соседних купе занимала большая компания немного, что называется, подшофе, предвкушая встречу Нового года на колёсах и вкладывая, казалось, другой смысл в эти слова.
Я досадовал. И так уж не самая лучшая новогодняя ночь выпадала, а коль ещё и под гогот развесёлых соседей…
В моём купе уже сидела девушка, устремив взгляд на перрон.
Поезд тронулся, и она повернулась ко мне со странным для незнакомки ожиданием в светло-голубых, чуть навыкате глазах. «Рассказывай», – так и читалось в них. Мелкие черты лица, бескровные губы. Она напоминала свечечку, но не ту, что освещает всё вокруг себя тёплым колеблющимся светом, а парафиновую свечу с незажжённым фитилём. Светлые волосы, спадающие на плечи, сливались цветом с толстовкой, на крючке у двери висела шубка с белым искрящимся мехом.
– Снегурочка? – пошутил я, – к дед-Морозу едете?
– Да, – без улыбки ответила девушка, – к нему.
– Что-то вы поздно, – продолжал дурачиться я, – новый год через пятнадцать минут наступит. Как же вы будете желания исполнять?
– А вы думаете, у тех, кто едет в поезде, нет никаких желаний? У вас, например? Может, я здесь для того, чтобы исполнить то, о чём мечтаете именно вы? – не отступила девчонка от предложенной мною игры.
– Вот и прекрасно! Давайте, кстати, познакомимся и откроем шампанское. Меня Сол зовут, а вас?
– Снегурочка!
– Ну что ж, коли вы настаиваете… Пусть будет Снегурочка, – произнёс я, несколько озадачившись.
Обычно, когда я назывался, простодушные девушки спрашивали напрямую – что это за имя такое, да какие у меня корни; другие интересничали, предлагали свои версии. На то и был расчёт с последующим извлечением паспорта и демонстрацией полного имени – Саврасов Сол Никонович.
Чаще всего я плёл байку о том, что известный автор прилетевших грачей – мой дед, и традиция называть мальчиков необычными именами пошла непосредственно от него, потому что моего папу Никоном назвал как раз тот самый Саврасов.
Дурочки верили; правда, некоторые, совсем уж наивные, спрашивали: кто это – Саврасов?
А сегодняшняя сказала буднично:
Мама назвала вас Сол, потому что вашего отца она называла Солнце, а вы – малыш – его половина.
Я был ошарашен.
– Откуда вы знаете?
– Ну я же Снегурочка! Волшебница чуть-чуть.
– Что ж, пусть так, – пробормотал я, скрывая изумление.
Нашёл в телефоне прямую трансляцию с Красной площади, хлопнул пробкой припасённого шампанского, только сейчас сообразив, что не захватил бокалов.
В дверь, как по заказу, просунулась голова проводницы:
– Распивать спиртные напитки в общественных местах… – скороговоркой пробубнила она и тут же добавила: – тихонечко, девочки-мальчики, тихонечко! Потихонечку можно. Есть стаканчики пластиковые, есть фирменные, в подстаканничках. Вы какие желаете, молодой человек?
Под переливы курантов, бой часов и крики «Ура» по всему вагону я сделал большой глоток шампанского из РЖДэшного стакана. Шибануло в нос, выдавив слезу.
Снегурочка лишь поднесла напиток к губам.
– Давайте, – поторопила она меня. – Я сегодня исполняю ваши желания.
– А какие у меня желания?
– Я – Снегурочка, не цыганка. Я желания не угадываю. Давно ли вы писали письмо Деду Морозу?
– Сейчас и напишу! – не отступал я от дурашливого тона.
Надо ж такому случиться! В кармане моей дорожной сумки обнаружились шариковая ручка и тетрадь в клетку, те, что я купил в киоске на вокзале. Я обычно не делаю спонтанных покупок, но сегодня, пробегая мимо газетного киоска со всякой прочей мелочёвкой, внезапно остановился и купил ручку и тетрадку.
И теперь вырвав двойной лист из середины тетради, начал: «Я, Сол Никонович Саврасов, прошу Деда Мороза (письмо напоминало заявление на отпуск, но я продолжил) выполнить три моих желания…»
– Три – не слишком много? – спросил я у девушки. Игра меня забавляла.
– Не слишком.
Взгляд её светло-голубых глаз не теплел и не веселел, и мне разом расхотелось шутить и резвиться. Отступив две строчки вниз от уже написанного, я, не раздумывая, размашисто написал:
«Лерка. Узнать, что с ней случилось.
Отец. Хочу всё исправить.
Голубой берет. Любовь».
* * *
Тетрадный лист остался лежать на столе, а моя спутница тут же отставив в сторону подстаканник с шампанским, достала из сумочки, стоящей рядом с ней, блестящие серебристые шарики, аккуратно положила их на стол.
Один шарик покатился, и я поймал его, неловко придавив, правда, тут же отдёрнув руку: шарик был льдисто-холодным, как из морозилки.
Не успел я найти никакого внятного объяснения этому, как девчонка раскрыла руку над шариками, и те засветились, разбрасывая блики по столу.
Один наполнился мягким розовым, как спелый персик на ветке, напоённый солнцем, как раскрасневшаяся щёчка младенца, только-только насытившегося у материнской груди.
Второй – голубым. Его свет мерцал и притягивал, зовя в свою глубину: хотелось нырнуть в него, как в чистое тёплое море.
Третий – чёрный, лишь отбрасывал густую тень, наводя тоску и расстраивая, впрочем, как обычно бывает у меня с чёрным цветом.
Я осторожно взял самый первый розовый шар. Всё окружающее отодвинулось. Остался лишь неумолчный стук колёс, который подчёркивал моё погружение в другую уже прожитую реальность, как стук метронома в кабинете гипнотизёра усиливает его воздействие.
Пляж, май, нас двое, я и Лерка. Впереди экзамены за десятый класс, но зубрить билеты невыносимо. Лерка щурит глаза в белёсых ресницах, веснушки обкрапали нос и щёки. А губы, губы сводят меня с ума! Такие пунцовые, такие горячие, словно она пила солнце вместо сока, и оно спеклось на её губах.
У меня пересохло во рту, я глажу и глажу её тёплые икры и горячие плечи, никак не решаясь тронуть чуть выпуклый живот. А перед самыми экзаменами меня вызвали к директору. Андрей Степанович отдувался, вытирая блестящую лысину, никак не начинал разговор. Я ждал в недоумении. Никаких откровенных грехов, в которых бы меня уличили, не водилось.
– Валерия станет матерью, – наконец вымолвил Андрей Степанович, – её родители указывают на тебя, как возможного отца ребёнка. Шестнадцать тебе есть (он перелистнул только сейчас замеченное мною «Личное дело»), вас распишут. Рано, конечно, но создадите полноценную ячейку общества.
Не сразу въехав в то, что говорит директор, и, представив почему-то, как мы с Леркой стоим в очереди за капустой, хлебом и селёдкой, я фыркнул.
– Ты что лыбишься? – заорал вдруг Андрей Степанович. – Лыбится он, понимаешь ли! Уже и из РОНО звонили, что у вас за ЧП, а ему, понимаешь, весело! Не могли потерпеть. Школу б закончили и рожайте! Что вам осталось-то!
– Это не я, Андрей Степанович!
– Что не я? Лошадь не моя. Валерия сказала маме, ты – отец. Если полюбовно решите, можно замять. А так… – он махнул рукой.
Позже меня вызывали на педсовет, даже участковый со мной беседовал, но я твёрдо стоял на своём: ничего не знаю, какой-такой ребёнок?
Лерку я больше не видел. Даже на экзамены она не приходила. На выпускном я, напившись сладкой гадости с названием «Букет Молдавии», тискал сначала Ольку, потом, когда та со словами «Пусти, дурак!» убежала, Юльку. Она всё допытывалась:
– Любишь меня, любишь?
И прижималась жарким телом, и целовала липкими губами. А я обманывал себя и не мог обмануть, что я с – Леркой, и не различаю, песчинки ли налипли на её щёки, или веснушек стало ещё больше.
* * *
Я вынырнул из памяти, словно из воды. Хрупкая девушка передо мной с лицом цвета стеариновой свечи смотрела так, как будто только что лениво валялась на пляже на соседнем одеяле.
– Этот поезд, что, машина времени? – забавлялся я, – поезд времени?
– А вы так и не поняли?
Меня, еще не остывшего от жаркого пляжного солнца, ни с того ни с сего рассердили её слова.
– Ох, не собираюсь я ваши кроссворды разгадывать! Я – в вагон-ресторан. Идёте со мной?
– Нет, идите один. Мне там делать нечего. Я вас здесь подожду.
В ресторане за несколькими сдвинутыми столиками сидела большая шумная компания, может, из нашего вагона, может, другая. Я выбрал столик подальше от них.
Официант, несмотря на многолюдье, подошёл очень быстро и начал перечислять, как будто я уже сделал заказ:
– Коньяк, шампанское, шоколад.
И, наклонившись к моему лицу, прошептал еле слышно:
– Одинокую даму позвольте подсадить за ваш столик. Не возражаете?
Я не возражал. Я не понимал, зачем я пришёл сюда, да и вообще, какая необходимость переться в новогоднюю ночь через полстраны в командировку на поезде? Полетел бы третьего на самолёте. Как в прошлом и позапрошлом году, как тогда… Да что теперь… Я с трудом припоминал, как покупал билеты, ехал на вокзал… Как будто всё это проделал кто-то другой, как будто я смотрел какой-то фильм.
Меж тем пахнуло приятным – из юности – запахом, и женщина, вероятно, та, о которой толковал мне официант, опустилась в кресло напротив.
– Дыша духами и туманами… – продекламировал я, потому что эти стихи как нельзя кстати описывали незнакомку. Нет, страусиное перо не качалось на её шляпке, но и блузка с какими-то складочками удивительно тёплого персикового цвета, и матовая кожа лица, которое словно светилась изнутри, и глаза! Необыкновенные жёлтые глаза с крапинками на радужке, которые я видел только у одного человека в своей жизни.
– Лерка? – голос мой прервался. – Лерка! Откуда ты здесь? Тебя не узнать! А где же веснушки?
Почему-то вспомнились именно веснушки, как будто нечего было вспомнить ещё!
Я взял её прохладные сухие пальцы.
– Учительница?
– Как ты догадался?
– Мел! Только мел, который держишь в руке полжизни, так сушит кожу.
Лерка молчала, полуулыбка скользила по её губам; мы смотрели друг другу в глаза. Не знаю, как она, а я насмотреться не мог, словно не было ни всех этих лет, ни мучительных малодушных пряток от Лерки, от её родителей…
По счастью, после педсовета я её не видел ни разу. На экзамены она не приходила, а её дом я обходил стороной. После летних каникул – институт, другая, теперь уже интересная, не то, что в школе, учёба, и Лерка, и моя любовь к ней словно подёрнулись жемчужной дымкой. Поначалу я грыз себя и каждый вечер, ложась спать, обещал: завтра схожу к ней, объяснюсь, но утром вновь и вновь откладывал. А потом стыд притупился, я уговорил сам себя – может, ребёнок и не родился, и Леркина жизнь не изменилась.
– Родился, – произнесла Лерка, точно я произнёс вслух последние слова. – Родился, вырос… Скоро бабушкой стану, – она засмеялась.
– Прости меня, Лерка, если сможешь. Я трус, последний раструсистый трус! Бросил тебя, испугался. А ведь любил! Ты помнишь, Лерка, как я тебя любил?!
– Всё хорошо. Конечно, тогда было страшно очень: как я справлюсь? И тебе очень многое хотела сказать, и орать бегала в парк, чтоб никто не слышал…
А теперь думаю, хорошо! Встретила человека, замуж вышла. Даньку он сразу усыновил, тот и не знает, что отец не родной. Родной! Самый, что ни на есть. Так что ты не терзайся, всё быльём поросло.
Я молчал. Жёлтым песком рассыпался тяжёлый камень в моей душе.
– А что, Лерка, может, приеду в гости, познакомишь нас?
– Не вздумай, Сол! Ни к чему. Ты жил, даже не зная о нём. Я так рада, что мы встретились, что могу тебе сказать: я не держу на тебя зла. Мы такие юные были, такие дураки. Я даже не помню теперь, а я-то тебя любила? Но приезжать к нам не надо. И знакомиться не надо.
Лерка глянула в окно, за которым снова сгущались сумерки.
– Не знаешь, который час? Мне скоро выходить, на моей станции поезд будет в пять утра. Пока, Сол!
Золотыми веснушками отражались лампы в нетронутом Леркой коньяке.
А я смотрел и смотрел в тёмное окно, отрешившись от настоящего. Представлял, как идём с взрослым сыном плечом к плечу, как смотрим хоккей по телевизору, как вдвоём прокладываем лыжню по первому снегу.
Интересно, какой он? Дружили бы с ним? Какие у него глаза – такие же жёлтые, как у его матери? Мне хотелось выскочить вслед за Леркой, пробраться в их квартиру, посмотреть на сына, хоть глазком. Почему я не попросил фотографии? Наверняка, в телефоне – сотня.
С трудом оторвавшись от окна, как будто там показывали интересное кино, я вернулся в свой вагон.
* * *
Я ни разу не вспомнил о соседке по купе, свечечкоподобной девушке. На месте её не оказалось, но шубка висела на плечиках.. На столе лежали шарики. Два. Чёрный и голубой. Тускло лоснились их бока. Я взял один, другой… Просто мячики непонятно из чего, скорее всего, пластика или резины. Когда я взял их, они были холодны, но быстро нагревались в моей руке. Я вспомнил про третий, розовый. Где же он? Заглянул под столик, пошарил глазами по полкам… Нету. Исчез.
Встала перед глазами Леркина блузка такого же или очень похожего цвета.
Мне хотелось ещё немножко повспоминать, попредставлять Лерку, и я, оставив надежды обнаружить пропажу («Пусть сама разбирается со своими шариками!»), полез на верхнюю полку.
Странно, но один – чёрный шарик – я так и не выпустил из рук; крутил его пальцами, подносил к глазам. Я не спал, но погружался в какую-то кромешную бархатную темноту. Создавалось ощущение, что я проникаю в непроглядный мрак чёрного шара. Тьма сгущалась, её слои наплывали друг на друга, становясь всё гуще, всё плотнее. Но когда стало так черно, как никогда не бывает, где-то далеко впереди забрезжил рассвет. Я увидел себя, сидящего перед телевизором в своей квартире. Пиво, чипсы, плед… Через пять минут матч – Реал-Мадрид – Барселона, и рука уже нащупала ладненький бок пивной банки. Звонок. Отец.
Я нажал на соединение:
– Сынок, – услышал я голос, совсем не похожий на голос отца, – сынок. Сол, помоги мне. Я запутался в верёвках.
Голос исчез.
– Напился, как обычно! Только по пьяни обо мне вспоминает! – разъярился я, отшвырнув телефон.
Тащиться к отцу в квартиру, а может, разыскивать его по собутыльникам, совсем не хотелось.
– Где ты был раньше? Где? Когда ты был нужен мне? – распалялся я, заглушая внутренний голос, который бормотал едва внятно: «Может, правда, ему нужно помочь?»
– А он мне много помогал? – спорил я.
Противясь и заставляя замолкнуть эти тихие, но мешающие мне возражения, я плюхнулся на диван и остервенело щёлкнул замком банки:
– Всё настроение испортил! Вот назло тебе! Посмотрю футбол, а потом! Потом буду спасать.
Отец давно не жил с нами. Он ушёл из дома, когда мне было четыре, не появлялся лет восемь, и я, ничего не зная о нём, вспоминал о его существовании только тогда, когда возникала необходимость в какой-нибудь анкете заполнить графу «Родители», да ещё в мучительные дни перед 23-им Февраля в ту пору, когда мы в классе готовили открытки папам.
И вдруг мы встретились. Конечно, не случайно, конечно, по настоянию мамы. «Он твой отец, каким бы ни был» – так себе довод, но я сдался. Я не испытывал к отцу ни неприязни, ни любви, он оставался для меня чужим человеком. Мы встречались с ним раз в полгода, он ни о чём не расспрашивал меня и ни о чём не рассказывал. Потом – универ, и отец исчез из моей жизни, так же неожиданно, как и появился. Когда мне исполнилось двадцать два, мама вышла замуж во второй раз и переехала к новому мужу, так что я остался хозяйничать в нашей с ней двушке.
И тогда отец появился вновь. Он очень изменился за эти годы. Теперь со мной встречался не прежний холодный молчаливый человек, а вечно небритый, в сером старом пиджаке, неприятно пахнущий и очень-очень словоохотливый, слезливо тянущий «сыно-о-ок». Такой отец мне не был нужен тем более, но я подкидывал ему денег то на кроссовки, то на парикмахерскую, хотя точно знал, что эти деньги будут пропиты. В комнате его дружка на полу валялся грязный матрац, на котором иногда отец спал, большую часть времени проводя в гараже. Машину он давно продал, за гараж платил я, каждый раз недоумевая – «почему я должен» и каждый раз утешая себя тем, что деньги невелики.
Он часто говорил, что если б умер, то всех бы освободил; рассуждал о самоубийстве, на полном серьёзе сравнивая и взвешивая, чем смерть в петле лучше, чем смерть от пули. Я, раздражаясь от этих его бесконечных тягомотных разговоров, обрывал:
– А у тебя есть пистолет? Или ружьё?
И он замолкал и только загибал пальцы левой руки, вероятно, продолжая в уме считать плюсы и минусы той или иной смерти.
Поэтому сегодня, привычно вскипев от его слов, я не двинулся с места до тех пор, пока судья не объявил счёт 3:1. Несмотря на то, что выиграла моя любимая «Барселона», особого удовольствия от матча я не получил, да и пиво показалось мне прокисшим.
Чертыхаясь и кляня свой мягкий характер, в половине двенадцатого я оделся и поволокся к отцовскому дружку. Квартира, как всегда, стояла настежь, никто не обратил на меня никакого внимания, только выглянул из соседней комнаты киргиз, окинув настороженным взглядом. Матрац в углу пустовал, хозяин комнаты храпел на диване.
Встревоженный, но продолжающий оправдываться в собственных глазах, я потащился в гараж, набирая и набирая номер отца и слыша в трубке раз за разом: «телефон абонента выключен».
На посту дремал знакомый охранник дядя Вася, который увязался за мной следом. Дверь отцовского гаража была заложена изнутри на щеколду, сквозь щель пробивался свет. Я облегчённо выдохнул: «Здесь! Дрыхнет, небось».
Постучал. Тишина была мне ответом. Грязная лохматая собака, появившаяся невесть откуда, по-волчьи задрав морду, завыла. Я снова загрохотал кулаком в металлические ворота гаража, отчасти чтобы не слышать этот жуткий вой. Дядя Вася замахнулся на собаку, но та, отскочив, тянула заунывный скулёж на высокой ноте. Более того, с разных концов ей отвечали другие голоса.
– Вскрывать надо! – проорал дядя Вася. – Погодь грохотать, я за ломом.
Но я продолжал и продолжал колотить в лязгающую дверь под непрерывные собачьи завывания.
Отец с порванной шеей болтался совсем невысоко от пола. Тонкая белая бечёвка впилась в его горло, опутывала руки и плечи. Сухое тело, вываленный наружу язык, выпученные глаза, чуть поодаль – разбитый, видно, выпавший из руки телефон.
Быстро приехавшая скорая разбавляла ночь синим мигающим светом, полицейский задавал мне какие-то вопросы, а у меня в голове тяжело ворочалось только одно:
– Мог успеть. Мог успеть.
И выплывая из обволакивающей темноты шара, я услышал звонок телефона:
– Сол, помоги мне, сынок. Я в верёвках запутался.
Я выскочил из дома, я помчался к гаражам. Задыхаясь, бросил дяде Васе:
– Скорую! Вызовите скорую!
Я бежал между чужими гаражами, я видел свет, полоской лежащий на земле. Вспомнив, что дверь закрыта изнутри, я развернулся, но дядя Вася не отставал, держа наперевес, как пику, тяжёлый лом. Я выхватил из рук охранника этот лом, блеснувший в темноте. Мы успели. Отец барахтался в верёвках, как пойманная в паутину муха, царапал шею, сдирая петлю. Я обхватил его за ноги, приподнял и держал до тех пор, пока дядя Вася, взгромоздившись на табурет, разрезал бечёвку.
– Сынок, – успел прохрипеть отец, – ты пришёл. Прости меня, сынок.
Что за человек, мой отец?! За что ни брался – не получалось. Недотёпа!
– Даже повеситься как следует, не сумел, – заорал я. – Ты что, не мог мне сказать, объяснить?
Меня закрутило, как в стиральной машине, как в бетономешалке… Темнота выплюнула меня, и я ударился бы, если б не упал головой на подушку. На ту самую подушку, что я подложил под щёку, когда крутил в руках непроницаемый чёрный шарик. Эхом отдавались в голове слова: «Прости, сынок».
– Прощаю, отец. Прости и ты меня. – Я сказал это громко, я почти кричал, чтобы отец, где бы он ни был сейчас, услышал меня.
Я вынырнул из мрачной глубины шара. Лицо моё было мокро от слёз.
Сполз с верхней полки, Снегурочка сидела у стола.
– Легче? – спросила она.
– Всё равно не успел.
– Историю никто – самый искусный волшебник – не изменит. А если и изменит, только хуже сделает. Ты послушай себя: неужели не легче?
– Водки нет? Пойду у проводницы спрошу. Помянем. Может, после этого полегчает.
* * *
Водки не нашлось, только самогонка, играющая радужными разводами, когда я наливал её в стакан. Я выливал жидкость в рот раз за разом; перехватывало дыхание и стискивало горло, но меня не отпускало.
– Удивила! – укорял я девчонку, сидящую напротив. – Ты знаешь, сколько раз, сколько раз я видел этот сон! Как спасаю его. И что? Что? Мне только хуже! Что я за тормоз, а?! Почему, почему не побежал сразу, почему?!
Белая девушка молчала, только глаза её разгорались всё ярче.
– Хорошо, – наконец произнесла она, словно решившись на что-то. – Будь по-твоему. Второе желание исполнится полностью, но третье, что бы ни загадал, не сбудется никогда. Готов?
– Готов! – выпалил я, но тут же поперхнулся, вспомнив невероятный бирюзовый берет. У меня всегда так: слово вылетит, а уж за ним приходит мысль. Вот и сейчас, ещё не угас отзвук в горячке сказанного слова, а я уже вспомнил, вспомнил третье своё желание: «Голубой берет. Любовь». Не сбудется? Как без любви?
А что такое любовь? Существует ли? Хороший вопрос. Может ещё, в чём смысл жизни, кто-то сумеет объяснить? Уверен лишь в одном: любовь она всегда с первого взгляда. Вот увидел, и понимаешь: не знаю, как дышать без неё, как ходить, о чём мечтать… Не зря говорят – молния пронзила, током ударило…Вспышка, и твоя жизнь уже не может быть прежней без неё.
И обязательно ощущение, что вы знакомы тысячи лет. Я подозреваю, что так и было. Давным-давно динозаврами ходили рядом и клали головы друг другу на плечи. Я знаю эту морщинку над глазом, потому что она всегда одинаково поднимает в удивлении только одну бровь. Я знаю этот запах, может, мы вообще находим друг друга как кошки, как собаки – по запаху? И я её нашёл. И сразу потерял. Там я тоже был виноват сам. Кругом, кругом виноват!
Что за странная ночь длиною в три дня? Ночь, когда вылезли наружу все мои ошибки, промахи и грехи.
– Кто ты? – спросил я.
– Снегурочка. Внучка Деда Мороза, почти волшебница.
– Откуда ты знаешь, чего я хочу?
Ты же написал письмо Деду Морозу? Помнишь, там осталось ещё одно желание.
Я расправил тетрадный листок:
– «Любовь», – прочёл я вслух. – Не сбудется?
– Не знаю… Это желание ты отдал в залог, в ломбард желаний. Может быть, когда-нибудь… Хотя вряд ли. Что обычный ломбард, что ломбард желаний – один раз отнёс – распрощайся.
– Ну и ладно. Я опять полез на верхнюю полку, и такая усталость навалилась на меня, что не достало сил откинуть одеяло.
* * *
Проводница трясла меня за плечо:
– Мальчики-девочки, просыпаемся потихонечку. Через час Красноярск. Чаёк?
В купе, кроме меня никого не было. Серебрилась на вешалке шубка. «Где эту девчонку носит постоянно?» – лениво размышлял я, доставая из сумки бутерброды, завёрнутые отцом в пергаментную бумагу, каждый отдельно, но всё равно все помятые.
– Ничего-то делать не умеет. Недотёпа, – беззлобно пробурчал я, поправляя торчащие вкривь и вкось помидоры.
Однажды отец позвонил мне поздно вечером, только-только начался матч Реал-Мадрид – Барселона.
– Сыно-о-ок, – как обычно начал он, но я, увлечённый игрой, кинул ему:
– Приходи, футбол посмотрим.
С тех пор мы жили вдвоём. Иногда отец, как кот, привыкший к бродячей жизни, исчезал, но промежутки между этими исчезновениями становились всё длиннее и длиннее, и всё чаще я заставал его за своим компом, чиркающим на экране линиями, как молниями.
– Дай-ка вспомнить, – шептал он, – дай-ка вспомнить. И загибал пальцы на руках, беззвучно шевеля губами.
От тех времён, когда он разглагольствовал о смерти, остался лишь тяжёлый, часто повторяющийся сон, в котором я вытаскиваю отца из петли. Почему?
Голубой шар, одиноко покоящийся на столике, засветился, заиграл, заполняя светом всё вокруг. Торжественные ели медленно проплывали за окном, верхушки их утыкались в синее небо. Поезд нёсся по снежной равнине, сверкало солнце. Точно так же расстилаются облака под тобой, когда летишь на самолёте. И там, наверху, за облаками – всегда хорошая погода.
«А почему я не полетел на самолёте, как делал это раньше?» – в который раз подумал я. И эти снега, похожие на кучевые облака, и это синее небо возвращали меня в тот день, что я летел в командировку в тот же город, в который ехал и сейчас.
* * *
В тот раз я купил билет в кассе аэропорта в самую последнюю минуту перед регистрацией. Почему мне приспичило лететь именно этим рейсом, я понял, лишь усевшись на своё место и пристегнув ремни. Рядом, у окна сидела девушка. Не красавица и не дурнушка, не толстая и не худая, не грустная и не весёлая. Может, я не рассмотрел? Серая водолазка, серые глаза, плотно сдвинутые колени обтянуты юбкой в красную клетку. И я влюбился! Вот так сразу, с первого взгляда. Я – болтун и говорун, никак не мог с нею познакомиться, я забыл, как надо знакомиться с девушками. И только пресловутые «курица или рыба», наконец, разбудили мой обычный трёп. Имя Сол её не удивило, на мои намёки на «дедушку Саврасова» она, подняв бровь, спросила: «А разве сын художника не умер в детстве, как и его дочки?»
Пристыженный, я не нашёлся, что ответить. Хорошо, что и у неё имечко было под стать моему, единственное в своём роде. Когда она назвала его – Регата – я не нашёл ничего умнее, чем поправить: «Как, как? Регата? Может, Регина?»
Имя «Регата» ей очень шло. Катая его по нёбу, я видел фрегат, стремительный и стройный; я слышал шипение волн под его днищем, бриз касался моей кожи, наполнял паруса.
До сегодняшней поездки я думал, что только в воздухе, в облаках может случиться нечто невероятное, как с нами тогда.
– Браки заключаются на небесах. Давай поженимся, пока мы в небе? – спрашивал я.
– Навеки вместе! – отвечала она.
– Мы повесим табличку на дверь «Солёный фрегат»? – смеялся я, – и назовём сына…
– Иваном, – перебивала она, – хватит нам заковыристых имён.
Мы хохотали.
Сердце моё билось ровно и спокойно, раздувшись, как дирижабль. Вы когда-нибудь наливали воду в резиновый шарик? Вот и моё сердце так же наполнялось любовью, как будто любовь – это нечто материальное, осязаемое, что заполняет сначала твоё сердце, а потом и всё остальное, до самой макушечки.
Это почти что, как с Леркой. Нет, лучше, чем с Леркой. Ничто не стояло между нами – ни мой подленький поступок, ни моя юношеская робость. Я мог отдаться любви целиком, без остатка.
Самолёт пошёл на посадку.
– Телефончик оставишь? – просто спросил я.
И она оставила, и я был уверен, что завтра, а может, даже сегодня вечером, я позвоню ей, и мы непременно увидимся. Я так радовался и предвкушал, что потерял, где-то потерял заветный листочек с номером телефона, вырванный ею из записной книжки. Что за растяпа, а?!
Я ничего не знал о ней, где живёт, чем занимается. Я видел только машину, на которой её встречал папа. Но номер я не запомнил, только видел, что машина служебная, с чёрными воинскими номерами. То, что она возвращалась из Москвы, куда летала на каникулы сходить на ВДНХ и в Третьяковку, мне мало помогало, но вернувшись домой, я поплёлся зачем-то в картинную галерею, постоял в зале Саврасова. Что я там надеялся увидеть?
Я давал объявление в газеты «Из рук в руки» и «Всё для вас»: «Отзовись! Где ты?» Тщетно. К горечи потери примешивался страх, что и она, как Лерка когда-то, считает меня подлецом. Ждёт-пождёт, а сказочный принц всего-навсего Сол-растеряша.
* * *
С тех пор я ещё два раза летал в командировку в тот же город, в тот же день, тем же рейсом, как будто, если повторить полёт до самых мелочей, события развернутся в точности, как тогда. И только в этот год отчего-то поехал поездом, более двух суток в вагоне. Постепенно я научился дышать без неё, и часто мечтал, как всё могло бы быть, если бы…если бы…если бы…
И пусть Снегурочка отменила исполнение третьего моего желания. Я исполню его для себя сам. Я снова и снова буду бродить по улицам Красноярска, надеясь встретить её, заглядывая под каждую более-менее голубую шапочку. Я буду поздно возвращаться в гостиницу, как будто стоит мне закрыть за собой дверь, она пройдёт по тем же улицам, по которым совсем недавно слонялся я. Я развешу по всему городу объявления со своим адресом и телефоном. В конце концов, я разыщу воинскую часть, я буду выспрашивать у постовых, у солдат в самоволке, у офицеров. Я найду! Не так много, наверное, в воинской части высоких чинов – отцов взрослых дочерей с загадочным именем Регата. Как я сразу не догадался?
Что там эта девица твердила про ломбард желаний? Ничего, сбудется. Не зря же так светится и сверкает голубой шар, заполняя всё вокруг синим прозрачным светом.
Поезд притормаживал на станции. Вслед за мной на перрон спрыгнула и Снегурочка.
Вдруг в конце перрона в редкой толпе встречающих мелькнул, сливаясь с небом, бирюзово-голубой берет. Я вопрошающе оглянулся на попутчицу. Впервые улыбнувшись, она махнула мне рукой:
– Беги! Беги к ней! Бонус!
Внезапно поднявшийся вихрь сыпанул мне в глаза снегом, и когда я проморгался, увидел лишь лёгкий парок там, где только что стояла добрая волшебница. Глубоко вздохнув, я двинулся туда, где меня ждало моё третье несбыточное желание.
Рассказ из одноименной книги
Поезд Москва-Владивосток отправлялся за пятнадцать минут до боя курантов. Вагон, против ожидания, не пустовал. Два соседних купе занимала большая компания немного, что называется, подшофе, предвкушая встречу Нового года на колёсах и вкладывая, казалось, другой смысл в эти слова.
Я досадовал. И так уж не самая лучшая новогодняя ночь выпадала, а коль ещё и под гогот развесёлых соседей…
В моём купе уже сидела девушка, устремив взгляд на перрон.
Поезд тронулся, и она повернулась ко мне со странным для незнакомки ожиданием в светло-голубых, чуть навыкате глазах. «Рассказывай», – так и читалось в них. Мелкие черты лица, бескровные губы. Она напоминала свечечку, но не ту, что освещает всё вокруг себя тёплым колеблющимся светом, а парафиновую свечу с незажжённым фитилём. Светлые волосы, спадающие на плечи, сливались цветом с толстовкой, на крючке у двери висела шубка с белым искрящимся мехом.
– Снегурочка? – пошутил я, – к дед-Морозу едете?
– Да, – без улыбки ответила девушка, – к нему.
– Что-то вы поздно, – продолжал дурачиться я, – новый год через пятнадцать минут наступит. Как же вы будете желания исполнять?
– А вы думаете, у тех, кто едет в поезде, нет никаких желаний? У вас, например? Может, я здесь для того, чтобы исполнить то, о чём мечтаете именно вы? – не отступила девчонка от предложенной мною игры.
– Вот и прекрасно! Давайте, кстати, познакомимся и откроем шампанское. Меня Сол зовут, а вас?
– Снегурочка!
– Ну что ж, коли вы настаиваете… Пусть будет Снегурочка, – произнёс я, несколько озадачившись.
Обычно, когда я назывался, простодушные девушки спрашивали напрямую – что это за имя такое, да какие у меня корни; другие интересничали, предлагали свои версии. На то и был расчёт с последующим извлечением паспорта и демонстрацией полного имени – Саврасов Сол Никонович.
Чаще всего я плёл байку о том, что известный автор прилетевших грачей – мой дед, и традиция называть мальчиков необычными именами пошла непосредственно от него, потому что моего папу Никоном назвал как раз тот самый Саврасов.
Дурочки верили; правда, некоторые, совсем уж наивные, спрашивали: кто это – Саврасов?
А сегодняшняя сказала буднично:
Мама назвала вас Сол, потому что вашего отца она называла Солнце, а вы – малыш – его половина.
Я был ошарашен.
– Откуда вы знаете?
– Ну я же Снегурочка! Волшебница чуть-чуть.
– Что ж, пусть так, – пробормотал я, скрывая изумление.
Нашёл в телефоне прямую трансляцию с Красной площади, хлопнул пробкой припасённого шампанского, только сейчас сообразив, что не захватил бокалов.
В дверь, как по заказу, просунулась голова проводницы:
– Распивать спиртные напитки в общественных местах… – скороговоркой пробубнила она и тут же добавила: – тихонечко, девочки-мальчики, тихонечко! Потихонечку можно. Есть стаканчики пластиковые, есть фирменные, в подстаканничках. Вы какие желаете, молодой человек?
Под переливы курантов, бой часов и крики «Ура» по всему вагону я сделал большой глоток шампанского из РЖДэшного стакана. Шибануло в нос, выдавив слезу.
Снегурочка лишь поднесла напиток к губам.
– Давайте, – поторопила она меня. – Я сегодня исполняю ваши желания.
– А какие у меня желания?
– Я – Снегурочка, не цыганка. Я желания не угадываю. Давно ли вы писали письмо Деду Морозу?
– Сейчас и напишу! – не отступал я от дурашливого тона.
Надо ж такому случиться! В кармане моей дорожной сумки обнаружились шариковая ручка и тетрадь в клетку, те, что я купил в киоске на вокзале. Я обычно не делаю спонтанных покупок, но сегодня, пробегая мимо газетного киоска со всякой прочей мелочёвкой, внезапно остановился и купил ручку и тетрадку.
И теперь вырвав двойной лист из середины тетради, начал: «Я, Сол Никонович Саврасов, прошу Деда Мороза (письмо напоминало заявление на отпуск, но я продолжил) выполнить три моих желания…»
– Три – не слишком много? – спросил я у девушки. Игра меня забавляла.
– Не слишком.
Взгляд её светло-голубых глаз не теплел и не веселел, и мне разом расхотелось шутить и резвиться. Отступив две строчки вниз от уже написанного, я, не раздумывая, размашисто написал:
«Лерка. Узнать, что с ней случилось.
Отец. Хочу всё исправить.
Голубой берет. Любовь».
* * *
Тетрадный лист остался лежать на столе, а моя спутница тут же отставив в сторону подстаканник с шампанским, достала из сумочки, стоящей рядом с ней, блестящие серебристые шарики, аккуратно положила их на стол.
Один шарик покатился, и я поймал его, неловко придавив, правда, тут же отдёрнув руку: шарик был льдисто-холодным, как из морозилки.
Не успел я найти никакого внятного объяснения этому, как девчонка раскрыла руку над шариками, и те засветились, разбрасывая блики по столу.
Один наполнился мягким розовым, как спелый персик на ветке, напоённый солнцем, как раскрасневшаяся щёчка младенца, только-только насытившегося у материнской груди.
Второй – голубым. Его свет мерцал и притягивал, зовя в свою глубину: хотелось нырнуть в него, как в чистое тёплое море.
Третий – чёрный, лишь отбрасывал густую тень, наводя тоску и расстраивая, впрочем, как обычно бывает у меня с чёрным цветом.
Я осторожно взял самый первый розовый шар. Всё окружающее отодвинулось. Остался лишь неумолчный стук колёс, который подчёркивал моё погружение в другую уже прожитую реальность, как стук метронома в кабинете гипнотизёра усиливает его воздействие.
Пляж, май, нас двое, я и Лерка. Впереди экзамены за десятый класс, но зубрить билеты невыносимо. Лерка щурит глаза в белёсых ресницах, веснушки обкрапали нос и щёки. А губы, губы сводят меня с ума! Такие пунцовые, такие горячие, словно она пила солнце вместо сока, и оно спеклось на её губах.
У меня пересохло во рту, я глажу и глажу её тёплые икры и горячие плечи, никак не решаясь тронуть чуть выпуклый живот. А перед самыми экзаменами меня вызвали к директору. Андрей Степанович отдувался, вытирая блестящую лысину, никак не начинал разговор. Я ждал в недоумении. Никаких откровенных грехов, в которых бы меня уличили, не водилось.
– Валерия станет матерью, – наконец вымолвил Андрей Степанович, – её родители указывают на тебя, как возможного отца ребёнка. Шестнадцать тебе есть (он перелистнул только сейчас замеченное мною «Личное дело»), вас распишут. Рано, конечно, но создадите полноценную ячейку общества.
Не сразу въехав в то, что говорит директор, и, представив почему-то, как мы с Леркой стоим в очереди за капустой, хлебом и селёдкой, я фыркнул.
– Ты что лыбишься? – заорал вдруг Андрей Степанович. – Лыбится он, понимаешь ли! Уже и из РОНО звонили, что у вас за ЧП, а ему, понимаешь, весело! Не могли потерпеть. Школу б закончили и рожайте! Что вам осталось-то!
– Это не я, Андрей Степанович!
– Что не я? Лошадь не моя. Валерия сказала маме, ты – отец. Если полюбовно решите, можно замять. А так… – он махнул рукой.
Позже меня вызывали на педсовет, даже участковый со мной беседовал, но я твёрдо стоял на своём: ничего не знаю, какой-такой ребёнок?
Лерку я больше не видел. Даже на экзамены она не приходила. На выпускном я, напившись сладкой гадости с названием «Букет Молдавии», тискал сначала Ольку, потом, когда та со словами «Пусти, дурак!» убежала, Юльку. Она всё допытывалась:
– Любишь меня, любишь?
И прижималась жарким телом, и целовала липкими губами. А я обманывал себя и не мог обмануть, что я с – Леркой, и не различаю, песчинки ли налипли на её щёки, или веснушек стало ещё больше.
* * *
Я вынырнул из памяти, словно из воды. Хрупкая девушка передо мной с лицом цвета стеариновой свечи смотрела так, как будто только что лениво валялась на пляже на соседнем одеяле.
– Этот поезд, что, машина времени? – забавлялся я, – поезд времени?
– А вы так и не поняли?
Меня, еще не остывшего от жаркого пляжного солнца, ни с того ни с сего рассердили её слова.
– Ох, не собираюсь я ваши кроссворды разгадывать! Я – в вагон-ресторан. Идёте со мной?
– Нет, идите один. Мне там делать нечего. Я вас здесь подожду.
В ресторане за несколькими сдвинутыми столиками сидела большая шумная компания, может, из нашего вагона, может, другая. Я выбрал столик подальше от них.
Официант, несмотря на многолюдье, подошёл очень быстро и начал перечислять, как будто я уже сделал заказ:
– Коньяк, шампанское, шоколад.
И, наклонившись к моему лицу, прошептал еле слышно:
– Одинокую даму позвольте подсадить за ваш столик. Не возражаете?
Я не возражал. Я не понимал, зачем я пришёл сюда, да и вообще, какая необходимость переться в новогоднюю ночь через полстраны в командировку на поезде? Полетел бы третьего на самолёте. Как в прошлом и позапрошлом году, как тогда… Да что теперь… Я с трудом припоминал, как покупал билеты, ехал на вокзал… Как будто всё это проделал кто-то другой, как будто я смотрел какой-то фильм.
Меж тем пахнуло приятным – из юности – запахом, и женщина, вероятно, та, о которой толковал мне официант, опустилась в кресло напротив.
– Дыша духами и туманами… – продекламировал я, потому что эти стихи как нельзя кстати описывали незнакомку. Нет, страусиное перо не качалось на её шляпке, но и блузка с какими-то складочками удивительно тёплого персикового цвета, и матовая кожа лица, которое словно светилась изнутри, и глаза! Необыкновенные жёлтые глаза с крапинками на радужке, которые я видел только у одного человека в своей жизни.
– Лерка? – голос мой прервался. – Лерка! Откуда ты здесь? Тебя не узнать! А где же веснушки?
Почему-то вспомнились именно веснушки, как будто нечего было вспомнить ещё!
Я взял её прохладные сухие пальцы.
– Учительница?
– Как ты догадался?
– Мел! Только мел, который держишь в руке полжизни, так сушит кожу.
Лерка молчала, полуулыбка скользила по её губам; мы смотрели друг другу в глаза. Не знаю, как она, а я насмотреться не мог, словно не было ни всех этих лет, ни мучительных малодушных пряток от Лерки, от её родителей…
По счастью, после педсовета я её не видел ни разу. На экзамены она не приходила, а её дом я обходил стороной. После летних каникул – институт, другая, теперь уже интересная, не то, что в школе, учёба, и Лерка, и моя любовь к ней словно подёрнулись жемчужной дымкой. Поначалу я грыз себя и каждый вечер, ложась спать, обещал: завтра схожу к ней, объяснюсь, но утром вновь и вновь откладывал. А потом стыд притупился, я уговорил сам себя – может, ребёнок и не родился, и Леркина жизнь не изменилась.
– Родился, – произнесла Лерка, точно я произнёс вслух последние слова. – Родился, вырос… Скоро бабушкой стану, – она засмеялась.
– Прости меня, Лерка, если сможешь. Я трус, последний раструсистый трус! Бросил тебя, испугался. А ведь любил! Ты помнишь, Лерка, как я тебя любил?!
– Всё хорошо. Конечно, тогда было страшно очень: как я справлюсь? И тебе очень многое хотела сказать, и орать бегала в парк, чтоб никто не слышал…
А теперь думаю, хорошо! Встретила человека, замуж вышла. Даньку он сразу усыновил, тот и не знает, что отец не родной. Родной! Самый, что ни на есть. Так что ты не терзайся, всё быльём поросло.
Я молчал. Жёлтым песком рассыпался тяжёлый камень в моей душе.
– А что, Лерка, может, приеду в гости, познакомишь нас?
– Не вздумай, Сол! Ни к чему. Ты жил, даже не зная о нём. Я так рада, что мы встретились, что могу тебе сказать: я не держу на тебя зла. Мы такие юные были, такие дураки. Я даже не помню теперь, а я-то тебя любила? Но приезжать к нам не надо. И знакомиться не надо.
Лерка глянула в окно, за которым снова сгущались сумерки.
– Не знаешь, который час? Мне скоро выходить, на моей станции поезд будет в пять утра. Пока, Сол!
Золотыми веснушками отражались лампы в нетронутом Леркой коньяке.
А я смотрел и смотрел в тёмное окно, отрешившись от настоящего. Представлял, как идём с взрослым сыном плечом к плечу, как смотрим хоккей по телевизору, как вдвоём прокладываем лыжню по первому снегу.
Интересно, какой он? Дружили бы с ним? Какие у него глаза – такие же жёлтые, как у его матери? Мне хотелось выскочить вслед за Леркой, пробраться в их квартиру, посмотреть на сына, хоть глазком. Почему я не попросил фотографии? Наверняка, в телефоне – сотня.
С трудом оторвавшись от окна, как будто там показывали интересное кино, я вернулся в свой вагон.
* * *
Я ни разу не вспомнил о соседке по купе, свечечкоподобной девушке. На месте её не оказалось, но шубка висела на плечиках.. На столе лежали шарики. Два. Чёрный и голубой. Тускло лоснились их бока. Я взял один, другой… Просто мячики непонятно из чего, скорее всего, пластика или резины. Когда я взял их, они были холодны, но быстро нагревались в моей руке. Я вспомнил про третий, розовый. Где же он? Заглянул под столик, пошарил глазами по полкам… Нету. Исчез.
Встала перед глазами Леркина блузка такого же или очень похожего цвета.
Мне хотелось ещё немножко повспоминать, попредставлять Лерку, и я, оставив надежды обнаружить пропажу («Пусть сама разбирается со своими шариками!»), полез на верхнюю полку.
Странно, но один – чёрный шарик – я так и не выпустил из рук; крутил его пальцами, подносил к глазам. Я не спал, но погружался в какую-то кромешную бархатную темноту. Создавалось ощущение, что я проникаю в непроглядный мрак чёрного шара. Тьма сгущалась, её слои наплывали друг на друга, становясь всё гуще, всё плотнее. Но когда стало так черно, как никогда не бывает, где-то далеко впереди забрезжил рассвет. Я увидел себя, сидящего перед телевизором в своей квартире. Пиво, чипсы, плед… Через пять минут матч – Реал-Мадрид – Барселона, и рука уже нащупала ладненький бок пивной банки. Звонок. Отец.
Я нажал на соединение:
– Сынок, – услышал я голос, совсем не похожий на голос отца, – сынок. Сол, помоги мне. Я запутался в верёвках.
Голос исчез.
– Напился, как обычно! Только по пьяни обо мне вспоминает! – разъярился я, отшвырнув телефон.
Тащиться к отцу в квартиру, а может, разыскивать его по собутыльникам, совсем не хотелось.
– Где ты был раньше? Где? Когда ты был нужен мне? – распалялся я, заглушая внутренний голос, который бормотал едва внятно: «Может, правда, ему нужно помочь?»
– А он мне много помогал? – спорил я.
Противясь и заставляя замолкнуть эти тихие, но мешающие мне возражения, я плюхнулся на диван и остервенело щёлкнул замком банки:
– Всё настроение испортил! Вот назло тебе! Посмотрю футбол, а потом! Потом буду спасать.
Отец давно не жил с нами. Он ушёл из дома, когда мне было четыре, не появлялся лет восемь, и я, ничего не зная о нём, вспоминал о его существовании только тогда, когда возникала необходимость в какой-нибудь анкете заполнить графу «Родители», да ещё в мучительные дни перед 23-им Февраля в ту пору, когда мы в классе готовили открытки папам.
И вдруг мы встретились. Конечно, не случайно, конечно, по настоянию мамы. «Он твой отец, каким бы ни был» – так себе довод, но я сдался. Я не испытывал к отцу ни неприязни, ни любви, он оставался для меня чужим человеком. Мы встречались с ним раз в полгода, он ни о чём не расспрашивал меня и ни о чём не рассказывал. Потом – универ, и отец исчез из моей жизни, так же неожиданно, как и появился. Когда мне исполнилось двадцать два, мама вышла замуж во второй раз и переехала к новому мужу, так что я остался хозяйничать в нашей с ней двушке.
И тогда отец появился вновь. Он очень изменился за эти годы. Теперь со мной встречался не прежний холодный молчаливый человек, а вечно небритый, в сером старом пиджаке, неприятно пахнущий и очень-очень словоохотливый, слезливо тянущий «сыно-о-ок». Такой отец мне не был нужен тем более, но я подкидывал ему денег то на кроссовки, то на парикмахерскую, хотя точно знал, что эти деньги будут пропиты. В комнате его дружка на полу валялся грязный матрац, на котором иногда отец спал, большую часть времени проводя в гараже. Машину он давно продал, за гараж платил я, каждый раз недоумевая – «почему я должен» и каждый раз утешая себя тем, что деньги невелики.
Он часто говорил, что если б умер, то всех бы освободил; рассуждал о самоубийстве, на полном серьёзе сравнивая и взвешивая, чем смерть в петле лучше, чем смерть от пули. Я, раздражаясь от этих его бесконечных тягомотных разговоров, обрывал:
– А у тебя есть пистолет? Или ружьё?
И он замолкал и только загибал пальцы левой руки, вероятно, продолжая в уме считать плюсы и минусы той или иной смерти.
Поэтому сегодня, привычно вскипев от его слов, я не двинулся с места до тех пор, пока судья не объявил счёт 3:1. Несмотря на то, что выиграла моя любимая «Барселона», особого удовольствия от матча я не получил, да и пиво показалось мне прокисшим.
Чертыхаясь и кляня свой мягкий характер, в половине двенадцатого я оделся и поволокся к отцовскому дружку. Квартира, как всегда, стояла настежь, никто не обратил на меня никакого внимания, только выглянул из соседней комнаты киргиз, окинув настороженным взглядом. Матрац в углу пустовал, хозяин комнаты храпел на диване.
Встревоженный, но продолжающий оправдываться в собственных глазах, я потащился в гараж, набирая и набирая номер отца и слыша в трубке раз за разом: «телефон абонента выключен».
