ГЛАВНОЕ — ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК

– Саш, ты не провожай меня больше.
– Почему не провожать?
– Ну… понимаешь… Ты же просто так меня провожаешь, потому что я тебя об этом просила…
– Ну…
– Ну, а мне так не надо…
– А что тебе надо?
– Мне серьезные отношения нужны.
– Замуж хочешь?
– Ну да, мне же уже 21 год…
– Ну, давай…
– Что давай?
– Замуж…
– Ты мне что, предложение делаешь?
– Ну да…
– Что, прямо сейчас зайдем к нам, и ты скажешь моим родителям?
– Ну да…
– Ты не шутишь?
– Нет, не шучу.
– Ну, пошли!
Гуля открыла дверь подъезда, и они вошли. Честно говоря, девушка была ошарашена тем, что происходило в последние несколько минут. С Сашей они познакомились всего неделю назад, когда они с девчонками пришли репетировать к знакомому парню шуточные сценки, которые готовили к новогодней вечеринке. Так получилось, что задержались допоздна, вот ребята и пошли провожать каждую девушку. Гулю пошел провожать Саша. Так и повелось… Каждый день репетиции, и каждый день провожания. Гуля и сама не понимала, что заставило ее согласиться на эту странную, как ей казалось, авантюрную идею замужества. Она не чувствовала в тот момент ни любви особой, ни влюбленности к Саше. Просто знакомый и все. Они даже и не поцеловались ни разу!
По лицу родителей, которые их встретили у порога, Гуля поняла, что взбучки не миновать, а посмотрев на часы, и вовсе насторожилась. Оказывается, пока они трамвай ждали, пока доехали, много времени прошло, и на часах десять вечера! Еще бы родители не злились! Ничего себе дочка дает, чуть ли не ночью домой чужого парня привела!
Гуля и Саша сели на диван. Мама молча ушла на кухню и демонстративно стала греметь там посудой. Папа рядом на кресло сел и вопросительно-возмущенно уставился на дочь. Наступила тишина. Эта тишина пугала Гулю больше, чем если бы родители стали сразу кричать. Гуля посмотрела на Сашу, который никак не мог решиться на разговор. Гуля ткнула его в бок, на что Саша тихо прошептал «Сейчас!» и вновь замолчал. Ждать чего-то у Гули просто не было сил, и она снова ткнула Сашу в бок. Наконец Саша, запинаясь, проговорил:
– Это… в общем… Мы с Гулей решили пожениться…
Гуля, не отрываясь, смотрела на отца. В этот момент она поняла, что означает расхожее выражение «челюсть отвисла». Оказывается, так действительно бывает! По лицу отца было видно, что он ужасно растерялся.
Отец повернул голову в сторону кухни и позвал мать.
– Вот… дети решили пожениться…
Мать зашла в гостиную с каменным выражением лица:
– Пусть женятся.
Больше мама не произнесла ни слова. Только с тем же выражением лица развернулась и вновь пошла греметь посудой.
– Когда думаете регистрироваться? – спросил папа.
Гуля растерянно посмотрела на Сашу.
– В понедельник пойдем заявление подавать, – твердо сказал Саша.
– Ну что ж, как только заявление подадите, будем готовиться к свадьбе, – ответил папа.
В это время мама вышла и стала накрывать на стол. Не чужой теперь человек в доме – будущий зять. Позвали и младшего брата, который сидел в своей комнате и с интересом прислушивался к тому, что происходит в гостиной. Он был на десять лет младше сестры, и все для него было интересно и в новинку.
Чай попили, и Саша ушел. Братишка накинулся на сестру с вопросами:
– Гуля, а у тебя теперь и фамилия другая будет?
– Ну да, принято же менять фамилию.
– А какая?
– Пенькова.
– Русская?
– Ну, конечно, русская, Саша же русский.
– Я тебя теперь могу пеньком называть, – пошутил братик.
А Гуля задумалась; фамилия ей не очень нравилась, да и с именем и отчеством татарскими не очень звучит…
Посмотрела Гуля на маму – вроде смягчился у той взгляд, можно и поговорить.
– Мама, а скажи, может, мне свою фамилию оставить? Ты же не брала папину фамилию. И обе бабушки оставили свои.
Мама подумала и сказала:
– Можно и не брать, Гуля. Закон это позволяет. Но тебе надо хорошо подумать. Некоторые мужчины хотят, чтобы у жены была такая же фамилия, как у мужа. Да и веские причины должны быть для отказа от супружеской фамилии. Вот, например, я оставила свою, потому что практически никого не осталось Ахрамовых. Та же причина была у бабушки Зайтуны, а моя из-за должности не меняла фамилию, им с папой так удобнее было.
Гуля, немного подумав, решила задать еще один вопрос:
– Скажи, а как ты относишься к тому, что я за русского замуж выйду?
– Достаточно спокойно, дочка, – промолвила мама. – Конечно, если бы был татарин, было бы неплохо, но и русский тоже ничего. Главное, чтоб человек был серьезный, ответственный, работящий. Ты же знаешь, что папина сестра замужем за русским и всю жизнь счастливо прожила. Для меня главное, чтобы твоя жизнь была счастливой.

* * *
На следующий день в конце рабочего дня Саша зашел за Гулей, чтобы пойти в ЗАГС подавать заявление. По дороге Саша предложил позже и в переговорный пункт вместе зайти – он заказал переговоры со своей семей, чтобы сообщить о предстоящем событии. Так и сделали.
В ЗАГС зашли, стесняясь, непривычно все это было. Но сотрудники учреждения сами обратились и все объяснили. Оказалось, что ждать придется два месяца до свадьбы. Заполнив все необходимые документы, будущие молодожены направились на почту, которая тоже недалеко находилась. Долго ждали своей очереди, а когда выкрикнули Сашину фамилию, дружно забились в кабинку. Саша начал разговор с мамой, а Гуля вслушивалась в разговор сына с матерью. Особенно девушка насторожилась в тот момент, когда услышала слово «татарка». А вдруг его мама будет против?
Когда разговор закончился, и молодые люди вышли на улицу, Гуля сразу же поинтересовалась:
– Ну что? Что мама сказала?
– Всё хорошо! – ответил Саша.
– Ей не понравилось, что я татарка?
– Да нет, просто она услышала нерусское имя и спросила, кто ты по национальности.
– А когда ты сказал, кто я, что она ответила?
– Сказала: «Ну, смотри, тебе жить».
– И всё?
– И всё.
Так и зажили они, дружно и мирно. Никогда не ругались. Как-то у обоих находилось такта и терпения не затевать скандалы. Да и причин особых не было скандалить. Гуля с удовольствием знакомила Сашу с национальными блюдами – балеш, кыстыбый, деревенская лапша. Саше все блюда нравились. А иногда в ответ он начинал обучать жену, как правильно сварить настоящие щи или борщ, как огурцы вкуснее засолить. Гуля тихонько радовалась этому: какой же ей замечательный и хозяйственный муж достался! Так хорошо готовит!
Однажды супруг ее удивил: приходит Гуля домой, а тот на татарском языке новости смотрит! Гуля спросила: «Разве ты что-то понимаешь?» «Конечно, – ответил муж, – я уже многие слова понимаю».
Родственники тоже Сашу уважали. Если родственники собирались, он никогда не выражал своего недовольства тем, что при нем говорят не по-русски или совершают какие-то мусульманские обряды. С уважением относился ко всем родственникам Гули.
А когда к родителям Саши в Ульяновск ездили, уже Гулин черед был показать свое уважение. Ехали всегда с подарками. Гуля и по дому помогала, и разговор могла поддержать. Она принимала участие и в некоторых христианских праздниках, помогала свекрови яйца на Пасху красить, куличи печь. И там все к невестке тоже с уважением относились.
Только иногда находились знакомые, которые начинали упрекать Гулю в том, что за русского пошла, но Гуля на слова такие, в общем-то, чужих людей, не обижалась и не обращала внимания. Каждый человек сам выбирает себе путь. Вот и Гуля с Сашей свой выбрали.
Много лет так прошло, дети выросли. Хорошими выросли, выучились, работать начали. Родители знакомили их со всеми обычаями двух народов. Дети видели и мусульманские обычаи в доме татарских родственников, и с христианскими праздниками знакомились. Ну, а по каким обычаям жить, им самим выбирать. Гуля и Саша так и решили: куда душа потянется, пусть тот путь и выбирают, главное, чтоб все счастливыми себя чувствовали, и рядом всегда был хороший, любимый человек.

МАЯТНИК

«И маятник качается в такт со временем».
Станислав Ежи Лец

Время напоминает ребёнка, ведомого за руку, он всё время оглядывается назад... Детская память бывает цепкая и яркая, кроется в самом глубинном сознании, проявляясь порой самой неожиданной вспышкой воспоминаний.
Я всегда плохо переносила дорогу. Эту автомобильную тряску и запах бензина, от которого меня начинало тошнить. Вообще, эта болезнь по-медицински называется кинетоз, ну или просто «морская болезнь».
Она проявляется у людей, у которых слабый вестибулярный аппарат, который находится где-то во внутреннем ухе. Сидя в автобусе на коленях у мамы, я начинала громко петь или декламировать стихи на радость пассажирам. Они широко улыбались, глядя на меня.
Не знаю, для чего я это делала. Возможно, так я демонстрировала свою храбрость из-за дорожного движения за окном автобуса или мне просто льстило внимание людей.
Мы жили тогда в центре города в бревенчатом бараке, в котором одновременно проживало несколько семей. Барачное здание было длинное, с одним узким коридором и общей кухней. В нём проживали преимущественно молодые семьи с малолетними детьми, которые носились по коридору, создавая бесконечный шум и гвалт.
В нашей комнате, как оказалось, была ещё одна дверь из другой, соседней комнаты, в которой проживала другая семья. Дверь, естественно, была крепко заколочена, но кто-то повесил на косяк строительный отвес. Это такой инструмент цилиндрической формы с острым концом. Он был железный и очень тяжёлый. Это потом я узнала, что он используется для измерения вертикали при закладке и строительстве здания. Бог его знает, кто его повесил, и почему он висел там, на дверном проёме.
Родители часто уходили на рынок, по-восточному «базар», оставляя меня с сестрой под присмотром соседской девочки. Она была уже школьница, и, значит, на неё можно было положиться и уверенно оставить детей.
Сестра подставляла стул к двери, где висел злополучный отвес, взбиралась на него и начинала раскачивать цилиндр. Он принимался двигаться – вправо-влево, вправо-влево. Туда-сюда. Туда-сюда. Я, внимательно наблюдающая за всеми движениями сестры, зачарованно останавливала взгляд на этих гармоничных колебаниях отвеса, не в силах оторваться.
Через несколько минут у меня начинала кружиться голова, и я принималась голосить и завывать, прося сестру остановить его. В то же самое время не прекращая смотреть на этот самодельный маятник. Я, как под гипнозом, не могла оторваться от его амплитудных движений.
Сестру же, надо полагать, забавляли мои завывания, она начинала ещё сильнее его раскачивать. Я начинала ещё сильнее голосить. Она, возвышаясь на стуле, злорадно веселилась, глядя на мои отчаянные вопли. Не выдержав несправедливых страданий, я подбегала к стулу, на котором стояла моя мучительница, и неистово трясла стул, вероятно, лелея себя надеждой скинуть её оттуда.
Сестра, крепко ухватившись за спинку стула, отчаянно пыталась удержаться на нём, умудряясь при этом стукнуть меня ногой от досады. Я трусливо прятала голову и одновременно пыталась дотянуться до её ноги, чтобы в свой черёд укусить, дабы наконец-то быть отмщенной за принесённые мне мучения. В общем, мы обе потом громко рыдали в этих родственных баталиях.
Соседскую девочку, видимо, не интересовало, почему и из-за чего у нас возникали ссоры. Она углублялась в чтение, лёжа на диване, совершенно не обращая на нас ни малейшего внимания. В конце концов, её, видимо, доставали наши непрекращающиеся вопли, и, громко захлопнув книжку, она подходила к нам. Вытерев у одной и у другой слёзы и сопли, выводила нас в коридор, где мы, тут же забыв свои распри и обиды, начинали весело носиться с детворой...
В той же степени у меня вызывали панический ужас колышущиеся от ветра лёгкие тюлевые занавески на окнах. Я подбегала к маме, дёргала её за подол платья и кричала: «Качается, качается!»
Мама, занимаясь готовкой или уборкой, не сразу понимала меня, я тогда плохо разговаривала. Я ошалело бегала по комнатам, обхватив руками голову, и причитала: «Качается, качается».
Это мои самые ранние воспоминания. Самые яркие и ощутимые в своих детских проявлениях. Когда я, уже повзрослев, рассказывала об этом маме, она искренне недоумевала.
– Ты не можешь этого помнить, – удивлялась она, – ты тогда была слишком мала.
А я не просто помню, я ощущаю это всё до сих пор.
Мой маленький сын тоже любил громко петь в автобусе, сидя у меня на коленях. Показывал пальчиком в окно, когда мы проезжали по мосту через небольшую речушку, и звонко спрашивал на весь салон:
– Мама, это море? – тут же импровизируя какую-нибудь песню про море.
Лица пассажиров расплывались от умиления в улыбке, а я тихонько улыбалась про себя. Улыбалась и думала о повторении и круговерти необратимого времени, которое, как маятник, качается, унося нас в прошлое или повторяя нас в наших детях.
Тик-так, тик-так – отсчитывает уходящее время маятник нашей жизни, с каждой прожитой секундой сокращая отмеренное нам время. Ведь жизнь так быстротечна, нельзя вернуть назад прошлое, нельзя ничего повторить, и от осознания неизбежности закономерного процесса жизнь становится желаннее, каждый прожитый миг уникален и тем самым прекрасен.
И пусть благословенный маятник времени, не прекращая, качается целую вечность. Не останавливая задуманный кем-то Вселенский ход. Возобновляясь вновь и вновь в наших детях, внуках и правнуках. В этом и заключается смысл существования всего живого на этой планете – в круговороте вечной жизни.

АНГЕЛ

Ангелы-хранители — это люди, которые любили и оберегали нас при жизни.
Человек, смотрящий на небо

Наверное, я влюбился в неё именно тогда – на дне рождения друга. Это был загородный дом. На празднике собралось человек пятнадцать. Я пришёл с двумя пакетами пива. Улыбаясь, открыл дверь именинник, он же – дружище с работы. Поздравление и подарок виновник торжества получил сразу, прямо на пороге. Чего тянуть?
Дом, куда меня пригласили, двухэтажный, по всему видно – дорогой и богатый. Первый этаж довольно большой, разделён на две зоны: справа от входа кухня-столовая, слева – место для отдыха. В кухонной зоне во всю ширину пространства расположился стол. За ним уже вовсю веселилась шумная компания. В зоне слева – кожаный диван и стеклянный журнальный столик. Напротив – широкая плазма. Тут же, рядом – полки с книгами.
Я посмотрел налево, а потом направо – меня привлекла мысль усесться и почитать на удобном диване. Я направился в сторону с книжками. На полке лежали в основном старые томики, изданные ещё в Союзе. Меня охватило любопытство. Интерес был велик. Казалось, будто я нашёл клад. Со мной так бывает: вдруг хочется просто взять и залезть к кому-то в его жизнь и немного пожить ею. Странно, ещё несколько лет назад я и не думал, что буду рассматривать какие-то книги. Я же не какой-то задрот и ботаник. Книги – это всего лишь скучная бумага, источник радости и наслаждения для этих книжных червей и людей не от мира сего. С этими психами просто никто не хочет общаться. Вот они свои носы в книгах и держат – так я считал раньше. Но всё поменялось, когда я попал в армию. В единственном увольнительном за всю службу я купил себе маленькую книжку – Ницше, «Так говорил Заратустра». Книжка жила со мной в нижнем кармане штанов. Она прошла многое – можно сказать, огонь и воду. Я изучил сие произведение вдоль и поперёк. Что-то даже выучил наизусть: «Мужество – лучшее смертоносное оружие, – мужество нападающее: оно забивает даже смерть до смерти, ибо оно говорит: «Так это была жизнь? Ну что ж! Ещё раз!» Но в этих словах громко звучит победная музыка. Имеющий уши да слышит». Много раз эта фраза поднимала мой дух, когда я уже хотел сдаться. В общем, почитав про странствия Заратустры, я перешёл к Ремарку. И так пошло-поехало.
Сейчас мне больше всего нравился Гюго. Его романы были полны истиной литературной красоты… Ладно, вернёмся к полке. О, вот эту серую потёртую книжку знаю – Жюль Верн, «Таинственный остров»; на обложке – большой воздушный шар. Так, а это что? Насибов, «Безумцы», на обложке – суровое мужское лицо. Синяя книжка, во всю обложку: «Самолёты Страны Советов». И ещё много книг, о которых я и не слышал. Перебрав ещё с минуту полку, я выбрал себе чтиво – тоненькую зелёную книжку c подклеенным скотчем корешком: «Откровенный разговор».
Там же на обложку вынесены вопросы: «Для чего мы живём?», «Что мы можем?», «Мужская работа», «Ты и она». Написал её Юрий Андреев – тоже неизвестный мне писатель… Но почему же неизвестный? Такие темы. Вечные…
Плотный шум всё ещё стоял на этаже. Я бросил взгляд от полки с книгами в сторону стола. Один из хохмачей надрался и стал барагозить. Его обступили ребята и начали успокаивать. В особенности именинник – сегодня он не похож на офисного менеджера, сегодня он выглядел, как рефери на спорном матче.

Повезло – кожаный диван свободен. Все заняты дебоширом. Прихватив «Откровенный разговор», не обращая внимания на окружающий галдёж, я присел почитать. В начале книги приводится тезис: игра в шахматы есть сама жизнь. Отстаивая короля, ты отстаиваешь свой основной жизненный ориентир. Можешь дать в жертву пешек и даже ферзя. Можно потерять всё, но не короля.
Я с вниманием учёного перечитывал этот принцип, дабы тот основательно отложился в голове. Но тут же ощутил чьё-то присутствие. Вот так, никому не мешаешь, а кто-то приходит и портит весь настрой. Я глянул вправо, в сторону шевеления на диване и смутился: рядом со мной сидела светловласая особа. Я сразу же вспомнил её, да и трудно забыть такую королевскую осанку. Она работала со мной в одной компании. Встречалась на лестнице и пару-тройку раз – во дворе здания организации. С невообразимой грацией и одновременно простотой она держала в руке яблоко. Тонкие пальцы другой руки были заняты журналом с фотографиями картин современных художников. Её шея и гладкий овал лица походили на талантливую работу скульптора. Светлые прямые волосы были собраны на затылке в хвост. Добавьте к увиденному алебастровый цвет лица, лёгкий румянец, какой бывает только у блондинок, и абсолютно правильные черты лица. Весь её вид казался отголоском античности. Мне вспомнились изображения женщин из Древней Греции и Древнего Рима…Странно: её глаза, полные синевы, стыли грустью. Даже её чёрные ресницы подрагивали с какой-то плохо скрываемой меланхолией. Я задумался, держа в руках книгу и смотря в сторону девушки. Потом мой взгляд переметнулся, и я увидел блеск её помолвочного кольца. Жаль… Я моментально очнулся от мечтаний и снова уткнулся в свою книгу…

Буквально через секунду что-то дёрнулось слева – это Мария, моя коллега-приятельница:
– Чё сидишь тут? – воскликнула Мария, пристроившись рядом со мной. – Ты же на день рождения пришёл, а не в библиотеку. Давай-ка ко всем!
– Да мне не хочется пить, – ответил я. – Там за столом – водка да пиво. Ещё этот пёс сутулый нажрался, орёт что-то.
– Да знаю я, чего ты тут засел! – улыбалась Мария. – Тут Катя. Я заметила, как ты пялишься на неё.
– Да неправда… – сделал я безмятежный вид. – Я просто читаю…
– Мне-то не надо врать! Я вас, мужиков, насквозь вижу, – поправив очки, манерно протянула Мария. – Давно замужем и дети есть – разбираюсь немного в жизни.
– Она так хороша, как те женщины в туниках из Древнего Рима… – внезапно вырвалось у меня. – Да и она вон, смотри, с кольцом…
– Не дрейфь, действуй, – придвинулась Маша ближе. – А кольцо всего-навсего помолвочное, жених ещё ничего не значит. Не проблема! – твёрдо заявила Мария.
– Слушай, она тут рядом сидит. Всё же слышит… – удивлялся я напору приятельницы.
– Да вообще пофиг! – улыбалась Мария. Очки с толстыми стёклами увеличивали её глаза, делая их просто огромными.
Мне нечего было сказать. Маша всегда была прямолинейна и умна. Так и тянуло послушаться её совета...
– Кать, вот этот парень с книжкой, – посмотрела Мария в сторону девушки. – Он раньше нормальный был, недавно такой стал. Такой нелюдимый.
Маша плавно пододвигалась к Кате.
– Он сказал, что ты на римскую знатную даму похожа. Сказал, тебе туника пойдёт. Обалдеть, вот эстет!
– Маша… Ты меня смущаешь… – отвечала девушка.
– В общем, пожалуйста, знакомьтесь и общайтесь, – Маша показала на меня рукой. – А мне домой пора. У меня вообще-то дети, за ними приглядывать нужно.
Маша ушла с празднества. Мы с Катей остались вдвоём на диване. Правда, в тот вечер мы не обменялись ни единым словом. А шумный день рождения продолжался. Через полчаса безмолвного чтения книги я ушёл…

Прошло несколько дней. Я всё чаще сталкивался с Катей на работе. В коридорах, на лестнице. Каждый раз мне нечего было сказать ей. Я откровенно любовался простотой и элегантностью её платьев, идеально смотревшихся на стройной фигуре.
Однажды после нервного рабочего дня я хотел как можно быстрее напиться и пошёл в близлежащий знакомый ресторанчик. Вокруг царила осенняя отвратная тоска. Я шёл быстро, наплевательски, по лужам. Мне надо было срочно залить стресс алкоголем. Мои ноги отлично знали дорогу, так что я не особенно смотрел по сторонам. Вижу – в тридцати метрах заветная вывеска. Ускорил шаг. Дыхание вдруг сбилось… Впереди медленно шла Катя.
– Привет, – сказал я, поравнявшись с девушкой.
– Привет… – по-доброму улыбнулась она.
– Что ты тут делаешь? – спросил я.
– А ты?
– Да так…
– И я.
Не сговариваясь, мы пошли вместе. Почти ровно, шаг в шаг. Проходим мимо вывески моего заветного ресторанчика. Странно, я больше не хотел зайти туда. Алкоголь был мне больше не нужен. Вместо этого мы просто шли по улице. В тишине, без всяких слов. Ветра не было; воздух был настолько ароматен и свеж, что его можно было пить, смакуя каждый глоток. Мокрый асфальт тротуара сияет бликами фонарей. Слева –цветные вывески магазинов, справа – редкая линия пожелтевших берёзок. Я заметил, как Катя довольно улыбается. Смущаясь этой близости, я то не знал, куда глаза деть, то, наоборот, смотрел на неё смело и даже с каким-то вызовом. Насколько же она прекрасна!.. Неловкое молчание затягивалось.
– Куда ты идёшь? – спрашиваю я.
– Просто вперёд. У меня вечерняя прогулка, – проговорила она, смотря томной лазурью.
С ней было хорошо. Будто долгая депрессия отступила и растворилась.
– Тут у меня остановка, дальше я на автобусе. Значит, пока, – сказала она, нежно улыбаясь.
– Пока… – ответил я, ощущая, как земля уходит из-под ног.
Катя уехала. Я остался один у дороги в незнакомом месте. Хорошо уже то, что совсем не хотелось напиваться. Значит, завтра не будет болеть голова. Наверное, сегодня я напился обществом Кати…

На следующий день я опять встретил Катю. В коридоре, рядом со своим рабочим кабинетом.
– Привет… Вчера хорошо прогулялись, – сказал я, замявшись.
– Да. Неплохо «поболтали», – улыбалась Катя.
Дальше, после пары слов и неудобных взглядов мы как ни в чём не бывало отправились жить своей обычной повседневностью.
Наша прошлая прогулка продолжалась минут двадцать. Мне было мало, я хотел ещё. Мне нравилось чувствовать её рядом. Нравилось смотреть на её улыбку. Мне нравился её шёлковый взгляд. Мне нравилась её статность балерины. В общем, мне нравилось в ней всё…
Я хотел ещё…
Я написал ей сообщение через соцсеть: «Привет. Как дела? Может, пройдёмся?»
Я с нетерпением ждал ответа. Держал «на пульсе» все входящие сообщения.
«Пройтись можно. В 17:00 у выхода», – ответила она через два часа.
Сообщение заканчивалось смайликом. На душе стало приятно и спокойно. Даже коллеги заметили мой приподнятый позитивом дух в течение дня. Они дивились моим изменениям. А я пребывал на седьмом небе от счастья и выжидал заветные пять часов.
Вечерняя встреча прошла хорошо. Казалось, что мы хоть и разные, но при этом очень похожи. Что можем читать мысли друг друга. Поэтому длинные разговоры нам были ни к чему. После этого вечера мы стали видеться чаще. Сначала два раза в неделю, потом – три. Потом встречались сразу после работы.
В очередную прогулку мы шли мимо давно знакомого кафе. Наш путь почему-то всегда проходил рядом с ним. Кафе, как всегда, зазывало своей броской вывеской. Внутри светились приглушённые огни. Людей совсем не было. И, конечно, мы решили туда зайти. В дальнем углу затемнённого помещения виднелся подсвеченный стол. За ним пристроился пухленький диванчик. Твёрдым шагом Катя прошла вперёд и заняла место. Её глаза дружелюбно приглашали присесть напротив. Не успел я понять, что к чему, как откуда ни возьмись появился моложавый официант и любезно предложил пёстрое меню в глянце. Рассмотрев внимательно чудные напитки, мы синхронно ткнули пальцы в одно и то же – бокал «Маргариты».
– Это! – воскликнула Катя.
– «Маргариту» пьют по-особенному. Есть целый ритуал питья, – произнёс я задумчиво.
Кое-как мы обмазали края бокалов солью. При этом рассыпали бо́льшую часть на столе. Смеясь, мы признались друг другу, что пьём «Маргариту» впервые.
Её скромный смех запечатлелся в памяти тёплым фото. Я ощутил полный жизнью момент – музыка лаунджа, жёлтый свет ламп и нас только двое. Нам хорошо, вкус счастливого мгновения… Всё происходящее походило на блаженство колдовства, магию из сказок.