На посту дремал знакомый охранник дядя Вася, который увязался за мной следом. Дверь отцовского гаража была заложена изнутри на щеколду, сквозь щель пробивался свет. Я облегчённо выдохнул: «Здесь! Дрыхнет, небось».
Постучал. Тишина была мне ответом. Грязная лохматая собака, появившаяся невесть откуда, по-волчьи задрав морду, завыла. Я снова загрохотал кулаком в металлические ворота гаража, отчасти чтобы не слышать этот жуткий вой. Дядя Вася замахнулся на собаку, но та, отскочив, тянула заунывный скулёж на высокой ноте. Более того, с разных концов ей отвечали другие голоса.
– Вскрывать надо! – проорал дядя Вася. – Погодь грохотать, я за ломом.
Но я продолжал и продолжал колотить в лязгающую дверь под непрерывные собачьи завывания.
Отец с порванной шеей болтался совсем невысоко от пола. Тонкая белая бечёвка впилась в его горло, опутывала руки и плечи. Сухое тело, вываленный наружу язык, выпученные глаза, чуть поодаль – разбитый, видно, выпавший из руки телефон.
Быстро приехавшая скорая разбавляла ночь синим мигающим светом, полицейский задавал мне какие-то вопросы, а у меня в голове тяжело ворочалось только одно:
– Мог успеть. Мог успеть.
И выплывая из обволакивающей темноты шара, я услышал звонок телефона:
– Сол, помоги мне, сынок. Я в верёвках запутался.
Я выскочил из дома, я помчался к гаражам. Задыхаясь, бросил дяде Васе:
– Скорую! Вызовите скорую!
Я бежал между чужими гаражами, я видел свет, полоской лежащий на земле. Вспомнив, что дверь закрыта изнутри, я развернулся, но дядя Вася не отставал, держа наперевес, как пику, тяжёлый лом. Я выхватил из рук охранника этот лом, блеснувший в темноте. Мы успели. Отец барахтался в верёвках, как пойманная в паутину муха, царапал шею, сдирая петлю. Я обхватил его за ноги, приподнял и держал до тех пор, пока дядя Вася, взгромоздившись на табурет, разрезал бечёвку.
– Сынок, – успел прохрипеть отец, – ты пришёл. Прости меня, сынок.
Что за человек, мой отец?! За что ни брался – не получалось. Недотёпа!
– Даже повеситься как следует, не сумел, – заорал я. – Ты что, не мог мне сказать, объяснить?
Меня закрутило, как в стиральной машине, как в бетономешалке… Темнота выплюнула меня, и я ударился бы, если б не упал головой на подушку. На ту самую подушку, что я подложил под щёку, когда крутил в руках непроницаемый чёрный шарик. Эхом отдавались в голове слова: «Прости, сынок».
– Прощаю, отец. Прости и ты меня. – Я сказал это громко, я почти кричал, чтобы отец, где бы он ни был сейчас, услышал меня.
Я вынырнул из мрачной глубины шара. Лицо моё было мокро от слёз.
Сполз с верхней полки, Снегурочка сидела у стола.
– Легче? – спросила она.
– Всё равно не успел.
– Историю никто – самый искусный волшебник – не изменит. А если и изменит, только хуже сделает. Ты послушай себя: неужели не легче?
– Водки нет? Пойду у проводницы спрошу. Помянем. Может, после этого полегчает.
* * *
Водки не нашлось, только самогонка, играющая радужными разводами, когда я наливал её в стакан. Я выливал жидкость в рот раз за разом; перехватывало дыхание и стискивало горло, но меня не отпускало.
– Удивила! – укорял я девчонку, сидящую напротив. – Ты знаешь, сколько раз, сколько раз я видел этот сон! Как спасаю его. И что? Что? Мне только хуже! Что я за тормоз, а?! Почему, почему не побежал сразу, почему?!
Белая девушка молчала, только глаза её разгорались всё ярче.
– Хорошо, – наконец произнесла она, словно решившись на что-то. – Будь по-твоему. Второе желание исполнится полностью, но третье, что бы ни загадал, не сбудется никогда. Готов?
– Готов! – выпалил я, но тут же поперхнулся, вспомнив невероятный бирюзовый берет. У меня всегда так: слово вылетит, а уж за ним приходит мысль. Вот и сейчас, ещё не угас отзвук в горячке сказанного слова, а я уже вспомнил, вспомнил третье своё желание: «Голубой берет. Любовь». Не сбудется? Как без любви?
А что такое любовь? Существует ли? Хороший вопрос. Может ещё, в чём смысл жизни, кто-то сумеет объяснить? Уверен лишь в одном: любовь она всегда с первого взгляда. Вот увидел, и понимаешь: не знаю, как дышать без неё, как ходить, о чём мечтать… Не зря говорят – молния пронзила, током ударило…Вспышка, и твоя жизнь уже не может быть прежней без неё.
И обязательно ощущение, что вы знакомы тысячи лет. Я подозреваю, что так и было. Давным-давно динозаврами ходили рядом и клали головы друг другу на плечи. Я знаю эту морщинку над глазом, потому что она всегда одинаково поднимает в удивлении только одну бровь. Я знаю этот запах, может, мы вообще находим друг друга как кошки, как собаки – по запаху? И я её нашёл. И сразу потерял. Там я тоже был виноват сам. Кругом, кругом виноват!
Что за странная ночь длиною в три дня? Ночь, когда вылезли наружу все мои ошибки, промахи и грехи.
– Кто ты? – спросил я.
– Снегурочка. Внучка Деда Мороза, почти волшебница.
– Откуда ты знаешь, чего я хочу?
Ты же написал письмо Деду Морозу? Помнишь, там осталось ещё одно желание.
Я расправил тетрадный листок:
– «Любовь», – прочёл я вслух. – Не сбудется?
– Не знаю… Это желание ты отдал в залог, в ломбард желаний. Может быть, когда-нибудь… Хотя вряд ли. Что обычный ломбард, что ломбард желаний – один раз отнёс – распрощайся.
– Ну и ладно. Я опять полез на верхнюю полку, и такая усталость навалилась на меня, что не достало сил откинуть одеяло.
* * *
Проводница трясла меня за плечо:
– Мальчики-девочки, просыпаемся потихонечку. Через час Красноярск. Чаёк?
В купе, кроме меня никого не было. Серебрилась на вешалке шубка. «Где эту девчонку носит постоянно?» – лениво размышлял я, доставая из сумки бутерброды, завёрнутые отцом в пергаментную бумагу, каждый отдельно, но всё равно все помятые.
– Ничего-то делать не умеет. Недотёпа, – беззлобно пробурчал я, поправляя торчащие вкривь и вкось помидоры.
Однажды отец позвонил мне поздно вечером, только-только начался матч Реал-Мадрид – Барселона.
– Сыно-о-ок, – как обычно начал он, но я, увлечённый игрой, кинул ему:
– Приходи, футбол посмотрим.
С тех пор мы жили вдвоём. Иногда отец, как кот, привыкший к бродячей жизни, исчезал, но промежутки между этими исчезновениями становились всё длиннее и длиннее, и всё чаще я заставал его за своим компом, чиркающим на экране линиями, как молниями.
– Дай-ка вспомнить, – шептал он, – дай-ка вспомнить. И загибал пальцы на руках, беззвучно шевеля губами.
От тех времён, когда он разглагольствовал о смерти, остался лишь тяжёлый, часто повторяющийся сон, в котором я вытаскиваю отца из петли. Почему?
Голубой шар, одиноко покоящийся на столике, засветился, заиграл, заполняя светом всё вокруг. Торжественные ели медленно проплывали за окном, верхушки их утыкались в синее небо. Поезд нёсся по снежной равнине, сверкало солнце. Точно так же расстилаются облака под тобой, когда летишь на самолёте. И там, наверху, за облаками – всегда хорошая погода.
«А почему я не полетел на самолёте, как делал это раньше?» – в который раз подумал я. И эти снега, похожие на кучевые облака, и это синее небо возвращали меня в тот день, что я летел в командировку в тот же город, в который ехал и сейчас.
* * *
В тот раз я купил билет в кассе аэропорта в самую последнюю минуту перед регистрацией. Почему мне приспичило лететь именно этим рейсом, я понял, лишь усевшись на своё место и пристегнув ремни. Рядом, у окна сидела девушка. Не красавица и не дурнушка, не толстая и не худая, не грустная и не весёлая. Может, я не рассмотрел? Серая водолазка, серые глаза, плотно сдвинутые колени обтянуты юбкой в красную клетку. И я влюбился! Вот так сразу, с первого взгляда. Я – болтун и говорун, никак не мог с нею познакомиться, я забыл, как надо знакомиться с девушками. И только пресловутые «курица или рыба», наконец, разбудили мой обычный трёп. Имя Сол её не удивило, на мои намёки на «дедушку Саврасова» она, подняв бровь, спросила: «А разве сын художника не умер в детстве, как и его дочки?»
Пристыженный, я не нашёлся, что ответить. Хорошо, что и у неё имечко было под стать моему, единственное в своём роде. Когда она назвала его – Регата – я не нашёл ничего умнее, чем поправить: «Как, как? Регата? Может, Регина?»
Имя «Регата» ей очень шло. Катая его по нёбу, я видел фрегат, стремительный и стройный; я слышал шипение волн под его днищем, бриз касался моей кожи, наполнял паруса.
До сегодняшней поездки я думал, что только в воздухе, в облаках может случиться нечто невероятное, как с нами тогда.
– Браки заключаются на небесах. Давай поженимся, пока мы в небе? – спрашивал я.
– Навеки вместе! – отвечала она.
– Мы повесим табличку на дверь «Солёный фрегат»? – смеялся я, – и назовём сына…
– Иваном, – перебивала она, – хватит нам заковыристых имён.
Мы хохотали.
Сердце моё билось ровно и спокойно, раздувшись, как дирижабль. Вы когда-нибудь наливали воду в резиновый шарик? Вот и моё сердце так же наполнялось любовью, как будто любовь – это нечто материальное, осязаемое, что заполняет сначала твоё сердце, а потом и всё остальное, до самой макушечки.
Это почти что, как с Леркой. Нет, лучше, чем с Леркой. Ничто не стояло между нами – ни мой подленький поступок, ни моя юношеская робость. Я мог отдаться любви целиком, без остатка.
Самолёт пошёл на посадку.
– Телефончик оставишь? – просто спросил я.
И она оставила, и я был уверен, что завтра, а может, даже сегодня вечером, я позвоню ей, и мы непременно увидимся. Я так радовался и предвкушал, что потерял, где-то потерял заветный листочек с номером телефона, вырванный ею из записной книжки. Что за растяпа, а?!
Я ничего не знал о ней, где живёт, чем занимается. Я видел только машину, на которой её встречал папа. Но номер я не запомнил, только видел, что машина служебная, с чёрными воинскими номерами. То, что она возвращалась из Москвы, куда летала на каникулы сходить на ВДНХ и в Третьяковку, мне мало помогало, но вернувшись домой, я поплёлся зачем-то в картинную галерею, постоял в зале Саврасова. Что я там надеялся увидеть?
Я давал объявление в газеты «Из рук в руки» и «Всё для вас»: «Отзовись! Где ты?» Тщетно. К горечи потери примешивался страх, что и она, как Лерка когда-то, считает меня подлецом. Ждёт-пождёт, а сказочный принц всего-навсего Сол-растеряша.
* * *
С тех пор я ещё два раза летал в командировку в тот же город, в тот же день, тем же рейсом, как будто, если повторить полёт до самых мелочей, события развернутся в точности, как тогда. И только в этот год отчего-то поехал поездом, более двух суток в вагоне. Постепенно я научился дышать без неё, и часто мечтал, как всё могло бы быть, если бы…если бы…если бы…
И пусть Снегурочка отменила исполнение третьего моего желания. Я исполню его для себя сам. Я снова и снова буду бродить по улицам Красноярска, надеясь встретить её, заглядывая под каждую более-менее голубую шапочку. Я буду поздно возвращаться в гостиницу, как будто стоит мне закрыть за собой дверь, она пройдёт по тем же улицам, по которым совсем недавно слонялся я. Я развешу по всему городу объявления со своим адресом и телефоном. В конце концов, я разыщу воинскую часть, я буду выспрашивать у постовых, у солдат в самоволке, у офицеров. Я найду! Не так много, наверное, в воинской части высоких чинов – отцов взрослых дочерей с загадочным именем Регата. Как я сразу не догадался?
Что там эта девица твердила про ломбард желаний? Ничего, сбудется. Не зря же так светится и сверкает голубой шар, заполняя всё вокруг синим прозрачным светом.
Поезд притормаживал на станции. Вслед за мной на перрон спрыгнула и Снегурочка.
Вдруг в конце перрона в редкой толпе встречающих мелькнул, сливаясь с небом, бирюзово-голубой берет. Я вопрошающе оглянулся на попутчицу. Впервые улыбнувшись, она махнула мне рукой:
– Беги! Беги к ней! Бонус!
Внезапно поднявшийся вихрь сыпанул мне в глаза снегом, и когда я проморгался, увидел лишь лёгкий парок там, где только что стояла добрая волшебница. Глубоко вздохнув, я двинулся туда, где меня ждало моё третье несбыточное желание.
Людмила ПРУСАКОВА
Родилась в г Кулебаки Нижегородской области. Проживает в пос.Развилка Ленинского муниципального района Московской области. Окончила Арзамасский государственный педагогический институт. Тридцать два года отдала работе учителя младших классов. Была участником оркестра русских народных инструментов под руководством Владимира Давидовича Глейхмана г. Видное. Староста литературного объединения им. Ф. Шкулёва г. Видное и руководитель литобъединения «РИФМА+» пос. Развилка. Лауреат и дипломант многих конкурсов. Публиковалась в газетах и во многих сборниках. Издала две авторских книги «Мы с Маринкой» (для детей) и «Лучистый день». Имеет грамоты, благодарственные письма и медаль «90-летие Ленинского района Московской области».
Родилась в г Кулебаки Нижегородской области. Проживает в пос.Развилка Ленинского муниципального района Московской области. Окончила Арзамасский государственный педагогический институт. Тридцать два года отдала работе учителя младших классов. Была участником оркестра русских народных инструментов под руководством Владимира Давидовича Глейхмана г. Видное. Староста литературного объединения им. Ф. Шкулёва г. Видное и руководитель литобъединения «РИФМА+» пос. Развилка. Лауреат и дипломант многих конкурсов. Публиковалась в газетах и во многих сборниках. Издала две авторских книги «Мы с Маринкой» (для детей) и «Лучистый день». Имеет грамоты, благодарственные письма и медаль «90-летие Ленинского района Московской области».
КОРЗИНЫ, ПОЛНЫЕ ГРИБОВ
Светало. Нина и Тоня выходили из леса с полными корзинами грибов. Девочки были примерно одного возраста, лет одиннадцати-двенадцати, но совсем непохожие внешне. Правильные черты лица с серыми глазами Нины обрамлял платок, который тщательно закрывал волосы, перекрещиваясь под подбородком и был завязан концами сзади на шее под толстой косой. Тонина непослушная прядь стриженных волос торчала из-под небольшой косынки. Маленький вздёрнутый нос придавал лицу задорное выражение.
Навстречу им шли мужчина с женщиной, которые были одеты так, как обычно ходят в лес. Оба в сапогах. Женщина в телогрейке и темной юбке.Голову её покрывал платок. Мужчина слегка прихрамывал. На нём была надета гимнастёрка. В руках у него ведро, а у неё корзина. Видно, что грибники.
В послевоенное время, когда страна восстанавливалась, было трудно с продуктами. Выручали подсобные хозяйства да ещё лесные дары.
Женщина, увидев их корзины с грибами, удивлённо воскликнула:
Мы за грибами, а вы уже набрали полные корзины. Когда ж успели? - Ай да молодцы девчонки!
Рекордсменки, - подтвердил мужчина.
Девчонки только улыбнулись в ответ. «Если бы эти тётенька с дяденькой знали, как им достались грибы, - подумали обе. Вчера после обеда вышли из дома и направились вдоль железнодорожной линии. Здесь ходил один пассажирский поезд, который собирал рабочих с ближайших деревень, сёл и вёз на завод в провинциальный городок, где жили девочки. Вечером отвозил рабочих домой. Пройдя километр или полтора вдоль железной дороги, подруги свернули на просеку в лес. Грибов в этом году было видимо-невидимо: не только часто встречающиеся сыроежки, но подберёзовики, подосиновики и даже белые, которые шли на счёт у грибников и количеством которых они хвастались. Подружки так увлеклись, что не заметили, как заблудились. Солнце село. Наступали сумерки. Они услышали шум поезда. Обрадовались, пошли на звук, но он отдалялся всё дальше и дальше и вскоре затих. Через некоторое время шум поезда доносился уже с другой стороны. Лесное эхо обманчиво. Оно сбивало их с толку.
Отчаявшись найти дорогу домой, они присели на поваленное дерево и стали решать, что делать. Тут Нина обратила внимание на старую ель, пушистые лапы которой склонялись до земли, как будто образуя шалаш, и предложила устроиться под этим деревом на ночлег. Иголки слегка щекотали, но девочек это не смущало, так как они не раз ночевали друг у друга на сеновале, где стебельки сухой травы порой впивались в тело. Шума поезда больше не было слышно. То ли это был последний состав, который вёз рабочих, то ли девчата были далеко от железной дороги, и звуки до них не доходили, но внезапно стало тихо. Удивительная тишина пугала их. Шум крыльев какой-то ночной птицы заставил их вздрогнуть. И снова тихо.
– А вдруг сюда придут волки, – со страхом в голосе произнесла Тоня.
– Ну, вроде никто их здесь не видел, – неуверенно ответила Нина.
Они прислушались.
– Ой! – воскликнула Тоня, услышав треск ветки.
– Да, это я ногой задела сучок, – засмеялась Нина. Смех Нины немного взбодрил подругу. Они засмеялись обе.
– Давай, – предложила Нина, – будем петь песни, и тогда нам не будет страшно.
– Нет, наоборот, услышат какие-нибудь звери и прибегут к нам. Лучше сидеть тихо, – зевнув, ответила Тоня.
Усталость взяла своё и подруги немного поговорив, прижались друг к другу и заснули. Проснулись от холода. Дрожь пробирала их. Уже брезжило. Утренняя роса блестела на траве, листве и иголках ели. Девочки встали, огляделись, обратили внимание на светлую полоску неба, вспомнили, как определить дорогу по солнцу, прошли всего несколько десятков метров и увидели знакомую просеку. Теперь они знали, куда идти.
Чувство страха, что родители будут ругать их – особенно боялась этого Тоня – сначала не давало им покоя, пока не появилось чувство радости, что скоро, наконец-то, будут дома.
Подойдя к дому, Нина поставила корзинку с грибами на крыльцо, вошла в сени. Навстречу мать. Она начала бранить Нину за то, что та не предупредила её о ночёвке у подруги на сеновале, а когда увидела полную корзину грибов, всплеснула руками. Нина рассказала о своих переживаниях ночью в лесу, и мать, смягчившись, крепко обняла её.
– Какая ты у меня бедовая, бесстрашная! В следующий раз предупреждай, куда уходишь, – смахнув слезу, ласково проговорила она, А потом как будто спохватилась:
– Побегу к Валентине. Поговорю с ней. Очень она строго относится к дочке. Иначе Тонечке не избежать наказания.
Светало. Нина и Тоня выходили из леса с полными корзинами грибов. Девочки были примерно одного возраста, лет одиннадцати-двенадцати, но совсем непохожие внешне. Правильные черты лица с серыми глазами Нины обрамлял платок, который тщательно закрывал волосы, перекрещиваясь под подбородком и был завязан концами сзади на шее под толстой косой. Тонина непослушная прядь стриженных волос торчала из-под небольшой косынки. Маленький вздёрнутый нос придавал лицу задорное выражение.
Навстречу им шли мужчина с женщиной, которые были одеты так, как обычно ходят в лес. Оба в сапогах. Женщина в телогрейке и темной юбке.Голову её покрывал платок. Мужчина слегка прихрамывал. На нём была надета гимнастёрка. В руках у него ведро, а у неё корзина. Видно, что грибники.
В послевоенное время, когда страна восстанавливалась, было трудно с продуктами. Выручали подсобные хозяйства да ещё лесные дары.
Женщина, увидев их корзины с грибами, удивлённо воскликнула:
Мы за грибами, а вы уже набрали полные корзины. Когда ж успели? - Ай да молодцы девчонки!
Рекордсменки, - подтвердил мужчина.
Девчонки только улыбнулись в ответ. «Если бы эти тётенька с дяденькой знали, как им достались грибы, - подумали обе. Вчера после обеда вышли из дома и направились вдоль железнодорожной линии. Здесь ходил один пассажирский поезд, который собирал рабочих с ближайших деревень, сёл и вёз на завод в провинциальный городок, где жили девочки. Вечером отвозил рабочих домой. Пройдя километр или полтора вдоль железной дороги, подруги свернули на просеку в лес. Грибов в этом году было видимо-невидимо: не только часто встречающиеся сыроежки, но подберёзовики, подосиновики и даже белые, которые шли на счёт у грибников и количеством которых они хвастались. Подружки так увлеклись, что не заметили, как заблудились. Солнце село. Наступали сумерки. Они услышали шум поезда. Обрадовались, пошли на звук, но он отдалялся всё дальше и дальше и вскоре затих. Через некоторое время шум поезда доносился уже с другой стороны. Лесное эхо обманчиво. Оно сбивало их с толку.
Отчаявшись найти дорогу домой, они присели на поваленное дерево и стали решать, что делать. Тут Нина обратила внимание на старую ель, пушистые лапы которой склонялись до земли, как будто образуя шалаш, и предложила устроиться под этим деревом на ночлег. Иголки слегка щекотали, но девочек это не смущало, так как они не раз ночевали друг у друга на сеновале, где стебельки сухой травы порой впивались в тело. Шума поезда больше не было слышно. То ли это был последний состав, который вёз рабочих, то ли девчата были далеко от железной дороги, и звуки до них не доходили, но внезапно стало тихо. Удивительная тишина пугала их. Шум крыльев какой-то ночной птицы заставил их вздрогнуть. И снова тихо.
– А вдруг сюда придут волки, – со страхом в голосе произнесла Тоня.
– Ну, вроде никто их здесь не видел, – неуверенно ответила Нина.
Они прислушались.
– Ой! – воскликнула Тоня, услышав треск ветки.
– Да, это я ногой задела сучок, – засмеялась Нина. Смех Нины немного взбодрил подругу. Они засмеялись обе.
– Давай, – предложила Нина, – будем петь песни, и тогда нам не будет страшно.
– Нет, наоборот, услышат какие-нибудь звери и прибегут к нам. Лучше сидеть тихо, – зевнув, ответила Тоня.
Усталость взяла своё и подруги немного поговорив, прижались друг к другу и заснули. Проснулись от холода. Дрожь пробирала их. Уже брезжило. Утренняя роса блестела на траве, листве и иголках ели. Девочки встали, огляделись, обратили внимание на светлую полоску неба, вспомнили, как определить дорогу по солнцу, прошли всего несколько десятков метров и увидели знакомую просеку. Теперь они знали, куда идти.
Чувство страха, что родители будут ругать их – особенно боялась этого Тоня – сначала не давало им покоя, пока не появилось чувство радости, что скоро, наконец-то, будут дома.
Подойдя к дому, Нина поставила корзинку с грибами на крыльцо, вошла в сени. Навстречу мать. Она начала бранить Нину за то, что та не предупредила её о ночёвке у подруги на сеновале, а когда увидела полную корзину грибов, всплеснула руками. Нина рассказала о своих переживаниях ночью в лесу, и мать, смягчившись, крепко обняла её.
– Какая ты у меня бедовая, бесстрашная! В следующий раз предупреждай, куда уходишь, – смахнув слезу, ласково проговорила она, А потом как будто спохватилась:
– Побегу к Валентине. Поговорю с ней. Очень она строго относится к дочке. Иначе Тонечке не избежать наказания.
Елизавета ХОЗЕ
Родилась в 2000 году в Николаеве – маленьком городе на юге Украины. Там же в 2021 г. закончила колледж экономики и пищевых технологий. Когда я первый раз написала что-то стоящее? Если честно, точно уже и не вспомню. Кажется, это было еще в средней школе. Но до сегодняшнего дня я писала «в стол». Это были рассказы, стихи, заметки, даже есть начатая книга. Я никогда не писала статей для журналов или газет. В основном это были мысли и чувства того, что происходило здесь и сейчас. Недавно услышала одну важную вещь: «Если ты можешь описать любой момент в своей жизни, значит можешь писать что угодно». На самом деле для меня это какое-то открытие. Эта фраза открыла мне глаза, и я увидела себя совсем с другой стороны. Это правда, я действительно могу описать любой момент из своей жизни. И это навык, который наработался сам собой, пока я писала «в стол». Думаю, что именно сегодня настал тот самый переломный момент. И признаюсь, я очень этому рада.
Родилась в 2000 году в Николаеве – маленьком городе на юге Украины. Там же в 2021 г. закончила колледж экономики и пищевых технологий. Когда я первый раз написала что-то стоящее? Если честно, точно уже и не вспомню. Кажется, это было еще в средней школе. Но до сегодняшнего дня я писала «в стол». Это были рассказы, стихи, заметки, даже есть начатая книга. Я никогда не писала статей для журналов или газет. В основном это были мысли и чувства того, что происходило здесь и сейчас. Недавно услышала одну важную вещь: «Если ты можешь описать любой момент в своей жизни, значит можешь писать что угодно». На самом деле для меня это какое-то открытие. Эта фраза открыла мне глаза, и я увидела себя совсем с другой стороны. Это правда, я действительно могу описать любой момент из своей жизни. И это навык, который наработался сам собой, пока я писала «в стол». Думаю, что именно сегодня настал тот самый переломный момент. И признаюсь, я очень этому рада.
МЫ ПРОЖИГАЛИ ДЕНЬ
Поезд остановился. Люди повалили из открывшихся дверей. На 21-ой станции всегда много народу. Офисы крупных компаний и небоскрёбы архивов, все они хранили миллионы терабайт памяти. Почему же там не написано, как взлететь?
– Скажи, Джессика, почему мы не можем летать? – спросила я. Подруга повернулась ко мне и впилась глазами в мой профиль.
– Скажи, а Джейк умеет летать? – ответила она вопросом на вопрос.
Я промолчала, продолжив пялится в вечернее небо. Двери захлопнулись, поезд тронулся. Тихо и незаметно он скользил по воздуху, а за окном быстрей и быстрей стали пролетать здания корпораций.
– Что вечером делать будешь? – снова задала вопрос подруга.
– Думала встретится кое с кем, – не желая отвечать на лишние вопросы, быстро промямлила я. Но избежать этого не удалось.
– И кто же он? – с энтузиазмом начала допрос Джессика. В её глазах уже горел огонь любопытства.
– Неважно, – не отрываясь от окна, резко отрезала я.
– Как знаешь, – разочарование звучало в голосе. Джессика сделала вид, что надулась, но продолжила, – думала, что ты заедешь ко мне. Но раз у тебя свиданка, не буду мешать.
Я хотела возразить, но она не дала мне этого сделать:
– Что ж мне уже скоро выходить, – подытожила подруга и добавила, – ещё увидимся.
С улыбкой Джессика встала и направилась к выходу. Поезд остановился, двери вновь распахнулись.
– Напишешь, как все прошло! – на весь вагон прокричала она и спрыгнула на перрон. Никто не обратил на нас внимание, но меня все равно бросило в краску. Я подвисла, потупившись на дверь, та немедленно захлопнулась, выдернув меня из ступора. Я машинально вытянула из кармана телефон и собралась звонить. Но передумала и стала набирать сообщение.
«Я уже подъезжаю, выходи», – получилось не очень, но я не стала придумывать что-то другое. Быстро отправила и потушила экран.
* * *
Двери распахнулись, и я вышла. Было свежо. За пару часов город успел остыть. Я медленно поплелась в сторону выхода. Не то, чтобы не хотелось идти… было как-то никак. Мне не было радостно, от этой встречи, и это начало бесить. Пройдя станцию насквозь, я вышла на улицу. Фонари освещали парковку, и таксисты не стесняясь предлагали свои услуги.
Я повернулась в сторону жилых домов и увидела быстро приближающуюся ко мне фигуру. Наконец он вышел на свет, и я увидела его лицо. Всё как всегда: он улыбался, руки в карманах спортивных штанов.
«Опять выбежал в одной футболке», – подумала я и невольно улыбнулась.
– Йо! – бросил он и улыбнулся ещё больше. Неужели он и вправду был рад меня видеть?
Я больше не могла сдерживать себя. Слезы сами полились из глаз. Я стояла, как дура, смеялась и плакала. Он опешил.
– Меня выставили за дверь вместе с моей рукописью, – еле сдерживая смех, сказала я. Голос дрожал. – Прикинь? О, её даже не дочитали. Сказали, что это скучно, – я перешла на крик, – что сюжет дерьмо! И что я бездарность! – я на секунду остановилась и, набрав побольше воздуха, прокричала изо всех сил, – Да пошло оно все к черту!
Навязчивые таксисты на секунду перестали предлагать подвести дёшево и со вкусом и посмотрели на меня. Я замолчала. Он опять улыбнулся.
– Пошли, – бросил он, взял меня за руку и потащил за собой.
* * *
Пройдя два квартала, мы остановились перед маркетом. Большая вывеска «2 hour» слепила глаза. К слову, это место можно было найти только ночью, когда город погружался во тьму и неоновая вывеска зажигалась едко-зеленым. Днем же маркет превращался в обычные «24 hours» и ничем не отличался от остальных. Не помню, чтобы “4” и “S” когда-нибудь горели. А на вопрос «где встретимся?» здесь всегда отвечают «в 2 часа».
– Ты будешь что-нибудь? – спросил он.
– Да, – ещё всхлипывая, ответила я.
Мы вошли в маркет. Я не раздумывая направилась к полке с корейской лапшой, присела на корточки и стала выбирать. Наконец на глаза попалась красная коробка с креветками, я схватила её, и прижав к себе, стала наворачивать круги по магазину в поисках своего спутника. Настроение моментально улучшилось, сердце грели лапша и мысли о предстоящей ночи. Наконец завернув в ряд с энергетиками, я увидела его. Он потянулся к самой верхней полке, достал какую-то гадость в стекле, и мы вместе пошли на кассу. Я подумала взять пачку сигарет, но решила, что не стоит. А дальше мы вышли из маркета и направились к нему домой.
* * *
В квартире был бардак. Куча электроники на столе, из которой я узнала только инфопланшет, и нереальное количество листов с зарисовками и текстом, написанным от руки. Они лежали кучей под столом, а все, что не влезло, покрывало пол вокруг толстым слоем – вместо ковра. Странно все это, живешь в век электротехнического прорыва, а кто-то все ещё пишет карандашом.
Захлопнув входную дверь, он сбросил кроссовки и босиком по бумажному ковру направился к дивану. Подойдя к нему вплотную, он потупился с секунду, после развернулся и плюхнулся на мягкое сидение, открыл бутылку и сделал жадный глоток. Я быстро разулась и направилась в ту часть комнаты, что называлась кухней. Через пять минут я уже сидела рядом с ним на диване, подобрав под себя ноги, и наслаждалась «пищей богов». Было слишком хорошо. Никто не докучал бестолковыми расспросами, не давал «дельных» советов и не пытался подбодрить. Я уже и позабыла, что мою писанину отказались публиковать. Вкус лапши затмил всё.
Дойдя примерно до середины коробки, я наконец отвлеклась от еды:
– Ты опять ночью не спал? – с набитым ртом спросила я.
– Ага, – он кивнул и снова сделал глоток.
Я продолжила чавкать. В тишине это было чересчур громко. Он сидел и смотрел на стол. Потом поставил бутылку на него и взял инфопланшет.
Коробка с лапшой наконец опустела. Я допила остатки бульона и швырнула её на край стола.
– О-о-о… – звуки блаженства донеслись с моей стороны, – наконец-то…
Он перевёл на меня взгляд:
– Опять ничего не ела с самого утра? – укоризненно спросил он.
– Ага, – бросила я и улыбнулась. Было тепло и уютно. Мы просто сидели в тишине. Не помню как, но я отключилась.
* * *
Глаза открылись сами собой. Было все так же тепло. Я лежала на диване укрытая пледом. Он сидел рядом… Хотя нет. Он полулежал на столе. Я уселась на диване и протерла глаза. Локтем он прижимал какую-то бумажку. Я аккуратно высунула её из-под его руки и внимательно стала читать. Еле-еле разобрав почерк, я прочла:
«Мы снова прожигали день. Один из тысячи таких же дней. Под одним небом. Один из тех, что закончится так же, и вечером нечего будет вспоминать...»
Я опустила огрызок листа и встретилась взглядом с ним. Он протянул руку, выдернул у меня листок, кинул под стол на кучу и снова умостился на стол.
– Почему ты не лег нормально спать? – спросила я.
– Тебя не хотел будить, – сонным голосом промямлил он, – ты так мило спала, что разбудить тебя было бы слишком.
– Ты совершенно не ценишь себя, – уверенно сказала я, поднимаясь с дивана, – эта работа тебя в могилу сведет.
Он снова всю ночь не спал, и я прекрасно об этом знала. Вот только он не хотел, чтобы я волновалась из-за этого.
– Тебя тоже, – снова промямлил он.
Я открыла дверцу холодильника и заглянула во внутрь. Пусто. Я хлопнула дверцей с кислым лицом и направилась к выходу.
– Ты куда? – уже сидя на диване, спросил он.
– За молоком, – бросила я. И открывая дверь, добавила, – включи кофеварку. Входная дверь захлопнулась.
Я слетела по лестнице, и входная дверь распахнулась передо мной. Солнце уже светило во всю, и люди спешили по своим «важным» делам. Я подняла голову и посмотрела на небо:
– Мы прожигали день… – медленно, словно читая по слогам, шепотом произнесла я, улыбнулась и быстро шагая по улице направилась к «двум часам».
* * *
Дверь отворилась. Его заспанное лицо и взъерошенные волосы – выглядел он довольно забавно.
Запах кофе разносился по квартире. Две чашки, заполненные до краёв и шоколадное печенье.
– Мы снова прожигали день, – задумчиво повторила я.
– А? – он удивленно повернулся ко мне.
Я ничего не ответила. Мы и вправду прожигали день, и вспоминать особо будет нечего, но чувство счастья переполняло меня. Здесь, в этой однокомнатной квартире я чувствовала себя собой. Не нужно было одевать маску. Я действительно была счастлива, а он был счастлив вдвойне. Так мне казалось.
* * *
Он проводил меня до станции, и я вернулась домой. Где-то в глубине щелкнул замок и дверь распахнулась. Рутина, что висела в воздухе, рухнула мне на плечи и окутала с ног до головы. Дико захотелось курить. Не разуваясь я стала ходить по квартире и искать сигареты. Наконец нашла помятую пачку, но та оказалась пустая. От злости я швырнула её в стену и, вернувшись в коридор, скинула кроссовки. Заглянула на кухню в надежде найти что-нибудь съестное. В шкафу одни крошки, в холодильнике мышь повесилась. Я хлопнула дверцей и включила кофеварку. Трезвая мысль наконец удосужилась посетить мою голову: «Стоит сесть поработать».
Кофе тонкой струйкой лился в чашку и издавал характерный звук. Я потупившись смотрела на него. Кофеварка остановилась, я взяла чашку и поплелась в комнату.
Поезд остановился. Люди повалили из открывшихся дверей. На 21-ой станции всегда много народу. Офисы крупных компаний и небоскрёбы архивов, все они хранили миллионы терабайт памяти. Почему же там не написано, как взлететь?
– Скажи, Джессика, почему мы не можем летать? – спросила я. Подруга повернулась ко мне и впилась глазами в мой профиль.
– Скажи, а Джейк умеет летать? – ответила она вопросом на вопрос.
Я промолчала, продолжив пялится в вечернее небо. Двери захлопнулись, поезд тронулся. Тихо и незаметно он скользил по воздуху, а за окном быстрей и быстрей стали пролетать здания корпораций.
– Что вечером делать будешь? – снова задала вопрос подруга.
– Думала встретится кое с кем, – не желая отвечать на лишние вопросы, быстро промямлила я. Но избежать этого не удалось.
– И кто же он? – с энтузиазмом начала допрос Джессика. В её глазах уже горел огонь любопытства.
– Неважно, – не отрываясь от окна, резко отрезала я.
– Как знаешь, – разочарование звучало в голосе. Джессика сделала вид, что надулась, но продолжила, – думала, что ты заедешь ко мне. Но раз у тебя свиданка, не буду мешать.
Я хотела возразить, но она не дала мне этого сделать:
– Что ж мне уже скоро выходить, – подытожила подруга и добавила, – ещё увидимся.
С улыбкой Джессика встала и направилась к выходу. Поезд остановился, двери вновь распахнулись.
– Напишешь, как все прошло! – на весь вагон прокричала она и спрыгнула на перрон. Никто не обратил на нас внимание, но меня все равно бросило в краску. Я подвисла, потупившись на дверь, та немедленно захлопнулась, выдернув меня из ступора. Я машинально вытянула из кармана телефон и собралась звонить. Но передумала и стала набирать сообщение.
«Я уже подъезжаю, выходи», – получилось не очень, но я не стала придумывать что-то другое. Быстро отправила и потушила экран.
* * *
Двери распахнулись, и я вышла. Было свежо. За пару часов город успел остыть. Я медленно поплелась в сторону выхода. Не то, чтобы не хотелось идти… было как-то никак. Мне не было радостно, от этой встречи, и это начало бесить. Пройдя станцию насквозь, я вышла на улицу. Фонари освещали парковку, и таксисты не стесняясь предлагали свои услуги.
Я повернулась в сторону жилых домов и увидела быстро приближающуюся ко мне фигуру. Наконец он вышел на свет, и я увидела его лицо. Всё как всегда: он улыбался, руки в карманах спортивных штанов.
«Опять выбежал в одной футболке», – подумала я и невольно улыбнулась.
– Йо! – бросил он и улыбнулся ещё больше. Неужели он и вправду был рад меня видеть?
Я больше не могла сдерживать себя. Слезы сами полились из глаз. Я стояла, как дура, смеялась и плакала. Он опешил.
– Меня выставили за дверь вместе с моей рукописью, – еле сдерживая смех, сказала я. Голос дрожал. – Прикинь? О, её даже не дочитали. Сказали, что это скучно, – я перешла на крик, – что сюжет дерьмо! И что я бездарность! – я на секунду остановилась и, набрав побольше воздуха, прокричала изо всех сил, – Да пошло оно все к черту!
Навязчивые таксисты на секунду перестали предлагать подвести дёшево и со вкусом и посмотрели на меня. Я замолчала. Он опять улыбнулся.
– Пошли, – бросил он, взял меня за руку и потащил за собой.
* * *
Пройдя два квартала, мы остановились перед маркетом. Большая вывеска «2 hour» слепила глаза. К слову, это место можно было найти только ночью, когда город погружался во тьму и неоновая вывеска зажигалась едко-зеленым. Днем же маркет превращался в обычные «24 hours» и ничем не отличался от остальных. Не помню, чтобы “4” и “S” когда-нибудь горели. А на вопрос «где встретимся?» здесь всегда отвечают «в 2 часа».
– Ты будешь что-нибудь? – спросил он.
– Да, – ещё всхлипывая, ответила я.
Мы вошли в маркет. Я не раздумывая направилась к полке с корейской лапшой, присела на корточки и стала выбирать. Наконец на глаза попалась красная коробка с креветками, я схватила её, и прижав к себе, стала наворачивать круги по магазину в поисках своего спутника. Настроение моментально улучшилось, сердце грели лапша и мысли о предстоящей ночи. Наконец завернув в ряд с энергетиками, я увидела его. Он потянулся к самой верхней полке, достал какую-то гадость в стекле, и мы вместе пошли на кассу. Я подумала взять пачку сигарет, но решила, что не стоит. А дальше мы вышли из маркета и направились к нему домой.
* * *
В квартире был бардак. Куча электроники на столе, из которой я узнала только инфопланшет, и нереальное количество листов с зарисовками и текстом, написанным от руки. Они лежали кучей под столом, а все, что не влезло, покрывало пол вокруг толстым слоем – вместо ковра. Странно все это, живешь в век электротехнического прорыва, а кто-то все ещё пишет карандашом.
Захлопнув входную дверь, он сбросил кроссовки и босиком по бумажному ковру направился к дивану. Подойдя к нему вплотную, он потупился с секунду, после развернулся и плюхнулся на мягкое сидение, открыл бутылку и сделал жадный глоток. Я быстро разулась и направилась в ту часть комнаты, что называлась кухней. Через пять минут я уже сидела рядом с ним на диване, подобрав под себя ноги, и наслаждалась «пищей богов». Было слишком хорошо. Никто не докучал бестолковыми расспросами, не давал «дельных» советов и не пытался подбодрить. Я уже и позабыла, что мою писанину отказались публиковать. Вкус лапши затмил всё.
Дойдя примерно до середины коробки, я наконец отвлеклась от еды:
– Ты опять ночью не спал? – с набитым ртом спросила я.
– Ага, – он кивнул и снова сделал глоток.
Я продолжила чавкать. В тишине это было чересчур громко. Он сидел и смотрел на стол. Потом поставил бутылку на него и взял инфопланшет.
Коробка с лапшой наконец опустела. Я допила остатки бульона и швырнула её на край стола.
– О-о-о… – звуки блаженства донеслись с моей стороны, – наконец-то…
Он перевёл на меня взгляд:
– Опять ничего не ела с самого утра? – укоризненно спросил он.
– Ага, – бросила я и улыбнулась. Было тепло и уютно. Мы просто сидели в тишине. Не помню как, но я отключилась.
* * *
Глаза открылись сами собой. Было все так же тепло. Я лежала на диване укрытая пледом. Он сидел рядом… Хотя нет. Он полулежал на столе. Я уселась на диване и протерла глаза. Локтем он прижимал какую-то бумажку. Я аккуратно высунула её из-под его руки и внимательно стала читать. Еле-еле разобрав почерк, я прочла:
«Мы снова прожигали день. Один из тысячи таких же дней. Под одним небом. Один из тех, что закончится так же, и вечером нечего будет вспоминать...»
Я опустила огрызок листа и встретилась взглядом с ним. Он протянул руку, выдернул у меня листок, кинул под стол на кучу и снова умостился на стол.
– Почему ты не лег нормально спать? – спросила я.
– Тебя не хотел будить, – сонным голосом промямлил он, – ты так мило спала, что разбудить тебя было бы слишком.
– Ты совершенно не ценишь себя, – уверенно сказала я, поднимаясь с дивана, – эта работа тебя в могилу сведет.
Он снова всю ночь не спал, и я прекрасно об этом знала. Вот только он не хотел, чтобы я волновалась из-за этого.
– Тебя тоже, – снова промямлил он.
Я открыла дверцу холодильника и заглянула во внутрь. Пусто. Я хлопнула дверцей с кислым лицом и направилась к выходу.
– Ты куда? – уже сидя на диване, спросил он.
– За молоком, – бросила я. И открывая дверь, добавила, – включи кофеварку. Входная дверь захлопнулась.
Я слетела по лестнице, и входная дверь распахнулась передо мной. Солнце уже светило во всю, и люди спешили по своим «важным» делам. Я подняла голову и посмотрела на небо:
– Мы прожигали день… – медленно, словно читая по слогам, шепотом произнесла я, улыбнулась и быстро шагая по улице направилась к «двум часам».
* * *
Дверь отворилась. Его заспанное лицо и взъерошенные волосы – выглядел он довольно забавно.
Запах кофе разносился по квартире. Две чашки, заполненные до краёв и шоколадное печенье.
– Мы снова прожигали день, – задумчиво повторила я.
– А? – он удивленно повернулся ко мне.
Я ничего не ответила. Мы и вправду прожигали день, и вспоминать особо будет нечего, но чувство счастья переполняло меня. Здесь, в этой однокомнатной квартире я чувствовала себя собой. Не нужно было одевать маску. Я действительно была счастлива, а он был счастлив вдвойне. Так мне казалось.
* * *
Он проводил меня до станции, и я вернулась домой. Где-то в глубине щелкнул замок и дверь распахнулась. Рутина, что висела в воздухе, рухнула мне на плечи и окутала с ног до головы. Дико захотелось курить. Не разуваясь я стала ходить по квартире и искать сигареты. Наконец нашла помятую пачку, но та оказалась пустая. От злости я швырнула её в стену и, вернувшись в коридор, скинула кроссовки. Заглянула на кухню в надежде найти что-нибудь съестное. В шкафу одни крошки, в холодильнике мышь повесилась. Я хлопнула дверцей и включила кофеварку. Трезвая мысль наконец удосужилась посетить мою голову: «Стоит сесть поработать».
Кофе тонкой струйкой лился в чашку и издавал характерный звук. Я потупившись смотрела на него. Кофеварка остановилась, я взяла чашку и поплелась в комнату.
Ирина МУХИНА
Я – учительница, более тридцати лет преподавала русский язык и литературу. Когда поняла, что мне мало одной педагогической деятельности, ушла из школы. Занималась репетиторством, изучала коучинг, вела дневник. Потребность писать стала настолько необходимой, что захотелось разрушить старую жизнь, а новую – посвятить любимому делу. Первый сборник «Добавьте меня в Друзья» – это остросюжетные истории об общении в Интернете, второй – «Декамерон эпохи самоизоляции» – размышление о том, что помогает людям выжить в сложных жизненных ситуациях. Сейчас работаю над книгой «Артвин на берегу Чороха», рассказ «Бегство» – это одна из глав.
Я – учительница, более тридцати лет преподавала русский язык и литературу. Когда поняла, что мне мало одной педагогической деятельности, ушла из школы. Занималась репетиторством, изучала коучинг, вела дневник. Потребность писать стала настолько необходимой, что захотелось разрушить старую жизнь, а новую – посвятить любимому делу. Первый сборник «Добавьте меня в Друзья» – это остросюжетные истории об общении в Интернете, второй – «Декамерон эпохи самоизоляции» – размышление о том, что помогает людям выжить в сложных жизненных ситуациях. Сейчас работаю над книгой «Артвин на берегу Чороха», рассказ «Бегство» – это одна из глав.
БЕГСТВО
Посвящается Кайфеджан Александре Иосифовне
– Акоп, вас будут резать! – краем уха услышала Бегруи, которая прошмыгнула во двор накормить собаку. Голос донёсся из-за закрытой двери домика для гостей.
«Что это значит? Кого вас? Когда? Кто?» – масса вопросов – и ни одного ответа. Такого ужаса она ещё не испытывала, даже когда тридцатипятилетний Акоп, которого она видела всего один раз, зашёл к ней, пятнадцатилетней, после венчания в спальню.
Тревога мешала ей заниматься ежедневными делами, она то и дело подносила к горящим щекам ледяные руки, пила воду, но легче не становилось.
Гость ушёл поздно, Бегруи только увидела, как мелькнула красная феска у калитки, – значит, кто-то из чиновников... Проводив гостя, Акоп не зашёл в дом, сел под яблоней, о чём-то задумался. Может, она ослышалась? Тогда почему Акоп так озабочен? Или она что-то сделала не так? Стол накрыла как полагается – ни одного свободного местечка – ничего не пожалела для гостя. С тех пор как началась война, жизнь перевернулась с ног на голову, не знаешь, чего и ждать.
Будь что будет, надо набраться смелости и спросить у Акопа. Дождалась момента, когда после ужина муж был в хорошем настроении:
– Мард-джан (обращение к мужу в армянских семьях), что это значит?
Тот нахмурился:
– Подслушивала, негодная? Не бери в голову, ерунда, сплетни. Мелют всякое..
Лето 1914 года в Трабзоне выдалось необычно жаркое. В конце недели Акоп поддался уговорам жены и в нарушение всех порядков взял её на базар. Бегруи, закутанная, как кокон, только глазищи видны, сидела на арбе, пока Акоп продавал маленьких ягнят, и смотрела по сторонам. Раньше она была счастлива, когда удавалось вырваться из дома, а это случалось раз-два в году. На базаре было столько интересного! Но не сегодня. Что-то изменилось, в пыльном, нагретом воздухе Бегруи ясно чувствовала тревогу. Оборванец-курд вроде бы случайно налетел на тележку армянина, торговца персиками. Спелые плоды покатились в разные стороны на радость мальчишкам-попрошайкам. Торговец развёл руками:
– Вай! Что это делается? Господь – ты свидетель! Люди добрые!
Курд, не обращая внимания, пнул персик босой ногой и прибавил шагу. Торговля продолжалась, все как будто не заметили его откровенной наглости. Бегруи не могла оторвать взгляд от красной мякоти раздавленного плода. Ей до слёз было жаль торговца, он пытался спасти уцелевший товар, но это было бесполезно.
Эта сцена долго не давала покоя, стояли перед глазами раздавленные персики, словно окровавленные живые существа. Почему никто не помог старику? Почему никто не остановил курда? Какие люди злые.
Люди злые... А вдруг это как-то связано с тем, что она услышала? Бегруи почувствовала себя таким персиком, который пинает чья-то жестокая нога. Ладони стали влажными, губы задрожали. А если это будет с её детьми? Господи! Сделай так, чтобы всё стало, как раньше!
К Акопу обращаться было бесполезно, он говорил ей только то, что считал нужным, а если что-то не мог объяснить, просто обрывал разговор на полуслове. С соседками на кофе она собиралась очень редко. Да и некогда: поди успей обслужить мужа, троих пасынков и своих столько же. Весь день как белка в колесе, руки всегда в работе, а голова одним занята: надвигается что-то страшное. Хоть сто раз на дню повторяй: «Господи! Прости и помилуй! Сделай так, чтобы ничего не случилось! Спаси нас!» – а легче не становится. И посиделки не приносили радости, как раньше. Женщины, почти все безграмотные, делились своими домыслами, сплетнями. Снова неутешительные новости: беспорядки, кто-то из местных продал всё и уехал в Россию, у Аршака Татевосяна сразу двоих сыновей призвали в турецкую армию, осиротевшая мать поседела за одну ночь. Бегруи каждую новость прикидывала на себя: хвала Всевышнему, старшему пасынку только четырнадцать, а вот если Акопа заберут?Много говорили о бесчинствах курдов, о том, что турецкая полиция на беспорядки смотрит сквозь пальцы.
Мужчины старались не обсуждать сложившееся положение дел при женщинах, но в кофейнях читали вслух газеты,часто спорили, доходило дело и до ссор. Акоп часто возвращался из кофейни злой, кричал на детей, раздражался попусту.
Была в жизни Бегруи ещё одна радость — ходить к источнику за водой. Поднимаясь в гору мимо кизиловых рощиц, самшитовых деревьев и одиноких красавцев-дубов, она то и дело останавливалась и смотрела сверху на виноградники, сады и дальше – на безбрежную синь моря. Ей казалось, что этот мир незыблем и вечен. Не может где-то литься кровь, когда здесь покой и умиротворение. Неужели приходит конец такой привычной, устоявшейся жизни?! Издалека услышала женские голоса. Раньше радовалась, если удавалось встретить соседку, постоять с ней, пока вода наполняет ведро. А если очередь!
Очередь была. Только женщины не щебетали, как раньше. Аревик, дальняя соседка, почему-то шёпотом поделилась новостью, которую подслушала дома: дядю её свёкра, уважаемого, состоятельного человека, что жил у порта, неделю назад убили. Лавку разорили, дом разграбили. Родственники пытались обратиться в полицию – там сказали, что это ваши бытовые дела, сами и разбирайтесь. Одна старуха, вся в чёрном, прошамкала беззубым ртом:
– Нечего было селиться рядом с турками, жили бы в своём квартале, так и горя не знали бы.
Ей почтительно возразила молодая женщина:
– Уважаемая! Простите, но ведь полицию вызвали соседи-турки, они и вдову приютили, пока родня не приехала.
Женщины снова заспорили, перебивая друг друга, Бегруи не знала, кто прав, кто виноват, и молча пошла по тропе вниз.
Дни тянулись медленно, волнение стало постоянным. Бегруи казалось, что тревога, как мерзкий червяк, живёт в груди, свернувшись в клубок, и питается кровью, лишая её сил.
Однажды ночью Акоп вдруг притянул её к себе и крепко обнял. Это было первое проявление ласки за всю их пятилетнюю семейную жизнь. Вспыхнувшее желание он обычно удовлетворял молча, быстро и тут же засыпал. Нет бы обрадоваться! Ласка была так приятна. Но Бегруи стало ещё хуже – Акоп, видно, знает что-то, но не говорит. И жалеет её неспроста. Что он скрывает? Что с ними будет? Она боялась пошевелиться и только чувствовала, как пот выступает на спине и учащается дыхание.
В воскресенье после церкви к Акопу пришли друзья. Ничего странного в этом не было. Но настороженная, натянутая, как струна, Бегруи сразу поняла: что-то не то. Вроде бы балагурят, смеются, но через силу. Говорят тихо. Глаза не смеются.
Пока во дворе чужие, ей показываться нельзя. О чём они говорят? Что-то обсуждают.
В детских пелёнках припрятаны леденцы, схватила пакетик, подозвала старшего пасынка:
– Вартан-джан, пройди возле гостей, послушай, о чём говорят. Дам что-то вкусненькое.
Тот недоумённо пожал плечами, но пошёл. «Господи! Только бы отцу не нажаловался!»
Вартан вернулся быстро:
– Замолчали они, когда я подошёл. Только одно слово услышал: «Новороссийск». Давай, что обещала, а то отцу всё передам!
Легче не стало. Наоборот, тревога сменилась леденящим страхом. Что такое «новороссийск»? Непонятного становилось всё больше.
Мыла посуду после гостей, убирала двор, а перед глазами возникали картины одна другой теплее: вот Акоп первый раз пригласил гостей, она из кожи вон лезла, чтобы столы накрыть как положено. Выросшая в нищете, Бегруи впервые распоряжалась таким количеством продуктов. Но всё сделала на славу: пробегая с подносом мимо половины, где гуляли мужчины , заглянула в щель между занавесками – дядя Акопа, причмокивая, ел пахлаву и, облизывая пальцы, довольно хлопал племянника по плечу.
А ещё раньше... бабушка Аревик строго-настрого наказала перед первой брачной ночью вымыть Акопу ноги. Что в этом такого? Бегруи принесла таз с тёплой водой, приготовила полотенце. Но когда увидела, какими страшными Господь создал мужские ноги, онемела. Огромные, поросшие чёрными волосами, шершавые...Как бы не разреветься. Это было испытание! Вымыла одну, вытерла, потом вторую. Лицо пылало, ненароком подняла глаза и увидела – Акоп улыбается! По-доброму, почти весело. Страха стало чуть-чуть меньше. Тогда... Сейчас его стало больше.
Ночью не сомкнула глаз, боялась перевернуться, чтобы не разбудить Акопа. Ощущение надвигающейся беды лишило сна, превратило и день, и ночь в один кошмар.
Днём вытирала вымытую посуду, тарелка выскользнула из рук, брызнули осколки. Акоп молча отвесил затрещину и вышел. Глотая слёзы, навернувшиеся не от боли, а от обиды, низко наклонила лицо – при пасынках рыдать нельзя! В груди закололо, стало трудно дышать. Еле двигаясь, смела мусор.
Акоп вышел во двор, от злости пнул чурбан для колки дров, охнул, потом схватил сухие ветки, приготовленные для растопки, начал ломать их с остервенением. Что он сделал? Он поднял руку на женщину! Женщину, которая безропотно растит шестерых детей, не различая пасынков и своих.
Он всегда старался беречь Бегруи. Он вспомнил, как пять лет назад поехал по делам в Артвин, красивый город с большой армянской общиной. Дорога шла вдоль Чороха, от которого в жаркий весенний денёк веяло свежестью. Акопа разморило, он задремал и не заметил, как колесо лёгкой повозки соскользнуло с обочины – чуть не угодил в обрыв. Едва успел соскочить и схватить за дышло повозку. Вытянул её без заднего колеса, осёл ревел на всю округу – сломал ногу. Вот это влип! До города ещё немало, а с ослом что делать!
Акоп снял широкий кожаный пояс, перемотал ногу несчастной животине. Правильнее было бы пристрелить, но нечем. Акоп с трудом оттащил тележку с дороги поближе к скале, подпёр камнем, положил сверху осла. Связал в узел самое нужное и с сожалением отправился пешком. Что останется от его тележки, когда он будет возвращаться назад?
Только к вечеру Акоп добрался до пригорода, где селилась беднота. Подошёл к ближайшему глинобитному забору, в калитке – ржавое железное кольцо. Только бы открыли! Как ночевать по открытым небом!? На стук вышел хозяин – армянин, увидел путника – грязного, запылённого – пригласил в дом.
Жена хозяина поставила на стол мадзун и чёрствый хлеб:
– Простите, уважаемый, больше угостить нечем.
Потом постелила на полу овчинный тулуп. Акоп заснул, не успев до конца прочитать благодарственную молитву.
Завтракали во дворе. Акоп вышел, сладко потягиваясь, жмурясь от яркого солнца. Небо было синим, как вода в море недалеко от его дома, воздух -вкусным. Акоп повеселел. За столом он узнал, что десять лет назад оспа унесла двух дочерей хозяина и зятя, с тех пор помогать некому, хозяйство и пришло в упадок. Живут тем, что жена и единственная внучка выпекают гату и баклаву на заказ.
Пока дед Овик договаривался с соседями насчёт лошади, Акоп прохаживался по двору. Заглянул в окно – девчонка-тростиночка, внучка, раскатывала тесто. Она делала это так быстро и умело, что Акоп не заметил, как из маленького комочка она раскатала тончайший пласт, размером с платок. Вот это умница! Девчонка и не предполагала, что за ней наблюдают, иногда от старания высовывала кончик языка, иногда что-то, видимо, напевала. Жизнерадостная, озорная – одно слово, ребёнок.
Овик неслышно подошёл сзади:
– Бегруи, солнышко, свет наш. Уже пятнадцать, а рукодельница каких мало!
– Почему замуж не отдаёшь?
– А что я за ней дам?
– Без приданого такую стряпуху не берут?
– Сам знаешь, голытьба-то и возьмёт. Только это всегда успеется. Сердце за неё болит, но мы с Аревик решили не торопиться.
Через неделю Акоп, как и обещал, вернул лошадь, отблагодарил подарком, а Бегруи попросил передать шёлковый платок.
Ещё через месяц Бегруи вошла в дом Акопа хозяйкой.
За пять лет семейной жизни он ни разу не поднял на неё руку, ни разу не оскорбил. Старшего, Вартана, драл за уши, когда тот дерзил своей юной мачехе. И вот на тебе! Акоп ещё походил по саду, поставил подпорки под ветки яблони, чтобы не сломались под тяжестью плодов. Потом решительно направился в дом, подождал, пока мальчишки разбегутся, подошёл сзади к Бегруи и неловко поцеловал в затылок – извинился.
Дни сменялись днями, она уже привыкла к внутренней дрожи и по-прежнему ловила обрывки разговоров, вслушивалась в интонации, её неразвитый, почти детский ум бессознательно считывал опасность.
Ходила через силу, то и дело прислонялась к стене, хватаясь за сердце – сказывалось многодневное нервное напряжение. А болеть ей нельзя!! Что Акоп будет делать с их оравой?
В редкие минуты отдыха она позволяла мальчишкам играть на улице, а сама брала на руки десятимесячную Лусик (свет) и выходила с ней в сад. Вот и сейчас малышка сидела на прогретой солнцем траве, а Бегруи сорвала одуванчик, дунула на его седую шевелюру – полетели во все стороны пушинки. Лусик заливисто рассмеялась, а мать, любуясь смоляными завитками и карими глазками, снова запереживала: как сложится судьба её ненаглядной? Хоть бы беды обошли её стороной. И в который раз за день материнские губы зашевелились в молитве.
В субботу муж на базар не поехал. Почему? Вот бы узнать, что делается. Хоть с кем-то словом перемолвиться. Но Акоп запретил выходить со двора. За водой теперь бегают пасынки.
Однажды ночью Акоп грубо растолкал её:
– Собери детей, быстро! Только самое необходимое! Рот закрой! Делай, что велю!
Господи! Это уже самое страшное? Или ещё нет?
Вышли из дому в кромешной темноте. Акоп нёс узел и младшенькую, Лусик. Бегруи тащила за руки двоих. Пасынки несли по узлу, держались за её юбку.
Бегруи видела, как из домов тоже выходили люди и пропадали в темноте. Стояла звенящая тишина, не лаяли собаки, не плакали дети.
– Стой здесь и жди меня! – приказал Акоп и исчез в темноте.
Только бы не потерять кого-нибудь из детей! Судорожно прижимала их к себе, тихо шепча:
– Не бойтесь, родненькие, только никуда от меня ни на шаг.
Акоп вернулся с человеком в красной феске, тот полой закрывал керосиновый фонарь, еле освещая дорогу.
Увидев турка, Бегруи охнула, но Акоп успокоил:
– Не бойся, он нам друг.
Мимо портовых строений пробрались к судну.
– Прости, Акоп, больше ничем помочь не могу. Помогай тебе аллах!
– Я у тебя в долгу Гамид! Храни тебя Господь!
У причала стояло два судна, по скользким мосткам люди, как тени, поднимались на палубу. Их было так много! Разве всем им уместиться на этих судёнышках?!
Акоп пропустил вперёд Бегруи с детьми, людское течение подхватило её и понесло. Она даже не испугалась мокрого трапа и чёрной воды внизу.
Их прижало к самому борту. Бегруи подняла глаза к небу, звёзды закружились с сумасшедшей скоростью.
Она очнулась, когда судно было в открытом море. Пятеро пацанов прижимались к ней, Акопа с малышкой рядом не было. Все, даже ершистый Вартан, смотрели на неё полными страха глазами. Теперь она не могла позволить себе бояться:
– Садитесь на вещи и накройтесь моим платком. Спите! Утром всё будет по-другому.
Бегруи Кайфеджан прожила очень долгую жизнь, одна подняла своих мальчишек, но замуж так и не вышла. Помнила Акопа. В 1990 году правнук привёз горстку земли из Трабзона, она сидела в кресле и непослушными пальцами перебирала крупинки. Закрыла глаза, и снова до боли знакомая картина – Акоп, держащий на руках Лусик. Рядом Аршак. Утром Бегруи не проснулась. Её похоронили на кладбище города Крымска Краснодарского края, где она прожила почти восемьдесят лет.
Посвящается Кайфеджан Александре Иосифовне
– Акоп, вас будут резать! – краем уха услышала Бегруи, которая прошмыгнула во двор накормить собаку. Голос донёсся из-за закрытой двери домика для гостей.
«Что это значит? Кого вас? Когда? Кто?» – масса вопросов – и ни одного ответа. Такого ужаса она ещё не испытывала, даже когда тридцатипятилетний Акоп, которого она видела всего один раз, зашёл к ней, пятнадцатилетней, после венчания в спальню.
Тревога мешала ей заниматься ежедневными делами, она то и дело подносила к горящим щекам ледяные руки, пила воду, но легче не становилось.
Гость ушёл поздно, Бегруи только увидела, как мелькнула красная феска у калитки, – значит, кто-то из чиновников... Проводив гостя, Акоп не зашёл в дом, сел под яблоней, о чём-то задумался. Может, она ослышалась? Тогда почему Акоп так озабочен? Или она что-то сделала не так? Стол накрыла как полагается – ни одного свободного местечка – ничего не пожалела для гостя. С тех пор как началась война, жизнь перевернулась с ног на голову, не знаешь, чего и ждать.
Будь что будет, надо набраться смелости и спросить у Акопа. Дождалась момента, когда после ужина муж был в хорошем настроении:
– Мард-джан (обращение к мужу в армянских семьях), что это значит?
Тот нахмурился:
– Подслушивала, негодная? Не бери в голову, ерунда, сплетни. Мелют всякое..
Лето 1914 года в Трабзоне выдалось необычно жаркое. В конце недели Акоп поддался уговорам жены и в нарушение всех порядков взял её на базар. Бегруи, закутанная, как кокон, только глазищи видны, сидела на арбе, пока Акоп продавал маленьких ягнят, и смотрела по сторонам. Раньше она была счастлива, когда удавалось вырваться из дома, а это случалось раз-два в году. На базаре было столько интересного! Но не сегодня. Что-то изменилось, в пыльном, нагретом воздухе Бегруи ясно чувствовала тревогу. Оборванец-курд вроде бы случайно налетел на тележку армянина, торговца персиками. Спелые плоды покатились в разные стороны на радость мальчишкам-попрошайкам. Торговец развёл руками:
– Вай! Что это делается? Господь – ты свидетель! Люди добрые!
Курд, не обращая внимания, пнул персик босой ногой и прибавил шагу. Торговля продолжалась, все как будто не заметили его откровенной наглости. Бегруи не могла оторвать взгляд от красной мякоти раздавленного плода. Ей до слёз было жаль торговца, он пытался спасти уцелевший товар, но это было бесполезно.
Эта сцена долго не давала покоя, стояли перед глазами раздавленные персики, словно окровавленные живые существа. Почему никто не помог старику? Почему никто не остановил курда? Какие люди злые.
Люди злые... А вдруг это как-то связано с тем, что она услышала? Бегруи почувствовала себя таким персиком, который пинает чья-то жестокая нога. Ладони стали влажными, губы задрожали. А если это будет с её детьми? Господи! Сделай так, чтобы всё стало, как раньше!
К Акопу обращаться было бесполезно, он говорил ей только то, что считал нужным, а если что-то не мог объяснить, просто обрывал разговор на полуслове. С соседками на кофе она собиралась очень редко. Да и некогда: поди успей обслужить мужа, троих пасынков и своих столько же. Весь день как белка в колесе, руки всегда в работе, а голова одним занята: надвигается что-то страшное. Хоть сто раз на дню повторяй: «Господи! Прости и помилуй! Сделай так, чтобы ничего не случилось! Спаси нас!» – а легче не становится. И посиделки не приносили радости, как раньше. Женщины, почти все безграмотные, делились своими домыслами, сплетнями. Снова неутешительные новости: беспорядки, кто-то из местных продал всё и уехал в Россию, у Аршака Татевосяна сразу двоих сыновей призвали в турецкую армию, осиротевшая мать поседела за одну ночь. Бегруи каждую новость прикидывала на себя: хвала Всевышнему, старшему пасынку только четырнадцать, а вот если Акопа заберут?Много говорили о бесчинствах курдов, о том, что турецкая полиция на беспорядки смотрит сквозь пальцы.
Мужчины старались не обсуждать сложившееся положение дел при женщинах, но в кофейнях читали вслух газеты,часто спорили, доходило дело и до ссор. Акоп часто возвращался из кофейни злой, кричал на детей, раздражался попусту.
Была в жизни Бегруи ещё одна радость — ходить к источнику за водой. Поднимаясь в гору мимо кизиловых рощиц, самшитовых деревьев и одиноких красавцев-дубов, она то и дело останавливалась и смотрела сверху на виноградники, сады и дальше – на безбрежную синь моря. Ей казалось, что этот мир незыблем и вечен. Не может где-то литься кровь, когда здесь покой и умиротворение. Неужели приходит конец такой привычной, устоявшейся жизни?! Издалека услышала женские голоса. Раньше радовалась, если удавалось встретить соседку, постоять с ней, пока вода наполняет ведро. А если очередь!
Очередь была. Только женщины не щебетали, как раньше. Аревик, дальняя соседка, почему-то шёпотом поделилась новостью, которую подслушала дома: дядю её свёкра, уважаемого, состоятельного человека, что жил у порта, неделю назад убили. Лавку разорили, дом разграбили. Родственники пытались обратиться в полицию – там сказали, что это ваши бытовые дела, сами и разбирайтесь. Одна старуха, вся в чёрном, прошамкала беззубым ртом:
– Нечего было селиться рядом с турками, жили бы в своём квартале, так и горя не знали бы.
Ей почтительно возразила молодая женщина:
– Уважаемая! Простите, но ведь полицию вызвали соседи-турки, они и вдову приютили, пока родня не приехала.
Женщины снова заспорили, перебивая друг друга, Бегруи не знала, кто прав, кто виноват, и молча пошла по тропе вниз.
Дни тянулись медленно, волнение стало постоянным. Бегруи казалось, что тревога, как мерзкий червяк, живёт в груди, свернувшись в клубок, и питается кровью, лишая её сил.
Однажды ночью Акоп вдруг притянул её к себе и крепко обнял. Это было первое проявление ласки за всю их пятилетнюю семейную жизнь. Вспыхнувшее желание он обычно удовлетворял молча, быстро и тут же засыпал. Нет бы обрадоваться! Ласка была так приятна. Но Бегруи стало ещё хуже – Акоп, видно, знает что-то, но не говорит. И жалеет её неспроста. Что он скрывает? Что с ними будет? Она боялась пошевелиться и только чувствовала, как пот выступает на спине и учащается дыхание.
В воскресенье после церкви к Акопу пришли друзья. Ничего странного в этом не было. Но настороженная, натянутая, как струна, Бегруи сразу поняла: что-то не то. Вроде бы балагурят, смеются, но через силу. Говорят тихо. Глаза не смеются.
Пока во дворе чужие, ей показываться нельзя. О чём они говорят? Что-то обсуждают.
В детских пелёнках припрятаны леденцы, схватила пакетик, подозвала старшего пасынка:
– Вартан-джан, пройди возле гостей, послушай, о чём говорят. Дам что-то вкусненькое.
Тот недоумённо пожал плечами, но пошёл. «Господи! Только бы отцу не нажаловался!»
Вартан вернулся быстро:
– Замолчали они, когда я подошёл. Только одно слово услышал: «Новороссийск». Давай, что обещала, а то отцу всё передам!
Легче не стало. Наоборот, тревога сменилась леденящим страхом. Что такое «новороссийск»? Непонятного становилось всё больше.
Мыла посуду после гостей, убирала двор, а перед глазами возникали картины одна другой теплее: вот Акоп первый раз пригласил гостей, она из кожи вон лезла, чтобы столы накрыть как положено. Выросшая в нищете, Бегруи впервые распоряжалась таким количеством продуктов. Но всё сделала на славу: пробегая с подносом мимо половины, где гуляли мужчины , заглянула в щель между занавесками – дядя Акопа, причмокивая, ел пахлаву и, облизывая пальцы, довольно хлопал племянника по плечу.
А ещё раньше... бабушка Аревик строго-настрого наказала перед первой брачной ночью вымыть Акопу ноги. Что в этом такого? Бегруи принесла таз с тёплой водой, приготовила полотенце. Но когда увидела, какими страшными Господь создал мужские ноги, онемела. Огромные, поросшие чёрными волосами, шершавые...Как бы не разреветься. Это было испытание! Вымыла одну, вытерла, потом вторую. Лицо пылало, ненароком подняла глаза и увидела – Акоп улыбается! По-доброму, почти весело. Страха стало чуть-чуть меньше. Тогда... Сейчас его стало больше.
Ночью не сомкнула глаз, боялась перевернуться, чтобы не разбудить Акопа. Ощущение надвигающейся беды лишило сна, превратило и день, и ночь в один кошмар.
Днём вытирала вымытую посуду, тарелка выскользнула из рук, брызнули осколки. Акоп молча отвесил затрещину и вышел. Глотая слёзы, навернувшиеся не от боли, а от обиды, низко наклонила лицо – при пасынках рыдать нельзя! В груди закололо, стало трудно дышать. Еле двигаясь, смела мусор.
Акоп вышел во двор, от злости пнул чурбан для колки дров, охнул, потом схватил сухие ветки, приготовленные для растопки, начал ломать их с остервенением. Что он сделал? Он поднял руку на женщину! Женщину, которая безропотно растит шестерых детей, не различая пасынков и своих.
Он всегда старался беречь Бегруи. Он вспомнил, как пять лет назад поехал по делам в Артвин, красивый город с большой армянской общиной. Дорога шла вдоль Чороха, от которого в жаркий весенний денёк веяло свежестью. Акопа разморило, он задремал и не заметил, как колесо лёгкой повозки соскользнуло с обочины – чуть не угодил в обрыв. Едва успел соскочить и схватить за дышло повозку. Вытянул её без заднего колеса, осёл ревел на всю округу – сломал ногу. Вот это влип! До города ещё немало, а с ослом что делать!
Акоп снял широкий кожаный пояс, перемотал ногу несчастной животине. Правильнее было бы пристрелить, но нечем. Акоп с трудом оттащил тележку с дороги поближе к скале, подпёр камнем, положил сверху осла. Связал в узел самое нужное и с сожалением отправился пешком. Что останется от его тележки, когда он будет возвращаться назад?
Только к вечеру Акоп добрался до пригорода, где селилась беднота. Подошёл к ближайшему глинобитному забору, в калитке – ржавое железное кольцо. Только бы открыли! Как ночевать по открытым небом!? На стук вышел хозяин – армянин, увидел путника – грязного, запылённого – пригласил в дом.
Жена хозяина поставила на стол мадзун и чёрствый хлеб:
– Простите, уважаемый, больше угостить нечем.
Потом постелила на полу овчинный тулуп. Акоп заснул, не успев до конца прочитать благодарственную молитву.
Завтракали во дворе. Акоп вышел, сладко потягиваясь, жмурясь от яркого солнца. Небо было синим, как вода в море недалеко от его дома, воздух -вкусным. Акоп повеселел. За столом он узнал, что десять лет назад оспа унесла двух дочерей хозяина и зятя, с тех пор помогать некому, хозяйство и пришло в упадок. Живут тем, что жена и единственная внучка выпекают гату и баклаву на заказ.
Пока дед Овик договаривался с соседями насчёт лошади, Акоп прохаживался по двору. Заглянул в окно – девчонка-тростиночка, внучка, раскатывала тесто. Она делала это так быстро и умело, что Акоп не заметил, как из маленького комочка она раскатала тончайший пласт, размером с платок. Вот это умница! Девчонка и не предполагала, что за ней наблюдают, иногда от старания высовывала кончик языка, иногда что-то, видимо, напевала. Жизнерадостная, озорная – одно слово, ребёнок.
Овик неслышно подошёл сзади:
– Бегруи, солнышко, свет наш. Уже пятнадцать, а рукодельница каких мало!
– Почему замуж не отдаёшь?
– А что я за ней дам?
– Без приданого такую стряпуху не берут?
– Сам знаешь, голытьба-то и возьмёт. Только это всегда успеется. Сердце за неё болит, но мы с Аревик решили не торопиться.
Через неделю Акоп, как и обещал, вернул лошадь, отблагодарил подарком, а Бегруи попросил передать шёлковый платок.
Ещё через месяц Бегруи вошла в дом Акопа хозяйкой.
За пять лет семейной жизни он ни разу не поднял на неё руку, ни разу не оскорбил. Старшего, Вартана, драл за уши, когда тот дерзил своей юной мачехе. И вот на тебе! Акоп ещё походил по саду, поставил подпорки под ветки яблони, чтобы не сломались под тяжестью плодов. Потом решительно направился в дом, подождал, пока мальчишки разбегутся, подошёл сзади к Бегруи и неловко поцеловал в затылок – извинился.
Дни сменялись днями, она уже привыкла к внутренней дрожи и по-прежнему ловила обрывки разговоров, вслушивалась в интонации, её неразвитый, почти детский ум бессознательно считывал опасность.
Ходила через силу, то и дело прислонялась к стене, хватаясь за сердце – сказывалось многодневное нервное напряжение. А болеть ей нельзя!! Что Акоп будет делать с их оравой?
В редкие минуты отдыха она позволяла мальчишкам играть на улице, а сама брала на руки десятимесячную Лусик (свет) и выходила с ней в сад. Вот и сейчас малышка сидела на прогретой солнцем траве, а Бегруи сорвала одуванчик, дунула на его седую шевелюру – полетели во все стороны пушинки. Лусик заливисто рассмеялась, а мать, любуясь смоляными завитками и карими глазками, снова запереживала: как сложится судьба её ненаглядной? Хоть бы беды обошли её стороной. И в который раз за день материнские губы зашевелились в молитве.
В субботу муж на базар не поехал. Почему? Вот бы узнать, что делается. Хоть с кем-то словом перемолвиться. Но Акоп запретил выходить со двора. За водой теперь бегают пасынки.
Однажды ночью Акоп грубо растолкал её:
– Собери детей, быстро! Только самое необходимое! Рот закрой! Делай, что велю!
Господи! Это уже самое страшное? Или ещё нет?
Вышли из дому в кромешной темноте. Акоп нёс узел и младшенькую, Лусик. Бегруи тащила за руки двоих. Пасынки несли по узлу, держались за её юбку.
Бегруи видела, как из домов тоже выходили люди и пропадали в темноте. Стояла звенящая тишина, не лаяли собаки, не плакали дети.
– Стой здесь и жди меня! – приказал Акоп и исчез в темноте.
Только бы не потерять кого-нибудь из детей! Судорожно прижимала их к себе, тихо шепча:
– Не бойтесь, родненькие, только никуда от меня ни на шаг.
Акоп вернулся с человеком в красной феске, тот полой закрывал керосиновый фонарь, еле освещая дорогу.
Увидев турка, Бегруи охнула, но Акоп успокоил:
– Не бойся, он нам друг.
Мимо портовых строений пробрались к судну.
– Прости, Акоп, больше ничем помочь не могу. Помогай тебе аллах!
– Я у тебя в долгу Гамид! Храни тебя Господь!
У причала стояло два судна, по скользким мосткам люди, как тени, поднимались на палубу. Их было так много! Разве всем им уместиться на этих судёнышках?!
Акоп пропустил вперёд Бегруи с детьми, людское течение подхватило её и понесло. Она даже не испугалась мокрого трапа и чёрной воды внизу.
Их прижало к самому борту. Бегруи подняла глаза к небу, звёзды закружились с сумасшедшей скоростью.
Она очнулась, когда судно было в открытом море. Пятеро пацанов прижимались к ней, Акопа с малышкой рядом не было. Все, даже ершистый Вартан, смотрели на неё полными страха глазами. Теперь она не могла позволить себе бояться:
– Садитесь на вещи и накройтесь моим платком. Спите! Утром всё будет по-другому.
Бегруи Кайфеджан прожила очень долгую жизнь, одна подняла своих мальчишек, но замуж так и не вышла. Помнила Акопа. В 1990 году правнук привёз горстку земли из Трабзона, она сидела в кресле и непослушными пальцами перебирала крупинки. Закрыла глаза, и снова до боли знакомая картина – Акоп, держащий на руках Лусик. Рядом Аршак. Утром Бегруи не проснулась. Её похоронили на кладбище города Крымска Краснодарского края, где она прожила почти восемьдесят лет.
Вероника ПОНОМАРЬ
Живу в Минске и своих фантазиях. Пишу книгу-фэнтези, рассказы, записываю стихи, рвущиеся наружу. За плечами медицинский институт и экономический университет, годы работы в фармацевтической фирме, а в сердце двое детей и кот – яркий образец самовлюблённости.
2020 год разделил мою жизнь на до и после. За спиной – должна и надо. Перед глазами – широкие горизонты писательской страны с уникальными возможностями познать себя. Писать, творить, радоваться и открыть миру вселенную с моим именем. И на вопрос: «Стоит ли менять жизнь в 45 лет?» – могу ответить однозначно: «Оно того стоит!» Жду вас в авторском дневнике в Инстаграм @veronikas_worlds.
Живу в Минске и своих фантазиях. Пишу книгу-фэнтези, рассказы, записываю стихи, рвущиеся наружу. За плечами медицинский институт и экономический университет, годы работы в фармацевтической фирме, а в сердце двое детей и кот – яркий образец самовлюблённости.
2020 год разделил мою жизнь на до и после. За спиной – должна и надо. Перед глазами – широкие горизонты писательской страны с уникальными возможностями познать себя. Писать, творить, радоваться и открыть миру вселенную с моим именем. И на вопрос: «Стоит ли менять жизнь в 45 лет?» – могу ответить однозначно: «Оно того стоит!» Жду вас в авторском дневнике в Инстаграм @veronikas_worlds.
КУДА ПРИВОДЯТ СТРАХИ
В самой глубине души живут страхи. Какие ваши?
Большие, темные, липкие ужасы, не дающие спать по ночам… Похожи?
А может они мелкие, копошащиеся, шелестящие крыльями и смотрят из каждого крохотного отверстия?
Они есть, независимо от того, признаете вы или отрицаете их существование.
Я с детства боялась больших собак. Все собаки до того теплого июльского дня казались мне милыми, дружелюбными животными, вроде песика Фили из советской программы «В гостях у сказки». И я даже представить себе не могла, что такая добродушная животина может наброситься на меня пятилетнюю. Мне повезло, хозяин крепко сложенный мужчина примерно двух метров роста, удержал бультерьера на поводке.
И плакала я тогда очень сильно, конечно, от испуга, но больше от обиды и разочарования.
Слезы дорожками текли по лицу, и никто, понимаете, никто, даже мама не могла утихомирить мои рыдания.
– Мамочка, – сквозь всхлипывания причитала я, – как же так? Мамочка, собачки всегда были такими хорошенькими.
– Я не понимаю, он же всегда был такой спокойный, – бормотал не менее перепуганный хозяин пса. – Простите нас, он никогда раньше, никогда раньше…
– Мамочка, – ревела я, уткнувшись носом в самые надежные на свете колени, – как теперь жить? – я явно была бы хорошей драматической актрисой, – как жить?
– Что же делать? Может позвать врача? Мой друг – замечательный детский доктор.
– Да уймитесь вы наконец, без вас тошно, – оборвала его мама.
– Спасибо, дядечка, – вставила я, громко хлюпая носом, – вы – мой спаситель от ужасного чудовища. Мамочка, давай пригласим дядю на чай.
Так я получила второго папу, а мама надежного и верного мужа, но собак у нас в доме не было.
Прошли годы. Тогда все обошлось, но страх в глубине души остался. Как и… полное доверие к высоким и хорошо сложенным мужчинам.
И примерно год назад произошла история, вернувшая меня в июль моего пятилетия. История, одна их тех, которую кто-то назвал бы поворотной, кто-то судьбоносной. А случилось вот что.
Подруга на двадцатипятилетие подарила мне сертификат на индивидуальное занятие верховой ездой. И я в предвкушении незабываемых ощущений приехала в конный клуб.
Радостная, довольная в прекрасном настроении выхожу я из машины. И встречает меня высокий, плечистый, одним словом, красавец а-ля Джейсон Момоа.
– Привет, я – Валерий, – парень приветственно помахал рукой. – Мы разговаривали по телефону.
Затем он опустился на корточки и громко крикнул:
– Найда, бродяга, пошли встречать гостью, – к нему, о ужас, бежала, высунув язык, большая, нет, просто огромная черная немецкая овчарка.
Я застыла на месте, меня сковал страх. Горло свела судорога, почти полностью перекрывая дыхание, губы, подбородок и руки мелко-мелко задрожали, ноги стали ватными, а дыхание комом застряло в горле. Непреодолимое желание стать как можно меньше и незаметнее парализовало меня. Мне уже было не до приятного с хрипотцой голоса мужчины, я не замечала ни его мускулистого обнаженного торса, ни волнистых до плеч волос, ни татуировки дракона на левом предплечье – ничего вокруг себя. Люди, лошади, звуки, запахи стали незначительными и потеряли всякий смысл. Все, что в данный момент имело значение – внезапно обострившийся страх. До этого момента я честно полагала, что пусть и не победила его полностью, то уж точно свела к минимуму. Но сегодня я завороженно смотрела на приближающегося ко мне гигантского пса и жутко боялась, что это разъяренное чудовище набросится на меня!
– И кто тут застыл, как гвардеец возле Букингемского дворца?
– Я ужасно боюсь больших собак, – выдавила я из себя. – Можно, можно, – жалобно блеяла, боясь пошевелиться, – я хочу домой.
– Понятно, – произнес Валерий, натягивая на себя футболку. А затем тихо скомандовал подошедшему псу сидеть. И продолжил, обращаясь ко мне, – закрой глаза. И представь перед собой маленького большелапого щенка. Получилось?
– Ничего не получится, мне очень страшно. Отведи меня к машине, – паниковала я.
– Закрой глаза, – он повторил мягко, но настойчиво. – Не бойся, закрой.
Я прикрыла глаза, полностью доверяясь мужчине.
– А теперь представь перед собой маленького большелапого щенка. Получилось?
– Угу, – выдохнула я, немного успокоившись.
– А теперь представь себе, что ты – хозяйка этого «большого зубастого монстра», – спокойно шептал на ухо инструктор. – И он слушается только тебя. Он любит тебя, радуется твоему приходу, ходит по пятам, виляет хвостом и играет с тобой. Представила?
– Да, – выдохнула я.
– Ты знаешь, что вы – лучшие друзья! Приласкай его, он соскучился, – парень бережно взял мою руку и уложил на голову собаки.
Потом аккуратно, не отрывая руки, провел моей ладонью по шерсти животного.
– Разве друзей выбирают? Разве для дружбы важен рост, пол или размер? Все, что имеет значение – близость душ.
Затем он убрал руку, и я робко, не открывая глаз, продолжила гладить животное. Постепенно мой страх стал утихать.
Я успокоилась. Приступ отступил.
Вскоре необходимые формальности были соблюдены и мне досталась гнедая лошадка по кличке Шашка. После небольшого инструктажа мы тронулись в двухчасовую поездку.
Первые минут пятнадцать прошли в тишине. Затем…
– И давно ты боишься собак? – спросил Валерий.
– С детства, – буркнула я, не желая продолжать разговор.
– Понимание, что страх – это не ты – первый шаг к свободе. Ты только тот, кто осознает и переживает мысли о страхе. Покорность – это согласие жить не в полную силу.
– Очень легко философствовать, глядя на страх с высоты двухметрового роста.
– Дело тут не в росте, – не обращая внимания на сарказм, продолжал Валерий. – Я ведь тоже боялся собак. Рассказать, как я справился?
– Завалялся телефончик специалиста высокого уровня? Можешь не утруждаться. Я пробовала, как видишь, не помогло.
– Моими психотерапевтами, – он лукаво улыбался, – были дед Ахрем и его овчарка Лада.
Я удивленно подняла брови и внимательно уставилась на Валерия, ожидая его рассказа.
– Мне было семь. Я считал себя таким же ловким, отважным, невозмутимым и находчивым, как Джон МакКлейн из «Крепкого орешка». Помнишь? И как-то шел я вдоль забора и отчаянно размахивал длинной хворостиной… Взмах налево, направо, налево, направо… ты же понимаешь, в каждом лопухе я видел террористов. И отважно дрался с ними. Более того, я неизменно побеждал. И вот в верхнем пике моего победоносного сражения, можно сказать, за минуту до полнейшего триумфа, я увидел огромного пса, несущегося на меня. Дальше все происходило, как при замедленной съемке. Я пытался убежать… Собака прыгнула… Потом намертво впилась мне в руку… Пес рычал, я истошно кричал… Мы упали и клубком покатились по земле… Пес яростно мотал головой из стороны в сторону… Я не чувствовал боли, только страх… Прибежали люди…
Что было потом я помню очень смутно. Но дед Ахрем говорил, что сначала пса безрезультатно пытались оттянуть за задние ноги, потом разжать руками челюсти, даже пришлось несколько раз ударить по голове, чтобы он отпустил руку. Дальше больница… боль… швы… уколы против бешенства… В общем куча обрывистых, хаотичных воспоминаний… Немногое помню, да я не против. Кому бы хотелось помнить такое событие в подробностях?
Валерий вдруг замер, словно провалился в свои воспоминания. Потом встрепенулся, переложил поводья в одну руку, а свободной ладонью провел вниз по лицу, как будто пытаясь стянуть с него что-то. Затем тихо произнес:
– Я до сих пор помню его грязный всклокоченный живот, совершенно омерзительный запах и ощущение груза крупного, мускулистого тела.
Затем улыбнулся, распрямил ссутуленные плечи и продолжил:
– Вот смотри, – он показал предплечье. – Я сделал тату, чтобы спрятать шрамы.
Его рассказ поднял во мне эмоции, которые я тщательно годами пыталась затереть, как старую надоевшую татуировку. Мысленно я вернулась в прошлое и отчетливо вспомнила себя пятилетним ребенком, вспомнила яркий, залитый солнечным светом и веселой музыкой парк культуры и отдыха…
Все дети радуются празднику! В тот день я была поистине счастлива! Я наслаждалась веселой музыкой, попкорном с карамелью (удивительно, но его аромат я помню до сих пор), каруселям с огоньками и клоунами с рыжими волосами и широкими на все лицо улыбками.
Мы с мамой жили одни, на съемной квартире, с деньгами было тяжело. Я понимала это своим детским умом, потому, что мы никогда не могли позволить себе ничего кроме самого-самого необходимого. Так, вздыхая, говорила мама и часто добавляла: «Потерпи, малышка, скоро все образуется». Я соглашалась, хотя не совсем понимала сколько надо ждать. И изредка получала новую одежду или обувь, донашивая за двоюродными сёстрами, доигрывая даже их игрушки. И мы нечасто, даже крайне редко ходили на аттракционы, потому что мама говорила, что стакан попкорна или мороженное пробьет в нашем бюджете дырку, сопоставимую с трагедией Титаника.
Но тот день был особенным! Я помню, как утром от восторга остановилось мое дыхание, когда я получила в подарок новые красные сандалики, именно такие о которых мечтала. И к этому огромному восхищению добавилась новость: мы идем на детский праздник! Я прижимала сандалики к груди и торжествовала: «Дождались!»
Оказалось, что накануне маме дали премию. Судя по подаркам, я точно знала, что большущую, наверное, даже огромную. Если случалась премия обычная, мама обязательно баловала меня хоть чем-нибудь: одеждой или походом в кино, иногда игрушкой, бывало мы покупали торт. Но в тот особенный день мамочка купила мне все, чего мне хотелось. Я покаталась на качелях-каруселях, напрыгалась на батуте и для полной радости получила стакан мороженого, густо политого шоколадом. Все было, как в мечтах. И тогда мне казалось, что я всех люблю, что от счастья я парю над землей, как легкое перышко. Я только немножечко, совсем чуть-чуть боялась, что большой блестящий воздушный шар с далматинцем унесет меня в безоблачное голубое небо. А потом мы пошли смотреть на собачек.
Я видела, как шпицев, кокер-спаниелей и пуделей водят по кругу, как они выполняют команды и смешно подвывают под музыку. А я все ждала, когда же, ну, когда же появятся мои любимые далматинцы. Но на очередной круг на ринг вышли странные безобразные собаки с узкими мордами, крохотными глазками и кривыми широко расставленными ногами.
– Смотри, доченька, смотри, – зашептала мама, – это бультерьеры. Одни их самых агрессивных и опасных бойцовских собак. Никогда, слышишь, никогда…
Но договорить она не успела. Белый, мускулистый пес, выше и крупнее всех проходивших мимо, резко остановился, и, рыча, внезапно бросился в нашу сторону. Дальше все было как при замедленной съёмке. Пес встал на дыбы, яростно гавкал и рвался, натянув струной короткий поводок. Я до сих пор помню его широко разинутую пасть, слюну, стекающую нитями с огромных клыков, и ярость, фонтаном бьющую из его крысиных глазок.
В одно мгновение все поменялось. Собачки перестали быть милыми, добродушными, всегда готовыми помочь животными. Я с горечью осознала, что мои любимые песики из мультфильма «101 далматинец» всего лишь придуманные образы, не имеющие ничего общего с действительностью. Мир стремительно преображался. Я поняла, что улыбки у клоунов нарисованные, качели грязные, а лампочки на каруселях работают через одну. Все, что я видела, но не замечала по своей детской наивности проступило с пугающей ясностью. Мои иллюзии рушились, как костяшки домино, одна за одной. Я чувствовала только страх.
И вот сегодня, совершенно неожиданно, спустя 20 лет мне вновь пришлось пережить мгновения того далекого дня, изменившего меня. И я другими глазами посмотрела на парня и внезапный прилив дружеского доверия и нежности неожиданно накрыл меня с головой. И острое желание выслушать рассказ до конца и понять, как же он справился, полностью овладело мной.
– Хочешь знать, как я поборол своего внутреннего монстра?
– Да, очень.
– Долго я не ездил в гости к деду Ахрему, – помолчав несколько минут, он продолжил. – Я боялся. Боялся воспоминаний, боялся, что та псина вернется, боялся соседских собак. Но через два года мне показалось, что страх утихомирился, дед упорно звал в гости, и я решился.
Всё было так же, но и одновременно по-другому. Дед отремонтировал и выкрасил тот ужасный коричневый забор, возле которого произошло нападение. Теперь он стал зеленым. Дед отшучивался, что забор нужен только, чтобы не пускать соседских кур. Но я-то знал, что он винил в произошедшем себя. И поэтому хотел максимально обезопасить меня, двор и дом. Прошлого пса пришлось усыпить.
И он завел овчарку. Она нас и встречала, его любимица Лада: статная чёрная с серебром красавица. Познакомил он нас… Ну, что тут долго говорить, точно так же, как я тебя сегодня утром со своей Найдой. Помню дед тогда без устали повторял, что все собаки разные, у каждого животного свой характер, привычки и настроение у них тоже разное. Среди них есть угрюмые ворчуны и любители поозорничать, домоседы и гуляки, дружелюбные и агрессивные, ленивые или трудяги. Как и люди, собаки по-своему уникальны. Сначала я побаивался Лады, но познакомившись поближе понял, что она умная, уравновешенная и преданная собака.
Лето пролетело, как одно мгновение. Я подружился с соседскими ребятами, и мы с утра до вечера играли в футбол, ходили купаться на речку, гоняли на велосипедах. И, конечно, мы играли в Джона МакКлейна и боролись с террористами.
А потом я потерялся в лесу.
Конец лета – самая грибная пора. Утром 20 августам мы с приятелями собрались в лес. Но ночью шел дождь, и с утра тучи бродили угрюмыми мешками по небу, не обещая хорошей погоды. «Пусть немного распогодится», – сказал в то утро дед. И к обеду небо прояснилось, подул теплый ветерок, разогнав тучи. Я, спешно съев обед, получил корзину и наставления о том, как правильно вести себя, рванул с ребятами в лес. Конечно, нам было не до грибов! Мы собирались играть в партизан! Мы торопились, ведь осуществление составленного накануне плана висело на волоске.
– Подожди! Какие партизаны? Только что вы были отрядом отважных полицейских и планировали дать отпор международному терроризму. Или нет?
– Ну, конечно! Только к концу лета мы стали сплоченным партизанским отрядом, готовым отразить нападение мирового зла на нашу родную деревню.
– Неожиданный поворот событий, – пошутила я.
– Все дело в том, что мой дед был заядлым краеведом. С ним мы исходили близлежащие леса вдоль и поперёк, выслушивая бесконечные рассказы из истории нашего края. Именно поэтому я и чувствовал себя великим знатоком леса, и ничего не боялся.
– Понятно. И…
– Мы увлеклись игрой и зашли слишком далеко. Опомнился я поздновато. И понял, что заблудился, когда на мои истошные крики никто не отозвался. Только лес шумел в ответ. Я огляделся – ничего знакомого. Бросился влево, потом побежал направо, я метался из стороны в сторону, попытался вспомнить, как сюда пришел, искал тропиночки – нет результата. Куда бы я ни пошел, вокруг один и тот же незнакомый бескрайний лес. Лес, который днем казался светлым и гостеприимным, стал мрачным и полным опасностей. Днем в нем пели птицы и радостно жужжали насекомые, теперь он был наполнен тревожно-гнетущими незнакомыми звуками. К ночи лес стал еще более темным, заросшим, труднопроходимым. Мне казалось, что в этом месте не живут звери, не летают птицы, а только бродят призраки умерших солдат, про которых так красочно рассказывал дедушка. Я бродил до темноты в надежде, что вот-вот выйду на знакомую полянку, увижу валун в форме яйца или заброшенный домик лесника. Ничего знакомого. Я устал, проголодался и сильно замерз. Ну что было делать? Мне повезло. Я нашел дерево, поваленное бурей, и устроился в его корнях на ночлег. Свернулся калачиком, чтобы согреться, и неожиданно заснул. И приснился сон, что нашел меня тот большелапый щенок, которого я представил себе в первый день приезда. Мы играли в прятки, бегали наперегонки и дурачились, качаясь по траве. А потом мы вместе решили, что дорогу домой искать начнем утром. Мы легли рядышком, нам было надежно и очень комфортно вместе, и заснули. И я был счастлив ощущать тяжесть и тепло крупного мускулистого тела друга и вдыхать его совершенно неповторимый собачий запах.
– Ты все придумал, да? – с недоверием спросила я.
– Нет, нет, – улыбаясь, отвечал Валерий. – Я действительно потерялся в лесу, меня действительно нашла собака, дедова овчарка Лада. Но я был так слаб и измучен, что принял происходящее за сон. Она действительно грела меня всю ночь, а утром нас нашли спасатели.
– И ты перестал бояться?
– Да, перестал. Я понял, что собаки разные. Я захотел узнать, почему тогда пес бросился на меня. Что спровоцировало его? Возможно в его агрессии виноват я? Я вступил в клуб кинологов, изучил кучу литературы, и завел щенка. А после окончания школы поступил в ветеринарную академию. И теперь лечу животных, я – местный доктор Айболит.
– А как же? Я думала, ты – инструктор.
– Это так для души, подменяю приболевшего товарища.
Рядом с Валерой было удивительно легко, просто и комфортно. И, выслушав его историю, я другими глазами посмотрела на Найду, бежавшую всю дорогу рядом. Она больше не казалась мне злобным чудовищем, мечтающим откусить «лучший кусочек меня». Я видела красивое, сильное, гордое животное, способное на искренние любовь и дружбу.
И слова Эльчина Сафарли «А у собак, в отличие от людей, хорошая память на хорошее — и плохая на плохое» приобрела для меня совершенно новый, до сих пор невиданный смысл.
P.S. И еще маленький, крохотный спойлер. Через полгода мы с Валерой поженились. И угадайте, кто принес нам корзиночку с кольцами? Правильно, наша любимая Найда!
В самой глубине души живут страхи. Какие ваши?
Большие, темные, липкие ужасы, не дающие спать по ночам… Похожи?
А может они мелкие, копошащиеся, шелестящие крыльями и смотрят из каждого крохотного отверстия?
Они есть, независимо от того, признаете вы или отрицаете их существование.
Я с детства боялась больших собак. Все собаки до того теплого июльского дня казались мне милыми, дружелюбными животными, вроде песика Фили из советской программы «В гостях у сказки». И я даже представить себе не могла, что такая добродушная животина может наброситься на меня пятилетнюю. Мне повезло, хозяин крепко сложенный мужчина примерно двух метров роста, удержал бультерьера на поводке.
И плакала я тогда очень сильно, конечно, от испуга, но больше от обиды и разочарования.
Слезы дорожками текли по лицу, и никто, понимаете, никто, даже мама не могла утихомирить мои рыдания.