Мы вышли из кафе, обдуло прохладой. Я взглянул на Катю с волнением. Может, она замёрзла? Есть ли у неё шарф? Из кармана пальто Катя вынула белый палантин и обернула им тонкую шею. Дальше мы прошли ещё немного. Опять же молча.
Подошло время прощаться. На долю секунды Катя застыла передо мной. Её взор проникал в душу. Он ослабил меня, мои глаза опустились. Взгляд наткнулся на блеск помолвочного кольца. Печаль прихватила сердце, я изменился в лице. Катя заметила это, её улыбка погасла.
– Пока… – произнёс я тихо.
– Пока… – сказала она, сделав шаг в сторону остановки.

* * *
Странно, раньше я натыкался на Катю внезапно и часто. Сейчас всё изменилось. Хоть мы и работаем в одном здании, но я не видел её уже с неделю. Говорят, если человек не встречается на твоём пути, значит, ты не горишь желанием его видеть. А когда хочешь встретить, думаешь о нём, то встреча неизбежна. В моём случае я мечтал увидеть её хоть на один миг… Я скучал по ней. При этом меня не переставал мучить внутренний голос, властно требовавший оставить надежды и спокойно погрузиться в свой персональный ад. «Она же почти что замужем, а, значит, недоступна. Но даже если ты ей и нравишься, туда лезть нельзя. Разрушишь и её, и свою жизнь. Но…» – болело словами внутри.
Неожиданно после недельного перерыва Катя объявилась на горизонте. Мы столкнулись взглядом в конце дня. Прямо на выходе из здания нашей конторы. На лицах появилась созвучная улыбка.
– Как дела? – спросила она.
– Да никак… – ответил я.
Неосознанно вместе мы, как и прежде, двинулись по тротуарам по нашему обычному маршруту. Шли, как всегда, почти не разговаривая. Постепенно я оживал. Вновь пропитывался долгожданной близостью дорогого мне человека.
Впереди предсказуемо показалось наше ранее облюбованное кафе. Быстрый обмен улыбками – решено, идём туда. Точно по заказу, как и в прошлый раз, там царила тишина. Наш крайний столик свободен. На этот раз мы громко, без стеснения смеялись. Мне почему-то показалось, что Катя смешно ест. Она звонко тыкала вилкой по тарелке. Пыталась поймать всё время ускользающий ломтик картошки фри. Я сравнил её с самым милым дятлом на свете. Хохоча, Катя уронила вилку на пол. Потянулась за ней под стол и с грохотом шлёпнулась на пол. Теперь уже хохотали мы оба. Она так и осталась смеяться, лёжа на полу. Я как можно мягче поднял её и усадил на диван рядом с собой. Голова Кати опустилась мне на плечо. Она притихла. По мне прошлась невидимая приятная волна. Я закрыл глаза, впитывая аромат её волос.

Каждый день мы проводили вместе. Каждый день был насыщен и полон. Всё изменилось – теперь моя жизнь уже не представлялась мне вязким беспросветным несчастьем. Дни с Катей бодрили. Её сердечность и забота помогли растопить лёд, до сих пор сковывавший моё сердце. Я стал замечать больше хорошего – в людях, природе, обычных бытовых вещах, – начал чаще улыбаться. Перестал, чуть что, исходить чёрной злобой. Глубины души прояснились и наполнялись цветами радуги.
Катя без устали выводила меня в свет. Мы бродили по крафтовым кафешкам и ресторанчикам. Она показала мне всякие модные сласти – лавандовый капучино, пончики со вкусом дор блю, эклеры в золотой глазури, шоколадный фондан. Уровень моего удивления зашкаливал. Например, чего стоили мои безмерные восклицания, когда из кексика-фондана медленно вытек топлёный шоколад. Катя вытаскивала меня в парки. Всю жизнь я прожил в Питере, но парки особо не посещал. Удельный парк, парк «Сосновка», Есенина... Каждый из них мы прошли полностью, неспешно. Наслаждались солнцем, природой и друг другом.

В отличие от меня, у Кати была машина. Водить она не любила, поэтому авто особо не использовала. Но после душного города душа просилась на природу, Катя садилась за руль, и мы отправлялись по пригородам – например, в Пушкин. Мы обошли весь Екатерининский парк.
– Смотри! Какой интересный дядька на скрипке играет! – воскликнула Катя.
– Какой он тебе дядька! – удивлялся я. – Серьёзный музыкант вообще-то!
Кудрявый длинноволосый музыкант как раз в это время вычерчивал смычком мелодии «Грозы» Вивальди, тем самым ещё больше одухотворяя наш дивный променад.

* * *
Кажется, она забыла о своём женихе. Кольцо на пальце больше не появлялось. Однажды я спросил:
– Катя, у тебя было кольцо…
– Не спрашивай. Ведь ты же – мой любимый мужчина, – сказала она, целуя меня в нос.
После этого признания время, проведённое врозь, становилось для меня сплошным страданием, то же чувствовала и Катя. Поэтому было решено жить вместе. Мы взяли в аренду однокомнатную квартиру. Ремонт был не новый, но эта простота и своеобразная серость меня устраивала. Может, просто я не знал, как выглядит альтернатива. Эту альтернативу показала Катя. В нашем крохотном жилище она создала настоящий домашний уют. Купила красивые деревянные стулья. Пледы и бельё на кровать. Коврики в ванную и прихожую. Милую посуду, вазочки для цветов, ароматические свечи. Апогеем «мимишности» стал красочный поднос с ланью и воробушком. Она принесла его в один из вечеров. Держа в руках находку, улыбаясь, остановилась в коридоре. Заметив лукавую ухмылку Кати, я внимательно рассмотрел поднос и был вынужден признать: да, она, несомненно, грациозная и прекрасная лань, в то время как я – бездомный и бесприютный воробьишка – именно так я ощущал себя в нашу с ней первую встречу.
Вместе мы пересмотрели множество семейных фильмов и мультфильмов. Каждый из них был полон доброты и волшебства. Это волшебство росло от нашего единого сердцебиения. Теперь мы засыпали в обнимку и просыпались так же – в обнимку. Я уже не мог жить, не видя перед собой любящих глаз Кати.

* * *
Сегодня мы едем на пикник к озеру. Катя, как всегда, набрала целый пакет неведомых мне вкусняшек. Она любила баловать ими нас обоих.
– Куда ты столько набрала! Деньжищ же натратила!
– Да какая тебе разница! – улыбалась Катя. – Белка ты пухлая! – воскликнула она, дёрнув меня за щёку.
В тёплых объятьях мы неподвижно лежали на берегу. Слушали движение слабых волн и смотрели на приближающийся закат.
Мы незаметно уснули. А пока мы спали, нас искусали комары…
Время летело незаметно. Благодаря Кате я питался новыми эмоциями, новой жизнью. Она дарила себя без остатка. Говорила, как сильно любит, как ценит каждый совместно прожитый момент. Иногда, задумавшись о своём, я смотрел в окно, полностью растворившись в своих мыслях; застав меня за этим занятием, Катя на цыпочках заходила в комнату, тихо подкрадывалась и потом обхватывала мою шею руками, повисая всем телом. Я смотрел в её изумительные лучистые глаза, видя в них любовь. Мы просто молчали, любуясь друг другом.
Всё с ней было для меня в новинку. Бывало, мы танцевали. Кружились по комнате под доносящиеся из компьютера ритмы или в полной тишине. Иногда мы ходили в клуб. Играла музыка и мелькали огни, но танцпол всегда был потухшим, людей совсем не было. Раз за разом мы взрывали эти скучные места своим азартом и весельем. Светомузыка сияла в наших глазах. Страсть во плоти. Часто в колонках звучала моя любимая песня:

Если ты со мной, я могу дышать.
Если ты со мной, жива моя душа.
Каждый новый вдох – для тебя одной,
Сердце бьётся вновь, если ты со мной.

Раньше мне бы и в голову не пришло, что во мне откликнутся слова попсовой песни. В тексте отображалась вся суть моей теперешней жизни. Я не представлял, что в одночасье может появиться человек и изменить собой весь мир. Вырвать тебя из мертвецкой тоски и придать живительные цвета каждому прожитому дню.

* * *
Шло время, мне было тревожно за Катю – ведь теперь я видел, насколько на самом деле она загружена работой. Из-за этого мне было неудобно, даже стыдно. Ведь она была всегда за рулём. Спросонок в выходной мы покупали продукты, потом Катя садилась за руль, и... мы мчались на природу – Катя за баранкой… Целый день, как таксист… Пора что-то менять. «Решено!» – подумал я. Пришло время очередной попытки сдать на права. Раньше пройти экзамены не получалось. Я заваливал вождение три раза кряду.
Без хорошего наката никуда. В автошколе у дома я нанял инструктора.
– Да, так, хорошо. Сейчас – сцепление и тормоз, – долдонил он, играя в стрелялки на телефоне.
Пропуская неспешный поток людей, я остановился перед пешеходным переходом.
– Теперь налево. Прямая дорога будет. Можно разогнаться, – не отрывая глаз от телефона, равнодушно цедил инструктор. – Теперь переводим на вторую, третью…
Сцепление – передача, сцепление – передача. Машина набрала скорость. Одной руки мне вполне хватало уверенно держать руль.

Вдруг справа на дороге появились дети! Руль – резко влево. Машина вылетела на встречку. Удар. Крики. Резаная боль. Глухая боль. Тишина. Тьма…

Свет. Во всю ширь встало белое пространство. Я вижу то, что не видели прежде глаза. Слышу то, что не воспринимали уши. Чувствую то, что не представляло сердце. Здесь не холодно и не жарко. Я не ощущаю тела. Где я? Я иду вперёд. Тут не видно ни конца, ни края…
Приближается звук. Плач. Откуда он? Вокруг никого нет. Плач становится сильнее. Женский плач. Он как будто рядом, прямо напротив. Смотрю по сторонам. Яркий свет – как же он прекрасен… Я могу наблюдать его минуты, часы, дни… Смотрю вниз – белым-бело! Мягкая снежная вата…
Опять шум…
– Что происходит?! – закричал я, пытаясь разглядеть хоть что-то кроме белого цвета.
Сделав шаг в сторону звука, я будто провалился. Упал в бездонное ущелье. Мгновение – и я оказался совсем в другом месте… Всё стало не так светло и приятно. Я ощущал себя запертым, мне мало места! В жестяной коробке. В машине… Зачем я тут?!
– Верните всё, как было! – надрываюсь я во весь голос.
Плач слева. Резко поворачиваю голову. Узнаю – Катя… Гнев исчез, смотрю внимательно. У неё что-то в руках. Мягкая игрушка, медвежонок. Это был мой первый подарок… Катя, прижав его к себе, горько рыдала. Затем сквозь слёзы поставила медведя на пассажирское сиденье, прямо на меня, и, выехав на дорогу, надавила на газ… Её красные глаза излучали уверенность. Она мчалась уже под сто километров в час, сто двадцать, сто сорок.
– Стой! – кричу я.
Она не слышит. Впереди – затор. Машина продолжает набирать скорость.
– Катя! Стой!
Её руки твёрдо держат руль. Она закрывает глаза. По щекам стремглав бегут слёзы.
– Катя! Катя! Катя! – надрываю я горло.
Она резко раскрывает глаза и давит на тормоз. Громкий визг тормозов, запах жжёной резины. Машина на перекрёстке. Впереди в упор – стальной отбойник фуры. Катя смотрит будто на меня, её зрачки бегают, она ищет, но не находит… пытается увидеть, но ничего не получается. Никого. На соседнем сиденье нет медведя. Его закинуло под ноги… Катя поднимает его и смотрит в пластмассовые глаза игрушки…
– Катя! – взываю я.
Внезапный толчок. Выбрасывает меня из машины. Вырывает из привычного мира. Завис дуновеньем. И вот опять оно – бескрайнее белое море…Так хорошо, хочется спать.

* * *
Странно, я лежу. Беспокойно. Вижу, как барахтаются крохотные ножки в ползунках. Ворочаюсь, пытаюсь понять, где я. Туго затянут какой-то шнурок на шее, очень неудобно. Что-то на голове. Давит уши. Кажется, чепчик… Я вижу бортики вокруг. Я в детской кроватке. Так неудобно! Текут слюни. Сейчас я заплачу.
Сверху какие-то лица. Эти двое смотрят на меня. Улыбаются. Это же мои родители… Такие молодые! Я начинаю невольно смеяться. Они щекочут меня. Я заливаюсь ещё бо́льшим смехом. Маленькие ручки пытаются защищаться от навязчивых щекоток. Кроватка качается – кажется, она движется! Я в коляске… Яркий свет, морщусь. Это что, небо сверху?! Точно – небо. Как будто я в добром сне. Мне тут нравится…
Вижу колыхание ветвей и лучи солнца. Родители катают меня, продолжают умиляться. Замечаю тут что-то странное. Чем-то пахнет. Чем-то едким.
– Вы что?! Не чувствуете! – протестую я плачем.
Мама берёт меня на руки. Пытается успокоить.
– Газ! Сейчас задохнусь! – рыдаю я во всё горло.
Поднимаю глаза к небу, и меня тут же ослепляет солнце. Резкий нырок… Зажмуриваюсь. Упал. Не понимаю, вверх или вниз… Раскрываю глаза. Они всё ещё в слезах. Оглядываюсь в изумлении. Я могу идти, и я иду. Знакомые стены, мебель.
Я чувствую газ.
Иду по коридору. В нём мечется чья-то собака. Прохожу мимо, дальше. Открываю дверь на кухню. За столом Катя. Без сознания. Её голова лежит на нашем фото.
– Катя!
Реакции нет.
– Катя!
Пытаюсь её схватить. Бесполезно. Врывается пёс, скалит зубы.
– Видишь?! Слышишь?! Лай громче, псина!
Бегу в коридор, зову собаку. Собака уже у выхода. Прохожу сквозь дверь. На лестничной площадке никого.
– Лай, глупая псина! Лай! – надрываю я голос.
Пёс лает с пеной у рта. Бешено рычит. Скребётся.
– Громче! Громче!
Собака бьётся о дверь.
Появляется соседка напротив. Сверху спускаются люди. Соседка испуганно стучит в дверь.
– Что случилось? – воскликнула женщина в страхе.
Дёргает за ручку – дверь была открыта…

Белизна. Так хочется плыть в этой белизне. Она так притягивает в свои просторы. В своё доброе море из пуха и перьев. Хочется тонуть в нём, спать…

* * *
Через сон, через закрытые глаза возникает образ. Чёрно-белые тона негативом плёнки создали черты лица. Я очнулся. Недосып. Передо мной высотой метров в десять – голова мужчины. Мышцы лица живые, сокращаются неврозом. Внимательный тёмный взгляд, вокруг глаз рваными расходящимися линиями – глубокие морщины. Глаза щурятся или злятся, не понимаю… Острый нос, высокий лоб. Длинные, чуть приподнятые углом брови. Подбородок выпирает. Щёки и закрытый рот напряжены, будто сжаты зубы. Нет сил смотреть на это лицо, на эти глаза, но какая-то сила словно притягивает меня, и я иду, плыву к нему.
Вижу его прошлое, вижу убийства. Вижу его кровавые руки, как он получает удовольствие. Я ненавижу его… Не могу терпеть – нестерпимая ненависть словно разрывает меня на части. Давит жуткая головная боль. Безвольно обхватываю лицо руками. Сквозь пальцы просачивается воздух. Он другой, теперь у него есть сырой привкус… Меня обдувает сильным холодным ветром. Руки ослабли, опускаются.
Я в ночном лесу. Нет, в парке. Аллея, вокруг – густые деревья. Нет света. Здесь будто убита сама жизнь, здесь веет страхом… Я чувствую запах смерти – твёрдый, не дающий шанса. Иду на него. Вдали появляется знакомый силуэт, знакомая походка. Катя!.. Она совсем одна. В этой тьме. Мой шаг учащается, превращается в бег. Из черноты деревьев появляется фигура страшного человека. Он медленно движется за Катей. Бесшумно, крадучись. Я замечаю в руке человека рукоять ножа-финки, лезвие спрятано в рукав кожаной куртки.
Двумя рывками поравнялся с убийцей. Разворачиваюсь, иду перед ним. Всматриваюсь. Это то самое отвратное лицо. Одним движением появляется лезвие. Я вижу, как эта мразь готовится. Я во власти страха. Дыхание смерти проходит сквозь меня. Страх превращается в горящую злость. Вмиг выпад головой в переносицу – удивительно, удар достиг цели, мразь падает на землю. Время замедляется.
Я бью и бью в несопротивляющееся лицо, превращая его в кашу из мяса и осколков костей. Я задыхаюсь от усталости, вкуса крови во рту и в воздухе. Поднимаюсь, оборачиваюсь, Кати уже нет…

* * *
Трудно стоять. Я на стуле. Он качается. «Сейчас я грохнусь!» – смотрю вниз, какие у меня маленькие носки…
Слева и справа – сёстры, совсем ещё школьницы. В белых праздничных платьишках. Сзади меня поддерживают большие ладони. Поднимаю голову – это руки отца. Стоит рядом с матерью. Тоже одеты празднично – пиджак и платье. Спереди какой-то мужик. Нервничает, мельтешит, суетится.
– Улыбаемся! — вскрикнул фотограф. – Сейчас вылетит птичка!
– А я сейчас свалюсь с этого стула! – пытаюсь сказать я, сдерживая слезы. – Пустите меня!
Этот, с фотоаппаратом, недоволен.
– Одной фотографии хватит, – произнёс отец.
Он взял меня на руки и поставил на пол.
Я сразу сбегаю. Куда подальше, быстро перебирая ножками. Мчусь в другую комнату. Прячусь за диван. Я затихарился, тут меня никто не найдёт. Главное – переждать, отсидеться. Выбираю позу поудобнее – кажется, я тут надолго. Внезапный свист в коридоре. Очень громкий. Болят уши. Я прикрываю их ладошками. Звук не прекращается. Во всём теле появляется уже знакомая тяга, сейчас я снова окажусь рядом с Катей. Я очень нужен… Выхожу из укрытия. Медленно двигаюсь в сторону шума. Захожу в коридор. Ещё шаг – падение. Глубокий провал. Тянется резкая прохлада. Мягкий прорыв. Я в городе, на оживлённой улице… Ревёт гудок поезда. Я на путях.
Смотрю на стремительно приближающийся поезд. Вижу – Катя… Она идёт. Ничего не видит, не слышит. Наушники.
– Поезд! – кричу я.
Подбегаю ближе. Пытаюсь её схватить. Руки проваливаются. В лихорадке кричу в лицо. Реакции ноль…
Взгляд Кати пуст, она ни о чём не думает, ничего не замечает, просто переходит через рельсы.
В горячей панике дотрагиваюсь до её лица. Кончики пальцев чувствуют теплоту… Руки оживают. Прижимаю её к себе. Делаю шаг в сторону. Поезд с рёвом пролетает мимо. Катя застыла в моих объятьях. Смотрю ей в глаза – кажется, она видит меня… Улыбается сквозь слёзы. Я отхожу назад, её взгляд теряется. А с ним теряюсь и я.

БЕЗМОЛВИЕ

Тусклый свет сверкавших в космической тьме звезд блуждал в густых облаках дыма, несмотря на то, что унылая, нелепая многоэтажка тоталитарных времен располагалась не в каких-нибудь задыхавшихся предместьях, а в центре города. Двор отдавал бесшумной, мертвой темнотой. Покосившиеся от усталости фонари там, конечно, стояли, но, судя по всему, уполномоченный по благоустройству не счел нужным наделить их способностью светить. А, может быть, всему виной не он, а населявший квартал контингент невысокого уровня развития, которому доставляет удовольствие портить свое же место обитания. Впрочем, это их проблемы. Нашему герою с детства были по душе благородные потемки, и он ни разу в течение нескольких десятилетий не изменил своей привычке бродить в одиночестве в течение нескольких часов по обезлюдевшему городу. Он гулял в основном по старым районам, где доживали свой век оставленные на произвол культурной руки католические и лютеранские церкви. Самое прекрасное время для таких прогулок – зимние деньки, когда стужа отбивает желание выбираться за пределы каменной клетки, и на улицах торжествует мороз.
В последние годы благополучие жителей города настолько пошатнулось, что даже улицы отказывали себе в пышности снежного облачения. К этому уже привыкла окаменевшая земля, и все, о чем она мечтала – это о прекращении мучений для ростков, которым суждено было ощутить проседь в совсем детском возрасте.
Неоновые вывески, устав от пафосного сверкания, еле подавали жизненные знаки, придавая улицам, окруженным небоскребами, атмосферу захолустных городишек Дикого Запада.
Он давно вернулся и теперь видел странные сны в помятой односпальной кровати. Перед этим он допил последнюю рюмку зеленого зелья из узорчатой резной бутылки, а на краю письменного стола чуть шевелился в конвульсии резиновый жгут. Этот инструмент медицинского происхождения сам попал под влияние расширяющего горизонт сознания мелкодисперсного вещества, обменивавшего железную волю и свежий холод разума на билеты к другим мирам, не оскопленных материально-временной оправой. Обладал ли наш герой такой волей с рождения, или он специально развивал ее во время уединенных практик – никому не известно, включая и его самого. Точно так же никто не понял, почему он в этот вечер не стал поднимать трубку, хотя он не отказывал в слове и деле людям даже тогда, когда они вливались в его картину уродливым жирным пятном. Это подталкивало только к одному выводу: что-то произошло с его душой, с этим невысоким молодым деревцем в тесном садике, обвитом уходящими в небеса готическими громадами толщиной в несколько увесистых камней.
Стрелки часов продолжали свой бег, но утро так и не приходило, задержавшись в Красноярске или какой-нибудь другой сибирской глуши. Единственным звуком за несколько часов, ворвавшимся в царство тишины со звуком камня, пробивающего речную гладь, стал чуть слышный стук в дверь, повторившийся три раза, а затем уступивший зловещему, пробирающему скрипу. Если бы наш герой бодрствовал, то он бы ощутил, как в сосуд разума вливается беззвучная тяжесть, словно сконденсировавшийся ядовитый газ. Теперь же она тихо обвивалась вокруг изголовья кровати подобно осторожной охотящейся кошке. Сквозь зашитые нитью сна веки не просочилось отражение женского силуэта с ярко-черной рваной вуалью на лице. Этот призрак как раз доплывал до пункта назначения в дальней комнате, в которой лежал спящий герой. Кажется, он однозначно бывал здесь раньше, о чем можно было судить по его уверенной плывущей походке.
Неизвестная посетительница ласково провела легкой молодой рукой с черным маникюром по грубой небритой шее и худому плечу. Спящий слегка пошевелился, но пробуждаться не спешил, не желая прерывать единственное в этой земной жизни утешение в виде кратковременных объятий с феями снов. Тогда она продолжила ласки, вкладывая чуть больше силы. Находясь где-то в эфемерном, он почувствовал прикосновение женских рук, врывавшихся сквозь завесу век в его художественную мастерскую. Туда было право входить только Изабелле в определенное время по разрешению художника. Тогда он брал кисть в одну руку, а второй приближал эфирное создание к себе, и они отдавались пробирающему их насквозь чувству нежной любви, неведомому обыкновенным земным женщинам. У нее была божественная внешность, вобравшая в себя гений западноевропейских живописцев, и глубокая, богатая душа, служившая вместилищем увлекательных сказаний и простых изложений непреклонных истин тайных сообществ. В ее лице он видел каждую и в то же время всех земных женщин, к которым он когда-либо испытывал нежные чувства.
На мгновение герой почувствовал присутствие инородного духа, пришедшего из противоположной грани той самой реальности, откуда была Изабелла. Ее прикосновения наконец обрели значение, и он слегка отворил очи, впустив в зрачки отблески черного света. Слабенького светового пучка оказалось достаточно, чтобы заставить сердце резко вздрогнуть и начать судорожно колебаться, будто в его ткани вошла игла, обливавшаяся адреналином. Ему нарисовалось молодое существо женского пола со сверкающими черными глазами и длинными вьющимися волосами, лоснящимися от убогих проблесков света из незанавешенного окна. Ее бледно-ядовитая кожа героинового цвета была усыпана серебристыми блестками, светящимися сквозь тюлевое платье с многочисленными извилистыми вырезами. На плечи было небрежно накинуто необыкновенно длинное черное пальто, полностью скрывавшее ноги, если смотреть в профиль. Для чего же она отвлекла его от сна в это таинственное время, именуемое в некромантии дьявольским часом?
Она протянула ему руку в кожаной перчатке с вырезами, изогнувшейся на мгновение приглашающим жестом последовать за ней и в то же время не торопиться с покиданием привычного места.
Будучи опытным человеком, которого мало какие явления в жизни могли удивить, он все же поспешил прислониться спиной к стене и принять хотя бы сидячее положение и убрать руки за спину, особенно после того, как она приблизилась к нему и предприняла попытку взять его за ладонь. В его мыслях бурлил целый круговорот догадок, кем она могла быть, и каждая догадка пускала пару капель первородного страха в вены.
И тут, кажется, он понял. Это была та самая таинственная женщина, к которой он отчаянно взывал в периоды глубокого тотального одиночества, и встречу с которой он неявно или явно описывал во многих стихотворениях и почти всех прозаических миниатюрах. Много лет он никого так страстно, сердечно не желал, как ее, но не спешил с ней вступить в близость ввиду неизвестности, пугающей своей глубиной. Она являлась к его знакомым и незнакомым, входила без стука в одни и те же дома и отправлялась в бездну с тысячами, миллионами душ, но только не с его душой. Никогда не навещала она его в периоды гнетущей тоски, а теперь она стоит рядом с ним в роскошных одеяниях и безразличным, но одновременно и целеустремленным взглядом окидывает его разворошенную кровать.
Где есть сознание, там не остается места для страха. Так было, по крайней мере, для нашего героя, тем более, когда он хотел, то его разум и душа работали слаженно. Теперь он не боялся появившейся из ниоткуда гостьи, а встал на ноги и прошелся, слегка покачиваясь, к окну, все еще ощущая приятное остаточное присутствие алкоголя. На дворе было все так же темно, лишь шоссе сверкало в свете ночных фонарей, создавая аллегорию пустой, но находящейся на расстоянии вытянутой руки дороги в рай. В постиндустриальный рай. Полностью темные многоэтажки вдалеке наводили на мысли, что в городе либо отключили свет, либо все спали, за исключением его. Вполне вероятно, что где-то, в одном из тысяч мрачных карцеров происходило бдение такого же оставленного всем миром человека.
И тут его посетило разочарование.
Он ждал ее столько лет и тщетно надеялся, что она наконец подарит ему свободу от животных инстинктов и бестолковых привязанностей. Он верил в нее как в единственного верного друга, который не оставит его в самый темный час и принесет с собой величайший подарок, который вообще может существовать для такого обреченного существа, как он. Она не успокоила его в свое время на растрескавшемся причале, обернувшись ундиной. Теперь он потерял последнюю надежду на будущее, пусть и бездуховное будущее.
Он отпустил ее и вернулся к спящему городу за окном. Стекло не сообщило о ее приближении к нему, но когда она попыталась его приобнять и укрыть широким пальто, он отстранил ее.
Поистине, это была самая неожиданная реакция от тех, к кому она являлась.
Его не спрашивали, прежде чем давать ему жизнь. С ним никто не договаривался об условиях, никто не потрудился узнать, хочет ли он сам тех возмущений, которые, словно космические тела, превращают в кривую седьмого порядка траекторию его жизненного пути. Сколько еще потребуется терпеть своевольных вмешательств высших сил? При этом ему всегда все темные трактаты внушали, что человек является хозяином своей судьбы.
Он отдал свою жизнь на поиски верной истины, а сегодня за ним прислали существо, напоминавшее черную невесту. Пусть после всех исканий темного духовного пути он до сих пор не освободился от гормонального влечения и продолжал судить по обложке, но это был экстракт его жизненного опыта, каким бы субъективным и односторонним он ни был. И он не позволил ему уйти вслед за такой, как она.
То, что происходило далее, не поддавалось текстовому или даже иллюстрируемому описанию, потому что суперпозиция хаотических мыслей в голове героя достигла максимума своей интенсивности. Ткани видимого пространства то и дело разрывались, обнажая астральные дыры, откуда струился свет, не похожий ни на одну из миллионов комбинаций радужной палитры. Пол, стены и потолок вместе с прилегавшими предметами рванули вдаль, оставив свое положение в каждый момент времени запечатленным. Вектор гравитации плясал, как опьяневшая вблизи магнитной аномалии стрелка компаса. Герой не чувствовал своего тела, но его не покидало жуткое ощущение прикосновения сотен рук смерти. Он слышал внутри себя голос, знакомый по черным мессам, но в то же время отдающий не известными прежде оттенками.
И наш герой вновь оказался в своей квартире, упав на кровать в той же самой позе, в которой он ощутил прикосновение руки незнакомки. Теперь он несколько раз оглядел комнату, в которой кроме него никого не было.
И тут в комнату прошел луч солнечного света, сопровождаемый нараставшим шумом от бегущих по улицам автомобилей…

ПАПА, НЕ УХОДИ!

Каждое утро в этом двухэтажном деревянном бараке было похоже на все предыдущие: проснувшись, я знал, что на кухне будет стоять крепкий запах перегара, кто-то из маминых дружков будет спать за столом, разметав посуду на край стола и подложив под голову свои большие грязные руки, второй, скорее всего, будет лежать в маминой комнате вместе с ней на диване в ворохе грязного белья и подушек. Но туда я не любил заглядывать, потому что заканчивалось это одним и тем же: если я попадался матери на глаза, то сразу же звучал ее командный голос с приказом принести что-либо из кухни или ванны и стоять у двери, пока ей снова не понадоблюсь.
Голос действовал на меня магическим образом, я не мог убежать из дома, как делали многие мои сверстники, и спокойно весь день лазить по стройке заброшенного корпуса больницы, жарить на костре хлеб с салом и поздно вечером тихо возвращаться домой, чтобы уснуть на своей части кровати, которую я делил с отцом.
Я стал так делать потом, когда не стало отца, и удавалось проскользнуть мимо спящей матери.
Отец остался в памяти светлым пятном – единственный, кто как-то участвовал в моей жизни, но его жизнь была еще ужасней, чем все, что я знал в свои девять лет.
Его ноги отрезало вагоном прямо в цехе завода, когда принимали очередной состав известняка и кокса для новой плавильной печи, открытие которой отмечали накануне. Отмечали это событие всегда основательно и крепко, разумеется, смена была пьяна.
Отец любил выпить, но еще больше ему нравился опохмел, выпивая первую стопку на следующий день после пьянки, он просто преображался, речь становилась ясная и четкая, просыпалось чувство юмора – просто человек-праздник. В таком приподнятом настроении он шел вдоль движущего состава, пританцовывая, предвкушая обильное и длительное застолье.
Но сбыться мечте было не суждено, и всего лишь пролитый кем-то и неубранный мазут перечеркнул не только веселое застолье, но как оказалось, и всю оставшуюся жизнь.
Эту историю я слышал от отца несметное количество раз, и каждый раз она обрастала новыми подробностями, как будто он вместе с ногами потерял еще и память, и каждый раз она возвращалась к нему обновленная.
Отец на этом пятне теряет опору с землей и стремительно сползает под состав, смазанная мазутом одежда только придает ему ускорение, да он, впрочем, и не успел ничего понять и как-то воспротивиться этой опасности, потому что длился этот кошмар считаные мгновения.
Крик был пронзительный и короткий, болевой шок отключил его, не дав увидеть, как его ноги отделяются от тела.
Придя в сознание в больнице и услышав, а потом и увидев приговор врачей, он заплакал.
Странно, но с того момента плакал он часто, после слез ему становилось лучше и спокойней, как природе после дождя.
Увидев в первый раз в больнице то, что осталось от его ног, он еще раз потерял сознание, зрелище было ужасное: твое тело заканчивалось не как у всех людей, там, далеко, где ступни, а вот тут, рядом, где сразу после члена была бездна. И, мало того, лежа на спине, не сгибаясь, ты рукой мог потрогать край своего тела. Обычный человек так не может…
Через два месяца отца на носилках заносили в квартиру четверо друзей из бригады и человек из профсоюза, впрочем, она вскоре удалилась, сказав заранее заготовленную речь и пообещав всестороннюю помощь; больше ее в этом доме никогда не видели.
Поначалу отец не пил, он пытался бороться.
Я помнил, как много и запоем отец перечитал все, что было у нас дома, потом у соседей, а потом я бегал в заводскую библиотеку, где брал новые и сдавал уже прочитанные книги – это оказалась единственная «всесторонняя» помощь от завода.
Он держался, плакал, но держался, читая мне книги на ночь, или просто пересказывал своими слова то, что прочитал накануне. Особенно мне нравились рассказы Джека Лондона «Белое Безмолвие», «Любовь к жизни», а «Белый клык» по моим просьбам отец пересказывал несколько раз.
Наверное, это были самые счастливые моменты в моей жизни, я лежал напротив отца, откинувшись на подушку, и слушал про удивительную дружбу волка и индейца, места нам хватает обоим сполна, кровать легко вмещает отца без ног и маленького сына.
Мать к нам не заходит, она вообще стала приходить поздно и все чаще пьяная. Она перестает готовить и стирать, это трудно сделать, когда тебя нет дома по нескольку дней.
Отца выбило из колеи то, что она перестала быть опорой, из нее она превратилась в бездну, в которую отец и свалился.
Пьяная она становилась агрессивная и истеричная, отец вызывал у нее чувство брезгливости, а со временем и просто ненависти.
Уход за отцом лег на мои плечи, но меня это не очень тяготило, я вполне с этим справлялся, если бы не мать.
Ее приводил в ярость наш маленький дружный альянс, который мог вполне существовать и без нее, кроме криков и ругани начались побои, причем начались не по возрастающей, как это обычно бывает в неблагополучных семьях, а сразу бессмысленные и беспощадные. В первый раз я был застигнут пьяной матерью на кухне, когда наливал воду в чайник, шум воды заглушил скрип открывающейся двери.
День был очень хороший, отцу принесли пенсию, и он выделил 3 рубля на покупку свежего хлеба, макарон и прочей снеди и разрешил купить конфет, чтобы вечером устроит чаепитие с новой книгой, я уже предвкушал эту встречу с новыми литературными героями, горячим чаем и моими любимыми батончиками.
Удар тяжелой женской сумкой по голове вернул меня на землю, точнее, на пол. Табурет, на котором я стоял, тоже с треском грохнулся рядом, я еще не понимал, что произошло, но, услышав пьяный рык своей матери, все понял. Удары сыпались один за одним, я пытался закрывать руками голову, и какое-то время это помогало, но после паузы удары стали очень болезненные и нестерпимые, удары сумкой я переносил молча, но сейчас сил терпеть уже не было, и я закричал громко и истошно: «Мамочка, не надо, мне больно!»
Перед тем как потерять сознание, я успел услышать беспомощный крик отца, и пришло озарение – это же чайник, хорошо, что он круглый, подумал вдруг я и провалился в темноту.
Отец сразу понял, что происходит на кухне, потому как внутренне уже был готов к этому, он понимал, что как жену он ее потерял безвозвратно, но была надежда, что она останется матерью, с первыми криками сына и эта призрачная надежда испарилась.
Рывком он сбросил одеяло и, выбросив руки вперед, как при нырке, шумно и больно приземлился на пол, отчаянно работая руками, он греб на кухню, откуда уже не доносились мои крики, но были слышны глухие удары и тяжелая одышка мамы.
Появившись в дверном проеме, он увидел рядом с перевернутым табуретом мое тело, оно вздрагивало только тогда, когда на него с силой опускался чайник.
– Убью, сука, – закричал отец, и его злобный рык отрезвил супругу, она опешила, никак не ожидая увидеть его здесь, в ее пьяном сознании он навеки был прикован к кровати.
Отец остервенело наступал на нее, теперь у него в руках была швабра, которую он опрокинул, вползая на кухню. Первый удар пришелся по ногам, она закричала, но не упала, быстро придя в себя, запустила в него чайником и, перепрыгивая через мужа, получила второй удар, потеряв равновесие, она больно приземлилась на пол грудью, боль ее отрезвляла, и мозг начинал проясняться. Быстро поднявшись, она обернулась и увидела отца, обнимающего сына; поправив платье, она как ни в чем ни бывало пошла в свою комнату.
Отец не стал звать соседей, чтобы вызвать милицию да и скорую тоже.
Я пришел в себя через пять минут на руках отца, дотянувшись до края стола, он нащупал кружку, в которой была вода, и дал сделать несколько глотков.
Несмотря на то, что голова, руки и плечи ныли от боли, я с силой прижимался к отцу, как будто это обрубленное тело лечило все мои болезни.
Два дня мы провалялись вместе на кровати, ухаживая друг за другом, эти шесть квадратных метров были нашей кухней, спальней, больницей и крепостью одновременно, в которой мы оказались в осаде, устроенной собственной женой и матерью.
Я становится пугливым и осторожным, стараясь не попадаться на глаза матери, точно определяя дома ли она, я втягивал воздух ноздрями, угадывая ненавистный запах перегара и точно определяя, кому принадлежит шорох – матери или отцу.
Но работало это не всегда, тяжело прятаться в маленькой квартире, где в коридоре два человека расходятся только боком, она ловила меня и била самозабвенно и с наслаждением, осознавая, что муж все слышит, и месть от этого становилась еще слаще.
С этого момента я начинаю становиться маленьким зверенышем, которому надо выжить любой ценой в этих барачных джунглях.
Ненависть в матери росла и крепла с каждой новой выпитой бутылкой, и план мести созрел в ее больной голове.
Я помнил этот вечер очень отчетливо, увиденное и пережитое в тот день было, как раскаленное клеймо на моем теле, оно зудело и болело все эти годы, и хоть это повторялось неоднократно, но первый раз был самым ярким и острым.
Мы собирались уже ложится спать, когда услышали скрип несмазанной двери, но нас удивило не это: кроме скрипа двери и ворчания пьяной матери мы услышали мужской голос.
Они разговаривали громко, не стесняясь и не таясь нас, закрыв входную дверь, они, хихикая, продефилировали на кухню; замерев на кровати, мы слушали все, что там происходило – громыхала посуда, звенели стаканы, слышалось какое-то чмоканье.
Я хотел спросить, что они там делают, перевел взгляд от двери на отца и забыл, что хотел, перед собой я увидел перекошенное от боли и злобы лицо, мне показалось, что отец как-то мгновенно постарел. Рот был плотно стиснут, услышав скрип зубов, я понял, что мне лучше молчать.
Застолье продолжалось недолго, не более получаса, после чего они неуверенной походкой, но так же весело и задорно проковыляли в мамину комнату. Звука закрывающейся двери мы не услышали, потом я понял, что это и есть ее план.
Сколько это продолжалось, я не знал, время для меня перестало быть чем-то осязаемым, я видел отца и слышал мать, и ни то, ни другое мне не нравилось.
Единственное, что я понимал своим детским умом – это то, что маме хорошо, а папе очень плохо. Плохо стало и мне, в какой-то момент я перестал слышать стоны и смех матери, крики отца, звон разбитых стаканов, которые отец бросал в стену, я отключился и смотрел на все это, как будто нахожусь по другую сторону экрана, а это не мои родители, это просто кино, плохое и злое взрослое кино.
Она проделывала это два-три раза в неделю, отца хватило на месяц.
После первой оргии, устроенной матерью, он начал пить. Он доставал деньги из-под матраса и просил позвать дядю Толю, который жил над нами. Я прекрасно знал, это те деньги, которые приносит тетя-почтальон, и на эти деньги отец обещал купить мне велосипед.
Дядя Толя приносил отцу алкоголь, забирал свой процент в виде поллитровки и уходил.
Я видел, как моя эфемерная мечта о двухколесном чуде превращается в реальную кучу пустых бутылок под кроватью.
Отец пил один, он не просил соседа разделить с ним застолье, даже меня он выгонял на улицу, ему было тошно, он пил, выл, как собака, и плакал.
Он искал выход, но не находил. Отчаяние и беспомощность поселились на том краю кровати, где должны быть его ноги, а вечерами после работы должна была лежать его жена, так было в нормальных семьях, но не у нас.
Сопротивлялся новым постояльцам отец недолго.
Удивительно, но план малообразованной, недалекой санитарки сработал безупречно, главное, с нужным результатом и в кратчайшие сроки – так, кажется, пишут в милицейских отчетах.
Дождливым утром 12 августа отец растолкал меня и попросил принести в тазике воды. Мать уже ушла, и я спокойно прошел на кухню поставить чайник, отец сказал, что хочет побриться.
Просьба отца удивила и обрадовала меня, он уже давно не брился и был похож на басурманина, которых я видел в телевизоре.
Закончив утренний моцион, он попросил достать из шкафа чистое белье, надел светлую рубашку и серые брюки, штанины аккуратно подвернул и подсунул под культяпки.
Я, окрыленный, метался по квартире, выполняя все просьбы отца, и был безмерно счастлив.
Вот он, мой папка, трезвый, здоровый, пусть без ног, но родной и любимый.
Все будет хорошо, как прежде! Теплые папкины руки, книги на ночь, обжигающий крепкий чай с любимыми конфетами, мы и так проживем, нам много не надо, правда, родной, говорил я сам себе.
А на велосипед мы накопим, это же не последнее лето, а я пока на соседском, Колька же дает покататься. Я ничего этого не говорил вслух, это был мой внутренний монолог, я боялся спугнуть счастье, которое снова к нам постучалось, как голубь на карнизе.
И отец тоже был очень ласков со мной в то утро, он как-то по-особенному смотрел, постоянно ловил меня, пробегающего мимо, сгребал в охапку и долго целовал в макушку и шею.
Я уловил какое внутреннее напряжение у отца, но что это, я понять не мог да и не хотел. Новый день был замечательно хорош, и хотелось, чтобы он тянулся как можно дольше.
Отец остановил меня, когда я собирал в комнате разбросанные вещи и попросил подойти, я в очередной раз бросился в объятья отца, и он сдавил меня крепко-крепко.
– Папка, ты чего? Кости мне переломаешь, – сказал я, улыбаясь. Когда отец ослабил хватку, я откинул голову назад и увидел следы на лице отца, он не всхлипывал, гримаса на лице не менялась, как обычно бывает, когда люди плачут, – слезы просто текли из глаз, пятно на рубашке увеличивалось, и я даже почувствовал эту мокроту. Мы смотрели друг на друга и молчали. Я не выдержал первым и стал своими маленькими ручонками вытирать слезы отца, приговаривая: «Папка, ну ты че?»
Отец вышел из оцепенения, еще раз крепко прижал меня, потом поднял и поставил меня на пол.
– Вот что, сынок, – сказал отец, запуская руку под матрас, – дуй в магазин и купи своих любимых.
Он протянул мне красный червонец, таких денег я еще не держал и взял их с нескрываемым трепетом.
– Сдачу оставь себе, пусть у тебя будут, так надежней, – сказал папа. Почему так надежнее, я не понял, но переспрашивать не стал.
– А тебе что-то взять? – поинтересовался я, но отец лишь помотал головой.
Червонец жег ляжку и просто принуждал меня к бегу, что через мгновение я и сделал.
Перед тем, как хлопнула дверь, отец услышал моё бодрое: «Я быстро, пап!»
Он несколько минут смотрел в окно, как будто пытался все это запомнить как можно лучше, потом вытер рукавом снова набежавшие слезы, и взгляд его стал ясным и трезвым.
Привычным движением он налил воды в стакан и открыл верхний ящик прикроватной тумбочки, где лежали его таблетки…

Моя обратная дорога была еще более радостная и легкая, несмотря на полтора килограмма конфет, которые не давали бежать мне в полную прыть, руки крепко держали кулек, чем сковывали полет счастливого птенца в гнездо.
Я ногой открыл дверь и выпалил: «Папка, я дома».
Скинув на ходу сандалии, я влетел в комнату и вдруг увидел его. Перекошенное лицо и открытый рот, из которого медленно вытекали белая пена и слюна, ввели меня в ступор, я непроизвольно разжал пальцы.
Кулек с грохотом упал на пол, и из него, как тараканы, разбежались конфеты.
Я знал, что Смерть есть, что она приходит, кого-то забирает, и человека больше нет. Потом люди ходят на кладбище, где долго плачут на могиле ушедших, и это были все мои познания на тот момент.
Но причем тут мой папа, думал я, ты что, не видишь – у нас все хорошо, мы хотим купить велосипед следующим летом, ты просто не туда пришла, ты ошиблась!
Я уже его не тряс, не пытался привести в чувство, я уже знал – папы больше нет. Это ужасное осознание придавило меня к кровати, и так я пролежал около часа, обняв отца за талию.
Встал с кровати уже повзрослевший юноша в теле девятилетнего мальчика.
Я теперь один, и виновата в этом моя мать.
С этой сверлящей в голове мыслью я стал вытирать ему полотенцем лицо, собрал вскрытие упаковки с обезболивающим, которые валялись рядом с кроватью, потом принялся за конфеты.
Устав, я снова сел на край кровати, широко открытые глаза отца гипнотизировали меня, тогда я еще не знал, что их можно закрыть.
Тело было еще теплое и сохраняло запах родного и близкого человека, тепло уходило быстро, через несколько часов мне стало холодно рядом с отцом, я поднялся и сел рядом на табурет.
В этот момент входная дверь отворилась, я слышал это очень отчетливо, потому что в квартире стояла гробовая тишина.
Вот и пришло Зло, подумал я.
Мать была одна, она шумно разделась в коридоре и прошла на кухню, ее тоже удивила тишина в доме и, бросив авоську с едой на стол, она пошла в комнату.
Открыв дверь, она увидела чистого и опрятно одетого мужа, лежащего на кровати и смотрящего в потолок, в комнате было чисто. Еще один повод рявкнуть на меня улетучился.
Я вел себя странно, как ей показалось, я не прятался, как всегда, за спиной отца, а смирно сидел на стуле и смотрел на нее пустыми глазами.
– Уходи отсюда, – громко и четко произнес я.
– Чего ? – переспросила удивленная мать.
– Пошла вон, сука, – крикнул я, поднимаясь с табурета и беря в руки ручку от швабры, которая в последнее время прописалась у нас в комнате.
Я знал много матерных слов, знал уже давно, но никогда не использовал их, только иногда во дворе с ребятами, но сейчас понял – их надо применить, так всегда делали взрослые, когда надо было кого-то обидеть, а я очень хотел обидеть, наверное, даже убить…
Высоко подняв над головой черенок, я с силой опустил его на плечо матери, она вскрикнула скорее от неожиданности, чем от боли. Но результат был достигнут – она отступила.
Вслед за первым ударом последовал второй, третий, четвертый – удары сыпались один за другим, при этом я выкрикивал все матерные слова, какие знал. Ярость придавала мне силы, и в этот момент взрослая женщина не могла противостоять ребенку.
Крича от боли, она уже давно захлопнула дверь, но мои удары сыпались на закрытую дверь без остановки.
– Совсем сбрендил, ублюдок, поймаю – прибью! – орала она из кухни, прикладывая холодную бутылку к ушибленным местам, сделав перерыв, она откупорила ее и сделала два больших глотка.
Я еще не понимал, что мое детство закончилось, детство не может закончиться, не начавшись, но со мной это случилось.
И с этой несправедливостью я живу уже много лет.
Папа, почему ты меня предал?