– Мамочка, – сквозь всхлипывания причитала я, – как же так? Мамочка, собачки всегда были такими хорошенькими.
– Я не понимаю, он же всегда был такой спокойный, – бормотал не менее перепуганный хозяин пса. – Простите нас, он никогда раньше, никогда раньше…
– Мамочка, – ревела я, уткнувшись носом в самые надежные на свете колени, – как теперь жить? – я явно была бы хорошей драматической актрисой, – как жить?
– Что же делать? Может позвать врача? Мой друг – замечательный детский доктор.
– Да уймитесь вы наконец, без вас тошно, – оборвала его мама.
– Спасибо, дядечка, – вставила я, громко хлюпая носом, – вы – мой спаситель от ужасного чудовища. Мамочка, давай пригласим дядю на чай.
Так я получила второго папу, а мама надежного и верного мужа, но собак у нас в доме не было.
Прошли годы. Тогда все обошлось, но страх в глубине души остался. Как и… полное доверие к высоким и хорошо сложенным мужчинам.
И примерно год назад произошла история, вернувшая меня в июль моего пятилетия. История, одна их тех, которую кто-то назвал бы поворотной, кто-то судьбоносной. А случилось вот что.
Подруга на двадцатипятилетие подарила мне сертификат на индивидуальное занятие верховой ездой. И я в предвкушении незабываемых ощущений приехала в конный клуб.
Радостная, довольная в прекрасном настроении выхожу я из машины. И встречает меня высокий, плечистый, одним словом, красавец а-ля Джейсон Момоа.
– Привет, я – Валерий, – парень приветственно помахал рукой. – Мы разговаривали по телефону.
Затем он опустился на корточки и громко крикнул:
– Найда, бродяга, пошли встречать гостью, – к нему, о ужас, бежала, высунув язык, большая, нет, просто огромная черная немецкая овчарка.
Я застыла на месте, меня сковал страх. Горло свела судорога, почти полностью перекрывая дыхание, губы, подбородок и руки мелко-мелко задрожали, ноги стали ватными, а дыхание комом застряло в горле. Непреодолимое желание стать как можно меньше и незаметнее парализовало меня. Мне уже было не до приятного с хрипотцой голоса мужчины, я не замечала ни его мускулистого обнаженного торса, ни волнистых до плеч волос, ни татуировки дракона на левом предплечье – ничего вокруг себя. Люди, лошади, звуки, запахи стали незначительными и потеряли всякий смысл. Все, что в данный момент имело значение – внезапно обострившийся страх. До этого момента я честно полагала, что пусть и не победила его полностью, то уж точно свела к минимуму. Но сегодня я завороженно смотрела на приближающегося ко мне гигантского пса и жутко боялась, что это разъяренное чудовище набросится на меня!
– И кто тут застыл, как гвардеец возле Букингемского дворца?
– Я ужасно боюсь больших собак, – выдавила я из себя. – Можно, можно, – жалобно блеяла, боясь пошевелиться, – я хочу домой.
– Понятно, – произнес Валерий, натягивая на себя футболку. А затем тихо скомандовал подошедшему псу сидеть. И продолжил, обращаясь ко мне, – закрой глаза. И представь перед собой маленького большелапого щенка. Получилось?
– Ничего не получится, мне очень страшно. Отведи меня к машине, – паниковала я.
– Закрой глаза, – он повторил мягко, но настойчиво. – Не бойся, закрой.
Я прикрыла глаза, полностью доверяясь мужчине.
– А теперь представь перед собой маленького большелапого щенка. Получилось?
– Угу, – выдохнула я, немного успокоившись.
– А теперь представь себе, что ты – хозяйка этого «большого зубастого монстра», – спокойно шептал на ухо инструктор. – И он слушается только тебя. Он любит тебя, радуется твоему приходу, ходит по пятам, виляет хвостом и играет с тобой. Представила?
– Да, – выдохнула я.
– Ты знаешь, что вы – лучшие друзья! Приласкай его, он соскучился, – парень бережно взял мою руку и уложил на голову собаки.
Потом аккуратно, не отрывая руки, провел моей ладонью по шерсти животного.
– Разве друзей выбирают? Разве для дружбы важен рост, пол или размер? Все, что имеет значение – близость душ.
Затем он убрал руку, и я робко, не открывая глаз, продолжила гладить животное. Постепенно мой страх стал утихать.
Я успокоилась. Приступ отступил.
Вскоре необходимые формальности были соблюдены и мне досталась гнедая лошадка по кличке Шашка. После небольшого инструктажа мы тронулись в двухчасовую поездку.
Первые минут пятнадцать прошли в тишине. Затем…
– И давно ты боишься собак? – спросил Валерий.
– С детства, – буркнула я, не желая продолжать разговор.
– Понимание, что страх – это не ты – первый шаг к свободе. Ты только тот, кто осознает и переживает мысли о страхе. Покорность – это согласие жить не в полную силу.
– Очень легко философствовать, глядя на страх с высоты двухметрового роста.
– Дело тут не в росте, – не обращая внимания на сарказм, продолжал Валерий. – Я ведь тоже боялся собак. Рассказать, как я справился?
– Завалялся телефончик специалиста высокого уровня? Можешь не утруждаться. Я пробовала, как видишь, не помогло.
– Моими психотерапевтами, – он лукаво улыбался, – были дед Ахрем и его овчарка Лада.
Я удивленно подняла брови и внимательно уставилась на Валерия, ожидая его рассказа.
– Мне было семь. Я считал себя таким же ловким, отважным, невозмутимым и находчивым, как Джон МакКлейн из «Крепкого орешка». Помнишь? И как-то шел я вдоль забора и отчаянно размахивал длинной хворостиной… Взмах налево, направо, налево, направо… ты же понимаешь, в каждом лопухе я видел террористов. И отважно дрался с ними. Более того, я неизменно побеждал. И вот в верхнем пике моего победоносного сражения, можно сказать, за минуту до полнейшего триумфа, я увидел огромного пса, несущегося на меня. Дальше все происходило, как при замедленной съемке. Я пытался убежать… Собака прыгнула… Потом намертво впилась мне в руку… Пес рычал, я истошно кричал… Мы упали и клубком покатились по земле… Пес яростно мотал головой из стороны в сторону… Я не чувствовал боли, только страх… Прибежали люди…
Что было потом я помню очень смутно. Но дед Ахрем говорил, что сначала пса безрезультатно пытались оттянуть за задние ноги, потом разжать руками челюсти, даже пришлось несколько раз ударить по голове, чтобы он отпустил руку. Дальше больница… боль… швы… уколы против бешенства… В общем куча обрывистых, хаотичных воспоминаний… Немногое помню, да я не против. Кому бы хотелось помнить такое событие в подробностях?
Валерий вдруг замер, словно провалился в свои воспоминания. Потом встрепенулся, переложил поводья в одну руку, а свободной ладонью провел вниз по лицу, как будто пытаясь стянуть с него что-то. Затем тихо произнес:
– Я до сих пор помню его грязный всклокоченный живот, совершенно омерзительный запах и ощущение груза крупного, мускулистого тела.
Затем улыбнулся, распрямил ссутуленные плечи и продолжил:
– Вот смотри, – он показал предплечье. – Я сделал тату, чтобы спрятать шрамы.
Его рассказ поднял во мне эмоции, которые я тщательно годами пыталась затереть, как старую надоевшую татуировку. Мысленно я вернулась в прошлое и отчетливо вспомнила себя пятилетним ребенком, вспомнила яркий, залитый солнечным светом и веселой музыкой парк культуры и отдыха…
Все дети радуются празднику! В тот день я была поистине счастлива! Я наслаждалась веселой музыкой, попкорном с карамелью (удивительно, но его аромат я помню до сих пор), каруселям с огоньками и клоунами с рыжими волосами и широкими на все лицо улыбками.
Мы с мамой жили одни, на съемной квартире, с деньгами было тяжело. Я понимала это своим детским умом, потому, что мы никогда не могли позволить себе ничего кроме самого-самого необходимого. Так, вздыхая, говорила мама и часто добавляла: «Потерпи, малышка, скоро все образуется». Я соглашалась, хотя не совсем понимала сколько надо ждать. И изредка получала новую одежду или обувь, донашивая за двоюродными сёстрами, доигрывая даже их игрушки. И мы нечасто, даже крайне редко ходили на аттракционы, потому что мама говорила, что стакан попкорна или мороженное пробьет в нашем бюджете дырку, сопоставимую с трагедией Титаника.
Но тот день был особенным! Я помню, как утром от восторга остановилось мое дыхание, когда я получила в подарок новые красные сандалики, именно такие о которых мечтала. И к этому огромному восхищению добавилась новость: мы идем на детский праздник! Я прижимала сандалики к груди и торжествовала: «Дождались!»
Оказалось, что накануне маме дали премию. Судя по подаркам, я точно знала, что большущую, наверное, даже огромную. Если случалась премия обычная, мама обязательно баловала меня хоть чем-нибудь: одеждой или походом в кино, иногда игрушкой, бывало мы покупали торт. Но в тот особенный день мамочка купила мне все, чего мне хотелось. Я покаталась на качелях-каруселях, напрыгалась на батуте и для полной радости получила стакан мороженого, густо политого шоколадом. Все было, как в мечтах. И тогда мне казалось, что я всех люблю, что от счастья я парю над землей, как легкое перышко. Я только немножечко, совсем чуть-чуть боялась, что большой блестящий воздушный шар с далматинцем унесет меня в безоблачное голубое небо. А потом мы пошли смотреть на собачек.
Я видела, как шпицев, кокер-спаниелей и пуделей водят по кругу, как они выполняют команды и смешно подвывают под музыку. А я все ждала, когда же, ну, когда же появятся мои любимые далматинцы. Но на очередной круг на ринг вышли странные безобразные собаки с узкими мордами, крохотными глазками и кривыми широко расставленными ногами.
– Смотри, доченька, смотри, – зашептала мама, – это бультерьеры. Одни их самых агрессивных и опасных бойцовских собак. Никогда, слышишь, никогда…
Но договорить она не успела. Белый, мускулистый пес, выше и крупнее всех проходивших мимо, резко остановился, и, рыча, внезапно бросился в нашу сторону. Дальше все было как при замедленной съёмке. Пес встал на дыбы, яростно гавкал и рвался, натянув струной короткий поводок. Я до сих пор помню его широко разинутую пасть, слюну, стекающую нитями с огромных клыков, и ярость, фонтаном бьющую из его крысиных глазок.
В одно мгновение все поменялось. Собачки перестали быть милыми, добродушными, всегда готовыми помочь животными. Я с горечью осознала, что мои любимые песики из мультфильма «101 далматинец» всего лишь придуманные образы, не имеющие ничего общего с действительностью. Мир стремительно преображался. Я поняла, что улыбки у клоунов нарисованные, качели грязные, а лампочки на каруселях работают через одну. Все, что я видела, но не замечала по своей детской наивности проступило с пугающей ясностью. Мои иллюзии рушились, как костяшки домино, одна за одной. Я чувствовала только страх.
И вот сегодня, совершенно неожиданно, спустя 20 лет мне вновь пришлось пережить мгновения того далекого дня, изменившего меня. И я другими глазами посмотрела на парня и внезапный прилив дружеского доверия и нежности неожиданно накрыл меня с головой. И острое желание выслушать рассказ до конца и понять, как же он справился, полностью овладело мной.
– Хочешь знать, как я поборол своего внутреннего монстра?
– Да, очень.
– Долго я не ездил в гости к деду Ахрему, – помолчав несколько минут, он продолжил. – Я боялся. Боялся воспоминаний, боялся, что та псина вернется, боялся соседских собак. Но через два года мне показалось, что страх утихомирился, дед упорно звал в гости, и я решился.
Всё было так же, но и одновременно по-другому. Дед отремонтировал и выкрасил тот ужасный коричневый забор, возле которого произошло нападение. Теперь он стал зеленым. Дед отшучивался, что забор нужен только, чтобы не пускать соседских кур. Но я-то знал, что он винил в произошедшем себя. И поэтому хотел максимально обезопасить меня, двор и дом. Прошлого пса пришлось усыпить.
И он завел овчарку. Она нас и встречала, его любимица Лада: статная чёрная с серебром красавица. Познакомил он нас… Ну, что тут долго говорить, точно так же, как я тебя сегодня утром со своей Найдой. Помню дед тогда без устали повторял, что все собаки разные, у каждого животного свой характер, привычки и настроение у них тоже разное. Среди них есть угрюмые ворчуны и любители поозорничать, домоседы и гуляки, дружелюбные и агрессивные, ленивые или трудяги. Как и люди, собаки по-своему уникальны. Сначала я побаивался Лады, но познакомившись поближе понял, что она умная, уравновешенная и преданная собака.
Лето пролетело, как одно мгновение. Я подружился с соседскими ребятами, и мы с утра до вечера играли в футбол, ходили купаться на речку, гоняли на велосипедах. И, конечно, мы играли в Джона МакКлейна и боролись с террористами.
А потом я потерялся в лесу.
Конец лета – самая грибная пора. Утром 20 августам мы с приятелями собрались в лес. Но ночью шел дождь, и с утра тучи бродили угрюмыми мешками по небу, не обещая хорошей погоды. «Пусть немного распогодится», – сказал в то утро дед. И к обеду небо прояснилось, подул теплый ветерок, разогнав тучи. Я, спешно съев обед, получил корзину и наставления о том, как правильно вести себя, рванул с ребятами в лес. Конечно, нам было не до грибов! Мы собирались играть в партизан! Мы торопились, ведь осуществление составленного накануне плана висело на волоске.
– Подожди! Какие партизаны? Только что вы были отрядом отважных полицейских и планировали дать отпор международному терроризму. Или нет?
– Ну, конечно! Только к концу лета мы стали сплоченным партизанским отрядом, готовым отразить нападение мирового зла на нашу родную деревню.
– Неожиданный поворот событий, – пошутила я.
– Все дело в том, что мой дед был заядлым краеведом. С ним мы исходили близлежащие леса вдоль и поперёк, выслушивая бесконечные рассказы из истории нашего края. Именно поэтому я и чувствовал себя великим знатоком леса, и ничего не боялся.
– Понятно. И…
– Мы увлеклись игрой и зашли слишком далеко. Опомнился я поздновато. И понял, что заблудился, когда на мои истошные крики никто не отозвался. Только лес шумел в ответ. Я огляделся – ничего знакомого. Бросился влево, потом побежал направо, я метался из стороны в сторону, попытался вспомнить, как сюда пришел, искал тропиночки – нет результата. Куда бы я ни пошел, вокруг один и тот же незнакомый бескрайний лес. Лес, который днем казался светлым и гостеприимным, стал мрачным и полным опасностей. Днем в нем пели птицы и радостно жужжали насекомые, теперь он был наполнен тревожно-гнетущими незнакомыми звуками. К ночи лес стал еще более темным, заросшим, труднопроходимым. Мне казалось, что в этом месте не живут звери, не летают птицы, а только бродят призраки умерших солдат, про которых так красочно рассказывал дедушка. Я бродил до темноты в надежде, что вот-вот выйду на знакомую полянку, увижу валун в форме яйца или заброшенный домик лесника. Ничего знакомого. Я устал, проголодался и сильно замерз. Ну что было делать? Мне повезло. Я нашел дерево, поваленное бурей, и устроился в его корнях на ночлег. Свернулся калачиком, чтобы согреться, и неожиданно заснул. И приснился сон, что нашел меня тот большелапый щенок, которого я представил себе в первый день приезда. Мы играли в прятки, бегали наперегонки и дурачились, качаясь по траве. А потом мы вместе решили, что дорогу домой искать начнем утром. Мы легли рядышком, нам было надежно и очень комфортно вместе, и заснули. И я был счастлив ощущать тяжесть и тепло крупного мускулистого тела друга и вдыхать его совершенно неповторимый собачий запах.
– Ты все придумал, да? – с недоверием спросила я.
– Нет, нет, – улыбаясь, отвечал Валерий. – Я действительно потерялся в лесу, меня действительно нашла собака, дедова овчарка Лада. Но я был так слаб и измучен, что принял происходящее за сон. Она действительно грела меня всю ночь, а утром нас нашли спасатели.
– И ты перестал бояться?
– Да, перестал. Я понял, что собаки разные. Я захотел узнать, почему тогда пес бросился на меня. Что спровоцировало его? Возможно в его агрессии виноват я? Я вступил в клуб кинологов, изучил кучу литературы, и завел щенка. А после окончания школы поступил в ветеринарную академию. И теперь лечу животных, я – местный доктор Айболит.
– А как же? Я думала, ты – инструктор.
– Это так для души, подменяю приболевшего товарища.
Рядом с Валерой было удивительно легко, просто и комфортно. И, выслушав его историю, я другими глазами посмотрела на Найду, бежавшую всю дорогу рядом. Она больше не казалась мне злобным чудовищем, мечтающим откусить «лучший кусочек меня». Я видела красивое, сильное, гордое животное, способное на искренние любовь и дружбу.
И слова Эльчина Сафарли «А у собак, в отличие от людей, хорошая память на хорошее — и плохая на плохое» приобрела для меня совершенно новый, до сих пор невиданный смысл.
P.S. И еще маленький, крохотный спойлер. Через полгода мы с Валерой поженились. И угадайте, кто принес нам корзиночку с кольцами? Правильно, наша любимая Найда!
Анна ДЕМИДОВА
Родилась и живет в Москве. Экономист-математик по образованию, в 1993 году с отличием закончила факультет Экономической кибернетики в Российской экономической академии имени Плеханова, несколько лет работала инженером-программистом. Затем судьба привела в журналистику – начала публиковаться в различных центральных СМИ – газетах и журналах.
В 2010 году поступила на Высшие литературные курсы при Литературном институте имени Горького, на семинар детской литературы, которым руководил А.П.Торопцев. Именно тогда начала писать художественную прозу – рассказы, адресованные подростково-юношеской и взрослой аудитории.
Родилась и живет в Москве. Экономист-математик по образованию, в 1993 году с отличием закончила факультет Экономической кибернетики в Российской экономической академии имени Плеханова, несколько лет работала инженером-программистом. Затем судьба привела в журналистику – начала публиковаться в различных центральных СМИ – газетах и журналах.
В 2010 году поступила на Высшие литературные курсы при Литературном институте имени Горького, на семинар детской литературы, которым руководил А.П.Торопцев. Именно тогда начала писать художественную прозу – рассказы, адресованные подростково-юношеской и взрослой аудитории.
ЛИЛОВЫЕ ИРИСЫ
Я беру новый лист бумаги, но чувствую, как где-то в середине живота начинает закручиваться спираль, потому что…
– Сегодня мы будем рисовать портрет мамы, – говорит Ольга Михайловна и моментально превращается из любимого преподавателя в монстра.
– Вы можете изобразить свой портрет, – продолжает учитель рисования, – и потом подарить его маме.
Спираль закручивается все сильнее. Банка с водой опрокидывается, и пока еще чистая жидкость заливает бумагу.
– Что с тобой, Ксения? Ты плохо себя чувствуешь? – Ольга Михайловна с беспокойством оборачивается ко мне. – Тебе помочь?.. Саша, Лена! Помогите Ксении вытереть воду!
– Нет, не надо! Я сама!
Я судорожно ищу босыми ногами тапочки, срываюсь с места и бегу за тряпкой. Вынужденное движение ослабляет спираль, давая возможность дышать. Шушуканье за спиной меня не трогает – пусть!
Я возвращаюсь на место, вытираю, сажусь.
Чистая бумага – это я. Каждый свой день я рисую заново. Рисую с тех пор, как в двухлетнем возрасте бабушка вложила мне в пальцы карандаш. На моих рисунках нет людей. Потому что у любого человека есть мама, а у меня…
Спираль снова сжимается.
– Ольга Михайловна, разрешите мне нарисовать цветы!
– Нет, Ксения, есть программа, которую мы должны выполнять…
– Не буду рисовать портрет! Я не люблю портреты. А художник должен рисовать с любовью. Вы сами это говорили!
– Придется мне поговорить с бабушкой. Она, наверное, как всегда, ждет тебя, – Ольга Михайловна направляется к двери.
– Не надо! – мой голос дрожит. – Я нарисую портрет. В другой раз, – тихо говорю я, хотя точно знаю, что другого раза не будет. – Я хочу подарить цветы.
– Ну, хорошо, хорошо, – учительница неохотно соглашается и продолжает урок. – Итак, портрет…
Испорченная бумага – это тоже я. Но и на испорченной можно рисовать. Для этого существуют краски. Я развожу темно-синюю и делаю широкий мазок. Сегодня у меня будут ирисы.
В лиловых ирисах есть все цвета ночи. Бабушка взяла меня из детского дома, потому что не могла спать. Это было четырнадцать лет назад. Через полгода мои родители разошлись.
Я набираю на кисть темно-красную, почти черную краску и начинаю рисовать гвоздики. Две. Эти цветы всегда одиноки, как и мои родители. У них не было меня, и они расстались. Мои черные гвоздики ложатся на стол. Им нет места в букете. Как и мне нет места в жизни моей матери.
Я вспоминаю вчерашний вечер. Скорая только что забрала деда в больницу. Он крепился несколько дней, но вчера ему стало очень плохо. Бабушка долго молилась перед иконой Скорбящих радостей, потом подошла к телефону и по памяти набрала номер.
– Здравствуй, Инна. – По напряженному голосу я поняла, что она разговаривает с моей матерью. – У нас дед в больнице, совсем сдал. Мне надо быть с ним. Ты не могла бы пару дней пожить у нас и помочь Ксюше. Мне больше некого просить…
Бабушка выслушала ответ, осторожно, как стеклянную, положила трубку и медленно опустилась на стоявший рядом пуфик. Из ее глаз текли слезы.
– Что, что она сказала!? – я подскочила к бабушке и встала перед ней на колени.
– Сказала, что у нее свои планы.
Я уткнулась носом в ее горячие руки. Говорить было нечего. Знакомая стальная пружина скручивает живот. Я поднимаю голову и смотрю в покрасневшие бабушкины глаза.
– Поезжай к деду. Я справлюсь.
– Как?! Что ты говоришь, Ксюша?
– Я справлюсь! Позвоню Лене. Из класса. Попрошу мне помочь. Она согласится.
Я говорила, останавливаясь на каждом слове. Как будто сама себе не верила. Потом добавила:
– Когда-то же надо начинать…
Вот так сегодня утром впервые в своей жизни я осталась одна – без бабушки. Впервые чужие руки делали то, что всегда делала она. Когда ко мне прикасались неродные холодные пальцы, я скрежетала зубами и растягивала в улыбке сжатые губы. Мне казалось, что я не выдержу, но вспоминала про деда и твердила себе, что это ему плохо – не мне. Что бабушка нужна там…
И сейчас она не ждала меня на стульчике в конце школьного коридора.
Я оборачиваю мои лиловые ирисы бледно-розовым шарфом. Он легкий, почти прозрачный и нежный, как бабушкины руки. Его конец спускается вниз и слегка касается черных гвоздик…
Мои родители еще придут ко мне. Им нужна дочь – отличница, спортсменка и успешная художница. Они еще этого не знают, но они придут.
Они придут, и, наверное, я их прощу. Потому что так надо. Потому что я не могу всю жизнь сжиматься и съеживаться при простом слове из четырех букв. Потому что у человека должны быть…
Я их прощу. Я их уже простила!
Но мы никогда не возьмемся за руки, как это рисуют дети – все, кроме меня.
Потому что, когда я родилась, у меня не было рук…
Я беру новый лист бумаги, но чувствую, как где-то в середине живота начинает закручиваться спираль, потому что…
– Сегодня мы будем рисовать портрет мамы, – говорит Ольга Михайловна и моментально превращается из любимого преподавателя в монстра.
– Вы можете изобразить свой портрет, – продолжает учитель рисования, – и потом подарить его маме.
Спираль закручивается все сильнее. Банка с водой опрокидывается, и пока еще чистая жидкость заливает бумагу.
– Что с тобой, Ксения? Ты плохо себя чувствуешь? – Ольга Михайловна с беспокойством оборачивается ко мне. – Тебе помочь?.. Саша, Лена! Помогите Ксении вытереть воду!
– Нет, не надо! Я сама!
Я судорожно ищу босыми ногами тапочки, срываюсь с места и бегу за тряпкой. Вынужденное движение ослабляет спираль, давая возможность дышать. Шушуканье за спиной меня не трогает – пусть!
Я возвращаюсь на место, вытираю, сажусь.
Чистая бумага – это я. Каждый свой день я рисую заново. Рисую с тех пор, как в двухлетнем возрасте бабушка вложила мне в пальцы карандаш. На моих рисунках нет людей. Потому что у любого человека есть мама, а у меня…
Спираль снова сжимается.
– Ольга Михайловна, разрешите мне нарисовать цветы!
– Нет, Ксения, есть программа, которую мы должны выполнять…
– Не буду рисовать портрет! Я не люблю портреты. А художник должен рисовать с любовью. Вы сами это говорили!
– Придется мне поговорить с бабушкой. Она, наверное, как всегда, ждет тебя, – Ольга Михайловна направляется к двери.
– Не надо! – мой голос дрожит. – Я нарисую портрет. В другой раз, – тихо говорю я, хотя точно знаю, что другого раза не будет. – Я хочу подарить цветы.
– Ну, хорошо, хорошо, – учительница неохотно соглашается и продолжает урок. – Итак, портрет…
Испорченная бумага – это тоже я. Но и на испорченной можно рисовать. Для этого существуют краски. Я развожу темно-синюю и делаю широкий мазок. Сегодня у меня будут ирисы.
В лиловых ирисах есть все цвета ночи. Бабушка взяла меня из детского дома, потому что не могла спать. Это было четырнадцать лет назад. Через полгода мои родители разошлись.
Я набираю на кисть темно-красную, почти черную краску и начинаю рисовать гвоздики. Две. Эти цветы всегда одиноки, как и мои родители. У них не было меня, и они расстались. Мои черные гвоздики ложатся на стол. Им нет места в букете. Как и мне нет места в жизни моей матери.
Я вспоминаю вчерашний вечер. Скорая только что забрала деда в больницу. Он крепился несколько дней, но вчера ему стало очень плохо. Бабушка долго молилась перед иконой Скорбящих радостей, потом подошла к телефону и по памяти набрала номер.
– Здравствуй, Инна. – По напряженному голосу я поняла, что она разговаривает с моей матерью. – У нас дед в больнице, совсем сдал. Мне надо быть с ним. Ты не могла бы пару дней пожить у нас и помочь Ксюше. Мне больше некого просить…
Бабушка выслушала ответ, осторожно, как стеклянную, положила трубку и медленно опустилась на стоявший рядом пуфик. Из ее глаз текли слезы.
– Что, что она сказала!? – я подскочила к бабушке и встала перед ней на колени.
– Сказала, что у нее свои планы.
Я уткнулась носом в ее горячие руки. Говорить было нечего. Знакомая стальная пружина скручивает живот. Я поднимаю голову и смотрю в покрасневшие бабушкины глаза.
– Поезжай к деду. Я справлюсь.
– Как?! Что ты говоришь, Ксюша?
– Я справлюсь! Позвоню Лене. Из класса. Попрошу мне помочь. Она согласится.
Я говорила, останавливаясь на каждом слове. Как будто сама себе не верила. Потом добавила:
– Когда-то же надо начинать…
Вот так сегодня утром впервые в своей жизни я осталась одна – без бабушки. Впервые чужие руки делали то, что всегда делала она. Когда ко мне прикасались неродные холодные пальцы, я скрежетала зубами и растягивала в улыбке сжатые губы. Мне казалось, что я не выдержу, но вспоминала про деда и твердила себе, что это ему плохо – не мне. Что бабушка нужна там…
И сейчас она не ждала меня на стульчике в конце школьного коридора.
Я оборачиваю мои лиловые ирисы бледно-розовым шарфом. Он легкий, почти прозрачный и нежный, как бабушкины руки. Его конец спускается вниз и слегка касается черных гвоздик…
Мои родители еще придут ко мне. Им нужна дочь – отличница, спортсменка и успешная художница. Они еще этого не знают, но они придут.
Они придут, и, наверное, я их прощу. Потому что так надо. Потому что я не могу всю жизнь сжиматься и съеживаться при простом слове из четырех букв. Потому что у человека должны быть…
Я их прощу. Я их уже простила!
Но мы никогда не возьмемся за руки, как это рисуют дети – все, кроме меня.
Потому что, когда я родилась, у меня не было рук…
Сергей МАЛУХИН
Родился в 1961 году. По профессии инженер-строитель. Проживает в г. Красноярск. Автор книг: «Две фантазии», издательство «КУБИК» (Саратов), 2013 г.; роман в 3-х частях «Красноярск-2012», издательство «Альтаспера» (Торонто, Канада), 2014 г.; «Пора жёлтых цветов», издательство «Альтаспера» (Торонто, Канада), 2017 год. В 2015 г. в Твери, в содружестве с писателем Виктором Калинкиным, выпущена книга рассказов и публицистики о войне «То, что было не со мной, помню».
Лауреат Международного литературного конкурса «Золотой Гомер» в номинации «Интересный рассказ»,
г. Торонто, Канада, 2017 год.
Дипломант Всероссийских литературных конкурсов: «Георгиевская лента» 2017 г., короткого рассказа альманаха «Новый Енисейский литератор» 2017 г.,
«Герои Великой Победы» 2018 г., национальной литературной премии «Писатель года» за 2018 год. Кроме литературного творчества, увлекается спортивными бальными танцами.
Родился в 1961 году. По профессии инженер-строитель. Проживает в г. Красноярск. Автор книг: «Две фантазии», издательство «КУБИК» (Саратов), 2013 г.; роман в 3-х частях «Красноярск-2012», издательство «Альтаспера» (Торонто, Канада), 2014 г.; «Пора жёлтых цветов», издательство «Альтаспера» (Торонто, Канада), 2017 год. В 2015 г. в Твери, в содружестве с писателем Виктором Калинкиным, выпущена книга рассказов и публицистики о войне «То, что было не со мной, помню».
Лауреат Международного литературного конкурса «Золотой Гомер» в номинации «Интересный рассказ»,
г. Торонто, Канада, 2017 год.
Дипломант Всероссийских литературных конкурсов: «Георгиевская лента» 2017 г., короткого рассказа альманаха «Новый Енисейский литератор» 2017 г.,
«Герои Великой Победы» 2018 г., национальной литературной премии «Писатель года» за 2018 год. Кроме литературного творчества, увлекается спортивными бальными танцами.
ПОРА ЖЕЛТЫХ ЦВЕТОВ
отрывок из романа
Восьмидесятые годы прошлого века. Демобилизовавшись после срочной службы в армии, Саша Павлов проводит лето на родительской даче.
…Проснулся он поздно. Солнце стояло уже довольно высоко и успело высушить утреннюю росу. Мать накормила его завтраком и ушла к соседке через дорогу перетолковать, обсудить свои садоводческие проблемы. Александр подтянулся раз десять на турнике возле дома. Хотел пробежаться по улице туда – обратно, но поленился. И просто, почти бесцельно, совершил обход шести соток своего участка. Он уже направился к домику, чтобы, вооружившись учебниками продолжить подготовку к вступительным экзаменам в институт, как увидел за невысоким штакетником на соседнем участке загорелую молодую женщину. Женщина смотрела на него приветливо и улыбалась легко и непринуждённо.
– Здравствуйте! Вы – сын Марии Борисовны и Николая Ивановича? – голос её был грудной и немного глуховатый.
Саша ответил не сразу, разглядывая соседку. Она была не красавица, но и не дурнушка. Обычное русское лицо, главной достопримечательностью которого были выразительные карие глаза. Тёмно – русые волосы, не густые и не пышные, прямые и коротко подстриженные. Простое летнее платье облегало её привлекательную фигуру: холмики грудей, чёткую линию талии, немного тяжеловатые бёдра; и открывало выше колен загорелые босые ноги. В целом, эта женственная фигурка и приветливость соседки произвели на Александра должное впечатление.
– Да, я их сын. Вот вернулся из армии. Ах, да, здравствуйте! Вы наша новая соседка?
Она тихонько засмеялась, показав белые ровные зубки. Этот смех окончательно покорил Сашу.
– Да мы купили этот участок три года назад. Вы меня совсем не помните?
Александр припомнил: так точно, как-то осенью, ещё до армии, он видел новых соседей. Небритый мужик в кепке и телогрейке, с папироской в зубах, копал лопатой землю. С ним была и женщина, тоже в телогрейке, с повязанным на голове по-деревенски платком. Женщина то помогала мужу, то возилась с малышом лет трёх – четырёх, то хлопотала в домике. Он её тогда толком и не разглядел. Так это она?
– А… муж и сын с вами? – спросил он осторожно.
– С мужем я развелась два года назад, а сын со мной, бегает где-то. Осенью пойдёт в школу в первый класс. Какие у вас красивые цветы! – перевела она разговор на другую тему. – Столько много, да все такие разные!
– Да, мама любит цветы выращивать. И у неё это получается. Она говорит, что сейчас наступила «пора жёлтых цветов». А как Вас зовут? Меня – Александр.
– А меня – Люба. И мне очень нравятся жёлтые цветы. Я не верю, что жёлтый цвет к разлуке. Вот, например, японцы считают, что это цвет достатка и счастья.
Саша быстро наклонился и сорвал самую большую мамину лилию с двумя крупными жёлтыми махровыми граммофончиками. Он протянул цветок Любе и намеренно коснулся её руки своими пальцами.
– Это вам! На счастье!
Её ресницы дрогнули, глаза широко раскрылись.
– Мне? Ну, что Вы! А что скажет мама?
– Ничего. Я скажу, что подарил цветок Вам.
– Спасибо, я очень рада…
– А знаете, Люба, я собираюсь на речку, на рыбалку. Ну, и покупаться. Пойдёмте со мной!
– Ну, я вот… Можно, я сына возьму?
– Конечно – конечно! Сейчас, я только удочки снаряжу.
И Саша умчался в дом. Люба вдохнула резкий запах лилии, улыбнулась и покачала головой. Потом пошла к себе, звать на прогулку сына и готовить бутерброды.
День прошёл просто замечательно для Александра, Любы и её сынишки Ромки. Они купались, загорали, ели бутерброды и запивали их колодезной водой. Время от времени ловили рыбу и поймали с десяток пескариков, чему особенно радовался Ромка. Александр старался всё время быть рядом с Любой и при случае дотронуться до неё рукой, локтем или плечом, или смотреть близко-близко в её весёлое, оживлённое лицо.
Но вот этот замечательный день подошёл к концу. Солнце сильно склонилось к закату, когда они уходили от речки. Ромка убежал с пескарями по тропинке вперёд. Саша взял Любу за руку, поглядел в глаза и неумело поцеловал в губы. Люба осторожно ответила ему и тут же отстранилась:
– Не надо… Пойдём на дачи. Тебя уже мама заждалась.
Но Александр не отпустил её руку. Так они и пошли по узкой полевой тропинке: рядом, близко-близко. У забора дач он остановился и, слегка дрогнувшим голосом, сказал:
– Люба, можно я приду…? Вечером.
Она нежно и немного насмешливо спросила:
– На чай, что ли?
Он обрадовано закивал головой:
– Да – да, на чай! У нас и баранки есть.
– Ну, что ж, приходи. С баранками!
Мать, утомившаяся за долгий день, легла спать рано, едва только село солнце. Александр же устроился на открытой террасе домика с открытым учебником в руках. Но глядел он не на скучные алгебраические формулы, а на небо, где, то полыхали, то опадали летние зарницы. Сполохи света то озаряли облака и небесную синь немыслимой красоты красками, то погружали их в предночную темень. И вместе с тем, Саша не спускал глаз с окон домика соседки. Когда же там зажёгся свет, он легко вздохнул, отложил книгу, и тихо, чтобы не разбудить мать прошёл на кухню за баранками. Потом, стараясь не скрипнуть дверью, вышел в огород. Перемахнув низкий штакетник, он несмело подошёл к соседскому дому и потянул за ручку двери. Дверь была не заперта. Люба, одетая в цветастый халатик и старые тапки, приветливо ему улыбнулась и кивнула:
– Присаживайся!
Её сын, с уже сонными глазами, доедал манную кашу.
– Ромик, быстренько спать!
– Мама-а, а сказку?
– Расскажу-расскажу, горе ты моё, ложись. А ты, Саша, пока чай наливай. Вон чайник, вот печенье, варенье. Мы сейчас, быстро, – и Люба увела сына в комнату.
Минут через десять она вернулась и села рядом с Александром. Он взял обе её руки в свои и наклонился, чтобы поцеловать. Люба подставила щёку и прошептала:
– Не спеши, пусть Ромка уснёт, – и добавила, чуть громче: – Пей чай, пей, милый!
Александр торопливо допил чай из треснувшей фаянсовой кружки, проглотил, не разжёвывая куски твёрдой баранки и опять, всем телом потянулся к женщине.
– Пошли на чердак, там посидим, – прошептала она. Люба первая полезла по приставной деревянной лестнице в люк чердака. Саша за ней следом. В уже сгущающейся темноте он видел прямо перед глазами смутно белеющие женские ноги, подол халатика… И от предчувствия того, что сейчас должно случиться, у него слегка кружилась голова и ощущалось томление где-то внизу живота…
отрывок из романа
Восьмидесятые годы прошлого века. Демобилизовавшись после срочной службы в армии, Саша Павлов проводит лето на родительской даче.
…Проснулся он поздно. Солнце стояло уже довольно высоко и успело высушить утреннюю росу. Мать накормила его завтраком и ушла к соседке через дорогу перетолковать, обсудить свои садоводческие проблемы. Александр подтянулся раз десять на турнике возле дома. Хотел пробежаться по улице туда – обратно, но поленился. И просто, почти бесцельно, совершил обход шести соток своего участка. Он уже направился к домику, чтобы, вооружившись учебниками продолжить подготовку к вступительным экзаменам в институт, как увидел за невысоким штакетником на соседнем участке загорелую молодую женщину. Женщина смотрела на него приветливо и улыбалась легко и непринуждённо.
– Здравствуйте! Вы – сын Марии Борисовны и Николая Ивановича? – голос её был грудной и немного глуховатый.
Саша ответил не сразу, разглядывая соседку. Она была не красавица, но и не дурнушка. Обычное русское лицо, главной достопримечательностью которого были выразительные карие глаза. Тёмно – русые волосы, не густые и не пышные, прямые и коротко подстриженные. Простое летнее платье облегало её привлекательную фигуру: холмики грудей, чёткую линию талии, немного тяжеловатые бёдра; и открывало выше колен загорелые босые ноги. В целом, эта женственная фигурка и приветливость соседки произвели на Александра должное впечатление.
– Да, я их сын. Вот вернулся из армии. Ах, да, здравствуйте! Вы наша новая соседка?
Она тихонько засмеялась, показав белые ровные зубки. Этот смех окончательно покорил Сашу.
– Да мы купили этот участок три года назад. Вы меня совсем не помните?
Александр припомнил: так точно, как-то осенью, ещё до армии, он видел новых соседей. Небритый мужик в кепке и телогрейке, с папироской в зубах, копал лопатой землю. С ним была и женщина, тоже в телогрейке, с повязанным на голове по-деревенски платком. Женщина то помогала мужу, то возилась с малышом лет трёх – четырёх, то хлопотала в домике. Он её тогда толком и не разглядел. Так это она?
– А… муж и сын с вами? – спросил он осторожно.
– С мужем я развелась два года назад, а сын со мной, бегает где-то. Осенью пойдёт в школу в первый класс. Какие у вас красивые цветы! – перевела она разговор на другую тему. – Столько много, да все такие разные!
– Да, мама любит цветы выращивать. И у неё это получается. Она говорит, что сейчас наступила «пора жёлтых цветов». А как Вас зовут? Меня – Александр.
– А меня – Люба. И мне очень нравятся жёлтые цветы. Я не верю, что жёлтый цвет к разлуке. Вот, например, японцы считают, что это цвет достатка и счастья.
Саша быстро наклонился и сорвал самую большую мамину лилию с двумя крупными жёлтыми махровыми граммофончиками. Он протянул цветок Любе и намеренно коснулся её руки своими пальцами.
– Это вам! На счастье!
Её ресницы дрогнули, глаза широко раскрылись.
– Мне? Ну, что Вы! А что скажет мама?
– Ничего. Я скажу, что подарил цветок Вам.
– Спасибо, я очень рада…
– А знаете, Люба, я собираюсь на речку, на рыбалку. Ну, и покупаться. Пойдёмте со мной!
– Ну, я вот… Можно, я сына возьму?
– Конечно – конечно! Сейчас, я только удочки снаряжу.
И Саша умчался в дом. Люба вдохнула резкий запах лилии, улыбнулась и покачала головой. Потом пошла к себе, звать на прогулку сына и готовить бутерброды.
День прошёл просто замечательно для Александра, Любы и её сынишки Ромки. Они купались, загорали, ели бутерброды и запивали их колодезной водой. Время от времени ловили рыбу и поймали с десяток пескариков, чему особенно радовался Ромка. Александр старался всё время быть рядом с Любой и при случае дотронуться до неё рукой, локтем или плечом, или смотреть близко-близко в её весёлое, оживлённое лицо.
Но вот этот замечательный день подошёл к концу. Солнце сильно склонилось к закату, когда они уходили от речки. Ромка убежал с пескарями по тропинке вперёд. Саша взял Любу за руку, поглядел в глаза и неумело поцеловал в губы. Люба осторожно ответила ему и тут же отстранилась:
– Не надо… Пойдём на дачи. Тебя уже мама заждалась.
Но Александр не отпустил её руку. Так они и пошли по узкой полевой тропинке: рядом, близко-близко. У забора дач он остановился и, слегка дрогнувшим голосом, сказал:
– Люба, можно я приду…? Вечером.
Она нежно и немного насмешливо спросила:
– На чай, что ли?
Он обрадовано закивал головой:
– Да – да, на чай! У нас и баранки есть.
– Ну, что ж, приходи. С баранками!
Мать, утомившаяся за долгий день, легла спать рано, едва только село солнце. Александр же устроился на открытой террасе домика с открытым учебником в руках. Но глядел он не на скучные алгебраические формулы, а на небо, где, то полыхали, то опадали летние зарницы. Сполохи света то озаряли облака и небесную синь немыслимой красоты красками, то погружали их в предночную темень. И вместе с тем, Саша не спускал глаз с окон домика соседки. Когда же там зажёгся свет, он легко вздохнул, отложил книгу, и тихо, чтобы не разбудить мать прошёл на кухню за баранками. Потом, стараясь не скрипнуть дверью, вышел в огород. Перемахнув низкий штакетник, он несмело подошёл к соседскому дому и потянул за ручку двери. Дверь была не заперта. Люба, одетая в цветастый халатик и старые тапки, приветливо ему улыбнулась и кивнула:
– Присаживайся!
Её сын, с уже сонными глазами, доедал манную кашу.
– Ромик, быстренько спать!
– Мама-а, а сказку?
– Расскажу-расскажу, горе ты моё, ложись. А ты, Саша, пока чай наливай. Вон чайник, вот печенье, варенье. Мы сейчас, быстро, – и Люба увела сына в комнату.
Минут через десять она вернулась и села рядом с Александром. Он взял обе её руки в свои и наклонился, чтобы поцеловать. Люба подставила щёку и прошептала:
– Не спеши, пусть Ромка уснёт, – и добавила, чуть громче: – Пей чай, пей, милый!
Александр торопливо допил чай из треснувшей фаянсовой кружки, проглотил, не разжёвывая куски твёрдой баранки и опять, всем телом потянулся к женщине.
– Пошли на чердак, там посидим, – прошептала она. Люба первая полезла по приставной деревянной лестнице в люк чердака. Саша за ней следом. В уже сгущающейся темноте он видел прямо перед глазами смутно белеющие женские ноги, подол халатика… И от предчувствия того, что сейчас должно случиться, у него слегка кружилась голова и ощущалось томление где-то внизу живота…
Наталия АРСКАЯ
В 1968 году окончила факультет журналистики МГУ, работала в разных средствах массовой информации. Автор книг:
– «Родные лица» (изданы в 2007 и 2013 гг.) – воспоминания о писательском окружении, моей семье, поэте Павле Арском;
– трилогия об анархистах «И день сменился ночью»;
– повесть «Золотистого меда струя»;
Все мои произведения есть на сайте Проза.ру – www. proza.ru/avtor/tashen.
Для публикации в альманахе представлен отрывок из романа «Против течения».
В 1968 году окончила факультет журналистики МГУ, работала в разных средствах массовой информации. Автор книг:
– «Родные лица» (изданы в 2007 и 2013 гг.) – воспоминания о писательском окружении, моей семье, поэте Павле Арском;
– трилогия об анархистах «И день сменился ночью»;
– повесть «Золотистого меда струя»;
Все мои произведения есть на сайте Проза.ру – www. proza.ru/avtor/tashen.
Для публикации в альманахе представлен отрывок из романа «Против течения».
РАЗГРОМ АНАРХИСТОВ
Отрывок из романа «Против течения»
…Родные Григория отправились домой, а они с Николаем решили погулять по городу. От сада Эрмитаж, где находился театр, спустились переулками к Самотечной площади и по Садовому кольцу пошли обратно к центру.
Стоял небольшой мороз. Нападавший днем снег приятно скрипел под ногами. После душного зала воздух казался особенно свежим, хотя рядом по мостовой мчались автомобили, оставляя за собой шлейфы газов. Вскоре их обогнала колонна грузовиков с вооруженными людьми. Часть машин свернула на Малую Дмитровку, другие поехали дальше, к площади Триумфальных ворот.
– Что бы это значило? – насторожился Николай.
– Мало ли что? – пожал плечами Максимов. – Большевики вечно что-нибудь придумают. Возможно, пока мы здесь гуляем, новый нарком объявил очередную мобилизацию в Красную армию…
– В газетах об этом ничего не было. И почему они собрались в этом районе? Пойдем, сходим к нашему клубу.
Грузовики остановились в начале Малой Дмитровки. Около Дома анархии все было спокойно. Из окон второго этажа по-прежнему торчали пулеметы, у входа стояла пушка. Их никто не собирался убирать, проигнорировав недавнее Обращение Дзержинского к населению Москвы немедленно сдать в ЧК все оружие, не получившее правительственного разрешения. У Федерации анархистов такого разрешения не было. Согласно этому Обращению они объявлялись врагами народа.
– Туркин так и не убрал пушку и пулеметы, – с досадой сказал Максимов. – Ты бы как близкий друг разъяснил ему, что они играют с огнем.
– Да говорил я ему и не раз, и Бармашу говорил, и Гордееву. Мне самому не нравится обстановка в клубе. Ходят какие-то подозрительные личности. Везде грязь, стены расписаны неприличными словами. У нас в Харькове за этим строго следили.
– Это обязанность коменданта. Говорят, и в других клубах не лучше. Мы же там не бываем. На предприятиях идет одна жизнь, в клубах – другая. Я думаю, что и Туркин с Бармашом многого не знают. Почему ЧК так упорно твердит, что у нас скрываются уголовники и разная контра?
– ЧК волнуют отряды Черной гвардии. Боится, что анархисты с их помощью совершат новый переворот и сбросят большевиков. Хорошо бы, да таких сил у нас нет. Эсеры и те не смогли их свалить. Ленин и Дзержинский могут спокойно спать.
Около Страстного монастыря стояли еще грузовики. Стояли они и на углу Тверской, и по обеим сторонам Тверского бульвара. В некоторых кузовах под брезентом угадывались пулеметы. Где-то впереди тарахтели моторы бронемашин.
– Все это странно, – сказал Николай, – напоминает октябрьские дни, когда по улицам разъезжали вооруженные красногвардейцы.
Другие прохожие тоже в недоумении посматривали на грузовики и сидевших в них людей. В целом же обстановка в этом районе выглядела мирной и будничной. Шуршали колесами автомобили, скрипели и взвизгивали на поворотах старые трамваи. В сторону Самотечной площади, наверное, от Александровского вокзала прошли две открытые платформы с дровами в сопровождении охраны – топливо нынче было в большом дефиците.
Рядом с Домом анархии находилось кафе поэтов, известное своими скандалами и пьяными дебошами. Видимо, посетителям сказали про грузовики с красноармейцами, и оттуда повалил народ. Мимо них прошли знакомые художники Алексей Ган и Казимир Малевич, печатавшие в «Анархии» статьи о новом искусстве. Увидев анархистов, они подошли к ним и поинтересовались, что происходит.
– Сами гадаем. Стоим тут уже полчаса.
– Идемте лучше с нами к Басевичу, – предложил Казимир. – Он выпустил новый сборник стихов, обещает ужин и шампанское.
– Нет, нам пора домой. Мы были в театре.
Не успели они перейти Страстную площадь, как сзади раздалась пулеметная стрельба. Они переглянулись и, не сговариваясь, повернули обратно. Грузовики по-прежнему стояли на своих местах, но уже без людей. Малую Дмитровку перегораживала двойная цепь красноармейцев во главе с группой чекистов. Напрасно Николай и Григорий умоляли пропустить их в Дом анархии, показывая свои документы, те были неумолимы. Один из них сказал, что из бывшего Купеческого клуба по приказу Дзержинского выбивают бандитов, и, если они сейчас не уйдут, их тоже арестуют. А там уже разгорелся бой: ревели пушки (с обеих сторон), трещали пулеметы и ружейные выстрелы.