ОН ОДИН

На изрезанном ветром берегу в черном доме, изредка показывающемся морю из тумана, жил старик. Черным дом был не по прихоти строителей, а от покрывавшей все вокруг коросты лишайника, царствующего в местном сыром воздухе. Он был на камнях, на деревьях, на жестяном ведре у крыльца и на перилах. Почти ежедневно он заползал на порог стариковского дома или начинал стелиться по подоконнику. Тогда старик, чуть вздыхая, брал в руки скребок и принимался бесцеремонно прогонять непрошенного гостя. Впрочем, других в его доме быть не могло. Холодный свинец, в который были запаяны окружившие дом холмы, да гудящее «у-у-у-уходи», прилетавшее с моря, не тянули свернуть к нему с дороги. А старику нравилось это сочетание черного и зеленого вокруг. Зеленые волны омывали черный гравий, черные каменные зубы тут и там выступали из зеленой травы, скудная зелень венчала черные скелеты деревьев вдоль берега, и даже лишайник был только двух цветов.
Он просыпался очень рано, как бы торопясь окружить себя предметами и делами. Хотя наверняка это были издержки старости вроде невозможности позволить себе лишнюю рюмку или звучно потянуться, хрустя суставами. Проснувшись, он с хрипом никак не заводящегося мотора собирал скудную гниловатую слюну у самой глотки и не без труда проглатывал, отмечая, что с каждым годом она становится все более гадкой. Мутными глазами сквозь подсохшие скабиозы на подоконнике он, не вставая с кровати, оценивал небо за окном и прикидывал планы на утро. Чаще всего шел дождь.
Вот он встает. Скучноватый дом приветствовал хозяина в тусклом свете серого утреннего солнца. Шерстяной, грубой вязки плед спадал одним углом с кровати, преграждая путь к комоду, который будто скрестив руки на груди, выпирал длинными рукоятками красного дерева, отполированными до белизны не одним поколением. На комоде на размашисто сшитой салфетке стояла одна-единственная вещь – фотография живо улыбающейся пожилой женщины на фоне лодки и морских скал с неразборчивой фразой, написанной карандашом в нижнем правом углу. На стене у двери висела гравюра, изображающая неистовую схватку двух охотничьих собак, одна из которых, будто жуя собственные зубы, скалилась и принимала почти неприличную позу. Круглый джутовый половик рыбьим глазом смотрел из дальнего угла комнаты. Еще был стул, его старик сделал сам много лет назад из какой-то ароматной породы дерева. По его неопытности вышло так, что ножки оказались разной длины, и пригоден этот стул был лишь спинкой, на которую набрасывались то бушлат, то клетчатая рубашка, то сложенный вдвое ремень. Желтизну, словно бы зубную, всех вещей вокруг, а особенно щербатых половиц подчеркивал скромный свет из окна.
Живее всех, и в этом нет ничего удивительного, был пёс, чувствовавший тугое стариковское движение: словно в нетерпении поделиться последними новостями, он пыхтел и скулил, вертелся у старика под ногами. Тот грубой рукой его отстранял. Обоим хотелось есть, и пес знал, что после короткого журчащего перерыва на крыльце старик пойдет, не спеша ставя ноги на бурые ступени, и вскоре на кухне в углу рядом с умывальником запахнет едой.
– Тот, наверно, так вкусно и ест, что целый день на задних лапах стоит, – медленно прокатывалось отблеском зависти между ушей у пса.
Старик любил плотно позавтракать. Частым блюдом была слегка обугленная цветная капуста – «крувит», как картаво называла ее его жена. Выжженные в духовке травы, те, что удавалось собрать до дождей вокруг дома, давали пряный соус, если смело перемешать их с маслом, и этим соусом густо заливалась куриная печень или вяленое мясо, что хранилось в этом доме по всем правилам на теплой мансарде вместе с мешками соли. Роль гарнира почти всегда отдавалась батату, обваленному в хлебных крошках и запеченному, но не сильно, в дышащей на ладан духовке с неподатливыми ручками. Старик с радостью наблюдал, как легкомысленный, далекий ему оранжевый цвет обрастал сединой и, запекаясь, сливался с его сереньким интерьером. Пил он по привычке воду из ручья, которую приносил в жестяных ведрах каждые два дня. Но только по утру. Вечерами же он садился в одно из двух уютных, чистых, но пахнущих пылью кресел и большими глотками пробовал железными кружками свежесброженный крепленый сидр из Лешуги, который вязал ему рот и после пятой кружки заставлял заводить патефон и плакать.
После завтрака они с псом шли в баню чистить зубы и приводить себя в порядок. В шерстяной куртке, морщась от преобладающей в этих местах прохлады, он проходил мимо яблонь, служивших ему по своей переменчивой природе календарём, нескольких торчащих из земли стальных прутьев с насаженными на них железными банками, тоже щедро покрывавшимися лишайником, и зубастого крыжовника. Там он сворачивал с тропинки на мокрую траву и заходил в сложенную из дубовых досок приземистую баню с покатой крышей. Сытый пёс в баню не шел. Раскидывая дёрн, он с удовольствием бросался в пруд рядом с баней, болтал глупо высунутым языком не меньше, чем лапами, и распугивал ни в чем не повинных лягушек. На дне прудца лежали брошенные как-то стариком в порыве настольные часы «Молния», и возможность прочитать это название служило лакмусом чистоты пруда, хоть старуха и называла его лужицей. Старик до сих пор чистил его чуть ли не каждый день.
В бане перед зеркалом он скидывал с себя рубашку и медленно осматривал рельеф своего тела – складки и неровности шеи, венозную акваторию рук, выступающую бирюзовым сосудом тут и там сквозь бледную северную кожу. Затем в ушат из металлической бочки набиралась холодная вода, и старик щедро, как и принято в бане, обливал голову и плечи, невероятно при этом рыча, чем вызывал опасение у уже закончившего водные процедуры пса. Эта секунда была переломной, после нее, собственно, заканчивалась утренняя нега, с мозгов будто смывалась дымка, и старик, казавшийся себе порозовевшим, словно в намазе проводил руками по бороде, скалился себе в зеркале и поспешно приступал к чистке зубов, горловому пению с мятной водой во рту и разглаживанию ушей. За всем этим действом со стены серьезно наблюдал покосившийся кумир – Лев Николаевич Толстой с неизменной бородой и его blouse a la Tolstoï. Старику казалось забавной мысль повесить бородача и славянофила именно в бане, где бы он наблюдал за русским ухарством и подслушивал философские беседы голых людей. Его покойная жена при этом стеснялась раздеваться догола в присутствии классика и виновато поглядывала на портрет, когда муж, перебрав, терял в бане такт.
Выходя из бани, застегивая на все пуговицы и заправляя в брюки свежую льняную рубашку, он, освободив руки, хлопал по голове довольного пса и передразнивал его оскал. Радуя себя глубоким вдохом запахов полевых цветов, столь родных ему яблок и соленого моря, он наконец-то начинал вращать жернова планов на сегодня. Так же, как утром он разглядывал мир через подоконник с цветами, старик бережно клал свой взгляд на скабиозы за баней. Вокруг них, как всегда, кружили пчелы, неловко промахиваясь мимо цветов в борьбе с морским бризом – в это время дня ветер дул с моря.
И вот старик брал лопатку, лежавшую рядом со скребком, которым он боролся с нашествием лишайника, и приступал к ежедневному трудовому ритуалу. Его он считал необходимым для того, чтобы за средой последовал четверг. В мешковатых брюках, широко расставив ноги, он слегка разрыхлял черную землю на горке, где росли скабиозы, отгонял пчел, при этом весело матерился. Он помнил, сколько воды нужно этому сорту, и с наслаждением наблюдал за тем, как вода медленно уходит в чернозем, как в губку, когда поливал этот цветущий холмик из стальной лейки. Сегодня было пора подрезать некоторые из цветов. Какие, он помнил по наставлениям. Усиленный, как на бронхитной рентгенограмме, рисунок жил лепестков и их неприятный сизый цвет говорили о болезни и по правилам виноделов требовали оставлять лишь самые сочные и яркие.
– Пейте… Растите долго, скабрезы, – тихо, про себя говаривал старик, не стесняясь запачкать руки на альпийской горке.
Затем он обычно собирал что-то из сада, деловито обходя ряды деревьев и кустов в видавшей виды соломенной шляпе.
Ветки поблескивали каплями дождя, как дрожащие женские руки в браслетах. Руки эти протягивали сливы, шиповник, груши, но лучшим плодом в этих скудных краях были яблоки. Их раскладывал старик одним слоем в сарае, подготавливая для сидра. Яблоки морем стелились на брезенте, обходя по полу разложенные в сарае весла, приставленный к стенке рангоут с торжественно свисающим подолом парусины.
Прогулявшись с псом в стороне от моря через буерак, где хвостатый обязательно находил грызуна, которому в качестве тренировки перегрызал горло, и дойдя до холма с пахучими соснами – единственного места в округе, докуда не добирался лишайник, – старик отпускал пса и час-другой читал книгу из их с женой библиотеки.
После всего этого он, тяжело дыша, добирался до дома, снова умывался холодной водой и обтирался маслом резеды производства врача из его прошлой жизни, который видел в ней колоссальный сердечный эффект. Затем переодевался во все свежее и, отглотнув терпкого сидра, наконец садился за пишущую машинку.
Но сегодня был ее день рождения. Погода скромничала вмешаться в сереющий ход мыслей старика и оставалась лишь драпировкой. Пальцы, которые он столь щедро дарил клавишам, были понижены в должности до потирающихся ладоней. Сегодня старик не напишет ни слова.
Закрепив ремешок на тулье своей шляпы и застегнув болотного оттенка дождевик на все пуговицы, сипло свистнув псу, пошел он по тропинке к морю. В этот день оно почему-то всегда было спокойно, лишь мелкой рябью искажая в себе величавое небо. С приятным звуком человек в шляпе и белый пес медленно спускались по черному гравию к покрытой с одной стороны лишайником лодке, без дела стоявшей на берегу. Лишь в редкие дни вода доходила до нее своими солеными языками. Старик кинул в сторону горизонта гроздь мелкой гальки, тяжело вздохнул и сел, прислонившись к лодке.
Прожорливым взглядом из щели между водой и небом на старика всегда кто-то смотрел. Они с псом долго смотрели в ответ, пока по щекам не ударила соль.

«Ну вот, плачу. Опять. Была бы рядом, как бы ты быстро раскрутила меня методами спецслужб, придуманными, ей-богу, кажется тобой, посокращала бы, как хладнокровный начальник, весь тоскливый штат моих мыслей и словно на пинцете поднесла бы мне к самому носу эту несчастную причину грустить. Назвала бы кем-то вроде старого плаксы. Всё показалось бы просто, как по инструкции, и стало бы стыдно – мужик, а плачет; баба, а как ловко все объяснила.
Дорогая, я слежу за твоими скабрезами. Поливаю и срезаю подгнившие. Не переживай, в комнате всегда стоит пара штук. Помню, как ты говорила, что только ты да насекомые цените их красоту и гордый вид. И вообще, сад плодоносит. Хожу по нему, хоть и не в белых штанах, несмотря на скрип в моих суставах. Правда, пока кроме сидра выгоды от этого я получать так и не научился. Яблони, которые мы еще крепкими вместе сажали и потом ходили между саженцев, взявшись за руки и напевая, содержат память о тебе. То-то я пускаю слезу от лишней кружки и тянусь к пластинкам. В одном из моих рассказов пара занималась любовью в саду под шелест посаженных ими слив… Ты бы захотела, чтоб их застукал садовник.
Я не хотел ехать, помнишь? Ты все желала предаться созерцанию, целыми днями думать о себе и о доме. Я же ненавидел свою работу, даже сам запах кожи моего кресла. Помнишь, как веселил тебя пересказом сна, где наш Лео отгрызает голову моему начальнику? Помню ту ночь. Новый год. Я открываю бутылку шампанского, пугая тебя, прицеливаясь пробкой в часы на полке, это по их трещанию я вставал каждое утро и тащился туда. На мне новая, пятая купленная за этот месяц клетчатая рубашка, по всей квартире – дух чуть подгоревшей цветной капусты, мяса и свежего перца. Ты стоишь перед зеркалом и, тщательно укладывая волосы, как вас научили в школе для еврейских девочек, рассказываешь мне про регату и греблю, которые ты так любишь. Говоришь, что мечтала бы жить на море, и что у тебя для меня большой сюрприз. Я же целюсь в часы и думаю: море действительно хорошо, но разве можно так взять и уехать. Загадываю: если попаду, твое желание сбудется. Попал! Помню эту пачку денег и твое радостное взвизгивание, приглушенное моими объятиями. «Мы достаточно заработали и теперь можно пожить царём и царицей собственного царства». Боже, как ты была тогда красива! Ты говорила, что обустроишь дом у моря, и он будет великолепно сверкать белым, подобно маяку. Будет сад, привлекающий не столько красотой, сколько трепетом его возделывания, будет пруд кристальной чистоты, цветочная грядка, мы узнаем тысячи новых растений и не меньше новых запахов, тени облаков, пробегающих над нашим домом, будут чередоваться с тенями дивных птиц. У каждого уголка, каждой дощечки будет своя история. Труд и вдохновение, подпитываемые друг другом. Но безмятежность, дорогая, всегда таит некий шифр, которым она допускает или не допускает к себе.
Много слов наговорили мы к тому времени о своих мечтах, правда? Я спрашивал тебя в минуты нежности, чего ты хочешь больше всего, и ты отвечала, что моего счастья. А я запутался, уперся, как незрячий, в какую-то стену и ходил наощупь в неизвестном направлении. Теперь лишь одна вещь, сопровождаемая звуками печатной машинки, уводит мои мысли к чему-то светлому.
С тех пор, как ты утонула в этом чертовом море… До сих пор не понимаю, как согласился на твою единоличную вёсельную прогулку. С тех пор, как тебя нет, родная, я каждую мысль, а, следовательно, и строчку посвящаю тебе. Ты бы мной гордилась. Когда умру я, ты снова оживешь в том, что я написал…»
Пёс чуть слышно заскулил и попросился под руку старику. Тот грубой рукой его отстранял и вытирал слезы.

НАКЛЕЙКА НА БЕНТЛИ

Москва беззаботная

Идея погулять по городу родилась сама собой. Наша дочь недавно закончила школу и вчера была зачислена на бюджет в престижный ВУЗ на адвокатуру юрфака. Настроение было отличное, почти праздничное. Плюс к этому уже неделю стояла ясная жаркая погода – явление для нашего пасмурного города редкое и потому ценное. Была суббота, середина лета, и народ разъехался – кто на дачу, кто в отпуск. Те немногие, кто как мы остался в городе, наслаждались разомлевшей столицей, горячим асфальтом и ледяными напитками. Релакс витал в воздухе и, натыкаясь на обычно хмурые и озабоченные лица москвичей, преображал их до состояния беззаботных физиономий отпускников морского побережья.
Побродив по набережным и насладившись видом на Кремль с Большого Каменного моста, мы с женой и дочкой добрались до Манежной площади.
– Мороженое! – мечтательно произнёс я, увидев вывеску «Кафе-Мороженое».
Мы приостановились возле переполненного кафе. И тут словно по волшебству освободился шикарный пластиковый столик с чарующим видом на искусственные водопады и ручейки Неглинки – шедевр эпохи Лужкова и Церетели. Мы не удержались и решили присесть, с наслаждением вытягивая натруженные ноги.
Кафе гудело и смеялось. Довольно скоро, минут через пятнадцать, к нам подошла тощая девушка лет двадцати-тридцати в футболке с декольте. Я мельком заметил у неё на груди татуировку, но тут же отвлёкся на обходительные жесты.
– Здрасьте, вот меню.
Словно опытный картёжник, сдающий карты, она метнула каждому из нас небольшие заламинированные листочки.
– Мы бы хотели… – я не договорил, увидев её поднятую ладонь.
– Я вернусь.
Классическая фраза, не допускающая возражений. Дама испарилась, позволив нам и дальше наслаждаться единственным, что нам было доступно – слюной. Но ничто не могло испортить нашего благодушного настроения. По крайней мере, так думал я в тот момент.
Всего через каких-то десять минут официантка действительно вернулась и приняла заказ. Пока она записывала, я неотрывно смотрел на её татуировку. Собственно, с этого момента и начинается вся эта история.

Змея, роза, глаз

Конечно, встретить человека с татуировкой в нашем городе можно на каждом углу, и, как правило, чем темнее угол, тем татуированных в нём больше. Однако не каждое тату способно заставить вас вздрогнуть.
Попытаюсь описать это произведение искусства в обрамлении футболки: над правой грудью располагалась скрученная в комок змея, напоминающая кобру, над левой – роза с лепестками и шипами; в середине розы был грустный глаз с полуприкрытым веком; широко разинутая пасть кобры была направлена на цветок, из неё разлетались ядовитые слюни; непропорционально большие зубы и изогнутый язык кобры словно втягивали цветок в пасть.
Что всё это означало – было совершенно непонятно, однако я заметил, как наша дочь любуется этим сюром. Она была без недели совершеннолетняя, но в душе ещё сущий подросток. Я напрягся и посмотрел на жену. В её глазах сквозило нечто сродни доброжелательному отвращению.
Когда официантка удалилась, несколько минут в нашем трио стояла тишина. Смех молодых людей, сидящих неподалёку, и гул никогда не спящего города делали эту тишину не такой гнетущей, однако атмосфера релакса больше не проникала в наш круг серьёзности. Мы молчали, впечатлённые татуировкой. Говорить о чём-то другом казалось неуместно, обсуждать девушку без возраста было чревато разногласиями. Я боялся непредсказуемости этого обсуждения, но, как это часто со мной бывает, не выдержал и начал говорить то, что думаю.
– Какое уродство – эта змеюка. Люди совсем не понимают, что творят.
Супруга одобрительно и в то же время тревожно закивала. Дочь уставилась на меня стеклянным взглядом и собиралась уже что-то произнести, но тут официантка неожиданно быстро принесла наш заказ. Мы с вожделением набросились на него.
Ледяной дайкири, лимонный щербет, пломбир с ягодами и фраппе: глаза разбегались, рецепторы ликовали, обоняние кружилось в вихре ароматов.
– Это было прекрасно, – неожиданно произнесла дочь. Я не сразу понял, о чём она. И вдруг испугался, что понял.
– Ты про мороженое или…
– Шикарное тату. Я тоже что-нибудь подобное сделаю, – перебила меня дочь.
Супруга в это время подносила ложку со взбитыми сливками ко рту, но от услышанного дёрнулась и промахнулась. Сливки попали ей в нос и щёку, жена дёрнулась ещё раз, и ложка со сливками свалилась ей на колени. От неожиданности она дёрнулась третий раз, вскочила, сбила свой дайкири и чуть не опрокинула весь наш лёгкий пластиковый стол – я с трудом удержал. Кубинский ром начал медленно капать на пол из опрокинутого бокала.
Она буквально рухнула обратно на стул, вытерла нос и щёку и полными ужаса глазами посмотрела на дочь.
– Ты ведь это несерьёзно, милая?
– Почему? Я давно уже хочу татуировку, и вы это прекрасно знаете. Вы мне запрещаете, и я не делаю её лишь потому, что как будущий юрист соблюдаю закон. По закону без вашего разрешения я не могу делать татушку до 18 лет, но через неделю ваша власть заканчивается. На следующий же день я её сделаю.
– Ну, совершеннолетие не в том состоит, чтобы… – осторожно начал я.
– И в этом тоже, папа.
Дочь посмотрела на меня взглядом прокурора, глаза жены были полны ужаса.
– Я девять месяцев тебя вынашивала… одиннадцать недель на сохранении лежала… восемнадцать лет растила… сотни ночей не спала…
– Подожди-подожди, дорогая, мы все знаем, что ты – отличный главбух, – обратился я к супруге, – но наша дочь – будущий юрист, а юристы не мыслят цифрами. Им доказательства нужны, аргументы.
Я аккуратно соскрёб салфеткой лёд со стола прямо в бокал и машинально протянул его жене. Она брезгливо посмотрела сначала на бокал, потом на меня, и тут до меня дошла моя оплошность.
– Ещё дайкири, пожалуйста, – крикнул я пробегавшей мимо официантке, буквально хватая её за руку, – а этот заберите и протрите тут… пожалуйста.
Она взяла бокал и ушла. Я проводил её взглядом, и на мгновение мне показалось, что глаз на татуировке ехидно подмигнул мне.
– Так что там прекрасного, солнышко? – как можно более ласково обратился я к дочери.
– Так символично и так романтично!
Это было произнесено с таким вдохновением, что я сам почти поверил, будто это прекрасно. Но тут же спохватился.
– Вот с этого момента давай поподробнее, пожалуйста. Кобра, плюющая на патологический цветок с глазом вместо пестика или как его там – это прекрасно?
– Это слёзы.
– Что – слёзы? Где?
– Змея не плюёт, это слёзы из глаза капают.
Я на секунду смутился, но лишь на секунду.
– Ах, ну раз слёзы…
Сделал вид, будто подобрел, и тут же снова переключился на роль плохого копа.
– Да какая, блин, разница?! – не выдержал я. – Слёзы, сопли или потоотделение? Что в этом прекрасного?!
– Глаз со слезой – это аллегорическое значение отверженной души. Роза – это чистота, невинность. Змея – символ сексуальности и загадочности.
Услышав незнакомый голос, мы все как по команде повернулись. Перед нами стоял молодой человек, который до этого сидел за соседним столиком. Он проходил мимо, но, услышав наш разговор, остановился.
– Я тоже обратил внимание на эту девушку с удивительной татуировкой. Видимо, у неё была несчастная любовь… – добавил он и многозначительно улыбнулся. Его голливудская улыбка вкупе со светлыми небрежно вьющимися волосами, загорелым, слегка брутальным лицом и мускулистой фигурой словно расплавила сознание нашей дочери. Она смотрела на парня, очарованная. На его накачанной шее виднелась глубокомысленная модная надпись на латыни «Carpe diem» и ещё какая-то глубокомысленность на санскрите. Глаза парня были серо-зелёными, и показались мне чересчур слащавыми. Наша дочь, очевидно, была другого мнения.
– Да, конечно, несчастная любовь… это так грустно… – она смотрела на юношу, не моргая. – Как жаль, что в мире есть несчастная любовь… Но как здорово, что Вы так много знаете. Спасибо!
– Спасибо, молодой человек, мы всё поняли. Приятного вечера! – я помахал ему рукой.
Он сделал вид, что уходит, но как-то замешкался, продолжая пялиться на нашу дочь. Она неотрывно смотрела на него.
– Всего хорошего! – с оттенком раздражения добавил я.
Парень ухмыльнулся и пошёл к своему столику.
Меня уже было не остановить.
– Ну, по поводу сексуальности не уверен, – сказал я, вспоминая костлявую фигуру официантки, – но с загадочностью, пожалуй, соглашусь. Для меня это очень большая загадка, как можно верить во всю эту ахинею.
– Папа! – дочь практически крикнула.
Молодые ребята за соседним столом обернулись, слащавый парень насмешливо подмигнул нашей малышке. Она заметила их реакцию и смущённо потупила взор. Но тут же подняла глаза и строго посмотрела на меня.
– Я назло тебе сделаю! Вот увидишь! – громко прошипела она.
– Назло маме отморожу уши, – вставил я заезженную фразу. Уж больно к месту пришлась.
Дочка уткнулась в свою пиалу с фруктами. Она явно больше не собиралась с нами разговаривать.
Жена с лёгкой укоризной взглянула на меня и покачала головой. Я почувствовал себя возмутителем спокойствия и в то же время ощущал свою правоту. Да, возможно, я неправ в моменте, но точно прав глобально. Только как это донести до строптивого ребёнка, не обидев и не наломав дров?
Мороженое больше не охлаждало, коктейль не пьянил. Мы молчаливо пытались доесть всё, что назаказывали, но аппетит пропал. Домой ехали тоже молча. Я понимал, что победить строптивость силой невозможно, разве что силой аргументов. До дня рождения дочери оставалась ровно неделя. Если ничего не придумаю, через восемь дней мой ребёнок изуродует своё тело какой-нибудь галиматьёй. К тому моменту, когда она осознает свою ошибку, будет уже слишком поздно.
Всего неделя на поиск аргументов. Да, жизнь умеет подбрасывать вызовы.

Источники мудрости

– Чё, голова болит? Небось дочкино поступление слишком бурно отмечал?
Я поднял голову с ладоней, убрал локти с рабочего стола, выпрямился в кресле. В голосе моего начальника слышался снисходительный сарказм.
– Если бы, Сергей Михайлович…
Моему начальнику было за шестьдесят, проблемы с детьми его давно не волновали, а внуки, как он выражался, не его епархия. Вот это жизнь! Скорей бы стать дедом.
– Но ты словно постарел лет на десять за выходные. Всё в порядке?
Я рассказал ему о проблеме. Он выслушал и с лёгкостью сытого дал совет голодному:
– А ты пообещай ей что-нибудь крутое за отказ от своей идеи. Ну, там… айфон последний или поездку на Мальдивы.
Я непроизвольно округлил глаза и возмущённо выпалил:
– Какой айфон?! Какие Мальдивы?! На мою-то зарплату?!
И тут вдруг я осознал нелепость и даже бестактность своих слов и интонации. Не то чтобы осознал – скорее, определил по замёрзшей мимике собеседника.
– Простите, Сергей Михайлович, вырвалось.
Я чувствовал, как краснею, но не мог ничего с этим поделать. С минуту он молчал. Молчал и я, переживая, чем всё это для меня кончится.
– Хи-хи… – хихикнул мой босс. – ХА-ХА-ХА! – рассмеялся он уже во весь голос. – Ну, ты хитрец!
Я наблюдал за его реакцией, но не понимал её.
– Ну, хитрец! Ещё никто не просил у меня прибавки таким хитрым способом!
Он вышел из моего кабинета, продолжая смеяться и оставив меня в полном недоумении.
Надо было заниматься делами, готовиться к совещанию по итогам полугодия. Однако я решил, что есть вещи и поважнее работы. Семья, например. Поменять работу легче, чем семью.
Я снова наклонился к столу, снова поставил на него локти и снова плюхнул лицо в ладони. И тут меня осенило.
Всемирный разум! Вот где точно есть ответ! Я припал к компьютеру, как жаждущий к роднику.
«Как отговорить дочку...» Нет, не дочку. «Как отговорить ребёнка…» Нет, не ребёнка. «Как отговорить подростка от татуировки». Я отправил запрос и стал читать ответы. В первых строках, как всегда, реклама.
«Психологическая помощь подросткам», практикующий психолог С**. Нет, не то.
«Тату как протест, или Все проблемы из детства», профессор Ч**. Это что, камень в мой огород? Ну нет, спорное утверждение.
«Тату как принадлежность к определённому социуму». Ох, уж этот социум. Раньше только бандюганы разукрашивали тело, а теперь без определённых тату в высший свет не попадёшь. Мир перевернулся.
А, вот, наконец, тепло: «Объясните подростку, что тату – это мода. Мода пройдёт, а тату останется». Хм… Хорошо, запишем.
«Подростки делают тату, чтобы выделиться из толпы. Так думают 70% подростков». Да, меня бы зацепило, но зацепит ли это дочку? Ладно, внесём в список.
«Любовь и увлечения меняются, тату становится неуместным». Точно. Набить тату типа «Я люблю Васю», а потом влюбиться в Петю… Посмотрел бы я на реакцию Пети.
«Подростковые тату будут смешно смотреться на взрослом человеке». Я тут же вспомнил, как однажды на пляже видел старушку с татушкой. На её сморщенных как вельвет, ногах татуировки выглядели словно синяки или грязь. Чтобы распознать изображение, пришлось бы натягивать кожу с другой стороны. Так себе процедура.
Хорошо, запишем и этот аргумент. Посмотрим на реакцию дочери.
«Сведение татуировки – это больно. Найдите и покажите подростку видео, где пациенты кричат». Я съёжился и задумался. Сначала боль, чтобы набить тату, затем боль, чтобы свести. Да, и ещё деньги за то и за другое. За сведение наверняка больше. Вспомнилась наша с женой первая поездка в Египет. «Забраться на верблюда – всего один доллар!» –кричал погонщик верблюдов. Я с лёгкостью вручил ему бакс, залез. «Слезть с верблюда – пять долларов!» – обрадовал меня бизнесмен. Я пожалел деньги и спрыгнул с его высокой горбатой спины, слегка подвернув ногу. Но связки зажили через неделю, не оставив следов, а вот сведённое тату… Хорошо, запишем.
«На госслужбу не берут с татуировкой». Нет, это не про мою дочь, она – коммерческий человек. Но аргумент можно переиначить. Да, точно.
«С татуировками не берут в космонавты». Ха-ха три раза.
«Аллергия, зуд и прочий вред здоровью». Всё верно, всё так. Но моя дочь за минуту назовёт мне десятка полтора людей из её окружения, кто не испытывает от тату никаких проблем.
Ну, вот и все аргументы. Я чувствовал, что моя доказательная база слаба. Увы, мне не удалось найти убедительных аргументов. Вернее, не так: мне не удалось найти аргументов, на которые подросток не смог бы наплевать.
Я зажмурился и снова уткнул лицо в ладони. Перед глазами замелькали звёзды. Только звёзд мне не хватало.
Мысли шарахались от злости к отчаянию. Но я знал, что нужно бороться. Особенно за тех, кто тебе дорог. Если жизнь чему и научила меня, так это тому, что никогда нельзя сдаваться без боя, даже когда бой неравный и твои шансы стремятся к нулю. И не только для очистки совести. Бороться надо потому, что и в неравном бою бывает элемент удачи.