Ближайшие переулки со стороны Тверской: Настасьинский, Дегтярный и Старопименовский, были перекрыты грузовиками и чекистами. Весь район вокруг Дома анархии оказался наглухо заперт. Кто-то из прохожих сказал, что бои идут на Пречистенке и Поварской улице (там находились другие клубы анархистов). Действительно, теперь уже гремело в разных местах центра.
– Пойдем домой, – взволнованно сказал Григорий, – может быть, и наш дом обстреливают.
– Успокойся, там ни у кого нет оружия, только у Игоря, так он не умеет им пользоваться.
Около их дома милиции не было, но проход в соседний, Леонтьевский переулок, где находилось помещение Конфедерации анархистов-синдикалистов, был перекрыт грузовиками. Около них в полном вооружении стояли латышские стрелки и милиция.
Дома они застали Леню Туркина и анархиста-синдикалиста Сергея Маркуса.
– Сережа, Леня, что происходит, – набросились на них друзья, – вы можете нам объяснить?
– Мы только что были в Моссовете, – удрученно произнес Маркус. – Из начальства там никого нет. Охранники сказали, что поступил приказ ВЧК: этой ночью отобрать у анархистов все клубы и ликвидировать отряды Черной гвардии. Нас попросту решили уничтожить.
– А что же эта старая лиса, Карелин, – возмутился Николай, – наверняка знал о готовящейся операции и никого не предупредил? Надо из него вытрясти всю душу.
– Кого и когда ЧК предупреждало, – сказал Туркин. – Я уверен, Аполлон Андреевич ничего не знал.
– Пойду, посмотрю, что там творится, – не выдержал Николай. – Какой-то гул на улице, подходят новые машины.
– Я с тобой, – подхватил Григорий.
Картина внизу изменилась: теперь грузовики с вооруженными людьми занимали весь переулок. На углу их дома гарцевали на лошадях два милиционера.
– Куда? Назад, – увидев их, закричали они в один голос и направили к ним лошадей.
– Можете объяснить, что тут происходит? – спросил Николай. – Мы – анархисты, в Леонтьевском переулке находится наша конфедерация.
– Анархистов мы не трогаем, только бандитов. Там есть оружие или отряд Черной гвардии?
– Нет.
– Так чего вы беспокоитесь? Идите домой. Вам тут делать нечего.
Туркин пытался дозвониться до других клубов: на Поварской (их там было несколько), Большой Дмитровке, Донской, Мясницкой, Большой Семеновской, Покровской, Арбате, в Архангельском и Чудове переулках, на Софийской набережной. Телефоны или не отвечали, или кто-то громко ругался в трубку, видимо, это были люди, захватившие здания.
Спать так и не ложились, прислушивались к звукам на улице: стрельба продолжалась, но уже меньше. Как только рассвело, Николай и Григорий снова вышли на улицу, по-прежнему перегороженную красноармейцами и милицией.
Около дома на углу стоял настоятель соседнего храма, молча наблюдая за происходящим. Говорят, в октябре 17-го, когда бои шли на Тверском бульваре и Большой Никитской, он уводил к себе раненых юнкеров. Его потом большевики арестовали и продержали несколько дней в Бутырке.
Милиционеры смотрели на него одни с презрением, другие – с любопытством. При грохоте орудий он широко осенял себя крестом и шевелил губами, читая молитвы. К нему подошел один из чекистов, попросил уйти домой. «Мало ли что может случиться, – вежливо сказал он. – Хотя мы Бога не признаем, проливать вашу кровь не хотим». Угрюмо посмотрев на него, батюшка скрылся в подъезде.
Леня беспокоился, что не может попасть домой, в Большой Козихинский переулок, чтобы успокоить родных. Ему подсказали пройти сквозными дворами в Газетный переулок, оттуда выйти на Тверскую.
Через три часа он вернулся, держа под мышкой ворох утренних газет. Все они сообщали, что ночью ВЧК совместно с красноармейцами отбили у анархистов здания, захваченные ими самочинно (как будто большевики заняли самые лучшие здания (дворцы) в Петрограде и Москве не тем же путем) и разгромили отряды Черной гвардии, готовившиеся произвести в России третью революцию и свергнуть советскую власть. Среди задержанных выявлено много бандитов, находящихся в розыске. Нет ничего удивительного, что они оказали вооруженное сопротивление, используя оружие, собранное для бандитских нападений и ограблений.
Самый продолжительный бой произошел в Кускове, на загородной даче анархистов. Поняв бессмысленность сопротивления, бандиты взорвали бомбу и заживо сгорели. Погибло 15 человек, столько же было ранено. О количестве пострадавших чекистов не сообщалось. В каждой заметке употреблялись слова: бандиты, аферисты, грабители, наркоманы; клубы и дома анархистов назывались не иначе, как логова бандитов и контрреволюционеров.
Николай напрасно грешил на Карелина, что он знал о приказе Дзержинского и не предупредил товарищей. Аполлон Андреевич сам узнал об этом только утром и выступил с заявлением на заседании ВЦИК. Он и другой анархист во ВЦИКе Александр Ге потребовали от властей объяснений. Им ответили, что были арестованы и разгромлены одни бандиты. Идет проверка документов; если там окажутся идейные анархисты, их немедленно отпустят. В числе задержанных оказались Владимир Бармаш и другие члены Секретариата федерации.
ВЧК также заявила, что многие дома и клубы анархистов использовались антисоветским подпольем, а Дом анархии на Малой Дмитровке полностью контролировал «Союз Защиты Родины и Свободы» Бориса Савинкова. Комендант Дома полковник Эрдман и некий подполковник Бредис прятали там бывших кадровых офицеров и снабжали их оружием. Вместе с отрядами Черной гвардии они готовили выступление против советской власти. Следственный комитет ВЧК официально обвинил арестованного Бармаша и других членов Секретариата Московской федерации в укрывательстве контрреволюционеров. Но до суда дело не дошло, и их вскоре выпустили.
Подобные захваты клубов и зданий с типографиями, издательствами и федерациями анархистов прошли в Петрограде и других городах России. Многие анархистские газеты были запрещены и закрыты.
* * *
Разгром анархистов повлиял на всю их работу в Москве. Приезжая теперь на предприятия, Николай встречал настороженные взгляды рабочих. Чаще всего его просто останавливали в проходной, ссылаясь на указания сверху. В это же время в приказном порядке стали прикрывать рабочие комитеты, передавая их профсоюзам, подвластным администрации заводов и районным Советам депутатов. Большевики везде организовывали партийные ячейки, внедряли свои порядки и следили за бывшими рабочими активистами, чтобы вовремя поставить их на место.
Одни только рабочие сапожной мастерской «Бегунок» продолжали радовать своими успехами. Они работали, получали зарплату и на прибыль смогли открыть два новых цеха для изготовления женской обуви. Лесниковский их во всем поддерживал, оставаясь «своим в доску», но что-то изменилось и в его поведении. Рабочие все время ждали от него подвоха. И этот подвох однажды появился в приемной мастерской в виде прекрасного создания, надушенного и накрашенного, – Инги Эрнестовны Лесниковской, жены Петра Захаровича. Женщина уселась в кресло и на вопрос приемщицы, что ее сюда привело, требовательным голосом с акцентом заявила:
– Позови мне вашего самого лучшего мастера.
Перепуганная на смерть приемщица привела старшего мастера Климова, бывшего заместителем Новотельнова. Тот был в синем рабочем халате и темном берете, надвинутом на лоб, чтобы волосы не лезли в глаза.
Презрительно осмотрев его с ног до головы, как будто это был приказчик в бакалейной лавке, Лесниковская протянула раскрытый иностранный журнал с картинками женской обуви.
– Вы можете сделать такие же? – ткнула она пальцем в высокие белые сапожки на шнурках.
– Можем, – не моргнув глазом ответил Климов, который давным-давно, еще до фабрики, работал колодочником в известной мастерской Стулова и выполнял там самые сложные заказы московских модниц.
– Так вот, пожалуйста, сделайте ровно через неделю, к моему дню рождения, и из самой лучшей кожи.
Угодливо изгибаясь по старой привычке (видно, не так просто выгнать из себя рабские привычки или желая угодить клиентке в общих интересах), Климов попросил даму снять туфли, аккуратно измерил все стороны ее ступней, лодыжек и икр, обтянутых тонкими шелковыми чулками.
Приемщица шепотом спросила у него, сколько взять с нее денег, хотя бы аванс, как обычно это делалось с другими клиентами, заказывающими новую обувь. Мастер прошипел ей в ответ: «…Все потом, потом, потом».
Ровно в срок сапожки были готовы. Поблагодарив мастера, довольная Инга Эрнестовна сказала, что деньги вечером занесет муж. Денег никто не принес, обращаться к Лесниковскому Новотельнов не стал, решив, что один раз простить забывчивость супругов можно.
С тех пор так и повелось: личные заказы стали приносить и сам Лесниковский, и его жена, и их знакомые, ссылавшиеся на имя председателя райсовета или приносившие от него записки; и все срочно, и все без денег.
– Что делать? – спросил Новотельнов Николая Даниленко, с которым теперь постоянно консультировался во всех сложных случаях.
– Не принимать больше от них заказов.
– Он нас погубит.
– Вы нигде не нарушаете законов. Ни ему, ни другим организациям у вас не к чему придраться.
– Если захотят, повод всегда найдут.
Но «свой в доску» оказался не так прост. Вскоре он потребовал, чтобы они отдавали ему часть своей прибыли, иначе он найдет на них управу. Так и заявил Новотельнову: «Сопротивляться не советую. Долг платежом красен». «Лицо его при этом было наглое-пренаглое, – рассказывал один из рабочих, присутствовавший при этом разговоре, – так и просило пулю в лоб».
Уверенные, что правда на их стороне, рабочие отказались платить мзду. Несколько недель никто их не трогал, и вдруг в мастерскую пришли две разнарядки: выделить людей в продотряд и мобилизовать в Красную армию тех, кто подходит по возрасту (по декрету о всеобщей воинской повинности, люди от 18 до 40 лет), то есть большая часть коллектива. К выполнению приказов подключилась ЧК. «Вот тебе и «свой в доску», – возмущались рабочие, – так ловко нас обошел. Откуда только такие берутся? Одна подлость за душой».
Через несколько дней еще один удар: с проверкой нагрянула финансовая инспекция. Целую неделю трое мужчин с непроницаемым видом и отпечатком важности на явно чекистских лицах внимательно изучали все записи и документы, где, конечно, не упоминалось о левых (Лесниковских) заказах, и был очевиден перерасход дорогих материалов. Нашлись и другие нарушения (при желании их всегда можно найти, как говорил Новотельнов). На мастерскую наложили крупный штраф. Доказать козни супругов Лесниковских было невозможно и главное – бесполезно.
За этой комиссией пришла другая, и тоже наложила штраф, теперь уже за нарушения техники безопасности и санитарно-гигиенических норм. Терпение рабочих лопнуло. Они направили жалобу Свердлову, описав всю создавшуюся ситуацию с «иждивенцами» из Совета депутатов. Председатель ВЦИК обещал разобраться, спустил их жалобу вниз, в райком партии, откуда тоже по записке Петра Захаровича приходили «свои» заказчики. Само собой никаких мер к нему не было принято, наоборот, «свой в доску» окончательно обнаглел и теперь уже требовал от Новотельнова крупные суммы денег.
– Как ты думаешь, – спрашивал убитым голосом Новотельнов Николая, – он взяточник или так относится к нам, потому что мы – анархисты и над нами можно как угодно издеваться?
– Да самый обычный прохвост. Они сейчас, как черная пена, всплыли на поверхность и готовы загубить любое хорошее дело. А отношение большевиков к анархистам дает ему двойное право действовать безнаказанно.
– Вот не повезло, а так удачно все начиналось.
Напряжение нарастало. Чем-то это должно было кончиться и кончиться печально. В коллективе были свои Бароны, Кныши, Меженновы. Николай был уверен, что кто-нибудь из рабочих обязательно прибьет Лесниковского вместе с его драгоценной супругой. Петр Захарович это тоже предвидел и снова натравил на рабочих ЧК. Без всякого предупреждения мастерскую закрыли и опечатали, а рабочим, в случае сопротивления, пригрозили арестом. Чекисты – не жандармы (в этом анархисты, и не только они, давно убедились), эти четко выполняют свои угрозы. Обувщики отступили. О том, что согласно Уставу при ликвидации кооператива должны быть выполнены необходимые в таком случае процедуры, никто не заикался.
Лесниковский вскоре пошел на повышение, став начальником в каком-то отделе Наркомата по делам продовольствия, переехал в другой район, но возмездие настигло его семью и там: как-то днем на улице рядом с их домом были найдены трупы обоих супругов. Дамская сумочка, деньги и дорогие вещи Инги Эрнестовны и Петра Захаровича остались при них, что наводило на разные размышления. Милиция долго искала убийц, в конце концов, списав все на действующую в этом районе банду Степана Рыжего – «Рыжего дьявола», как он значился в «черном списке» преступников. Много тогда в Москве и Питере развелось подобных банд, которые пополнялись за счет оставшихся не у дел бывших солдат и выпущенных из тюрем по амнистиям криминальных элементов.
Отрывок из романа «Против течения»
…Родные Григория отправились домой, а они с Николаем решили погулять по городу. От сада Эрмитаж, где находился театр, спустились переулками к Самотечной площади и по Садовому кольцу пошли обратно к центру.
Стоял небольшой мороз. Нападавший днем снег приятно скрипел под ногами. После душного зала воздух казался особенно свежим, хотя рядом по мостовой мчались автомобили, оставляя за собой шлейфы газов. Вскоре их обогнала колонна грузовиков с вооруженными людьми. Часть машин свернула на Малую Дмитровку, другие поехали дальше, к площади Триумфальных ворот.
– Что бы это значило? – насторожился Николай.
– Мало ли что? – пожал плечами Максимов. – Большевики вечно что-нибудь придумают. Возможно, пока мы здесь гуляем, новый нарком объявил очередную мобилизацию в Красную армию…
– В газетах об этом ничего не было. И почему они собрались в этом районе? Пойдем, сходим к нашему клубу.
Грузовики остановились в начале Малой Дмитровки. Около Дома анархии все было спокойно. Из окон второго этажа по-прежнему торчали пулеметы, у входа стояла пушка. Их никто не собирался убирать, проигнорировав недавнее Обращение Дзержинского к населению Москвы немедленно сдать в ЧК все оружие, не получившее правительственного разрешения. У Федерации анархистов такого разрешения не было. Согласно этому Обращению они объявлялись врагами народа.
– Туркин так и не убрал пушку и пулеметы, – с досадой сказал Максимов. – Ты бы как близкий друг разъяснил ему, что они играют с огнем.
– Да говорил я ему и не раз, и Бармашу говорил, и Гордееву. Мне самому не нравится обстановка в клубе. Ходят какие-то подозрительные личности. Везде грязь, стены расписаны неприличными словами. У нас в Харькове за этим строго следили.
– Это обязанность коменданта. Говорят, и в других клубах не лучше. Мы же там не бываем. На предприятиях идет одна жизнь, в клубах – другая. Я думаю, что и Туркин с Бармашом многого не знают. Почему ЧК так упорно твердит, что у нас скрываются уголовники и разная контра?
– ЧК волнуют отряды Черной гвардии. Боится, что анархисты с их помощью совершат новый переворот и сбросят большевиков. Хорошо бы, да таких сил у нас нет. Эсеры и те не смогли их свалить. Ленин и Дзержинский могут спокойно спать.
Около Страстного монастыря стояли еще грузовики. Стояли они и на углу Тверской, и по обеим сторонам Тверского бульвара. В некоторых кузовах под брезентом угадывались пулеметы. Где-то впереди тарахтели моторы бронемашин.
– Все это странно, – сказал Николай, – напоминает октябрьские дни, когда по улицам разъезжали вооруженные красногвардейцы.
Другие прохожие тоже в недоумении посматривали на грузовики и сидевших в них людей. В целом же обстановка в этом районе выглядела мирной и будничной. Шуршали колесами автомобили, скрипели и взвизгивали на поворотах старые трамваи. В сторону Самотечной площади, наверное, от Александровского вокзала прошли две открытые платформы с дровами в сопровождении охраны – топливо нынче было в большом дефиците.
Рядом с Домом анархии находилось кафе поэтов, известное своими скандалами и пьяными дебошами. Видимо, посетителям сказали про грузовики с красноармейцами, и оттуда повалил народ. Мимо них прошли знакомые художники Алексей Ган и Казимир Малевич, печатавшие в «Анархии» статьи о новом искусстве. Увидев анархистов, они подошли к ним и поинтересовались, что происходит.
– Сами гадаем. Стоим тут уже полчаса.
– Идемте лучше с нами к Басевичу, – предложил Казимир. – Он выпустил новый сборник стихов, обещает ужин и шампанское.
– Нет, нам пора домой. Мы были в театре.
Не успели они перейти Страстную площадь, как сзади раздалась пулеметная стрельба. Они переглянулись и, не сговариваясь, повернули обратно. Грузовики по-прежнему стояли на своих местах, но уже без людей. Малую Дмитровку перегораживала двойная цепь красноармейцев во главе с группой чекистов. Напрасно Николай и Григорий умоляли пропустить их в Дом анархии, показывая свои документы, те были неумолимы. Один из них сказал, что из бывшего Купеческого клуба по приказу Дзержинского выбивают бандитов, и, если они сейчас не уйдут, их тоже арестуют. А там уже разгорелся бой: ревели пушки (с обеих сторон), трещали пулеметы и ружейные выстрелы.
Ближайшие переулки со стороны Тверской: Настасьинский, Дегтярный и Старопименовский, были перекрыты грузовиками и чекистами. Весь район вокруг Дома анархии оказался наглухо заперт. Кто-то из прохожих сказал, что бои идут на Пречистенке и Поварской улице (там находились другие клубы анархистов). Действительно, теперь уже гремело в разных местах центра.
– Пойдем домой, – взволнованно сказал Григорий, – может быть, и наш дом обстреливают.
– Успокойся, там ни у кого нет оружия, только у Игоря, так он не умеет им пользоваться.
Около их дома милиции не было, но проход в соседний, Леонтьевский переулок, где находилось помещение Конфедерации анархистов-синдикалистов, был перекрыт грузовиками. Около них в полном вооружении стояли латышские стрелки и милиция.
Дома они застали Леню Туркина и анархиста-синдикалиста Сергея Маркуса.
– Сережа, Леня, что происходит, – набросились на них друзья, – вы можете нам объяснить?
– Мы только что были в Моссовете, – удрученно произнес Маркус. – Из начальства там никого нет. Охранники сказали, что поступил приказ ВЧК: этой ночью отобрать у анархистов все клубы и ликвидировать отряды Черной гвардии. Нас попросту решили уничтожить.
– А что же эта старая лиса, Карелин, – возмутился Николай, – наверняка знал о готовящейся операции и никого не предупредил? Надо из него вытрясти всю душу.
– Кого и когда ЧК предупреждало, – сказал Туркин. – Я уверен, Аполлон Андреевич ничего не знал.
– Пойду, посмотрю, что там творится, – не выдержал Николай. – Какой-то гул на улице, подходят новые машины.
– Я с тобой, – подхватил Григорий.
Картина внизу изменилась: теперь грузовики с вооруженными людьми занимали весь переулок. На углу их дома гарцевали на лошадях два милиционера.
– Куда? Назад, – увидев их, закричали они в один голос и направили к ним лошадей.
– Можете объяснить, что тут происходит? – спросил Николай. – Мы – анархисты, в Леонтьевском переулке находится наша конфедерация.
– Анархистов мы не трогаем, только бандитов. Там есть оружие или отряд Черной гвардии?
– Нет.
– Так чего вы беспокоитесь? Идите домой. Вам тут делать нечего.
Туркин пытался дозвониться до других клубов: на Поварской (их там было несколько), Большой Дмитровке, Донской, Мясницкой, Большой Семеновской, Покровской, Арбате, в Архангельском и Чудове переулках, на Софийской набережной. Телефоны или не отвечали, или кто-то громко ругался в трубку, видимо, это были люди, захватившие здания.
Спать так и не ложились, прислушивались к звукам на улице: стрельба продолжалась, но уже меньше. Как только рассвело, Николай и Григорий снова вышли на улицу, по-прежнему перегороженную красноармейцами и милицией.
Около дома на углу стоял настоятель соседнего храма, молча наблюдая за происходящим. Говорят, в октябре 17-го, когда бои шли на Тверском бульваре и Большой Никитской, он уводил к себе раненых юнкеров. Его потом большевики арестовали и продержали несколько дней в Бутырке.
Милиционеры смотрели на него одни с презрением, другие – с любопытством. При грохоте орудий он широко осенял себя крестом и шевелил губами, читая молитвы. К нему подошел один из чекистов, попросил уйти домой. «Мало ли что может случиться, – вежливо сказал он. – Хотя мы Бога не признаем, проливать вашу кровь не хотим». Угрюмо посмотрев на него, батюшка скрылся в подъезде.
Леня беспокоился, что не может попасть домой, в Большой Козихинский переулок, чтобы успокоить родных. Ему подсказали пройти сквозными дворами в Газетный переулок, оттуда выйти на Тверскую.
Через три часа он вернулся, держа под мышкой ворох утренних газет. Все они сообщали, что ночью ВЧК совместно с красноармейцами отбили у анархистов здания, захваченные ими самочинно (как будто большевики заняли самые лучшие здания (дворцы) в Петрограде и Москве не тем же путем) и разгромили отряды Черной гвардии, готовившиеся произвести в России третью революцию и свергнуть советскую власть. Среди задержанных выявлено много бандитов, находящихся в розыске. Нет ничего удивительного, что они оказали вооруженное сопротивление, используя оружие, собранное для бандитских нападений и ограблений.
Самый продолжительный бой произошел в Кускове, на загородной даче анархистов. Поняв бессмысленность сопротивления, бандиты взорвали бомбу и заживо сгорели. Погибло 15 человек, столько же было ранено. О количестве пострадавших чекистов не сообщалось. В каждой заметке употреблялись слова: бандиты, аферисты, грабители, наркоманы; клубы и дома анархистов назывались не иначе, как логова бандитов и контрреволюционеров.
Николай напрасно грешил на Карелина, что он знал о приказе Дзержинского и не предупредил товарищей. Аполлон Андреевич сам узнал об этом только утром и выступил с заявлением на заседании ВЦИК. Он и другой анархист во ВЦИКе Александр Ге потребовали от властей объяснений. Им ответили, что были арестованы и разгромлены одни бандиты. Идет проверка документов; если там окажутся идейные анархисты, их немедленно отпустят. В числе задержанных оказались Владимир Бармаш и другие члены Секретариата федерации.
ВЧК также заявила, что многие дома и клубы анархистов использовались антисоветским подпольем, а Дом анархии на Малой Дмитровке полностью контролировал «Союз Защиты Родины и Свободы» Бориса Савинкова. Комендант Дома полковник Эрдман и некий подполковник Бредис прятали там бывших кадровых офицеров и снабжали их оружием. Вместе с отрядами Черной гвардии они готовили выступление против советской власти. Следственный комитет ВЧК официально обвинил арестованного Бармаша и других членов Секретариата Московской федерации в укрывательстве контрреволюционеров. Но до суда дело не дошло, и их вскоре выпустили.
Подобные захваты клубов и зданий с типографиями, издательствами и федерациями анархистов прошли в Петрограде и других городах России. Многие анархистские газеты были запрещены и закрыты.
* * *
Разгром анархистов повлиял на всю их работу в Москве. Приезжая теперь на предприятия, Николай встречал настороженные взгляды рабочих. Чаще всего его просто останавливали в проходной, ссылаясь на указания сверху. В это же время в приказном порядке стали прикрывать рабочие комитеты, передавая их профсоюзам, подвластным администрации заводов и районным Советам депутатов. Большевики везде организовывали партийные ячейки, внедряли свои порядки и следили за бывшими рабочими активистами, чтобы вовремя поставить их на место.
Одни только рабочие сапожной мастерской «Бегунок» продолжали радовать своими успехами. Они работали, получали зарплату и на прибыль смогли открыть два новых цеха для изготовления женской обуви. Лесниковский их во всем поддерживал, оставаясь «своим в доску», но что-то изменилось и в его поведении. Рабочие все время ждали от него подвоха. И этот подвох однажды появился в приемной мастерской в виде прекрасного создания, надушенного и накрашенного, – Инги Эрнестовны Лесниковской, жены Петра Захаровича. Женщина уселась в кресло и на вопрос приемщицы, что ее сюда привело, требовательным голосом с акцентом заявила:
– Позови мне вашего самого лучшего мастера.
Перепуганная на смерть приемщица привела старшего мастера Климова, бывшего заместителем Новотельнова. Тот был в синем рабочем халате и темном берете, надвинутом на лоб, чтобы волосы не лезли в глаза.
Презрительно осмотрев его с ног до головы, как будто это был приказчик в бакалейной лавке, Лесниковская протянула раскрытый иностранный журнал с картинками женской обуви.
– Вы можете сделать такие же? – ткнула она пальцем в высокие белые сапожки на шнурках.
– Можем, – не моргнув глазом ответил Климов, который давным-давно, еще до фабрики, работал колодочником в известной мастерской Стулова и выполнял там самые сложные заказы московских модниц.
– Так вот, пожалуйста, сделайте ровно через неделю, к моему дню рождения, и из самой лучшей кожи.
Угодливо изгибаясь по старой привычке (видно, не так просто выгнать из себя рабские привычки или желая угодить клиентке в общих интересах), Климов попросил даму снять туфли, аккуратно измерил все стороны ее ступней, лодыжек и икр, обтянутых тонкими шелковыми чулками.
Приемщица шепотом спросила у него, сколько взять с нее денег, хотя бы аванс, как обычно это делалось с другими клиентами, заказывающими новую обувь. Мастер прошипел ей в ответ: «…Все потом, потом, потом».
Ровно в срок сапожки были готовы. Поблагодарив мастера, довольная Инга Эрнестовна сказала, что деньги вечером занесет муж. Денег никто не принес, обращаться к Лесниковскому Новотельнов не стал, решив, что один раз простить забывчивость супругов можно.
С тех пор так и повелось: личные заказы стали приносить и сам Лесниковский, и его жена, и их знакомые, ссылавшиеся на имя председателя райсовета или приносившие от него записки; и все срочно, и все без денег.
– Что делать? – спросил Новотельнов Николая Даниленко, с которым теперь постоянно консультировался во всех сложных случаях.
– Не принимать больше от них заказов.
– Он нас погубит.
– Вы нигде не нарушаете законов. Ни ему, ни другим организациям у вас не к чему придраться.
– Если захотят, повод всегда найдут.
Но «свой в доску» оказался не так прост. Вскоре он потребовал, чтобы они отдавали ему часть своей прибыли, иначе он найдет на них управу. Так и заявил Новотельнову: «Сопротивляться не советую. Долг платежом красен». «Лицо его при этом было наглое-пренаглое, – рассказывал один из рабочих, присутствовавший при этом разговоре, – так и просило пулю в лоб».
Уверенные, что правда на их стороне, рабочие отказались платить мзду. Несколько недель никто их не трогал, и вдруг в мастерскую пришли две разнарядки: выделить людей в продотряд и мобилизовать в Красную армию тех, кто подходит по возрасту (по декрету о всеобщей воинской повинности, люди от 18 до 40 лет), то есть большая часть коллектива. К выполнению приказов подключилась ЧК. «Вот тебе и «свой в доску», – возмущались рабочие, – так ловко нас обошел. Откуда только такие берутся? Одна подлость за душой».
Через несколько дней еще один удар: с проверкой нагрянула финансовая инспекция. Целую неделю трое мужчин с непроницаемым видом и отпечатком важности на явно чекистских лицах внимательно изучали все записи и документы, где, конечно, не упоминалось о левых (Лесниковских) заказах, и был очевиден перерасход дорогих материалов. Нашлись и другие нарушения (при желании их всегда можно найти, как говорил Новотельнов). На мастерскую наложили крупный штраф. Доказать козни супругов Лесниковских было невозможно и главное – бесполезно.
За этой комиссией пришла другая, и тоже наложила штраф, теперь уже за нарушения техники безопасности и санитарно-гигиенических норм. Терпение рабочих лопнуло. Они направили жалобу Свердлову, описав всю создавшуюся ситуацию с «иждивенцами» из Совета депутатов. Председатель ВЦИК обещал разобраться, спустил их жалобу вниз, в райком партии, откуда тоже по записке Петра Захаровича приходили «свои» заказчики. Само собой никаких мер к нему не было принято, наоборот, «свой в доску» окончательно обнаглел и теперь уже требовал от Новотельнова крупные суммы денег.
– Как ты думаешь, – спрашивал убитым голосом Новотельнов Николая, – он взяточник или так относится к нам, потому что мы – анархисты и над нами можно как угодно издеваться?
– Да самый обычный прохвост. Они сейчас, как черная пена, всплыли на поверхность и готовы загубить любое хорошее дело. А отношение большевиков к анархистам дает ему двойное право действовать безнаказанно.
– Вот не повезло, а так удачно все начиналось.
Напряжение нарастало. Чем-то это должно было кончиться и кончиться печально. В коллективе были свои Бароны, Кныши, Меженновы. Николай был уверен, что кто-нибудь из рабочих обязательно прибьет Лесниковского вместе с его драгоценной супругой. Петр Захарович это тоже предвидел и снова натравил на рабочих ЧК. Без всякого предупреждения мастерскую закрыли и опечатали, а рабочим, в случае сопротивления, пригрозили арестом. Чекисты – не жандармы (в этом анархисты, и не только они, давно убедились), эти четко выполняют свои угрозы. Обувщики отступили. О том, что согласно Уставу при ликвидации кооператива должны быть выполнены необходимые в таком случае процедуры, никто не заикался.
Лесниковский вскоре пошел на повышение, став начальником в каком-то отделе Наркомата по делам продовольствия, переехал в другой район, но возмездие настигло его семью и там: как-то днем на улице рядом с их домом были найдены трупы обоих супругов. Дамская сумочка, деньги и дорогие вещи Инги Эрнестовны и Петра Захаровича остались при них, что наводило на разные размышления. Милиция долго искала убийц, в конце концов, списав все на действующую в этом районе банду Степана Рыжего – «Рыжего дьявола», как он значился в «черном списке» преступников. Много тогда в Москве и Питере развелось подобных банд, которые пополнялись за счет оставшихся не у дел бывших солдат и выпущенных из тюрем по амнистиям криминальных элементов.
Тамара СЕЛЕМЕНЕВА
Родилась в ст. Брюховецкой Краснодарского края. Член СП России, литературных объединений им. Ф. Шкулёва (г.Видное) и «Рифма+» (пос. Развилка), участник литературной лаборатории «Красная строка» (Москва). Автор поэтического сборника «Из детства я храню любовь к земле» (2018) и малой прозы «Ах, эти домашние питомцы» (2020). Лауреат конкурса Фонда «Великий Странник – Молодым» за рассказы «О братьях наших меньших»; бронзовый призёр Международного творческого конкурса «Гомер 2019» в номинации «Поэтический перевод»; лауреат II Всероссийского литературного конкурса «Рядом» о животных, финалист литературной премии им. Сергея Есенина «Русь моя» за 2020 год, номинант премии «Писатель года 2020», Лауреат I и II Международного литературного фестиваля и другие. Награждена медалями «Сергей Есенин 125 лет», «Иван Бунин 150 лет».
Родилась в ст. Брюховецкой Краснодарского края. Член СП России, литературных объединений им. Ф. Шкулёва (г.Видное) и «Рифма+» (пос. Развилка), участник литературной лаборатории «Красная строка» (Москва). Автор поэтического сборника «Из детства я храню любовь к земле» (2018) и малой прозы «Ах, эти домашние питомцы» (2020). Лауреат конкурса Фонда «Великий Странник – Молодым» за рассказы «О братьях наших меньших»; бронзовый призёр Международного творческого конкурса «Гомер 2019» в номинации «Поэтический перевод»; лауреат II Всероссийского литературного конкурса «Рядом» о животных, финалист литературной премии им. Сергея Есенина «Русь моя» за 2020 год, номинант премии «Писатель года 2020», Лауреат I и II Международного литературного фестиваля и другие. Награждена медалями «Сергей Есенин 125 лет», «Иван Бунин 150 лет».
СВИРИСТЕЛИ
Поздняя осень. Рябина под окном сбросила листву, на обнажённых ветках ярко выделились алые кисти. Первые ночные заморозки тронули ягоды, и они стали слаще и сочней.
Вижу, как в причудливом сплетении ветвей рябины играет ветерок. Вдруг, откуда ни возьмись, налетела стайка свиристелей - небольших серо-розовых пичужек, этаких щёголей с яркими белыми полосками и парой алых отметин на крыльях, жёлтой окантовкой на хвосте. Птицы радовали глаз ярким опереньем. Словно рождественские игрушки, украсили деревце, и оно выглядело нарядной ёлочкой. А звонкий свист красавок (так зовут свиристелей в народе) наполнил воздух необыкновенной мелодией.
Ненасытные свистушки устроили настоящий пир. Торжество сопровождалось задорными криками и виртуозными полётами. Объедаясь любимым лакомством, они трепали, клевали ягоды, пока на рябине их совсем не осталось.
Стая также внезапно и дружно улетела, только редкие, разбросанные в пожухлой траве, как горящие угольки, плоды напоминали о недавнем великолепии. Взгрустнулось. Деревце стояло сиротливо-одинокое и бесцветное, словно и не было ещё недавно густо усыпано красными гроздями ягод.
Скоро задуют холодные ветра, завьюжат метели и надолго явится зимушка-зима. А как же птицы?
Птицам поможем, развесим кормушки ... И все вместе непременно перезимуем. Ведь всегда случается то, во что веришь!
НАЙДЁНЫШ – ТАКСА
(Из цикла «Ах, эти домашние питомцы»)
Как-то летом в выходной день мы отправились в Вешняки по делам. На автостоянке среди скопления машин носилась длинношёрстная такса. Перебегая от одной машины к другой, пёс явно искал хозяев и сильно нервничал. С автостоянки стал выбегать на проезжую часть, рискуя попасть под колёса. Было видно, что это ухоженное домашнее животное: длинная чистая блестящая шерсть цвета тёмного шоколада, красивые висячие уши, мощные короткие передние лапы охотничьей норковой собаки, и очень выразительные огромные грустные глаза. Красавец - пёс отчаянно искал хозяев, но, увы, не находил.
Мы с мужем решили попытаться их найти. С собакой на руках безуспешно обошли все торговые центры, стоянки машин и близлежащие улицы. Никто собаку не искал...Пришлось взять домой. Испробовав все известные, остановились на кличке Грей, так как пёс реагировал на это имя.
Попав в наш дом, он немедленно вскочил на обеденный стол, затем погнал наших трёх кошек, они не боялись собак, так как жили в большой дружбе с овчаркой Джессикой; пытался всё пометить, спать желал только на кровати... Да, пёс сильно избалован и невоспитан, нам пришлось приложить немало усилий, чтобы отучить от этих «барских» привычек.
А тем временем мы продолжали искать хозяев, многократно размещая и расклеивая объявления. Но пёс так и оставался у нас, быстро привязался ко всем членам семьи и чувствовал себя совсем неплохо. За длину и форму тела его прозвали «лимузин». При малейшей возможности неоднократно убегал. Мы волновались, каждый раз долго и бесполезно искали бродягу. Первое время мы даже предполагали, что он, возможно, вернулся к прежним хозяевам, нашёл их.
Проболтавшись где-то три-четыре дня, пёс возвращался грязный, усталый и обязательно вывалявшийся в чём-нибудь сильно «душистом» (охотник убирал свой запах), с неизменно виноватой и счастливой мордой одновременно, ложился на спину, задирал верхнюю губу и изображал такую улыбку, что его сразу же прощали, мыли и кормили.
ВДОЛЬ ПО УЛИЦЕ...
По состоянию здоровья мужу требовались пешие прогулки. Обычно в обществе всех наших животных он прогуливался вдоль улицы в нашем садовом товариществе. Те, кто видел эту процессию, всегда удивлялись: впереди шёл, заложив руки за спину, сам Владимир Иванович. Рядом с ним степенно шагала немецкая овчарка Джессика – красивая, с длинной шерстью чепрачной масти, чётко выполняя все его команды и не отвлекаясь ни на какие посторонние предметы, людей, животных. За ними, успевая заглянуть под все кусты и деревья, «шнурковал» из стороны в сторону «лимузин» – такса Грей. И, что самое удивительное, шествие замыкали кошки: друг за другом шли важная Стеша, спокойная осторожная Дуся и быстрая Мэгги! Дойдя до конца улицы, дальше уже был спуск к Москве реке, Владимир Иванович и странный квинтет дружно разворачивался и шагал в обратную сторону. Это происходило ежедневно и, практически, в любую погоду.
Позднее к этой живописной группе присоединился полугодовалый, как нам сказали, помесь овчарки и лабрадора, метис Лари. Его хотели усыпить за ненадобностью прежние хозяева, и мы забрали пёску к себе.
Став взрослым кобелём, он не смог поделить с Греем место вожака. Они устраивали такие кровавые разборки! Бесстрашный маленький таксёныш мёртвой хваткой вцеплялся в гораздо большего и сильного Лари, расцепить их удавалось только резко дёрнув одновременно за задние ноги. И хотя мы полюбили обоих, пришлось пристраивать одного из них. Отдавали того, кого возьмут. Им оказался Лари. Его забрали на лодочную станцию в качестве сторожевого пса. Сотрудник станции, привязав Лари на длинный поводок к мотоциклу, медленно покатился. Пёс бежал за мотоциклом, всё время растерянно оглядываясь... Невозможно смотреть на это без слёз!
Ровно через три дня, открыв калитку, я увидела его, счастливого, с обрывком металлического троса на ошейнике. Он радостно лизнул меня в лицо и помчался во двор.
Бои возобновились, и в пылу драки, когда я пыталась разнять собак, Лари серьёзно меня укусил. После он, словно извиняясь, заглядывал в глаза, прижимался и даже скулил.
Выручил мой коллега из Мариуполя. Теперь взять могли и хотели только таксу. Оформив все необходимые документы, купила большую переноску, и мы отправились в аэропорт. Морда пса сияла от счастья. Его, а не Лари, мама взяла с собой! И каково же было разочарование, когда Грея посадили в эту клетку, а затем сдали в багажное отделение. Никогда не забуду его слёзы, плачущие, да, плачущие глаза и укоризненный молящий взгляд!
К счастью, он попал к двум очень добрым женщинам, они любили и баловали его. Жил с ними на берегу залива, охотился за фазанами... Коллега периодически информировал меня о жизни Грея, новых проделках и шалостях, присылал фотографии...
Но всё равно, было жаль, что с ним пришлось расстаться. До сих пор испытываю чувство вины, словно я совершила предательство.
ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ
Андрюша – забавный трёхлетний бутуз ещё не выговаривал все буквы и называл себя Адуся. К нему надолго прилипло имя Дуся, а поскольку он к тому же рос очень обидчивым мальчуганом, его частенько называли Дусьёном.
В то время у нашей бабушки Фёклы жил квартирант. Мужчина примерно сорока лет с лысой макушкой, обрамлённой длинными кудрявыми волосами. Самым колоритным в его облике был нос, сидящий на румяном лице огромной, изрытой оспинами, сизой картофелиной.
Увидев его в первый раз, Дуся широко раскрыл удивлённые глаза и, картавя, спросил:
– Дядя, ты змей Говыныч?
– Нет, я его родственник, – произнёс с озорной улыбкой Виктор и подхватил мальчика на руки. С этого момента они стали друзьями.
Племянник очень любил возиться в сарае с железками деда Макара. Как-то достал старый жаровой утюг. Этакая чугунная штуковина с ручкой и крышкой с зубьями. Раньше в него накладывали прогорающие угли, крышку закрывали специальной задвижкой и через некоторое время гладили бельё.
Ребёнок не справился с задвижкой, крышка захлопнулась, при этом сильно ушибла ему пальчики. Дуся плакал, а взрослые никак не могли его успокоить. Выручил квартирант. Он взял утюг и со словами:
– Не плачь! Я его сейчас утоплю, – пошёл к реке. Дуся, всхлипывая, застыл в ожидании. Через несколько минут Виктор вернулся без утюга, отряхнул ладони и произнёс:
– Всё, я его утопил в речке! Ишь, какой! Будет знать, как обижать маленьких.
Дусьён всхлипнул, вытер кулачками заплаканные глаза и, успокаиваясь, сказал:
– Эх, дядя Витя! Ты настоящий двуг. Нагвадить бы тебя, да нечем!
Поздняя осень. Рябина под окном сбросила листву, на обнажённых ветках ярко выделились алые кисти. Первые ночные заморозки тронули ягоды, и они стали слаще и сочней.
Вижу, как в причудливом сплетении ветвей рябины играет ветерок. Вдруг, откуда ни возьмись, налетела стайка свиристелей - небольших серо-розовых пичужек, этаких щёголей с яркими белыми полосками и парой алых отметин на крыльях, жёлтой окантовкой на хвосте. Птицы радовали глаз ярким опереньем. Словно рождественские игрушки, украсили деревце, и оно выглядело нарядной ёлочкой. А звонкий свист красавок (так зовут свиристелей в народе) наполнил воздух необыкновенной мелодией.
Ненасытные свистушки устроили настоящий пир. Торжество сопровождалось задорными криками и виртуозными полётами. Объедаясь любимым лакомством, они трепали, клевали ягоды, пока на рябине их совсем не осталось.
Стая также внезапно и дружно улетела, только редкие, разбросанные в пожухлой траве, как горящие угольки, плоды напоминали о недавнем великолепии. Взгрустнулось. Деревце стояло сиротливо-одинокое и бесцветное, словно и не было ещё недавно густо усыпано красными гроздями ягод.
Скоро задуют холодные ветра, завьюжат метели и надолго явится зимушка-зима. А как же птицы?
Птицам поможем, развесим кормушки ... И все вместе непременно перезимуем. Ведь всегда случается то, во что веришь!
НАЙДЁНЫШ – ТАКСА
(Из цикла «Ах, эти домашние питомцы»)
Как-то летом в выходной день мы отправились в Вешняки по делам. На автостоянке среди скопления машин носилась длинношёрстная такса. Перебегая от одной машины к другой, пёс явно искал хозяев и сильно нервничал. С автостоянки стал выбегать на проезжую часть, рискуя попасть под колёса. Было видно, что это ухоженное домашнее животное: длинная чистая блестящая шерсть цвета тёмного шоколада, красивые висячие уши, мощные короткие передние лапы охотничьей норковой собаки, и очень выразительные огромные грустные глаза. Красавец - пёс отчаянно искал хозяев, но, увы, не находил.
Мы с мужем решили попытаться их найти. С собакой на руках безуспешно обошли все торговые центры, стоянки машин и близлежащие улицы. Никто собаку не искал...Пришлось взять домой. Испробовав все известные, остановились на кличке Грей, так как пёс реагировал на это имя.
Попав в наш дом, он немедленно вскочил на обеденный стол, затем погнал наших трёх кошек, они не боялись собак, так как жили в большой дружбе с овчаркой Джессикой; пытался всё пометить, спать желал только на кровати... Да, пёс сильно избалован и невоспитан, нам пришлось приложить немало усилий, чтобы отучить от этих «барских» привычек.
А тем временем мы продолжали искать хозяев, многократно размещая и расклеивая объявления. Но пёс так и оставался у нас, быстро привязался ко всем членам семьи и чувствовал себя совсем неплохо. За длину и форму тела его прозвали «лимузин». При малейшей возможности неоднократно убегал. Мы волновались, каждый раз долго и бесполезно искали бродягу. Первое время мы даже предполагали, что он, возможно, вернулся к прежним хозяевам, нашёл их.
Проболтавшись где-то три-четыре дня, пёс возвращался грязный, усталый и обязательно вывалявшийся в чём-нибудь сильно «душистом» (охотник убирал свой запах), с неизменно виноватой и счастливой мордой одновременно, ложился на спину, задирал верхнюю губу и изображал такую улыбку, что его сразу же прощали, мыли и кормили.
ВДОЛЬ ПО УЛИЦЕ...
По состоянию здоровья мужу требовались пешие прогулки. Обычно в обществе всех наших животных он прогуливался вдоль улицы в нашем садовом товариществе. Те, кто видел эту процессию, всегда удивлялись: впереди шёл, заложив руки за спину, сам Владимир Иванович. Рядом с ним степенно шагала немецкая овчарка Джессика – красивая, с длинной шерстью чепрачной масти, чётко выполняя все его команды и не отвлекаясь ни на какие посторонние предметы, людей, животных. За ними, успевая заглянуть под все кусты и деревья, «шнурковал» из стороны в сторону «лимузин» – такса Грей. И, что самое удивительное, шествие замыкали кошки: друг за другом шли важная Стеша, спокойная осторожная Дуся и быстрая Мэгги! Дойдя до конца улицы, дальше уже был спуск к Москве реке, Владимир Иванович и странный квинтет дружно разворачивался и шагал в обратную сторону. Это происходило ежедневно и, практически, в любую погоду.
Позднее к этой живописной группе присоединился полугодовалый, как нам сказали, помесь овчарки и лабрадора, метис Лари. Его хотели усыпить за ненадобностью прежние хозяева, и мы забрали пёску к себе.
Став взрослым кобелём, он не смог поделить с Греем место вожака. Они устраивали такие кровавые разборки! Бесстрашный маленький таксёныш мёртвой хваткой вцеплялся в гораздо большего и сильного Лари, расцепить их удавалось только резко дёрнув одновременно за задние ноги. И хотя мы полюбили обоих, пришлось пристраивать одного из них. Отдавали того, кого возьмут. Им оказался Лари. Его забрали на лодочную станцию в качестве сторожевого пса. Сотрудник станции, привязав Лари на длинный поводок к мотоциклу, медленно покатился. Пёс бежал за мотоциклом, всё время растерянно оглядываясь... Невозможно смотреть на это без слёз!
Ровно через три дня, открыв калитку, я увидела его, счастливого, с обрывком металлического троса на ошейнике. Он радостно лизнул меня в лицо и помчался во двор.
Бои возобновились, и в пылу драки, когда я пыталась разнять собак, Лари серьёзно меня укусил. После он, словно извиняясь, заглядывал в глаза, прижимался и даже скулил.
Выручил мой коллега из Мариуполя. Теперь взять могли и хотели только таксу. Оформив все необходимые документы, купила большую переноску, и мы отправились в аэропорт. Морда пса сияла от счастья. Его, а не Лари, мама взяла с собой! И каково же было разочарование, когда Грея посадили в эту клетку, а затем сдали в багажное отделение. Никогда не забуду его слёзы, плачущие, да, плачущие глаза и укоризненный молящий взгляд!
К счастью, он попал к двум очень добрым женщинам, они любили и баловали его. Жил с ними на берегу залива, охотился за фазанами... Коллега периодически информировал меня о жизни Грея, новых проделках и шалостях, присылал фотографии...
Но всё равно, было жаль, что с ним пришлось расстаться. До сих пор испытываю чувство вины, словно я совершила предательство.
ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ
Андрюша – забавный трёхлетний бутуз ещё не выговаривал все буквы и называл себя Адуся. К нему надолго прилипло имя Дуся, а поскольку он к тому же рос очень обидчивым мальчуганом, его частенько называли Дусьёном.
В то время у нашей бабушки Фёклы жил квартирант. Мужчина примерно сорока лет с лысой макушкой, обрамлённой длинными кудрявыми волосами. Самым колоритным в его облике был нос, сидящий на румяном лице огромной, изрытой оспинами, сизой картофелиной.
Увидев его в первый раз, Дуся широко раскрыл удивлённые глаза и, картавя, спросил:
– Дядя, ты змей Говыныч?
– Нет, я его родственник, – произнёс с озорной улыбкой Виктор и подхватил мальчика на руки. С этого момента они стали друзьями.
Племянник очень любил возиться в сарае с железками деда Макара. Как-то достал старый жаровой утюг. Этакая чугунная штуковина с ручкой и крышкой с зубьями. Раньше в него накладывали прогорающие угли, крышку закрывали специальной задвижкой и через некоторое время гладили бельё.
Ребёнок не справился с задвижкой, крышка захлопнулась, при этом сильно ушибла ему пальчики. Дуся плакал, а взрослые никак не могли его успокоить. Выручил квартирант. Он взял утюг и со словами:
– Не плачь! Я его сейчас утоплю, – пошёл к реке. Дуся, всхлипывая, застыл в ожидании. Через несколько минут Виктор вернулся без утюга, отряхнул ладони и произнёс:
– Всё, я его утопил в речке! Ишь, какой! Будет знать, как обижать маленьких.
Дусьён всхлипнул, вытер кулачками заплаканные глаза и, успокаиваясь, сказал:
– Эх, дядя Витя! Ты настоящий двуг. Нагвадить бы тебя, да нечем!
Олег АЛЕКСАНДРОВ
Родился в 1979 году в Москве. Образование – экономист (Московский университет потребительской кооперации, 2000 год). Учёная степень – кандидат экономических наук (2003 год). Преподаватель Института образовательных технологий и гуманитарных наук. Стаж педагогической деятельности – 20 лет. Член Московской городской организации – Союз писателей России (2020 год). Литературой занимается с 2015 года; публикации очерков, рассказов в литературных сборниках «Другие грани». Финалист Международного литературного конкурса «Славянская лира-2020» (номинация «Малая проза»). Победитель Международного литературного фестиваля «Созвездие духовности», 3 место (номинация – «Научно-популярная литература»). Лауреат Международного фестиваля рождественской литературы (2020 год). Увлечения – литература, история, путешествия.
Родился в 1979 году в Москве. Образование – экономист (Московский университет потребительской кооперации, 2000 год). Учёная степень – кандидат экономических наук (2003 год). Преподаватель Института образовательных технологий и гуманитарных наук. Стаж педагогической деятельности – 20 лет. Член Московской городской организации – Союз писателей России (2020 год). Литературой занимается с 2015 года; публикации очерков, рассказов в литературных сборниках «Другие грани». Финалист Международного литературного конкурса «Славянская лира-2020» (номинация «Малая проза»). Победитель Международного литературного фестиваля «Созвездие духовности», 3 место (номинация – «Научно-популярная литература»). Лауреат Международного фестиваля рождественской литературы (2020 год). Увлечения – литература, история, путешествия.
СКАЗОЧНАЯ ИРЛАНДИЯ
Когда слышишь слово «Ирландия», то представляешь зелёный остров, поля, перемежаемые горами, живописные ущелья и холмы, старинные крепости и дороги.
Это древняя земля, много давшая Европе. Предания седой старины рассказывают историкам и этнографам о первом племени – гоиделов, кельтах, пиктов и бриттов, обосновавшихся на острове.
История этой страны уникальна тем, что ее не завоевали римляне, как Англию. В ней никогда не было рабства (как и в Швеции), хотя существовали полузависимые крестьяне. Общество, примитивное на заре культуры, делилось на свободных и несвободных.
Ирландия заимствовала феодальный строй и структуру общественных отношений у стран Западной Европы. Этот процесс шел параллельно с христианизацией страны. Как в Скандинавии, средневековые ирландцы причудливо соединили язычество и христианство, сохранив народные легенды и саги, столь необходимые маленькому и гордому народу в будущей борьбе с англичанами.
Особенность страны заключалась и в ее географическом положении, отдаленности от основных торговых путей и центральных городов Северной Европы. Данный факт роднит ирландцев с прежними заклятыми врагами – англосаксами, поскольку изолированность позволяла проводить относительно независимую внешнюю политику, избегая рисков нахождения воинственных соседей.
Островитяне всегда славятся гордостью за свою нацию, независимостью и определенной замкнутостью отношений, свойственных общинам. Семьи, объединенные в кланы, владели земельными участками. Богатые кланы образовывали знать, в среде которой были многочисленные конфликты.
В этом Ирландия не отличалась от современной ей Франции, Германии и Англии. Процессы формирования политической структуры, управляемой местной элитой (разбавленной завоевателями) протекали по схожей схеме в средневековой Европе.
Культуру ирландского общества формировали старейшины и мудрецы, учившие нравственным принципам и этике отношений. Они были духовными лидерами, примером высокой культуры для ирландцев.
Показательны белые стихи ирландского поэта Шамаса Мак Мануса, в рассказе «Мудрость Кормака»:
Я слушал лес
Я глядел на звезды
Я избегал тайн
Я молчал в толпе
Я говорил с людьми
Я был кроток на пирах
Я был нежен в дружбе
Я был великодушен со слабыми
Я был твёрд с сильными
Я не был высокомерен, хотя был силён
Я не обещал ничего, хотя был богат
Я не хвастал ничем, хотя был искусен во многом
Я не говорил плохо о том, кто отсутствовал
Я не поносил, а восхвалял
Я не просил, а давал
Далее, король Кормак поведал собеседнику о качествах хорошего короля и правилах, которыми должен руководствоваться порядочный человек.
Крупицы мудрости ирландского народа рассеяны по его сагам и легендам, законам и традициям, составлявшим основу культуры и духовности. До принятия христианства, в V веке нашей эры, кельты были язычниками, поклонявшиеся сонму богов и сказочных существ.
Не лишним будет напоминание, что в народной ментальности система верований и обрядов смешалась с христианскими догмами, образовав причудливые представления о добре и зле. Злые боги и добрые существа, главенствующие в кельтской мифологии, понизились в «социальной иерархии» потустороннего мира до уровня ангелов и демонов, фей и эльфов, ведьм и брауни, множества иных сказочных персонажей.
Одним из главных сказочных персонажей Ирландии является лепрекон, или домовой. Его можно узнать по зеленой одежде и шляпе, а также пристрастию к алкоголю.
Существа потустороннего мира обитают в холме Сид, или на Яблоневом острове. В реальности таких территорий нет, ибо это – плод народной фантазии.
О борьбе людей с волшебными существами, соперничестве добрых и злых духов простой люд узнавал, слушая легенды и рассказы бродячих певцов (бардов) и музыкантов. Весёлые и ироничные сказки, величественные саги, таинственные легенды завораживали слушателей, сидевших у камина или печки с кружкой эля или пунша. Сказки и легенды любили все, от королей и дворянства Ирландии до крестьян и ремесленников.
Помимо исторических саг и древних сказаний, в культуре возникали самобытные истории и анекдоты, притчи, баллады, стихи. С развитием письменной культуры они записывались грамотными людьми, в основном монахами-историками, позднее, в Новое время – писателями и собирателями фольклора. Так устное народное творчество обретало письменную форму.
Многие сказки и рассказы ирландских писателей отражают гордый и независимый дух жителей Эйре, как называли Ирландию, борьбу с захватчиками, ум и житейскую смекалку простолюдинов.
Конечно, многочисленные пересказы и переводы, стилистика писателей наложила отпечаток на ирландский эпос и сказки, ведь в течение веков менялся разговорный и литературный язык, формы изложения, финалы историй. Тем не менее, скажем «спасибо» талантливым мастерам пера, сохранившим богатство ирландской культуры для потомков.
Нетерпеливый читатель, вероятно, давно ожидает знакомства с героями сказок страны Эйре – строителем Гобом и ученым Фиоргалом, воином Рори и мудрым Патриком и другими персонажами.
Итак, в путь!
«Рори спасет Ирландию»
Немало ирландских легенд и рассказов посвящено борьбе нации с врагами – англичанами, французами, шотландцами, немцами, скандинавами. В XVII веке Англия приняла нидерландского принца Вильгельма Оранского, предоставив ему скипетр короля. Перед Ирландией встал выбор: сдаться англичанам либо французам. Вера в будущую свободу страны выразилась в крохотном рассказе, скорее, зарисовке, о парне Рори, оставшемся защищать страну, когда все соплеменники сдались английской власти.
В средние века Ирландия подверглась набегам викингов, покорившим Ольстер, Дублин и ряд других территорий в 795-818 годах нашей эры. Однако ирландцы не смирились с владычеством норманнов (датчан и норвежцев), и в 1014 году вождь Бриан сумел разбить войско норманнов, изгнав их с острова (битва при Клонтарфе). Естественно, на этом военная история страны не закончилась…Впереди были войны с могущественным соседом – Англией. Негативную роль в истории сыграли междусобные конфликты ирландских вождей, ослаблявших Эйре.
Частые военные конфликты поддерживали национальное самосознание ирландцев, что выражалось в песнях и фольклоре. Вере в освобождение от власти Англии посвящена легенда Зачарованный Геройд Ярла, в изложении Айлин О’Фойлин. Некогда граф Джеральд был искусным воином, знатоком черной магии и мастером превращений. Однажды он превратился в щегла и часто играл со своей женой. В один из дней щегол прилетел, преследуемый злым ястребом. Он влетел в дом за щеглом, но не рассчитал путь и убился о край стола. Щегол пропал. Легенда рассказывает, что Геройд Ярла раз в семь лет объезжает свои владения, по ночам. Ирландцы верят, что Геройд Ярла и его воины спят в пещере под скалой, но однажды они проснутся, сразятся с англичанами и освободят страну.
Эрудированный читатель вспомнит легенды о короле Артуре и спящих рыцарях, ждущих часа битвы с иноземными захватчиками (норманнами). Сейчас трудно (и нужно ли?) установить дату и место рождения эпической легенды. Такие предания свойственны всем нациям, подвергшимся оккупации.
Мудрость Тёмного Патрика
Народная культура рождала не только героев, талантливых ремесленников, поэтов и музыкантов, но и философов. Символом ирландской мудрости был Тёмный Патрик, бедный крестьянин, живущий в Донеголских горах. Конечно, это собирательный образ мудреца и философа.
В легендах о Патрике проявились национальное самосознание, гордость народа за культуру, мечты о независимости. Так, Патрик выбирает простого парня, Джонни Одноглазого, в противники знаменитому ученому Фиоргалу, представлявшему Оксфордский университет. Джонни выигравает интеллектуальное молчаливое состязание, не подозревая этого. Простота побеждает хитроумие.
Он помогает учёным Мангретского университета хитростью победить коллег из английских университетов. Для этого Патрик выбрал трех лингвистов Мангрета – знатоков латыни, греческого и языка сверхучёной премудрости (здесь автор иронизирует над учёными!) – расставив их на пути следования английских профессоров. Те удивились, что каменотесы (в которых переоделись ирландские эрудиты) свободно владеют иностранными языками. Убоявшись поражения в интеллектуальных дискуссиях, англичане развернулись и уехали обратно.
В ирландских сказаниях ум бывает нередко побежден хитростью, как в случае с женой строителя Гоба или музыканта Рафтери. Но это не значит, что герои глупы…Просто смекалка, находчивость – хорошее подспорье для ума.
К слову, ирландцам свойственна ирония и добродушный юмор, применимый даже к мудрецам и учёным. Это признак зрелости нации и мудрости её представителей.
Поэтико-музыкальная Ирландия
В этой удивительной стране, полной легенд и преданий, особую роль играли барды, повествующие о легендах и сказках далёкой старины. При дворе ирландского наместника, в домах богатых феодалов нередко жили музыканты, обладавшие поэтическим даром. По деревням и городам ходили небольшие группы музыкантов – волынщиков, скрипачей, лютнистов. Кстати, это было характерно для соседей Эйре – Англии и Шотландии. Особенной популярностью пользовались рождественские вечера с музыкальными ансамблями. Музыкальная культура объединяла народ, дарила им надежды и мечты о лучшей жизни, вдохновляла на новые свершения.
Шамас Мак-Манус приводит прекрасный пример любви ирландцев к музыке в рассказе Воскрешение Рафтери.
Рафтери был шанахи, то есть бродячим музыкантом, виртуозом-скрипачом. Примечательна ирония писателя, отметившего, что Рафтери был не только музыкантом, но и человеком.
«…В его скрипке слышались и завывание ветра, и дыхание моря, и шепот банши под ивами, и жалоба бекаса на вересковой топи. В ней звучали одинокость болот и красота небес, свист черного дрозда и песня жаворонка, легкая поступь тысяч и тысяч фей, топот их маленьких ножек в ночной пляске до самой зари…И самая черная душа светлела, гордость уступала кротости, а суровость таяла как снег в мае…». Поэзия захватывает нас в сладостный плен, заставляя забывать о мирском…
Рафтери, талантливый музыкант, добрейшая душа, умный человек, умеющий посмеяться над пороками, с тонкой иронией, олицетворял душу ирландского народа. Но, как я уже говорил, ирландцы были готовы посмеяться и над мудрецами вроде Рафтери, которого в другом рассказе обманула простая крестьянка. Так хитрость иногда побеждает ум…
Ирландцы ценили не только мудрость и знания, но и искусства, особенно музыку. По сей день в Дублине играют на старинных народных инструментах, а фольклорные ансамбли пользуются большой популярностью. Это легко проверить, пройдясь по Золотой миле Дублина.
Если попробовать выразить душу ирландского народа в нескольких словах, то можно сказать: Музыка, Красота и Любовь – триада, которой поклонялись и поклоняются жители зелёной страны.
Добрые и злые духи Ирландии
Потусторонний мир ирландцев полон таинственных существ: фей и эльфов, банши и брауни (домовой), ангелов и демонов. Под землей и горами живет Маленький Народец, или гномы. Ирландцы верили, что большинство этих существ недолюбливает людей, и мало кто помогает им. Даже хорошие люди подчас бывают одурачены феями и гномами. Христианство сделало часть персонажей ирландской мифологии злым, враждебными к человеческой расе.
Нередко сказочные существа наделены человеческими чертами и пороками: пьянством, гордостью и тщеславием, обжорством и страстью к азартным играм. Например, герой рассказа «Души в клетках», Джек Догерти, знакомится с водяным Кумарой, который ловит души погибших моряков, держа их в клетках. Их дружбу подтачивает мысль Джека о несчастных душах, и он тайком выпускает их. В итоге старик Кумара покидает свой дом на дне моря. В сказке есть место юмору, иронии и сатире на пьянство и похвальбу героев.
Добро обычно побеждает зло, как в рассказах о графине Кэтлин О’Шей и «Господин и слуга». Демонов поражает сила молитвы и помощь ангелов, а иногда – бога.
Ирландские саги, легенды и сказки редко имеют счастливый финал. Мудрая нация предпочитала дать нравоучение, или мораль, по выражению англичан.
Так, вера в умственные способности нашла отражение в фразе: такой уж он, человек. Докажет самому папе римскому, что тот – протестант.
О роли семьи и детей говорит поговорка: дом без ребенка, кошки или собаки – дом без любви и радости.
Как правило, ирландские сказания имеют небольшой формат. Жители страны Эйре считали, что хорошая песня может быть немногословной. Главное в песне – выражение красоты и силы Природы, героев и учёных, славящих родину.
Эту задачу блистательно выполнили ирландские сказочники Айлин ОФойлин, Шамас Мак Манус, Уильям Батлер Йетс. Не менее яркое имя в этом ряду – Оскар Уайльд, создавший «Мальчика Звезду».
В наши дни Ирландия продолжает дарить миру таланты, среди которых стоит отметить детских писателей Джона Бойна и Патрика Маккейба. Хотя их творчество носит мрачный, готический характер, и более интересно молодежи, нежели детям, они являются выразителями дум будущего поколения Эйре.
Народные саги, эпос, поэзия продолжают питать фантазию современных ирландских писателей, создающих новые удивительные миры.
Литература:
1. Ирландские сказки и легенды. – М., Художественная литература, 1960 год.
2. Кэртин Джеремия. Легенды и мифы Ирландии. – М., Центрполиграф, 2008 год.
Когда слышишь слово «Ирландия», то представляешь зелёный остров, поля, перемежаемые горами, живописные ущелья и холмы, старинные крепости и дороги.
Это древняя земля, много давшая Европе. Предания седой старины рассказывают историкам и этнографам о первом племени – гоиделов, кельтах, пиктов и бриттов, обосновавшихся на острове.
История этой страны уникальна тем, что ее не завоевали римляне, как Англию. В ней никогда не было рабства (как и в Швеции), хотя существовали полузависимые крестьяне. Общество, примитивное на заре культуры, делилось на свободных и несвободных.
Ирландия заимствовала феодальный строй и структуру общественных отношений у стран Западной Европы. Этот процесс шел параллельно с христианизацией страны. Как в Скандинавии, средневековые ирландцы причудливо соединили язычество и христианство, сохранив народные легенды и саги, столь необходимые маленькому и гордому народу в будущей борьбе с англичанами.
Особенность страны заключалась и в ее географическом положении, отдаленности от основных торговых путей и центральных городов Северной Европы. Данный факт роднит ирландцев с прежними заклятыми врагами – англосаксами, поскольку изолированность позволяла проводить относительно независимую внешнюю политику, избегая рисков нахождения воинственных соседей.
Островитяне всегда славятся гордостью за свою нацию, независимостью и определенной замкнутостью отношений, свойственных общинам. Семьи, объединенные в кланы, владели земельными участками. Богатые кланы образовывали знать, в среде которой были многочисленные конфликты.
В этом Ирландия не отличалась от современной ей Франции, Германии и Англии. Процессы формирования политической структуры, управляемой местной элитой (разбавленной завоевателями) протекали по схожей схеме в средневековой Европе.
Культуру ирландского общества формировали старейшины и мудрецы, учившие нравственным принципам и этике отношений. Они были духовными лидерами, примером высокой культуры для ирландцев.
Показательны белые стихи ирландского поэта Шамаса Мак Мануса, в рассказе «Мудрость Кормака»:
Я слушал лес
Я глядел на звезды
Я избегал тайн
Я молчал в толпе
Я говорил с людьми
Я был кроток на пирах
Я был нежен в дружбе
Я был великодушен со слабыми
Я был твёрд с сильными
Я не был высокомерен, хотя был силён
Я не обещал ничего, хотя был богат
Я не хвастал ничем, хотя был искусен во многом
Я не говорил плохо о том, кто отсутствовал
Я не поносил, а восхвалял
Я не просил, а давал
Далее, король Кормак поведал собеседнику о качествах хорошего короля и правилах, которыми должен руководствоваться порядочный человек.
Крупицы мудрости ирландского народа рассеяны по его сагам и легендам, законам и традициям, составлявшим основу культуры и духовности. До принятия христианства, в V веке нашей эры, кельты были язычниками, поклонявшиеся сонму богов и сказочных существ.
Не лишним будет напоминание, что в народной ментальности система верований и обрядов смешалась с христианскими догмами, образовав причудливые представления о добре и зле. Злые боги и добрые существа, главенствующие в кельтской мифологии, понизились в «социальной иерархии» потустороннего мира до уровня ангелов и демонов, фей и эльфов, ведьм и брауни, множества иных сказочных персонажей.
Одним из главных сказочных персонажей Ирландии является лепрекон, или домовой. Его можно узнать по зеленой одежде и шляпе, а также пристрастию к алкоголю.
Существа потустороннего мира обитают в холме Сид, или на Яблоневом острове. В реальности таких территорий нет, ибо это – плод народной фантазии.
О борьбе людей с волшебными существами, соперничестве добрых и злых духов простой люд узнавал, слушая легенды и рассказы бродячих певцов (бардов) и музыкантов. Весёлые и ироничные сказки, величественные саги, таинственные легенды завораживали слушателей, сидевших у камина или печки с кружкой эля или пунша. Сказки и легенды любили все, от королей и дворянства Ирландии до крестьян и ремесленников.
Помимо исторических саг и древних сказаний, в культуре возникали самобытные истории и анекдоты, притчи, баллады, стихи. С развитием письменной культуры они записывались грамотными людьми, в основном монахами-историками, позднее, в Новое время – писателями и собирателями фольклора. Так устное народное творчество обретало письменную форму.
Многие сказки и рассказы ирландских писателей отражают гордый и независимый дух жителей Эйре, как называли Ирландию, борьбу с захватчиками, ум и житейскую смекалку простолюдинов.
Конечно, многочисленные пересказы и переводы, стилистика писателей наложила отпечаток на ирландский эпос и сказки, ведь в течение веков менялся разговорный и литературный язык, формы изложения, финалы историй. Тем не менее, скажем «спасибо» талантливым мастерам пера, сохранившим богатство ирландской культуры для потомков.
Нетерпеливый читатель, вероятно, давно ожидает знакомства с героями сказок страны Эйре – строителем Гобом и ученым Фиоргалом, воином Рори и мудрым Патриком и другими персонажами.
Итак, в путь!
«Рори спасет Ирландию»
Немало ирландских легенд и рассказов посвящено борьбе нации с врагами – англичанами, французами, шотландцами, немцами, скандинавами. В XVII веке Англия приняла нидерландского принца Вильгельма Оранского, предоставив ему скипетр короля. Перед Ирландией встал выбор: сдаться англичанам либо французам. Вера в будущую свободу страны выразилась в крохотном рассказе, скорее, зарисовке, о парне Рори, оставшемся защищать страну, когда все соплеменники сдались английской власти.
В средние века Ирландия подверглась набегам викингов, покорившим Ольстер, Дублин и ряд других территорий в 795-818 годах нашей эры. Однако ирландцы не смирились с владычеством норманнов (датчан и норвежцев), и в 1014 году вождь Бриан сумел разбить войско норманнов, изгнав их с острова (битва при Клонтарфе). Естественно, на этом военная история страны не закончилась…Впереди были войны с могущественным соседом – Англией. Негативную роль в истории сыграли междусобные конфликты ирландских вождей, ослаблявших Эйре.
Частые военные конфликты поддерживали национальное самосознание ирландцев, что выражалось в песнях и фольклоре. Вере в освобождение от власти Англии посвящена легенда Зачарованный Геройд Ярла, в изложении Айлин О’Фойлин. Некогда граф Джеральд был искусным воином, знатоком черной магии и мастером превращений. Однажды он превратился в щегла и часто играл со своей женой. В один из дней щегол прилетел, преследуемый злым ястребом. Он влетел в дом за щеглом, но не рассчитал путь и убился о край стола. Щегол пропал. Легенда рассказывает, что Геройд Ярла раз в семь лет объезжает свои владения, по ночам. Ирландцы верят, что Геройд Ярла и его воины спят в пещере под скалой, но однажды они проснутся, сразятся с англичанами и освободят страну.
Эрудированный читатель вспомнит легенды о короле Артуре и спящих рыцарях, ждущих часа битвы с иноземными захватчиками (норманнами). Сейчас трудно (и нужно ли?) установить дату и место рождения эпической легенды. Такие предания свойственны всем нациям, подвергшимся оккупации.
Мудрость Тёмного Патрика
Народная культура рождала не только героев, талантливых ремесленников, поэтов и музыкантов, но и философов. Символом ирландской мудрости был Тёмный Патрик, бедный крестьянин, живущий в Донеголских горах. Конечно, это собирательный образ мудреца и философа.
В легендах о Патрике проявились национальное самосознание, гордость народа за культуру, мечты о независимости. Так, Патрик выбирает простого парня, Джонни Одноглазого, в противники знаменитому ученому Фиоргалу, представлявшему Оксфордский университет. Джонни выигравает интеллектуальное молчаливое состязание, не подозревая этого. Простота побеждает хитроумие.
Он помогает учёным Мангретского университета хитростью победить коллег из английских университетов. Для этого Патрик выбрал трех лингвистов Мангрета – знатоков латыни, греческого и языка сверхучёной премудрости (здесь автор иронизирует над учёными!) – расставив их на пути следования английских профессоров. Те удивились, что каменотесы (в которых переоделись ирландские эрудиты) свободно владеют иностранными языками. Убоявшись поражения в интеллектуальных дискуссиях, англичане развернулись и уехали обратно.
В ирландских сказаниях ум бывает нередко побежден хитростью, как в случае с женой строителя Гоба или музыканта Рафтери. Но это не значит, что герои глупы…Просто смекалка, находчивость – хорошее подспорье для ума.
К слову, ирландцам свойственна ирония и добродушный юмор, применимый даже к мудрецам и учёным. Это признак зрелости нации и мудрости её представителей.
Поэтико-музыкальная Ирландия
В этой удивительной стране, полной легенд и преданий, особую роль играли барды, повествующие о легендах и сказках далёкой старины. При дворе ирландского наместника, в домах богатых феодалов нередко жили музыканты, обладавшие поэтическим даром. По деревням и городам ходили небольшие группы музыкантов – волынщиков, скрипачей, лютнистов. Кстати, это было характерно для соседей Эйре – Англии и Шотландии. Особенной популярностью пользовались рождественские вечера с музыкальными ансамблями. Музыкальная культура объединяла народ, дарила им надежды и мечты о лучшей жизни, вдохновляла на новые свершения.
Шамас Мак-Манус приводит прекрасный пример любви ирландцев к музыке в рассказе Воскрешение Рафтери.
Рафтери был шанахи, то есть бродячим музыкантом, виртуозом-скрипачом. Примечательна ирония писателя, отметившего, что Рафтери был не только музыкантом, но и человеком.
«…В его скрипке слышались и завывание ветра, и дыхание моря, и шепот банши под ивами, и жалоба бекаса на вересковой топи. В ней звучали одинокость болот и красота небес, свист черного дрозда и песня жаворонка, легкая поступь тысяч и тысяч фей, топот их маленьких ножек в ночной пляске до самой зари…И самая черная душа светлела, гордость уступала кротости, а суровость таяла как снег в мае…». Поэзия захватывает нас в сладостный плен, заставляя забывать о мирском…
Рафтери, талантливый музыкант, добрейшая душа, умный человек, умеющий посмеяться над пороками, с тонкой иронией, олицетворял душу ирландского народа. Но, как я уже говорил, ирландцы были готовы посмеяться и над мудрецами вроде Рафтери, которого в другом рассказе обманула простая крестьянка. Так хитрость иногда побеждает ум…
Ирландцы ценили не только мудрость и знания, но и искусства, особенно музыку. По сей день в Дублине играют на старинных народных инструментах, а фольклорные ансамбли пользуются большой популярностью. Это легко проверить, пройдясь по Золотой миле Дублина.
Если попробовать выразить душу ирландского народа в нескольких словах, то можно сказать: Музыка, Красота и Любовь – триада, которой поклонялись и поклоняются жители зелёной страны.
Добрые и злые духи Ирландии
Потусторонний мир ирландцев полон таинственных существ: фей и эльфов, банши и брауни (домовой), ангелов и демонов. Под землей и горами живет Маленький Народец, или гномы. Ирландцы верили, что большинство этих существ недолюбливает людей, и мало кто помогает им. Даже хорошие люди подчас бывают одурачены феями и гномами. Христианство сделало часть персонажей ирландской мифологии злым, враждебными к человеческой расе.
Нередко сказочные существа наделены человеческими чертами и пороками: пьянством, гордостью и тщеславием, обжорством и страстью к азартным играм. Например, герой рассказа «Души в клетках», Джек Догерти, знакомится с водяным Кумарой, который ловит души погибших моряков, держа их в клетках. Их дружбу подтачивает мысль Джека о несчастных душах, и он тайком выпускает их. В итоге старик Кумара покидает свой дом на дне моря. В сказке есть место юмору, иронии и сатире на пьянство и похвальбу героев.
Добро обычно побеждает зло, как в рассказах о графине Кэтлин О’Шей и «Господин и слуга». Демонов поражает сила молитвы и помощь ангелов, а иногда – бога.
Ирландские саги, легенды и сказки редко имеют счастливый финал. Мудрая нация предпочитала дать нравоучение, или мораль, по выражению англичан.
Так, вера в умственные способности нашла отражение в фразе: такой уж он, человек. Докажет самому папе римскому, что тот – протестант.
О роли семьи и детей говорит поговорка: дом без ребенка, кошки или собаки – дом без любви и радости.
Как правило, ирландские сказания имеют небольшой формат. Жители страны Эйре считали, что хорошая песня может быть немногословной. Главное в песне – выражение красоты и силы Природы, героев и учёных, славящих родину.
Эту задачу блистательно выполнили ирландские сказочники Айлин ОФойлин, Шамас Мак Манус, Уильям Батлер Йетс. Не менее яркое имя в этом ряду – Оскар Уайльд, создавший «Мальчика Звезду».
В наши дни Ирландия продолжает дарить миру таланты, среди которых стоит отметить детских писателей Джона Бойна и Патрика Маккейба. Хотя их творчество носит мрачный, готический характер, и более интересно молодежи, нежели детям, они являются выразителями дум будущего поколения Эйре.
Народные саги, эпос, поэзия продолжают питать фантазию современных ирландских писателей, создающих новые удивительные миры.
Литература:
1. Ирландские сказки и легенды. – М., Художественная литература, 1960 год.
2. Кэртин Джеремия. Легенды и мифы Ирландии. – М., Центрполиграф, 2008 год.
Диана РЕЙН
Число тринадцать стало знаковым для Дианы Рейн, которая родилась в пятницу тринадцатого. В тринадцать лет она начала сочинять собственные истории, вдохновившись любимыми книгами и фильмами. С тех пор она больше не расставалась с пером. Сейчас Диана Рейн — автор работ в жанрах young adult и мистики, победитель литературных конкурсов и ежегодный участник писательского марафона NaNoWriMo.
Число тринадцать стало знаковым для Дианы Рейн, которая родилась в пятницу тринадцатого. В тринадцать лет она начала сочинять собственные истории, вдохновившись любимыми книгами и фильмами. С тех пор она больше не расставалась с пером. Сейчас Диана Рейн — автор работ в жанрах young adult и мистики, победитель литературных конкурсов и ежегодный участник писательского марафона NaNoWriMo.
ПРИЗЫВ
Серая пелена размывала воздух, искажала предметы и делала все неузнаваемым. Самое время для открытия портала – призраки жалуют ранние туманные утра.
Энки поежился от холода, вытер нос и продолжил создавать Врата. На берегу озера Лебедей, на восток от кургана и ровно на перекрестке охотничьих тропок. Время, место – все совпадало как нельзя лучше. Оставалось только уповать на то, что у Энки хватит сил.
Рядом с парнишкой лежала охапка осиновых колышков, трутница и еще горячие угольки. Все было по правилам, Ананда была бы им довольна.
Подумав о ней, Энки застонал от отчаяния и с еще большим рвением принялся выкладывать из колышков и свечей Врата. О, наставница будет гордиться им! Когда она увидит, на что он пошел ради нее, то непременно простит тот ужасный случай…
Закричал ворон, что-то прошуршало за спиной Энки. Он мельком оглянулся через плечо, стиснув один из кольев. Бурая волчица с сырым от тумана мехом и ярко-зелеными глазами стояла позади него и взволнованно водила мягкими треугольными ушами.
– Зачем ты пришла? – рассердился паренек. – Убирайся! Не мешай!
Волчица отступила назад, остановилась в раздумье. Глупая девчонка, таскается за ним хвостиком. Энки с такой силой воткнул в землю очередной колышек, что содрал кожу на ладонях. Уж лучше бы она умерла вместо Ананды – невелика была бы потеря…
– Ох, не нравится мне это, – вздохнула волчица за его спиной. – А если не получится? А если она тебя за собой утащит? Ох, Энки, лучше оставь ее в покое…
Он резко обернулся к ней. Даже Бурая подозревала, что у него не хватит на это сил. Подозревал это и сам Энки. Но как же Ананда? Оставить ее там, в мире духов, после того, что он натворил? Ее призрак никогда не отпустит его и со временем погубит, а к тому же… он просто не мог бросить ее – это было бы предательством. А он был верен ей до смерти.
– Убирайся! – повторил он. – Я сделаю все в моих силах, чтобы вернуть ее.
Он отвернулся и, не слушая жалобные причитания Бурой, продолжил свою работу. Он должен все успеть до того, как солнце поднимется над самой высокой сосной леса.
Ананда была колдуньей их племени. Мудрая, сильная, прекрасная – неудивительно, что она была так опасна. Сирота Энки и девчонка-оборотень Бурая вон лезли из кожи чтобы угодить ей, доказать, что она выбрала их в ученики не напрасно. Но Ананда всегда была равнодушна к их успехам, зато за малейшие ошибки заставляла нерадивого ученика надевать ожерелье из одурманивающей ежевики. Царапины на шеях Энки и Бурой не успевали заживать.
Но месяц назад ему все же удалось впечатлить Ананду. И это стало последним событием в ее жизни.
Врата были готовы. Ровный круг из вбитых в землю осиновых колышков; свечи, расставленные через равные промежутки по периметру. Взяв в руки уголек, Энки заканчивал последние приготовления, нанося на руки, ноги и лоб знаки Проводника. Бурая стояла неподалеку и с тревогой наблюдала за ним.
– Помоги мне, – буркнул ей Энки, закончив рисовать символы на руках и ногах.
Бурая чуть помедлила, и он уже было решил, что она откажется и вновь начнет отговаривать его от этой затеи. Что ж, он сам попробует нарисовать метку на лбу, хоть это и будет не очень просто…
К нему быстро подошла девушка маленького роста, в коротком меховом платье, с волосами цвета охры. Она молча взяла у него уголек и, привстав на носочки, принялась осторожно водить им по лбу Энки. Тот даже дыхание затаил, боясь помешать ей. Одна неверная черточка, небольшая помарка – и ничего не получится. А то еще и обернется чем-нибудь ужасным.
Закончив, Бурая выкинула уголек и уставилась на него круглыми, жалобными глазами.
– Подумай, – попросила она, – еще не поздно уйти. А вдруг… а вдруг Ананда рассердится, что ты потревожил ее? Она не захочет покидать Мир Мертвых и еще тебя туда затянет…
Энки медленно вздохнул. Он и сам чувствовал страх и неуверенность. Но в то же время он прекрасно понимал, что обязан вызволить свою наставницу из Мира Мертвых. Он был предан ей. И это из-за него Ананда погибла. К глазам Энки подкатили слезы, и он вновь, как наяву, увидел ту ужасную сцену.
Ананда была недовольна Энки. Он, почти не снимая, ходил в ее колючем ошейнике, а из-за дурмана утратил сон и ясность мысли. Даже глупышка-Бурая стала превосходить его в умениях колдовать.
Однажды, получив очередной выговор от наставницы, Энки решил все исправить. Он сделает то, что еще никому не удавалось сделать, Ананда сразу простит его и даже похвалит. Не один день ушел на то, что выбрать, какую задачу ему стоит решить.
И он выбрал.
Ни много ни мало – призвать духа леса.
Энки кремнем высек искру и поднес тлеющую трутницу к свече. Вскоре, неохотно, загорелся маленький огонек. Осторожно, боясь убить его, юный колдун пустил свечку по кругу, зажигая остальные. В сыром туманном воздухе они слабо мерцали точно крошки-феи, залетевшие в такую жуткую часть леса.
Пора начинать.
Энки потер мокрые, холодные ладони, стараясь не стереть метки Проводника. От холода его мелко била дрожь, но в то же время он истекал потом от волнения и беспокойства. Нет, все в порядке. У него должно получиться — в этот раз все пройдет как нужно.
Он встал в круг, выпрямился, глубоко вздохнул. Солнце медленно поднималось над горизонтом, растворяясь в тумане. Где-то кричал крапивник.
Бурая шмыгнула носом и вытерла глаза. Энки глянул на нее и сделал нетерпеливый жест рукой, отгоняя прочь. Но девчонка была слишком упряма, чтобы так сразу отступить.
– Если что, я попытаюсь помочь тебе, – пообещала она, хлюпая и икая. – Только, пожалуйста, подумай еще раз…
– А что тут думать? – вконец рассердился Энки. – Я, в отличие от тебя, верен Ананде. И я попытаюсь спасти ее.
В глубине души он понимал, что Бурая права, и он не должен так рисковать своей жизнью. Но его преданность наставнице, его желание понравиться ей перевешивало эти аргументы. Она учила его и по-своему заботилась. Оставить ее гнить в Мире Мертвых – такова будет его благодарность за это?
Опустив глаза, Бурая отошла от Врат подальше и остановилась, нервно заломив руки. Энки невольно отметил, что она все же не ушла прочь. А между тем, под платьем у нее был большой ожог, оставшийся после того, как…
Вызов духа леса прошел не совсем гладко.
Энки не справился с призывом, занервничал, сбился и все испортил. Неясный силуэт рогатого человека уже маячил в центре Врат, и Энки даже успел увидеть изумление в обычно равнодушных глазах Ананды.
Изумление и страх.
Энки не справился, и дух гневно взревел и исчез, послав мощную взрывную волну.
Энки спасло то, что он стоял в круге Врат. Бурая, с ее прирожденной ловкостью, успела отпрыгнуть. Ананда же только взмахнула рукой, чтобы соорудить вокруг себя щит, как взрыв настиг ее, и она погибла на месте.
От нее даже пепла не осталось.
Сжав руки в кулаки, Энки принялся нараспев читать заклинание, открывающее Врата. Глаза он закрыл, ногами твердо упирался в землю. Капля пота сползла вниз по лбу и сошла по щеке, точно слеза.
– Энки! – вдруг испуганно окликнула его Бурая.
Не переставая читать текст, он открыл глаза и свирепо глянул в ее сторону. Девчонка приплясывала на одном месте, тыкая пальцем себе в лоб. Она что, умом тронулась?..
Потянуло пронизывающим холодом. В отличие от обыкновенного, он холодил не тело, а саму душу. Туман расступился, и в этом проеме, со всей ясностью и точностью проступила стена леса.
Леса, находившегося по ту сторону жизни.
Все деревья там были черные, без листьев. Земля — сухая, без растительности, а вместо солнца вечно светила только луна. Энки закончил читать заклинание, назвав имя призываемой гостьи, и в тот же момент в проеме показалась костлявая фигура, в которой оба ученика без труда признали Ананду.
Бурая завыла, хоть и была в облике человека. У Энки перехватило дыхание, и он вдруг почувствовал трепещущее чувство, которое и привело его сюда.
Верность своей наставнице.
Он приглашающе протянул руку призраку. Ананда без колебаний приняла ее. И улыбнулась.
— Защитный символ! — завопила за его спиной Бурая, оправившись от потрясения. — Энки, он стерся!..
Он не слышал ее. Все звуки пропали, запахи тоже. Свет тускнел, и тьма окутывала его холодным покрывалом. Рука Ананды медленно тянула за собой, в холод и мрак Мира Мертвых. Энки закрывал глаза, позволяя себе погружаться в него, точно в воду. Лед коснулся его груди…
Его резко оторвало от этого, и он тяжело упал на землю, столкнутый Бурой. Собственное тело показалось ему неуклюжим, слишком горячим, слишком неудобным. Он резко глотнул воздух ртом, из носа потекла кровь. Когда его зрение сфокусировалось, он увидел над собой пушистую морду волчицы.
— Ох, Энки…
Он закашлялся. Оглянулся по сторонам.
— А где… Ананда?
— В Мире Мертвых, слава Великому Духу.
— Но я… но мне почти удалось… — Он прикрыл глаза. Голова соображала хуже, чем после ошейника из одурманивающих колючек. — Я должен был вывести ее… Я… предан ей…
Бурая легла рядом с ним, прижавшись мокрым мягким боком. Ее колотило от страха и волнения.
— Она не заслуживает, чтобы ей были преданы до такой степени, — пробормотала она.
Энки заворочался, заохал и поднял правую руку, которую сжимала его умершая наставница.
Пальцы и ладонь стали угольно-черными и холодными. Как весь тот мир, в который он едва не провалился.
Серая пелена размывала воздух, искажала предметы и делала все неузнаваемым. Самое время для открытия портала – призраки жалуют ранние туманные утра.
Энки поежился от холода, вытер нос и продолжил создавать Врата. На берегу озера Лебедей, на восток от кургана и ровно на перекрестке охотничьих тропок. Время, место – все совпадало как нельзя лучше. Оставалось только уповать на то, что у Энки хватит сил.
Рядом с парнишкой лежала охапка осиновых колышков, трутница и еще горячие угольки. Все было по правилам, Ананда была бы им довольна.
Подумав о ней, Энки застонал от отчаяния и с еще большим рвением принялся выкладывать из колышков и свечей Врата. О, наставница будет гордиться им! Когда она увидит, на что он пошел ради нее, то непременно простит тот ужасный случай…
Закричал ворон, что-то прошуршало за спиной Энки. Он мельком оглянулся через плечо, стиснув один из кольев. Бурая волчица с сырым от тумана мехом и ярко-зелеными глазами стояла позади него и взволнованно водила мягкими треугольными ушами.
– Зачем ты пришла? – рассердился паренек. – Убирайся! Не мешай!
Волчица отступила назад, остановилась в раздумье. Глупая девчонка, таскается за ним хвостиком. Энки с такой силой воткнул в землю очередной колышек, что содрал кожу на ладонях. Уж лучше бы она умерла вместо Ананды – невелика была бы потеря…
– Ох, не нравится мне это, – вздохнула волчица за его спиной. – А если не получится? А если она тебя за собой утащит? Ох, Энки, лучше оставь ее в покое…
Он резко обернулся к ней. Даже Бурая подозревала, что у него не хватит на это сил. Подозревал это и сам Энки. Но как же Ананда? Оставить ее там, в мире духов, после того, что он натворил? Ее призрак никогда не отпустит его и со временем погубит, а к тому же… он просто не мог бросить ее – это было бы предательством. А он был верен ей до смерти.
– Убирайся! – повторил он. – Я сделаю все в моих силах, чтобы вернуть ее.
Он отвернулся и, не слушая жалобные причитания Бурой, продолжил свою работу. Он должен все успеть до того, как солнце поднимется над самой высокой сосной леса.
Ананда была колдуньей их племени. Мудрая, сильная, прекрасная – неудивительно, что она была так опасна. Сирота Энки и девчонка-оборотень Бурая вон лезли из кожи чтобы угодить ей, доказать, что она выбрала их в ученики не напрасно. Но Ананда всегда была равнодушна к их успехам, зато за малейшие ошибки заставляла нерадивого ученика надевать ожерелье из одурманивающей ежевики. Царапины на шеях Энки и Бурой не успевали заживать.
Но месяц назад ему все же удалось впечатлить Ананду. И это стало последним событием в ее жизни.
Врата были готовы. Ровный круг из вбитых в землю осиновых колышков; свечи, расставленные через равные промежутки по периметру. Взяв в руки уголек, Энки заканчивал последние приготовления, нанося на руки, ноги и лоб знаки Проводника. Бурая стояла неподалеку и с тревогой наблюдала за ним.
– Помоги мне, – буркнул ей Энки, закончив рисовать символы на руках и ногах.
Бурая чуть помедлила, и он уже было решил, что она откажется и вновь начнет отговаривать его от этой затеи. Что ж, он сам попробует нарисовать метку на лбу, хоть это и будет не очень просто…
К нему быстро подошла девушка маленького роста, в коротком меховом платье, с волосами цвета охры. Она молча взяла у него уголек и, привстав на носочки, принялась осторожно водить им по лбу Энки. Тот даже дыхание затаил, боясь помешать ей. Одна неверная черточка, небольшая помарка – и ничего не получится. А то еще и обернется чем-нибудь ужасным.
Закончив, Бурая выкинула уголек и уставилась на него круглыми, жалобными глазами.
– Подумай, – попросила она, – еще не поздно уйти. А вдруг… а вдруг Ананда рассердится, что ты потревожил ее? Она не захочет покидать Мир Мертвых и еще тебя туда затянет…
Энки медленно вздохнул. Он и сам чувствовал страх и неуверенность. Но в то же время он прекрасно понимал, что обязан вызволить свою наставницу из Мира Мертвых. Он был предан ей. И это из-за него Ананда погибла. К глазам Энки подкатили слезы, и он вновь, как наяву, увидел ту ужасную сцену.
Ананда была недовольна Энки. Он, почти не снимая, ходил в ее колючем ошейнике, а из-за дурмана утратил сон и ясность мысли. Даже глупышка-Бурая стала превосходить его в умениях колдовать.
Однажды, получив очередной выговор от наставницы, Энки решил все исправить. Он сделает то, что еще никому не удавалось сделать, Ананда сразу простит его и даже похвалит. Не один день ушел на то, что выбрать, какую задачу ему стоит решить.
И он выбрал.
Ни много ни мало – призвать духа леса.
Энки кремнем высек искру и поднес тлеющую трутницу к свече. Вскоре, неохотно, загорелся маленький огонек. Осторожно, боясь убить его, юный колдун пустил свечку по кругу, зажигая остальные. В сыром туманном воздухе они слабо мерцали точно крошки-феи, залетевшие в такую жуткую часть леса.
Пора начинать.
Энки потер мокрые, холодные ладони, стараясь не стереть метки Проводника. От холода его мелко била дрожь, но в то же время он истекал потом от волнения и беспокойства. Нет, все в порядке. У него должно получиться — в этот раз все пройдет как нужно.
Он встал в круг, выпрямился, глубоко вздохнул. Солнце медленно поднималось над горизонтом, растворяясь в тумане. Где-то кричал крапивник.
Бурая шмыгнула носом и вытерла глаза. Энки глянул на нее и сделал нетерпеливый жест рукой, отгоняя прочь. Но девчонка была слишком упряма, чтобы так сразу отступить.
– Если что, я попытаюсь помочь тебе, – пообещала она, хлюпая и икая. – Только, пожалуйста, подумай еще раз…
– А что тут думать? – вконец рассердился Энки. – Я, в отличие от тебя, верен Ананде. И я попытаюсь спасти ее.
В глубине души он понимал, что Бурая права, и он не должен так рисковать своей жизнью. Но его преданность наставнице, его желание понравиться ей перевешивало эти аргументы. Она учила его и по-своему заботилась. Оставить ее гнить в Мире Мертвых – такова будет его благодарность за это?
Опустив глаза, Бурая отошла от Врат подальше и остановилась, нервно заломив руки. Энки невольно отметил, что она все же не ушла прочь. А между тем, под платьем у нее был большой ожог, оставшийся после того, как…
Вызов духа леса прошел не совсем гладко.
Энки не справился с призывом, занервничал, сбился и все испортил. Неясный силуэт рогатого человека уже маячил в центре Врат, и Энки даже успел увидеть изумление в обычно равнодушных глазах Ананды.
Изумление и страх.
Энки не справился, и дух гневно взревел и исчез, послав мощную взрывную волну.
Энки спасло то, что он стоял в круге Врат. Бурая, с ее прирожденной ловкостью, успела отпрыгнуть. Ананда же только взмахнула рукой, чтобы соорудить вокруг себя щит, как взрыв настиг ее, и она погибла на месте.
От нее даже пепла не осталось.
Сжав руки в кулаки, Энки принялся нараспев читать заклинание, открывающее Врата. Глаза он закрыл, ногами твердо упирался в землю. Капля пота сползла вниз по лбу и сошла по щеке, точно слеза.
– Энки! – вдруг испуганно окликнула его Бурая.
Не переставая читать текст, он открыл глаза и свирепо глянул в ее сторону. Девчонка приплясывала на одном месте, тыкая пальцем себе в лоб. Она что, умом тронулась?..
Потянуло пронизывающим холодом. В отличие от обыкновенного, он холодил не тело, а саму душу. Туман расступился, и в этом проеме, со всей ясностью и точностью проступила стена леса.
Леса, находившегося по ту сторону жизни.
Все деревья там были черные, без листьев. Земля — сухая, без растительности, а вместо солнца вечно светила только луна. Энки закончил читать заклинание, назвав имя призываемой гостьи, и в тот же момент в проеме показалась костлявая фигура, в которой оба ученика без труда признали Ананду.
Бурая завыла, хоть и была в облике человека. У Энки перехватило дыхание, и он вдруг почувствовал трепещущее чувство, которое и привело его сюда.
Верность своей наставнице.
Он приглашающе протянул руку призраку. Ананда без колебаний приняла ее. И улыбнулась.
— Защитный символ! — завопила за его спиной Бурая, оправившись от потрясения. — Энки, он стерся!..
Он не слышал ее. Все звуки пропали, запахи тоже. Свет тускнел, и тьма окутывала его холодным покрывалом. Рука Ананды медленно тянула за собой, в холод и мрак Мира Мертвых. Энки закрывал глаза, позволяя себе погружаться в него, точно в воду. Лед коснулся его груди…
Его резко оторвало от этого, и он тяжело упал на землю, столкнутый Бурой. Собственное тело показалось ему неуклюжим, слишком горячим, слишком неудобным. Он резко глотнул воздух ртом, из носа потекла кровь. Когда его зрение сфокусировалось, он увидел над собой пушистую морду волчицы.
— Ох, Энки…
Он закашлялся. Оглянулся по сторонам.
— А где… Ананда?
— В Мире Мертвых, слава Великому Духу.
— Но я… но мне почти удалось… — Он прикрыл глаза. Голова соображала хуже, чем после ошейника из одурманивающих колючек. — Я должен был вывести ее… Я… предан ей…
Бурая легла рядом с ним, прижавшись мокрым мягким боком. Ее колотило от страха и волнения.
— Она не заслуживает, чтобы ей были преданы до такой степени, — пробормотала она.
Энки заворочался, заохал и поднял правую руку, которую сжимала его умершая наставница.
Пальцы и ладонь стали угольно-черными и холодными. Как весь тот мир, в который он едва не провалился.
Нат ГЛАЗУНОВ
Родился в 1986 году в Московской области. Рос в семье военных, в связи с чем ранее детство провел в небольшом военном поселке в Челябинской области. Литературой увлекся в детстве, под влиянием родителей, которые привили сыну интерес к творчеству таких авторов как Джеймс Ф. Купер, Джек Лондон, Вальтер Скотт, Александр Дюма. В 2003 году окончил среднюю школу, поступил в Московский педагогический государственный университет. Активно участвовал в научных конференциях, печатался в ВУЗовских научных сборниках. Первая «проба пера» в художественной литературе произошла также в университетские годы. Первым опытом стали литературные переводы произведений англоязычных авторов. В 2008 году окончил университет по специальности юриспруденция. В настоящее время является практикующим юристом и консультантом по безопасности. Помимо основной работы и литературной деятельности увлекается спортивной стрельбой, также является призером различных турниров по ударным и смешанным видам единоборств. Своими кумирами считает авторов «потерянного поколения» - Эрнест Хемингуэй, Эрих Мария Ремарк, Томас Вульф.
Родился в 1986 году в Московской области. Рос в семье военных, в связи с чем ранее детство провел в небольшом военном поселке в Челябинской области. Литературой увлекся в детстве, под влиянием родителей, которые привили сыну интерес к творчеству таких авторов как Джеймс Ф. Купер, Джек Лондон, Вальтер Скотт, Александр Дюма. В 2003 году окончил среднюю школу, поступил в Московский педагогический государственный университет. Активно участвовал в научных конференциях, печатался в ВУЗовских научных сборниках. Первая «проба пера» в художественной литературе произошла также в университетские годы. Первым опытом стали литературные переводы произведений англоязычных авторов. В 2008 году окончил университет по специальности юриспруденция. В настоящее время является практикующим юристом и консультантом по безопасности. Помимо основной работы и литературной деятельности увлекается спортивной стрельбой, также является призером различных турниров по ударным и смешанным видам единоборств. Своими кумирами считает авторов «потерянного поколения» - Эрнест Хемингуэй, Эрих Мария Ремарк, Томас Вульф.