Последний довод королей

Дни проходили в мозговых атаках, ночи – в полном целомудрии. Жена пыталась порой прижаться ко мне, но мне было не до неё – я продумывал разговор с дочерью как речь адвоката в зале суда: аргумент, контраргумент, обвинение, защита, доказательство, улики и всё такое. Мне казалось, что моя позиция сильна.
Наступила суббота. Дочка позвала на день рождения своих друзей и подруг, мы с женой помогли накрыть на стол, дождались всех, произнесли поздравительные тосты и поехали на дачу. Зачем сковывать молодёжь?
Вернулись мы на закате, дочь как раз была уже одна и убирала гостиную. Я отправил супругу в спальню, взял из холодильника баночку пива и аккуратно приступил к одному из важнейших разговоров в жизни моей дочери. Во всяком случае, я надеялся сделать его важным.
– Ну что, завтра всё по плану?
– Да, папа, и даже не пытайся отговаривать.
– Я… не буду пытаться отговаривать, но хотелось бы реально узнать: зачем тебе татуировка?
– А я думаю, что пытаешься. Вернее, скоро начнёшь это делать. Но хорошо, я не из робких, отвечу: тату – это круто, это эффектно, это модно, стильно и изящно. Это подчеркнёт мою индивидуальность, женственность и интеллектуальность.
При слове «интеллектуальность» я слегка поперхнулся.
– Что же такое ты задумала намалевать?
Захотелось постебаться, но я тут же пожалел об этом.
– Спокойной ночи, папа.
– Ну, прости, прости, солнышко, – мягким голосом попытался я урезонить свою дочурку.
– Нет, папа, я же вижу твоё отношение. Всё, спокойной ночи. Я уже взрослая и не собираюсь перед тобой отчитываться.
И тут я понял, что устал – устал думать обо всём об этом, устал бояться за её опрометчивые намерения.
– А знаешь что, красавица моя, спать мне ещё рано. И да, де-юре ты взрослая – уже целых пять часов, но де-факто ещё ребёнок. Мы с мамой тебя родили, мы тебя воспитали, мы кучу времени, сил и денег на тебя потратили, и то, какая ты есть и как ты живёшь, на 90% наша заслуга. Твои заслуги ещё только впереди, так что будь любезна проявить уважение и хотя бы просто выслушать отца.
Она явно колебалась. Эго звало её уйти, совесть призывала остаться. Ну что ж, поможем совести.
– Я не могу силой заставить тебя отказаться от татуировки, но как любящий отец имею право изложить свои аргументы. Вердикт вынесешь сама, Ваша честь.
– Ну, хорошо, слушаю.
Она демонстративно-равнодушно уселась в кресло, скрестила ноги и руки.
– Начнём с последнего: интеллектуальность. Скажи мне резонно, как рисунок на теле связан с интеллектом?
Дочка напряглась.
– Ну… умные люди находят… создают… делают себе глубокомысленные изображения… символы… это знаки… для посвящённых.
– Хорошо. Меня брать не будем, возьмём нашу маму. У неё нет татуировок. Означает ли это, что она глупа?
– Отсутствие татуировок не говорит о глупости.
– Как это? Давай элементарную логику подключим. Если наличие татуировки говорит о высоком интеллекте, то отсутствие татуировки должно говорить о низком интеллекте. Что не так в этой логике?
Дочка молчала и враждебно смотрела на меня, явно собираясь с мыслями. Наконец, ответила:
– Интеллект не в смысле уровня IQ, а в смысле мироощущения, мировосприятия, познания тайн человечества и глубин эмоций. Вот про какой интеллект идёт речь.
– Набор слов какой-то, ей-богу, – на грани фола прокомментировал я. – Нет никакой связи между каракулями – ой, прошу прощения – рисунками на теле, мироощущением и эмоциями. Ноль.
– Это твоё частное мнение, не дави на меня своим авторитетом.
– Да куда уж мне… – Я помолчал немного и не удержался от лёгкого сарказма. – Знаешь, если и существует хоть какое-то соотношение между уровнем интеллекта и количеством татуировок, то называется оно «обратная пропорциональность».
– Это как?
– Ах да, ты ж гуманитарий… Погугли. Что там дальше? Женственность? – Я покачал головой. – Объясни мне, пожалуйста, почему наличие рисунка на женском теле – это более женственно, чем чистое женское тело?
– А вот это уже на вкус и цвет, как говорится. Если ты не видишь женственности в розе, это не значит, что её там нет.
– А в кобре тоже есть женственность?
Я видел, что дочь напряглась. Она явно не знала, что ответить, и я решил додавить.
– Простой вопрос: рисунок кобры – это признак женственности? Да или нет?
– В мире всегда появляется что-то новое, чего старики не понимают.
– Мне 42.
– Ну да, и я про то же.
Я отхлебнул пива и улыбнулся. Когда мне было 17, я поступил на первый курс универа. У нас в группе оказалось два парня по 25 лет, и я считал их стариками.
– Индивидуальность. Интересная тема, не так ли? – я задал вопрос, не слишком ожидая ответа, и не ошибся – дочь промолчала. – А ты знаешь, что 70% подростков хотят выделиться из толпы, набив себе тату? Ты хоть понимаешь, что они просто создают новую толпу нататушенных? Скоро чистокожих в Красную Книгу заносить будут как исчезающий вид.
Дочь криво ухмыльнулась, пожала плечами и не произнесла ни слова. Я чувствовал, что проигрываю, но не понимал, почему. Однако сдаваться было рано. Я, собственно, и не ожидал реакции типа: ах, папа, убедил, не пойду делать татушку! Я просто хотел посеять семена сомнения. Это был максимум в моём положении.
– Теперь про красоту, стиль и что там ещё… изысканность? изящество? Так вот, однажды ты тоже станешь старой.
– Вас уже не будет…
– Спасибо, доченька, я тоже тебя люблю. Старость приходит почти ко всем, кто ведёт себя по-умному, и к тебе она, скорей всего, придёт. Поверь, тату на старом теле – это рисунок на сдутом дырявом шарике.
Я видел недовольство на лице дочери и понимал, что скоро она притворится утомлённой. Надо спешить.
– А что ты будешь делать, – продолжил я, – если тебе надоест твоя татуировка?
– Я хорошо продумала, что хочу набить, и вряд ли разочаруюсь.
– Ну, давай чисто гипотетически.
– Тату можно свести.
– А ты видела эту процедуру? Это больно. Люди кричат. Не поленись, найди в интернете. И шрамы остаются. Вот уж где «красота» и «изящество», – неприкрыто съехидничал я.
– У тебя всё? У меня был тяжёлый день.
– У меня была тяжёлая неделя, но я не жалуюсь, – я поднял вверх два пальца. – Два. Два последних аргумента.
Моя красавица закатила глаза как жеманная кокетка из позапрошлого века, вздохнула, подпёрла голову рукой.
– Ну, ладно. Два, но коротких.
– Очень коротких. Короче не бывает, – я хлебнул ещё немного пива, чуть задумался. – Скажи, ты хочешь сделать карьеру? Хорошо устроиться в жизни? Много зарабатывать? Чтоб хватало не только на еду, но и на одежду, на путешествия, на машину, на квартиру, на инвестиции, наконец?
– Ну, допустим, хочу. Какая связь?
– А теперь представь себе, что однажды ты найдёшь вакансию своей мечты. Придёшь на собеседование, а там – какой-нибудь старый хрыч типа меня. Ты будешь рассказывать ему о своих знаниях, навыках и достижениях, а он будет смотреть на твою татуировку и просто не слышать тебя. Просто из-за того, что не любит татуированных. Вот такой вот козёл.
– Существует одежда, я прикроюсь.
– Ну ты же не на интимных местах, я надеюсь, татушку набить хочешь? Однажды он всё равно увидит, тогда и уволит.
– Всё может быть и наоборот: он оценит и выделит меня из толпы.
Я прикрыл лицо ладонью. И смех, и грех эти подростки.
– Ладно. Иди делай. Похоже, тебя ничто не берёт.
– Я бы с удовольствием ушла в свою комнату, но договорённость была про два аргумента. Не хочу, чтоб ты ещё раз меня по этому поводу дёргал.
Я отхлебнул глоток побольше. Моя дочь. Мой характер. Из неё будет хороший юрист. У меня оставался буквально один, последний довод. Я нигде о нём не читал, но внутреннее чутьё подсказывало, что он существует, и что он правильный.
– Тогда слушай…
Это мой последний шанс переубедить её, подумал я. Она не признает поражения, но будет размышлять над моими словами. И даже если сделает тату, то будет знать, что поступила неразумно.
– Я считаю, что татуировка – это признак неуверенности в себе. Коротко и ясно.
Дочь откинулась в кресле, расправила руки.
– Ты это серьёзно?! Неуверенность в себе?! Неуверенность в себе?! – её голос почти перешёл на визг. – Неужели? Ты, кажется, футбол любишь, папа? А ты хорошо представляешь себе Лионеля Месси?
Конечно, я сразу догадался, к чему она клонит: на теле этого, пожалуй, лучшего игрока всех времён и народов, этой недосягаемой звезды скоро живого места не останется.
– Представляю, ну и что?
– А то, что не станешь же ты утверждать, будто Месси неуверен в себе?
Она смотрела на меня иронично, почти язвительно. Я набрал воздуха, разогнул плечи и направил на неё настолько прямой холодный взгляд, что она невольно сжалась.
– Стану.
Она открыла рот от изумления.
– Да ладно! – дочка наигранно рассмеялась.
– А почему нет? – невозмутимо поинтересовался я. – Моё глубочайшее убеждение заключается в том, что Месси был неуверенным в себе человеком, когда начал делать татуировки. Да, потом всё наверняка изменилось, но его кожа была уже... – я попытался найти подходящее слово, – опороченной, поэтому он решил не останавливаться. Чего уж там ломаться…
– Не верю. Просто не верю, – отрезала дочь. – Всё явно было не так.
– А ты понаблюдай за людьми. Уверенность в себе идёт из детства. Неуверенные в себе люди всегда ищут внешние атрибуты, укрепляющие их уверенность: статусные вещи, побрякушки, сигареты, пирсинг, ногти по полметра, кричащий макияж, причёски невообразимые, татуировки – это всё антураж для прикрытия неуверенности; высокомерие, манерность, брутальность – того же поля ягоды. Самодостаточному человеку это всё не нужно.
– Папа, давай уже без нравоучений, я взрослая.
– Да, пять с половиной часов как…
– Я взрослая, и я уверенный в себе человек.
– Знаю, солнышко. И даже знаю, откуда это в тебе, – я многозначительно улыбнулся.
– Возможно, это твои гены, папа, не буду спорить. Но прошу заметить: уверенность в себе не мешает мне сделать татуировку. Завтра утром у меня сеанс. И ещё хочу прояснить: с сегодняшнего дня я обладаю полной дееспособностью, так что даже не пытайся останавливать меня. Спокойной ночи, папа.
Она резко поднялась и через секунду была уже в своей комнате. Я не пошевелился, понимая, что проиграл. Моя совесть была чиста, ведь я озвучил все весомые аргументы. Но они не сработали. А что касается удачи… удача, похоже, где-то заблудилась.
Я вышел на балкон и не заметил, как ко мне тихонько подошла супруга. Она явно слышала весь наш разговор на повышенных тонах. Она обняла меня и прошептала:
– Ты был прекрасен. Я бы не смогла сделать лучше.
Мы стояли на балконе и молча смотрели на небо. Огни большого города мешали видеть созвездия, лишь самые яркие звёзды пробивались сквозь иллюминацию.
Вдруг сверкающая вспышка пронеслась по небосклону. Глупая фраза, похожая на желание, мелькнула в моём сознании: «Да помогут нам звёзды».

Звёзды никогда не спят

Дверь закрылась тихо, но я всё равно проснулся. Мне захотелось выпрыгнуть из кровати и остановить дочку, однако я понимал, что не властен над её жизнью.
На душе было скверно. По воскресеньям я обычно расслаблялся, долго нежился в постели. Но сейчас спать больше не хотелось. Я встал, принял необычайно холодный душ, что-то на автомате кинул в рот и вышел из дома гулять один. Долго бродил по закоулкам, пока ноги сами не привели меня к выходу из метро. Это был единственный выход, и я знал, что рано или поздно моя дочь приедет на станцию. Я решил встретить её и заверить, что сожалею о наших разногласиях и всё равно буду её любить, даже с татуировкой.
Она вышла бодрым уверенным шагом и чуть не пролетела мимо меня. Я таращился на неё и одновременно боялся это делать.
– Папа? Что ты здесь делаешь?
– Да так, гуляю, – я замялся. – Ну, и тебя встречаю… в новом обличье.
Нет, не так хотел я её поприветствовать. Ну почему я вечно не могу удержаться, чтоб не поёрничать?!
Я разглядывал открытые участки её тела, то есть лицо, шею, руки и ноги, но ничего не видел. Каждую секунду я был готов вздрогнуть от ужаса, но пока всё было чисто.
«Надо было успокоительное принять», – мелькнула запоздалая мысль. По-прежнему ничего не видно. Никаких тату. Однако большая часть кожи была скрыта одеждой, и поэтому я продолжал нервничать. Испуг явно был написан у меня на лице, и дочка всё поняла.
– Пап, расслабься, я не сделала татуировку.
Я почувствовал подвох. Рано расслабляться!
– А что случилось? Мастер заболел? Или чернила кончились?
Укоризна во взгляде – мой стёб явно не зашёл. Я прикусил губу, но всё обошлось.
– Нет. Решила вообще не делать тату.
Меня словно ведром ледяной воды окатили. Я сморщился в недоверии, потому что здесь точно был подвох.
– Как это? В смысле, я очень рад, конечно, но… – я боялся произнести что-нибудь не то или не тем тоном. – Как-то всё неожиданно. И что значит слово «вообще»? Это сколько по времени?
– Вообще – это никогда.
Мне захотелось расцеловать её за это слово, но слишком уж переменчивы эти подростки и слишком уж грандиозно мыслят: никогда, навсегда, ни за что, ни с кем… А через минуту – всё наоборот. Однако любопытство жгло язык.
– Ни в коем случае не настаиваю, – осторожно начал я, – но если вдруг однажды захочешь… Ну, просто так, однажды… Рассказать, ты не стесняйся, рассказывай.
– Пап, да не парься ты. Я решила раз и навсегда. Тату делать не буду.
– Хорошо, – недоверчиво одобрил я. – Но почему?! – уже вконец осмелев, поинтересовался я.
«Пока не узнаю причину – не поверю», – решил про себя.
– Понимаешь… я пока в очереди сидела, залезла в телефон… ну, как обычно… стала листать ленту и наткнулась на интервью с Ким Кардашьян.
– Кто это? В смысле, мужчина или женщина? – нелепо поинтересовался я.
Дочка посмотрела на меня убийственным взглядом, которым учитель смотрит на беспробудного двоечника.
– Женщина. Звезда. Супермодель. Одна из богатейших и красивейших на планете.
– На какой планете? На этой? – брякнул я и тут же спохватился. – Прости, вырвалось. И что эта Кима?
– Ким.
– Конечно, Ким, – закивал я. – Нормальное женское имя. И что сказала Ким?
– Ты знаешь, странно, что я наткнулась на это интервью именно сегодня. Ты не думаешь, что телефоны прослушиваются?
– Конечно, нас прослушивают и за нами подглядывают. Но если это для благой цели...
Я сгорал от любопытства и мог согласиться в этот момент с чем угодно, лишь бы скорее услышать желаемое, при этом старался делать вид, будто придаю мало значения какому-то там интервью далекой звезды.
– Так что там она сказала?
– Ты знаешь, на одном из телешоу её спросили, почему она не делает татуировок.
– Ага, хорошо, и что она ответила?
– Она… она сказала так: «А вы бы стали лепить наклейку на «Бентли»?»
– Так и сказала?
– Да.
Мне понадобилось секунд тридцать, чтобы сопоставить все детали и представить себе картину: я продал квартиру, дачу, взял кредит и наскрёб-таки на подержанный «Бентли»; и вот я стою в супермаркете и выбираю для него наклейку. Картинка не сложилась, зато нелепость ситуации заставила глупо улыбнуться. Я не мог поверить в реальность происходящего. Я был настолько впечатлён, что почувствовал боль в горле, словно долгое время его сжимала невидимая петля, не давая дышать, и вот наконец её сняли.
– Что, так и сказала? Наклейку на «Бентли»?
Мои глаза увлажнились, и дочка это заметила. Она непроизвольно подошла ко мне, обняла и крепко прижалась.
– Да, так и сказала, – ответила она и, помолчав, добавила. – Папа, я решила: никаких тату.
– Ты не «Бентли», любимая, – мужественно всхлипнул я, – ты – «Роллс-Ройс».
Я крепко прижал дочку к себе и непроизвольно посмотрел вверх. На ярком дневном небосводе никаких звёзд, разумеется, видно не было. Но я знал, что они есть. Ведь звёзды никогда не спят. Как минимум одна, далёкая и красивая.

P.S. Дорогая Ким! Мы с тобой пока незнакомы, но я планирую это исправить. Недавно мне в два раза подняли зарплату, так что подумываю купить «Бентли» и приехать навестить тебя. Я подойду к тебе и скажу искреннее отцовское «спасибо». С твоего позволения пожму тебе руку. Возможно, не удержусь и пущу скупую мужскую слезу. Тогда мы обнимемся, и тебе без слов станет ясно, в чём причина моей сентиментальной благодарности.

P.P.S. Надеюсь, на твоём «Бентли» до сих пор нет «наклеек». Через несколько месяцев мы с женой ожидаем ещё одну дочку, хотелось бы рассчитывать на тебя и в этот раз. Не разочаровывай планету!

ЛЕДЕНЦЫ

Аби – по-татарски «бабушка». Но это для меня. Когда-то она была только айны – мама. Для моей мамы. Когда маме было всего шесть лет. У нее было пять братьев и сестер. Конечно, она была младшей. Но так недолго, что не успела понять, что это значит. Да и не могло это ничего значить в 1949 году. Как аби вырастила шестерых? Уму непостижимо. Работала день и ночь. Дети тоже работали. С десяти лет.
Но не в то лето. В то лето маме было только шесть. Аби отправила ее в летний лагерь. Он стоял так далеко от всех проезжих дорог, что до него не ходил автобус. Можно было только приехать на машине.
Каждое воскресенье лагерь наполнялся радостным ожиданием, сбывшимся ожиданием, счастливыми проводами. Ко всем приезжали мамы и папы. И привозили вкусное. Только мама все ждала, ждала. Она знала, что у нее маленький братик, и что аби ждет еще одного. Но как в это вникнуть ребенку, особенно когда есть так хочется?
Мама не брезговала доедать огрызки, которые ей отдавали ребята. Редко-редко ее угощали чем-нибудь еще. Но дети умны: зачем угощать, когда надеяться на ответный жест нечего?
И вот однажды, когда день уже близился к концу, а все родители собрались уезжать, мама вдруг увидела аби. Она стояла, опираясь на ограду, не в силах двинуться дальше. Улыбка была на ее измученном лице.
Она пришла пешком.
Через все леса.
В руках у нее ничего не было.
Мама бросилась к ней и обняла. На них смотрели другие дети и их родители.
И вдруг аби взяла мамину ладошку. Раскрыла ее. И пересыпала из своей руки маленькие, самые дешевые леденцы. Желтенькие солнышки. Леденцы она принесла без кулька, без пакета. Прямо в руке. Они были теплые и немного слипшиеся, потому что были согреты теплом ее ладони.
Когда она ушла, мама со всеми поделилась своими леденцами. Со всеми, кто хотел их взять.

СИЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА

Говорят, у хорошего мужчины женщина счастливая, а у остальных – сильная.
Если женщина счастлива, это нельзя не заметить. Ее глаза будут сиять, блестеть и буквально излучать счастье. Окруженная заботой, вниманием, любовью мужчины, женщина чувствует себя защищенной. Она спокойна, уверена в себе.
А что понимать под понятием «сильная женщина»? Если ту, которая тянет на себе семью, мужа-пьяницу, кучу детей, работает на трех работах – это позор мужчины. Если женщина самодостаточна, умна, образованна, ухожена, способна заработать и не зависеть от мужа, даже обеспеченного тогда это заслуга самой женщины. И если мужчина не мешает ей реализовать себя, это счастье.
– Когда я встретила Бориса, – поделилась со мной подруга, – я сразу почувствовала, что он надежный защитник. Мы женаты уже тридцать лет. Конечно, как в любой семье, были и ссоры, и обиды, но я ни разу не пожалела, что вышла за него замуж. Любовь, понимание и уважение – вот то главное, что я получила от него. Борис хорошо зарабатывает, я вообще могла бы не работать, но он, хорошо зная меня, понимает, что я не могу заниматься только домом, мне необходимо реализовать себя. Он поддерживает меня во всем.
Иветта сильная женщина – личность, и в то же время она счастливая женщина. Она нашла в лице мужа и интересного человека, и советчика, и друга, на которого можно опереться.
Счастье женщины не всегда зависит от того, как муж ее обеспечивает.
Муж Алины – крупный бизнесмен. Он обеспечивает семью от и до. Отдыхают они на лучших курортах, объездили весь мир. Алина может вообще не работать. Салон красоты, фитнес-клуб… Но счастья нет. Все должно крутиться вокруг него, любимого – приготовить, подать, убрать, не задавать «лишних» вопросов.
– Ты почему на похороны пришла в таком затрапезном виде, – рассердился он на жену.
На Алине было надето дорогое модное пальто черного цвета и изящная черная шляпка, - почему не в новой норковой шубе и не в бриллиантах? Что обо мне подумают люди? Ведь обо мне и моем положении судят по тому, как выглядит жена, как она одета.
Что тут скажешь?
У Алины затравленный вид – уголки губ опущены, на лице натянутая улыбка.
Несчастливая женщина – позор мужчины.

Родители мои поженились во время войны, оба работали на военном заводе. Жили мы в маленькой комнатушке. Все удобства на улице. Родилась я, через пару лет – сестра. Мама сидела дома, она не могла ни на минуту оставить больную бабушку, к которой ежедневно приезжала скорая помощь. Да и дети маленькие. Папа работал на двух работах, чтобы прокормить семью. Но как он радовался, если маме удавалось выкроить какие-то копейки и что-то себе купить. Ему ничего для нее не было жалко. Часто в воскресенье папа вставал с утра пораньше и, пока мама спала, начинал чистить картошку.
– Вот Рая проснется, а ее ждет жареная картошка или драники. Она так их любит! – говорил он.
– Маме болит голова. Чтоб вы ходили на цыпочках! – строго говорил он нам с сестрой.
– Мама из-за вас нервничает, – ругал он нас, – не смейте ее волновать!
– Мама волнуется! Почему ты ее не предупредила, что задержишься? – выговаривал он мне.
Мама же, если папа приходил с работы чем-то расстроенный, старалась всячески его успокоить. Она оберегала его от неприятностей, волнений.
То, с какой любовью и уважением относились мои родители друг к другу, было для меня образцом отношений между мужчиной и женщиной.
Мама не была слабой женщиной. Но даже сильной женщине порой хочется быть не замужем, а за мужем.

Я же почувствовала себя человеком, когда рассталась с мужем. Он не пил, не курил, не волочился за женщинами. Он коллекционировал. Коллекционировал все подряд – марки, значки, открытки, монеты, книги, пластинки, забывая о том, что у него есть семья и обязанности перед ней. Даже ребенка оставить на него было невозможно, он мог попросить любую бабку во дворе присмотреть за малышом и уйти менять «шило на мыло». А еще он был заядлым киношником. Во время кинофестиваля или декады какого-то кино он брал за свой счет две недели и смотрел по восемь-десять фильмов в день. Это уже патология.
– Вот закончится фестиваль, и «блудный сын» вернется в семью, – смеясь, говорил он.
Такое отношение к жене, ребенку – позор.
Слава Богу, я нашла в себе силы положить конец такому «счастью». Послать мужика куда подальше, большого ума не надо. Кстати, женщины, как правило, сначала находят замену мужу, а потом уже уходят. Я же уходила в никуда. Но тем самым я сохранила себя и ребенка.
– Ты сильная, – говорили мне.
Нет, я не сильная, я вынуждена быть сильной.
У многих не хватает воли положить конец вот такой «счастливой жизни»: пьет, бьет, изменяет. А она все терпит, пытается сохранить видимость семьи, как моя соседка Ольга. Сколько раз она зимой, раздетая, в одном халате и тапочках на босу ногу, забегала ко мне с ребенком на руках и отсиживалась, пока любимый муженек утихомирится. А на следующий день с фингалом под глазом, под ручку, улыбаясь, шла с ним, демонстрируя всем, как она счастлива. Как говорят, бьет – значит, любит. Ну что ж, нравится такая жизнь – терпи. Сильная ли она? Нет, конечно. Но муж ее – позор мужчины.
А вот моя умная подруга Мила сумела из выпивохи и бабника сделать на старости лет для себя настоящего мужа, преданного, заботливого. «Я тебя слепила из того, что было». Вот это сильная женщина!
«Сила женщины – в ее слабости»… А я бы сказала, в ее гибкости. Умная женщина всегда руководит мужчиной так, что он этого и не замечает.
– Вот придет САМ и решит, как нам быть, – как-то услышала я.
Да не САМ решит, а женщина уже давно все за него решила. Ведь недаром говорят: «Муж голова, а жена – шея. Куда хочет, туда и повернет». Но зато он-то САМ.
В большинстве своем наша российская женщина «сильная» – «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». А что ей еще остается? Она вынуждена быть таковой. А не виновата ли сама женщина в этом? Мы же сами не даем мужчине почувствовать себя сильным, мужественным защитником, «героем», взваливая на себя все.
Сильная женщина…
Сильная женщина – позор мужчины.