О СУТИ ВЕЩЕЙ
– Понимаешь приятель, – сказал он, заряжая в мундштук очередной солдатский «Camel» без фильтра, – я не согласен с Платоном, в той части, что основой каждой вещи является идея. По поводу соотношения человека и души, возможно, допустим, но касаемо вещей однозначно нет.
За окном уже окончательно стемнело. Осень полным ходом набирала обороты, и холодный дождь немилосердно барабанил по подоконнику. На столе стояли две чашки с чаем, распространявшим по кухне приятный запах чабреца.
– Подобная мысль получала свое развитие в литературе неоднократно, – продолжил он. – Вспомни хотя бы «Убик» Филиппа Дика. Когда в параллельной вселенной именуемой «полужизнь» вещи деградировали до своего первоначального состояния. Ну, например современная магнитола превращалась в старенький патефон и так далее. То есть, они как бы отбрасывали всяческие «навороты», появлявшиеся с естественным течением научного прогресса, и оголяли ту самую первоначальную идею, благодаря которой их древние предки появились в своем первозданном виде. Но, по моему мнению, это все равно, что современный менеджер среднего звена или там банковский клерк какой-нибудь, обнулился бы до состояния неандертальца. Что? Где тут отражение души? Чисто физиологические моменты, не более того. Равно также и с вещами. Понимаешь, в наш век «ширпотреба», который, как правило, в огромном объеме производится в странах с наиболее низким размером оплаты труда, уже не приходится говорить о том, что в основе какой-либо вещи лежит та или иная идея. Ну действительно. Какая идея может быть в основе… Ну скажем боксерских перчаток фирмы «Green hill», произведенных где-нибудь в Бангладеш, красная цена которым три тысячи рублей в «Спортмастере». Однако, если ты выиграл в этих перчатках бой, то они уже перестают для тебя быть просто совокупностью крашеного кожзаменителя, обтягивающего дешевый наполнитель. Для тебя лично эта вещь наделена определенной историей, и ты, безусловно, будешь колебаться, когда в виду естественного износа настанет время отправить этот инвентарь в мусорное ведро. Не значит ли это, что куда важнее изначальной идеи (тот факт, что кто-то когда-то по каким-то причинам придумал боксерские перчатки мы, безусловно, отрицать не будем) для какой-то определенной вещи является ее история, выражающая отношение ее владельца к тому или иному жизненному событию. Например, шарф, который тебе подарила бывшая подружка, с которой Вы расстались, безусловно, не самым лучшим образом, как это обычно и бывает. И вот «шерстяной бедолага» отправляется либо на помойку, либо, по крайней мере, на самую дальнюю полку в чулане. Зависит от накала событий, а также твоей выдержки и здравомыслия. Или вот, например, эта зажигалка, – при этих словах он, наконец, прикурил свой Camel, продемонстрировав изрядно потертый «Pierre Cardin», – которую я приобрел, когда мы с ней в последний раз проводили отпуск вместе. Тоже в свое время чуть не выбросил. Однако потом поостыл и вот теперь с удовольствием пользуюсь. Так бывает, – продолжал он, – что со временем попавшая в немилость вещь может получить «индульгенцию». Когда душевные раны затянулись, эмоции поутихли, ты вдруг понимаешь, что на улице холодно, а шарф теплый, да и зажигалка не плохая, не выдыхается долго. И вот «отказничок» воссоединяется со своим успокоившимся хозяином, в результате чего оба счастливы. Таким образом, – подытожил он, – мы приходим к выводу, что суть вещей состоит, не столько в изначальном замысле, имевшим место при ее производстве, а в том, что она значит для своего хозяина. Поскольку в определенной жизненной ситуации, они являются квинтэссенцией, материальным воплощением пережитых нами эмоций. Не всегда конечно, но очень часто. Данный нюанс, в том числе, отличает например картину от заурядного тостера, с которым тебя ничего не связывает, за исключением совместного процесса приготовления сэндвичей на завтрак.
При его последнем высказывании я вспомнил, что его крайняя подружка была художницей, и насколько мне было известно, вроде бы она дарила ему пару своих картин, но что-то в квартире их я не наблюдал…
* * *
Я покинул моего товарища уже за полночь. Моя «развалюха» в очередной раз гостила в автосервисе. Судя по приложению в телефоне, таксисты не горели желанием работать в такую ночку. Поэтому, несмотря на то, что на улице дождь лил как из ведра, а под ногами была каша из грязи и опавших листьев, домой мне предстояло топать пешком. Осознавая этот факт, я от души порадовался тому, что сегодня захватил из дома зонт. Пусть с ним и не связано никакой романтической истории, за то он неплохо защищал от дождя.
– Понимаешь приятель, – сказал он, заряжая в мундштук очередной солдатский «Camel» без фильтра, – я не согласен с Платоном, в той части, что основой каждой вещи является идея. По поводу соотношения человека и души, возможно, допустим, но касаемо вещей однозначно нет.
За окном уже окончательно стемнело. Осень полным ходом набирала обороты, и холодный дождь немилосердно барабанил по подоконнику. На столе стояли две чашки с чаем, распространявшим по кухне приятный запах чабреца.
– Подобная мысль получала свое развитие в литературе неоднократно, – продолжил он. – Вспомни хотя бы «Убик» Филиппа Дика. Когда в параллельной вселенной именуемой «полужизнь» вещи деградировали до своего первоначального состояния. Ну, например современная магнитола превращалась в старенький патефон и так далее. То есть, они как бы отбрасывали всяческие «навороты», появлявшиеся с естественным течением научного прогресса, и оголяли ту самую первоначальную идею, благодаря которой их древние предки появились в своем первозданном виде. Но, по моему мнению, это все равно, что современный менеджер среднего звена или там банковский клерк какой-нибудь, обнулился бы до состояния неандертальца. Что? Где тут отражение души? Чисто физиологические моменты, не более того. Равно также и с вещами. Понимаешь, в наш век «ширпотреба», который, как правило, в огромном объеме производится в странах с наиболее низким размером оплаты труда, уже не приходится говорить о том, что в основе какой-либо вещи лежит та или иная идея. Ну действительно. Какая идея может быть в основе… Ну скажем боксерских перчаток фирмы «Green hill», произведенных где-нибудь в Бангладеш, красная цена которым три тысячи рублей в «Спортмастере». Однако, если ты выиграл в этих перчатках бой, то они уже перестают для тебя быть просто совокупностью крашеного кожзаменителя, обтягивающего дешевый наполнитель. Для тебя лично эта вещь наделена определенной историей, и ты, безусловно, будешь колебаться, когда в виду естественного износа настанет время отправить этот инвентарь в мусорное ведро. Не значит ли это, что куда важнее изначальной идеи (тот факт, что кто-то когда-то по каким-то причинам придумал боксерские перчатки мы, безусловно, отрицать не будем) для какой-то определенной вещи является ее история, выражающая отношение ее владельца к тому или иному жизненному событию. Например, шарф, который тебе подарила бывшая подружка, с которой Вы расстались, безусловно, не самым лучшим образом, как это обычно и бывает. И вот «шерстяной бедолага» отправляется либо на помойку, либо, по крайней мере, на самую дальнюю полку в чулане. Зависит от накала событий, а также твоей выдержки и здравомыслия. Или вот, например, эта зажигалка, – при этих словах он, наконец, прикурил свой Camel, продемонстрировав изрядно потертый «Pierre Cardin», – которую я приобрел, когда мы с ней в последний раз проводили отпуск вместе. Тоже в свое время чуть не выбросил. Однако потом поостыл и вот теперь с удовольствием пользуюсь. Так бывает, – продолжал он, – что со временем попавшая в немилость вещь может получить «индульгенцию». Когда душевные раны затянулись, эмоции поутихли, ты вдруг понимаешь, что на улице холодно, а шарф теплый, да и зажигалка не плохая, не выдыхается долго. И вот «отказничок» воссоединяется со своим успокоившимся хозяином, в результате чего оба счастливы. Таким образом, – подытожил он, – мы приходим к выводу, что суть вещей состоит, не столько в изначальном замысле, имевшим место при ее производстве, а в том, что она значит для своего хозяина. Поскольку в определенной жизненной ситуации, они являются квинтэссенцией, материальным воплощением пережитых нами эмоций. Не всегда конечно, но очень часто. Данный нюанс, в том числе, отличает например картину от заурядного тостера, с которым тебя ничего не связывает, за исключением совместного процесса приготовления сэндвичей на завтрак.
При его последнем высказывании я вспомнил, что его крайняя подружка была художницей, и насколько мне было известно, вроде бы она дарила ему пару своих картин, но что-то в квартире их я не наблюдал…
* * *
Я покинул моего товарища уже за полночь. Моя «развалюха» в очередной раз гостила в автосервисе. Судя по приложению в телефоне, таксисты не горели желанием работать в такую ночку. Поэтому, несмотря на то, что на улице дождь лил как из ведра, а под ногами была каша из грязи и опавших листьев, домой мне предстояло топать пешком. Осознавая этот факт, я от души порадовался тому, что сегодня захватил из дома зонт. Пусть с ним и не связано никакой романтической истории, за то он неплохо защищал от дождя.
Юрий ЕГОРОВ
Родился в 1960 году в Баку. Проживает в Московской области. Победитель 6-го международного конкурса «Сказка сегодня» (Германия-Россия)(2018).
Лауреат III и дипломант IV международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман» (номинация «Проза сказочная»)(2018,2019).
Финалист национальной литературной премии «Писатель года» в номинации «Детская литература» (2017,2018,2019,2020). Призёр международного литературного конкурса «Ключи от счастья» (Самара, 2019). Специальный диплом за лучшую книгу сказок международного конкурса «Созвездие Духовности 2018», Серебрянный призёр в номинации «Сказки» (2020) (Киев, Украина). Дипломант Московской областной литературной премии имени М.М.Пришвина (номинация «Художественные произведения»)(2018,2019). Публикации в журналах «Новый мир», «Грани», «Балтика», «Новая литература», «Литерра нова», «Солнечный город», «Дом Польский». Автор книг «Большое сердце», «Волшебницы Коронарии», «Корабельный плотник». Профессор, доктор экономических наук.
Родился в 1960 году в Баку. Проживает в Московской области. Победитель 6-го международного конкурса «Сказка сегодня» (Германия-Россия)(2018).
Лауреат III и дипломант IV международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман» (номинация «Проза сказочная»)(2018,2019).
Финалист национальной литературной премии «Писатель года» в номинации «Детская литература» (2017,2018,2019,2020). Призёр международного литературного конкурса «Ключи от счастья» (Самара, 2019). Специальный диплом за лучшую книгу сказок международного конкурса «Созвездие Духовности 2018», Серебрянный призёр в номинации «Сказки» (2020) (Киев, Украина). Дипломант Московской областной литературной премии имени М.М.Пришвина (номинация «Художественные произведения»)(2018,2019). Публикации в журналах «Новый мир», «Грани», «Балтика», «Новая литература», «Литерра нова», «Солнечный город», «Дом Польский». Автор книг «Большое сердце», «Волшебницы Коронарии», «Корабельный плотник». Профессор, доктор экономических наук.
ПТИЦЫ В ГОРОДСКОМ ПРУДУ
Моему доброму другу –
Тамаре Николаевне Селеменевой
1.
Город наш с тяжёлой историей. Может поэтому в нём никогда не жили птицы. Нет, не эти, привычные: воробьи и голуби, а те, которые украшают парки и водоёмы. И вот появились утки. Сначала одна пара, потом ещё. Облюбовали в центральном парке большой пруд и стали обживаться как хозяева. Красавцы-селезни разукрасили провинциальный пейзаж. Люди приходили любоваться, фотографировались. Некоторые подкармливали птиц, бросая в воду кусочки хлеба. Один из таких, немолодой, сам маленький, но в длинном сером плаще, шляпе-котелке, появлялся на берегу пруда каждый вечер в одно и тоже время, когда на город опускались сумерки. Вероятно, после работы. Со временем он аккуратно выложил камнями что-то вроде маленькой пристаньки под ярким фонарём. В этом месте угощал птиц разными вкусностями. Прохожие наблюдали это, не решаясь разрушать их дружбу.
Вскоре все заметили, что кроме уток в пруду поселились благородные гуси, упитанные и вальяжные как городские начальники, а после прилетели грациозные белые лебеди. Птичье сообщество разрослось, а добрый маленький человек в сером плаще продолжал обо всех заботиться. Ему не мешали холодная погода и дожди. Птицам понравилось жить при такой опеке и они никуда не улетали. Но вот однажды маленький добрый человек не пришёл. Птицы кружили вокруг пристаньки, высматривая своего кормильца. Так в этот вечер и остались голодными. И на следующий день пернатые обитатели пруда снова остались без кормёжки. Горожане, видя это, не оставили птиц без поддержки. В течение дня приносили на пруд корм, но пернатые каждый вечер по-прежнему ждали под фонарём своего главного попечителя.
Проходил день за днём и не оставалось никаких сомнений, что птицы горевали по своему доброму другу. Целыми днями невесёлые, нахохлившиеся, сидели по берегам, ни на что не реагируя. Негромко переговаривались между собой, беспокоясь. И вот в один из вечеров на берегу пруда появился долгожданный человек в плаще и шляпе. Новость сразу облетела посетителей парка. Все обрадовались его благополучному возвращению. Ведь ходили разные слухи, что умер или навсегда покинул город…
Со всех сторон пруда птицы с весёлым криком наперегонки ринулись к своему благодетелю. Люди, наблюдавшие эту сцену, обратили внимание, что выглядит он не совсем обычно. Плащ слишком короткий и тёмный, шляпа – широкополая, совсем другая, а сам вырос – такой худой и долговязый и вообще со стороны напоминал нескладного подростка. И птицы, подплыв к пристаньке, заметили метаморфозы, смотрели с опаской, не узнавая пришельца. Но, вроде всё обошлось. Признали и стали брать аппетитный корм из его рук.
Кто-то из любопытствующих хотел подойти поближе посмотреть: кто это такой. Ведь, правда, интересно. Старшие не позволили.
– Не надо ничего разрушать, – решили они. – Пусть всё продолжается, как есть, кто бы это ни был.
Так всё вернулось. Никто не стал вмешиваться. С того дня странный человек принял на себя благородную эстафету.
Потом заболела пара лебедей и все переживали, что с ними станет и этот «новый» всё устроил как нельзя лучше. Вызвал ветеринара, подманил птиц, которые его послушались, дал больнушкам лекарств. На радость горожан грациозные красавцы поправились...
2.
В один из дней они встретились, там на берегу, возле пристаньки. Пришли одновременно, только с разных сторон парка. Добрый маленький человек и долговязый подросток. Оба смешные, как будто перепутали между собой размеры одежды. Птицы с удивлением переводили взгляд с одного на другого, а потом признали обоих. И они вместе стали кормить своих питомцев.
Когда птичий ужин закончился, маленький человечек по-дружески обнял своего добровольного заместителя. После этого подросток снял широкополую шляпу и развернул свои длинные рыжие локоны. Свидетели этой сцены неожиданно поняли, что это девчонка!
Эпилог
Да, в жизни случается всякое. Люди болеют или на время уезжают из города и не могут выполнять свои привычные обязанности. Главное в том, что доброе дело продолжилось, и красивые птицы не остались без заботы и, по-прежнему благополучно живут в нашем городском пруду.
А маленький человек знает, что в городе теперь есть тот, простите, та, кто в трудную минуту придёт на помощь.
Моему доброму другу –
Тамаре Николаевне Селеменевой
1.
Город наш с тяжёлой историей. Может поэтому в нём никогда не жили птицы. Нет, не эти, привычные: воробьи и голуби, а те, которые украшают парки и водоёмы. И вот появились утки. Сначала одна пара, потом ещё. Облюбовали в центральном парке большой пруд и стали обживаться как хозяева. Красавцы-селезни разукрасили провинциальный пейзаж. Люди приходили любоваться, фотографировались. Некоторые подкармливали птиц, бросая в воду кусочки хлеба. Один из таких, немолодой, сам маленький, но в длинном сером плаще, шляпе-котелке, появлялся на берегу пруда каждый вечер в одно и тоже время, когда на город опускались сумерки. Вероятно, после работы. Со временем он аккуратно выложил камнями что-то вроде маленькой пристаньки под ярким фонарём. В этом месте угощал птиц разными вкусностями. Прохожие наблюдали это, не решаясь разрушать их дружбу.
Вскоре все заметили, что кроме уток в пруду поселились благородные гуси, упитанные и вальяжные как городские начальники, а после прилетели грациозные белые лебеди. Птичье сообщество разрослось, а добрый маленький человек в сером плаще продолжал обо всех заботиться. Ему не мешали холодная погода и дожди. Птицам понравилось жить при такой опеке и они никуда не улетали. Но вот однажды маленький добрый человек не пришёл. Птицы кружили вокруг пристаньки, высматривая своего кормильца. Так в этот вечер и остались голодными. И на следующий день пернатые обитатели пруда снова остались без кормёжки. Горожане, видя это, не оставили птиц без поддержки. В течение дня приносили на пруд корм, но пернатые каждый вечер по-прежнему ждали под фонарём своего главного попечителя.
Проходил день за днём и не оставалось никаких сомнений, что птицы горевали по своему доброму другу. Целыми днями невесёлые, нахохлившиеся, сидели по берегам, ни на что не реагируя. Негромко переговаривались между собой, беспокоясь. И вот в один из вечеров на берегу пруда появился долгожданный человек в плаще и шляпе. Новость сразу облетела посетителей парка. Все обрадовались его благополучному возвращению. Ведь ходили разные слухи, что умер или навсегда покинул город…
Со всех сторон пруда птицы с весёлым криком наперегонки ринулись к своему благодетелю. Люди, наблюдавшие эту сцену, обратили внимание, что выглядит он не совсем обычно. Плащ слишком короткий и тёмный, шляпа – широкополая, совсем другая, а сам вырос – такой худой и долговязый и вообще со стороны напоминал нескладного подростка. И птицы, подплыв к пристаньке, заметили метаморфозы, смотрели с опаской, не узнавая пришельца. Но, вроде всё обошлось. Признали и стали брать аппетитный корм из его рук.
Кто-то из любопытствующих хотел подойти поближе посмотреть: кто это такой. Ведь, правда, интересно. Старшие не позволили.
– Не надо ничего разрушать, – решили они. – Пусть всё продолжается, как есть, кто бы это ни был.
Так всё вернулось. Никто не стал вмешиваться. С того дня странный человек принял на себя благородную эстафету.
Потом заболела пара лебедей и все переживали, что с ними станет и этот «новый» всё устроил как нельзя лучше. Вызвал ветеринара, подманил птиц, которые его послушались, дал больнушкам лекарств. На радость горожан грациозные красавцы поправились...
2.
В один из дней они встретились, там на берегу, возле пристаньки. Пришли одновременно, только с разных сторон парка. Добрый маленький человек и долговязый подросток. Оба смешные, как будто перепутали между собой размеры одежды. Птицы с удивлением переводили взгляд с одного на другого, а потом признали обоих. И они вместе стали кормить своих питомцев.
Когда птичий ужин закончился, маленький человечек по-дружески обнял своего добровольного заместителя. После этого подросток снял широкополую шляпу и развернул свои длинные рыжие локоны. Свидетели этой сцены неожиданно поняли, что это девчонка!
Эпилог
Да, в жизни случается всякое. Люди болеют или на время уезжают из города и не могут выполнять свои привычные обязанности. Главное в том, что доброе дело продолжилось, и красивые птицы не остались без заботы и, по-прежнему благополучно живут в нашем городском пруду.
А маленький человек знает, что в городе теперь есть тот, простите, та, кто в трудную минуту придёт на помощь.
Резида ЗЛАТОУСТОВА
Живу в прекрасном городе с богатой историей – Казань, и это оказывает влияние на мое творчество. В этом сказочном городе хочется писать книги и рассказы.
Пишу в жанрах: Нон-фикшн, Проза, Юмористические рассказы, Фантастика, Фэнтези.
Публикуюсь начиная с 2020 года. Скоро в издательстве «Кубик» увидит свет моя повесть «Осколки Веры» в жанре «Современный роман, драма».
Живу в прекрасном городе с богатой историей – Казань, и это оказывает влияние на мое творчество. В этом сказочном городе хочется писать книги и рассказы.
Пишу в жанрах: Нон-фикшн, Проза, Юмористические рассказы, Фантастика, Фэнтези.
Публикуюсь начиная с 2020 года. Скоро в издательстве «Кубик» увидит свет моя повесть «Осколки Веры» в жанре «Современный роман, драма».
ВАЛЕЧКА
Утром, когда доставал из почтового ящика корреспонденцию, выпал конверт из вороха газет. Внутри оказался лист из блокнота со словами из моей книги «Валькирия» и адрес: Малый переулок, дом 18, кв. 2. Учитывая, что за последние полгода я не написал ни строчки, такое письмо более чем странно. Я кому-то интересен?
Решил – пойду!
Через полчаса стоял у квартиры в Малом переулке и звонил в дверь.
Она беззвучно открылась – за ней никого. Прошел. Откуда-то сбоку из темноты сквозь пальто в кожу впилась раскаленная игла. Тело онемело.
Упал, едва успев повернуть голову, чтобы не разбить лицо. Меня поволокли вглубь квартиры.
Девушка с ангельской внешностью: длинные светлые волосы, голубые глаза с поволокой, высокие скулы. Красавица. Именно такой типаж я взял для главной героини романа.
Видимо, я потерял сознание, очнулся в нежилой комнате. Нутро огромного черного шкафа создавало ощущение открытого портала. Пахло сырым подвалом, промозглой осенью и заброшенностью.
Девушка склонилась ко мне.
– Знала, что придешь. Ты же у нас любопытный. Как ты мог, не зная меня, залезть мне в голову? Да как ты посмел? – Она зашипела и ударила меня. – Никто не знает обо мне того, что ты написал. Всю мою жизнь, мои эмоции до мельчайших подробностей. Следил за мной? Или ты талантливый писатель?
Я хотел бы сказать милой девушке, что в первый раз вижу ее, но губы не двигались.
– Ты своим романом испортил мне жизнь.
Слово «роман» красавица выплюнула – оно прозвучало будто ругательство.
– Я жила, как обычный человек, пока не прочла твою книгу. Прорыдала над ней два дня. А затем начались изменения. Посмотри, во что я превратилась?
Она упала на колени, творилось что-то жуткое – из ее тела начали появляться щупальца, они разрывали нежную плоть, кровь сочилась из ран, лицо исказила маска нечеловеческого страдания. Бурая от крови масса превратилась в подобие огромного осьминога, но с человеческим телом.
Передо мной стояла Валькирия.
Валечка – так, любя, мы с Ирой ее называли, пока я писал книгу.
Глаза горели желтыми отсветами, с чешуйчатых щупалец капала пена. Они обвили меня, словно лианы.
Я услышал мысли девушки у себя в голове. Они звучали как шелест:
– Сначала я почувствовала нестерпимый голод. Ела все подряд. Затем начала видоизменяться, в комнате появился портал. Он затягивает меня, но перед этим я превращаюсь в «Это». Все по твоей книге. Каждый раз одно и то же. Следуя из главы в главу. Каждый раз я умираю в конце, но просыпаюсь человеком в квартире. И никогда не знаю, запустится ли снова следующая глава, когда начнется превращение. Ненавижу тебя! За все, что я переживаю каждый день!
Беспомощно откинув голову, я захлебывался от восхищения и ужаса. Валечка великолепна! Мне хотелось ощупать, любуясь, каждый ее миллиметр, каждый шип.
Сколько споров я вел с иллюстратором, сколько правок вносил! И вот – воплощение моих фантазий наяву. Казалось, я схожу с ума.
Валькирия коснулась моего лица, я начал задыхаться, по щекам катились слезы. Она реальна! Она не плод воображения. Я попытался протянуть руку, но Валечка выпустила щупальце и вколола мне дозу вещества.
Эту особенность я придумал с медиками.
От бессилия зарыдал сильнее.
– Долго думала, что с тобой сотворить. Там, в пустыне, где в последней главе меня оставили умирать на раскаленном солнце, я мечтала откусывать от тебя по кусочку. Представь, ты медленно превращаешься в кусок мяса на солнце, но не это самое страшное – изнутри тебя разрывает от голода, а пекло снаружи пожирает плоть. Я представляла, как вгрызаюсь в автора, как ты мучаешься и бьешься в конвульсиях.
Я закрыл глаза и попытался принять, то, что случится сейчас. Смерть от существа из мира моих фантазий. В голове снова возник ее шелест:
– Но знаешь, я поняла, ты уже наказан. Посмотри – все в прошлом, семья не с тобой, писать нового не можешь. Самое страшное наказание. Одиночество и забвение.
Я хотел сказать: «Давай все исправлю! Напишу другой роман, воскрешу героиню, сделаю счастливой», но не мог говорить.
Валечка слегка укусила меня в шею и клейкой субстанцией исчезла внутри шкафа. Ее укусы всегда с сильнодействующим веществом, этим она опасна. Я потеряю много крови, но не почувствую боль до прихода смерти. У меня мало времени.
Я пополз к выходу и отрубился на пороге квартиры.
Очнулся в машине скорой помощи, кричал, плакал и звал Валечку.
После больницы я сел за стол и вспомнил, как писал книгу. Роман написался за четыре месяца. Моя Ирина стала первым слушателем. Я будил ее среди ночи и читал новую главу.
Сонная, растрепанная, нагая, она потягивалась, как довольная кошка, и с улыбкой слушала кровавые подробности истории.
Ирина задавала уточняющие вопросы, я вносил правки.
Разослал по издательствам и получил либо отказ, либо тишину в ответ.
И… сломался. Впал в депрессию, начал выпивать. Ирина пыталась привлечь мое внимание, но мне в переживаниях было не до нее.
Однажды утром, очнувшись после бурной очередной попойки, обнаружил, что Ира ушла, забрав детей.
Меня так накрыло, я стал плоской и молчаливой проекцией себя.
За целых полгода не смог придумать ни строчки…
А сейчас решил, что напишу новую книгу. К спиртному у меня неожиданно появилось отвращение. Больше не мог выпить ни капли. Через полгода закончил продолжение романа. Стал бережнее к героям. Валя осталась навсегда Валькирией, ее больше не мучили превращения. Она больше не была одна и не голодала. Валечку спасли. Стало легко писать про нее – она ожила, дышала и разговаривала. Больше не плоская фигура, настоящая главная героиня.
Постепенно налаживаются отношения с женой. Трезвому она охотно отдает детей на время. В доме снова звучит смех.
«Ее» я больше не видел. По прошествии времени набрался смелости и пошел в Малый переулок. Знакомый подъезд. С бешено бьющимся сердцем поднялся по ступенькам.
Из соседней квартиры вышел мужичок. От него разило перегаром.
– Ты живой, что ли? А я вышел тогда к Клавке за бутылкой, гляжу – лежит, мертвяк. Всю дверь Валькину кровищей уделал и сам в луже. Хоть и растерялся я, но помощь вызывал. Ай, молодца мужик, что живой! Надо обмыть это дело!
Я дал ему денег.
– А Валя где? Как она?
– С того дня пропала Валька. С ней последние полгода странные вещи стали происходить. То девка как девка, ну обычная. То пройдет и как глянет, а глазища желтые и голодные, аж холодеет все внутри. Я ее бояться стал. Только тебя увезли, приходили полицейские, пулей выбежали из квартиры, попутно осеняя себя крестом. Так хата и стоит опечатанной.
Я вышел на улицу и вдохнул свежий февральский воздух. Закружилась голова. Значит, Валечка решила не возвращаться из портала. Надеюсь, я создал ей уютный мир.
Утром, когда доставал из почтового ящика корреспонденцию, выпал конверт из вороха газет. Внутри оказался лист из блокнота со словами из моей книги «Валькирия» и адрес: Малый переулок, дом 18, кв. 2. Учитывая, что за последние полгода я не написал ни строчки, такое письмо более чем странно. Я кому-то интересен?
Решил – пойду!
Через полчаса стоял у квартиры в Малом переулке и звонил в дверь.
Она беззвучно открылась – за ней никого. Прошел. Откуда-то сбоку из темноты сквозь пальто в кожу впилась раскаленная игла. Тело онемело.
Упал, едва успев повернуть голову, чтобы не разбить лицо. Меня поволокли вглубь квартиры.
Девушка с ангельской внешностью: длинные светлые волосы, голубые глаза с поволокой, высокие скулы. Красавица. Именно такой типаж я взял для главной героини романа.
Видимо, я потерял сознание, очнулся в нежилой комнате. Нутро огромного черного шкафа создавало ощущение открытого портала. Пахло сырым подвалом, промозглой осенью и заброшенностью.
Девушка склонилась ко мне.
– Знала, что придешь. Ты же у нас любопытный. Как ты мог, не зная меня, залезть мне в голову? Да как ты посмел? – Она зашипела и ударила меня. – Никто не знает обо мне того, что ты написал. Всю мою жизнь, мои эмоции до мельчайших подробностей. Следил за мной? Или ты талантливый писатель?
Я хотел бы сказать милой девушке, что в первый раз вижу ее, но губы не двигались.
– Ты своим романом испортил мне жизнь.
Слово «роман» красавица выплюнула – оно прозвучало будто ругательство.
– Я жила, как обычный человек, пока не прочла твою книгу. Прорыдала над ней два дня. А затем начались изменения. Посмотри, во что я превратилась?
Она упала на колени, творилось что-то жуткое – из ее тела начали появляться щупальца, они разрывали нежную плоть, кровь сочилась из ран, лицо исказила маска нечеловеческого страдания. Бурая от крови масса превратилась в подобие огромного осьминога, но с человеческим телом.
Передо мной стояла Валькирия.
Валечка – так, любя, мы с Ирой ее называли, пока я писал книгу.
Глаза горели желтыми отсветами, с чешуйчатых щупалец капала пена. Они обвили меня, словно лианы.
Я услышал мысли девушки у себя в голове. Они звучали как шелест:
– Сначала я почувствовала нестерпимый голод. Ела все подряд. Затем начала видоизменяться, в комнате появился портал. Он затягивает меня, но перед этим я превращаюсь в «Это». Все по твоей книге. Каждый раз одно и то же. Следуя из главы в главу. Каждый раз я умираю в конце, но просыпаюсь человеком в квартире. И никогда не знаю, запустится ли снова следующая глава, когда начнется превращение. Ненавижу тебя! За все, что я переживаю каждый день!
Беспомощно откинув голову, я захлебывался от восхищения и ужаса. Валечка великолепна! Мне хотелось ощупать, любуясь, каждый ее миллиметр, каждый шип.
Сколько споров я вел с иллюстратором, сколько правок вносил! И вот – воплощение моих фантазий наяву. Казалось, я схожу с ума.
Валькирия коснулась моего лица, я начал задыхаться, по щекам катились слезы. Она реальна! Она не плод воображения. Я попытался протянуть руку, но Валечка выпустила щупальце и вколола мне дозу вещества.
Эту особенность я придумал с медиками.
От бессилия зарыдал сильнее.
– Долго думала, что с тобой сотворить. Там, в пустыне, где в последней главе меня оставили умирать на раскаленном солнце, я мечтала откусывать от тебя по кусочку. Представь, ты медленно превращаешься в кусок мяса на солнце, но не это самое страшное – изнутри тебя разрывает от голода, а пекло снаружи пожирает плоть. Я представляла, как вгрызаюсь в автора, как ты мучаешься и бьешься в конвульсиях.
Я закрыл глаза и попытался принять, то, что случится сейчас. Смерть от существа из мира моих фантазий. В голове снова возник ее шелест:
– Но знаешь, я поняла, ты уже наказан. Посмотри – все в прошлом, семья не с тобой, писать нового не можешь. Самое страшное наказание. Одиночество и забвение.
Я хотел сказать: «Давай все исправлю! Напишу другой роман, воскрешу героиню, сделаю счастливой», но не мог говорить.
Валечка слегка укусила меня в шею и клейкой субстанцией исчезла внутри шкафа. Ее укусы всегда с сильнодействующим веществом, этим она опасна. Я потеряю много крови, но не почувствую боль до прихода смерти. У меня мало времени.
Я пополз к выходу и отрубился на пороге квартиры.
Очнулся в машине скорой помощи, кричал, плакал и звал Валечку.
После больницы я сел за стол и вспомнил, как писал книгу. Роман написался за четыре месяца. Моя Ирина стала первым слушателем. Я будил ее среди ночи и читал новую главу.
Сонная, растрепанная, нагая, она потягивалась, как довольная кошка, и с улыбкой слушала кровавые подробности истории.
Ирина задавала уточняющие вопросы, я вносил правки.
Разослал по издательствам и получил либо отказ, либо тишину в ответ.
И… сломался. Впал в депрессию, начал выпивать. Ирина пыталась привлечь мое внимание, но мне в переживаниях было не до нее.
Однажды утром, очнувшись после бурной очередной попойки, обнаружил, что Ира ушла, забрав детей.
Меня так накрыло, я стал плоской и молчаливой проекцией себя.
За целых полгода не смог придумать ни строчки…
А сейчас решил, что напишу новую книгу. К спиртному у меня неожиданно появилось отвращение. Больше не мог выпить ни капли. Через полгода закончил продолжение романа. Стал бережнее к героям. Валя осталась навсегда Валькирией, ее больше не мучили превращения. Она больше не была одна и не голодала. Валечку спасли. Стало легко писать про нее – она ожила, дышала и разговаривала. Больше не плоская фигура, настоящая главная героиня.
Постепенно налаживаются отношения с женой. Трезвому она охотно отдает детей на время. В доме снова звучит смех.
«Ее» я больше не видел. По прошествии времени набрался смелости и пошел в Малый переулок. Знакомый подъезд. С бешено бьющимся сердцем поднялся по ступенькам.
Из соседней квартиры вышел мужичок. От него разило перегаром.
– Ты живой, что ли? А я вышел тогда к Клавке за бутылкой, гляжу – лежит, мертвяк. Всю дверь Валькину кровищей уделал и сам в луже. Хоть и растерялся я, но помощь вызывал. Ай, молодца мужик, что живой! Надо обмыть это дело!
Я дал ему денег.
– А Валя где? Как она?
– С того дня пропала Валька. С ней последние полгода странные вещи стали происходить. То девка как девка, ну обычная. То пройдет и как глянет, а глазища желтые и голодные, аж холодеет все внутри. Я ее бояться стал. Только тебя увезли, приходили полицейские, пулей выбежали из квартиры, попутно осеняя себя крестом. Так хата и стоит опечатанной.
Я вышел на улицу и вдохнул свежий февральский воздух. Закружилась голова. Значит, Валечка решила не возвращаться из портала. Надеюсь, я создал ей уютный мир.
Михаил МОНАСТЫРСКИЙ
Родился в 1971 году в Таганроге. Окончил медицинскую академию, работал на скорой помощи и реанимационном отделении городской больницы. С 2007 года – врач высшей категории. Литературным творчеством увлекся в студенческие годы. Пишет стихи и прозу, чаще всего работает с малыми формами – рассказами, новеллами, миниатюрами. Публиковался в альманахах Российского союза писателей. В 2012 году выпустил первую книгу. Увлекается поэзией, музыкой и кино. Член Российского Союза Писателей.
Родился в 1971 году в Таганроге. Окончил медицинскую академию, работал на скорой помощи и реанимационном отделении городской больницы. С 2007 года – врач высшей категории. Литературным творчеством увлекся в студенческие годы. Пишет стихи и прозу, чаще всего работает с малыми формами – рассказами, новеллами, миниатюрами. Публиковался в альманахах Российского союза писателей. В 2012 году выпустил первую книгу. Увлекается поэзией, музыкой и кино. Член Российского Союза Писателей.
ПРАВО ВЫБОРА
I.
В тот тёплый вечер Хью Винистон, молодой профессор юридического права Стэндфордского университета, прогуливался по улицам Будапешта в прекрасном настроении. Он был приглашён на Конгресс, посвящённый актуальным вопросам юриспруденции. Завтра Хью должен выступить со своим докладом «Правовые идеи о возможности внесения прогрессивных изменений в механизм, и способы регулирования общества». Эта очередная цель его жизни, как и все предыдущие, должна будет достигнута им, во что бы то ни стало. А сейчас, заглядывая в витрины книжных магазинов, профессор Винистон любовался своим отражением, скороговоркой в уме повторяя части давно заученного текста доклада, не интересуясь разнообразием печатной и сувенирной продукции, предлагаемой каждому будапештскому гостю. «Завтра я переверну на хрен этот мир! Я всем этим очковтирателям вмиг открою глаза! Только бы было побольше телевизионщиков!» – думал Хью, продолжая следить за движением своего стройного тела в многочисленных стёклах и зеркалах, сопровождающих его по пути. Гордо расправленный позвоночник сорокапятилетнего профессора нёс одну из умнейших голов Америки, думающую о том, что пока ещё никто не знает, на что на самом деле способен Хью Винистон. Он нырял в магазинчики, крутился там и ничего не приобретая, выныривал из них.
– Извините, может быть, Вам чем-то помочь? – внезапно обратилась с вопросом к Хью молодая девушка. Её лицо в огромных солнцезащитных очках, растянуто отражающих физиономию ошеломлённого профессора, было так красиво, что он замялся и не смог произнести ни единого слова. Девушка тут же исчезла в толпе, потом где-то появилась и снова исчезла. Винистон понял, что дал маху и устремился за незнакомкой в надежде на вторую попытку. Он заметил, что девушка зашла в китайский магазин, вход в который украшали два золотых дракона с человеческий рост. Хью открыл дверь и оказался в уютном, слабо освещённом и совершенно пустом зале со стойкой ресепшн. Судя по интерьеру, убранству и запаху ароматных свечей стало ясно, что это массажный салон.
Отчасти, Хью не ошибся. Вышедшая ему навстречу после привлекающего внимание звона колокольчика, расположенного над входной дверью, симпатичная китаянка, одетая в пёстрое разноцветное кимоно, приветствовала Хью поклоном и вежливо сообщила ему, что мастер Чио скоро освободится и подойдёт пока гость будет наслаждаться вкусом и благоуханием чая. Не успев ответить, Хью увидел вторую привлекательную китаянку с подносом в руках, уже предлагающую ему присесть на диван, предназначенный для чайной церемонии. Она была одета в ярко-красное кимоно, вышитое золотыми нитями. Хью в ответ ей сексуально улыбнулся, но получилось у него это неудачно, он поторопился скорее присесть на диван, где и расположился поудобнее. Расставив на столике чайный сервиз, и налив в пиалу чай, вторая китаянка, снова поклонилась гостю, и плавно, как лебедь, проплыла от него по залу, исчезнув в темноте. Первая, заметив, нескрываемый интерес гостя к персоналу, поторопилась оставить его в одиночестве, повторив вежливо:
– Отдыхайте, мистер Хью, мастер Чио подойдёт к Вам, как только освободится.
– Хорошо, – не переставая улыбаться ей, сказал гость, и её тоже проводил взглядом, пока она не испарилась в одном из затемнённых углов зала.
Чай, действительно, оказался очень вкусным, а высокая мягкость и комфортная глубина дивана позволили Винистону развалиться в нём и, как он сам любит говорить, прибалдеть. Всё вокруг располагало. Разглядывая национальные масляные картины на стенах с изображениями дивных птиц, драконов, цветов, водопадов и гор, профессор юридического права на время забыл о завтрашнем дне. Он, поглядывая, то на картины, то на магически пылающие огни свечей вокруг них, наконец-то, разомлел и был очень этому рад. Сделав ещё пару глотков чая, Винистон мысленно представил себя сразу с двумя этими китаянками. Сильное возбуждение пробежало по всему телу и больше ни о чём не хотелось думать. Массаж он любил, как все, тем более с такими-то массажистками.
Ещё сделав глоток, Винистон вдруг подумал о трёх, следующих друг за другом вопросах, неожиданно всплывших в его сознании, как разноцветные поплавки, вынырнувшие на поверхность воды, после заброса удочек. Первое – где же та незнакомка с улицы? Она не была восточной женщиной. Второе – причём тут какой-то мастер Чио? Массажист мужчина однозначно не устраивал его, как клиента. Может, он просто врач-консультант? Да, скорее всего так и есть. Ну, если, что, то тут Хью может выбирать – он же платит. И третье... Откуда китаянка знала его имя, если он себя не называл? Винистон в уме дословно повторил её слова: «Отдыхайте, мистер Хью, мастер Чио подойдёт к Вам, как только освободится». Не успев развить эту мысль, Хью увидел появившегося невысокого роста мужчину в чёрном кимоно, который неспешно шёл в сторону гостя. Американец сразу почувствовал себя как не в своей тарелке.
– Добрый вечер, профессор, меня зовут Чио, – приветствовал гостя мастер, не упомянув ни о своём мастерстве, ни о достижениях в каком-либо искусстве или виде единоборств. Он походил на ниндзя, снявшего маску на время разговора.
От хорошего настроения у Хью не осталось и следа. Взгляд Чио сразу показался Хью пронизывающим. Чио присел к нему на диван. Цвет зрачков мастера был ближе к чёрному цвету со странным, иногда меняющимся, перламутровым переливом. Винистон предположил, что он в линзах.
– Спасибо, что заглянули к нам, профессор, – подчеркнул Чио. – Да, что там говорить, Ваш доклад для всего человечества, точнее сказать, общества, крайне необходим, потому как он своевременен.
– Я крайне удивлен, – выговорил Хью. – Откуда Вам известно обо мне и моей работе?
Чио улыбнулся.
II.
Опять появилась девушка в красном кимоно. На этот раз она кланялась только своему мастеру, совсем не замечая Хью. Она принесла чай для Чио, положила рядом с ним золотой массивный портсигар, хрустальную пепельницу в виде жабы и зажигалку украшенную гравировкой и медальоном с чеканной двойной буквой ‘’D’’, эмблемой Дома S.T.Dupont. Чёрный и коричневый лак, перекликающиеся с инкрустацией роскошным узором, вставки из бронзы с искусно выполненной резьбой, вызывали ассоциации декора с растительными мотивами, характерными для эпохи Второй империи.
Китаянка, сложив ладони между собой, поклонилась мастеру и ушла.
Хью мысленно согласился с тем, что она никогда не будет его массажисткой, как и её напарница. Настроение его совсем испортилось. Чио не мог не заметить этого и сказал, открыв портсигар и протягивая его гостю:
– И с чего Вы взяли, что это массажный салон?
Хью растерянно соврал, что он так вовсе не думал. Он сказал, что зашёл сюда случайно, ради любопытства, и просто решил перевести дух, что он не собирался здесь задерживаться и что он вообще не курит.
– Спасибо за чай и гостеприимство, мастер Чио, но мне, действительно, пора уходить. Завтра тяжёлый день.
Однако Чио, слушая Винистона, закурил, медленно и глубоко втянул в себя необычного сладковатого запаха дым и ответил:
– Дорогой профессор, Вы закончили своё выступление с докладом двадцать минут назад. Это было великолепно! Я в восторге от Вас.
От удивления гость открыл рот.
Чио выдохнул дым и сам налил себе чай.
– Я всё же пойду? – осторожно спросил Хью.
– Индивиду или группе в целом предписывается, задаётся определённый, точнее сказать, должный вид поведения, – на второй затяжке произнёс Чио. – Форма, тот или иной способ достижения цели, реализации намерений задаются, как и сам характер отношений и взаимодействий людей в обществе. А реальное поведение людей и отношения членов общества и различных социальных групп программируются и оцениваются в соответствии с этими предписанными, то есть заданными стандартами – нормами.
Профессор потерял дар речи, пальцы рук онемели. Чио слово в слово повторил фразу из его доклада и, сделав небольшой глоток чая, снова медленно затянувшись, продолжил:
– Условно переменные изъятия в общегосударственные фонды денежных средств консервативны по отношению к сложившейся структуре капитала, но напрямую связаны с деловой активностью налогоплательщиков. Взаимодействие права и морали достаточно сложно. В современном обществе такие нравственные принципы как свобода, равенство, гуманизм, справедливость и честь подменены недостойным поведением, цинизмом, моральным опустошением и так далее.
Хью Винистон был повержен. Услышать собственный текст, над которым он работал более десяти лет! Профессор был разбит в пух и прах. У него не укладывалось в голове то, что он услышал свои собственные умозаключения из уст впервые в жизни им увиденного китайца, сидящего рядом на диване и аккуратно стряхивающего пепел сигары в хрустальный рот лягушки.
– Но я же нигде не публиковал свой доклад, мистер Чио? Я держал его в тайне. Я специально не пользовался интернетом при его написании! – раскачивая головой налево и направо, бормотал Винистон.
Затушив сигару, Чио ответил:
– Дорогой профессор, я повторяю Вам, что Вы закончили своё выступление чуть более двадцати минут назад. Это было великолепно! Я в восторге от Вас.
III.
– Вы заманили меня сюда? – прошептал Хью. Выдавливание из себя слов, он сопровождал непонятной жестикуляцией всех пальцев обеих рук.
– Я Вам сейчас всё объясню, – ответил Чио. – Я нисколько не преувеличиваю, говоря, что восхищаюсь Вами и Вашей работой. Точнее сказать, Вашим талантом. Вы сумели не только докопаться до сути механизмов человеческого общества, но и смогли, как никто другой в истории человечества, абсолютно ненавязчиво призвать к действию миллионы граждан на всей планете! Я не сомневаюсь в том, что Вы на самом деле, настолько увлеклись темой, не заметив того, что натворили. Сработало что-то необъяснимое. Вы думали открыть людям глаза, а большинство из них сразу же взялось за оружие.
– Но я ничего не говорил об оружии...
– Сейчас, профессор Винистон, по Вашей, назовём в кавычках «вине», спустя всего лишь двадцать минут на улицах крупных городов льётся кровь и царит хаос. – Вашингтон, Токио, Париж и так далее. Всего лишь десять минут Вашего выступления! Телевидение работало в прямом эфире и Ваш подсознательный «призыв» обществу практически взорвал все континенты одномоментно. Вы – не просто гений, Вы – красная кнопка! Вы – оружие массового поражения! Теперь Вас мечтает заполучить себе в помощники каждый кукловод. Вы ныне бесценны, профессор.
– Как же это? – Хью впервые прямо посмотрел в глаза китайцу.
– Вам удалось воздействовать на подсознание тех, кто Вас слушал. Кроме меня, извините, – улыбнулся Чио.
– Но я же ещё не выступал, у меня завтра доклад? – голос профессора дрожал, а на глазах появились слёзы.
– Вы выступили сегодня, повторяю Вам в третий раз. Вы сами себя ввели в состоянии аффекта. Это редкий случай самогипноза и массового гипноза.
– Понятно?
Хью представил себе всю картину произошедшего.
– Сразу же после доклада Вы, как чокнутый, выбежали на улицу. Это была простая реакция мальчишки на собственный провал. Так Вы расценили гробовое молчание зала. Они все, – засмеялся Чио, – сидели без движения, без эмоций, как куколки, в полнейшей тишине несколько минут, переваривая, услышанную от Вас информацию. А Вы, молодец, психанули и убежали прочь! Это время мне с моей помощницей, той незнакомкой в очках, было очень необходимо. Нам удалось незаметно увести Вас и спрятать здесь.
– Как?
– Выбежав на улицу, Вы моментально клюнули на красивую девушку. Она крайне была Вам нужна в тот момент беспомощности. Она – единственный спасательный круг для Вашего мозга, шокированного отсутствием обратной реакции зала. Ни одобрения, ни аплодисментов, только тишина. Она была необходима Вам в этот ужасный для Вас момент – фиаско вместо бенефиса. Трагедия! А, увидев её, Вы бессознательно переключились, ища в ней собственное спасение, Вы преследовали её, Вы помчались за ней в надежде познакомиться. Моя помощница, не давая Вам опомниться, провела Вас через несколько магазинов, расположенных на разных улицах города. Вы летели по её следам, приведшим Вас сюда. Всё, как видите сами, несложно.
– Да, – задумчиво произнёс Хью. – Я начинаю вспоминать, что выступал с трибуны. Я помню девушку.
– Вы возвращаетесь, друг мой.
– Вот это да, – Винистон откинулся назад на спинку дивана и обеими руками сильно сжал себе голову. – Можно, я закурю?
– Конечно, – кивнул Чио и подвинул портсигар Хью.
Тот трясущимися руками прикурил, щёлкнув зажигалкой, затянулся, выдохнул дым и сказал:
– Пропустить собственное выступление?
Чио крикнул куда-то в сторону что-то по-китайски и через минуту кто-то включил, находящийся на одной из стен телевизор. Шли новости.
Хью снова непроизвольно открыл рот от удивления, когда увидел на экране себя, выступающего с докладом, массовые демонстрации протестующих людей разных стран и национальностей, полицию, использующую водомёты, слезоточивый газ и дубинки, окровавленные кричащие лица прохожих, разбитые витрины и пылающие огнём магазины.
– Выключите, прошу Вас! – закричал Винистон.
Экран тут же погас.
– Это кошмар, мистер Чио. Видит Бог, я не ожидал, я не хотел этого.
– В этом всё и дело, профессор. На пятой минуте Вашего доклада мне уже всё стало ясно. Мы успели спасти Вас.
– Спасти меня? – переспросил Хью.
– За Вашу голову объявили пятьдесят миллионов долларов.
– Так, Вам нужны деньги!
– Нет, профессор, денег у меня достаточно. Мне нужна либо Ваша голова, либо...
– Либо что?