КУКУШКИ

Быть мамой – великое счастье.
Как только твой малыш рождается на свет, ты уже не знаешь, как жила без него раньше. Даже тяготы беременности, родов не могут омрачить радости, когда смотришь на это маленькое создание и понимаешь, что это твоё дитя.
Для меня было потрясением, когда женщина, рожавшая одновременно со мной, заявила, что ребёнок ей не нужен, что она не возражает, если кто-то усыновит её малыша. На вопрос: «Зачем тогда рожала?» – она ответила: «Аборт вреден для здоровья, а роды оздоравливают».
В народе женщин, оставляющих своих детей в роддомах, называли «кукушками», потому что их поведение очень напоминает действия птицы-кукушки, подбрасывающей свои яйца в чужие гнёзда. И потом кукушонка, который бывает размером больше своих новых «родителей», кормят уже эти птицы, выполняющие с честью родительский долг.

Бывает, отказываются от ребёнка мамочки, у которых ребёнок родился инвалидом, считая, что содержать и воспитывать его они не в состоянии. Но я также знаю немало примеров, когда мамы не бросали своих детей-инвалидов, а, не жалея сил, занимались своими детьми, развивая их, делая всё возможное и невозможное, чтобы их ребёнок жил полноценной жизнью.
У моей дочери был одноклассник, который родился с ДЦП. Врачи предрекали ему участь Николая Островского – неподвижность. Но родители не опускали руки. Они тренировали мальчика «через не могу». Так вот, этот юноша имеет два высших образования, защитил кандидатскую диссертацию, пишет докторскую и теперь разъезжает по всему миру с лекциями.
И таких примеров немало.

Моя подруга – руководитель детской литературной студии. Был объявлен поэтический конкурс, в котором участвовали и детдомовские дети. Подруга хотела, чтобы мои ученики написали музыку на эти стихи. Одно стихотворение тронуло меня до глубины души. Девочка тринадцати лет обращается к своей незнакомой маме, которая оставила её в роддоме. Она обязательно найдёт маму и просит, чтобы та не плакала при встрече с ней. Девочка не держит на неё обиду, она понимает, что мама по какой-то «уважительной причине» не смогла её взять. Девочка любит маму и просит Господа Бога, чтобы он маму не покарал.

Некоторые мамы не отказываются от своих детей, но и не занимаются ими – перекладывают заботу о детях на кого угодно…
Одна моя знакомая Аня оставила ребёнка бабушке и уехала в Москву на поиски мужа. Девочке она сказала, что папа в длительной командировке, и она вместе с ним скоро приедет. В Москве Аня, действительно, встретила хорошего парня, скрыла от него, что у неё ребёнок. На праздники она повезла молодого человека к своим родителям. Когда они вошли в дом, ребёнок с криком: «Мой папочка любименький приехал! – бросился растерявшемуся парню на шею. – Наконец-то!» Сердце дрогнуло: он-таки женился на маме девочки и удочерил малышку. Но с собой в Москву мать дочку (как малышка ни просила) не забрала. «Ей у бабушки лучше, – сказала она. – Бабушка – детский врач. У девочки здесь много подружек. Её все любят. У нас плохие жилищные условия (двухкомнатная квартира). Мы с Сергеем много работаем, нам некогда заниматься ребёнком. Но на праздники, в отпуск мы же навещаем Ирочку», – оправдывается она.
При чём здесь квартира? И что значит: «навещаем?» Ребёнку хочется жить с мамой и папой, а к бабушке ездить в гости, а не наоборот. Ребёнок страдает.
И как может мать жить вдали от своего ребёнка, не прислушиваться к его дыханию во сне, не радоваться первым его шагам, не умиляться детскому лепету, не видеть, как ребёнок растёт, развивается?
Шло время. У них появилась отдельная трёхкомнатная квартира, машина. А Ирочка всё жила у бабушки. Завидовала подружкам, которые жили в семье – с мамой и папой. Наконец, когда Ирочка уже оканчивала школу, «родители» взяли её к себе. Девочке надо было готовиться к поступлению в институт.

Мать тяготило присутствие дочери. Она привыкла жить для себя, ничем себя не ограничивая, ни в чём себе не отказывая, ни о ком не заботясь. И девочка всё время чувствовала себя лишней в доме родной матери. И, как это ни парадоксально, как это ни чудовищно звучит, мать постаралась как можно быстрее сплавить дочь с рук.
На первом курсе института Ирочка собралась замуж за своего сокурсника, такого же восемнадцатилетнего мальчика, который к этому времени успел уже стать отцом годовалой девочки. Родители мальчика противились тому, чтобы их сын женился на Ирочке. Они хотели, чтобы их невесткой была мать внучки. Сергей тоже старался вразумить Ирочку:
– Тебя не хотят. Подумай, что ты делаешь!
И тогда Аня сказала дочери:
– Он против твоего брака, потому что он не твой отец. Сергей просто тебя ревнует. Никого не слушай. Выходи за Юру замуж и будь счастлива.
Представьте себе состояние Ирины, когда она услышала, что человек, которого она любила, как отца, и который любил её, на самом деле ей чужой.
Так Аня лишила девочку отца.
Ирочка всё-таки вышла замуж, а через полгода развелась и бросила институт. А Аня с Сергеем эмигрировали в Канаду. Ирочка осталась одна. Сирота при живой матери. А потом и Ирочка вместе с бабушкой эмигрировали. Но жить с Аней не захотели. Поселились они в другом городе, изредка, по праздникам общаются по телефону. Жизнь Ирочки так и не сложилась, своих детей у неё нет.
Ирочка приезжала в Москву. Мы встретились. Она очень мне понравилась. Это не Аня, это совсем другой человек.
– Я бы вернулась в Москву. Здесь мой дом, и здесь мужчина, которого я люблю, но он не свободен. Я не имею права разрушать его семью. А там у меня бабушка, которую я бросить не могу. Она старенькая. Она вырастила меня. А мама… Мы чужие. Я ей никогда не была нужна, – с горечью сказала она.
Бедная девочка!

Есть женщины-кукушки, которые бросают ребёнка на отца.
У меня была ученица, которая после развода родителей не захотела остаться с мамой.
– У меня замечательный папа. Я его очень люблю. Папа мой друг – всегда даст хороший совет. Он всё для меня делает: занимается со мной математикой, берёт с собой в отпуск. А маме я не нужна, – с горечью сказала девочка. – У неё свои интересы. Ей не до меня.
Но как так могло случиться, что женщина, чьё природное предназначение быть матерью, просто отошла на второй план. Как это – родить, жить вместе, а потом уйти в свою жизнь, оставив малыша отцу?
Счастье, что у детей этих непутёвых мамаш оказались прекрасные отцы.

Я гуляла в парке. Ко мне подошла маленькая девочка.
– Ты будешь моей мамой? – спросила она меня.
Я опешила.
– А где твоя мама? И с кем ты гуляешь?
– Мама моя на облачке (умерла). Папа на работе. А гуляю я с бабой Милой. Мне так хочется, чтобы ты была моей мамой!
Разве может кто-то заменить маму?

СТО ГРАММ ЗА МУХ И ОТПУСК ЗА ХВОСТЫ

Далёкий 1976 год. Окончен ВУЗ. Саша прощался со своей девушкой Тамарой Ф., которая уезжала по распределению в свой город, в Подмосковье. Его же оставили на кафедре для стажировки с последующим поступлением в аспирантуру.
Тамара была эффектной девушкой. Её фото с сестрой, где они весело шагают по Красной площади, украшало обложку одного из номеров иллюстрированного журнала «Советский Союз» (1). Отличалась весёлым, открытым характером и влюблялась, не помня себя.
Саша был направлен на учёбу в Москву из Сибири. В «Плешке» (2) учился не с первого курса, и до их встречи Тамара успела познакомиться и влюбиться в молодого принца одной из африканских стран. В то время в советских ВУЗах
училось много представителей Азии и Африки.
Незадолго до приезда Саши в Москву принц, завершив учёбу, уехал на родину, не пожелав взять Тамару то ли третьей, то ли пятой женой. Девушка была в сильно расстроенных чувствах, так что, возможно, с тоски влюбилась в Сашу.
Теперь и они расставались.
В день, когда они прощались, Тамара принесла ему книгу – на память. Позже он обнаружил в книге листы, исписанные её крупным почерком. Это были несколько неизвестных Саше стихотворений:

Я прощаюсь с тобою
у последней черты.
С настоящей любовью,
может, встретишься ты.
Пусть иная, родная,
та, с которою рай,
все равно заклинаю:
Вспоминай! Вспоминай!
…
А знаешь, всё ещё будет!
Южный ветер еще подует
и весну еще наколдует,
и память перелистает,
и встретиться нас заставит,
и еще меня на рассвете
губы твои разбудят.
Понимаешь, все еще будет!

Внизу была приписка: «Это стихи Вероники Тушновой. Они очень созвучны с моими чувствами к тебе».
Стихи потрясли Сашу. Он читал, и с каждой строчкой сердце колотилось всё сильнее. Ему открылась прекрасная поэтесса, в поэзии которой тема любви занимает особое место. На стихи Тушновой потом было написано немало песен, которые полюбила вся страна.
Через несколько лет Саша был в гостях у одноклассника. С экрана телевизора Пугачева пела: «Не отрекаются, любя ...». Отец товарища, фронтовик, вспомнил, что когда он в 1943 году лежал в госпитале, Вероника Тушнова была врачом их отделения (3).
И рассказал такой интересный случай.
«Дело было летом, в палатах госпиталя – много мух. А одно из важных условий выздоровления раненых – санитария. Вдобавок некоторые раненые неподвижны, и мухи им доставляют особенное беспокойство.
Однажды Вероника Тушнова объявила: всем, кто активно уничтожает мух, будет награда. За каждый полный коробок из-под спичек – 100 грамм спирта. Пока. Потом, когда мух станет меньше, уменьшится и норма для получения награды.
И ведь извели мух».
Все помолчали.
Бывший здесь же гость из села изрёк: «Мудрая женщина. А у меня хоть ведро собери, жена на бутылку не даст».
Общий хохот сотряс комнату. В те годы мух в деревенских дворах было столько, что действительно, и ведро можно было собрать. Двери в летнюю кухню, независимо от того, в какой цвет они покрашены, были черными от облепивших их мух. Прежде, чем войти в кухню или дом, все усиленно махали рукой или какой-нибудь тряпкой, пытаясь отогнать хоть часть мух, и потом пулей влетали в помещение.
Саша вспомнил свою службу и рассказал присутствующим, как борьбу с антисанитарией поощряли на флоте.
«У нас ведь на флоте тоже было подобное поощрение. Только ловить нужно было не мух, а крыс.
Когда я пришёл на флот, то узнал, что нет ни одного большого корабля, на котором они не поселились бы. Корабельные крысы очень агрессивны, т.к. вынуждены находиться в замкнутом пространстве и постоянно сражаться за жизнь с другими. На корабле от них много проблем, и с ними борются.
Наш командир предоставлял морякам отпуск на родину за десять убитых крыс.
Пойманные крысы сдавались корабельному медику, который вёл учёт. Вскоре он ушёл на повышение, а призванный на два года выпускник медицинского ВУЗа посчитал недостойным для себя заниматься крысами, поэтому дал указание приносить ему только хвосты, которые он потом через иллюминатор выбрасывал в море.
Все знают, что эти твари умные, поймать их непросто, так что немногим удавалось съездить в отпуск за их счёт. Поэтому, когда один старшина стал с завидной регулярностью поставлять медику хвосты, тот очень удивился. Однако жалоб на то, что он отбирает трофеи у молодых матросов, не было. Наоборот, старшина отличался щедростью. Ему довольно часто присылали из дома посылки, и он делился с ребятами в кубрике.

Медик рассказал о своих сомнениях замполиту. Тот подумал, что, возможно, этому «удачливому охотнику» присылают в посылке деньги для покупки хвостов, либо умело маскируют спиртное, и он обменивает его у сослуживцев на их трофеи.
Посылки, присылаемые родными, проверялись дежурным офицером. Замполит решил сам основательно перешерстить очередную посылку. Под газетой, устилавшей дно посылки, он обнаружил два крысиных хвоста. Так родственники помогали старшине быстрее приехать в отпуск. Конечно, дежурный, ищущий обычно емкость со спиртным, не догадывался заглянуть под газету.
Вместо отпуска старшина получил пять суток ареста (4).

Примечания:

(1) «Советский Союз» – самый «крутой» в СССР журнал. Выпускался огромным тиражом почти в полтора миллиона, распространялся в 150 странах.
(2) Московский институт им. Плеханова. Главный экономический ВУЗ страны.
(3) Отец Тушновой – профессор медицины. Вероника вначале поступает в медицинский, но проучившись 4 курса, уходит из института. В начале лета 1941 года поступает в Московский Литературный институт, с началом войны работает в госпиталях.
(4) Много интересных баек на тему борьбы «за отпуск» рассказывают моряки в своих воспоминаниях о службе. На одном корабле матрос, найдя крысиное гнездо с малышами, вместо того, чтобы уничтожить, поместил их в металлическую емкость, стал подкармливать и поджидать, когда крысята вырастут, чтобы сдать потом как свои трофеи.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ШЕЛ ЗА ДОЖДЕМ

Когда я рассказываю эту историю, обычно мне мало кто верит. Но я не вру. Всё, что я сейчас вам расскажу, от самого первого слова и до последней строчки, истинная правда.
Это случилось со мной, когда мне было двадцать пять. И моя история началась с зависимости.
Трудно принять тот факт, что все мы от чего-то зависим. Кто-то увлекается крепкими напитками, кого-то затягивают азартные игры, другие часами проводят за монитором. Но моя история началась с зависимости, не похожей ни на одну из этих. Это была зависимость от людей, от их мнения, их одобрения и бесконечной жажды их оценки.
Я мечтала о том, чтобы понравиться всем и каждому. Я перечитала всевозможные сборники и журналы, блоги и книги о том, какими люди хотят видеть других. Я точно знала, что они любят обсуждать и как именно любят осуждать за внешность, за поступки и слова, поэтому всегда следила за собой, за тем, что делаю, что говорю и как выгляжу. К примеру, я одевалась так, чтобы не выходить за рамки любых крайностей.
Девушка, ходящая в футболке с изображением любимого исполнителя, обязательно ярая фанатка, с большим серебряным крестиком на шее – сектантка, с татуировками – и представить-то страшно! Так мыслит общество. Оно осуждает тебя, и потому избавься от лишнего, если хочешь кому-то понравится.
Я всегда была предельно вежлива с людьми и улыбалась им, и готова была поддержать любую тему разговора даже с теми, кто был мне противен и неприятен, и даже ту тему, на которую говорить мне совершенно не хотелось. Я не ходила мимо того страшного серого подъезда, где живут пьяницы и неудачники, чтобы никто не подумал, что у меня там есть знакомые. А, стоя на кассе в магазине, я никогда не покупала больше, чем могла бы унести в руках без использования пакета, ведь в противном случае люди, стоящие за мной, стали бы возмущаться, что я слишком долго стою у кассы и трачу их драгоценное время. В общем и целом я пользовалась лишь теми вещами и делала только те вещи, которое одобряло общество. По крайней мере, преобладающее большинство.
И я действительно достигла определённых успехов благодаря такой тактике. У меня было много знакомых, друзей, коллег, которые хотели поболтать со мной, похвалить меня и сделать для меня что-нибудь приятное. Это была абсолютная победа! Люди вокруг меня практически не сплетничали обо мне, ведь я не давала им повода, я не раздражала их теми вещами, при виде которых в их промытых социальными нормами мозгах тут же ярко загоралась красная лампочка, а за ней возникал поток мыслей, и в нём – недовольство, возмущение, разочарование.
По правде говоря, причиной всех моих стараний так всем понравиться были мои родители. Скажем так, я родилась не в самой благополучной семье и когда смогла вырваться из дома на волю, постаралась оборвать практически все связи с ними. Само собой, как хорошая дочь я посылала им деньги раз в месяц. Хорошая дочь заботится о своих родителях, какими бы они ни были, – такой вердикт вынесло общество. Я не могла пойти против него, да и меня саму, наверное, замучила бы совесть, не делай я этого. Видеть их мне не хотелось, но оставить без средств к существованию тех, кто дал мне жизнь, было слишком жестоко. Я пообещала себе лишь одно: смыть с себя клеймо девочки из неблагополучной семьи, которая, как и её родители, однажды может повернуть в жизни не на ту дорожку. Понравиться обществу, найти себе в нем союзников, составив о себе правильное впечатление, – вот что стало частью этого грандиозного плана.
Долгое время я с успехом справлялась, изображая перед обществом приличную девушку, разносторонне развитую личность, примерную домохозяйку, заботливую подругу и прочее, и прочее. Пока не настал тот день. Пока я не встретила его.
То было обычное летнее утро самого обычного будничного дня работника среднестатистического офиса большого города. Я спрыгнула с автобуса на остановку и поспешила к пешеходному переходу. До места работы мне оставалось всего ничего: перейти площадь да завернуть за угол. Я стояла в толпе, ожидая, пока красного человечка на светофоре сменит зелёный. И он как раз появился, когда мою руку бесцеремонно схватили и заставили развернуться почти на девяносто градусов. Я едва не потеряла равновесие и уже хотела высказать всё, что думаю, как вдруг застыла на полуслове.
За руку меня держало нечто, смутно напоминающее человека. Если кратко, это был какой-то оборванец в страшно потрёпанной одежде времён, вероятно, моей бабушки. Его смуглое неухоженное лицо наполовину закрывала тёмная растрёпанная борода. Что-то подсказало мне, что в приемлемый вид её приводили довольно давно. Мужчина, точнее, это страшное создание, от которого пахло чем-то несвежим, смотрел на меня двумя остекленевшими глазами, которые будто и не видели меня, которые будто смотрели сквозь всё, что было перед ними, и высматривали что-то далёкое – нечто за пределами нашего мира.
Я почувствовала несильный удар в ногу и вздрогнула. Направив свой взгляд вниз, я поняла, почему глаза мужчины показались мне странными: он был слеп, и в руке он держал свою тросточку, которой всякий незрячий простукивает пространство перед собой.
– Простите, вы мне не поможете перейти дорогу? – спросил он хриплым низким голосом. – Мне нужно в больницу.
В первые секунды я растерялась. Но потом решительно кивнула, соглашаясь, и зашагала вперёд, ведя за собой слепого. Он шёл не спеша, как будто нарочно пытался задержать меня, а я и так уже опаздывала. Тем временем в моей голове уже прокручивались варианты, как поскорее отвязаться от неожиданно свалившегося на мою голову… э-э-э… чуда. Моя интуиция подсказывала мне, что чем дальше я пересекаю площадь, тем ближе я к офису, и тем больше вероятность, что коллеги увидят меня (о, Боже, что обо мне подумают?) под руку с этим неряшливым старым... бездомным! А он действительно выглядел так, как будто у него не было дома. Я поежилась, представив, как он копается в свалке той самой рукой, которой держит сейчас меня. Успокаивала я себя только тем, что до конца пешеходного перехода осталась лишь пара метров. Я должна была выдержать это испытание с гордо поднятой головой и прийти на работу как ни в чем не бывало.
Но точно так же, как я ожидала окончания всего этого кошмара, ожидало меня и великое разочарование.
– Вот и всё, – сказала я, пытаясь высвободить руку, – слышите? Я довела вас, а теперь мне пора идти.
Мужчина посмотрел на меня, и хотя в его пустых безжизненных глазах я не уловила никаких эмоций, мне показалось, он смотрел на меня осуждающе.
– И вы бросите меня здесь? – завел он свою жалобную шарманку. – Ты оставишь слепого одного, когда он совершенно не знает дороги?
На секунду предо мной предстал нелёгкий выбор между человечностью и совестью добропорядочного работника. А ведь прохожие вовсю косились на нас... Только этого не хватало!
Я скрипнула зубами от внезапно вспыхнувшей во мне злости, с силой вырвала руку и убежала. Когда я оказалась в офисе, мне ни слова не сказали о случившемся. Но вздохнуть с облегчением у меня не получилось. Я весь день не могла сосредоточиться на работе и всё думала о том слепом. Я знала, что поступила ужасно, и что прощения за это мне нет. Но всё же – добрался ли тот слепой до больницы? Нашёлся ли хоть кто-то, кто смог вопреки всем предрассудкам проводить его? Я буквально не находила себе места.
В обеденное время я не выдержала и побежала искать больницу, куда направлялся слепой. Мне было сейчас всё равно, что подумают о бегущей в узкой юбке на каблуках офисной работнице, которая была похожа на страуса с переломанными ногами.
В больнице я выяснила две вещи и то не сразу, а воспользовавшись хитростью, подкупив ребёнка и придумав ему грустную историю про слепого отца, который потерялся после того, как отправился в больницу, и теперь его нигде не могли найти. Ребёнку поверили и выдали всё как на духу. Мужчина действительно дошёл до больницы, поговорил с врачом, а потом собирался вернуться домой (адрес квартиры подкупленному ребёнку тоже каким-то чудом удалось выведать). И, позвонив на работу, дабы предупредить об отсутствии, я рванула прямо в квартиру. Прямо домой к человеку, которого видела один раз в жизни, который был мне физически противен, но за которого душа моя тряслась больше, чем за меня саму. Интересно, что бы сказало мне общество, узнав о подобном поведении?
Нужную квартиру я нашла неожиданно быстро, да и домофон у подъезда был сломан. Складывалось пока всё подозрительно удачно. Я взобралась по лестнице на второй этаж и позвонила в дверь. Почему-то только этот звонок разбудил мои мысли, и внезапно я осознала, что делаю нечто совершенно безумное, и я даже не представляю, кто откроет мне, и откроет ли вообще, и что я тогда скажу.
– Открыто! – крикнул знакомый голос с хрипотцой.
Больше всего на свете мне хотелось тогда просто развернутся и уйти. Но я почему-то толкнула дверь и зашла внутрь.
А внутри я была приятно удивлена. Квартира являла собой место светлое, опрятное и даже уютное. Здесь не пахло ничем, кроме чёрного чая. Мебель была чистая, не пыльная, в хорошем состоянии. С удивлением осматриваясь, я прошла в самую дальнюю комнату и застыла, поражённо уставившись на всё то, что там было. А было там нескончаемое множество холстов разных размеров, валявшихся на полу на подстеленных под них газетках, стоящих у стен, колоннами сложенных на столах и стульях, расставленных на трёх мольбертах. Кстати, возле одного такого сейчас стоял тот самый слепой. Стоял и – только вдумайтесь в это! Он рисовал! Неумело, неуверенными движениями. Но мазки его складывались в фигуры деревьев и облаков на голубом небе. Картина была далека от реальности, скорее, напоминала какую-то абстракцию, однако то была картина, а не какая-то мазня!
– Вы рисуете? – выдала я первое, что пришло в голову.
– Рисую, – ответил тот и продолжил водить кистью по холсту, даже не задаваясь вопросом, что за незваный гость в его квартире и, самое главное, что этому гостю нужно.
– Но вы же...
Я осеклась. Всё-таки нехорошо указывать человеку на его недостатки.
– Слепой? – закончил за меня мысль мужчина и улыбнулся. – Мне не нужно видеть холст, чтобы знать, что я на нём рисую. Мне достаточно знать, где какая краска на моей палитре.
Я помолчала немного, а затем набралась смелости и сказала:
– Простите меня за то, что я вас там оставила. Я правда опаздывала, но...
– Пустяки, – оборвал он, – в конце концов, я не нашёл то, что хотел.
– А вы что-то искали? – поинтересовалась я.
И тогда он рассказал мне о дожде.

История этого мужчины начиналась в далёкой глубинке. В деревне, где он вырос, многие люди чудесным образом хотя бы раз в жизни бывали на линии дождя. Так они называли природное явление, когда между сухой и дождливой погодой появлялась чёткая грань. Ты мог стоять как ни в чем ни бывало, а в метре от тебя шёл ливень. Как рассказывали жители той деревушки, на линии дождя они всегда видели размытую светлую фигуру, которую в дальнейшем прозвали ангелом. Говорили, что увидеть ангела на линии дождя – чрезвычайная удача, ведь тот, кто видел его, тотчас становился счастливым до конца своих дней. Мечтой слепого стало увидеть ангела на линии дождя, и так начались его поиски. Но постойте секунду – увидеть?
– Да, увидеть, – подтвердил мужчина, – нет, не глазами. Я бы почувствовал, если бы увидел линию дождя. Потому как, только закрыв глаза и прислушавшись к себе, мы можем понять, счастливы или нет. А увидеть ангела и значит почувствовать себя счастливым.
– И вы хотите сказать, что всю жизнь путешествуете ради того, чтобы увидеть линию дождя? – недоумевала я.
– Именно так. Я двигаюсь в дождливые регионы или туда, где уже кто-то видел линию.
– А вы никогда не задумывались, – осторожно начала я, не желая обидеть собеседника, – что рассказанное людьми несколько преувеличено?
Я отказывалась верить, что счастливым стать можно всего за одну секунду, увидев какую-то едва различимую фигуру, которая, вероятно, является какой-нибудь оптической иллюзией.
– Нет, история про линию дождя – правда. Её рассказывал мне мой отец, а я знаю, он был счастлив.
Потом я узнала, что в наш город слепой приехал на месяц с целью найти линию дождя, и что после он двинется на восток. Домой к себе я возвращалась крайне тихая и задумчивая. Тогда я впервые не поздоровалась ни с кем из своего подъезда, чем заслужила изумленные взгляды.
На следующий день после работы я внезапно поймала себя на мысли, что мне совсем не хочется домой. Я долго думала, куда пойти, и в конечном итоге решила навестить слепого. До сих пор не могу понять, что же тогда двигало мной.
Мы стали видеться чаще, почти каждый день: пить чай у него дома, гулять вечерами по парку, читать вместе книги, рассказывать друг другу о своих незадачливых жизнях. Он поведал мне о путешествиях, я поделилась не слишком приятными воспоминаниями о семье. Мне было странно и удивительно оттого, что он не столько жалел меня, сколько выслушивал с пониманием.
Спустя месяц он никуда не уехал. После работы я всегда спешила к нему, все выходные мы проводили вместе. Нам было не только интересно разговаривать друг с другом, порою мы просто сидели и молчали по несколько часов, наслаждаясь тем, что в доме есть ощущение присутствия другого человека. Такое ощущение становится особенно приятно, когда долго живёшь в одиночестве.
Находясь с ним рядом, я могла делать то, что хотела, и быть той, кем хотела. И мне было совершено всё равно, что обо мне подумают люди. Я могла опаздывать на работу, могла грубо ответить или спокойно прийти в офис в футболке, которую для меня разрисовал слепой в своей абстрактной манере. Многие меня просто не узнавали, поражались, раздражались, злились. Многие перестали разговаривать со мной, зато их языки активно работали тогда, когда меня не было рядом. Но мне было всё равно, ведь со мной остались несколько человек, которым нравились перемены во мне. И даже если бы их не было, у меня оставался один мужчина, который готов был принять меня такую, какая я есть. И знаете, я ни о чем не жалею. Я даже думаю, что то клеймо девочки из неблагополучной семьи поставила на себя я сама и не хотела убирать из-за собственной глупости. А теперь со мной остались только самые преданные люди, при которых мне не нужно было притворяться кем-то или строить из себя кого-то непонятного. Я буквально почувствовала, как с меня спали тяжелые оковы, и мне казалось, что я нашла своё счастье.
Прошёл год с того момента, как я впервые встретила слепого. Я часто спрашивала его, не жалеет ли он, что остался в нашем городе, а не продолжил поиски своей дождевой линии. Обычно он молчал, и я невольно чувствовала укол вины. Возможно, если бы не я, он давно бы обрёл то, что так долго искал. Но мне хотелось верить, что в моей компании он тоже чувствует себя относительно неплохо, даже если не говорит об этом напрямую.
В тот вечер мы гуляли, как обычно. Прогноз обещал дождливую погоду, однако редкие тучки вряд ли были способны выдавить из себя хоть несколько капель. Мы шли под руку со слепым. Он был в своей любимой одежде, от которой пахло всяким хламом.
– Знаешь, чем хороша потрёпанная одежда? – спросил он меня, когда я предложила купить ему новые вещи. – Она удобная, а ещё она навевает воспоминания. Она показывает, что мы помним о чём-то и бережно храним это в памяти почти так же, как эту одежду.
Я больше не стала с ним спорить.
Внезапно усилился ветер и собрал все тучи в одну кучку, словно то был пастух, загоняющий непослушных овец. На руку мне упала холодная капля. Одна, две, три... Пошёл дождь.
И я ахнула.
Дождь полился прямо над моей головой. Он намочил мою рубашку, мои брюки, мои волосы... Но лишь одну мою половину. Левая сторона меня осталась совершенно сухой. Я поняла, что стою прямо на линии дождя, за которой так долго гонялся мой друг.
Это было такое чудо, что я никак не решалась сдвинуться с места и всё стояла и смотрела, как по одну сторону от меня идёт дождь и сыреет дорога, как там капает с деревьев, как люди прячутся под зонтиками... А с другой стороны светило заходящее солнце на залитом розовыми оттенками небе, и асфальт блестел в его последних лучах.
Потом я вспомнила об ангеле и начала крутить головой, чтобы отыскать его. Но почему-то ангел не хотел, чтобы я его находила. Тогда я обратилась к слепому:
– Ну что? Ты видишь его? Ты уже стал счастливым?
Тот медленно кивнул и внезапно взял мою ладонь в свою.
– Да, я его вижу. Он стоит сейчас прямо предо мной, и сейчас я взял его за руку. Я взял его и отведу к себе домой.
Его слова были неожиданными, но ещё более неожиданно он отбросил от себя свою тросточку и закрыл другой рукой правую половину своего лица. Левой он повернулся в мою сторону. Теперь его левый глаз не был пустым и безжизненным. Я знала точно: он видел меня.
Слепой сказал мне, что прозрел на один глаз прямо тогда, когда мы стояли у линии дождя. Но я до сих пор сомневаюсь. То, как он писал картины... Вдруг он мог видеть и раньше? Но всё это неважно.
Важно лишь то, что слепой наконец нашёл то, что хотел, он нашёл свою «линию дождя». Как я сейчас думаю, линия дождя и ангел – лишь красивая метафора того, что так хотят иметь все люди. Каждый ищет для себя счастье, пусть даже уверяет в обратном. Слепой искал счастье, идя за дождем, я искала его в одобрении других. И, как оказалось, мы оба искали не там.

Мы до сих пор живём вместе, не состоя в браке, и мне всё равно, что об этом подумают люди. И мне совершенно неважно, что будут говорить все те, кто узнает, что мужчина, которого я люблю, старше меня на пятнадцать лет. Да, я разбрасываю носки по комнате, и да, на завтрак у нас не овсянка, а бутерброды. Мы не читаем великую классику, и в нашем доме куча разного хлама, от которого нам жаль избавляться.
Мы такие, какие мы есть, и будучи такими неидеальными, мы друг другу нравимся. А если кого-то это не устраивает, что ж, пусть посплетничают себе на здоровье и осудят. На самом деле они просто завидуют тому, что кто-то внезапно освободился от необходимости прислушиваться к их столь важному мнению и смог стать по-настоящему счастливым.

СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ ВЗЛЕТ

Голая серая комната, забитая остатками запаха женских духов, производила нещадное давление на нежеланного гостя. А когда-то она казалась ему вполне дружелюбной, согревающей сердце своим уютом и вселяющей желание радоваться жизни, но не сейчас, когда пустовали полки, шкафы и тумбочки. Ничего не было оставлено, и даже небольшой домик с когтеточкой для кота, привычно располагавшийся справа от дивана, пропал, как и его пушистый житель. Время замерло, прочно сковало руки с ногами, не давая пошевелиться. Взлохмаченная рыжая макушка наклонялась над листом бумаги в десятый раз, а зелёные глаза прочитывали один и тот же рукописный текст в двадцатый. В окно, что отныне не было украшено бледно-розовыми шторами, колотили солнечные лучи, пытаясь сделать бывшее светлое местечко не таким тусклым, каким оно стало. Но увы, главное яркое украшение просторного помещения испарилось. Вот так? Непредвиденно и безвозвратно? Сильная мужская рука скомкала вырванную из тетрадки бумажку с сообщением и яростно откинула в стену. Парень почувствовал: сердце ритмично намекало, что ему невыносимо тесно в грудной клетке. К несчастью, глубокие вдохи не заглушали нарастающую боль, подталкивая ком в горле выше и выше. Либо юноша с минуты на минуту задохнётся и мучительно умрёт в окружении этих дьявольских четырёх стен, либо... Гость покинул квартиру так же неожиданно, как и заявился в неё, решительными шагами пройдя мимо выбитой перекошенной двери, которая висела на одной нижней петле.
У автомобиля, припаркованного возле подъезда элитного района, завёлся мотор и зажглись фары. С диким рычанием машина была направлена своим хозяином на выезд из двора. Если бы водителя не остановил красный свет ближайшего светофора, он бы так и не погасил бешеную скорость. Одной рукой рыжий юноша держал руль, другой – телефон, в котором не переставал противно разговаривать автоответчик, сообщая о том, что набранного номера не существует. Не ограничивая себя, парень ругался во весь голос, и, благо, закрытые двери и окна автомобиля не пропускали смачную нецензурщину на улицу. Безысходность была мощной, как никогда, ведь владелец машины элементарно не знал, куда столь торопливо держал путь. Или знал? Взгляд изматывался перебежками: рыжеволосый цеплялся за каждую мелочь всевозможных воспоминаний, связанных с девушкой, игнорируя зелёный сигнал. Да, он знал! Надавив на педаль резким движением стопы, Евгений бросил айфон на заднее сидение, и жёлтый «Ягуар» рванул вперёд, забыв о правилах дорожного движения. В стёклах отражались проносившиеся дома и проспекты, недовольно сигналившие автомобили и прохожие на тротуарах, которые провожали мчавшийся кабриолет суровыми взорами. Женя и бровью не повёл: следя за дорогой безумными глазами, готовыми сжечь всё дотла, он нетерпеливо и молча дожидался момента, когда проедет первый знак, на котором присутствует надпись: «Аэропорт Пулково». Однако после этого не полегчало. Напряжение так и бушевало в душе подобно самому страшному урагану. А если он ошибается? Что, если она не там, а на вокзале или, что ещё хуже, в другом аэропорту? А что, если она уже не в городе? Вопросы, наскакивавшие один на другой, нескончаемо поливали юношу ледяной водой, но он чувствовал что-то там, глубоко внутри, не поддающееся здравому объяснению. И это что-то настырно шептало ему, что он двигается в правильном направлении.
Будучи за городом, где не приходилось обгонять чужие автомобили каждые десять метров, Евгений гнал на полную, не жалея ни бензина, ни свои водительские права, которые у него явно отберут в скором времени за такое. Перед ним стояли её сверкающие глаза с длинными ресницами, память о которых не забить никаким алкоголем, глаза, которые не заменить никакими иными. Они, такие шоколадные и обворожительные, растаяли в воображении, как только Женя приметил в зеркале заднего вида выехавшую из-за поворота полицейскую машину. Парень явно недооценил счёт времени.
– Чёрт, – процедил он сквозь зубы, нервозно сжав руль двумя руками.
На крыше злосчастного служебного автомобиля загорелись мигалки, и их звук болезненно врезался в уши, распространившись по пустой проезжей части. Закусив губу, Евгений притормозил на обочине; следом за ним дали по тормозам полицейские, остановившиеся на приличном расстоянии. Выйдя из машины, они устремились прямиком к юноше: один крутил в руках наручники, другой держал планшетку с ручкой. Представьте, каково же было их удивление, когда нарушитель, нагло надавив на газ, заставил «Ягуар» обрызгать грязью двоих сотрудников правоохранительных органов, и ускользнул прямо из-под носа. Шокированные мужчины в форме переглянулись, до этого наблюдая, как жёлтая тачка отдаляется от них на превышенной скорости. Стремглав возвратившись в свой транспорт, они бросились вдогонку. Безусловно, обманка юноши удалась, но все плоды, которые она могла принести, это минимальная отсрочка по времени. Вскоре сотрудники полиции были на подъезде к аэропорту «Пулково», перед входом в который выстроилась пробка – обычное явление для главных «воздушных ворот» города. Она-то и должна была сыграть полицейским на руку, чтобы поймать беглеца. Объехав строй машин, мужчины в форме обомлели, стоило им узнать истинную причину образовавшейся пробки: посреди дороги стоял тот самый «Ягуар» со смятым передним бампером и треснувшим лобовым стеклом, окружённый несколькими другими вовлечёнными в аварию автомобилями. Дверь дорогостоящего жёлтого транспорта оказалась распахнутой, водитель в салоне отсутствовал.
Тем временем Женя, спотыкаясь о сумки и чемоданы людей, влетел в центральный вход огромного стеклянного здания. Минуя металлоискатель, он со всех ног побежал к стойке информации, которая представлялась для него единственной надеждой. Он грубо и без вопросов растолкал толпу людей, пройдя таким образом через всю очередь.
– Пробейте по базе Надежду Свеженцеву, пожалуйста, – хватая ртом воздух, потребовал он, оперевшись руками о согнутые колени.
Женщина приподняла свои тонкие брови, оглядев рыжего парня: лохматая шевелюра, испорченная рубашка, ссадина на щеке точно не внушали доверия. Тем не менее она сделала, как он просил.
– Есть такая. Её рейс под номером шесть, три, четыре, четыре. Иркутск.
– Да! Есть! – победно закричал Евгений, вытирая пот со лба запястьем руки.
Женщина никак не прокомментировала поведение парня, сдержанно ожидая его последующих просьб насчёт данного рейса, пока тот радовался, как ребёнок – купленной игрушке. А вот народ, столпившийся за спиной Жени, не стеснялся нецензурно оскорблять его и требовать не задерживать очередь. Но рыжеволосому не было до них никакого дела.
– Вы можете связаться с диспетчером и попросить, чтобы она передала сообщение Надежде Свеженцевой о том, что... – начал тараторить он.
– Боюсь, это невозможно, – перебила юношу администраторша.
– Что? Почему?
Женя часто заморгал, ощущая, как сердце делает двойное сальто в груди.
– Самолёт прямо сейчас выезжает на взлётную полосу.

Бортпроводница, сложив в одну кучку все принадлежности для инструктажа, удалилась в переднюю часть самолёта. На борту царила естественная суета: каждый пассажир пребывал в некой деятельности, приготавливаясь к шестичасовому полёту. Из иллюминаторов лился яркий свет, тепло которого пропитывало салон, что было странным для осенней питерской погоды. Об этом размышляла одна из давно пристёгнутых пассажирок, глядевшая в окно с абсолютно каменным лицом. С чем ей сегодня повезло, так это с соседями: пожилая пара с одинаковыми масками для сна на лбу тихонько переговаривалась между собой слева от неё. На коленках светловолосой размещалась открытая переноска для животных, внутрь которой она время от времени засовывала руку, дабы почесать пушистому другу за ушком. Белый кот по имени Феликс мурлыкал в ответ, от наслаждения прикрыв глазки, и иногда ласкался о ладонь хозяйки. Воздушный транспорт тронулся, вынудив пассажиров и их вещи слегка изменить своё местоположение. Где-то позади заплакал маленький ребёнок, показав всю силу своего писклявого голоска. Не передать словами, насколько девушке хотелось так же излиться слезами и закричать до потери пульса.
– Добрый день, уважаемые пассажиры! – внезапно прозвучал мужской голос, громко разойдясь по салону. – Вас приветствует командир корабля Владислав Дектяренко и желает вам приятного полёта!
Над подпрыгивающими сидениями зажёгся значок «пристегнуть ремни», и стюардесса совершила заключительный заход по коридорчику между местами, проверив соблюдение людьми правил безопасности. Закрыв решётку и поставив переноску на пол, Надя прилипла карими глазами к стеклу иллюминатора. Вместо улицы она рассматривала свой собственный взор, красивый и необычно нежный, но в котором более не плясали озорные огоньки. Постепенными движениями поправив длинные пепельные волосы, она вдруг переключилась на вид, открывающийся из окна. Она долгое время не видела ничего особенного, пока среди самолётов не приметила нёсшуюся по аэродрому машину, предназначенную для сопровождения воздушного транспорта. Понаблюдав за ней, она хотела было оторвать взгляд, но автомобиль выехал за пределы дороги, заезжая на площадку, поросшую травой. Прошло три минуты, прежде чем самолёт выбрался на взлётно-посадочную полосу, и машина тут же сравнялась с ним в диапазоне ста-двести метров. Надя нахмурилась, предчувствуя, что такой маршрут этот наземный транспорт выбрал неспроста. Одноместный легковой автомобиль обороты сбавлять не планировал: он ускорился и, стремительно обгоняя воздушный транспорт и одновременно приближаясь к нему, подскакивал на земельных кочках. И тут девушке показалось, что водитель ей знаком, но машина так же внезапно скрылась с ее глаз.
Вместе с тем пилоты, беседуя о чём-то своём, обменивались смехом и улыбками друг с другом. Коллеги давненько не виделись и были рады воссоединению их дружной компании. Старший из них, тот самый Дектяренко, впустил закрылки во взлётное положение и убедился в том, что режим взлёта полностью установлен. Получив разрешение диспетчера, он надавил на штурвал от себя, и воздушное судно стало набирать скорость, как в одночасье второй пилот заметил невдалеке, справа от полосы, машину службы аэропорта. Всё бы ничего, но автомобиль завернул на середину взлётно-посадочной полосы, встав боком напротив движущегося самолёта.
– Тормози!!
Призыв коллеги прозвучал, когда из машины показался рыжеволосый парень в спецодежде, которая, к слову, была ему великовата. Двинувшись навстречу самолёту, он отчаянно замахал руками, что-то выкрикивая, изредка складывая руки рупором. Дектяренко, округлив глаза, немедленно начал гасить скорость, что привело к сильной встряске воздушного транспорта, и на борту послышались вскрики перепугавшихся пассажиров. Не уверенный в том, что тормозного пути хватит, чтобы не задеть идущего по полосе человека, второй пилот зажмурил глаза. Только когда он ощутил, что судно находится в неподвижном состоянии, а крики на заднем плане стихли, то осмелился их открыть. Первое, что попало в его поле зрения, это коллега, который переводил дух, положив руку на левую область груди. Внизу, совсем близко к передним шасси, стоял целый и невредимый паренёк, рыжие волосы которого танцевали в бешеном арабеске на ветру. Двое мужчин не могли подобрать слов с целью завязать какой-нибудь диалог по поводу произошедшего. Неожиданно без стука в их кабину зашла бортпроводница.
– Влад, там девушка просит выпустить её из самолёта. Говорит, это связано с причиной, по которой вы были вынуждены затормозить.
Туго связанный шоком Евгений как будто превратился в статую, застыв в своём последнем положении. Взгляд с колёс самолёта, как назло, не убирался, что создавало иллюзию, якобы они до сих пор крутятся в его сторону, грозясь вдавить в землю. Их трение об асфальт эхом отдавалось в ушах, и этот звук делал ноги ватными. Юноша дышал ртом ежесекундно, пытаясь достать из пяток своё сердце и отказываясь верить во всё то, что натворил за этот чёртов день. К нему в полной мере вернулся контроль над собой только тогда, когда слух поймал далёкий скрип железа. Дверь воздушного судна отворилась, и из неё раскрылся надувной трап. По этому трапу спустилась девушка, которая не обращала внимание на наставления бортпроводников и ругань пилотов. По её расстёгнутой голубой ветровке гуляли белые локоны, а веснушки на съёженном от злости носу искажались с каждым движением. Он видит её. Сколько всего ему пришлось преодолеть для того, чтобы победить Вселенную, которая была всеми средствами против их очередной встречи? Но Вселенная просто представить себе не могла, с кем связалась на самом деле.
– Скажи мне, ты сумасшедший!? – заорала Надя через шум турбин, не успев нормально подойти к виновнику происшествия.
– Зато ты у нас самая адекватная! – перекричав её, съязвил парень, отправившись навстречу девушке. – Оставила записку и сбежала! Достаточно адекватно, по твоему мнению?!
Они шли друг на друга до того момента, пока их разъярённые взгляды не врезались друг в друга. Он смотрел на неё вниз, она – вверх: оба были наготове яростно атаковать, однако в какое-то мгновение хищническое переглядывание переросло в переплетение самых прискорбных чувств на планете. Он сдался первым.
– Ты никуда не полетишь, понятно? – стеклянные глаза парня смотрели собеседнице в душу в течение всего, спокойно, но железно озвученного риторического вопроса.
– Жень, ты же знаешь, у нас ничего не выйдет, – ответила она тихонько, точно аккуратно касаясь глубокой раны, и покорно осталась в плену его зелёных глаз.
Но её слова сделали рану лишь больше, и эмоции вмиг захлестнули парня с головой.
– Если бы я так думал, я бы не выбивал дверь в твою квартиру, я бы не сбегал от полиции, я бы не разбивал машину, не подкупал рабочих и, поверь мне, уж точно не бросался бы под колёса самолёта! – тыкая пальцем в воздух, Евгений повышал голос на каждом упомянутом пункте, при этом его глаза предательски краснели и тонули в солёной воде.
Взор Нади расширялся по мере того, как она анализировала события, которые входили в список сегодняшних приключений юноши. Под напором его фраз она накренила голову.
– Надя, я ведь люблю тебя, – по щеке Жени потекла слеза. – Прошу, скажи что-нибудь.
Тишина. Гробовая тишина пожирала парня изнутри, вынуждая едва ли не рвать на себе волосы.
– Я столько времени врала тебе, а ты ради меня чуть не убился и говоришь, что любишь меня и плачешь? – шёпотом подытожив увиденное и услышанное, пепельноволосая подняла глаза, которые не были прежними: из них фонтанировали слёзы.

Под солнцем парочка теперь выглядела, как две одинокие тучки, поливающие землю дождём.
– Мне от силы осталось жить два года, Женя... – подрагивающим, как тончайшая струнка, голосом заявила Надя. – Лучше я сделаю тебе больно сейчас, и ты легче отпустишь меня, чем потом сделаю ещё больнее, и ты уже не переживёшь.
– Никто не имеет право за меня решать, – твёрдо отозвался Евгений, смахнув ладонью поступающую под глаза воду. – И ты тоже.
Сказав это, рыжеволосый схватил девушку за рукав и притянул к себе, заключая её в сильнейшие и самые искренние объятия, которые только был способен ей подарить. Прижавшись к парню всем телом, она зарыдала ему в грудь.
– Мы что-нибудь придумаем и теперь будем бороться с болезнью вдвоём. Точнее, втроём, у нас же ещё Феликс есть! Вместе мы сильнее, чем поодиночке, так?
Став одним целым, они совместными усилиями обрушивали на аэродром цунами из слёз. Надя безмолвно закивала, ударяясь лбом о верхнюю часть туловища парня. Их грустную ноту разбавили подъехавшие машины службы авиационной безопасности, машины полиции и скорой помощи. Они соорудили вокруг пары хоровод, мигая сине-красными цветами и оглушая их сиренами.
– Руки вверх! Вы арестованы! – приказал мужчина в форме, воспользовавшись громкоговорителем.

ТАЙНЫ ГАЛАКТИКИ

15 апреля 2999 года

– Тим, вставай!
– Арти, отстань, рано ещё!
Главная проблема каждого утра их галактического путешествия – разбудить Тимофея.
Арти был обыкновенным сероглазым мальчиком с русыми волосами, высокий и спортивный, с виду довольно серьезный, но в кругу друзей – всегда на позитиве.
С ним никогда не было скучно.
Пока он раздумывал, как же все-таки прервать сновидения друга, по связному радио послышался голос:
– Доброе утро, уважаемые дамы и господа! Мы приближаемся к Урану, возможна небольшая турбулентность.
Это была их очаровательная подруга Лиза.
– Через 15 минут мы пригласим вас на завтрак: растворимый кофе и гречка из пакетиков – залог хорошего настроения! – подхватил голос бесстрашной Насти.
Девочки рассмеялись, и связь отключилась.
– Когда же мы уже прилетим? – наконец-то лениво потянулся Тимофей.
– Мы приближаемся к Урану. Давай уточним все подробности у Джи после завтрака, – предложил Арти.
Нет, ну вы же не подумали, что четверо пятнадцатилетних подростков могут одни путешествовать по нашей галактике? Для нашего времени это удивительно, а вот в 2999 году такие путешествия будут все равно что сейчас поездка с классом в Санкт-Петербург.
На космическом корабле были камеры, что позволяло Земле периодически связываться с ребятами, наблюдая за ними в режиме онлайн. Вместе с подростками также путешествовал робот-рулевой по имени Джи. Невесомости на территории корабля не было, вся компания была в самой обыкновенной одежде, которую носят на Земле. Скафандры нужны были только для выхода в открытый космос.
Целью путешествия ребят было добраться до Урана и исследовать его на наличие библиотек и их комфортабельность для местных жителей. Поскольку многие земляне переехали на Уран, были сформированы подростковые волонтерские организации, которые отвечали за обустройство местных школ, библиотек и прочих образовательных учреждений.

* * *
– Всем доброе утро! – улыбнулась Настя, появившись в столовой.
–Нас-тя. Доб-ро-е. Ут-ро, – поздоровался Джи, поставив перед ней тарелку с гречневой кашей. – Не- за-будь- вы-су-ши-ть. Во-ло-сы.
– Спасибо, Джи! – поблагодарила девочка робота и собрала мокрые русые волосы в небрежный пучок.
– Ребят, через пару дней мы будем на Уране, надо составить список библиотек и книг, которые обязательно должны быть там, – предложила Лиза.
– Смотри, список библиотек и книг нам выдали. Пока корабль на автопилоте, всей сверкой по спискам займется Джи, нам надо лишь проверить оборудование и запас бутылочного воздуха, – возразил Арти.
Запас бутылочного воздуха – очень важная вещь при полете на другую планету. Первые 7-10 дней достаточно трудно адаптироваться к новому климату. При подготовке к путешествию ребятам загрузили на борт достаточное количество бутылок с кислородом, которые следовало крепить на специальном поясе, где был для них особый кармашек. Кислород нужно пить каждые 2-5 часов (у каждого адаптация проходит по-своему).
– Сегодня утром пришло сообщение, что надо также провести плановый осмотр корабля. Какие есть предложения? – добавил Арти.
–Тут есть два варианта: либо мы проверяем все по данным программного обеспечения, либо можем дополнительно запустить камеру-дрон для детализации осмотра, – пожала плечами Настя.
– Предлагаю прямо сейчас этим и заняться!
– А я предлагаю более интересный вариант: посмотреть четвертьфинал чемпионата по космоболу! – пошутил Тимофей. – Нет, ну правда, сегодня Луна с Венерой играет, надо же узнать, кто выйдет в полуфинал?
Тимофей просто обожал космобол. Он и сам занимался в секции, будучи на счету отличных игроков, что не удивительно – Тим отличался особой ловкостью и спортивностью.
Правила космобола достаточно просты – это своего рода баскетбол в невесомости с препятствиями: следует не только обойти соперника, но еще и перепрыгнуть космоограждения, не упустить мяч и под финиш забросить его в космосетку!
Соревнования по космоболу проводились исключительно в галактической невесомости.
– Тим, мы, конечно, все понимаем, но до матча еще много времени, можно столько всего сделать! – улыбнулась Лиза, поправляя выгоревшие на солнце волосы.
– Ладно, уговорили! Честно, вот прилетим на Уран, я скажу, что меня от вас надо спасать, что я – ваш заложник, что вы меня эксплуатируете.
– А мы сделаем вид, что вообще первый раз тебя видим, – засмеялся Арти. – Ладно, все – к камерам!