Чио со всей души расхохотался. Этот смех был крайне неприятен Хью, но китаец смеялся до слёз:
– Прошу прощения, извините меня. Вы – американцы, не перестаёте меня поражать своей универсальностью. Ладно, не буду продолжать эту тему. Ответьте, что может быть дороже собственной головы, профессор?
– А зачем Вам моя голова?
– Затем, чтобы она навсегда замолчала, – без шуток ответил Чио.
Профессор медленно, но ясно начал осознавать всю безысходность собственного положения, бледнея на глазах собеседника.
– Понял, – без сопротивления ответил он, готовясь к самому худшему.
IV.
– На мой взгляд, у любого человека в жизни есть лишь одно право – это право выбора, – продолжил Чио. – К сожалению многие, спустя какое-то время, а зачастую лишь в конце своего пути, понимают, что их выбор был неправильный. Вместе с тем, другие успокаивают себя тем, что поступив иначе, они бы жалели, что выбрали другое. Есть и те, кто никогда больше не вспоминают и не задумываются над этим. Но есть такие, кто не ошибся. Желаю, Вам профессор, чтобы Вы оказались среди этих счастливцев, после моего предложения. На ответ у Вас одна минута, больше времени нет. Мы и так засиделись.
Винистон слушал мастера и ждал от него условия задачи.
– Выбор несложный, – продолжил Чио, – либо я сейчас собственноручно отрежу Вам голову, стоимостью пятьдесят миллионов, чтобы она больше ничего подобного не натворила, либо Вы сейчас, только лишь из уважения к Вам, письменно отказываетесь от всех своих работ, включая последний доклад, отрекаетесь от своей профессиональной деятельности, меняете место жительства на любую страну и сами придумываете себе новое имя. Паспорт мы Вам изготовим сейчас же. А завтра утром с десятью миллионами долларов Вы проснётесь в новой жизни. Выбирайте, Хью.
Чио только успел прикурить ранее затушенную сигару и глубоко затянуться, как профессор, неуверенно поднял руку, демонстрируя, что ответ уже готов.
– Очень быстро, – прокомментировал Чио. – Надеюсь, Вы не хотите, чтобы я пачкал руки?
– Нет-нет. Точнее, нет, не хочу. Нет.
– На мой взгляд, Вы сделали правильный выбор, профессор.
– Но у меня есть два вопроса, точнее, несколько пожеланий.
– Конечно, – ещё раз затянувшись, одобрительно кивнул головой Чио и позвал помощницу.
Девушка в пёстром кимоно, что первая встретила здесь Хью, тут же принесла заранее подготовленные документы и, открыв свой блокнот, готова была записывать.
– Я хочу жить в Англии под именем Чарльза Брауна. Я буду разводить редкие виды бабочек.
Китаянка записала услышанное и предложила Хью расписаться в документах. Не ознакомившись с их содержанием, профессор поторопился поставить свою подпись.
– Прекрасно, – сказал в конце, наблюдая за происходящим, Чио. – Ваши пожелания будут учтены. Ночью Вас доставят в Ваш собственный загородный дом в нескольких километрах от Лондона, там Вы и встретите утро. Честно заработав кругленькую сумму на жизнь можно и честно отдохнуть. Браво!
Чио, по-дружески, улыбнулся Хью. Тот тоже заулыбался в ответ мастеру. Чио протянул руку Винистону для рукопожатия, но остановил её в воздухе на полпути:
– А вопросы?
Профессор заёрзал на диване. Чио жестом показал помощнице, чтобы она ушла. Та, собрав документы, так и сделала.
– Спрашивайте, – повторил китаец.
– Кто Вы и зачем так со мной поступаете?
– Хью, я так и думал! – воскликнул китаец. – Вы заставляете меня снова волноваться за Вас. Как ребёнок со спичками! Вот, точно, вы – американцы, народ, у которого вода не держится в заднице. Забыли, что натворили? Ещё раз включить новости? Я же всё объяснил Вам и хочу, чтобы ни у Вас, ни у всех остальных людей не было дополнительных проблем. Их и так по уши. Достаточно крови впитала в себя эта планета. Я – миссионер. Меня, действительно, зовут Чио. Моя «миссия» состоит не в обращении неверующих в веру, я всего лишь выполняю важное поручение. А Вы очень опасный тип для общества, Хью. Через несколько недель, безусловно, вся шумиха затихнет и Вас с Вашими супер правдами забудут. Не стоит ломать то, что не сможешь построить. Пусть всё идёт так, как идёт. Вы меня поняли?
– Да, но...
– Но Вам просто интересно?! В таком случае, давайте откатимся на десять минут назад. Мне проще отрезать Вам голову! Я и так сюсюкаюсь с Вами.
Чио громко крикнул на китайском.
– Нет-нет, мастер Чио, я замолчу, обещаю Вам. Навсегда!
– А вот это правильная мысль, профессор! – засмеялся китаец. – Хорошо. По рукам.
Чио неторопливо встал с дивана и, посмотрел сверху на новоиспечённого англичанина.
– Сейчас Вам проведут небольшую пластическую операцию. Это для Вашего же блага. Там работы на пять минут, голову отрезать было бы быстрее. Прощайте, Чарльз, и забудьте всё.
– Прощайте, – ответил Хью, но Чио уже вряд ли его услышал.
На смену мастеру тут же подошла красотка в красном кимоно и попросила его следовать за ней. Она провела Винистона в находящийся тут же медицинский кабинет, где два врача в хирургических пижамах ожидали пациента, у них всё было готово для операции. Когда Хью улёгся на стол, ему в вену ввели снотворное, он мгновенно провалился в новую жизнь.
V.
Солнечный луч, с трудом пробивающийся между тяжёлых задёрнутых штор, разбудил Хью в его новом роскошном доме. Огромная итальянская хрустальная люстра, переливающаяся на свету под высоким потолком над кроватью, была безупречна. На ней сидели четыре живые бабочки яркой окраски, они шевелились, медленно хлопая крыльями. «Чио сдержал слово, это был не сон». Кто и как его сюда привёз, Хью не помнил. Мысли о случившемся вчера побежали друг за другом и остановились на десяти миллионах.
Хью тяжело встал с постели и, пошатываясь, направился к ближайшему зеркалу. К его удивлению лицо было прежним, на нём не было ни одного шрама после обещанной пластической операции. Вместе с тем, голова трещала от боли нестерпимо, было невыносимо больно. Винистон понял, что боль исходит изнутри головы. Он максимально близко наклонился вперёд к зеркалу и через тянущую жгучую боль медленно открыл рот и ужаснулся – ему отрезали язык.
Он со всей злостью плюнул в зеркало кровью, выпрямился, как струна и через мгновение упал в обморок после мысли о том, что он явно продешевил.
«Лучше бы я продал ему голову».
I.
В тот тёплый вечер Хью Винистон, молодой профессор юридического права Стэндфордского университета, прогуливался по улицам Будапешта в прекрасном настроении. Он был приглашён на Конгресс, посвящённый актуальным вопросам юриспруденции. Завтра Хью должен выступить со своим докладом «Правовые идеи о возможности внесения прогрессивных изменений в механизм, и способы регулирования общества». Эта очередная цель его жизни, как и все предыдущие, должна будет достигнута им, во что бы то ни стало. А сейчас, заглядывая в витрины книжных магазинов, профессор Винистон любовался своим отражением, скороговоркой в уме повторяя части давно заученного текста доклада, не интересуясь разнообразием печатной и сувенирной продукции, предлагаемой каждому будапештскому гостю. «Завтра я переверну на хрен этот мир! Я всем этим очковтирателям вмиг открою глаза! Только бы было побольше телевизионщиков!» – думал Хью, продолжая следить за движением своего стройного тела в многочисленных стёклах и зеркалах, сопровождающих его по пути. Гордо расправленный позвоночник сорокапятилетнего профессора нёс одну из умнейших голов Америки, думающую о том, что пока ещё никто не знает, на что на самом деле способен Хью Винистон. Он нырял в магазинчики, крутился там и ничего не приобретая, выныривал из них.
– Извините, может быть, Вам чем-то помочь? – внезапно обратилась с вопросом к Хью молодая девушка. Её лицо в огромных солнцезащитных очках, растянуто отражающих физиономию ошеломлённого профессора, было так красиво, что он замялся и не смог произнести ни единого слова. Девушка тут же исчезла в толпе, потом где-то появилась и снова исчезла. Винистон понял, что дал маху и устремился за незнакомкой в надежде на вторую попытку. Он заметил, что девушка зашла в китайский магазин, вход в который украшали два золотых дракона с человеческий рост. Хью открыл дверь и оказался в уютном, слабо освещённом и совершенно пустом зале со стойкой ресепшн. Судя по интерьеру, убранству и запаху ароматных свечей стало ясно, что это массажный салон.
Отчасти, Хью не ошибся. Вышедшая ему навстречу после привлекающего внимание звона колокольчика, расположенного над входной дверью, симпатичная китаянка, одетая в пёстрое разноцветное кимоно, приветствовала Хью поклоном и вежливо сообщила ему, что мастер Чио скоро освободится и подойдёт пока гость будет наслаждаться вкусом и благоуханием чая. Не успев ответить, Хью увидел вторую привлекательную китаянку с подносом в руках, уже предлагающую ему присесть на диван, предназначенный для чайной церемонии. Она была одета в ярко-красное кимоно, вышитое золотыми нитями. Хью в ответ ей сексуально улыбнулся, но получилось у него это неудачно, он поторопился скорее присесть на диван, где и расположился поудобнее. Расставив на столике чайный сервиз, и налив в пиалу чай, вторая китаянка, снова поклонилась гостю, и плавно, как лебедь, проплыла от него по залу, исчезнув в темноте. Первая, заметив, нескрываемый интерес гостя к персоналу, поторопилась оставить его в одиночестве, повторив вежливо:
– Отдыхайте, мистер Хью, мастер Чио подойдёт к Вам, как только освободится.
– Хорошо, – не переставая улыбаться ей, сказал гость, и её тоже проводил взглядом, пока она не испарилась в одном из затемнённых углов зала.
Чай, действительно, оказался очень вкусным, а высокая мягкость и комфортная глубина дивана позволили Винистону развалиться в нём и, как он сам любит говорить, прибалдеть. Всё вокруг располагало. Разглядывая национальные масляные картины на стенах с изображениями дивных птиц, драконов, цветов, водопадов и гор, профессор юридического права на время забыл о завтрашнем дне. Он, поглядывая, то на картины, то на магически пылающие огни свечей вокруг них, наконец-то, разомлел и был очень этому рад. Сделав ещё пару глотков чая, Винистон мысленно представил себя сразу с двумя этими китаянками. Сильное возбуждение пробежало по всему телу и больше ни о чём не хотелось думать. Массаж он любил, как все, тем более с такими-то массажистками.
Ещё сделав глоток, Винистон вдруг подумал о трёх, следующих друг за другом вопросах, неожиданно всплывших в его сознании, как разноцветные поплавки, вынырнувшие на поверхность воды, после заброса удочек. Первое – где же та незнакомка с улицы? Она не была восточной женщиной. Второе – причём тут какой-то мастер Чио? Массажист мужчина однозначно не устраивал его, как клиента. Может, он просто врач-консультант? Да, скорее всего так и есть. Ну, если, что, то тут Хью может выбирать – он же платит. И третье... Откуда китаянка знала его имя, если он себя не называл? Винистон в уме дословно повторил её слова: «Отдыхайте, мистер Хью, мастер Чио подойдёт к Вам, как только освободится». Не успев развить эту мысль, Хью увидел появившегося невысокого роста мужчину в чёрном кимоно, который неспешно шёл в сторону гостя. Американец сразу почувствовал себя как не в своей тарелке.
– Добрый вечер, профессор, меня зовут Чио, – приветствовал гостя мастер, не упомянув ни о своём мастерстве, ни о достижениях в каком-либо искусстве или виде единоборств. Он походил на ниндзя, снявшего маску на время разговора.
От хорошего настроения у Хью не осталось и следа. Взгляд Чио сразу показался Хью пронизывающим. Чио присел к нему на диван. Цвет зрачков мастера был ближе к чёрному цвету со странным, иногда меняющимся, перламутровым переливом. Винистон предположил, что он в линзах.
– Спасибо, что заглянули к нам, профессор, – подчеркнул Чио. – Да, что там говорить, Ваш доклад для всего человечества, точнее сказать, общества, крайне необходим, потому как он своевременен.
– Я крайне удивлен, – выговорил Хью. – Откуда Вам известно обо мне и моей работе?
Чио улыбнулся.
II.
Опять появилась девушка в красном кимоно. На этот раз она кланялась только своему мастеру, совсем не замечая Хью. Она принесла чай для Чио, положила рядом с ним золотой массивный портсигар, хрустальную пепельницу в виде жабы и зажигалку украшенную гравировкой и медальоном с чеканной двойной буквой ‘’D’’, эмблемой Дома S.T.Dupont. Чёрный и коричневый лак, перекликающиеся с инкрустацией роскошным узором, вставки из бронзы с искусно выполненной резьбой, вызывали ассоциации декора с растительными мотивами, характерными для эпохи Второй империи.
Китаянка, сложив ладони между собой, поклонилась мастеру и ушла.
Хью мысленно согласился с тем, что она никогда не будет его массажисткой, как и её напарница. Настроение его совсем испортилось. Чио не мог не заметить этого и сказал, открыв портсигар и протягивая его гостю:
– И с чего Вы взяли, что это массажный салон?
Хью растерянно соврал, что он так вовсе не думал. Он сказал, что зашёл сюда случайно, ради любопытства, и просто решил перевести дух, что он не собирался здесь задерживаться и что он вообще не курит.
– Спасибо за чай и гостеприимство, мастер Чио, но мне, действительно, пора уходить. Завтра тяжёлый день.
Однако Чио, слушая Винистона, закурил, медленно и глубоко втянул в себя необычного сладковатого запаха дым и ответил:
– Дорогой профессор, Вы закончили своё выступление с докладом двадцать минут назад. Это было великолепно! Я в восторге от Вас.
От удивления гость открыл рот.
Чио выдохнул дым и сам налил себе чай.
– Я всё же пойду? – осторожно спросил Хью.
– Индивиду или группе в целом предписывается, задаётся определённый, точнее сказать, должный вид поведения, – на второй затяжке произнёс Чио. – Форма, тот или иной способ достижения цели, реализации намерений задаются, как и сам характер отношений и взаимодействий людей в обществе. А реальное поведение людей и отношения членов общества и различных социальных групп программируются и оцениваются в соответствии с этими предписанными, то есть заданными стандартами – нормами.
Профессор потерял дар речи, пальцы рук онемели. Чио слово в слово повторил фразу из его доклада и, сделав небольшой глоток чая, снова медленно затянувшись, продолжил:
– Условно переменные изъятия в общегосударственные фонды денежных средств консервативны по отношению к сложившейся структуре капитала, но напрямую связаны с деловой активностью налогоплательщиков. Взаимодействие права и морали достаточно сложно. В современном обществе такие нравственные принципы как свобода, равенство, гуманизм, справедливость и честь подменены недостойным поведением, цинизмом, моральным опустошением и так далее.
Хью Винистон был повержен. Услышать собственный текст, над которым он работал более десяти лет! Профессор был разбит в пух и прах. У него не укладывалось в голове то, что он услышал свои собственные умозаключения из уст впервые в жизни им увиденного китайца, сидящего рядом на диване и аккуратно стряхивающего пепел сигары в хрустальный рот лягушки.
– Но я же нигде не публиковал свой доклад, мистер Чио? Я держал его в тайне. Я специально не пользовался интернетом при его написании! – раскачивая головой налево и направо, бормотал Винистон.
Затушив сигару, Чио ответил:
– Дорогой профессор, я повторяю Вам, что Вы закончили своё выступление чуть более двадцати минут назад. Это было великолепно! Я в восторге от Вас.
III.
– Вы заманили меня сюда? – прошептал Хью. Выдавливание из себя слов, он сопровождал непонятной жестикуляцией всех пальцев обеих рук.
– Я Вам сейчас всё объясню, – ответил Чио. – Я нисколько не преувеличиваю, говоря, что восхищаюсь Вами и Вашей работой. Точнее сказать, Вашим талантом. Вы сумели не только докопаться до сути механизмов человеческого общества, но и смогли, как никто другой в истории человечества, абсолютно ненавязчиво призвать к действию миллионы граждан на всей планете! Я не сомневаюсь в том, что Вы на самом деле, настолько увлеклись темой, не заметив того, что натворили. Сработало что-то необъяснимое. Вы думали открыть людям глаза, а большинство из них сразу же взялось за оружие.
– Но я ничего не говорил об оружии...
– Сейчас, профессор Винистон, по Вашей, назовём в кавычках «вине», спустя всего лишь двадцать минут на улицах крупных городов льётся кровь и царит хаос. – Вашингтон, Токио, Париж и так далее. Всего лишь десять минут Вашего выступления! Телевидение работало в прямом эфире и Ваш подсознательный «призыв» обществу практически взорвал все континенты одномоментно. Вы – не просто гений, Вы – красная кнопка! Вы – оружие массового поражения! Теперь Вас мечтает заполучить себе в помощники каждый кукловод. Вы ныне бесценны, профессор.
– Как же это? – Хью впервые прямо посмотрел в глаза китайцу.
– Вам удалось воздействовать на подсознание тех, кто Вас слушал. Кроме меня, извините, – улыбнулся Чио.
– Но я же ещё не выступал, у меня завтра доклад? – голос профессора дрожал, а на глазах появились слёзы.
– Вы выступили сегодня, повторяю Вам в третий раз. Вы сами себя ввели в состоянии аффекта. Это редкий случай самогипноза и массового гипноза.
– Понятно?
Хью представил себе всю картину произошедшего.
– Сразу же после доклада Вы, как чокнутый, выбежали на улицу. Это была простая реакция мальчишки на собственный провал. Так Вы расценили гробовое молчание зала. Они все, – засмеялся Чио, – сидели без движения, без эмоций, как куколки, в полнейшей тишине несколько минут, переваривая, услышанную от Вас информацию. А Вы, молодец, психанули и убежали прочь! Это время мне с моей помощницей, той незнакомкой в очках, было очень необходимо. Нам удалось незаметно увести Вас и спрятать здесь.
– Как?
– Выбежав на улицу, Вы моментально клюнули на красивую девушку. Она крайне была Вам нужна в тот момент беспомощности. Она – единственный спасательный круг для Вашего мозга, шокированного отсутствием обратной реакции зала. Ни одобрения, ни аплодисментов, только тишина. Она была необходима Вам в этот ужасный для Вас момент – фиаско вместо бенефиса. Трагедия! А, увидев её, Вы бессознательно переключились, ища в ней собственное спасение, Вы преследовали её, Вы помчались за ней в надежде познакомиться. Моя помощница, не давая Вам опомниться, провела Вас через несколько магазинов, расположенных на разных улицах города. Вы летели по её следам, приведшим Вас сюда. Всё, как видите сами, несложно.
– Да, – задумчиво произнёс Хью. – Я начинаю вспоминать, что выступал с трибуны. Я помню девушку.
– Вы возвращаетесь, друг мой.
– Вот это да, – Винистон откинулся назад на спинку дивана и обеими руками сильно сжал себе голову. – Можно, я закурю?
– Конечно, – кивнул Чио и подвинул портсигар Хью.
Тот трясущимися руками прикурил, щёлкнув зажигалкой, затянулся, выдохнул дым и сказал:
– Пропустить собственное выступление?
Чио крикнул куда-то в сторону что-то по-китайски и через минуту кто-то включил, находящийся на одной из стен телевизор. Шли новости.
Хью снова непроизвольно открыл рот от удивления, когда увидел на экране себя, выступающего с докладом, массовые демонстрации протестующих людей разных стран и национальностей, полицию, использующую водомёты, слезоточивый газ и дубинки, окровавленные кричащие лица прохожих, разбитые витрины и пылающие огнём магазины.
– Выключите, прошу Вас! – закричал Винистон.
Экран тут же погас.
– Это кошмар, мистер Чио. Видит Бог, я не ожидал, я не хотел этого.
– В этом всё и дело, профессор. На пятой минуте Вашего доклада мне уже всё стало ясно. Мы успели спасти Вас.
– Спасти меня? – переспросил Хью.
– За Вашу голову объявили пятьдесят миллионов долларов.
– Так, Вам нужны деньги!
– Нет, профессор, денег у меня достаточно. Мне нужна либо Ваша голова, либо...
– Либо что?
Чио со всей души расхохотался. Этот смех был крайне неприятен Хью, но китаец смеялся до слёз:
– Прошу прощения, извините меня. Вы – американцы, не перестаёте меня поражать своей универсальностью. Ладно, не буду продолжать эту тему. Ответьте, что может быть дороже собственной головы, профессор?
– А зачем Вам моя голова?
– Затем, чтобы она навсегда замолчала, – без шуток ответил Чио.
Профессор медленно, но ясно начал осознавать всю безысходность собственного положения, бледнея на глазах собеседника.
– Понял, – без сопротивления ответил он, готовясь к самому худшему.
IV.
– На мой взгляд, у любого человека в жизни есть лишь одно право – это право выбора, – продолжил Чио. – К сожалению многие, спустя какое-то время, а зачастую лишь в конце своего пути, понимают, что их выбор был неправильный. Вместе с тем, другие успокаивают себя тем, что поступив иначе, они бы жалели, что выбрали другое. Есть и те, кто никогда больше не вспоминают и не задумываются над этим. Но есть такие, кто не ошибся. Желаю, Вам профессор, чтобы Вы оказались среди этих счастливцев, после моего предложения. На ответ у Вас одна минута, больше времени нет. Мы и так засиделись.
Винистон слушал мастера и ждал от него условия задачи.
– Выбор несложный, – продолжил Чио, – либо я сейчас собственноручно отрежу Вам голову, стоимостью пятьдесят миллионов, чтобы она больше ничего подобного не натворила, либо Вы сейчас, только лишь из уважения к Вам, письменно отказываетесь от всех своих работ, включая последний доклад, отрекаетесь от своей профессиональной деятельности, меняете место жительства на любую страну и сами придумываете себе новое имя. Паспорт мы Вам изготовим сейчас же. А завтра утром с десятью миллионами долларов Вы проснётесь в новой жизни. Выбирайте, Хью.
Чио только успел прикурить ранее затушенную сигару и глубоко затянуться, как профессор, неуверенно поднял руку, демонстрируя, что ответ уже готов.
– Очень быстро, – прокомментировал Чио. – Надеюсь, Вы не хотите, чтобы я пачкал руки?
– Нет-нет. Точнее, нет, не хочу. Нет.
– На мой взгляд, Вы сделали правильный выбор, профессор.
– Но у меня есть два вопроса, точнее, несколько пожеланий.
– Конечно, – ещё раз затянувшись, одобрительно кивнул головой Чио и позвал помощницу.
Девушка в пёстром кимоно, что первая встретила здесь Хью, тут же принесла заранее подготовленные документы и, открыв свой блокнот, готова была записывать.
– Я хочу жить в Англии под именем Чарльза Брауна. Я буду разводить редкие виды бабочек.
Китаянка записала услышанное и предложила Хью расписаться в документах. Не ознакомившись с их содержанием, профессор поторопился поставить свою подпись.
– Прекрасно, – сказал в конце, наблюдая за происходящим, Чио. – Ваши пожелания будут учтены. Ночью Вас доставят в Ваш собственный загородный дом в нескольких километрах от Лондона, там Вы и встретите утро. Честно заработав кругленькую сумму на жизнь можно и честно отдохнуть. Браво!
Чио, по-дружески, улыбнулся Хью. Тот тоже заулыбался в ответ мастеру. Чио протянул руку Винистону для рукопожатия, но остановил её в воздухе на полпути:
– А вопросы?
Профессор заёрзал на диване. Чио жестом показал помощнице, чтобы она ушла. Та, собрав документы, так и сделала.
– Спрашивайте, – повторил китаец.
– Кто Вы и зачем так со мной поступаете?
– Хью, я так и думал! – воскликнул китаец. – Вы заставляете меня снова волноваться за Вас. Как ребёнок со спичками! Вот, точно, вы – американцы, народ, у которого вода не держится в заднице. Забыли, что натворили? Ещё раз включить новости? Я же всё объяснил Вам и хочу, чтобы ни у Вас, ни у всех остальных людей не было дополнительных проблем. Их и так по уши. Достаточно крови впитала в себя эта планета. Я – миссионер. Меня, действительно, зовут Чио. Моя «миссия» состоит не в обращении неверующих в веру, я всего лишь выполняю важное поручение. А Вы очень опасный тип для общества, Хью. Через несколько недель, безусловно, вся шумиха затихнет и Вас с Вашими супер правдами забудут. Не стоит ломать то, что не сможешь построить. Пусть всё идёт так, как идёт. Вы меня поняли?
– Да, но...
– Но Вам просто интересно?! В таком случае, давайте откатимся на десять минут назад. Мне проще отрезать Вам голову! Я и так сюсюкаюсь с Вами.
Чио громко крикнул на китайском.
– Нет-нет, мастер Чио, я замолчу, обещаю Вам. Навсегда!
– А вот это правильная мысль, профессор! – засмеялся китаец. – Хорошо. По рукам.
Чио неторопливо встал с дивана и, посмотрел сверху на новоиспечённого англичанина.
– Сейчас Вам проведут небольшую пластическую операцию. Это для Вашего же блага. Там работы на пять минут, голову отрезать было бы быстрее. Прощайте, Чарльз, и забудьте всё.
– Прощайте, – ответил Хью, но Чио уже вряд ли его услышал.
На смену мастеру тут же подошла красотка в красном кимоно и попросила его следовать за ней. Она провела Винистона в находящийся тут же медицинский кабинет, где два врача в хирургических пижамах ожидали пациента, у них всё было готово для операции. Когда Хью улёгся на стол, ему в вену ввели снотворное, он мгновенно провалился в новую жизнь.
V.
Солнечный луч, с трудом пробивающийся между тяжёлых задёрнутых штор, разбудил Хью в его новом роскошном доме. Огромная итальянская хрустальная люстра, переливающаяся на свету под высоким потолком над кроватью, была безупречна. На ней сидели четыре живые бабочки яркой окраски, они шевелились, медленно хлопая крыльями. «Чио сдержал слово, это был не сон». Кто и как его сюда привёз, Хью не помнил. Мысли о случившемся вчера побежали друг за другом и остановились на десяти миллионах.
Хью тяжело встал с постели и, пошатываясь, направился к ближайшему зеркалу. К его удивлению лицо было прежним, на нём не было ни одного шрама после обещанной пластической операции. Вместе с тем, голова трещала от боли нестерпимо, было невыносимо больно. Винистон понял, что боль исходит изнутри головы. Он максимально близко наклонился вперёд к зеркалу и через тянущую жгучую боль медленно открыл рот и ужаснулся – ему отрезали язык.
Он со всей злостью плюнул в зеркало кровью, выпрямился, как струна и через мгновение упал в обморок после мысли о том, что он явно продешевил.
«Лучше бы я продал ему голову».
Августа ПЕТРОВА
Родилась в селе Ново-Пески Курганской области Мишкинского района в 1947 году. Окончила школу. Затем Шадринский сельхозтехникум. Работала зоотехником – селекционером в г. Катайск Курганской области. В дальнейшем работала управляющей станции по техническому обслуживанию животных ферм. Была внештатным корреспондентом районной газеты «Знамя». В настоящее время живу в Москве. Выпустила книгу «Дорогами моей души», в прозе и стихах размышления об общечеловеческих ценностях, о судьбе страны и малой родины. «Ода матери», аудиокнига: 7 песен, 4 стихотворения, текст. Продолжительность 1 час 5 минут. Ода, описание страдания матери о безвременно ушедшем ребенке. «Современные сказки», сборник поучительных авторских сказок для детей и взрослых. Автор с юмором переплетает в своих произведениях современность и фантастическую реальность.
Родилась в селе Ново-Пески Курганской области Мишкинского района в 1947 году. Окончила школу. Затем Шадринский сельхозтехникум. Работала зоотехником – селекционером в г. Катайск Курганской области. В дальнейшем работала управляющей станции по техническому обслуживанию животных ферм. Была внештатным корреспондентом районной газеты «Знамя». В настоящее время живу в Москве. Выпустила книгу «Дорогами моей души», в прозе и стихах размышления об общечеловеческих ценностях, о судьбе страны и малой родины. «Ода матери», аудиокнига: 7 песен, 4 стихотворения, текст. Продолжительность 1 час 5 минут. Ода, описание страдания матери о безвременно ушедшем ребенке. «Современные сказки», сборник поучительных авторских сказок для детей и взрослых. Автор с юмором переплетает в своих произведениях современность и фантастическую реальность.
ДОРОГАМИ МОЕЙ ДУШИ
Отрывок из книги
Вот трое идут, они к лесу подходят,
На лицах спешивших только грусть и печаль,
А лес вековой, такой хмурый, таинственный
И трудно понять ему
Кто так спешит в гущу чащи его.
Нет здесь дорог, нет и тропинок,
Кустарник растет и трава высока.
Местами встречает
Болото, ох, как трудно его обойти.
А они все идут и идут, только метки свои оставляют.
То на дереве, то на кусте, чтоб с дороги не сбиться.
Вот вечер настал, устали, сняли котомки с плеча своего.
И тело устало, вздохнуло, легло на траву.
А запах травы так дурманил
И мысли кружились и вновь возвращались
В те места, где родился и вырос.
А небо усыпано звездами, и луна им светила.
И мысли вернулись в реальность,
Как дальше, куда нам идти.
И лес стоял не такой уж загадочный,
Он понял их и путь указал.
Вот к озеру быстро подходят:
Хоть берег тростником весь зарос,
Но место то очень красиво, смотри-ка,
Песочек кругом.
Решили остаться и дом свой построить,
И быт свой наладить.
А земля вдруг вздохнула, почувствовала радость,
Заботу о ней. Вот все и решилось
И счастье пришло.
А время бежит, а порой и несется.
Вот и триста тридцать лет как-то мимо нас пронеслись.
И можно сказать, никто не забыт и ничто не забыто.
Счастья тебе, мое любимое село!
Отрывок из «Ода матери»
из книги» Дорогами моей души»
Письмо мамы к сыну, который ушел от нее навсегда
Письмо к тебе умыла я слезами.
Хоть душа и улетела от тебя,
Но верю я, что она прочтет мои слова.
Солнце мое закатилось. Куда ты ушло от меня?
В туманную даль Андромеды.
Почему не пришел, не позвал ты меня?
Так сильно тебя я обидела?
Аль другая причина задержала тебя?
А может, спешил, но не успел мне сказать
Тех слов, тех обещаний?
Ты всегда говорил, что все у нас хорошо:
«Нам не о чем с тобой волноваться,
Все впереди у нас – и счастье и радость,
И внуков рожу я тебе. Какие годы у меня?»
Но не оставил ты мне внуков
И сам ушел, покинул ты меня.
За что, сынок, обидел маму ты?
А брата своего оставил ты в печали
Как жить нам без тебя, скажи?
А горе наше плещет через край,
И мое сердце, как зеркало, разбилось.
Настала ночь, и звездочки исчезли,
Луна и та сбежала от меня –
Не хочет она видеть тех страданий,
Что так мучают меня.
А ты ушел в неведанную даль.
Хочу сдержать свои я слезы, но не могу.
Прости, сынок, за это.
Я знаю, не любил ты слез моих,
Но кто утрет их, если нет тебя?
А я вот ночью хочу выплакать все слезы,
Чтоб завтра утром встретить горе
Лицом к лицу, и не сломиться, не упасть.
Хочу быть сильной я, сынок,
Но где мне столько силы взять,
Чтоб вынести страданья и печали?
Вот место я тебе ищу там, где всё
Тихо и спокойно. Только ветер ветки колыхает,
Да птица с кустика вспорхнет.
Сыночек милый мой, любимый,
Не я должна тебе то местечко искать,
А ты как сын обязан сделать сам
Все это для мамочки своей.
Ведь так когда-то называл свою ты маму.
Но все ушло, река времени все смыла –
Тот детский смех, твою улыбку на лице.
А так хотелось мне увидеть счастье в глазах сына,
Но ты закрыл их навсегда.
Зачем ты сделал это, зачем страданий,
Боли ты сердцу моему принес?
Но нет тебя и никогда не будет.
А ты знаешь, когда сердце рвется пополам.
Прости меня, прости, если в чем я виновата
Пред тобой.
Моя душа скорбит и плачет, и страдает.
Пусть успокоится твоя душа и с миром
Отойдет и улетит в иное измерение,
А ты останешься в моем сердце навсегда.
Письмо ты прочитаешь и поймешь,
Как безграничная любовь у нас к тебе,
И слов мы больше не найдем,
Чтоб выразить Безмерное то горе.
Прощай сынок, прощай, уходишь навсегда
Ты от меня, но помнить буду я всегда
Тебя, где б ни был ты, куда б ни улетел,
Где звездочку ты новую зажжешь
И осветишь ты ею небеса.
Пусть успокоится душа твоя
И в вечный отойдет покой.
«Император тайги – Михаил»
Сказка
В некоем царстве, в тридесятом государстве было всё тихо и спокойно. Но соседи были не очень рады, что тихо так в тайге. Загрустили, жить труднее стало им, так как перекрыли все лазейки, нет возможности у соседа что-то утащить. Стали думать и гадать – как медведя раскачать, и смуту навести в тайге. И решили: санкциями обложить тайгу и заставить платить, но не знали за что. За просто так. Вот охотника послали всё узнать и смуту навести.
Однажды Миша наш гуляя по тайге и выйдя на опушку леса, увидел охотника с ружьём, который шёл в тайгу. Он крался, прячась за кусты, но вдруг охрана появилась и остановила там его. «Куда идёшь? Что нужно здесь тебе? Зачем границу леса пересёк ты!» «Да, вот иду я погулять. Воздухом лесным дышать хочу». «А дома, что ты не гуляешь? Сиди дома и дыши, гуляй у вас, что лесов там мало! Нечего здесь шляться по тайге».
Охотник тот вздохнул так тяжело, что не проник в тайгу он незаметно, но решил охотник зайти со стороны. Подходит к лесу и опять охрана леса из кустов выходит.
«Куда идёшь? Что нужно здесь? Где пропуск твой, если не имеешь иди домой, откуда к нам пришёл». Охотник понял, что в тайгу он не проникнет. Сидит и думает, что можно бы придумать. «Да! – восклицает он. Лису найти мне нужно. Она за курицу и рыбу всё продаст, и все тайны мне расскажет». Вот стоит у леса охотник и видит: плутовка мимо пробегает. Он говорит: «Лисица ты куда бежишь?» «Да вот спешу я»! Сама на ружьё охотника глядит. Вдруг он выстрелит в неё. Охотник взгляд её поймал и успокоил. «Не бойся ты меня. Поговорить с тобою я хочу. Знаешь, хочу проникнуть я в лес ваш, где ты живёшь, но кругом охрана. Вот если б ты мне помогла, то я б тебе и курочку достал и рыбки наловил, жила бы ты сестрица, не зная горя. Ну как, согласна мне помочь?» «Да я б не против за курочку и рыбку, но очень строго тут у нас и муха без билета не проскочит. Но я подумаю, как можно охрану обойти». Лиса исчезла вдруг внезапно, как и появилась. Но немного погодя Лиса вернулась и повела охотника тайною тропою, через нору, прорытую в земле, и вывела охотника в тайгу. Как глянул наш охотник на просторы и богатства, глаза так загорелись у него. «Вот мне бы это всё забрать, но как?» – говорит охотник наш лисе. «Скажи лисица правду мне, как вы живёте здесь? Всем ли нравится так жить? Может кто-то недоволен этой жизнью, с жиру бесится и хотел бы немного похудеть, есть такие?» «Да! Конечно есть, вот я. Часто недовольна. Кур мне не хватает, да и украсть я не могу. Волки расплодились тут охраняют всё кругом». «Да!» – подумал наш охотник, – «поле деятельности есть». Изнутри мы раскачаем, если снаружи войти мы не смогли. Почувствовал наш Миша, что-то неладно стало внутри леса.
Звери что-то шепчутся и шорох по ветвям несётся, недовольны стали. То кору не там содрал, то рыбы больше нормы съел. И волки меж собою стали отношения выяснять.
Да и лисица что-то уже сильно рьяно стала многих обвинять и смуту наводить. Все недовольна. Вот решил медведь собрать на лесной совет всех зверей. Тигр с востока прибежал, волки, зайцы и бобры, и лисица поспешила. Ей охотник поручил всё записать, о чём кто говорил. Лось из чащи леса прикатил! Мишка белый с севера пришёл. С вершины гор спустился ягуар. Он зорко территорию свою охранял. Рысь с дерева спустилась. Росомаха поспешила, ещё много всякого зверья на совет звериный собралось. Разговор серьёзный должен быть. Так собрал медведь всех зверей и речь начал держать. «Вот дружно, мирно мы живём, никому мы зла не причиняем и на другие территории не претендуем, но около нас рыскают: охотники с ружьём ходили, а сейчас машины запустили. То железна птица около леса пролетит, так и хочет залететь к нам, чтоб нарушить наш покой, но это ещё не всё. Внутри у нас что-то стало проходить. Охотник вроде бы проник к нам и изнутри нас хочет победить. Вы заметили, что что между нами стало происходить, склоки разные пошли. Часть населения нашего, пока их единицы, всем недовольны стали, им всё не нравится, а что, и сами понять не могут. В связи вот с этим я думаю друзья нам надо всем объединиться и вычислить врага пока не поздно стало. Лисица тут спросила?»
«А можно я скажу, Мишаня. Вот почему ты думаешь, что охотник в лес проник? А кто ему помог. Я думаю, что ошибка вышла у тебя и нет охотника у нас. И без него нам стало хуже жить. Вот ты наешь себе сальце и всю зимушку в берлогу и будешь спать. А мы хоть как здесь без тебя. Но лиса, заместитель есть тут у меня. Тигра оставляю за себя. У него вся охрана и войска, а вооружение наше лучшее во всех лесах, такого не сыскать. Так что не боись лиса, здесь всё в порядке. Да и время-то такое наступило, что ещё не в раз уснёшь. И чего тебе-то не хватает Лисонька ты наша». «Да, так я Миша к слову. Как скажешь, так и будет». Вот звери все решили вычислить врага, каждый на своём участке строгую проверку провести. А лиса быстрее побежала доложить охотнику. Запыхалась вся и говорит: «плохи дела у нас с тобой. Тебе нужно убегать, а то и меня с тобой на суд звериный поведут. И тигр у них здесь главный, так что не забалуешь здесь в лесу. Пошли я выведу тебя через нору пока не обнаружили её и не закрыли. Вот охотник вышел из тайги очень опечаленный. Сколь богатства тут у них, но как достать его!»
Ресурсы наши на исходе, как жить будем дальше мы. Что делать, и эта операция провалилась, не смогли раскачать изнутри. И ушёл охотник восвояси, чтоб каверзу новую придумать.
Конец сказочке моей. Кто её прочёл, тот молодец, а если ещё смысл он уловил и всё понял, тот дважды молодец. Но совет один я дам. Закрыть вход охотнику.
* материалы публикуются в авторской редакции
Отрывок из книги
Вот трое идут, они к лесу подходят,
На лицах спешивших только грусть и печаль,
А лес вековой, такой хмурый, таинственный
И трудно понять ему
Кто так спешит в гущу чащи его.
Нет здесь дорог, нет и тропинок,
Кустарник растет и трава высока.
Местами встречает
Болото, ох, как трудно его обойти.
А они все идут и идут, только метки свои оставляют.
То на дереве, то на кусте, чтоб с дороги не сбиться.
Вот вечер настал, устали, сняли котомки с плеча своего.
И тело устало, вздохнуло, легло на траву.
А запах травы так дурманил
И мысли кружились и вновь возвращались
В те места, где родился и вырос.
А небо усыпано звездами, и луна им светила.
И мысли вернулись в реальность,
Как дальше, куда нам идти.
И лес стоял не такой уж загадочный,
Он понял их и путь указал.
Вот к озеру быстро подходят:
Хоть берег тростником весь зарос,
Но место то очень красиво, смотри-ка,
Песочек кругом.
Решили остаться и дом свой построить,
И быт свой наладить.
А земля вдруг вздохнула, почувствовала радость,
Заботу о ней. Вот все и решилось
И счастье пришло.
А время бежит, а порой и несется.
Вот и триста тридцать лет как-то мимо нас пронеслись.
И можно сказать, никто не забыт и ничто не забыто.
Счастья тебе, мое любимое село!
Отрывок из «Ода матери»
из книги» Дорогами моей души»
Письмо мамы к сыну, который ушел от нее навсегда
Письмо к тебе умыла я слезами.
Хоть душа и улетела от тебя,
Но верю я, что она прочтет мои слова.
Солнце мое закатилось. Куда ты ушло от меня?
В туманную даль Андромеды.
Почему не пришел, не позвал ты меня?
Так сильно тебя я обидела?
Аль другая причина задержала тебя?
А может, спешил, но не успел мне сказать
Тех слов, тех обещаний?
Ты всегда говорил, что все у нас хорошо:
«Нам не о чем с тобой волноваться,
Все впереди у нас – и счастье и радость,
И внуков рожу я тебе. Какие годы у меня?»
Но не оставил ты мне внуков
И сам ушел, покинул ты меня.
За что, сынок, обидел маму ты?
А брата своего оставил ты в печали
Как жить нам без тебя, скажи?
А горе наше плещет через край,
И мое сердце, как зеркало, разбилось.
Настала ночь, и звездочки исчезли,
Луна и та сбежала от меня –
Не хочет она видеть тех страданий,
Что так мучают меня.
А ты ушел в неведанную даль.
Хочу сдержать свои я слезы, но не могу.
Прости, сынок, за это.
Я знаю, не любил ты слез моих,
Но кто утрет их, если нет тебя?
А я вот ночью хочу выплакать все слезы,
Чтоб завтра утром встретить горе
Лицом к лицу, и не сломиться, не упасть.
Хочу быть сильной я, сынок,
Но где мне столько силы взять,
Чтоб вынести страданья и печали?
Вот место я тебе ищу там, где всё
Тихо и спокойно. Только ветер ветки колыхает,
Да птица с кустика вспорхнет.
Сыночек милый мой, любимый,
Не я должна тебе то местечко искать,
А ты как сын обязан сделать сам
Все это для мамочки своей.
Ведь так когда-то называл свою ты маму.
Но все ушло, река времени все смыла –
Тот детский смех, твою улыбку на лице.
А так хотелось мне увидеть счастье в глазах сына,
Но ты закрыл их навсегда.
Зачем ты сделал это, зачем страданий,
Боли ты сердцу моему принес?
Но нет тебя и никогда не будет.
А ты знаешь, когда сердце рвется пополам.
Прости меня, прости, если в чем я виновата
Пред тобой.
Моя душа скорбит и плачет, и страдает.
Пусть успокоится твоя душа и с миром
Отойдет и улетит в иное измерение,
А ты останешься в моем сердце навсегда.
Письмо ты прочитаешь и поймешь,
Как безграничная любовь у нас к тебе,
И слов мы больше не найдем,
Чтоб выразить Безмерное то горе.
Прощай сынок, прощай, уходишь навсегда
Ты от меня, но помнить буду я всегда
Тебя, где б ни был ты, куда б ни улетел,
Где звездочку ты новую зажжешь
И осветишь ты ею небеса.
Пусть успокоится душа твоя
И в вечный отойдет покой.
«Император тайги – Михаил»
Сказка
В некоем царстве, в тридесятом государстве было всё тихо и спокойно. Но соседи были не очень рады, что тихо так в тайге. Загрустили, жить труднее стало им, так как перекрыли все лазейки, нет возможности у соседа что-то утащить. Стали думать и гадать – как медведя раскачать, и смуту навести в тайге. И решили: санкциями обложить тайгу и заставить платить, но не знали за что. За просто так. Вот охотника послали всё узнать и смуту навести.
Однажды Миша наш гуляя по тайге и выйдя на опушку леса, увидел охотника с ружьём, который шёл в тайгу. Он крался, прячась за кусты, но вдруг охрана появилась и остановила там его. «Куда идёшь? Что нужно здесь тебе? Зачем границу леса пересёк ты!» «Да, вот иду я погулять. Воздухом лесным дышать хочу». «А дома, что ты не гуляешь? Сиди дома и дыши, гуляй у вас, что лесов там мало! Нечего здесь шляться по тайге».
Охотник тот вздохнул так тяжело, что не проник в тайгу он незаметно, но решил охотник зайти со стороны. Подходит к лесу и опять охрана леса из кустов выходит.
«Куда идёшь? Что нужно здесь? Где пропуск твой, если не имеешь иди домой, откуда к нам пришёл». Охотник понял, что в тайгу он не проникнет. Сидит и думает, что можно бы придумать. «Да! – восклицает он. Лису найти мне нужно. Она за курицу и рыбу всё продаст, и все тайны мне расскажет». Вот стоит у леса охотник и видит: плутовка мимо пробегает. Он говорит: «Лисица ты куда бежишь?» «Да вот спешу я»! Сама на ружьё охотника глядит. Вдруг он выстрелит в неё. Охотник взгляд её поймал и успокоил. «Не бойся ты меня. Поговорить с тобою я хочу. Знаешь, хочу проникнуть я в лес ваш, где ты живёшь, но кругом охрана. Вот если б ты мне помогла, то я б тебе и курочку достал и рыбки наловил, жила бы ты сестрица, не зная горя. Ну как, согласна мне помочь?» «Да я б не против за курочку и рыбку, но очень строго тут у нас и муха без билета не проскочит. Но я подумаю, как можно охрану обойти». Лиса исчезла вдруг внезапно, как и появилась. Но немного погодя Лиса вернулась и повела охотника тайною тропою, через нору, прорытую в земле, и вывела охотника в тайгу. Как глянул наш охотник на просторы и богатства, глаза так загорелись у него. «Вот мне бы это всё забрать, но как?» – говорит охотник наш лисе. «Скажи лисица правду мне, как вы живёте здесь? Всем ли нравится так жить? Может кто-то недоволен этой жизнью, с жиру бесится и хотел бы немного похудеть, есть такие?» «Да! Конечно есть, вот я. Часто недовольна. Кур мне не хватает, да и украсть я не могу. Волки расплодились тут охраняют всё кругом». «Да!» – подумал наш охотник, – «поле деятельности есть». Изнутри мы раскачаем, если снаружи войти мы не смогли. Почувствовал наш Миша, что-то неладно стало внутри леса.
Звери что-то шепчутся и шорох по ветвям несётся, недовольны стали. То кору не там содрал, то рыбы больше нормы съел. И волки меж собою стали отношения выяснять.
Да и лисица что-то уже сильно рьяно стала многих обвинять и смуту наводить. Все недовольна. Вот решил медведь собрать на лесной совет всех зверей. Тигр с востока прибежал, волки, зайцы и бобры, и лисица поспешила. Ей охотник поручил всё записать, о чём кто говорил. Лось из чащи леса прикатил! Мишка белый с севера пришёл. С вершины гор спустился ягуар. Он зорко территорию свою охранял. Рысь с дерева спустилась. Росомаха поспешила, ещё много всякого зверья на совет звериный собралось. Разговор серьёзный должен быть. Так собрал медведь всех зверей и речь начал держать. «Вот дружно, мирно мы живём, никому мы зла не причиняем и на другие территории не претендуем, но около нас рыскают: охотники с ружьём ходили, а сейчас машины запустили. То железна птица около леса пролетит, так и хочет залететь к нам, чтоб нарушить наш покой, но это ещё не всё. Внутри у нас что-то стало проходить. Охотник вроде бы проник к нам и изнутри нас хочет победить. Вы заметили, что что между нами стало происходить, склоки разные пошли. Часть населения нашего, пока их единицы, всем недовольны стали, им всё не нравится, а что, и сами понять не могут. В связи вот с этим я думаю друзья нам надо всем объединиться и вычислить врага пока не поздно стало. Лисица тут спросила?»
«А можно я скажу, Мишаня. Вот почему ты думаешь, что охотник в лес проник? А кто ему помог. Я думаю, что ошибка вышла у тебя и нет охотника у нас. И без него нам стало хуже жить. Вот ты наешь себе сальце и всю зимушку в берлогу и будешь спать. А мы хоть как здесь без тебя. Но лиса, заместитель есть тут у меня. Тигра оставляю за себя. У него вся охрана и войска, а вооружение наше лучшее во всех лесах, такого не сыскать. Так что не боись лиса, здесь всё в порядке. Да и время-то такое наступило, что ещё не в раз уснёшь. И чего тебе-то не хватает Лисонька ты наша». «Да, так я Миша к слову. Как скажешь, так и будет». Вот звери все решили вычислить врага, каждый на своём участке строгую проверку провести. А лиса быстрее побежала доложить охотнику. Запыхалась вся и говорит: «плохи дела у нас с тобой. Тебе нужно убегать, а то и меня с тобой на суд звериный поведут. И тигр у них здесь главный, так что не забалуешь здесь в лесу. Пошли я выведу тебя через нору пока не обнаружили её и не закрыли. Вот охотник вышел из тайги очень опечаленный. Сколь богатства тут у них, но как достать его!»
Ресурсы наши на исходе, как жить будем дальше мы. Что делать, и эта операция провалилась, не смогли раскачать изнутри. И ушёл охотник восвояси, чтоб каверзу новую придумать.
Конец сказочке моей. Кто её прочёл, тот молодец, а если ещё смысл он уловил и всё понял, тот дважды молодец. Но совет один я дам. Закрыть вход охотнику.
* материалы публикуются в авторской редакции