* * *
Когда компания вошла в отсек со множеством мониторов, большинство из них были пока что выключены для подзарядки.
– Так, сейчас камера-дрон выйдет из хранилища, – отметила Настя, клацая по клавиатуре. – Вроде все в норме.
– Лиза, иди к Джи – может, что-нибудь странное увидишь, – попросил Арти.
Лиза вышла, а ребята продолжили работать.
– Пульт управления включен; Тим, стартуй!
Тимофей взял в руки пульт от камеры, очень похожий на современный джостик для плэйстэйшен.
– Веди дрон к левому крылу, чуть-чуть приблизь, – вполголоса проговорила Настя.
– Тут немного пыльно, как приедем, надо почистить, –посмотрел на монитор Арти.
– Ничего страшного, космическая пыль никак не может навредить нам. Веди камеру к правому крылу.
На мониторах все было в порядке, ребята вздохнули с облегчением – в условиях космоса любое повреждение опасно.
Арти включил связь с Лизой.
– Лиза, все в норме?
– Да, все ок.
– Отлично! Тим, ты завел камеру обратно в люк?
– Арти, одну минуту, уже почти…
Неожиданно корабль сильно качнуло, ребята повалились на пол…

* * *
Лиза приоткрыла глаза; посмотрела на потолок, попытавшись вспомнить, что случилось до того, как она пришла в себя.
«Ах, точно, был какой-то странный удар!» – промелькнуло в сознании.
Она встала и первое, что увидела – сломанный робот Джи.
Пройдя по коридору в отдел рулевого, отметив, что там все, как всегда, Лиза направилась в свою каюту.
В комнате царил полный беспорядок: книги валялись на полу среди разбросанной одежды, все настольные лампы – разбиты. И виной всему – тот самый удар.
– Ой, а что с ребятами?!
Вспомнив про своих друзей, Лиза бросилась к аппарату связи.
– Приём. Приём, как меня слышно? Арти, Тим, Настя, с вами все в порядке?
– Лиза, все в норме. Мы только начали приходить в себя. Что это было? – затрещала трубка, перебивая сильные помехи.
– Вы где?
– У мониторов. Почему корабль не двигается? Что случилось?
Лиза подошла к иллюминатору и неожиданно увидела неизвестную поляну.
– Мы... Мы куда-то приземлились... Вижу поляну. Иду к вам!
Через пару минут вся компания была в сборе, собравшись в зале с пультами управления корабля, координаторами и компасами.
– Координатор и компасы не работают, все остальное в норме, – отметил Арти, пощелкав рычажками на панели управления.
– Мы можем прямо сейчас взлететь? – взволнованно спросила Настя.
– Топливо практически на нуле, ничего не получится, –констатировал Тим.
– Это очень странно, топлива было с запасом, – удивился Арти.
– Давайте выйдем из корабля и посмотрим, куда мы приземлились? – предложила Настя.
– Это может быть опасно, мы не знаем, нужно ли брать бутылочный воздух, возможно, понадобятся маски-ингаляторы для доставки в организм большего количества кислорода, – возразила Лиза.
– Я выйду, возьму с собой запас кислорода! Надо действовать! – решительно стукнула кулачком по столу Настя.

* * *
– Настя, сейчас мы прикрепим на тебя маленький микрофон и наушник, микро-камера уже на тебе – таким образом через компьютер будем контролировать ситуацию.
Ребята вновь стояли в зале с мониторами; после удара было повреждено лишь два экрана, остальные пять – в отличном состоянии.
Друзья быстро протестировали оборудование, и Настя направилась к выходу.
На удивление всех кислород ей не понадобился: датчики ее костюма сразу это показали, замигав зеленым.
– Настя, оборудование в норме? – послышался в наушнике голос Арти.
– Все отлично, атмосфера здесь точно такая же, как и на Земле. Сейчас немного пройдусь.
– Прикрепи неоновый крепеж, чтобы по нему вернуться, – посоветовал Тим.
Настя прицепила один крепеж к лестнице, другой закрепила на себе и двинулась по прямой.
Как правило, неоновый крепеж помогал ориентироваться в неизвестных пространствах галактики. Обычно их было два: один крепился на корабле, второй – на человеке. Если Настя потеряется, крепеж начнет подавать пиликающий сигнал на компьютер ребят, что и поможет ей найти дорогу, при том ребята будут готовы отправиться на помощь.
Пройдя около пятисот метров, Настя неожиданно увидела… книжные полки! Да-да! Книжные полки посреди небольшого леса. Чем дальше Настя шла, тем больше книг видела! Ей захотелось взять хотя бы одну книгу и почитать, сидя на траве.
Неожиданно ее мысли оборвал громко запиликавший крепеж, предупреждая о том, что на данной территории небезопасно и легко потеряться.
Нужно было срочно возвращаться на корабль.
– Арти, прием, я возвращаюсь, – сказала девочка, слегка поправив микрофон.
– У тебя все в порядке? – послышался голос Лизы в наушнике. – Мальчики ушли осматривать корабль и бак с топливом, если что, я – на связи.
– Хорошо, скоро буду.

* * *
– Всем привет! Что-то случилось? – спросила Настя, заходя на борт. К тому времени Арти и Тим уже тоже вернулись.
– Аппарат, который мог бы отправить сигнал на Землю, сломан, – с несчастным видом сказал Арти.
– А топливо неизвестным образом испарилось, – уныло добавил Тим.
Настя на секунду задумалась.
– Ребят, слушайте: я нашла множество книжных полок с огромным количеством книг, это чуть дальше по прямой. Думаю, что среди них можно будет найти и раздел с книгами о космических кораблях, чтобы попытаться разыскать информацию, как исправить неполадки.
– Книжные полки? В лесу? – недоверчиво спросил Тим.
– Не удивляйся! Просто поверь! – ответила Настя.
– Предлагаю прямо сейчас отправиться и увидеть это чудо! – энергично предложил Арти.
Таким образом у компании появился шанс на спасение, ведь с каждой минутой было все опаснее находиться на неизвестной планете.
Ребята быстро собрались, прихватив на всякий случай бутылочного воздуха и аптечки, и в скором времени уже были в «книжном лесу».
– Посмотрите, сколько здесь книг! – пораженно воскликнул Арти.
Подростки разбрелись в разные стороны. Настя тут же обнаружила полку со своими любимыми фэнтези, Лиза остановилась у полки с романтическими историями.
Спустя несколько несколько минут Тимофей уже запоем читал мангу, а Арти находился в пасмурном Лондоне вместе со знаменитым Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном.
Никто из ребят даже не подозревал о главной опасности этой планеты: здесь каждый находит свою книжную полку и читает любимые книги ВЕЧНО...
К этому все и шло.

* * *
– Арти, Арти, очнись! – Тим тряс друга за плечи, пытаясь отвлечь от детективов.
Уже прошло несколько дней с их визита к книжным полкам, и за это время ребята ни на секунду не отрывались от чтения.
К счастью, у Тимофея закончились его манги из-за сбоя в системе книжных полок. Мальчик очнулся от беспрерывного чтения и решил отыскать своих друзей.
– Тим? Это ты? – голос Арти был очень слаб.
– Арти, ты видел свои глаза? Они красные! Тебе следует срочно...
Тим не успел договорить – Арти и сам уже начал понимать, что происходит что-то скверное.
Вскоре приятели обнаружили читающих девочек и помогли им оторваться от книг, чтобы благополучно вернуться на корабль. Добравшись до своих кают, ребята моментально уснули…
…– Всем доброе утро! Предыдущие дни были супертяжелые, поэтому сегодня на завтрак – блинчики со сгущенкой плюс дополнительный бонус – шоколадные батончики! – голос Лизы разбудил всю компанию.
Через пару минут в столовой появились мальчики, а следом за ними и Настя.
– Что с нами было в этом лесу? Кто-нибудь помнит? – сонно потягиваясь, спросила Лиза.
– Скорее всего, мы столкнулись с магическим «книжным лесом»: на полке здесь появляются именно те книги, которые нравятся конкретному человеку. В итоге все дни напролет мы читали и читали без остановки! – помог восстановить события в памяти друзей Тимофей. – В один момент книги на моей полке закончились – видимо, какой-то сбой в системе. Я вспомнил о вас и отправился на поиски. Сначала нашел Арти, а потом всех остальных.
Пару минут все осмысливали услышанное.
– Знаете, самое интересное, что я совершенно не помню, о чем читал, – продолжил Тим.
– Да! Я тоже прочитала очень много книг, но ничего не помню! – подхватила Настя.
– И я! – усмехнулась Лиза.
– Туда больше нельзя никому ходить! – решительно проговорил Тимофей.
– Ого! Но что нам делать без книг? Мы не починим приборы и робота! – вздохнула Настя.
– А если начнем читать, то опять останемся в том лесу, и уж точно больше не будет шанса выйти оттуда еще раз, – констатировала Лиза.
– Мне кажется, наша ошибка была в том, что мы не были до конца сосредоточены на главной цели: найти книги о технике, – вдруг осенило Арти. – Чтобы на полках появились книги, которые нам нужны для ремонта, нам нужно в этот момент полностью сосредоточиться именно на них – книгах о нашем корабле!
Пару минут все были в шоке: провести такую логическую цепочку было достаточно легко, но не после четырех дней без сна!
– Арти, ты – гений! – хлопнул друга по плечу Тимофей.
– Ура, Арти! – закричали девочки.
– Нам всем нужно прямо сейчас туда идти! – предложила Настя.
Ребята быстренько завершили свой завтрак и начали готовиться к походу в «книжный лес».

* * *
Компания выходила из корабля настороженно: ребята до конца не были уверены, что на планете нет ничего и никого опасного, кроме книг.
– Подходим! Сосредоточились!.. – дал команду Арти, останавливаясь перед бесконечными книжными полками.
Все тут же начали искать книги, напряженно думая о главной цели. И результат не заставил себя ждать.
– Я нашла! – радостно воскликнула Лиза. – Вот оно: «Руководство по ремонту космических кораблей 2999 года». Сейчас достану!
– Лиза, молодец! Так, нам нужна глава про координаторы…
Арти начал поспешно листать книгу.
…Через несколько дней ребята успешно отремонтировали и координатор, и робота Джи. Они еще толком не знали, получится ли у них выбраться с этой планеты, но после истории в лесу четко осознали: не нужно читать ради количества. Книгой надо наслаждаться, читать, не торопясь, с удовольствием, чтобы ясно понимать, что хотел сказать автор.
Книга может стать надежным путеводителем по жизни и учителем во многих непростых ситуациях, она может открыть для нас фантастические миры, познакомить с удивительными людьми и даже помочь обрести друзей… Или просто помочь починить космический корабль.

ДЕНЬ БУКВЫ «ЭЛЬ»

Трамвай звякнул на повороте, проскрежетал железными колесами по рельсам и, проехав немного, остановился. Из распахнувшихся дверей выскочил молодой человек, держа в руке заурядный пластиковый дипломат, один из тех, которые как раз появились в то время – в середине семидесятых. Быстро перейдя пути, он углубился во дворы и вскоре вышел к монастырской стене. Саша, так звали юношу, иногда просто приветствовал ее, иногда о чем-нибудь ее спрашивал и сетовал на то, что она, столько повидавшая, не может ему ничего объяснить. «Ну, старуха, каким сегодня будет день?» — заговорил он с угловой башней и, не дождавшись ответа, торопливо пошагал на Донскую, хрустя утренней ледяной коркой, застывшей поверх кем-то оставленных следов на раскисающей днем земле.
Отсидев две ничем не примечательные пары и отоварив в столовой сорокакопеечный талон на обед, Александр вместе с товарищами направился в старый, тридцатых годов постройки корпус с широкими, обтянутыми паутиной реечных переплетов окнами.
Уже опаздывая, в коридоре он едва не столкнулся с профессором – стариком Турищевым, как его называли студенты, который как раз подходил к лекционной аудитории. Сергей Васильевич, действительно преклонных лет, старался держаться бодро, что позволяло ему сухопарое телосложение. Но кисти рук и облысевшая голова, покрытая пигментными пятнами, уже давно приобрели тусклый желтоватый оттенок, выдававший в нем глубокого старика. Поговаривали, что он учился еще в «старорежимной» гимназии, и уже одно это обстоятельство вызывало к Турищеву уважительный интерес и в то же время катастрофически отдаляло его от нынешних подопечных.
Профессор пришел на воссозданную кафедру недавно в качестве, как считали некоторые, «свадебного генерала». Но у него на этот счет было другое мнение, и вскоре он добился возможности читать лекции.
Как и любой другой преподаватель, Сергей Васильевич старался поддерживать интерес студентов к предмету. Вот и на этот раз он вставлял в свою речь разного рода словечки и выражения, призванные привлечь внимание разомлевших после обеда слушателей. Так продолжалось около часа, но постепенно то в одном, то в другом конце аудитории стал возникать приглушенный шепот, который захватывал все большее пространство, местами переходя в почти полноголосый разговор.
«Проснулись», – подумал профессор и взглянул в окно. На улице яркое солнце беспощадно растапливало остатки слежавшегося снега, еще сохраняющегося в тенистых местах. С пологих крыш соседних построек стекала и звонко ударялась об асфальт талая вода. Опоенные весенним воздухом птицы безудержно щебетали. И все это ликование природы в какой-то момент начало проникать через вафельный переплет окон и овладевать всеми присутствующими в зале.
Сергей Васильевич внимательно посмотрел на студентов, словно ища кого-то и, наконец, остановив свой взгляд на том, с кем перед лекцией чуть не столкнулся у двери аудитории, пригласил его к доске. «Я?» – удивленно, с надеждой на ошибку спросил Саша и под одобрительные возгласы сокурсников стал нехотя спускаться к профессору. Турищев задал студенту начертить какой-то простенький график и обозначить на нем несколько точек буквами русского алфавита, начиная с «к». Задумка профессора стала очевидной, когда он попросил Александра назвать эти точки и в ответ на его «эл» сразу же громко произнес: «Нет такой буквы в русском алфавите!»
Студенты заинтересованно притихли. «Но не “лэ” же», – сказал кто-то, вызвав дружный смех у тех, кто счел заявление старого ученого его очередным чудачеством. В этот момент в соседней церкви раздался веселый перезвон, как будто спустивший с крючка всплеск юных эмоций, которые уже никто и ничто не могло остановить.
Саша взглянул на потерянного профессора и неожиданно для себя вспомнил небритого старьевщика с пухлым красно-синим носом, который обычно стоял с правой стороны за темно-зелеными воротами Даниловского рынка и предлагал купить у него мотки полуистлевший бечевки, ржавые гвозди, заезженные патефонные иглы и тому подобный «товар». У базарной публики он мог вызвать разве что секундное любопытство, и мало кто останавливался, чтобы взглянуть на причудливый прилавок, а тем более что-то купить. Так в глазах Александра выглядел и старик Турищев с его злополучной придумкой относительно буквы «л», мимо которой прошла пульсирующая весенней энергией молодая студенческая ватага.
Вечером дома Саша все-таки дотянулся до книжной полки и, открыв словарь, с удивлением отметил, что профессор был прав.
Прошли годы. Уже нет и в помине того старого учебного корпуса. Молодое поколение ходит на лекции других профессоров, а пенсионер Александр Сергеевич до сих пор помнит этот день. Вот и сегодня утром, вставая с потертого дивана под голос телеведущего, произнесшего «эл», он снисходительно про себя пробормотал: «Да нет такой буквы в русском алфавите...».

НЕМОСКВИЧ

Сегодня необходимость сделать несколько неотложных текущих дел до работы подняла меня утром раньше обычного. Была середина сентября, и у нас в Москве рассвет начинался в 06.00. Как раз в это время я вышел из дома. Ветра нет. Первые лучи солнца ложатся золотыми бликами на голубое небо, радуя меня божественными красками разгорающегося нового дня.
Москва только начинает просыпаться. Машин на улицах еще мало, а прохожих практически нет. Выхожу на Дмитровское шоссе и иду в сторону стоянки, где меня ждёт оставленная с вечера моя любимая машина «Субару». Уже предвкушаю встречу с ней, и рука в кармане лёгкой курточки начинает перебирать ключи автомобиля, автоматически отмечая наличие и пульта от сигнализации, и ключа от замка зажигания. Настроение отличное.
Навстречу мне еще вдалеке идёт мужчина. На первый взгляд – не москвич: крутит головой по сторонам, озирается, особенно когда проходит мимо угла очередного здания. Видимо, хочет рассмотреть название улицы и номер дома. Его взгляд задерживается на мне – мы же идём навстречу друг другу. Мы всё ближе. Он взгляда от меня уже не отводит. Пиджак тёмный, несколько помят, белая рубашка в мелкую тонкую голубую полоску, синий галстук завязан крупным узлом, как носили в 70-80-х годах прошлого века. Лицо без бороды, но однодневная щетина имеется. Значит, утром побриться он не смог. Может, он был в пути или ночевал в доме, где бриться ему было неудобно. В одной руке человека чёрный пластиковый «дипломат», с какими раньше ездило большинство людей, направленных в командировку. Интуиция подсказывает мне, что товарищ с Северного Кавказа или из Закавказья. Мы всё ближе и ближе. Вспоминаю, кого он мне напоминает. Ну, конечно, актёра, известного в конце 70-х, – Фрунзика Мкртчяна, игравшего в широко известном тогда в стране фильме Георгия Данелии «Мимино». Конечно, кино это я видел и отлично запомнил на всю жизнь реплику его героя: «Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся!» Ну вот, мы и поравнялись с ним. А мои размышления останавливает его обращение:
– Э-э-э-э-э-э! Здравствуй, дорогой! – с явным ударением на букву «а» в первом слове и заменой в первых двух слогах второго слова буквы «о» на букву «а»; он широко улыбается мне. – Подскажи, а где я нахожусь? Остановка автобуса где?
Останавливаюсь напротив него и пробую узнать, куда человек в данный момент хочет попасть. И, отвечая на его улыбку своей, говорю:
– Понимаете, уважаемый, какая штука! Смотря куда Вам необходимо попасть! Вон в ту сторону, – я показываю рукой назад, по Дмитровскому шоссе, в сторону своего дома, – там Москва! А в ту сторону, – я протягиваю руку с выпрямленным указательным пальцем в сторону, откуда мужчина идёт, – там Московская область.
Товарищ как будто знал, что я скажу и куда покажу, размахивая своими руками. Он тут же, указывая на небо, меня спрашивает:
– А там что? – и почти смеётся.
Почему-то я рад его шутке и отвечаю:
– Туда нам с Вами еще рано! – и мы оба смеёмся, стоя напротив друг друга.
Он похлопываете меня по плечу:
– Ты не обижайся! Я тебе одну умную вещь спрошу. Мне нужен вокзал Казанский.
Честно говоря, я почему-то ужасно рад этому нашему дико содержательному разговору. Кроме того, надо оставаться вежливым москвичом:
– Идите, как идёте, вперёд еще два квартала. Увидите вход в метро. На палке будет большая красная буква «М» – войдёте в метро. Вам нужно доехать до станции «Комсомольская». Можно спросить у дежурной – она Вам подскажет.
– Слушай, мне дома сказали: москвичи такие, бегут все. Ничего не скажут, говорят: «Не знаю» – на бегу. Не останавливаются. Я так думаю, что ты не москвич.
– Вообще-то я москвич. И мне приятно с Вами говорить. И если я помог Вам, то я очень рад.
– Знаешь, дорогой! Очень помог! Дай Бог тебе здоровья и деткам твоим, – он улыбается и уходит, хлопнув легонько меня по локтю.
А я стою и не понимаю: разговор ни о чём, а зацепил меня сильно. Ведь от человека зависит не только то, что он спросит у другого человека, но и как он это сделает! А от другого человека зависит и что он ответит, и как ответит.
А этот человек, который не москвич, спросил меня так и так улыбнулся, что я в его тепле душой согрелся.
Бывает же!
И мне почему-то становится неуютно от того, что человек уходит, а поговорили мы с ним так мало. И шанса поговорить с ним больше не будет. А ведь нам, москвичам, частенько за делами, беготнёй, домашними заморочками, долгими переездами в метро на работу или с работы домой порой не хватает простого человеческого общения на простые житейские темы. Без столичных рассуждений о политике. Без надоевших постоянных разговоров о росте цен и мизерных зарплатах. Хотя все москвичи знают, что, выехав из Московской области и услышав цифры заработков людей, проживающих в регионах, с трудом понимаешь, каким образом тамошние жители…
И я кричу в спину удаляющемуся московскому гостю:
– Уважаемый! Хочу одну умную вещь Вам сказать, – он останавливается, поворачивается ко мне, удивлённо подняв густые чёрные брови. – Вы, видимо, самолётом в Москву прилетели? В Домодедово или Внуково?
Товарищ начинает двигаться осторожно в мою сторону, не уверенный до конца, что житель столицы готов продолжить с ним разговаривать.
– Да, я в Москву вчера самолётом прилетел. Поздно вечером. Никуда не поехал. Переночевал в аэропорту. Мне что надо? В мягком кресле до утра немножко спал. А теперь я здесь. Прилетел проведать дочкину семью, внуков хочу увидеть. Они в Малаховке живут, – он говорит это, ещё не понимая, зачем я его остановил. И вот мы опять стоим друг напротив друга.
– А Вы из какого города летели в Москву?
– Из Еревана.
– А, я знаю. Из аэропорта Звартноц? Вы, наверное, армянин?
– Да, армянин. Аэропорт Звартноц. Ты откуда знаешь наш аэропорт?
– Вас как зовут?
– Армен.
– Армен, меня зовут Олег, пойдёмте, я еду на машине в район Казанского вокзала, подвезу Вас и по пути можем поболтать. Стоянка моей машины в трёх минутах ходьбы отсюда.
– Дорогой, ты точно не шутишь? – Армен улыбается широкой улыбкой…
Через пять минут мы отъезжали от автостоянки в сторону Комсомольской площади.

– Вот и получается, что мы с тобой, Армен, почти земляки. Два года после института по направлению мы с женой работали в Ереване. Я работал в тресте «Союзлифтмонтаж». В Ереван ехали уже с «направлением» на руках в поезде Ереван – Москва. Вот там я, кстати, столкнулся первый раз с армянской кухней. Любаша моя в Армении с семьей жила и многое из армянского быта знала. Отец её был военный и больше пяти лет прослужил на разных командных должностях в известных городах Армении. Так вот, в поезде мы на второй день пошли в вагон-ресторан пообедать. Заказали борщ и второе – не помню сейчас – пюре с котлетой, кажется. И еще Люба говорит официантке: «Принесите, пожалуйста, нам перец, если есть». Она сказала и его название, но я сразу не запомнил.
Весь заказ нам принесли в металлической посуде. Борщ был такой горячий, что есть его было просто невозможно, а дотронуться до мисочки, в которую он был налит, просто нереально. Любочка мне предложила, пока остывает борщ, попробовать зелёный маринованный перец, несколько штук которого лежали на отдельной тарелочке. Я, ничего не подозревая, бесстрашно откусил половинку одного перца и начал жевать. Дальше был шок. Ощущение, что во рту взорвалась бомба!!! Горит пожар!!! Я схватил ложку и горячим борщом, находящимся в стадии «кипяток», начал запивать то, что творилось во рту. Из глаз текли слёзы! Я остановился, когда борщ кончился. Пожар был потушен, а борщ съеден! А Любаша моя умирала от смеха, глядя на меня.
– Олег, скажи, если помнишь, какой перец ты ел.
– Я запомнил на всю жизнь перец – «цицак».
– Молодец! Апрес! У меня тёща маринует «цицак» – пальчики оближешь. Приедешь ко мне в Ереван, я тебя угощу! И настоящее мацони вспомнишь! Ты не обижайся, я тебе одну вещь скажу: у вас в магазине мацони есть? Так это – не мацони!
– Так вот, про Ереван: дочь первая родилась у нас там, в Институте акушерства и педиатрии, на улице Ленина.
– Так я там за углом, на Амиряна живу. Рядом с хлебзаводом. Знаешь?
– Конечно, знаю. Мы с женой на Амиряна квартиру снимали и жили там полгода, а за углом были кассы «Аэрофлота», напротив каскада фонтанов. Очень любили ходить на ереванские рынки. Покупали лаваш, траву…
– Олег, зачем сказал «траву»? Не «траву», а «зелень»!
– Да, Армен, точно так нам сказали на рынке: не трава, а зелень! И покупали сыр – чанах. В лаваш всё складывали – зелень, сыр – и скатывали лаваш в трубочку. Ели эту трубочку с солёным сыром, и так нам было вкусно!!! А потом шли по улице до ближайшего питьевого фонтанчика с водой – всегда холодной и незабываемо приятной, особенно летом, когда на улице сорок градусов жары. А где-то через полгода мы переехали с Амиряна в Ерорт масс.
– Ахпер джан, так ты и по-армянски можешь говорить?
– Микич узум! Ну, то есть немножко знаю…
– Ты мне можешь с армянского не переводить! Я понимаю! – мы оба смеёмся от души.

Я давно так душевно ни с кем не разговаривал. Мы с Арменом родились и большую часть жизни прожили в одной стране. Между нами до начала 90-х годов никогда не было границ, пограничников и таможенников. Думаю, что в наших сердцах никогда и не будет! Мы думаем, делаем и говорим одинаково, несмотря на разные языки. Мы одинаково воспитаны. Я знаю гору Арарат и озеро Севан, а Армен знает Байкал и Саяны. Мы любим наши семьи и наших родных. Мы любим добро и мир! Нас невозможно переделать…